Чем дальше, тем сложнее становится верить в верность своего выбора. В собственную правоту, благодаря которой Аканэ способна была действовать в таких ситуациях, где остальные отказывались работать или не могли принимать правильные решение - впрочем, правильность оных тоже отдельный вопрос, по сути своей, ставший самым главным постулатом набирающей обороты революции.
Должен ли человек отдавать свое право на свободную волю взамен на мнимую безопасность?
Иными же слова, выходило чуть иначе: кто прав - человек или машина?
И здесь вопрос в том, что Сивилла является сообществом тех, кого в прошлом можно было считать людьми. С огромной натяжкой разумеется. Ведь эти самые "люди", добровольно вошедшие в управляющий Японией коллективный разум, на самом деле людьми не являлись. Убийцы, психопаты, сумасшедшие ученые, объединенные только одним - отсутствием малейших моральных терзаний. По сути, они были собрание бездушных машин, и оттого проще считать Сивиллу всего лишь компьютером.
Чрезвычайно мощным, невероятно хитроумным и жестоким компьютером. Системой, поглотившей каждый аспект жизни большей части японцев.
Это не было нормально. Это не было правильно. Иллюзорная утопия, в которой ценой мира  становится собственное человеческое "я".
Аканэ не строила иллюзий по поводу решительных действий Сивиллы в ответ на террористические атаки. Прекрасно понимала и то, что подобное необходимо, если они хотят создать для системы достаточный хаос, чтобы воочию узреть ее слабости. Но соглашаться с этим все равно не намеревалась. Потому что за любой атакой, за любым нападением - вообще за любым действием одной из сторон, стояли человеческие жизни. Жертвы, неизбежные, однако, оттого не менее ужасающие. Цунемори даже сейчас не совсем понимала за что борется Сивилла, какая у них цель - защита населения Японии? тотальное господство во всем мире? Могло быть что угодно. Хуже другое - иногда она не понимала в чем цель революции. Что движет тем же Шиньей - надежда сделать этот мир лучше или банальная месть?
В такие мгновения Аканэ невольно задавала этот же вопрос и себе. И ответ до сегодняшнего дня всегда был один - она делает это ради людей. Ради справедливости и наказания тех, кто много лет творил или позволял творить бесчинства, проводил эксперимент на целой стране, не гнушаясь ничего.
Но то - до сегодняшнего дня.
Потому как чем дальше, тем сильнее ей кажется, что и она, вопреки своим обещаниям, скатывается к отмщению. К сведению счетов. А это значит, больше невинных жертв, что позволить категорически нельзя.
Это означает хаос. А люди, увидев хаос, напротив обратятся к Сивилле, надеясь возвратить прошлую идиллию. И вся эта достославная эпопея с революцией сойдет на нет до появления следующих таких же революционеров.
"Проклятье", - раздосадованно выдохнув, Аканэ достала сигарету и закурила, бездумно глядя в окно, по которому стекала вода - дожди так и не кончились, в некоторых районах объявили об опасности наводнений, и люди в беспокойстве стали менять цветовой фон целых городов. Это привело к режиму особой готовности для их отряда и десятков других по всей стране - Сивилла не дремлет, готовая протянуть карающую длань в мгновение ока.
"Как и всегда", - вместо того, чтобы оказать полноценную помощь, они предпочтут следить за настроением жителей. Вот оно, лицемерие и ужасное безразличие сообщества бездушных тварей.
"От них пора избавляться", - снова и снова одна и та же мысль. И ей в ответ - резкий выдох сигаретного дыма, растворяющегося в прохладном воздухе гостиной. И следом - злость на себя.

- Ты - мертв, - первое и самое очевидное, что она говорит призраку прошлого, не такого далекого, как хотелось бы. Говорит слишком спокойно для этой компании и этой ситуации. Словно не удивлена. Хотя на деле все куда банальнее - она не знает как реагировать. Оцепенев, смотрит на него, и почти чувствует, как в голове с ржавым скрежетом двигаются мысли.
