До чего же аккуратны и опрятны бараки Четвертого Отряда, любо-дорого смотреть. И славно здесь всегда так, мирно, уютно, кротко. И часовые на воротах – очаровательные девушки, которые на явившегося пред ними капитана Восьмого Отряда так прелестно уставились, распахнув глаза. Было на что, наверно, ибо прежде самого капитана Кьёраку им явился исполинский ворох цветов.
- Здра-асте, - хачибантай-тайчо выглянул из-за охапки букетов, которую держал в руках. – Как дела, Четвертый Отряд? – ками-сама, до чего хороши. Одна повыше, другая пониже, обе такие свеженькие, румяные, что яблоки по осени.
- Да наверное, я сплю и вижу сон, да? И откуда только Унохана-тайчо набирает вас, таких красавиц? – девчушки были новенькими, судя по их робости, и наверняка этот пост был их первым, и очень, очень ответственным. Самым ответственным, - Кьёраку перехватил цветы удобнее, и поднял ладонь, делая девушкам жест, дескать, вольно. А то ишь, вытянулись мордашками, честь решили отдавать…
- Кьёраку-тайчо!.. разрешите приветствовать!
- Ну-у, - протянул он, - зачем же разрешения спрашивать, милые? – зашелестели цветы, и девчушки зарделись еще сильнее, рядом со снежно-белыми ветками колокольчиков, что неведомо как оказались в их руках.
- Забегайте ко мне в отряд вечерком, как сменитесь, а? у нас пирушка намечается, - пирушка длилась уже несколько дней, вернее, вечеров – весь Восьмой Отряд не мог отказать себе в удовольствии отпраздновать счастливое возвращение своего капитана и обожаемого лейтенанта из жадной пасти Уэко Мундо. Каких только слухов не ходило о случившемся, а иные даже осекали разговоры, вспоминая явившегося к воротам отряда самого Главнокомандующего.
И то, как затем полыхало здесь пламя.
Хорошо хоть вычистили все, и покрасили, и выветрили запах гари! – Кьёраку, возвратившись, не забыл похвалить своих ребят, само собой.
- Приходите, приходите, - заулыбался он, подмигивая девицам, но, тем не менее, шагая дальше. Букет для Уноханы-тайчо – такие же фарфорово-белые, как колокольчики, нежные дейции, посреди которых кровавыми лепестками-нитями распускается одинокий ликорис, он оставит на подоконнике в ее кабинете. Окно раскрыто – лето идет, радостное, яркое, ясное, вместе с вечером, что тихим золотом заливает небо.
Красивый нынче закат, а Унохана-сан, верно, занята о своими подопечными – кабинет пустует, дейции чуть шепчут лепестками на прощание, а Кьёраку уже и след простыл.
Наловчился за годы-то в скорости, - светлый коридор лазаретного крыла – долгий и полупустой; немногочисленные отрядные старательно приветствуют капитана Кьёраку, провожают взглядами – знают, зачем он явился сюда.
Он сам очень бы хотел, чтобы повод оказался иным, и чтобы его и вовсе не было, но увы. сердце сжимается, чуть чаще биться начинает – но дверь в палату своей милой племянницы Кьёраку отодвигает с улыбкой, после короткого стука.
- Нанао-тя-ан!~ - вот она, в белом больничном дзюбане, с какой-то неизменной книжкой, в окружении вороха цветов, к которому ее тайчо сейчас же добавит еще и еще – сиреневыми водопадами стекают нежные глицинии, вскидывают упрямые головки пышные хризантемы, среди которых улыбается добрыми глуповатыми глазами плюшевый медведь. Это Кьёраку нагулявшиеся по генсею отрядные подсказали, наперебой заваливая его посланиями для Исэ-фукутайчо, всевозможными сладостями и прочими милыми сердцу любой девушки приятными мелочами.
