[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]«Хватит с меня, а», - так он сказал Укитаке, прежде чем исчезнуть из Академии. Удивительное рядом, вот оно произошло, но и что с того-то? – вся эта поднявшаяся вокруг него шумиха была Кьёраку, безусловно, приятна – особенно, когда его заливало восхищением из женских глаз. То, что у него, одного из лучших студентов – да, Яма-джи, лучших, ты са-ам это знаешь, из одного асаучи появилось два духовных меча, дайсё, стало небывалой новостью. Под ее радостный шумок Кьёраку успел пропустить несколько бутылок саке в компании преподавателей и кое-кого из шинигами, которые все наперебой прочили ему большое будущее, а также имел беседу с Яма-джи, на которой, посмеиваясь, сказал то самое печальное слово – «нет».
- Что же ты так капризничаешь, красавица моя? – и стоило ему произнести это слово, как по цубам дайсё проносится короткий острый импульс.
«Не моя?» - о, она беседует с ним. Вот так, как правило.
И Укитаке оказался прав – это о н а.
Иногда, прикрывая глаза, Кьёраку видел ее – смутно, будто в полусне. Видел белоснежный изгиб шеи, чувствовал, как надменным взглядом его прожигает – из тьмы, из бархатных теней на него взирали ледяным изумрудом. Одним – и так презрительно, что дух захватывало, разжигая плавный, но неуклонный азарт.
А запах самых дорогих духов обволакивал, окутывал, вместе с запахами цветов и драгоценных масел – таким разубирают тела, готовя их к погребению.
Только вот имени своего она ему не называет. Во снах, после которых даже ему, Сюнсую, порой становится неловко, он видит ее, он чувствует ее. Овладевает ей, но не видит лица – на глазах то и дело повязка из марева теней. Объятья ее и горячи, и пронзительно холодны, она – сталь и острое лезвие. Она не щадит, и не сдается.
Она. Та, что знает его второе имя.
На цубах дайсё – узор в виде лепестков сакуры, а оплетка рукоятей синяя, точно вечернее небо в разгар июля. Но Кьёраку не знает имени – её имени – «увы».
- Так и не скажешь, да-а? – он прикрывает глаза, вслушиваясь. Нет, ничего. Никакого духовного импульса, даже вот этого короткого разряда молнии, что вроде как проскочил горячей искрой. И он доподлинно знает, что если сейчас снова обратится к занпакто «моя», то не получит в ответ ничего, кроме холодного молчания.
Его красавица – о, какая красавица! – знает цену себе.
Так с женщинами не обращаются, да-а. Так за ними не ухаживают.
«Но-о, что собственный занпакто должен быть послушным? Так ведь пропадает любой интерес, да, охана?» - он будет называть ее так, душную, цветочную, сотканную из теней и смерти. «Цветочек». Ее это немножко злит, Кьёраку даже улыбается, чувствуя, как сквозь стальное хладнокровие пробивается все-таки что-то. Снова покалывает кончики пальцев, поглаживающие цубу катаны так, словно нежный изгиб женской шеи. Облака и лепестки сакуры, а, - он поднимает глаза к небу.
До цветения сакуры далековато – лето, как-никак. А облака бегут по небу, бегут в стремительном ветре – здесь, над землей, он невелик, но чем выше, тем быстрее. Тоже что-то да, значит, а? – он поднимает вакидзаси на уровень глаз, взяв за рукоять. Короткий меч кажется ему более молчаливым… или только кажется.
«Ты у меня так прекрасна», - по горлу словно тонкой стальной нитью проводит – «не у тебя».
«У меня, у меня, цветочек. Будешь моей, разве нет? поверь, я сумею тебя развлечь».
«Ты-то?» - жестокий, жёсткий и пленительно звонкий смех продирает холодом по хребту, входит в горло стылой неподвижной водой самых темных морских глубин. На мгновение во рту становится горько и солоно, словно Сюнсуй хлебнул морской воды.
Занятно получается, конечно же. Его духовный меч не желает называть ему свое имя, но… это ведь тоже часть тебя, правда? – он любовно ведет взглядом по гладкому лаку ножен.
Два. Их два – его меча.
Известно ведь, что асаучи, становясь духовными мечами, крайне редко меняют свою форму. Чаще всего это означает… что-нибудь особенное, но Кьёраку себя к таковым не причислял. Ему не было дела, как и десятки лет назад, так и сейчас, ни до кланового имени, ни до чести семьи, ни до всех… обязанностей и прочего.
Он только немного грустил, приходя в поместье к брату и его жене. Рюноске был доволен, что непутевый младший брат взялся за ум, о-нее-сан же…
О-нее-сан же оставалась восхитительно прекрасной. И недосягаемой.
«Совсем как ты, да, охана?» - горло стискивает невидимыми пальцами; невидимые же ногти впиваются в кожу, и выступает настоящая кровь. Дышать нечем, Кьёраку замирает, напрягаясь… и расслабляется, улыбаясь с закрытыми глазами.
«Как ты ревнива, моя драгоценная, оказывается», - но дышать действительно непросто. Он чувствует приближение духовной силы, и поднимается, убирая дайсё за пояс. Хорошо было так лежать, конечно же, но перед госпожой Кенпачи такого себе не позволишь.
А он-то думал, что достаточно хорошо спрятал свою духовную силу, от всяких там любопытствующих или… прочих, - вытряхнув травинки из кудлатой шевелюры, Кьёраку смотрит на приближающуюся к нему госпожу Ячиру, чуть щурясь.
Ох, неспроста она здесь. И цубы дайсё слегка нагреваются, будто чувствуя ее – чувствуя стелющийся за капитаном Одиннадцатого Отряда могильный, мертвенный холод.
Как она смотрит, а, - этот взгляд – словно лезвие. Совершенное и смертоносное.
А Кьёраку улыбается.
- Семпа-ай, - безмятежно приветствует он госпожу Кенпачи. – Денька доброго, а?

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-04-20 20:45:46)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]Синева этих глаз - словно лед высоко в горах, или васильки, - Кьёраку немного склоняет голову к плечу, разглядывая легендарную госпожу Кенпачи. Непревзойденную мечницу, несравненную красавицу джуичибантай-тайчо. Глядя на неё, так легко позабыть об этом, право - хрупкий стан под поясом оби, невысока, изящна, с нежным цветом лица ямато надэсико, фарфорово прозрачным. Волосы - глубокая ночь, гладко расчесанные надвое, - «как такая женщина может быть опаснейшей шинигами в Обществе Душ?» - о, риторический вопрос. Кьёраку мягко вздрагивает веками, чувствуя снова стелющуюся за Кенпачи Ячиру ауру. Словно полоса острейшего металла, ледяная, как интонации ее нежного голоса, как выражение этих темно-синих глаз.
И в этой опасности есть что-то неумолимо влекущее. Интересно, она сама знает, насколько привлекательно ее опасное обаяние? - «или это только мне кажется привлекательным? Здесь бы опасаться». Но голос разума мягко заглушает биение сердца, чуть зачастившего.
Впрочем, опасность его действительно, всегда привлекала. Риск, в том числе, в делах такого рода. И редко когда он был способен отказать себе, когда видел по-настоящему красивую женщину - а сейчас он смотрит на неё.
Улыбка тянется краем рта, Кьёраку слегка пожимает плечами, поднимая брови - дескать, вот незадача-то.
– Хо-о, прошу извинить мою неучтивость, Кенпачи-тайчо-о… Кьёраку Сюнсуй, к вашим услугам, - поклон неспешный, и больше любезный, нежели почтительный. Имя - известное, пускай и не Пять Благородных Семейств, а брат Рюноске служит в ичибантае.
Выпрямившись, Кьёраку слегка щурится, позволяя себе любоваться. Юная - но не девчонка, с застывшей молодостью, но не незрелой, а совершенной. Ох, не чета девчонкам с Академии…
Всё выдает в капитане Кенпачи женщину опытную, и это даже если не принимать во внимание то, что она - сподвижница Яма-джи не одно и даже не два уже столетия, и что Кьёраку прекрасно об этом осведомлен. Впрочем, себя он не переоценивает, как и собственные шансы - увы, в отношении подобных женщин у него тоже есть опыт.
Хотя, безусловно, столь смертоносных среди них не бывало.
– Яма-а-джи? Ох, то есть, Ямамото-сенсей, - мягкая улыбка не сходит с лица Сюнсуя, - поистине, очень благосклонно относится к такому лентяю, как я. Только вот, - он кладет локоть на рукояти занпакто - тот - «та» - спокойна, и будто бы любопытничает. Но, скорее всего, это любопытничает сам Кьёраку.
– Только вот, Кенпачи-тайчо-о… мужчина должен сам разбираться со своими сложностями с женщинами, - он прислоняется спиной к теплой шершавой коре дерева. - А участие... другой женщины, в особенности, столь красивой, как вы, обрушит на его голову самый яростный гнев той самой единственной, - слегка шевельнувшееся предплечье на рукоятях говорит красноречивей всего. Улыбка безмятежна, но серые глаза смотрят со спокойным, чуть веселым пониманием.