Макишима Шого сидит в кресле так, будто всегда здесь был, будто это его кресло, его дом, а она здесь не более чем гостья, утомившая молчанием. Та, которой наделенный терпением хозяин решил помочь вместо того, чтобы выгнать или раздраженно распрощаться. Только это он в ее доме находится.  И он... "Мертв", - она слышала выстрел Шиньи и видела труп. Присутствовала при вскрытии, сама читала заключение судмедэкспертов, была там даже когда его тело кремировали - кто бы знал зачем ей это было нужно, она и сама толком не понимала тогда.
Только потом осознала.
Кому-то из них точно следовало убедиться в том, что с Макишимой покончено окончательно и бесповоротно. Чтобы спать чуть спокойнее.
Выходит, это не так.
Выходит, он жив. Но как? Или...
"Шинья", - первое, что приходит на ум, когда надо искать ответы на необъяснимое, а вопросов гораздо больше, чем ответов. Раньше его имя являлось синонимом здравых суждений, логических умозаключений и тонкой грани между правдой и ложью, узнать которую было больно и страшно. Сейчас, годы спустя, возвратившийся обратно в ее жизнь, он стал тем, кого проще всего обвинить в многочисленных постигших ее потрясениях. Его жажду крови, его фанатичное желание действовать, его решительность и поразительную неосторожность в некоторых вещах - то, по сути своей, что ей претило. Что она старалась умерить и уравновесить.
Но Цунемори старалась не винить его. В конце концов, каждый из тех, кто присоединился к нелегкому делу революции, сделал то по своей воле. И по своей же поступала она, Аканэ.
Чего не всегда можно было сказать о Шинье.
Она ведь видела - он что-то скрывал от нее. От всех.
Было ли это - Аканэ продолжает настороженно глядеть на Макишиму, - его трюком, его уловкой для того, чтобы сподвигнуть ее на принятие определенного решения? Они и раньше встречали иллюзии, способные с точностью воссоздать человека - те же голограммы, все более и более совершенные. Так почему не воспользоваться чем-то таким, чтобы добиться результата побыстрее?
"Я не верю ему", - во всяком случае, не до конца. Не во всем. Далеко не во всем.
Проверить теорию просто: ладонь быстро сжимается на лежавшей на краю дивана небольшой серой подушке и та мигом летит в Макишиму - и попадает прямо в спинку кресла, падая на сиденье и исчезая за иллюзорным телом убитого преступника.
Этот вариант отпадает. Компьютер? - выключен, как и проекторы виртуальной реальности. Новый проект Сивиллы? Ведь они так страстно жаждали заполучить Макишиму себе. Может, им это каким-то образом удалось? Тогда непонятно почему он нематериален. И как вообще он мог появится здесь так, чтобы она не заметила?
Что это вообще может быть?
Взгляд цепляется за книгу. "1984". Оруэлл. Память услужливо подсказывает где еще, помимо ее собственной небольшой библиотеки прочитанного, видела ее - среди вещей Макишимы. "Та же книга?" - Аканэ не помнит как та выглядела. Но понять, что это тоже часть гостя, способна.
"Может, я сплю? Или в моей еде было что-то? Наркотики? Или последствия удара?" - пожалуй, так она еще долго будет мучиться догадками.
В конце концов, проще всего смириться с его присутствием. Попробовать расспросить - может, так удастся заполучить ответы.
Цунемори продолжает стоять, в ее пальцах дотлевает сигарета, почти обжигая кожу, а она все смотрит на Макишиму. И, наконец, говорит, метко бросив окурок в стоящую на столике пепельницу:
- Что ты здесь делаешь на самом деле?

- Беспокоит - мягко сказано, - ворчливо выходит, не так, как она обычно говорит с людьми - живыми или мертвыми. Хотя, не то, чтобы она с мертвыми часто разговаривала, если честно.
Видимо, пришло время и это сделать.
