Ход времени в Нижнем мире являлся странной штукой. В основном потому, что как таковое время в этом пространстве в общем-то отсутствовало, и его заменяли какие-то другие субстанции, за него отвечающие. Нельзя было увидеть привычный человеческим глазам закат или восход, потому что не было самого по себе солнца, да и даже никакой тестовой версии чего-то подобного. И всё же, даже будучи далеко от закрытого портала, он продолжал ощущать это биение жизни где-то снаружи, за чертой. Его тело помнило о пресловутых закатах и восходах, и по ощущению легко было угадать время. Время настоящее, но вот сколько его прошло – едва ли. Данте и не пытался действительно посчитать, сколько уже прошло дней. Он не уверен, что хотел правда знать это, озадачиваться. Ему и без того место это не нравилось (кому в здравом уме понравится), а начнёт задумываться о проведённом в нём времени и непременно спать станет ещё сложнее.

Несмотря на правильную работу организма и улавливание биоритмов, которые не были особенно актуальными для демонической части существа, но весьма одобрялись человеческой, они не останавливаются по часам. Ну, ни по чьим часам. Были ли у Вергилия какие-то часы тоже не особо вставало для него вопросом. Если уж занудства было на мешок, то, наверное, и часы где-то были. Или хотя бы циферблат. Который то и дело прорезался через острые углы в хмуром надломе бровей или ещё где в… ладно, брат весь состоял из одних острых углов, с этим нужно было просто смириться.

Смиряться приходилось с затруднениями. Каждый, даже самый короткий диалог, цеплял что-то из воспоминаний, лишая желания продолжать разговаривать вовсе. У Данте успел наработаться свой определённый цикл, по которому он ходил каждый отрывок времени, который условно можно было принять за «день». Условно, потому что спали они по принципу того чья очередь и насколько сильно даёт о себе знать усталость. Лишней бравадой о выносливости заниматься было ни к чему. Не хотелось ничего доказывать. Уже, наверное, лет тридцать как. Или может, двадцать. Он не считал.

В цикле, именуемом как «поговори с Вергилием», прямо как дурная передача, было своё начало с того момента, как после какого-нибудь особенно крепкого кошмара его пробирало до костей. Просыпаясь неизменно под либо лязг Ямато, либо угрюмое молчание, он инстинктивно стремился залатать часть пробелов в общении. Каждый раз, стоило едва начать, это казалось хорошей идеей. Каждый раз, как только слова начинали цеплять, а случалось это после первой-второй фразы ответа, идея казалась просто омерзительной, и он не мог понять, как вообще до неё дошёл. Разговор сворачивался в неаккуратное молчание. Комком испачканной бумаги выбрасывался куда-то. Неудача. Снова. А потом круг замыкался, когда он пытался ещё раз. Кто-то бы сказал, и ему даже хорошо было известно имя этого «кого-то», что жизнь его ничему не учит. Но в том и была проблема, что она учила. И переступать через себя, того себя, который не пытается ограничиться показательной лёгкостью действий – откровенно утомившая его концепция. Только делать-то всё равно что-то нужно. Наверное. У него не было уверенности на этот счёт.

Кто бы мог подумать (Данте мог подумать, знал же), но в присутствии брата спалось хоть и крепко, в силу того, что подсознательное доверие оказывалось сильнее всего остального (осторожности, например), но настолько несладко, что лучше бы его будило каждое падение пылинки на щёку. Кошмаров ему в жизни хватало и без присутствия в ней мёртвых-оживших родственников-близнецов с претензией на, прости Моррисон, силу. В прошлом, ладно.

