О том, что проклятые англичане снова пришли в здешние места, Мораг узнала еще до того, как мальчишки Маккоркодейл пришли до ее хижины. Узнала по испуганному, тревожному гомону птиц, по тому, как зашумели деревья, старые вековые деревья, чьи корни напоены английской кровью. По тому, как зверье потянулось ближе к чаще, ближе к ней…
А вот о беде, которая случилась с мальчишкой узнала от племянников, и тут же кольнуло в сердце дурное предчувствие… да и не до малыша Финли ей было эти дни, хватало забот. А вот нынче утром ведьма проснулась, зная — нужно идти. С ней уже такое бывало… Надо идти в деревню, надо идти к дому бондаря, где нынче слезы и тяжелый, гнилостный запах болезни. Она чувствовала этот запах, пока собирала в корзинку корни, травы и глиняные горшочки с мазями, чистые тряпицы.
Дверь в свою хижину Мораг не запирала, только подпирала поленом. Чужие зайти не осмелятся, а для детей лэрда ее дом открыт. Родная кровь, все же.

От ее владений до деревни путь был не столько далекий, столько хитрый. К тому же, следовало внимательно обходить все ловушки, которые понаставил в лесу младший племянник. Мораг, придерживая корзину, перебиралась через валежину, когда из-за дерева насторожено блеснули желтые глаза и мелькнула серая шерсть.
Мораг остановилась, откинула капюшон. Луч солнца, пробившийся сквозь листья, высветил лицо, исполненное силы и достоинства, которое могло бы быть красивым, будь в глазах лесной ведьмы хоть чуточку больше мягкости и доброты.
— Ну, серый, что жмешься? Выходи, — приказала она.
Из-за кустов боярышника, прихрамывая, вышел волк.
Мораг присела на корягу, поставила рядом корзинку. Клыки у волка были огромными…
Прошло совсем немного времени и все было кончено. Ведьма промыла рану, наложила мазь и перебинтовала ее.
— К хижине моей иди, болезный, — велела она, потрепав густую шерсть на загривке.
Волк лизнул ее пальцы.

Со зверьем Мораг ладила. И с птицами. И с лесом. С людьми хуже, не по себе ей было среди людей, тем более, кое-кто из них еще помнил сестру прежнего лэрда и упрямо именовал ее госпожой.
— Тише, — велела она, развязывая тесемки плаща, находя взглядом мальчишку и хмурясь. — Потом поговорим, а сейчас нагрей-ка мне воды, и еще котелок на огонь поставь, я травы кое-какие принесла…
Ведьма села на колченогий табурет  возле постели мальчишки, покачала головой, и только потом внимательно оглядела священника.
— А вы, значит, отец Юг.
Она не спрашивала. Ведьма знала, кто перед ней, и, кажется знала куда больше, чем ей могли рассказать Эйлис и племянники.
— Молитесь за глупого мальчишку? Это хорошо. Молитесь, святой отец. Молитвы хороших людей до бога доходят быстро.
Мистрис Маккол жалобно всхлипнула и Морга повела темной бровью.
— Глупый и есть. Смелость и глупость не одно и тоже, женщина. Ладно… не плачь.
Ведьма принялась разматывать повязку на руке мальчика и снимать лубки, наложенные племянницей — Эйлис знала, что делала, вот только от гангрены у нее средства нет — и делала это так ловко, что мальчик застонал всего пару раз.
Рука была вспухшей и синей. Будь здесь лекарь, предложил бы отрезать руку мальчишке, пока болезнь не сожгла его заживо…[nick]Мораг Маккоркодейл[/nick][status]ведьма, бывшая монахиня[/status][icon]http://b.radikal.ru/b37/1909/08/1cb22c0d5455.jpg[/icon]

— Не хотят — заставим, — отрезала Мраг, напряженно хмурясь, касаясь пальцами распухшей синюшной подушки, в которую превратилась ладонь мальчика.
С болезнями она сражалась как с врагами — беспощадно и безжалостно. Может быть, поэтому деревенские звали ее только в самом крайнем случае. Лечение Мораг порой бывало жестоким. Но действенным.
— Не тревожьтесь, святой отец, душе мальчишки ничего не грозит. Все, чего я хочу, это облегчить страдания его бренной плоти.
На губах Мораг зазмеилась недобрая, невеселая улыбка — знала она все мысли отца Юга, служителя Господа нашего. И сама когда-то ходила под монашеским платом, сама боялась козней дьявола, пока не узнала, что дьявол ходит по земле, в красном мундире...