"Он мертв", - снова повторяется мысль, затвердевая, пуская корни в растормошенную изумлением почву разума. Он мертв, и его объяснение, пускай походит на бред сумасшедшего, слишком логично. Вспомнить то время, когда к ней приходил Шинья - призраком, чья поддержка была ей нужна сильнее воды и еды. Тогда ей казалось, будто она одинока. Будто все на ее плечах, и не с кем было поделиться переживаниями, не от кого получить совет - даже Гиноза, и тот не мог помочь ей всецело. В те мгновения она представляла, будто Когами рядом. Обсуждала, спорила с ним, доказывала ему как он не прав, но неизменно приходила к нужному исходу благодаря нему. Даже зная, что он очень далеко.
Оставалось надеяться, что он никогда не узнает насколько много значит для нее.
"Как старший брат, которого у меня никогда не было", - выдохнув, Аканэ осматривается, не теряя бдительности. Может, он всего лишь часть ее разума, некая проекция, призванная помочь ей принять верное решение. А, может, это только уловка. Может, сейчас за ней наблюдают из какой-нибудь микроскопической камеры, которую никак невооруженным глазом не заметить, и ждут хотя бы одного неверного слова, чтобы начать действовать. Свои, чужие - какая разница, когда грань между этими понятиями как никогда тонка?
- Читала, - она не знала, что это его любимая книга. Только что одна из, и прочитать ее было делом принципа и, отчасти, любопытства. "Чтобы понять преступника нужно думать как преступник", так раньше говорили, но с появлением Сивиллы подобная сентенция стала как никогда опасной. Она способна привести с повышению уровня преступности, к потемнению цветового фона, поэтому такие вещи оставляли на тех, кто уже запятнан - для того нужны исполнители. Но, как бы Гиноза не бился поначалу, Аканэ всегда была другой. Слишком упрямой для него и для всех окружающих.
Порой даже казалось, что слишком упрямой для самой себя.
И вот где это упрямство настигло ее - в собственном доме, где напротив сидел тот, кого она ненавидела. Но кого так и не смогла застрелить.
Жалела ли тогда? Да.
Сейчас? Сложно сказать.
Но он мертв, и эти угрызения совести ей ничем не помогут.
Поэтому Аканэ смотрит на Макишиму Шого прямо и без страха, без той наивности юного инспектора, неспособного принять свое собственное решение. Наверное, в какой-то мере он победил. Ведь Шого хотел, чтобы люди начали думать своим умом, так?
- Я прекрасно знаю, что в моем мире все не так идеально, - резко отвечает она, почти огрызается, одаривая призрачного собеседника взглядом, полным презрения, - я поняла это еще до того, как ты убил Юки.
Ненависть захлестывает ее с головой, поднимая из глубины души все то, что за годы, казалось, улеглось и покрылось тонкой вуалью вечной скорби. Аканэ делает несколько шагов к убийце, рука ее вздрагивает, будто готовясь ударить - но разум все-таки сильнее чувств. Она останавливается около его кресла, тяжело дышит, сжимая кулаки, которые так сильно хочется пустить в дело.
- Ты хотел, чтобы я действовала, так? Тебе было наплевать на чужие жизни, на то, сколько невинных могло пострадать ради твоего бунта. Сколькие умерли с твоего подстрекательства - ты даже не думал о них, так? Не вспоминал, не мучился совестью. Тебе было все равно. Поэтому не говори со мной так, словно ты отдал свою жизнь ради благого дела. Ты умер, чтобы больше не умер никто другой.

- Ты... - волна негодования становится сильнее, и Аканэ совершенно плевать на подчеркнутую вежливость мертвого убийцы. Если это проекция ее сознания, если это все те мысли, жившие внутри и наконец обретшие наиболее подходящую форму, чтобы заявить о себе, то с ней точно не все в порядке. С ней не может все быть в порядке - она видит мертвеца, черт его побери! И он еще смеет рассуждать о чем-то, убеждать ее в правильности собственных действий, в верности содеянного. Он оправдывает себя, свои поступки некоей высшей целью, и, что самое страшное, в этом всем она чудовищно четко слышит слова Когами.
Или это в словах Когами стало слишком много Макишимы?
Проклятье, ведь да, он прав хотя бы в одном - все это началось не с его смерти. .Но даже это сыграло свою роль, немалую - тогда, шесть лет назад, он действительно умер не напрасно. Но благодарить его за это она точно не станет. И сомневается, что его поблагодарит кто-нибудь другой.