- До чего ты нынче очаровательна, - и никаких теней от синяка на этой белой коже Кьёраку решительно не желает замечать, весело глядя в глаза племянницы. – Как ты тут? Мы всем отрядом ужа-асно, ужасно скучаем, - облако запахов цветов, табака и саке окутывает их обоих, когда Кьёраку легонько целует свою девочку в лоб. Фиалковые глаза ее поднимаются на него, и он чуть заметно вздрагивает подбородком – дескать, все хорошо.
Ведь главное, что все хорошо с тобой.

- Ты совсем, совсем не отдыхаешь, Нанао-тян, даже сейчас, - Кьёраку почти укоризненно качает головой, с которой снял шляпу-каса. Теперь она покоится на голове плюшевого медведя, и круглые глаза того теперь блестят по-прежнему глуповато, но уже будто бы с каким-то значением. И тоже немножко с укоризной, потому что плюшевые лапы завалены свитками и бумагами, сбоку на тумбочке, под сенью пышных пионов, притаилась тушечница, и несколько черных клякс пятнают открытки. «Не умеешь ты отдыхать, моя радость», - ох уж это волнение в ее взгляде. Ничего страшного не случится, если они еще самую чуточку повременят, прежде чем перейдут к делам – о, дела. Неизбежность. И беседы о том, что случилось.
Поэтому Кьёраку просто накрывает руку племянницы, сжимающую коробочку с данными, ладонью, а другой – тыльной стороной фаланг, едва ощутимо касается ее щеки. Не ему тягаться с мастерством Уноханы-сан, конечно же, но прохладное кайдо загорается вокруг руки Кьёраку, и легким зеленоватым отблеском отражается в овальных линзах очков.
Просто захотелось – коснуться так, духовной силой. «Ты не одна, моя девочка», - да выросла уже девочка, больше не дитя. И даже незачем опускать глаза на белый дзюбан, приподнимающийся на этой прекрасной груди, поддразнивая Нанао-тян – взгляд её говорит сам за себя.
Открытый и взрослый. И вздыхай ты про себя, или нет, Кьёраку-тайчо, это также неумолимо, как время.
От всего в этой жизни не убережешь. Ее, в том числе, - он мягко улыбается, вспоминая, как последовательно не уберегал свою племянницу от бед и потерь. Последний, недавний случай – кажется, чуть ли не единственный, когда Кьёраку сделал все по-настоящему правильно. И иначе бы не сложилось – приказ Яма-джи он нарушил бы в любом случае, даже если бы старик поставил против него весь Готэй. Такое несвойственное ему стремление, право, но чего не сделаешь ради тех, кого любишь? – сейчас об этом думается с улыбкой. Кьёраку неторопливо опускает руку, взгляда не отводя.
- Иначе бы не сложилось, Нанао-тян, - повторяет он вслух то, что думает. – Я же обещал тебе, что всегда буду рядом, - «в какую бы передрягу тебя еще ни понесло, моя ты милая».
- Нанао-тян… не думай о плохом, - «я знаю, о чем ты думаешь», говорит взгляд ее капитана.
Побеседовать до этого им не удалось, к сожалению – по возвращению из Уэко Мундо Кьёраку мигом отправился в йонбантай, к чутким рукам Уноханы-семпая. Раны – это пустяки, а вот истощенная духовная сила – дело куда более страшное. Но, касаясь реяцу Нанао-тян своим кайдо, Кьёраку с радостью и облегчением понял, что она идет на поправку. Потихоньку возрастает обратно, - «ох, семпай. С меня лучшее сливовое вино во всем Обществе Душ. В этот раз – из погребов семейства Шихоин».
- Знаешь, сколько раз я не подчинялся приказам Яма-джи? О-о, устанешь слушать, – это все очень просто, говорят его глаза. Это все предельно просто, когда хочется защитить что-то свое, - «то драгоценное, что у меня осталось».
Поэтому незачем думать о том, что могло бы случиться. Ведь оно – не случилось.