Мистрис Маккол налила в чугунок воды, повесила над огнем, ведьма начала выкладывать на стол принесенное с собой из леса, искоса поглядывая на священника. Враждебности она в нем не чуяла, удивительное дело, другой бы погнал ее прочь распятием и Exorcizamus te. Мягкая сила была в святом отце, мягкая, но непреклонная, поэтому и тянулись к нему, к чужеземцу, шотландские горцы, народ суровый, но честный и искренний.
— Ты, вот что, женщина... Если невмоготу, ты уйди лучше. Недосуг мне будет еще с тобой возиться. если сознание потеряешь.
Мать Финли выпрямилась и вытерла слезы с лица.
— Никуда я не уйду и не гоните, госпожа. Мой сыночек. Делайте, что должно, если Господь будет милостив, поможете ему.
— Его руке уже ничто не поможет, — напомнила Мораг, зная, как сердце матери хочет верить в чудо.
Придет ведьма, даст отвар, пошепчет что-то, и очнется Финли целым и здоровым.
— Даже если руку сохраним, пальцам силу не вернуть.
— Главное, чтобы жив остался, — твердо ответила мистрис Маккол.
— Ну добро. Тогда чеснока мне очисти две головки... А вы как, выдюжите, отец Юг?
Неприятный, пронизывающий взгляд ведьмы впился в худое, аскетичное лицо священника.[nick]Мораг Маккоркодейл[/nick][status]ведьма, бывшая монахиня[/status][icon]http://b.radikal.ru/b37/1909/08/1cb22c0d5455.jpg[/icon]
— Крови не боитесь? Эйлис говорит, вы ее подспорье большое в делах духовных, ну да я в дела души не лезу. Мое дело болезни врачевать. Но и мне помощь не повредит. Мальчика привязать надо, чтобы не дернулся.

Подойдя к котелку с кипятком, Мораг кинула туда ивовой коры, бросила чеснок, а потом опустила лезвие серебряного ножа... молиться она разучилась. Разучилось с того дня, как напали на монастырь Святого Сердца англичане. Но с богом она говорила, познав, что он везде. В каждом пророщенном зернышке, а каждой травинке и капле росы. Бог и сейчас был здесь, с ними, так посему бы ему не войти в душу Финли, не дать мальчику сил для исцеления? А она поможет... всем, чем знает и умеет поможет. Потому что смерть и болезни — они от дьявола. Убивая их она убивает дьявола. И того, кто с рогами в преисподней и того, в красном мундире, который изувечил ее душу и тело.

— Всем нам свойственно бороться, отец Юг, даже если борьба бессмысленна, — ответила ведьма, думая о своем. — Но мы не будем отнимать ему руку.
Конечно, проще и надежнее было бы именно так и поступить, но для Мораг это означало бы допустить победу англичан. Очередную победу. Нет, они будут бороться. Все. И глупый, храбрый мальчишка Финли, и его мать, и отец Юг, пусть даже оружие его — молитвы. И она сама, конечно.
Дав лезвию немного остынуть,  ведьма сделала надрез, от среднего пальца Финли до запястья. Посиневшая кожа распалась, запах болезни, запах гниющего мяса ударил в нос, но она даже не поморщилась.
Кто сказал, что на войне пахнет розами?

Мальчик застонал, тихо заплакала его мать, наверняка ощущая его боль как свою собственную.
Желотовато-белые, хрупкие, птичьи совсем косточки в пленке сукровицы. Им никогда не срастись правильно, а Мораг не всесильна. Сильна, но не всесильна. Она лишь может лишь извлечь из горячей воспаленной плоти мелкие, как занозы, осколки костей, из-за них и началось воспаление, крупные постараться приладить на место, надеясь на ту силу, что есть в каждом пророщенном зерне, в каждой травинке… то есть на Бога.
Ведьма взяла с чистой тряпицы остро заточенную серебряную ложку, если присмотреться, на ручке еще можно различить грубо сделанный герб Маккоркодейлов, с ней работа пошла скорее, но и мальчик застонал отчаяннее.