- Тебе не жаль, - выплюнула ему в призрачное лицо, отошла от него обратно к окну и зажгла еще одну сигарету, посмотрев сквозь стекло в темно-зеленый, почти черный, сад, скрывавший их от дороги.
Район, где она жила теперь, всегда хорошо был знаком им с подругами - Юки жила здесь, неподалеку от этого дома. Ее небольшая квартира всегда была очень светлой, полной игрушек, всяких милых прелестей и девчачьих вещичек, которые даже юной Аканэ порой казались слишком детскими. От Юки всегда пахло конфетами и орхидеями - как она любила их! Сколько ей дарили на праздники! Разные виды, от больших цветков до маленькой цветной россыпи - какие только не выращивала, с заботой и внимательностью относясь к ним, хотя в обычной жизни всегда казалась такой несерьезной и несосредоточенной.
Вот только куда ярче другое помнилось. Ее плач. Ее крики. Мольбы спасти, мольбы отпустить. Росчерк ножа - и кровь, струйкой срывающаяся с мостка вниз, почти под ноги Аканэ.
- Мне не нужны эти твои заверения, Макишима. Да, я могла быть решительнее и спасти ее. Но ты тот, кто лишил ее жизни, какими бы ни были твои цели. Ты. Не я. Не Сивилла. Ты сделал свой собственный выбор и упивался этим, твердя, что хочешь того же всем нам. Но я не могу позволить это ни тебе, ни кому-либо другому. Я знаю что такое Сивилла, - уверившись в том, что взяла свои чувства под контроль, Аканэ вновь посмотрела на собеседника, - я знаю на что она способна и на что нет. Их действия привели ко многим трагедиям, к несправедливости - я это не отрицаю и не собираюсь оправдывать. По вине этой системы мы отвыкли действовать самостоятельно, принимать решения, способные изменить нашу жизнь - это тоже правда. И Сивилла должна уйти. Но.
Вдох-выдох, сигаретный дым облачком поднимается куда-то под потолок, а Аканэ не отрывает твердого взгляда от Макишимы.
- Я не позволю этой стране быть ввергнутой в хаос, подобный тому, который охватил весь остальной мир. Я не позволю умереть еще большему количеству людей, чем уже пострадало - по чьей бы вине то ни было. Для кого-то цель оправдывает средства. Но ни одна цель не оправдывает отнятые у невинных жизни.

Разумеется задавалась. Не раз задавалась и задается до сих пор, в эту самую минуту, глядя на тень человека, изменившего все. Для нее изменившего - а, может, и не только. Ведь до того как стать инспектором она знала, что будет тяжело. Что ей придется видеть отнюдь не лицеприятные стороны общества, самой человеческой жизни, под властью Сивиллы казавшейся раем. Особенно, сравнивая с тем, что происходило за границей Японии.
Позже, узнав правду об этом чудовище, о сборище убийц и преступников, по чьей-то воле правящих всеми, она поняла - не сможет сейчас пойти против системы. Будь ее воля, все здание башни НОНА обрушилось бы на ядро системы, погребая под собой Сивиллу и все, что с ней было связано. Но сейчас, в этом мире, пойти против нее означало хаос. Означало потерю стольких жизней, сколько они даже век назад не теряли. Да, редкие люди способны были мыслить самостоятельно. Мало кто умеет принимать решения и проявлять свою волю, когда Сивилла требует повиновения ради общего блага, и это самое благо Аканэ всегда ставила гораздо выше собственной жажды деятельности. Собственной горечи и ярости, и ненависти.
Потому что пострадают люди.
- Ваша проблема в ином. Вы хотите силой насаждать свое видение правды, - отвечает она, глядя в темноту сада и на долю мгновения представляя как странно они, должно быть, выглядят со стороны, даже если забыть, что он всего лишь часть ее разума. - Вы хотите решительных действий там, где необходима осторожность и внимательность.