Если капитан Кенпачи возьмется за него, то останется только выживать. А выжить без шикая против неё, однако, невозможно. «И ты не собираешься мне помогать, так ведь, цветочек?» - и дайсё хранят презрительно красноречивое молчание, столь ожидаемое.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-04-22 13:24:35)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]Увы, увы ему! – Кьёраку скорбно приподнимает брови, глядя на маленькую, такую изящную руку, потянувшуюся к мечу. Как красиво, право – застывшая, как из мрамора изваянная, и такая… неумолимая.
- С позволения сказать, Кенпачи-тайчо-о, компания у меня более чем прекрасная, - он слегка вздыхает, мелькнув взглядом ей за спину. Быстро-то как, а. Придется поднапрячься в сюнпо, и, ками-сама, как же ему не хочется. Со столь красивой женщиной…
Хочется другого. Но выбирать ему не дадут, верно? – цубы слегка подрагивают под поглаживающими их пальцами. «Как ты вскинулась, охана, а», - она не обращает внимания на эту маленькую усмешку. Она – все здесь, впереди, устремлена на ту, что смеет бросить ей вызов.
«Ты словно роза на верхушке куста, моя прелесть. Едва распустилась, а уже так надменна – впрочем, я с тобой спорить не смею», - еще один вздох, более глубокий.
- Мое почтение, Миназуки-сан, - на сей раз поклон вежлив, а осанка – безукоризненная. Чуть сузившиеся глаза измеряют расстояние до исключительных размеров создания… что это такое? Скат? Занятная летающая штуковина. Очень, очень необычная. Не видоизменяющееся лезвие, как это происходит у большинства занпакто, а призванное создание.
Да еще и летает. И скалится так, что хочется улыбнуться ему в ответ – это Сюнсуй и делает, залихватски эдак. А потом поднимает раскрытые ладони, глядя на капитана Кенпачи, на ее силуэт – изящный росчерк белым хаори по зелени леса позади нее. И эти волосы, обрамляющие лицо двумя гладкими потоками – проклятье, как она хороша-то, а!
Но вряд ли согласится пойти с нем на свидание, да даже что там – пару сакадзуки пропустить. Не ее полета птица какой-то там выпускник Академии, пускай даже и крайне талантливый и бездонно обаятельный. Нет, ну а что? Все девчонки в Академии так говорят.
«Ты. Мне. Отвратителен», - раздельно, жестким звоном звучит  голове голос, и Кьёраку неожиданно смеется, весело и вслух.
«Но другого у тебя нет и не будет, цветочек», - о, она оскорблена. Она оскорблена видом этой парящей отвратительной твари, выражением лица этой девки, и тем, как этот… как этот смеет вести себя с ней!
«Ну, только ты тут обижаешься, моя драгоценная. Значит ли это, что тебя что-то выводит из равновесия?» - Кьёраку вновь скорбно смотрит на джуичибантай-тайчо. С ней невозможно сражаться, нет, нет… пускай волосы на затылке чуть шевелятся, становясь дыбом – он не ошибается.
Не от чудища в небе веет ужасом – от нее.
Кажется, пришла пора стать серьезным. Но – все равно.
- Со стороны Яма-джи это чудовищное преступление, Кенпачи-тайчо-о, отдать такой приказ, - вакидзаси скользит за поясом, уходя на правое бедро. Крест-накрест руки – и Кьёраку выхватывает дайсё из ножен.
Как они великолепны! Волнистый узор на клинках, изгиб, длина – само совершенство от оковки до кончика. Рукояти слегка гудят под ладонями – охана, да-да, охана по-прежнему оскорблена, но самую чуточку польщена.
Потому что она прекрасна, а противник, стоящий перед ней…
Достоин ее величия, не так ли? – эта красавица, не желающая называть своего имени, капризно поблескивает на летнем солнце, привлекая внимание господина Миназуки. И ей, кажется, совершенно нет дела до того, что теперь будет с тем, кто держит рукояти пока еще безымянных дайсё.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-04-25 13:18:39)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]- Вам не переубедить меня, тайчо-о, - вздыхает Кьёраку, чуть качая головой, чувствуя неприятный холодок где-то под ложечкой. Не хочется ему, не хочется, но кто станет спрашивать-то?
«Никто», - о, этот торжествующий звон в голосе, которым коротко вздрагивают виски.
«Так тебя все-таки волнует моя участь, цветочек?» - спокойная усмешка, и рывок сюнпо. Дерево, под которым стоял Кьёраку, вздрагивает от порыва ветра, поднятого крыльями ската. Штуковина быстрая, вот уж в чем Кьёраку не ошибся, даже и не думая покупаться на ее размеры и соотношение их и вероятной скорости.
Вряд ли у кровавой капитана Кенпачи была бы такая репутация, не окажись ее… питомец? Нет, занпакто, быстрее и сильнее любого другого. Быстрее и сильнее любого привычного оружия – меча.
Веки лениво вздрагивают. Тело заполняет расслабленность, прогоняя и нервозность, и то самое неприятное волнение.
«Мы ведь ничего не можем изменить, так, охана?» - и она неохотно соглашается с ним. Ее захватывает происходящее, Кьёраку чувствует. Оплетка рукоятей теплеет, и, если бы он мог представить ее себе воочию, зыбкую гостью из снова, то поклялся бы, что у нее участилось дыхание.
А раз мы ничего не можем изменить, значит, ничего и делать не будем. В конце концов, искусству уклонения Кьёраку учится едва ли не с тех самых пор как научился ходить. Этим он никогда не хвастался – была бы охота, но с братом Рюноске шутки ох как плохи – если не научиться ему противостоять.
Сюнсуй, впрочем, и не старался - ну, так, чтобы именно стараться. Но рефлексы тела – телесный разум – срабатывает быстрее, всякий раз. Он ищет ритм, он входит в ритм движений господина Миназуки, ориентируясь на мелочи, складывая из них картину, мозаику его стратегии. Пространство, которое тот способен покрыть одним прыжком – и не покрывает; силу удара – о, непомерная, и то, сколь чудовищны оказываются потоки воздуха, поднимаемые его хвостом. Сносят с ног, верно – но сюнпо выручает.
В мгновенной поступи Кьёраку, все-таки, неплох. И пока что сил ему хватает, а расходовать их понапрасну… зачем? Есть более важные дела. К примеру, сохранение собственной жизни. Кьёраку не слишком уверен в том, что Яма-джи так устал от его выходок, проделок и лени, что приказал капитану Кенпачи его убить, но… мало ли что. Мало ли какая его оплошность, или неосмотрительность сработают против него, и тут уж ничего не попишешь.
Хотя погибнуть от руки такой прекрасной женщины – это, наверное, даже приятно.
Но – но. Умирать ему не хочется. Тем более, по собственной глупости. И поэтому он, уклоняясь от атак ската, тянется духовным чувством к госпоже Кенпачи. В такой-то… суматохе сложновато, но Кьёраку даже может постараться. Незыблема и ровна, спокойна. Даже руками не двигает, направляя шикай.
Настолько близкое взаимопонимание, на-адо же. Кому-то повезло, да, господин Миназуки?
«Ну так что же, охана, ты все-таки не поможешь мне?» - и он готов поклясться, что в грохоте бушующего ветра, в хлопанье крыльев ската он слышит ленивый зевок.
«Нет. Не хочу. Мне скучно», - и так вот без вариантов, безапелляционно? – от неожиданности Кьёраку даже мешкает, уставившись на тати, за что немедля же оказывается вознагражден щедрейшей оплеухой. Удар хвоста господина Миназуки – штука страшная. Кьёраку никому бы не позавидовал, - сгруппировавшись, он отлетает в сторону, а по скрещенным предплечьям полосует быстрыми ожогами. Духовная сила немного защищает его, но где студенту тягаться с сильнейшей шинигами в Готэй-13?
Поправочка. С ее шикаем. Сама госпожа Кенпачи не сделала в сторону Кьёраку и жеста.
Ну, тогда и он не будет, - перед глазами – вздрогнувшие цветы. Так жаль, что он по ним боком проехался, помял – они клонят нежные головки на порыве ветра, стелющемся, низком. Кьёраку уходит от новой атаки в перекат, и снова видит их перед собой – цветы, что внезапно замерли, как воздух замирает перед ураганным шквалом.
«Тебе все еще скучно, милая?» - ответом становится ледяное молчание.
Ей скучно. Она не хочет. Но, когда по щеке Кьёраку тянется кровь из ссадины, словно бы оживает.
«А господин Миназуки весьма любезен, да?» - еще одна попытка расшевелить. Ледяным смехом пронзает, как ударом молнии – она смеется. И она вскидывается, вскидывает его руки, чтобы показать, как надо – как надо, слабак, ты без меня ничего не можешь, смотри, как я умею, как я могу – какая я!
… И Кьёраку снова улыбается, с восхищением. Неужели перехитрил?