— Отец Юг, в глиняном горшочке под красной тряпкой ягоды, возьмите три, помажьте соком губы Финли. Это его успокоит. Только помойте потом руки, а то пальцы занемеют.
Она бы попросила сделать это мать, но у той дрожали руки, а ягоды были редкостью. Черные, крупные, они росли в чаще, качаясь на длинных стеблях, и были похожи  чьи-то блестящие глаза. Финли повезло, что у ведьмы они были свежесорванные, полные сока. Ядовитого, но яд иногда спасает. Мораг засушивала черные ягоды впрок, делала из них отвары, но сила у сушеных была уже не та.
— Четыре ягоды — и Финли совсем перестанет чувствовать боль. Но так нельзя. Иногда боль нужна, чтобы душа не покинула тело.
Иногда боль нужна, чтобы мы чувствовали себя живыми.[nick]Мораг Маккоркодейл[/nick][status]ведьма, бывшая монахиня[/status][icon]http://b.radikal.ru/b37/1909/08/1cb22c0d5455.jpg[/icon]

Есть, говорят, ложь во спасение. Может и так, но Мораг никогда не оскверняла ею свои уста, предпочитая говорить правду, какой бы жестокой она ни была. Может быть, поэтому и боялись ее люди — страшная это сила, когда дар провидицы соединяется с проклятием абсолютной честности.
— Завтрашнее утро покажет. Болезнь либо начнет отступать, либо нет… если нет, то можно попробовать спасти мальчишку, отняв руку. Но если к завтрашнему утру жар не вернется, такой сильный жар, и если опухоль начнет спадать — слышишь меня, женщина? — тогда мы сохраним и руку и жизнь. Мне думается, это того стоит, отче.
Мораг взглянула в аскетичное лицо священника, молчаливо спрашивая, на чьей он стороне? На стороне осторожности или на стороне чуда? Которое может случиться... Может!
Да и, к тому же, куда мальчишке без руки? Вечным нахлебником у родителей, вечным изгоем среди сверстников? Плохая это будет жизнь. Даже не жизнь — ее жалкий огрызок. Мораг честна. И жестока.

Ведьма распрямилась со вздохом, покрутила затекшей шеей. Сполоснула руки в отваре ивовой коры, уже ставшем теплым — сколько она так просидела над Финни? Достаточно, судя по тому, что солнце уже не светило в окно дома.
Женщина достала из кармана серебряную кривую иглу и тонкую шелковую нить, вдела нить в иглу. Пальцы немного дрожали от напряжения, но это ничего...
— Отче, там, в тряпице, кусок хлеба, достаньте, сделайте милость.

Кусок был бережно храним ведьмой именно для сегодняшнего дня и был покрыт зеленой, густой плесенью. Мистрис Маккол сначала удивленно посмотрела на хлеб, потом ахнула, когда Мораг стала соскребать плесень ножом и вкладывать в рану мальчика.
— Да что вы, госпожа… Что вы делаете?
Бывшая монахиня смерила ее строгим взглядом.
— Твое дело молиться, женщина. Мое дело — лечить. Я свое дело знаю.
Еще в монастыре хлебной плесенью лечили тяжелые, гнойные раны, и хорошо лечили.
Если тот бог, которому молится отец Юг и тот бог, которому служит она захочет, то вылечит и руку мальчика. Склонившись над детской ладошкой, ведьма принялась класть аккуратные стежки, тихо напевая на старом гаэльском .