Получив катализатор и не получая никакого послабления, которым обычно Данте пользовался, всё то, что годами затыкалось и вталкивалось поглубже, вылезало. Щекотало мрачными щупальцами, тенями и отблесками прокрадываясь в мозг, выжигая там черепную коробку до угольной черноты по стенкам. Оказаться в этом месте одному ему было бы проще. Оказаться где угодно одному – проще. Потому что со всеми проблемами один на один ему легче справляться. Нет потребности поддерживать марку, жмурить глаза прежде, чем встать, показав, что проснулся. Чтобы собраться с силами и напомнить, кто тут вполне не против показать жару. Хороший бой многое лечит. Но только временно.

Проходя сквозь относительно чистый участок, где пробираться совсем с боем не приходилось, и толстых парней с проблемами не наблюдалось, он выдыхает хрипло. Прикрывает глаза, большим пальцем поглаживая затёртую ткань перчатки со стороны ладони. Цикл дал оборот раньше привычного, и прыгать в ледяную воду всё ещё Данте не нравится.

- Тебе не кажется, что ты перегнул палку? – вопрос риторический, звучит на выдохе, сдержанном с усилием, чтобы не быть слишком шумным, - То есть, ты не… - он немного морщится, изображает кистью в воздухе какую-то небольшую аляповатую фигуру, а подбирать слова вообще никогда не было для него трудностью, обычно не было, - Не считаешь, что можно было выбраться нам обоим?

В голове будто звук удара молота о наковальню. И, будучи до конца честным хотя бы с собой, Данте не мог сказать – это правда в голове ударило или же где-то рядом собралась какая-нибудь голодная до задницы детей Спарды орда. Или и то, и другое.

- Слушай, а я до сих пор не знаю, зачем ты это сделал.

Ему снова хочется оборвать этот диалог. Он жжётся под кожей, иголками проникает в вены, заставляя дёрнуть плечом, из-за чего меч слабо болтается. Ударяет его плашмя по лопаткам. Это его никак не отвлекает. Проходить через обсуждение всего, что было, откровенно… не приходилось ему по вкусу. Он ощущал потребность в том, чтобы с этим разобраться, но каждый раз ковыряя старую рану будто сам наступал себе сапогом на глотку. Малоприятное ощущение.

От попыток разобраться, как-то решить то, что лежало годами покрываясь пылью в надежде, что зарастёт само и просто перестанет ныть и пульсировать, тревожилась память. Точная до таких мелочей, что тошно. Многие просто забывали какие-то вещи. Данте мог только отложить их, словно что-то не давало ему перестать думать хотя бы подсознательно о прожитом. Иной раз просто лишь запах крови наталкивал его на тысячи разных обрывков. И чем дольше они шли, чем больше кровь демонов и их собственная начинала впитываться куда-то в кожу, оставаясь невидимыми ожогами, тем больше у него начинала болеть голова от наслаивающихся эпизодов. Один на другой, они просто мерещились перед глазами. Накладывались на реальность голосами, шумом в голове, напоминающим глубокое похмелье.

Что ж, алкоголя ему точно не хватает. В горле сохнет предательски, и нервы натягиваются в струны. Он слышит, как в единый травмирующий уши писк сливаются голоса матери, Вергилия, Триш, Леди, врагов, прохожих. Его голова просто как огромный колокол, в который ударили кувалдой.

- То есть, зачем-то кроме силы.

С ордой он всё-таки не ошибся, но это мелкая поросль. Обхватывая рукоять, сжимая пальцами крепче нужного, чтобы просто куда-то перенаправить ощущения, Данте примеривается едва видит цель. Первый удар получается по-мальчишески резким, откидывающим назад. Просто… он не в настроении, ладно?

Смрадный запах демонической крови действует резко, выжигая ему обоняние до самой носоглотки. Действует лучше нашатыря для упавшего в обморок. Победа всё ещё не приносит достаточного удовлетворения. Никогда не приносит, если речь о чём-то почти простом. Полтора рубящих удара и всё.