«Не дождешься», - о, он уже знает эти мрачно-надменные интонации. Ладно, господин Миназуки…
«Постарайтесь для нас», - тати легко перелетает в левую руку, меняясь с вакидзаси, Кьёраку не атакует – но сражается. Пусть его красавица покрасуется – «грань смерти так близка, моя драгоценная, верно?»
И тебе это нравится. Кровь на щеке засыхает от бьющего навстречу ветра, ветра, который шевелит непримятые цветы.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-04-28 09:13:34)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]И крови становится больше – сочится из порезов и ссадин, ощутимых, но неопасных, но сильнее всего горит обожженная хлестким ударом щека. Был бы ловчее – поймал бы и непременно поцеловал эту изящную ручку, но куда уж тут мечтать, когда облажался? Эх, вот теперь-то пришлось помянуть добрым словом тренировки с неумолимым братом Рю, потому что именно там Сюнсуй приучился терпеть. Как это называется?.. Его гордость воина оказалась слишком давно втоптана в пыль тренировочной площадки, и именно поэтому то, как с ним сейчас забавляется Кенпачи-тайчо, его нисколько не беспокоит.
Ладно, ладно. Беспокоит. Но не оскорбляет, и уж тем более, не обижает – ведь она смеется, пускай и холодно, и смех ее, неумолимый, демонический, с небес так и несется. Но Сюнсую всегда сложно сопротивляться, когда женщина смеется. Вот удары господина Миназуки – это другое дело, тут он только на крепость тела не полагается. В паре они с Кенпачи-тайчо, конечно, работают превосходно, и в некоторых случаях Кьёраку действительно приходится прям извернуться, чтобы не угодить между молотом и наковальней, не перевести игру в риск. И чтобы танец перестал быть смертельным.
А охана… вполне ожидаемо, что в бешенстве. Рукояти мечей становятся раскаленными, но она хранит ледяное молчание – снова. Оскорблена, но не позволяет прорываться тому, что видит, она смотрит – вместе с Кьёраку. За взрывом всегда приходит покой, так? – он чувствует это нутром, потому что ничего не бывает без приливов и отливов. И в бешеной путанице сыплющихся на него ударов он улавливает подвижность, в которую входит легко, словно танцуя.
Все-таки, он не самый плохой ученик у Яма-джи.
Но – запыхался. И самую малость подустал, а? – нет, это холодком прошлось по спине, когда господин Миназуки вдруг исчез, когда все стихло, и ясное летнее солнце заскользило по узору хамона. Красивый меч. И красивая женщина держит его – с глазами ледяными, как сама смерть.
- Ка-ами-сама, Кенпачи-тайчо-о, - Кьёраку переводит дыхание, осматривая себя – косодэ безнадежно испорчено. Пропитано пылью, кровью и потом. Прямо как в лучшие (нет) времена его юности. – Осмелюсь поблагодарить за это веселье...
«Я бы с удовольствием продемонстрировал вам, капитан Кенпачи, свое искусство в чем-нибудь более утонченном, но…»
Кажется, ведь это именно то, что вам нравится? – он чувствует ее – мертвую тихую ауру, накрывшую лес, солнце, мир. Словно все тени вдруг углубились, а свет иссяк. Так бывает в кошмарных снах, шепчущих странными голосами, только сейчас повисает тишина.
«Я не позволю», - от этого надменного звона у него в горле застревает комок.
«Кажется, шутки кончились, моя драгоценная…»
«Я не позволю ей. И ему!»
«Что не позволишь? Убить меня? Стану безмерно признателен тебе, охана», -  в глазах наплывает тьма. Реяцу медленно загорается, но сопротивляться в этом мире безмолвной смерти кажется бесполезным, бессмысленным, он как…
«Слабак!» - ясное, но померкнувшее небо рассекает вспышкой грома. Кьёраку не успевает уклониться от выпада; слова-иероглифы в его голове сыплются, складываясь, складываясь, сплетаясь. По лицу ударяет собственной кровью, плеснувшей из плеча; он входит в молниеносное движение, успевая – или не успевая, проклятье, что он точно не успевает, так это уследить за ним. Но…
- Ветер… цветы шевелит, - это наитие, это – странная песня во тьме, в тенях, в шорохах шелков.
- Духи цветов… немеют, - у него губы немеют, когда рядом, буквально вплотную, проносится крыло темных волос, и маленькое, как свернувшаяся белая ракушка, аккуратное ушко.
- Буря в небе грохочет, - сердце взрывается грохотом, ломая ребра изнутри, а виски  разламывает прихлынувшей кровью.
- Демон небес… - ласково говорит Кьёраку бесконечно прекрасному, светлому лику, вдруг возникшему перед ним, и улыбается – смеется, выдыхая последнее слово белозубо, - хохочет!
Реяцу ударяет в небо столбом, ветер неистовствует, а дайсё в руках тяжелеют, когда он произносит это имя, поведанное лишь по капризу, лишь из прихоти – он не задумывается о том, могло ли это раньше случиться, и что, и как, и почему.
Это безумно. Но разве есть что-то прекраснее этого опаляющего душу безумия, что-то прекраснее, чем возносящая до небес любовь? – два лезвия принимают на себя удар капитана Кенпачи, два широких, чуть изогнутых, обронивших из-под запястий Кьёраку алые кисти, похожие на кровавые кляксы.
- Катен Кьёкоцу, - они произносят это вместе, изогнутое лезвие вздрагивает, и задевает по снежно-белой, как костяная маска, коже Кенпачи-тайчо. Кьёраку, правда, этого не видит – неразумно бросать бой вот так вот, неразумно – но к чему ему разум, когда у него есть она?
- Вот ты какая, охана, - игривое словечко и звучит игриво. А сердце – пускай колотится. Пусть, - он дышит тяжело, глядя в этот единственный, но прекрасный глаз так жадно, что забывает, как дышать. Белая шея, полунагая грудь, дорогие темные шелка одежд – и запах, запах тех самых духов, что окутывал его ночами, после которых он просыпался утомленный и опустошенный, но невероятно довольный. Ведь она приходила к нему.
- Ты, - на него даже и не смотрят! Вот это царственность! – охана поворачивает голову на изящной шее к Кенпачи-тайчо, - девка. Не смей насмехаться над нами. Но ты позабавила нас – этот смазливый кретин больно уж смешно кувыркался.
«Кто, я? Кретин? о, ну главное, что смазливый».
- Мы удаляемся, - отзвук голоса, стального и глубокого, теряется в шорохе шелков.
- Погоди, охана! – только и успевает вставить Сюнсуй, но кто станет его слушать? «Капризница», - думается с нежностью и восхищением, и он опускает глаза на мечи в своих руках, не в силах поверить в то, что больше это не сон.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-04-30 23:31:12)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]«Катен Кьёкоцу», - отзывается, бьется имя её в горле, снова срываясь шепотом. Духовный меч… единственный в Обществе Душ парный занпакто, становящийся таковым и в шикае, как оказалось. И в каком шикае, - Кьёраку чуть поворачивает мечи в руках, чувствуя их баланс и тяжесть. И почти незнакомым чувством прохватывает, проникает оно в самое существо его – «я знаю, как».
«Ничего ты не знаешь, глупец», - пускай, пускай, красавица моя. Готов признать, что дурак, кретин, и ничего не знаю. Главное, что вот она ты – «идеальна».
И, видно, искренностью, что звенит в этом мысленном выдохе, охану все же проняло – она молчит. Но – одобрительно.
Вдох глубже – воздух кажется чужим, словно Кьёраку вынырнул из плотной толщи воды. На шее снова кровоточат царапины, и это не от атак капитана Кенпачи – это от длинных женских ногтей, оставивших на нем свою метку. А синие, словно самые яркие васильки на лугу, глаза вспыхивают усмешкой, и на сердце у Сюнсуя делается малость легче – непонятно, слышала ли капитан Кенпачи сказанное оханой напоследок, но вряд ли бы ей это понравилось.
«Зато какая великолепная! Царственная. Моя!» - восторг клокочет в нем так, что кисти на концах мечей слегка дрожат. Или это они от ветра? – Кьёраку переводит дыхание, и чуть поднимает брови, продолжая улыбаться.
- Не могу не согласиться, Кенпачи-тайчо-о, - ему не хочется отзывать шикай. Нет, ни в коем разе – не испытывающий особой тяги к оружию, в эти парные мечи он влюблен, влюблен, и…
«Ах, именно этого тебе и не надо, да, моя драгоценная?» - молчаливое неодобрение, наливающееся презрением, так и оседает где-то на грани сознания.
Госпоже Катен Кьёкоцу не нужен влюбленный в нее бестолковый мальчишка.
Госпоже Катен Кьёкоцу нужен мужчина.
- Поэтому я, дабы не рисковать, читая стихи, постараюсь и вовсе избегать боя. Или же… мне придется стать быстрее. Ради моей прекрасной оханы. Ведь прерванное стихотворение – испорченное стихотворение. Это станет неуважением, - и все самообладание Кьёраку сейчас уходит на то, дабы сохранить это безмятежное выражение на лице. Не отступить назад, не дрогнуть, не скорчиться под этой тончайшей полосой вслед за лезвием полыхнувшей реяцу – перед этой жаждой убийства.