Терлэг лишь молча кивнула на слова отца Юга о том, что нужно преклонить перед сном колени в благодарственной и покаянной молитве Создателю. Да она готова была бы трижды в день  молиться о здоровье Финли, лишь бы тому стало легче.
«Завтра, завтра, завтра…» — эти слова пульсировали у нее в голове пока она, как завороженная  смотрела на то, как знахарка аккуратно обрезает маленькими ножничками нитку, словно, заканчивая вышивание.
И совсем непостижимым в этот момент казались ее слова, обращенные к ней. Эта женщина наслышана о ней? Но откуда? А, впрочем, не зная за собой особо тяжких грехов, Терлег не волновалась.  Кто не знает семью Макколов? Да только пришлый, а таковой эта женщина не казалась.
— Спасибо, мистрис, наша кухарка гораздо реже жалуется на спину и за прошлую неделю она ни разу еще не повязывала поясницу платком из овечьей шерсти, — вежливо ответила Тер, припоминая, что действительно Морин за последнее время и не жаловалась на спину. Значит, эта та самая знахарка, о которой говорили, что она живет в лесу. Так может она вылечит леди Дженет и та родит ребеночка Алану. Терлэг глубоко вздохнула, но чуть было не закашлялась от спертого воздуха, наполненного запахами, которые сопутствуют болезням.
И уж действительно не стоило стоять столбом, а помочь мистрис Маккол, которая сама выглядит еле живой.
- Да, конечно, у нас найдется еда, мы же не с пустыми сюда пришли, — поторопилась сказать Тер, поднимая корзину и выкладывая из нее на стол горшочки и свертки.
- Молока у нас нет, но Морин делает отличную простоквашу, а хлеб пекли только с утра.
Найдя миску, Терлэг плесканула туда простокваши и накрошила мякиша хлеба. Размешивая все это ложкой так, чтобы мякиш сильнее напитался простоквашей, Терлэг  подошла к жене бондаря и опустилась рядом с ней на корточки.
- Поешьте, пожалуйста, — мягко, словно ребенка, попросила Тер, протягивая той миску. Мистрис Маккол машинально взяла посудину, но глаза ее продолжали смотреть в сторону постели, где лежал ее сын.
— Пожалуйста, — теперь уже Терлэг взяла обратно у нее миску, и, зачерпнув немного содержимое ложкой, поднесла к губам измученной женщины. Та машинально взяла в рот еду не понимая что ест.
— Лэрд Аллан Маккол и леди Дженет, и леди Иннес просили передать, что надеются на милость Божью  и выздоровление вашего сына. А еще мой брат просил передать, что доволен теми бочками, что сделал ваш муж. Через неделю он пришлет человека с заказом, так что ваш муж без работы не останется.
Бондарь Маккол действительно был хорош в своем деле. Бочки его не рассыхались и еще ни разу не дали течь, будучи заполненными янтарным элем или соленой рыбой. А заказать еще бочек посоветовала их мать, понимая, что если семья бондаря будет уверена в доходе, то уже одной заботой будет меньше.
- Джейн, посмотри, пожалуйста, в корзине овечий сыр. Может предложить его и хлеб отцу Югу и этой женщине? — тихо, почти на ухо шепнула Тер кузине, ставя на стол миску. Жена бондаря вначале почти послушно ела, а потом сделала знак, что достаточно и Терлэг не стала настаивать.

Джейн послушно пошла рыться в корзинке, но задержалась у окна — приоткрыть створки, впустить немного свежего воздуха.
На кривой улочке царило непонятное оживление... Люди торопились куда-то, явно побросав повседневные дела. Женщина на ходу вытирала руки, которые были по локоть в муке. Мальчишка тащил с собой на веревке дохлую крысу, два подмастерья кузнеца, перемазанные в саже, тоже оставили молот и наковальню ради неведомого Джейн зрелища...

— Эй! — окликнула она мальчишку. — Что случилось?
— Красномундирники идут, — ответил он. — Вернее, кто-то идет, а кого-то и несут, барышня.
И выразительно сплюнул.
— Ноженьки англичане переломали, по нашим лесам шастая. Ну так им и надо.
Джейн вздохнула, покачала головой осуждающе.
— Ты слышишь, Терлэг? — окликнула она кузину. — Английские солдаты идут, говорят, у них есть раненый... Надеюсь, ничего серьезного... То есть я хочу сказать, что если что-то серьезное, англичане могут выместить зло на деревне, упаси бог.
В глубине души Джейн сомневалась, что такие цивилизованные люди, как англичане, действительно займутся тут резней и бесчинствами. Соотечественники ее отца любят преувеличивать и рассказывать страшные сказки, чем страшнее, тем лучше. В глубине души Джейн очень хотелось взглянуть на англичан вблизи. Несколько лет назад они уже приезжали в Нагорье, но Джейн тогда приводила дни и ночи у постели умирающей своей няньки и воспитательницы. Верная подруга леди Кэтрин ушла в иной мир, сетуя, что оставляет свою английскую розу среди этих грубых дикарей.
«Если бы твои бабушка и дедушка увидели тебя, Джейн, они бы никогда от тебя не отказались, у тебя была бы совсем другая жизнь»...
— Госпожа, может быть, ваше мастерство поможет этому несчастному? Господь, несомненно, возблагодарит вас за доброту, — просительно улыбнулась она ведьме, в глубине души страдая от нелюдимости и грубости жителей деревни. — О... я вижу, несут носилки и едет офицер Его величества!