Отряхивает меч от всякой дряни он без брезгливости. Куда там. И не такое видел, и не там был, и не в такое море без шапочки ходил. Самым кончиком лезвия упирается в землю, изображая заинтересованность в породе поверхности. Взгляда с движения этой почвы не сводит. Задав вопрос – теперь он не особенно, честно сказать, хочет знать на него ответ. Ему никогда не хотелось узнать, что там было на самом деле. А после этого внезапного воскрешения и того, что ради него было сделано, не думал, что это знание окажется простым. Было много и собственных мыслей, собственных тревог, чтобы ещё и пытаться понять другую сторону нужно было разорваться. Или быть в более стабильном положении, например.

Меч за спину он убирает резко, качает головой вправо, будто пытаясь что-то стряхнуть с макушки. Потирает пальцами щетинистую щёку, слабо хмурясь, прежде чем пойти всё же дальше, прибавив шаг. Заворачивать этот диалог не впервой. То, что речь дошла уже хотя бы до основополагающих моментов, было чудом. Каждый раз натыкаясь на что-нибудь в лице Вергилия Данте чудовищно хотел перестать. Просто. Оставим как есть, ладно? Ему эти гвозди в грудине жить уже не мешают, даже спать научился так, чтобы не надавливало. Нормально не общались, что началось-то.

Переступая не глядя через мелкую тушку, или часть тушки, за Ямато было сложно уследить взглядом иной раз, Данте старательно изображает из себя часть окружающей среды. Отмечает окружение, цепляется грязными пальцами за остатки каких-то веток. Стоит чуть подпрыгнуть, повиснув на и без того рассыпающейся фауне, как та спешно разваливается, опадая прямо ему за спину. Мелкие действия занимают его. Отвлекают разум, торопливо генерирующий воспоминания. Заталкивающий в них, окуная головой в омут. Дышать, конечно, запрещено, если жить ещё хочется. А ему, вроде как, хотелось. Ну, по крайней мере создавалось такое ощущение стабильное, что хотелось. Только этому месту он бы предпочёл агенство, диван, пепперони и бадвайзер. Может, даже джек. В любом случае заниматься семейными проблемами сейчас не совсем… входило в число того, что давалось ему легко.

Он и без того не мог перестать себя винить за то, что так долго просто решался ударить. Не мог. Понимал, что происходит, и будто застыл. Следил за каждым проклятым движением, следил за тем, как тяжело дыша, бормотал… ну, ладно, можно было назвать его своим именем, наверное. Какие бы там части Вергилия как бы не хотели именоваться. Он видел каждую рассыпающуюся пылинку, но. Ничего не сделал. Немного опрометчивое решение для того, кто ещё двадцать минут назад целенаправленно собирался раз и навсегда покончить с собственным братом. Ещё раз. На бис. Проклятье.

Выдох снова резкий, сквозь зубы, и Данте встаёт на месте, шаркнув подошвой сапога по земле. Перед глазами картинки слишком яркие, потому что недавние, и он жмурит один глаз, отводя взгляд в сторону, будто это как-то поможет. Каждая проклятая белая кочка напоминала о чём-нибудь. А уж виднеющийся впереди склон или что-то вроде, с его ракурса однозначно напоминающее обрыв, заставило его с шумом втянуть воздух через нос. Если к концу этого славного путешествия он не чокнется, и если конец у него будет, то это будет потрясающей удачей. Хотя, учитывая его везение, велик шанс, что быстрее произойдёт очередная дрянь, которую никто не планировал.