Жаждой его, Кьёраку, крови.
Демоница Кенпачи не разбирает, кто перед ней. И то, что он полагал себя хоть в какой-то мере в безопасности – еще бы, ведь ученик Яма-джи, и все такое, сейчас оказывается иллюзорным, словно развеявшееся отражение на задрожавшей глади воды. Вот он, этот жест – в нем кроется самая страшная, самая чудовищная чувственность, предельно яркая, как пик близости, и четкая – скользящий по белой коже язычок, слизывающий кровь.
Которая затем появляется снова.
- Та, что слагает
Посреди битвы стихи –
Суть совершенство, - по запястьям пробегает дрожь, и Кьёраку нехотя – о, как нехотя, усилием воли- почти инстинктивным духовным импульсом, отзывает шикай. Все внутри так и ноет-скулит – еще! еще! – «позднее», - и дайсё с насмешливым звоном-шелестом уходят в ножны.
Все случилось так быстро, словно внезапная интрижка. Вот снова мечи на боку – «Катен Кьёкоцу», - вот капитан Кенпачи перед ним – с влажными еще губами, с темным взглядом из-под длинных прекрасных ресниц. Белый шелк хаори пятнает кровью, недопустимо пятнает – Кьёраку сводит брови, опускает глаза – ну, сам он еще хуже выглядит, в иссеченной быстрыми ударами форме, без одного рукава, тоже в крови – только почти весь. Порезы неопасные и неглубокие.
Ему очень, очень повезло.
- Урока прекрасней я еще не получал. Осмелюсь нижайше поблагодарить вас, Кенпачи-тайчо-о, - он кланяется, прижав руки к бокам. Вокруг левой ладони загорается легкое зеленое свечение – в кайдо Кьёраку не очень силен, но сейчас, на душевном подъеме, кажется, готов бросить вызов капитану Киринджи. Он нахватался в этом искусстве благодаря Джуширо – тот был неплох в магических дисциплинах, но все-таки, в помощи гораздо чаще нуждался сам.
- Вы позволите? – это щекочет нервы, это… волнует - приближаться к ней, так вот беспечно, ведя ладонью со свечением над своими порезами, и те затягиваются – особенно хорошо это видно на правой руке, у которой больше нет рукава.
С нее станется сейчас же прикончить его за дерзость, но Кьёраку, поистине, слишком счастлив сейчас, дабы соображать трезво. Это – риск, опьяняющий лучше любого саке. Это – грань, с которой так легко сорваться.
И это одобрительное мелодичное хмыканье где-то в глубоких тенях, пахнущих цветами.
Удача любит смелых, говорят.
А еще их любят женщины.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-05 21:55:48)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]Несомненно, «суть совершенство», - и то, как взлетают ресницы капитана Кенпачи – взмахом финального движения меча, перед тем, как тот уходит в ножны, падает на сердце Сюнсуя горячим подтверждением. «Смерть есть искусство, так?» - удивительно, но охане, несомненно, по нраву эти слова.
У нее тонкий вкус - у них. У обеих, - по шее снова ведет невидимым ногтем, и Кьёраку отчего-то знает, что эту вот царапину ему кайдо не затянуть. Да и, наверное, не станет.
«Ты ведь еще многому собралась меня научить, да, охана?» - многовато чести, так и слышится ему в презрительном смехе, когда слегка вздрогнувшими загорелыми пальцами он берет белую, словно лепесток нарцисса, руку капитана Кенпачи. Такая нежная и маленькая, хрупкая и  изящная… и убийственная.
«Да-а. Мне она тоже нравится», - он смотрит в эти синие, чуть снизу распахнутые глаза, ясные, и улыбка ползет дальше, углом рта вверх застывает – потому что эта восхитительно смертоносная красота поистине совершенна.
«Не так, как ты, нет, не так», - но он очень похожи. Правда, обеих женщин Кьёраку совершенно пока не знает, но он терпелив. И будет, будет время у него узнать как ту, что навечно в сердце его, клинками крест-накрест – терзая и лаская одновременно, так и эту.
У нее бесконечно упрямый и чистый взгляд, настолько, что щемит в груди. И Кьёраку, ясно осознавая себя самоубийцей и безумцем, любуется. Любуется воплощенной богиней смерти, смертью – и понимает, что оказался мягко переведен еще через один рубеж. Так вот незаметно… и в изумительной компании
Про себя же он также надеется, что господин Миназуки, которому он бесконечно благодарен, не будет в обиде на него за некоторые вольности.
- Киринджи-тайчо-о? – Кьёраку качает головой, сдувая со лба упавшую лохматую прядь. – Нет… у меня немного способностей, - что правда, то правда. Лучше всего Сюнсую удается лечить вот на подобных душевных подъемах… или же, при жесткой необходимости. А возникала она нередко.
Кайдо ведь, как ему объясняли, способно не только залечивать раны, но и позволяет делиться духовной силой. Эта способность лежит в основе самого умения, а когда… когда есть кто-то, кому желаешь эту духовную силу отдать, так, чтобы хоть всю, но лишь бы ему стало легче, то получается даже неплохо.
Слишком часто один щуплый парнишка хватался за грудь в приступах кашля. Слишком часто его глаза темнели подступающим страхом. А такие, как он, не должны бояться. Свет… не должен меркнуть. Об этом, и обо всем другом лучше  позаботятся тени, - и мысль об этом, давно уже привычная, внезапно складывается с чем-то едва осязаемым, едва появившимся, очень и очень легко. Это даже странно, но поразмышлять над этим у Кьёраку, определенно, будет время и позднее.
- Кайдо меня научил мой друг, Кенпачи-тайчо-о. Кое-что ему удается гораздо лучше моего, - и многое. – Но иногда ему требуется помощь такого рода, - «всем иногда она требуется».
Оно восхитительно захватывает, это балансирование на кончике меча. Так вот – держать за руку, чувствовать пальцы, отнявшие бесчисленное количество жизней, держать бережно, словно белую бабочку в ладони. Любоваться ясным и жестким лицом, обрамленным гладкими черными волосами – она юна, но не незрела.
И она показала ему еще одну сторону любви.
- Мне предстоит долгий путь познания, Кенпачи-тайчо, - он говорит негромко, и больше не растягивает гласные. – Сражения, смерть… они не очень-то по душе мне, - так вот напрямую, говорить об этом, пожалуй что неучтиво. Брат бы не одобрил. Старейшины бы не одобрили.
«Ну и пусть», - бывает ведь всякое. И все возможно, а?
- Но теперь… благодаря вам, - «вам обеим», - я могу понять, сколь прекрасны они бывают, - говоря так, Кьёраку смотрит слегка сквозь госпожу Кенпачи, поверх точеных, хрупких костяшек ее пальцев, а затем почтительно выпускает ее руку.
Так легко – такую легкую.
Любовь принимает самые причудливые обличья. Но невозможно не отозваться на искренность даже такой любви.
- А знаете, мой драгоценный учитель… есть одно местечко в Сейрейтее, где водится лучшее в Обществе Душ саке. Не могу отказать себе в удовольствии отпраздновать такое-то дело, - радость продолжает колотиться в горле, а ладонь по гардам занпакто слегка хлопает, и сжимает их, как сжимала бы руку возлюбленной. – Не откажите мне в чести, присоединяйтесь, а? прошу вас, умоляю, – и самая, самая искренняя и обаятельная улыбка.
Даже если она откажется - он не разочаруется.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-11 10:32:21)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]- Так ведь это же самое интересное, - Кьёраку так и просиял, абсолютно согласен будучи со словами капитана Кенпачи. Конечно, конечно! – клан не одобрит. «Кроме одной», - он мимолётно прищурился, пряча промелькнувшее выражение.
О-нее-сан никогда не настаивала на том, чтобы Сюнсуй делал что-то как надо. О-нее-сан всегда будто бы понимала его, - он вдыхает глубже, чувствуя укол в сердце, ревнивый, и словно бы двойной. «Охана?» - да, и она тоже.
Как много ревности. Как много… глупостей, и как много глупостей еще предстоит ему совершить – «нам», - он широко улыбается,  поводя плечами, и весело глядя на капитана Кенпачи. Как бы ему теперь к ней обращаться?
- И я чувствую себя обязанным Яма-джи, определенно, - шалость получится поистине удачная. –  Идемте, тайчо? – о, излишним было спрашивать. Только трава легонько всколыхнулась по подрывом ветра, поднятым сюнпо.

В аристократических кругах отношение к Готэй-13 было непростым… казалось бы, прекрасная возможность занимать таких вот младшеньких и непутёвых сынков, наподобие Сюнсуя, на военной службе, которая, вдобавок к происхождению, добавляет еще и ранг и чин, и возможность совершенствоваться, становясь все более искусным бойцом, и все такое прочее. Но вместе с тем даже кто-то менее проницательный, и умеющий слушать, нежели Кьёраку-самый-младший, понимал, что холодок в отношениях слишком, слишком напоминает порой самый настоящий лёд.