По мнению Джейн английский офицер представлял из себя зрелище весьма величественное. Торжественное. Красивое. Форма, если говорить откровенно, очень украшает мужчин. От нее веяло чем-то... порядком, наверное. Большими городами, экипажами, театрами. Разговорами не только об овцах или драках. Жаль, эта жизнь не для нее. Жаль, она даже не может написать родителям своей матери, потому что не знает куда...

Старина Вилли перво-наперво задав корм лошадям, зашел в таверну чтобы промочить горло с дороги, да послушать о чем говорят в деревне.
- А, Вилли! Давай сюда! Садись! — Угольщик подвинулся на скамье, приглашая старого друга себе в компанию.
— Какими ветрами тебя сюда занесло, Роберт? — Меланхолично, чтобы не выказывать радости от встречи спросил Старина Вилли, усаживаясь за стол и жестом давая понять трактирщику, что ему нужна выпивка.
- Да ты сам знаешь, сегодня я тут, завтра там, — уже сдержаннее ответил угольщик, обидевшись, что его друг не встретил его с распростёртыми объятьями.
— Ну, ну, сказывай, — пробурчал Вилли, пробуя из оловянной кружки принесенный эль.  — Овцу из отары с месяц назад ты увел? Знаю, знаю, что ты. Я промолчал, хотя надо было сказать лэрду, что сторожа не виноваты.
— Так уж и я…, — усмехнулся Роберт оглядываясь по сторонам.
- Ну а кто две недели назад продал овечью шкуру? — Вилли обтер тыльной стороной руки усы и бороду да показал трактирщику на пальцах, что ему нужно две кружки эля. Тот кивнул и открыв кран в бочке, стал осторожно наливать эль.
— Продал. Так что из того? Нашел загрызенную овцу, вот и снял шкуру. Или мне бегать и выяснять чья она была? Знаешь ли, покойница при себе записки не имела с какого двора она ушла.
— Неужто волки в наших краях стали шалить? Ай, ай, ай, — Старина Вилли деланно покачал головой. — Только вот волк загрыз овечку и даже шкуры не попортил. И как так могло быть?
— Тут других волков в наших лесах хватает, — пробурчал Роберт, выкладывая на стол мелочь для расчета за обед.
— И то верно, эти… хм… лютуют хуже волков, — прошептал Вилли, подвигая вторую кружку эля Роберту. — Пей, угощаю.
— И с чего ты такой щедрый? — усмехнулся угольщик, но угощение принял.
— А то… знаю я что угольные ямы ты роешь чуть ли не посередь дорог. Выроешь, да бросишь.
— Бывает, старина, бывает… Наше то дело тоже сноровки требует. Чуть что не то, так и доброго угля не будет. Уж закидываю их ветками, закидываю, чтобы дождем не залило, а все равно ходят некоторые не разбирая дороги. Всю работу мне портят.
Разговор двух давних знакомцев прервал шум, доносящийся с улицы. Только утром отряд красномундирников с гиканьем, что дикари, пронеслись через деревню, а теперь вот, нате, вернулись, словно их ждали к обеду. Да больно тихо для них.
- Ладно, пойду я, — Старина Вилли поднялся и, пошарив в кошеле, достал монеты. — Мистрис Терлэг Маккол и Джейн Маккол пошли навестить малыша Финли, да только негоже им оставаться в деревне, когда эти красномундирники тут.
Лошади тоже были не очень рады, что им не дали побольше времени провести у кормушки, но послушно пошли за Стариной Вилли.
На улицах все было красным красно от мундиров англичан. И те не очень охотно пропускали шотландца, ехавшего верхом, да еще ведущего в поводу пару лошадей. Тут не обошлось без ворчания и насмешек, только вот Старине Вилли было все как с гуся вода.
— Мистрис Маккол! — старик спешился и решительно постучал в дверь. Коновязи не было, а оставлять лошадей просто так он не хотел. Кто знает этих англичан, сопрут живность и не побрезгуют.
- Мистрис Маккол, пора возвращаться, — крикнул он в окошко, а потом, остановив мальчишку и вручив ему поводья, присовокупив мелкую монетку, и сам вошел в дом.
— Англичане в деревне, мистрис, нам надобно возвращаться, — обратился он к девицам, а потом запоздало стал здороваться со святым отцом и хозяйкой дома.
Терлэг и сама слышала, что в деревне англичане, да еще, как сказала Джейн среди них раненый. Только вот никакого участия к ним проявлять не собиралась.
— Думаю, что их раненный не наша забота, Джейн, — тихо, но твердо произнесла Терлэг, которую заботило больше здоровье мальчика из их клана, чем тех, кому на этих землях были не рады. Даже вот знахарка не спешила показать свое умение во врачевании.
— Старина Вилли прав, нам пора, иначе матушка будет волноваться, — скромно потупив глаза, девушка выложила принесенную провизию на стол, чтобы забрать корзину. А то с Морин станется неделю сокрушаться об этой корзинке.
Старина Вилли стал усиленно клонятся, прощаясь со всеми, особенно низкие поклоны достались святому отцу. Пятясь к двери, он забыл про порожек, зацепился ногой и буквально выпал на улицу, растянувшись поперек улицы. Эх, добро бы пьян был, а то выпил то всего кружек пять эля. Или шесть? Да кто ж их считал окромя трактирщика!

