[indent][indent][indent]Он снова не сдержал общения. Поклявшись после смерти отца, что ни один эльф Лихолесья более не отправится в чертоги Мандоса в напрасной жертве, а бессмертная кровь не окрапит чужих земель, король теперь тщетно смывал эту кровь с собственных дрожащих от слабости рук. Вода в тазу окрасилась алым, а воздух, кажется, пропитался этим металлическим, тяжёлым запахом, буквально преследуя его; будет преследовать ещё долго, — Ваше Величество, все тела свезли к западу у реки, — отчитался один из стражи, заглядывая под полг военного шатра, — Возможно, ещё несколько раненых отдадут душу этой ночью, — если прислушаться — таур скрипит зубами от безысходности, и тихо рычит, вспоминая проклятья от синдарина до квенья. За каждого погибшего здесь он спросит; в первую очередь с себя. И с остальных тоже. Вот только смертным не понять эту боль. Слишком глупы, — Тауриэль, — глухо звучит из мрака шатра, — Найди её.

[indent][indent][indent]Он не зажигает свечи и не пускает свет луны под полог. Прячась в тени, он потирает покрытый испариной лоб и прикладывает влажную тряпицу к старой рваной ране. Его лицо давно потеряло юношескую красоту, являясь лишь иллюзией для чужих глаз, но сегодня он истратил слишком много сил на целительство, в котором и без того не силен, чтобы оставить на себя хоть немного эльфийских чар. Единственный видящий глаз бессмысленно устремляется вдаль, а сам он весь сгорбился в кресле.

[indent][indent][indent]Битва у Эребора закончилась, но внутри него война только началась. Каждый павший болью пронзал очерствевшую душу короля, напоминая, что он все-таки живой, а сердце его все так же бьётся. Не хватало вина. Хотя бы одного кубка, чтобы хоть немного забыться. Поводов — предостаточно. Там, на поле брани, видя средь грязного отродья бездыханные тела своих солдат, единственное, что ясно осознавал Трандуил — ни одного из них он не оставит здесь; оскверненная орочья кровь не преградит ни одному из них пути к создателю.

[indent][indent][indent]Он будто сам пропитался ею; скверной. И разглагался изнутри; не первое столетие, увы. То для людей — внезапная война, для гномов, что кроме злата ничем не ведают, но не для него. Эрин Ласгален давно накрыло тенью, что поела зелень и пропитала благородную землю смердящей гнилью. Эрин Ласгален давно пал, превратившись в пугающий Мирквуд, но тот Мирквуд был его домом. И он по-прежнему был королём, в отличие от того, кто вернул себе трон ценою жизни иных; людей, эльфов. Он был королём, до величия Эребора, он видел его падение, а теперь что? За стенами вновь прячется очередной королек, возомнивший себя хозяином положения; один из тех, чьи клятвы пустой звук. Один из тех, чьи предки не погнушались сотнями и сотнями жизней, разоряя Менегрот. Один из тех, что забрал то, что принадлежит ему по праву.

[indent][indent][indent]— Собери всех, кто может держать меч, — отозвался эльф, стоило пологу шатра приподняться, а взору уловить знакомый силуэт. Он по прежнему прятался во мраке, не желая являть своей истинное лицо, и не двигался, представляя собой скорее каменное изваяние, чем существо из крови и плоти. Ах, как хотелось бы ему, чтобы сердце было настолько же каменным, насколько бессердечным его считают. Возможно, было бы проще. Возможно, оно не рвалось бы на части. Снова, — Пора навестить новоиспеченного хозяина горы, — голос его хрипит на изломе. От слабости. От ненависти. От бессилия.

[indent][indent][indent]Она предсказуемо возражает и он едва сдерживает ухмылку, болью отразившуюся в каждой мышце искалеченного лица. Забрав часть чужой боли, свою облегчить он не мог и смиренно принимал её, как данность, продолжая прятаться во мраке шатра. Эллет нетерпеливо топталась на месте, ожидая ответа — она никогда не умела брать под контроль чувства, особенно если эти чувства задевали некие понятия о правильном и честном; был ли это просчет в её воспитании, или наоборот, положительный мотив, сказать трудно, но меньше всего тауру хотелось сейчас вступать в полемику.

[indent][indent][indent]Он грузно поднимается со своего места, одним движением оправляя подол камзола и отходит к столу, отрывая тряпицу от лица. Та летит в ледяную воду, а сам он опирается ладонями о край столешницы, прикрывая на мгновение глаза. Тауриэль ждала ответа, но простого ответа Транудуил дать ей не мог. Его не существовало, — Мне кажется или ты просишь … милосердия? — протягивает он, тяжело выдыхая. Разве не достаточно он ждал? Разве не достаточно снисходителен был? — Ты прониклась состраданием к наугрим? — о, Эру, чудны дела твои и дороги лихи. Сколько же наивности было в этой юной душе, сколь открыта она была до чужого горя. Вот только хватала все с поверхности и не хотела смотреть вглубь вещей. Истина — она ведь на самом дне. 