Готэй терпели. Принимали, как необходимость зла – точно так же, как идущую рядом с ним по улочкам одного из руконгайских районов женщину.
Кьёраку по-прежнему сиял, безмятежно улыбаясь – идти им тут было всего ничего, и в сюнпо он не запыхался ни разу – нет, правда. Вид его, немного потрепанный, с лихвой искупало обаяние и небрежно взлохмаченные волосы. И он не замечал – зачем, ведь это неучтиво по отношению к капитану Кенпачи, так? – не замечал стелющейся за ними тишины, и даже не собирался замечать.
А у самого сердце колотилось азартно, отчаянно и весело. О, слухи о том, что молодого господина наблюдали в компании самой Кенпачи, уже непременно достигли слуха Рюноске. Тот, несомненно, обозлится – просто потому что придется объясняться перед старейшинами, но вряд ли напустится, как это бывало, на самого Сюнсуя.
Сам бы он рискнул, а. Сам бы позвал пропустить по паре сакадзуки опаснейшую из шинигами? – это странное чувство. Оно незримо опутывает, окутывает его, тонкими тенями, не толще кромки меча, или длинного черного волоса, - взгляд скользит по гладким черным волосам капитана Кенпачи, не забывая любоваться, но внутренне у Сюнсуя все обмирает. От нее веет смертью. Даже когда она просто смотрит, даже когда вот так вот поворачивает изящную голову на стройной шее, даже когда такие красивые губы улыбаются. Так лукаво.
Это восхитительно. И… если в горле у него и пересохло, то не от страха – от жажды. И от восхищения.
Приходится гасить в себе внезапное, совсем не инстинктивное желание задеть рукой по этому белому рукаву хаори – не видение ли она? От такого бы отступить, спрятаться – «оно и тебя настигнет, безумец», но Кьёраку любуется. Как полный, полнейший идиот. Аж дыхание перехватывает.
На мгновение кажется, что он влюблен. В это совершенство смерти, в смертоносность, что таится за изгибом губ, в тени длинных пушистых ресниц. «Она, правда, настоящая?» - он слегка потирает шею, пряча в движение это неодолимое желание прикоснуться.
И хорошо все-таки, что в сюнпо они добрались до нужного места достаточно быстро. Тени, прохлада, колокольчик над входом, и полотняные ленты, который Кьёраку приподнимает предплечьем, пропускай капитана Кенпачи.
- Добро пожаловать! – звонко приветствуют их две милашки-прислужницы – Мию и Маю, обе пышнокосые и ясноглазые. И очень, очень хорошенькие, и совершенно одинаковые. Завидев Сюнсуя, Мию распахивает глаза, чуть зардевшись, а Маю замирает, бледнея – правда, смотрит она уже на его спутницу.
- Мию-тян, Маю-тя-ан, ах, как вы хороши нынче, - балагурит Кьёраку, ничуть не смущаясь. К стойке проходит, весело подмигивая отцу близняшек.
- Акира-сан, здравствуй-здравствуй, а, - тот из себя давит улыбку, ох, давит. Неуютно получается. И неудобно, в чем-то – Кьёраку это, впрочем, предвидел.
Нужно быть полным олухом, дабы звать такую женщину – в подобное место, все же. Ей больше приличествует полумрак ширм, тихое щебетание кото и сямисэнов за росписями на стенах. Шелест шелков и роскошь лучшего саке. Величию смерти иного не пристало.
Он видел ее отряд – оголтелые волки, дикая стая ублюдков. Он видел это странное выражение, умиротворения и желания, почти возбуждения, что промелькнуло в какой-то миг на этом прекрасном лице, когда они… тренировались, так сказать.
Они похожи. Она – и охана.
И это отнюдь не мешает Кьёраку истинно замирать сердцем при взгляде на капитана Кенпачи.
- В такой теплый вечер, - а день-то уже пополз к закату, однако, - сидеть под крышей – истинное кощунство, мой драгоценный учитель, - вполголоса, склонившись к черному зеркалу гладких волос, выдыхает Сюнсуй. – Прихватим саке – и куда-нибудь, а? – о, эти взгляды со всех сторон. Назавтра и в Академии на него будут смотреть как на безумца, да-а.
Но ведь это же и есть самое веселое, разве нет?

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-15 22:58:56)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]Кьёраку невольно переглотнул, чувствуя придвинувшееся – надвинувшееся тепло; по локтю задело рукавом шикахушо, а в сгиб локтя уперся тонкий пальчик. Ноготком эдак – и он понимал, что Кенпачи-тайчо стоит только пожелать, и этим пальчиком она проткнет ему руку насквозь.
Только вот улыбаться он все равно не переставал – ладно, может быть, самую малость встревоженно получилось, но ведь то от неожиданности, так? Уж неважно, сколь, к стыду Сюнсуя, обморочно на мгновение зашлось его сердце.
Потому что рядом полыхнуло смертью – лезвие развернулось к нему, и хищно отблеснуло. Он не посмел противиться, и зашагал рядом со своей спутницей, такой долговязый и широкоплечий, ярдом с такой хрупкой и маленькой, что со стороны, наверное, нелепо смотрелось.
И такая вот нелепая мысль, наверное, только ему в голову и могла прийти, - Кьёраку чуть-чуть втянул теплый вечерний воздух носом, и уставился на белые стены, виднеющиеся далеко впереди. Оранжевая черепица крыш,  то на вечернем солнце кажется еще ярче, далекие башни…
Сейрейтей, и никакой не шестьдесят восьмой район, в который свирепая волчица Кенпачи могла бы уволочь славного наивного барашка. И – «Кучики?» О, как она произносит это имя, как будто чеканит по меди. Каким презрением выбивает – не явным, но явственным, эхом лязгающим.
Он только кивком и успел ответить, дескать, да, знаю, бывал – а затем слушал, и в какой-то момент поднял свободную руку, и придержал себя за угол рта – тот полз все дальше и дальше за ухо.
Глаза самой смертоносной шинигами Общества Душ замерли, пронзая насквозь – она говорила, и Кьёраку ощущал, как на горло ему, спереди, чуть ниже ямки между ключицами, ложится неумолимая и нежная рука. И что если он посеет хотя бы даже пикнуть – ему вырвут кадык. А затем, все с тем же ледяным гневом, достанется и капитану Кучики. Неплохой малый, кстати. Кьёраку ничего против него не имел – да он в принципе ничего не имел против кого бы то ни было.
А затем на него взглянули с самым настоящим озорством и очаровательным женским лукавством. «Что-то там поистине непростое», - Кьёраку чуть замер, глядя на дрогнувшую в улыбке верхнюю губу капитана Кенпачи – улыбка была злой, а губы – очаровательными, вот и вышло у него малость глуповато, наверное
«Ох, ками-сама…» - да за такую вот улыбку Сюнсуй не то что в погреба клана Кучики отправится, он Яма-джи усы сбреет, пока тот спит, и принесет показать. В который раз за последние несколько часов осознавая себя полнейшим безумцем, он встряхнул кудлатой головой, и, накрыв по-прежнему лежащую на его предплечье нежную белую руку своей, вполголоса произнес:
- Только если вы пожелаете, та-айчо, чтобы меня кто-нибудь спросил, - боковым зрением он заметил что-то светловатое на тонкой доске невысокого забора, возле которого они стояли. Кругом никого – и это очень, очень разумно. Светловатым же пятном оказалась забытая кем-то шляпа-каса.
Затрещали рукава форменного студенческого косодэ – все равно уже потрепанное, только выбрасывать, так что не жалко. Кьёраку оторвал их, сунул за пазуху, и, подхватив с забора шляпу, надвинул себе на голову.
- Я даже знаю короткий путь до поместья, - отчего бы не пошалить немного, а? к тому же, он всегда был лёгок на подъём. Лишние рассуждения? – кажется, если он откажется, или начнет думать о предстоящем, то погибнет. От ледяного презрения, которым заморозят его эти прекрасные глаза цвета васильков.

- О, вы останавливаетесь в сюнпо, как капитан Киринджи, - высокие деревья скрывали их, остановившихся близ широкого луга, которым было окружено находящееся на возвышении поместье клана Кучики. Сюнсуй бывал здесь, и даже не единожды – пускай его семья и не принадлежит к Пяти Великим Родам, имя у него тоже древнее, почтенное и уважаемое. Один раз он был здесь, сопровождая о-нее-сан – и, ками-сама, как она была прекрасна, - воспоминанием даже тронуло щеки, и Кьёраку понял, что замер на полуслове.
- Он точно так же чуть встряхивает ногой, останавливаясь, - конечно, нога капитана Киринджи ни в какое сравнение не шла с этой изящной маленькой ножкой, созданной для того, чтобы ступать по шелкам и лепесткам. Но жест, будто встряхивающий стопой – точно такой же.