— Это несправедливо, Терлэг, отказывать в помощи раненому, только потому, что он англичанин, — неосторожно-громко воскликнула Дженй и получила неодобрительный взгляд Вилли.
— Молчали бы вы, мистрис, о том, в чем не понимаете, — глубокомысленно заявил он. — Красномундирники — не люди.
И вот это все, что слышала Джейн.
Красномундирники не люди, англичане не люди, да пусть они все будут прокляты. И даже Терлэг, которую Джейн в глубине души пожалуй даже любила, была такой же. Как будто всем шотландцам при рождении сердце заменяют на камень!
Но Господь все видит, и конюх упал и растянулся с таким грохотом, как будто упала на землю, по меньшей мере, старя башня замка Макколов.

Джейн демонстративно обошла упавшего, пожав плечами. Дескать, что взять с того, кто на ногах не держится?
Англичане на площади притягивали мистрис Маккол как магнитом. Словно приоткрытая дверь в другую жизнь, где ей и следовало находиться, если бы не ошибка ее матери. Променять Англию на Шотландию! Променять титул, влиятельных родственников, возможность быть представленной ко двору, на старый замок Макколов, где зимой дуло из всех щелей, а летом по стенам ползали мокрицы?! Родители искупили свою вину скорой смертью, а она осталась, потому что грехи родителей падают на их детей…
— Пойдем хотя бы взглянем, Терлэг, — предложила она, проявляя несвойственную ей настойчивость, и сама же, первая, зашагала к площади,  не слушая витиеватых проклятий старины Вилли.
При леди так, вообще-то, не выражаются!

Народ, собравшийся на позади, деловито переговаривался — в основном делались ставки на то, сколько еще проживет англичанин, день или два. А может и до воскресенья дотянет, но это вряд ли. В голосах слышалось хорошо скрываемое удовлетворение. Око за око! Полковник покалечил руку Финли, так пусть теперь расплачивается жизнью своих людей.
Джейн протолкалась вперед — ее узнавали и неохотно расступались. Ну, еще бы! Маккол, да еще наполовину английская Маккол!
Девушка вздернула подбородок, показывая, что ей дела нет до того, что о ней говорят.
— Господи, Терлэг, ужас какой, — прошептала она, глядя на того, кто лежал на носилках. Молодой английский офицер. Белый, что снег, и, видимо, без сознания — глаза закрыты. Иногда он стонал, да так жалобно, что у Джейн сердце сжималось.
— В замке Маккол позаботятся о раненом, полковник, — громко заявила она, боясь посмотреть на кузину и прочесть в ее глазах гнев.
Но она сделала то, что должна была сделать, в память о матери.