Худенькая рука племянницы, кажется, становится теплее в ладони Кьёраку. По сгибу пальца задевает углом коробочки; взгляд невольно падает на нее.
Бесспорно здесь только одно – если бы Кьёраку промедлил, то…
- Мы вместе искали тебя, - левая ладонь накрывает рукояти занпакто. – Ну, ты знаешь, - маленькое алмазное сердце в самой глубине вечно играющих в прятки теней – оно билось, оно волновалось, оно стремилось. А малышка  тряслась в безмолвном ужасе, потому что потеря этого сердца стоила бы им всем – всем троим – крайне дорого.
«Мы ведь связаны теперь и так, моя бесценная», - правая же ладонь продолжает поглаживать тонкие пальцы Нанао-тян, дескать, все хорошо.
- Ты так никому и не показала это, да? – разумно оно, или нет, сейчас имеет меньше значения, чем раньше. Яма-джи знает, откуда и почему явилась эта аномалия, и Куротсучи-тайчо уже впрягся в этой дело наверняка по самое не могу. За данными к Нанао-тян уже должны были явиться, хотя, возможно…
Улыбка чуть замирает, делаясь понимающей. Ах, Унохана-сан, тысячу раз спасибо за лучшую из возможных фраз – «пациента запрещено беспокоить»
Пальцы Кьёраку – указательный и средний, складываются в следующую печать. Сияющие линии очерчивают прямоугольник палаты, делая его непроницаемым для чужих ушей и духовной силы.
- Спрашивай, Нанао-тян, - из цветочных недр появляется кувшинчик с прохладным саке, и сакадзуки снова шуршат, как пара ракушек.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-21 11:33:10)

- А, у Яма-джи вся жизнь состоит из секретов, - беспечно отмахивается Кьёраку, - не бери это все в свою прелестную голову, моя милая, - конечно же, она все уже взяла, все стала обдумывать, неугомонная умненькая девочка. «Не утруждай себя», - весело блестят его глаза, ведь он прекрасно знает, что Нанао-тян – его истинная родня. Ее исхудавшая рука чуть теплеет в его ладони, - «ты тоже умеешь делать все по-своему. И делаешь».
- Но мы, конечно же, не станем говорить об этом кому попало, - он подмигивает Нанао-тян, продолжая поглаживать ее руку. Незаметно его духовная сила прикасается к ее – это та близость, которую он может и желает позволить себе в отношении ее. Усилие совсем небольшое, да что там, усилие – это просто движение души.
- Все должно было быть так просто, да? – невеселой выходит усмешка. Действительно, чего уж проще – странная аномалия в Уэко Мундо, вряд ли связанная с арранкарами, стандартная проверка, рутинная – под командованием лейтенанта. Что, в самом деле, могло пойти не так? – а вот оно как все вышло.
Остается позади – хорошо оставлять это позади, эти треклятые тяжелые мысли о том, что могло бы случиться, если бы Кьёраку немного промедлил. И как бы все затем обернулось…
Он рисковал и собой. Но об этом станет думать в саму последнюю очередь – о том, что стало бы с частью его души, в которую помещен чужой духовный меч.
Династия жриц Исэ бы пресеклась, и следом, скорее всего, прервался бы и род Кьёраку – старинный, уважаемый, почитаемый, аристократический и прочая ерунда. Невелика потеря, в общем, - «да уж, невелика».
И Яма-джи ведь действительно не знал, чем рискует, задерживая своего ученика. «Молчание – золото, так?» - зубы коротко стискиваются, замирает улыбка.
Ничего. Все хорошо. Все-все закончилось хорошо, а семейные секреты – это отнюдь не достояние общественности. Даже такой, как Яма-джи.
Только двое знают о Шинкен Хаккьёкене. «Четверо», - поправляет хачибантай-тайчо сам себя, и наклоняет голову, устало вздыхая. Охана и малышка… но с ними не поговорить, пока Кьёраку сам этого не пожелает.
А он не пожелает. Никогда.