- Та-ак, просто наблюдение, - он присел за высокими кустами, чуть раздвинул их, одну из веток приподнимая полями шляпы. Один из боковых входов в поместье было видно отсюда весьма хорошо.
Свою духовную силу Кьёраку спрятал, и теперь взглянул на капитана Кенпачи – ее духовной силой, колкой, точно ранние осенние льдинки, слегка холодило кожу. Неужели она волнуется?
Их ведь так засекут.
- Я здесь бывал, - шепотом произнес он, глядя на открывающиеся небольшие воротца в ограде, из которых выскользнула фигурка в темно-лиловом кимоно – одежде служанок Кучики. Сюнсуй даже всмотрелся, не та ли, благодаря которой он тут бывал? – но с такого расстояния было не разобрать. – Как-то… - он немного замялся, опять по-дурацки начиная любоваться этим фарфоровым лицом и ясными синими глазами, - познакомился тут с одной из девушек, - до чего некуртуазно прозвучало, а. Прям стыдом взяло.
- Это и хорошо, и плохо. Если она меня узнает, - он поскреб щетину на подбородке, и усмехнулся. – Вот там, возле ограды, видите, деревья? Оттуда можно легко добраться до пруда. Мне как-то довелось наблюдать здесь за карпами, - нет, нет, никакой двусмысленности про занятия любовью, - заросли кругом пруда довольно-таки густые. Ждите меня там, тайчо-о, и…
Теперь Кьёраку уже посерьезнел.
«О, охана, тысячу раз прости меня», - рука чуть дрогнула, сжимая рукояти дайсё, но потянула их из-за пояса хакама твердо.
Шинигами не должен расставаться со своим занпакто – неписаный закон.
- Присмотрите за ней для меня? – он глянул на капитана Кенпачи из-под полей шляпы, чуть лукаво и мягко.

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]Вместе с занпакто, Кьёраку показалось, он вручил капитану Кенпачи и свой здравый смысл - тот вякнул воображаемо и истлел в давящем, гладком, словно тяжелый шелк самого дорогого кимоно, слое ее реяцу. Улыбнулся Сюнсуй ей напоследок тепло, под тягучий вой в сердце - так легко сейчас охана выскальзывала из его рук, что на мгновение продрало ужасом по спине - «а вдруг навсегда?!»
И даже понимание того, что подобное невозможно, мир их устроен не так, не спасало. Вдруг сейчас вот оскорбится, что ради какой-то другой женщины Сюнсуй с ней расстается, отдает ее - этой же женщине, и чего ради? Только для того, чтобы покрасоваться, впечатлить ее, тогда как должен впечатлять только её, одну-единственную.
«Верно?» - только вот, сам того не ожидая, он разгадал охану. Тоже проверка на смелость, тоже испытание самим собой? - о, она не даёт ему скучать, как не давала и прежде - «Не давалась». Это всё - тоже часть её игры, ей… по-женски любопытно? Наверное. Вряд ли вот только подобный жест Сюнсуя поняла капитан Кенпачи - в глубоких синих глазах мелькает быстрая тень. Быстрая, как движение господина Миназуки - ах, возможно, это всего лишь чересчур живое воображение Кьёраку. Но вместе с тем сомневаться незачем - далеко не каждый шинигами способен на такое, вот едва обретя шикай, да к тому же, столь непокорный, вручить его… кому-то постороннему.
«Но ведь связь между учеником и учителем глубока и священна, разве нет?» - посмеиваясь, Кьёраку приложил к полям  шляпы два пальца, и отсалютовал своей обворожительной сообщнице. Ох, ну и веселое же дельце предстоит! - от одной только мысли о том, что же  все-таки собрался натворить, хотелось смеяться. А уж если об этом узнают что Кучики, что брат…
«Да ладно, сбегу к Джуширо, поживу у него, пока все не уляжется», - беспечно поведя лопатками под потрепанным косодэ, Кьёраку припустил к поместью Кучики.

Спрятаться так, чтобы стать совсем незаметным для чужого духовного чутья, было сравнительно несложно - для того, кто скрывать свою духовную силу наловчился так, что порой засечь Сюнсуя не удавалось даже Яма-джи. Есть за что поблагодарить братца Рюноске, а, - к боковым воротам Кьёраку прошел, не таясь, а затем, быстро глянув по сторонам - слуги суетились во дворе, у входа стояли охранники, спокойно вошел в поместье вместе с носильщиками. Удачное было выбрано время, однако - в поместье привезли провизию. Он даже помог перекинуть несколько мешков, и завел волов в стойло, покивав вознице - дескать, я свой, не тревожься, старина.
Вести себя так, будто ты здесь на своем месте, и по праву, вот залог… спокойствия. Сюнсуй даже и не думал о том, что ему еще надо куда-то добраться - просто вел себя, как ни в чем не бывало, а то, что этими коридорами он уже проходил, с Норико-тян, только пригождалось.
«Может быть, она больше на меня не сердится», - зажглось ободренно сердце, но увы - не напрасно Сюнсуй сказал тогда Кенпачи-тайчо, что это и хорошо, и плохо, что у него здесь знакомая. И… когда-то же его везение должно было иссякнуть.
– Эй, парень! - окликнули его, уже нагруженного увесистой баклажкой с вином, которую бережно держал у сердца, под косодэ. - Подсоби-ка!..
– С радостью, да-а, - Кьёраку обернулся, улыбаясь, и придержал правой рукой влетевшую в него служаночку. Путь от хранилища до заднего дворика прошел без сучка и задоринки, так чего же…
– Ты! - и конечно же, это оказалась Норико-тян. Дворик сотрясло треском звучной пощечины.
– Я пришел извиниться, Но… рико-тян, - обреченно расплылся в улыбке Кьёраку. Врать на ходу конкретно сейчас у него получилось плохо, ибо позади девушки так и выросли из-под земли будто бы, два здоровяка-охранника.
– Брат! Это вот он! - в грудь Сюнсую уперся тонкий пальчик. Кьёраку скакнул глазами по сторонам - эх, забор высокий.
– Я, я могу всё объяснить, - хорош же он, отпрыск аристократической семьи, блеющий сейчас что-то невразумительное, стоя в окружении простолюдинов. Только вот…
– Что ты мне обещал, негодяй?! И что ты сделал?!
– Я… - да и не ждали тут его объяснений, право. И не до них стало, резко, когда здоровяки переглянулись, и надвинулись на Сюнсуя.
– Мне очень жаль, - только и успел жалобно улыбнуться он на прощание, а затем давай капитан Киринджи выучку в сюнпо.

– Охохо, - пришлось и попетлять, и вдоволь попрятаться, пускай и против своей воли. То, как позади Кьёраку духовное пространство буквально рассекло знакомой реяцу, он ощутил как толчок между лопаток. Как неизбежность - и,  вскинув голову, оберегая баклажку по-прежнему, Сюнсуй уставился на злополучные кусты - те, что над прудом с карпами.
«Слово, данное женщине...»
Такой женщине… не сдержать опасно. Опасней гнева многих - и клана Кучики, и собственного. Так что…
– Отличные карпы, непуганые, - весело помахал Кьёраку шляпой приближающейся Кенпачи-тайчо, сидя на бережку быстрого ручья. Перемазанный, рыбой благоухающий, но все-таки с добычей - вином, какой-то прихваченной закуской, и трепыхающимися в оторванных рукавах косодэ карпами. Нежная рыбка, надо будет о ней позаботиться наилучшим образом. И умыться, а то и выкупаться не помешает - но руки он оттер песком заблаговременно, дабы не осквернять охану чем-то столь приземленным, как запах рыбы. И почему-то подумалось, что господину Миназуки на подобное было бы все равно.
– Я заслужил за риск хотя бы поцелуй, тайчо? - смеясь, он поднялся с прохладной травы.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-20 06:15:54)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]На некоторые вещи Кьёраку было достаточно глянуть всего разок, и он уже их умел. Ничего сложного в том, чтобы выпотрошить рыбу у ручейка, нет - как-то раз ему довелось помочь Мико-тян, сестренке Джуширо, с готовкой как раз карпов. Давно это было, под праздник конца года - именины Укитаке. И Сюнсуй, тогда еще малец мальцом, ловко удрал из темных коридоров поместья, которому надлежало быть праздничным. Оно и было - но не для него.
А в доме родителей Укитаке, невзирая на то, что своей детворы хватало, Сюнсую всегда были рады. И никакого расчета здесь не было, он знал - всего одной фразы госпожи Укитаке стало ему достаточно. «Позаботься о Джуширо, Сюнсуй-кун», - сказала она ему тогда, прибежавшему с выпотрошенными карпами. Праздничная еда, праздничный день.
И настроение такое же, - Сюнсуй тогда кивнул, и засиял улыбкой. «Конечно!»