В его понимании попытки всё выяснить лишь неизбежный шаг к тому, чтобы наконец-то оставить всё то, что было в прошлом, позади. Он жил с этим грузом десятки, грёбанные десятки лет, просто перетаскивая на шее булыжник от одного места к другому. Могли меняться декорации, задания, враги, да, чёрт побери, что угодно могло меняться вокруг, но сам Данте поменяться не мог. Просто не мог ни забыть, ни перестать думать об этом хотя бы в какие-то определённые дни. Смешно теперь прозвучала бы идея о том, чтобы попытаться втиснуться в какой-то график. Моральными терзаниями мы занимаемся во вторник и четверг, и в перерыве на обед в воскресение. Блестящий план. На самом деле он пробовал. Когда-то, когда было ещё совсем тяжело и много, и тучи из окровавленного стекла собирались над его головой, угрожая пролиться грозовым ливнем, разрезающим плоть не до кости, а до того, что под корпусом, до души. Ожидаемо, но ничего не получилось. Фиксировать, удерживать мысли в одном положении при их хаотичности было просто чем-то выше его сил. Он не сдавался, но упрямством смог лишь убедить себя игнорировать то, что ноет, что болит и жжётся.

- А этот сорняк живучий, кто бы мог подумать, - вздёрнув брови, хмыкает тихо, с нотой похороненной где-то усмешки, и ещё чего-то, закладывая ладони себе за голову и потягиваясь, будто бы кости у него правда ломило или мышцы затекли, - Ты с собой яд для растений не захватил?

Ему удаётся сделать вид, будто не было ничего. Будто разговор этот, неудобный, неловкий, вскрывающий внутри всё до мяса с вывернутыми рёбрами, не существовал. Эхо или послышалось, но не он сам. Но ответ запоминает. Вслушивается в него, проигрывает последние слова на память. Потому что старается сопоставить что-нибудь с чем-нибудь, но выходит у него откровенно плохо. Голова начинает болеть и усталое что-то тащит ровные плечи вниз, в желании опустить голову, скрестить руки на груди и закрыть глаза. Постоять просто, дыша так, чтобы грудь поднималась часто и будто с трудом. Выровнять своё состояние, вернуть себя в привычный ритм поведения. Заряд энергии, что ли, кончался.

Слабости себе позволить некогда. Да и не в присутствии брата, в конце концов. Может быть, когда придёт его очередь беречь чужой сон. Каждый раз, стоило Вергилию уснуть в этом неспокойном месте, Данте становился сам по себе – тише. Его никто об этом не просил и даже не намекал, но ему было проще растворяться в окружающей среде, чем выражать себя в ней. Не сейчас. Не теперь. Если бы потребовалось пропитаться кровью, чтобы демоны перестали замечать его, он бы это сделал. Но он не один, и возможности пойти путём наименьшего сопротивления в таком положении просто нет.

На инстинктивном уровне стараясь увести бой подальше, если тот состоялся, он будто выдирал себе моменты, когда может опуститься вглубь себя. Старался продлить повисшее спокойствие. Потому что когда один из них спит – они оба молчат. Это давало отсрочку, иллюзию того, что всё под контролем.

Хотя каким, конечно, чёрт побери, контролем. Единственное, что Данте тут контролировал, это своё поведение, и то не полностью. Временами он будто срывался или чувствовал, как трескается по лицу что-то, будто мимические мышцы коротит.

Как, например, перед этим проклятым обрывом, который и не обрыв вовсе. У него жжёт между лопаток, кусает где-то у загривка, и это ощущение заставляет его передёрнуть плечами. Подойти к краю ближе, оценивая, как удачнее всего можно спуститься, как это вообще можно сделать, учитывая не самое удачное положение холма и неровную, в общем-то, фактуру. Можно обойти стороной, конечно, и так бы он и сделал в любое другое время. Но в целом – не так уж и высоко, если подумать. Если не прыгать, а съехать…

Желательно не с катушек, конечно. Хотя такой исход, - Данте бросает взгляд на Вергилия, короткий, цепкий, - куда как более вероятен.

- Не отставай.

Усмешка хриплая, и он салютует двумя пальцами, подмигивая, прежде чем прыгнуть поудачнее, так, чтобы можно было при необходимости сорвать меч из-за спины и скорректировать им движение. Приходится правда примириться с тем фактом, что вокруг летит пыль, пытающаяся попасть в глаза и в нос. Если, конечно, это правда пыль, а не что-то ещё. Ядовитые выделения? Осевшая труха дерева? Заплесневелая кожа демонов? Да какая, к чёртовой матери, разница?