«У Яма-джи вся жизнь состоит из секретов, говоришь? А у тебя самого – разве нет?» - таков удел, видимо. Не избранный Кьёраку, но ему уготованный такой вот его затейницей-судьбой.
- О… я-то думал, что отошел достаточно далеко, - он легко пожимает плечами, поднимая взгляд на встревоженное лицо племянницы. – Не думал, что мне придется это сделать… да и не хотелось, - банкай капитана Кьёраку – скверное зрелище. Та темная сторона его души, с которой Нанао-тян довелось соприкоснуться всего однажды, и то, всего краешком – когда он призывал духов Катен Кьёкоцу, стоя под осенним дождем, в ночи. В доме, где для него началось слишком многое.
- Но ничего. Просто ты же знаешь меня, Нанао-тян, - легкий вздох, - я не люблю применять силу. Да и зрелище вышло слегка неприглядное. Ты ведь ничего не успела увидеть, так? – скорее всего. Но вот почувствовать…
Вечернее солнце слегка касается цветочных лепестков, медленно скользит золотом по белому – по хризантемам, по пышным, пока еще не распустившимся пионам. Резче становятся тени – так темнел нежно-розовый покров лепестков Сенбонзакуры, когда стылая черная вода Третьей сцены поднималась все выше и выше.
- К тому же, это считается дурным тоном, среди нас, капитанов – обсуждать чужие банкаи. Лишнего не случится. Не переживай, Нанао-тян, - большой палец продолжает поглаживать ее руку. – За это – вот уж точно. А что до капитана Куротсучи… он знает правила. И то, что ты успела записать, несомненно, должно оказаться у него.
Если речь о безопасности Общества Душ, то здесь больше нечего обсуждать. И Кьёраку, признаться, немного удивлен – он полагал, что Нанао-тян не промешкает с докладом, и сообщит обо всем, как только сможет… Но вот как-то так не сложилось.
«Переживает за меня, бедное дитя», - а, к меносам условности. Их все равно никто не подслушает, и не войдет сюда. Разве что Исанэ-тян, или Унохана-сан… Но они не станут этого делать, и поэтому Кьёраку садится ближе к Нанао-тян, обнимая ее за плечи, привлекая к себе, так, что она оказывается под полой его хаори, и под наброшенным сверху кимоно. Вот и все, спрятал свою девочку ото всех – и подмигивает ей, дескать, можешь возмущаться, но я тебя все равно поймал.
- Рановато делать какие-либо выводы, Нанао-тян. Хотя бы потому что старые враги… истреблены, - но Кьёраку уверен в том, что сказал молодому Кучики.
Старые враги могут быть истреблены, но лишь могут быть. Он уловил сходство, он понял и вспомнил – охана также вспомнила, но – но.
Тварь в Уэко Мундо отличалась. Как отличаются эти букеты цветов от таких же, только смятых и скомканных, допустим.
- Но мир, как известно, на месте не стоит. Возможно, это нечто, появившееся затем, потом, вследствие, - он выделяет голосом слова, но нутром чувствует, возвращается к тому, во что отчаянно не хочет верить.
Такое поглощение духовной силы, действительно, могли осуществлять только люди с особенными способностями. И один из таких людей не столь давно являлся в Общество Душ… а затем и в Уэко Мундо. Юный Исида Урюу – последний квинси, как он сам себя называл.
«Не может быть такого!» - только вот Кьёраку слишком хорошо знает, как это вот «не может быть» переворачивается в единый миг. И переворачивает привычный мир.
- Как бы то ни было, без этих данных нам не обойтись, Нанао-тян, - ласково заключает Кьёраку, чуть сжав ее ладонь.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-06-01 15:54:38)

Что же ответить ей, такой разумной, но растревоженной сейчас, утомленной не только телом, но и душой? То, что теперь у Готэй-13, благодаря отваге Нанао-тян, появилась возможность противостоять старому врагу, что бездействовать Яма-джи не станет, как бы ни сохранял свою внешнюю невозмутимость? – Кьёраку только поглаживает Нанао-тян по голове, в который размышляя о том, что, как бы ни старался, от всех бед и переживаний он уберечь ее не в силах. Она словно проваливается, ускользает от него – так было уже однажды, после приснопамятного вторжения рёка, и пережитого ею во время, кхм, встречи с сердитым Яма-джи.