Она успокаивается, чувствует, как злость отступает - хватит ненужных сейчас эмоций, затмевающих здравый смысл. Она донесет свою точку зрения до него - до себя, - в этом споре. И, может, тогда обретет желанное равновесие.
- Да, тысячу раз да. Мы все беззащитны и беспомощны, как дети. Но что делают с детьми их родители? Они помогают им. Учат их. Протягивают руку и подставляют плечо, направляют там, где это требуется, и только потом отпускают в мир, каким бы жестоким тот ни был. Живо еще поколение людей, помнящих, каково жить без Сивиллы. Есть те, кто видел, что происходит там, в остальном мире, где нет системы. Где правительства, если такие вообще существуют, неспособны совладать с одичавшим народом.
На ее столе - книга, старая, из бабушкиной библиотеки. Раньше Аканэ не любила читать такие, она вообще не слишком ценила ни с чем не сравнимый запах бумаги и шероховатость твердой обложки, хотя Обаа-чан пыталась приучить внучку. Когда, после ее смерти, Аканэ привезла книги к себе, она долго не могла подойти к ним. Долго не смотрела на них, напоминающих о бабушке, и лишь когда ей под ноги упала одна из них, та самая, которая сейчас лежала на столе, Цунемори решила прочитать их все.
Три больших кандзи было напечатано на простой серой обложке - "Мы".
Ждало ли их такое же будущее, как описывал Замятин? Иногда Аканэ боялась этого. Иногда видела зачатки подобного в действиях системы и согласии людей с решениями, как им казалось, суперкомпьютера. В то же время, она сомневалась. Система, насколько бы совершенна ни была, не протянет долго. Всему рано или поздно приходит конец, и придет он и для Сивиллы - слишком многие увидели ее несовершенство, и, Аканэ чувствовала, не раз еще поднимут головы такие, как Макишима или Камуй. И станут действовать, сея панику и смерть ради своих идеалов. Из желания изменить мир, даже если придется пролить немало крови.
Вот почему она не могла согласиться с ним. Вот почему не собиралась потакать Когами в его желании действовать решительно и резко. Потому что, несмотря ни на что, она стала инспектором чтобы найти смысл своей жизни и нашла его: он в защите людей. 
Поэтому необходимо избавиться от Сивиллы.
Поэтому необходимо не позволить революции перерасти в бойню.
- Я не позволю сделать своего ребенка ничьей игрушкой, - сама мысль о том, что ее дитя появится либо в мире, где существует Сивилла, либо в хаосе, подобном происходящему на континенте, вызывала искреннее негодование и страх. Аканэ понимала к чему он все это говорит, почему ведет эту странную беседу именно так.
- Так же, как не позволю лишить невинных, - она выделяет последнее слово, ибо да, для нее есть невинные, и они - заложники своего быта, своей жизни, - возможности жить мирно. Я хочу, - в тон ему произносит решительно, - избавиться от Сивиллы. И хочу, чтобы люди постепенно сами пришли к этому, а не были лишены права выбора. Если мы станем действовать жестко и принудим их отказаться, чем лучше системы мы будем? Тем, что подарили остаткам общества "свободную волю", но для этого ввергли в хаос всю страну?
Аканэ упряма. Ей не раз говорили об этом. И отступаться от своего так просто не станет.
Тем более, споря с самой собой.

- Это то, что вы делали, поэтому да, для меня это то единственное, на что вы способны, - отвечает она, хмыкая без смеха в глазах, напротив, глядя серьезно и сосредоточенно. - Я понимаю вашу цель, как понимаю и то, что это цель необходимая и правильная. Но никогда не ждите от меня одобрения тому, как вы этой цели пытались достигнуть. Вы убивали невинных людей, - снова повторяет она это слово, ибо да, они невинны, как бы Макишима не утверждал обратное, - тех, кто неспособен за себя постоять только потому, что они не были способны за себя постоять. Убийство ради высшей цели - это не оправдание, как не может быть оправданием и "они сами заслужили это". Нет, не заслужили. Сивилла первоначально была создана именно для того, чтобы спасти людей, чтобы установить закон и порядок. Люди согласились с этим, это было добровольное их согласие - мир в обмен на свободу. То, во что это превратилось, не делает тех людей неправыми, как не делает правым и вас.