Старине Вилли достался осуждающий взгляд Терлэг, хотя даже саамы отборные ругательства не смутили бы ее, не то что Джейн. Ее кузина так спешила воочию увидеть пострадавшего англичанина, что Терлэг ничего не оставалось, как последовать за ней.
Старина Вили тоже, потирая ушибленные места и ворча себе под нос, отправился за девицами Маккол в сторону площади.
Народ, собравшийся на деревенской площади, узнал Макколов и хоть кто-то и кривил лицо от их вида, но те все же были своими, шотландцами, а не пришлыми саксонцами.
Терлэг удивленно посмотрела на Джейн, когда та так великодушно пообещала позаботиться о раненном англичанине. Да, тот был молод и, возможно, недурен собой, но Пресвятая Дева, это же не повод тащить его к ним в замок. А рана… Ну на то он и военный, чтобы получать раны. Или английская казна платит жалование в своей армии только за то, что они щеголяют в алых мундирах?
— У нас в замке нет лекаря, Джейн, — достаточно громко ответила она кузине.
— Кто знает, не повредит ли ему переезд до замка, — было сказано уже вполголоса, чтобы услышала ее только кузина.
Она уже представляла, что скажет брат, когда они явятся в замок в сопровождении красномундирников, да еще с обязательством врачевать одного из них. А если он умрет у них в замке от раны? В этот момент Терлэг была на грани того, чтобы сказать: «нет» и покинуть деревню. К счастью в ней была крупица благоразумия, ведь если она открыто откажет англичанам, те могут принять это за неповиновение властям. Или что-то в этом роде. Ей только оставалось посмотреть на Старину Вилли, сопровождавшего их. Он все же мужчина, его слово весомее женского.

— Господу? Вы говорите — Господу?
Мораг рассмеялась, хрипло, страшно, закрыла глаза, чтобы не видеть картин того прошлого… но бог — бог-то все видел! Так почему же не остановил? Не защитил? Почему позволил?
Ставень закрылся, она больше не видела красных мундиров, не видела лицо полковника Лестрейнджа. Но это было и не нужно. Ее память хранила все до мельчайших подробностей, весь тот день, тот проклятый день…
— Где был ваш бог, святой отец, когда это чудовище сжигало монастырь Святого сердца? Хотите, я расскажу вам, что он и его солдаты делали с монахинями? И не говорите мне о том, что теперь святые сестры в раю. Может быть, они и в раю, но я с того дня в аду, и буду в нем, пока этот дьявол живет и здравствует.
Мать Финли горестно гладила бывшую монахиню по плечу и знай подсовывала ей виски в стакане, словно то могло помочь.
— Господь оставил вам жизнь, чтобы вы помогали нам, госпожа. Вы стольких излечили.
— Слабое утешение, мистрис Маккол, очень слабое… но нет, это не страх, отец мой. Не из страха я не предлагаю свою помощь этим чужеземным отродьям. Из ненависти. Пусть умирают в муках, пусть страдают сейчас и потом, после смерти. Я и пальцем не пошевелю, чтобы облегчить их участь!
Мать изувеченного мальчика скорбно кивала, соглашаясь с каждым словом Белой дамы. Для нее, почти потерявшей сына, тоже не существовало хороших англичан.

Ведьма взглянула на свои руки — они и правда дрожали. Ну, это ничего. Это пройдет.
Она научилась жить с этим. Со своими ночными страхами, с приступами липкого, удушливого ужаса, случавшимися с ней, когда ей казалось, что в толпе она узнавала лицо полковника Лестрейнджа. Но вот он здесь, он вернулся.
И она может отомстить.
Мораг верила, что смерть англичанина принесет ей покой. Очистит ее. Вернет ей бога. Если Господь отдаст ей полковника Лестрейнджа, тогда она снова готова уверовать. Тогда она снова назовется сестрой Кларой и вернется в монастырь. Если в Шотландии таковых не осталось, то есть Франция.
— Пойду я, — решительно поднялась она со скамьи, досадуя на то, что священник видел ее слабость и ее страх. — Не оплакивай сына раньше времени, женщина. Погуляешь еще на его свадьбе. А вы отче… молитесь. Может быть, ваши молитвы бог и услышит, потому что до моих ему точно дела нет.