И вот сейчас – почти то же самое.
- Нанао-тян, ну-у, не надо, что ты, - в грудь Кьёраку утыкается горячее прерывистое дыхание, пополам с рыданиями. Ох, ками-сама, до чего больно-то, а, - за каждую ее слезинку Кьёраку, не меняясь в лице, с улыбкой по-прежнему, уничтожил бы еще по десять тысяч тех тварей из Уэко Мундо.
Но пусть, пусть, - он успокаивающе баюкает племянницу.
Пусть выплачется – случившееся она слишком долго хранила в себе, а куда еще выпускать свою боль, если не в того, кто всегда готов ее принять? – хохолок убранных наверх волос вздрагивает под ладонью, и Кьёраку машинально вынимает из них незаметную заколку. Блестящая темная волна рассыпается по плечам Нанао-тян, и он аккуратно собирает их ладонью, поглаживая племянницу по затылку, легонько массируя.
Бедная умная голова, такая умная, и такая усталая.
- Ведь я успел. Мы успели, - ни в коем разе нельзя умалять заслугу Катен Кьёкоцу-тян. – И всегда успеем. Даже и не думай в нас сомневаться. Хорошо, Нанао-тян? – он ласково берет племянницу за подбородок, склоняет голову, заглядывая ей в глаза.
- Я совсем не хочу, чтобы ты об этом думала, - бережно отирая ее лицо большим пальцем, смахивая эти искрящиеся по щекам дорожки слёз.
Где-то, кажется, здесь была вода, и Унохана-сан, определённо, оставила для своей подопечной какое-нибудь успокаивающее питье. Как жалость, что Нанао-тян столь неодобрительно относится к саке! Вот уж где точно разрешилось многое, и предельно легко.
Ведь саке дает облегчение душе.
Стакан с прохладной водой, от которой тянет чем-то освежающим, оказывается в подрагивающих пальцах Нанао-тян, пока Кьёраку легко поглаживает ее по волосам.
«Все позади».
- Если с тобой что-нибудь случится, Нанао-тян, то ты же понимаешь, - он бережно берет племянницу за подбородок, поворачивает ее лицо к себе, забирает стакан.
- Для меня это бесследно не пройдет. Поэтому я всегда успею к тебе, - подмигнуть ей, успокаивая, приободряя, с тяжелым сердцем зная, что никогда еще не был так предельно честен.
- Прости, что мне приходится взваливать на тебя еще и это, Нанао-тян, - Кьёраку протяжно вздыхает, притягивая Нанао-тян ближе, и щекой задевая по ее волосам, прижимаясь к ним. Слишком близко, неуставно, да и в целом, не слишком пристойно? – о, да пускай кто-нибудь зайдет, и скажет об этом.
- Одному симпатичному гостю в моих владениях ничего не сделается, если что-то произойдет со мной, - смешно сказать, но об этом даже подумать как-то сложно. Привык Кьёраку не только к миру, но и к собственной силе. «Неужто расслабился и на лаврах стал почивать, а?» - а почему бы и нет. Что-то не меняется.
- Но если что-то случится с тобой… и, как следствие, с гостем – то у меня даже нет предположений о том, как все это может закончиться. Поэтому мне нравится, когда ты весела и спокойна. Понимаешь, Нанао-тян? – «поэтому я хочу, чтобы ты была в безопасности».
- Прости, прости, - Кьёраку смеется, - я ужасный родственник и ужасный эгоист, - «который умрет за тебя, не раздумывая».
Который когда-то посвятил тебе часть своей души – так уж вышло.