Она поворачивается к нему, смотрит так неожиданно спокойно, особенно, если вспомнить начало их разговора. Сейчас она видит - он не отбрасывает тень, чуть просвечивает, и, Аканэ уверена, попытайся она коснуться его, ничего не почувствует. Но и это все не делает его менее живым для нее. Не умаляет ценности этой беседы - пускай та, снова думается, всего лишь беседа с самой собой.
- Люди должны сами решить свою судьбу. Люди должны проявлять волю, должны руководствоваться тем, что правильно и неправильно - они должны знать что правильно, а что нет. Но всему этому их нужно учить. Нельзя силой заставить делать что-либо. Нельзя насаждать правду, какой бы та ни была. Тем более, нельзя показывать людям ошибочность их суждений так, как это делали вы. Это неправильно. Это противоречит здравому смыслу и, что самое главное, закону.
Вот что самое главное. Закон. Справедливый и честный, но способный не грести всех под одну гребенку. Вот что отличает его от нынешнего положения дел. Все эти убийства из-за того, что Сивилла рассудила людей иначе, все эти смерти, случившиеся и нет, как с той девушкой в самый первый день работы Аканэ в Бюро. Та несчастная девушка, жертва сошедшего с ума мужчины, разве заслуживала смерти? Разве заслуживала того вердикта, который выдала ей система Сивилла? Нет. Она была жертвой. Ей следовало оказать помощь, никак не убить и забыть только потому, что ее коэффициент преступности сравнился с таковым у самого преступника.
К счастью, ей удалось помочь. А скольким - нет?
Вот что следовало менять в Сивилле. Вот от чего следовало избавляться. От беспристрастного суждения приблизившейся к идеалу бюрократической машины системы, и самой неспособной делать определенные решения. Сивилла была горда тем, что она - коллективный разум асимптоматиков, тем, что способна без чувств и размышлений сделать верный выбор. Но как она могла понять, что это выбор - верный? Как определяла, что права? Сивилла сама назвала себя правой. А это, как ни крути, самый что ни на есть человеческий поступок.
- И что вы предлагаете? Каково будущее этой страны после того, как произойдет революция - решительная, кровавая, несущая хаос и разрушение? Что дальше? - пожалуй, ей надоело говорить о правильности или неправильности. Цель у них одна - избавиться от Сивиллы, - но что потом? Аканэ желала плавного перехода именно потому, что люди должны были взять власть в свои собственные руки. Не система убийц и террористов, внезапно возомнившая себя лучшим органом управления, а народ, для которого закон станет высшей инстанцией. Народ, который сумеет управлять сам собой, постепенно к тому подойдя своим умом.
А что Макишима видит дальше, когда так желаемая им кровавая революция грянет и закончится?

Отредактировано Tsunemori Akane (2019-08-04 16:45:37)

Цунемори готова рассмеяться в лицо призраку. Она готова снова взбрыкнуть, вспылить и высказать ему все, что думает о великих революционных планах Когами Шиньи и иже с ним, этих гребаных революционеров, за которыми - да, да, ДА! - именно ей придется разгребать последствия в виде хаоса, охватившего страну. В виде людей, которые, по сути своей, растут в инкубаторных условиях жизни, для которых любое происшествие - чуть ли не трагедия, ведь это может изменить их психопаспорт.
Прекрасная перспектива. Чудесная. Изумительная.
У нее нет слов, чтобы выразить все свое возмущение. Не хватает даже злости предъявить Макишиме претензии за каждое его чертово слово, которыми он надеется переменить его мнение - которыми она сама надеется переменить свое, ведь он все еще часть ее подсознания, будь оно проклято.
О, да, ему известны все ее страхи, он поразительно точно, но совсем не тонко играет на них, он затягивает ее в пучину бесполезных размышлений и философии, и даже, частично, оправданий, ведь как же как же, они с Шиньей революционеры, они борются за свободу, а их не хотят понимать. "Это точно то же самое, что он сам говорит мне", - мысли возвращаются к бывшему подчиненному, по иронии судьбы ставшим по главе всей этой кутерьмы. Пока что иначе "благородные революционные позывы" и не назвать - у них слишком мало людей и средств исполнения желаемого. Боги, да у них все еще даже конкретной цели нет, кроме как "обрести свободу от Сивиллы". А вот как - никто сказать не может.