[indent][indent][indent]— Был ли милосерден «король под горой» решив распалить драконий гнев? — ему самому ответы были ни к чему. Он лишь хотел подвести дочь леса к простым выводам, которые не утаились бы от эльфийского взора, будь она степенней и мудрей,  — Был ли милосерден он, пожертвовав озерным городом ради злата и трона? — что он обещал им? Сокровища? Драгоценности? Люди столь легковерны, раз доверились шайке оборванцев. Доверились и поплатились за это; разве не поучительный сказ? Он и сам когда-то посчитал, что может забыть старые обиды и протянуть гномьему королю руку, если не дружбы, то выгодного союзничества. Он и сам когда-то поддался искушению и порыву мягкосердия, за что и получил хороший пинок. В напоминание о собственной глупости, — Сколько людей пало по воле гномьей алчности? Им ты не сострадаешь?

[indent][indent][indent]Извечный вопрос жизни и смерти для эльфов стоит в несколько ином свете. Когда вокруг все смертно и эпоха сменяет другую, начинаешь относиться к потерям иначе. Каждая потерянная бессмертная жизнь — огромная червоточина. Это не понять тому, чей срок исчисляется сотней, а то и меньше. Что сотня для их народа? Как мотыльки однодневки смертные летят на огонь и сгорают в его пламени. Вот и вся жизнь.

[indent][indent][indent]— Никто не звал сюда Железностопа, — к слову о павших, — А Дубощит был бы давно мертв, не окажись мы близ Эребора, — и кому сейчас интересны истинные мотивы? Кто, Балрог его раздери, задастся этим вопросом? Уж не ты ли, моя излюбленная дочь? — И некому было бы хоронить его, и почести отдавать было бы некому, — последнее срывается с губ с толикой презрения и злобы, звуча тихо и очень недобро, — Любого, что покоится там,  у реки, я обменял бы на его жалкую никчемную … — слова застряли в горле, за секунду до того, как голос ломается до хрипа. В самый последний момент удается найти баланс, но и тот качается на остром лезвии клинка, — Пора забрать то, что причитается и убраться прочь с этих проклятых земель.     

Отредактировано Thranduil (2019-05-19 18:45:43)

Она одна из немногих, кто смотрит на него без опасения или заискивания; прямо, честно. Совсем, как сейчас. Смотрит, выискивая в уставшем обезображенном лице ответы. Смотрит пытливо, выжидающе, и, должно быть, ответы не находит, раз меж тонких бровей залегает глубокая складка. Она просит, она требует; она имеет право на правду, в конце концов, но вот только какую правду может дать ей — пока еще — её таур? Та правда засела где-то глубоко внутри и движет им, словно кукловод. Та правда слишком горькая для такой юной девы, как Тауриэль.

Он позволяет себе дикую вольность — протягивает вперед руку и пропускает сквозь пальцы рыжий  непослушный локон, задумчиво наблюдая за сим действом. Она что-то говорит, но большая часть её слов пролетают мимо больного разума короля, оставаясь на задворках лишь обрывками фраз, а сам он — весь в себе — чуть больше хмурится, не понимая когда же она успела повзрослеть.   

Он слышит в её речи Амардора и взгляд её, осуждением напоминает бравого стража, что стал ему опорой в те времена, когда Мирквуд лишился своего короля. В его памяти еще жив эльф-нандо, прямолинейный и честный, не лишенный сострадания, но лишенный жалости к обычному течению жизни. Ему-то, тогда еще молодому аранену, жалость и не нужна была, а вот ценный совет — да; и он получал его, по нужде и без. Не только в памяти жил капитан, но  и в своем продолжении, не переставая удивлять ар-Трандуила переплетениями сего мира. И только волосы девы пылали огнем, в напоминание о прекрасной целительнице.

— Чего ты хочешь от меня, sellath nín? — тяжело выдыхает он, опуская руку, сжимая ту в кулак, и отворачивается. Шаг в сторону заставляет поморщиться. Старые шрамы болят,  а задел для новых  — пусть то всего лишь пара ссадин и синяков где-то под покрывшимся грязью королевским облачением, напоминают о том, что он еще жив. В отличие от тех, что нашли временный покой на берегу безмятежной реки, — Чего ты ждешь?

Должен ли он поддаться её речам? Должен ли смягчиться от этого настырного взгляда? Пусть в её словах была доля правды, но сможет ли что-то обтесать окаменевшее королевское сердце? Если бы вопрос обошел стороной гномов — возможно, но вечная жизнь — эльфийское проклятье. Как и память о былом, по-прежнему остро врезающаяся в самую суть сознания.