Приземлившись, затормозив о какой-то выступ, солидно напрягая икроножные мышцы, Данте смеётся тихо, удовлетворённо и коротко. Ему немного, но легче. Что-то мальчишеское говорит в нём очень короткий миг, прежде чем напомнить о том, каким было его детство. Глядя на пару причудливых не то растений, не то живописного уродства Нижнего мира, он запинается о них. Вспоминает их двор. И не чувствует, что рот остаётся приоткрытым, словно во вздохе удивления. Уголки глаз опускаются, и он прикрывает их. Смотрит бесцветно несколько долгих мгновений, прежде чем отвести взгляд, мотнуть головой. Ещё десяток секунд ему мерещится детский смех и на него остаётся лишь слабо поморщится. Это можно легко даже выдать за реакцию на пыль, слетающую с плаща, который он решает отряхнуть. Вокруг него так собирается почти облако из собравшейся гадости, но в итоге удаётся снова стать относительно чистым.

Да, водоём где-нибудь посреди этого живописного пейзажа не помешал бы. Он бы и горло с удовольствием чем-нибудь промочил несмотря на то, что формально мог и обойтись без этого.

В том, что Вергилий, с его умением растворятся в воздухе в своих движениях, окажется даже не в пыли у подножья холма, даже не приходилось сомневаться. Одобрительное хмыканье вырывается само, но надобности его сдерживать и нет. У процесса, конечно, теряется любой элемент увлекательности, когда доходило до педантичной аккуратности, но… в общем-то, оба ведь внизу, какая разница?

- Никогда не хотел быть садовником.

Фраза падает где-то между делом, тихо, и это лишь краткое замечание вслух. Он делает много таких. Занимает тишину, когда та начинает давить ему на мозг, чем-нибудь ещё. Или, скорее, забивает пространство одним разговором, который помешает другому.

Движение в сторону скопившихся корней, собравшихся в клубок, подобно змеям, ищущим тепла, выходит даже слишком спокойным. Инстинкты подсказывают Данте, орут, прыгая на заднем плане в цветных тряпках, что что-то тут нечисто. И это при учёте, что чистого в этом месте было одно пижонское пальто брата. Что-то не так, и от этого ощущения свербит под позвоночником или скорее, внутри него. Слишком свободна дорога до этой мечты плантатора. Ни демонов, ни даже запаха этих самых демонов.

До того момента, пока они, видимо, не подбираются достаточно близко. И тогда запах заставляет отступить на полшага назад, прикрыт нос рукой - бесполезно.

- О, кажется, мы нашли гнездо, - меч в ладони всегда тяготит приятно, и теперь, когда в оружии переменилось всё, кроме духа, ощущение было вдвойне приятное, словно единение между лезвием и самим Данте, - Надо бы его разорить.

Первый удар никогда не приходится делить. Это всегда продолжение одного действия, в какой бы очерёдности не было. И в нём что-то стремится к жизни каждый раз, когда удаётся словить эту ноту, когда битва натягивается струной. И рвётся под натиском острия оружия. Звенит жалобно и надрывно, но ничуть не трогает ничего внутри.

Он цепляет взглядом кого-нибудь покрупнее, чтобы ужалить, и, перехватив покрепче рукоять и размяв быстрым движением шею, осыпать колющими ударами, откидывая назад. Вдогонку заряжает меч всей силой, всей потаённой злобой, которая рождается откуда-то, каждый раз заново, наполняя горьким азартом с привкусом зубной крошки. На выдохе, с приглушённым «ха», отпускает. Даёт алому всполоху прожечь эту мёртвую, прогнившую землю до трещины, затихающей следом за этим броском. Видеть, как пузатое чучело лопается, брызгая соками и прочими внутренностями, на своих же, отравляя их, почти даже медитация.