От гладких темных волос исходит слабый запах, не совсем лазаретный, и Кьёраку, слегка вдохнув его, прячет грустную улыбку. Ирисы, ах, ирисы, - «любимые цветы твоей незабвенной мамы, Нанао-тян».
О, это то, о чем лучше даже и не размышлять. Проклятое живое воображение Кьёраку уже готово нарисовать слишком, слишком правдоподобные картины грядущего… если бы все сложилось не столь удачно. Это если исключить – или хотя бы несколько ослабить вероятность того, что сам себя Кьёраку в случае неуспеха уже бы не помнил.
«Вряд ли что-то могло бы быть хуже», - милая племянница обнимает его, и где-то в глубине души – широкой и переменчивой, словно огромный сад, Кьёраку ощущает несильную, но долгую боль. «Вы мне как отец», - звучит прерывистый голос малышки Нанао-тян, а ему на ум все идут темные стены поместья, росписи на перегородках, и такой же прерывистый голосок, как сейчас.
Только почти что злой, и полный отчаяния – словно водостоки в сезон дождей.
Как тогда плакало небо, оплакивало похороненные тайны, смывало слезами черную землю с белых костей, обнажая неприглядную правду о семье. Их семье, хотят они того или нет – «а я, дурак такой, еще хотел молчать, и думал, что все так и останется тайной».
Да-а. А всего-то стоило напиться разочек, под особо сильную тоску.
«О-нее-сан, ты… простишь меня?» - и, кажется, Кьёраку не хочет получить ответ на этот вопрос. Пусть останется там – за безмолвием, за покачивающимися головками ирисов, за тихой водой – так бывает после дождя. Сильного, вот как сейчас льется, - из-за пазухи шикахушо он достает платок. Белый шелк быстро пятнают частые капли, и сердцу больно от этого, еще больнее, чем раньше – его девочка должна улыбаться, должна быть спокойной, а он так беспрестанно ранит ее.
Что там попойки, гулянки, и прочие прелести жизни? – это так уж и расстраивает Нанао-тян, ведь она знает, что капитана не переделать. А вот такое вот – страшно, и укол беспомощности становится неожиданно сильным.
Кьёраку берет Нанао-тян за ладонь ласково, поглаживая, разворачивает маленький белый  кулачок – бережно, и, легонько пощекотав ее ладошку в центре, переплетает пальцы.
«Я с тобой», - и внутри вдруг вздрагивает что-то, как вспышкой, белой, но не ослепительной. Так мерцают звезды в темноте.
Так загорается надежда. На что – вот уж сам не ответил бы.
На избавление от чувства вины? На то, что когда-нибудь сумеет примириться с собой? – хотя, казалось бы, Кьёраку Сюнсую ли о таком печься.
Ведь для всех он самый гармоничный из возможных, разве что, ах, с небольшими причудами.
И мало – о, как крайне, как убийственно и печально мало людей знают его по-настоящему. Настоящего.
Не так уж это и печально. Просто надо набраться терпения, ведь рядом с ним подрастает, распускается самый очаровательный на свете цветок.
- Твой отец был гораздо лучше меня, Нанао-тян, - со вздохом Кьёраку улыбается. – Я говорил тебе, что никогда не подходил для целей своей семьи? Впрочем, от нее оставались-то только мы с Рюноске – наши с ним родители скончались очень, очень давно, но тем не менее. Мы не очень ладили из-за того, что мне совсем не хотелось заниматься всем этим, - другая рука делает неопределённый жест, - традиции… правила… честь клана, и так далее. Это немного… обескураживало твоего отца.
Он никогда не рассказывал о своей семье Нанао-тян, как не расспрашивал ее и об Исэ. Незачем бередить раны, ведь так? – а историю собственного клана Кьёраку но Дзиро: Сакураносуке Сюнсуй в свое время уничтожил собственноручно. Долгие свитки в архивах, толстенные книги.
Нет, нет. Кое-что осталось, хранится в поместье.