И сейчас, сноровисто управляясь с карпом, нанизывая тушку на свежие ветки, он вспоминал о том дне, и немного печалился, что Джуширо не поучаствовал в такой-то забаве. Интересно… а если бы они были вдвоем, что бы сказал Укитаке? И как бы они раздобыли этого карпа и вино? - он покосился на капитана Кенпачи, и усмехнулся про себя.
Уболтал бы охрану на входе, и помирил бы их с Норико-тян. И вообще… «Хорошая будет история», - такая, которой хочется поделиться. И разделить - как ароматного, капающего жирком и соком карпа, который во рту так и тает, раскрывая вкус вина - нежный и терпкий, словно поцелуи капризной красавицы.
Их тут две, таких вот, - он мягко прикасается взглядом к изгибам ножен, к рдеющим, словно угольки, отблескам заката на цубах и оковке дайсё. И ведет глазами дальше, по черным волосам, что ниспадают, подобно гладкому спокойному потоку. Кто бы мог предположить, кто бы мог подумать, что он - обаятельный, но всего лишь студент Академии, станет распивать вино в компании капитана Готэй-13? «И не просто капитана», - в глазах - расслабленая мягкость. Он любуется, улыбаясь неизменно, потому что капитан Кенпачи, Унохана Ячиру… всё-таки приняла его предложение отметить сегодняшнее событие. Самое, пожалуй, радостное в его жизни, - «пожалуй?!» - и он прячет улыбку за простым глиняным стаканом, делая еще глоток вина.
Что же, станем считать это первым свиданием, - зачем задумываться, к чему это все может привести? Жизнь скоротечна, и уж кому, как не капитану Кенпачи, знать о том? - вернее, тем, кому довелось прикоснуться к этой темной и гладкой ауре, что словно падающее лезвие. Кьёраку не уверен, что хотел бы повторения - но восхищение в нем все еще бьется, трепещет, как маленькое сердце. Даже смерть может быть прекрасна - и теперь он знает, как.
– О, семпай, - это легкая фамильярность, которую Кьёраку сам себе оставляет - что же, если поцелуя ему не светит, то он станет довольствоваться и этим. - Вы правы, я… не слишком старателен, - только говорит он о том, ни разу не сожалея, даже деланно - зачем?
– И… я не хотел, - закат стелется по небу, огромному и бездонному, что медленно становится цвета фиалок - там, над головой. Солнце пока не село, и яркое золото его лучей заставляет чуть щуриться.
– Не хотел идти в армию, - поясняет Кьёраку, чуть вздыхая, откидываясь назад, и опираясь на локти. - Я второй сын… моему старшему брату кажется, что я должен идти по его стопам… традиции благородной семьи и всё такое прочее, но у меня никогда не лежала к этому душа.
О, старинное и уважаемое семейство Кьёраку, мастеров хакуда. Сколько сломанных ребер и разбитых костяшек, сколько свороченных скул и пропущенных ударов, сколько часов медитаций, в которые хотелось спать, только спать, и бесполезных лекций о мироздании. По лопаткам пробегает легкая дрожь раздражения - это до сих пор не слишком приятно вспоминать, и Кьёраку делает еще глоток вина.
– Мне куда больше нравится проводить время вот так, - под юными звездами, в обществе красавицы, и со стаканом вина, - но брат настаивал. Традиции… важнее желаний, как он говорит, - негромкий смешок, вместе с истаивающим вздохом.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-23 10:11:50)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]Тихо падает солнце во впадину между вершинами гор, просвечивается тонкими длинными лучами напоследок – и скрывается. Пламя костра взметается слегка, повинуясь ветру, а затем тянется длинными рыжими лохмами к толстой сухой ветке, которую Кьёраку подбрасывает ему. Не все же только им наслаждаться вкуснятиной, - он смотрит на капитана Кенпачи чуть искоса, и любуется тем, как ее глаза вспыхивают чем-то неутоленным, таким несвойственным… и обжигающим.
«Несвойственным?» - не так уж и хорошо он успел изучить ее, и, тем более – понять. Но ощущение это – снова рассекший воздух клинок, пронесшийся в столь опасной близости. Кьёраку даже не шевелится – просто спокойно смотрит, все так же лежа на теплой траве, опираясь на локти. И, когда дорогое вино несколькими каплями попадает ему на лицо, выплёскиваясь в сумерки, даже и не вздрагивает.
Не потому, что опасно шевелиться. А потому, что промашка вышла. Рановато развязался у него язык – ах, коварно вино Благородного Дома! – не сообразил, что не стоило бы говорить таких вещей капитану Кенпачи. Той, что суть от сути Готэй-13, - «ой ли? Представь себе Яма-джи, из вредности грабящего погреб аристократов. Не-ет, тут что-то другое», - и она дает ему ответ.
Все-таки, это так очевидно, что улыбка понемножку сползает с лица Сюнсуя. Впрочем…
Он уже совершил одну ошибку, не выказав достаточно уважения  к тому, что, несомненно, имеет большое значение для Кенпачи-тайчо. Надо было… изысканней.
Но стоило ли? – «лишним бы точно не стало». В конце концов, кем бы она ни была, демоница, как ее прозывают, в первую очередь она – женщина. И неучтивость недопустима.
- Вы, семпай? – только и поднимает брови Кьёраку, самую малость скорбно. По большей части – непонимающе.
«Неужели вы действительно думаете, что ваше место не там, где вы есть?» – даже пускай это просто теплые от дневного солнца скалы, и костерок под звездами. Нет, правда – она ведь не всерьез?
- А еще один из Великих Родов, - молодой аристократ Кьёраку позволят себе хмыкнуть, с едва заметным превосходством и ленцой. – Но с манерами, как видно, беда, - и опять усмехается в свой стакан. Не храбрости ради, глоточек – но для красноречия.
- Ваш титул, - и это звучит почтительно, словно он – не чем только не замызганный лохматый босоногий студент, но чиновник высшего ранга, раззолоченный и важный, что почтительно склоняется перед императрицей, а не перед… как она о себе выразилась, «безродной собакой», в сбившемся косодэ и маслянистым пятнышком на щеке от карпа.
- Ваш титул… - Кьёраку садится, и незаметно, неуловимо, словно из тени явившейся рукой, придерживает предплечье самой смертоносной шинигами Общества Душ. Ее бедро почти касается его бедра; теплое взволнованное дыхание задевает по небритой скуле. Но Кьёраку только подхватывает с земли баклажку с вином, и неспешно доливает его в стакан капитана Кенпачи – не зря же ей руку придержал.
- То, чего не достичь никому, - единственная. Первая. Непревзойденная. Он бы произнес это вслух, если бы такие слова, сейчас, когда предплечье под рукой – кромка клинка, готовая рвануться вверх, не легли бы на слух грубой лестью.
Это очень близко – так смотреть на нее, так сидеть. Это очень опасно, потому что под кадык ложится тонкое лезвие, и дышать… становится трудновато. Кто такой Кьёраку для этой женщины? – так, мелкий симпатичный жучок. Рассердится – раздавит. И даже то, что к нему благоволит Яма-джи, не остановит демоницу в ярости.
«Должен ли я сейчас говорить такое?» - впору бы замолкнут, но, не скручивая – для этого нужны силы, а их почти что нет, но чуть поднимаясь над своим страхом, Кьёраку вдыхает чуть глубже. Воздух больше не режет легкие, а вот во рту стремительно пересохло.
Чтобы потянуться за своим стаканом, придется выпустить эту руку. Придется…
- Не мне говорить вам об этом, та-айчо, - «вы ведь и сами все знаете», говорит его взгляд. – Но ведь это всего лишь глупая игра, до которой так охоче… мое сословие, - слово падает так, будто произносить его неприятно. – Никогда не понимал подобного, - нет, серьезно? Ее, Кенпачи, самую смертоносную, оскорбляет то, что о ней думают такие же мелкие, как Кьёраку, жучки? Разумеется, не столь симпатичные. И…
«Это очень нелепая мысль. Это очень глупая мысль, Кьёраку».
Получается, что за нее некому вступиться. Получается, что Яма-джи допускает все это, несомненно, зная, сколь бесит это его… соратницу.
«Но зачем?»
Ответ прячется за плотно сжатыми посветлевшими губами, которые… так, на которые сейчас лучше не смотреть. Слишком опасно. Слишком велик риск отвлечься.
- Не сердитесь, прошу вас, - это в чем-то выучка – когда скованное болью от побоев тело двигается как ни в чем не бывало. Сейчас же на него давит духовной силой, и вино идет мелкой рябью, словно от страха дрожит.
Кьёраку все-таки берет свой стакан, с непринужденной полуулыбкой, все еще чувствуя тепло рядом. Глиняный край стукает о глиняный край.
- Но у любых игр есть свои правила, - он смотрит перед собой, снова – на отблески, на сей раз костра, на рукоятях и оковке дайсё. «Красиво», - вновь щемит сердце, одной болью избавляя от другой.