— Жадность Дубощита поставила на кон слишком много жизней. Его безумие принесло смерть в эти земли. Гномы сами накликали беду тогда, и сейчас, сами же чуть все не разрушили, — таур так надеялся, что пребывание за решеткой хоть что-то повернет в сознании «короля под горой», но жажда власти и богатств не спрятать даже в самой глубокой шахте, — Что те люди? Заложники положения. Сегодня одни, завтра другие, — кто нынче правит ими? Бард? А кажется еще вчера  его предок Гирион прославлял цветущий Дейл. Жизнь гнома коротка, но человеческая еще короче. От чего им, эльфам, проникаться чувствами к чужой беде? Чем это кончилось в последний раз? Войной союза? Смертью? Даже сравнивать смешно... Очередное воспоминание оказывается слишком болезненным. 

— Я привел их потому, что так было нужно! — рявкает он вдруг. Внезапно. Резко. Стискивая до боли зубы. Смотрит зло на эллет, делает шаг ей на встречу и выкидывает вперед руку, стискивая в пальцах острый подбородок эльфийки, — Не перед глупой девчонкой мне отчитываться, — пальцы сводит судорогой; после рукояти меча вероятность сломать хрупкие кости слишком велика, — И не глупой девчонке учить меня жизни.

Отредактировано Thranduil (2019-09-28 16:08:41)

Что она могла понять? Что могла понять она, девчонка, возраст которой едва перевалил за полсотни? Она не видела ни настоящей войны, ни сражений, кровь от которых наполняла бурные реки. То, что произошло сегодня — малая часть того, что погребено в прошлом. То, что произошло сегодня — прелюдия к тому, что ждет Средиземье впереди.

Кому, как не ему понимать это? Кому, как не ему чувствовать приближение Тьмы? Она никогда не уходила, лишь таилась, выжидая нужного момента, а  теперь методично отравляла все, что попадалось ей на пути. Должно быть, эльфы Лотлориэна вместе со своей владычицей, давно уж поставили крест на лесном короле, а Элронд из Имладриса ее поддержал, но им ли судить? Это Эрин Ласгален пропитался скверной и гниет. Это Эрин Ласгален обратился Мирквудом под  тенью противника. Это Эрин Ласгален принял на себя удар, и некому судить таура, кроме тех, кого он так отчаянно пытался защитить.

Она поймет его, возможно. Через сто лет, или тысячу, если Эру будут благосклонны к ней и сохранят жизнь. Она поймет, как поймет и сын, ушедший в поисках собственного предназначения. Поймет ли сам таур? Вспомнит и свою молодость и жажду справедливости? Его отец всегда был закрытым и сдержанным, но  никогда не отворачивался от тех, кто просил помощи. Его отец был благородным и это благородство стоило ему жизни. Ему и сотне сотни собратьев. Стоило ли оно того? Стоила ли их смерть этой отчаянной попытки Транудуила сохранить остатки своего народа?

Нет, ей никогда не понять. Что бы прочувствовать все это, нужно пройти его путь от начала до конца. От юнца с горящим сердцем до новоиспеченного короля с испуганным взглядом; до владыки, коему жизнь собственного народа важнее всего прочего. Важнее жизней тысячи гномов и доброго вороха людей. Должен ли он объяснять ей это, когда она так рьяно обвиняет его в бездействии, кличет безумцем и не замолкает ни на секунду, заставляя слушать, слушать…

Внутри все клокочет. Он зажигается от её пламени, но это не к добру, ох не к добру. Окажись они в иных обстоятельствах, он, пожалуй, спустил бы ей это с рук, снисходительно кивнув головой и объяснившись, но нет. Только не сейчас. Не сейчас, когда добрая сотня лесных лежит стройным рядом, ожидая своей посмертной участи.   

Он не смотрит на нее, надеясь сохранить еще остатки здравомыслия во всем этом хаосе, но она не оставляет ни единого шанса, подводя жирную черту под всем своим громогласным спичем, громким вопросом, кинутым ему в спину. Рука невольно ложится на рукоять одного из мечей, что в ножнах покоятся на столе, и с лязгом вынимает его, в одно движение опуская на девичье плечо. Острое лезвие все еще не очищенное от орочей крови касается тонкой шеи; одно движение и участь предрешена.

— Моего безумства хватит, чтобы нести с плеч твою безрассудную голову, — сквозь зубы рычит он, в то время, как сошедшее с ума сердце отчаянно колотит реберную клетку, — Смотри, как бы от моего безумия не дрогнула рука, — и кто знает, хватит ли ему смелости претворить свои слова в жизнь? Хватит ли ему смелости лишить жизни ту, в которую он так старательно вкладывался морально. Хватит ли ему духу убить собственное дитя?

Он смотрит на неё с плохо скрываемой болью во взгляде, и разочарованием. Но не в ней таур разочаровался. Не в ней. Рука, привыкшая к тяжести меча сейчас дрожит, и ограждая Тауриэль от собственной трусости, Трандуил опускает лезвие и отходит прочь, во мрак шатра. Еще с пару минут висит гнетущая тишина, которую он не сразу решается прервать.

— Я прощаю тебя. И дарую жизнь, — ей не нужное это снисхождение. Он знает. Ей не нужно от него ничего, кроме понимания, но этого, увы, он дать ей сейчас не мог,— Убирайся, — по отечески ноющее сердце пропускает удар, — Пошла прочь.