«Может быть, однажды оно станет мне погребальным костром».
- Он не позволил бы случиться с тобой подобному, - «ты не пошла бы служить в Готэй, и могла бы избрать… свою собственную судьбу».

Дыхание Нанао-тян становится ровнее, без этого прерывистого, без надрывного, и Кьёраку также вздыхает с облегчением, про себя. Всё проходит, - «и это пройдет».
Любые раны затянутся, моя милая. Разве что, иногда могут напоминать о себе, допустим, в сезон дождей.
И она возится под рукой своего капитана словно бы недовольно, а тот… тот отмечает про себя, с чуть дрогнувшей болью в сердце, не сильной - «до чего же хорошо я тебя изучил». И даже не за последние несколько десятилетий, в течение которых на плече Нанао-тян красуется шеврон лейтенанта. Для шинигами эти годы почти ничего не значат, - «но ведь я был рядом с тобой много, много дольше».
Имеет ли Кьёраку право называть себя, в таком случае, почти отцом Нанао-тян? Ох, толку юлить, чувства у него к ней вполне отеческие… но ведь она и дальше все больше и больше будет походить на о-нее-сан.
«И как тогда уже всё будет складываться, а-а?» - впрочем, и об этом ему размышляется без особой тревоги. В себе Кьёраку уверен, а что до сходства… право, ему не сто ведь лет, дабы подобным образом терять голову? Да и красивые женщины не перевелись еще во всех трех мирах, - «и в других - тоже», так что всё, что может угрожать Нанао-тян - невинный флирт, беспечные заигрывания…
Ох, да непутевому дядюшке Нанао-тян просто нравится поддразнивать ее, вот и все.
– Верно, не знала, - охотно откликается Кьёраку на её возражения, - зато я - знал отлично.
Наверное, он уже надоел милой племяннице постоянными упоминаниями ее отца, ведь верно говорит малышка - она не знала Рюноске, но что-то вот то ли настроение такое у Кьёраку, то ли что-то ещё гложет, чему имени пока сам не дал - хочется поговорить. Как если бы он ощущал вину за то, что его девочка не знала своего отца…
«Моя девочка, ах», - он усмехается про себя. Занятные мысли, и отнюдь не неловкие.
Честные ведь, - с неизменной улыбкой хачибантай-тайчо наливает себе еще саке, и неспешно потягивает его. Вкус мягкий, без горчинки даже – словно улыбка Нанао-тян, пусть даже сквозь угасающие слезы, заставил уйти любую горечь отовсюду. Даже из саке.
- Ты не рассказывала мне раньше об Исэ, - справедливости ради сказать, они ни разу и не беседовали об этом. Словно существовал некий запрет, незримая преграда – «алмазная, да, дружок?» - о, Шинкен Хаккьёкен не ответит, но Кьёраку и без того прекрасно знает ответ.
Все причины таились и оставались там…в клане проклятых жриц. Между прочим, на редкость симпатичных – память Кьёраку не изменяет.
И тот день, когда он пришел туда – тот пасмурный, душный осенний день, ему из своей памяти не вытравить. Никогда.
«И незачем», - еще глоток саке, еще вздох.
- Тебе так не нравится жречество, Нанао-тян? – разговор начинает принимать интересный разговор. Редко когда между Кьёраку и его строгой фукутайчо случалась подобная близость – по-настоящему родственная, и он с удивлением ощущает, понимает, что это чувство… поистине, незнакомо, и на редкость приятно.
«Вот как бывает», - ну да, своих детей у него нет. Но зато есть эта девочка.
- Расскажешь, почему ты все-таки выбрала Академию и Готэй, а-а? Просто… я-то никогда не хотел становится шинигами, - он подмигивает племяннице, скорчив унылую физиономию. – Военная служба всегда казалась мне исключительно скучным делом. Но… твой отец умел убеждать, - и ничего не промелькнет во взгляде, ни тени стали, ни тени… прошлого.