Потому что никто об этом не думает. Все либо надеются на лучшее, либо боятся самого худшего, но никто не может ничего сделать. Никто не хочет ничего делать. Им нужен лидер, а лидеру она не дает взять все в свои руки и начать действовать.
Проклятье.
Аканэ тяжело раздраженно вздыхает, садится на пол там, где стояла, продолжая глядеть в окно. Только по-детски кладет голову на ладони и хмурится. Ей плевать как это выглядит со стороны - все равно здесь только Макишима, и тот давно мертв.
Дело не в том, что она боится, а том... что боится. И это самое парадоксальное чувство, которое она когда-либо испытывала. Даже тогда, на вершине башни НОНА, держа в руке злосчастный шлем и, следуя словам Когами, изо всех сил заставляя себя ударить еще несколько раз убившего ее лучшую подругу человека - заставляя себя убить его, отомстить за все причиненные страдания, - она не чувствовала себя так растерянно. Потому что, черт подери, да, боялась. Но не уподобиться Макишиме Шого. Она боялась не удержать тот хаос, который неизбежно воцарится. Боялась не успокоить его, дать разрастись, как смертельной опухоли, и умертвить те последние понятия о законе и порядке, которые сейчас поддерживались.
Она боялась несправедливости, да. Но куда больше - бессилия.
И это тот страх, за который можно благодарить Сивиллу, Макишиму, Камуя, да кого угодно, но, в первую очередь, именно себя.
Цунемори Аканэ искренне боялась беспорядка, той самой несправедливости, беззакония и того, что не сумеет восстановить их из пепла старой системы. Потому что сейчас, стоит только прогнуться, стоит дать слабину и сдаться, как Когами начнет действовать. Эти действия - каким бы они ни были кровавыми, а таковыми они и будут, - приведут к краху существующего порядка, к гибели Сивиллы, и тогда придется действовать быстро и решительно, чтобы предотвратить разгул преступности, анархию и хаос.
Вот что страшно. Что последняя страна, где люди могут спокойно гулять по улицам, ничего не боясь, где жители забыли о том, чтобы закрывать двери на ключ и уверились в собственной безопасности, превратится в то, что она видела в ЮВАС. В то, что слышала обо всем остальном мире.
- Когда Сивилла по результатам теста определила, что я подхожу во все министерства, я не знала что мне делать, - задумчиво произнесла, наконец, Цунемори, - я не знала куда идти. Передо мной стоял выбор, какой далеко не каждому предоставляется. Знаете, почему я выбрала работу в Бюро общественной безопасности? - неожиданно совсем другой человек вспомнился, которому когда-то почти слово в слово душу изливала. Макишима совершенно ничем не был похож на Кагари, кроме ненависти к Сивилле. Но, в конце концов, это их всех объединяло крепче всего.
- Я хотела найти цель в своей жизни. Ее смысл. Я нашла его. Смысл моей жизни в защите закона. Справедливого закона, который люди станут уважать и которому будут неукоснительно следовать. Сивилла - не закон. Она не может судить справедливо и беспристрастно, как, возможно, сумела бы истинная машина. Но и машина не может стать идеальным судьей.
Ладонь коснулась окна, Аканэ пальцем провела по стеклу, на другой стороне которого катилась вниз капля. Она чувствовала себя этой каплей, такой же, которая устремляется вниз и никак не может остановить это движение. Это то, что ей не под силам сделать.
Это движение - эта революция, - оно должно осуществиться, хочет она того или нет. В ее силах попытаться уменьшить количество жертв, проследить за тем, чтобы пострадало как можно меньше людей, а потом, когда придет время - взять все в свои руки и сделать так, чтобы справедливость, наконец, стала основой этого общество.
Справедливость и вера в закон, а не страх перед ним.