Каждый бой для него искренний настолько, будто последний. В этом ему легко утонуть, можно отвлечься от того, что мешает иной раз даже дышать. И просто бить. В этом он разбирается хорошо. Настолько, что род его занятий в такие моменты кажется вполне логичным. Ничем другим, вероятнее всего, он бы просто не смог заниматься. В бою ему всё знакомо. От срывов дыхания, по которым можно угадывать степень усталости соперника, до предсмертных хрипов. Это его область знаний. И она такого же кроваво-красного цвета, как и его плащ.

Хотя, последний, конечно, лучше любых областей, в силу того, что нравился Данте больше, чем эти самые знания.

В ходе сражения он всегда умудряется запачкаться. Потому что не всегда за этим следит, уходит только от откровенно мерзких выделений, которые могут принести вред, а всё остальное его ничуть не трогает. Кровь, которая ощущается влагой под перчаткой, также не заботит его. Разве что, может натереть и будет неприятно, но сражение не будет настолько долгим.

Изначально, когда они попали в Нижний мир, Данте считал убитых из соображений… соревнования. Теперь только для того, чтобы полностью на них сосредоточиться. Чтобы заполнить прорехи в концентрации, которые появлялись от неожиданных воспоминаний, появляющихся не к месту и не ко времени. Уворачиваясь, он всегда признаётся себе в том, что отвлёкся. Но только себе. Безопасность в этом месте всё-таки была нужна. По крайней мере в большей мере, чем у него бывало обычно. Потому что если о паре царапин в одиночестве он мог и забыть, то здесь у него была зона ответственности. Он может подвести себя, но Вергилия? Ещё раз? Тх. Нет.

Очередной удар приходится плашмя, отдаваясь каким-то странным эхом от удара по, очевидно, пустой башке. А дальше у него уже знакомая математика: один рубящий, перекинуть по кругу, разрубить на пару-тысяч мелких кусочков. И дело в шляпе. К сожалению, не Фауста.

Прорубаясь через самый пик недовольства гнездовья, он вполне успешно считает где-то до сотни, а потом ему по голове чуть не прилетает, и, хоть и успев присесть, уклонившись, Данте теряет счёт. Обидно, дьявол его разбери. Особенно то, что прикрывает его брат, ещё с лицом таким в котором читается что-то между осуждением и... осуждением? Что это было вообще? Единственное приятное, что есть в углублении в чащу из корешков, веток и прочего непотребства, то, что и демонов становится всё меньше, и меньше, и в какой-то момент падает последний.

Отряхиваться приходится аккуратно, чтобы не зацепить что-нибудь и не навешать себе не то колючек, не то верхней части коры этого блеклого змееподобного папоротника. Если всё это может обвалиться также, как обваливались корни раньше, то лучше не особенно усердствовать. Уронить на них такой комок из древесной трухи не хотелось. По крайней мере ему отбеливатель точно не был нужен.

Идут они теперь уже медленней. Данте не знает, о чём думает брат, и даже не пытается понять. Не хочет. Ему и своих мыслей много, выжирающих ему мозг, как оголодавшие пузатые личинки. Те копошатся, склизко цепляются своими лапками за стенки черепа и ползают там. Мерзость. Всё, чего ему сейчас хочется, это выпить и остаться одному, закрыв окна и двери в своё обиталище. Насытиться прохладой, пыльным немного воздухом, потому что влажную уборку, стоило быть честным, он проводил не то чтобы часто. И просто пережить наступающий знакомый пик. Задавить в зачатке это было бы легко одному. Но в компании Вергилия, да ещё и с собственным неуёмным желанием восстановить между ними что-то в хлам порушенное, вроде понимания или хотя бы его аналога, надеяться на то, что всё будет легко, не приходилось.

- Оно ещё живое? – он тыкает пальцем, едва касаясь, в один из выступающих корней, убеждаясь, что тот не рассыпается, - Или просто крепкое?