- Вопрос в том… как именно играть по этим правилам, - давать советы самой Кенпачи? А не хватил ли лишку, парень? – но кое-какой замысел у него действительно есть. А ситуация… неважно. Есть возможность – так почему ее не использовать, пускай дышать по-прежнему почти что нечем.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-23 12:16:50)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]«Но ведь вы теперь пребываете среди благородных, тайчо», - мог бы сказать Кьёраку. Мог бы добавить еще, что именно ее раздражают их нападки, и что обычно тот, кто беспокоится – уязвим, а те, кто ее задевает, пользуясь своей безнаказанностью, в это уязвимое место и бьют. О, он в этом деле поднаторел в свое время изрядно, потому что его тоже пытались поддевать и бить – но того, кто благодушен и весело-равнодушен, задеть сложно. Он ускользал от них, эдак запросто, как весенний поток по камням – не напрасно у него такое имя, легкое и игривое.
Но Сюнсуй был молод, и еще хотел пожить, да и к тому же, столь неприятные вещи не говорят таким красавицам, - вино мягким теплом пело в крови, настраивая на лад игривый и несколько лиричный. Он сделал еще глоток, покатал сладость на языке, и покачал головой.
- Я убедился в том, - слегка опуская веки, словно изображая деликатный и почтительный поклон. Сегодняшняя взбучка, что устроила ему капитан Кенпачи, была для нее… чем? Чем-то вроде легкого выдоха, пожалуй, не серьёзней взмаха ресниц. А что позволила охане себя задеть, - взгляд скользит по предплечью, которое недавно еще Сюнсуй держал, бережно и деликатно, - так он помнит и хищное выражение ее лица. Помнит скользнувший сверва по царапине, а затем по этим мягким губам язычок, словно окрасивший их кровью – обычно, он успел заметить – они нежно-розовые, как сердцевина бутона.
И… ох. Лучше не смотреть на них таким вот взглядом. Лучше все свести к шутке, или же… нет, незачем, - и Кьёраку усмехается открыто, не скрывая веселой неловкости. Дескать, да, загляделся на ваши губы, Кенпачи-тайчо, и это совершенно точно прекраснейшее из того, что я видел перед смертью.
«Теперь и умереть не жалко», - он почти смеется, а на душе медленно опускается громадное облегчение. Кажется, его не собираются убивать, если уже простили так много вольностей, - внезапная мысль касается исподволь, но уверенно.
«Не так страшна капитан Кенпачи, какой ее описывают?» - и это эхом перекликается с ее же словами. Неподходящая компания, и тому подобное. Только вот Кьёраку…
Ох, да откуда бы ей знать.
- Доводилось, кажется, слышать – раз или два, - Сюнсуй весело щурится. – Если мне изменяет память, это были мужчины, а я, семпай, вам признаюсь – мне всегда становится скучно, когда болтают мужчины. В особенности, о женщине, которую они не способны превзойти. И… нет, - он возражает? Он возражает!
- Это – ваш титул. Вы – сильнейшая, и он – ваш, - спорить с женщинами, вестимо, себе дороже, а уж с учетом всех обстоятельств – и вовсе смертельно опасно, но Кьёраку уже немного устал, да и вино в крови поет все веселее.
- Все остальные недостойны и вашего титула… и вас, - а ее свободная рука со слегка прохладными кончиками пальцев едва заметно соприкасается с пальцами Кьёраку. Взять – легонько, просто прикоснуться. А голова аж кругом идет от собственной лихости, от смелости – и слишком часто бьется сердце.
- Может быть, мне не дано понять его, - «или вас», - но, я уверен… в день, когда вы встретите такого человека, я искренне порадуюсь за вас, - «а если это станет кто-то близкий тебе, а? ее жертвой?»
О, даже зрелище этих нежных губ не может отвлечь не глаза Кьёраку – те уже слегка осоловевшие от вина, но его внутреннее, духовное чувство от зрелища неподвижного оскала черепа за этой прекрасной фарфоровой маской.
Она – смерть. И она прекрасна.
Даже в том, что делала и делает. И станет делать. И он не может не восхищаться этим, вопреки всему.
«Да», – сильным ударом сердца, с короткой болью снизу вверх, как от движения мечом, отзывается металлический звонкий выдох.
- А что до репутации, то мне все равно. Пусть я и до сих пор… не слишком хочу становиться шинигами, но здесь мне нравится. В Академии. Лучше, чем в клане, - взгляд затуманивается на мгновение. – Да и там… уже малость привыкли к моим причудам, - и чьим ненавязчивым усилиям он обязан всем, Сюнсуй знал. Со сладкой тоской в сердце – знал.
«Ах, о-нее-сан».
Раньше брат Рюноске за такую вот компанию его бы разве что не убил. Теперь же – ну, отчитает, возможно, разорется. Но на самом деле будет горд. Ибо что бы ни болтали про Кенпачи, и как бы она сама себя ни честила – титул ее внушал, внушает, и будет внушать благоговейный трепет.
- И для меня это – честь, - и сидеть вот так, и держать ее ладонь, и склонить голову – теперь уже в настоящем почти поклоне, но с тем, чтобы легонько коснуться этой убийственной руки поцелуем. Клинок в сердце тоже замирает.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-27 13:45:25)

[status]беззаботен[/status][icon]http://s9.uploads.ru/leTms.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Кьёраку Сюнсуй</a></b> <br>студент Академии Духовных Искусств, головная боль для Яма-джи<br><center>[/lz]Все верно, для семпая, для Кенпачи-тайчо он – жизни не знающий мальчишка. Оттого ли щадит, оттого ли отправляет в полет столь снисходительно, а удар, впечатавшийся в лицо – предельно четок? Ведь пускай по нему такого и не скажешь, но Кьёраку разбирается. И не только в медленно плеснувшей, будто хвостом ската, темно-багровой реяцу, но и в том, как была приложена сила. И потому, отлетев по другую сторону костра, он ни о чем не жалеет – только беззвучно смеется, потирая подбородок и нижнюю челюсть.
«О, это того стоило», - в рассказы дело не пойдет. Но таинственно улыбаться и молчать, если станут спрашивать, Сюнсуй будет. Вот она, настоящая репутация… да никому и в голову не придет всерьез расспрашивать о том, подбивал ли Кьёраку клинья к самой Кенпачи. Ведь он балбес и шалопай, конечно же, но не безумец.
«Безумец», - лежа на земле, он поворачивает голову к капитану Кенпачи, и удивленно приподнимает брови – та словно бы опечалена. Не раздражена, не отгородилась оскорблённым льдом, но грустна. Из-за чего? Не в смущении же дело – если речь о ней, а уж ему-то точно не привыкать к отказам, пинкам, тычкам и всему такому от оскорбленных его настойчивостью женщин. Пустяк, право! – но оскорбить он не хотел.
«Ведь это всего лишь игра», - и относиться к этому как-то иначе незачем.
- Та-ай… - договорить ему не дает резкий порыв плотного ветра, пахнущего сыростью и солью, и немного – металлом. Словно холодная кровь; Сюнсуй поднимает глаза, сквозь колышущиеся языки пламени гладя на второе лицо. «Ками-сама», - вот оно какое. «Материализация».
Катен Кьёкоцу безмолвна – но это лишь потому, что сам Кьёраку ее сейчас не способен услышать её. И сам, безусловно, сам в этом виноват, особенно сейчас, заглядываясь на другую женщину, и храня в сердце, рассеченном надвое, образ другой.
Да, бывает и так. Но об этом – потом. Позднее всю эту боль – охана непременно припомнит ему все, до последнего взгляда и мыслишки. В мстительном и капризном характере своей… нареченной Сюнсуй уверен. Просто знает. И – спорить не смеет.
«У меня большое сердце, милая. Его хватит на всех», - даже рассеченного надвое. Даже – проколотого грустной завистью сейчас, когда господин Миназуки, похожий на госпожу Ячиру, словно старший брат, обнимает ее со спины так… заботливо.
Его тонкий профиль иногда идет едва заметной рябью, а капитан Кенпачи молчит, и смотрит будто бы в сторону. Она расстроена… и вновь в этом виноват ее непутевый ученик.
- О-о, господин Миназуки, - приветствует дух занпакто Кьёраку, словно их третий гость отлучился ненадолго, или просто слегка припоздал к их гостеприимному костерку, - мне ли вам возражать, после всего-то, - «вы ведь сами сегодня дали мне столько шансов выжить». - Вина?
Его щадили. И продолжают щадить. Времена, кровавые и убийственные, предшествующие системе и правилам, остались позади. И что-то, наверное, немного задевает Сюнсуя при мысли об этом – что вот-де, растет поколение, ни знающее ни крови, ни боли, ни сражений и хаоса прошлого.
И вопрос – немного наивный и предельно честный, напрашивается сам собой – «а разве мы виноваты?» Ну, что родились в эпоху относительного мира, без лихорадки былого.
Впрочем, слишком это печальные мысли. Пускай остаются где-нибудь сбоку, а то и вовсе летят с обрыва в ночную темноту. А сам Кьёраку просто пожалеет о том, что не может – слаб еще – так вот пригласить свою охану провести с ними время.
«И причем она вовсе необязательно бы согласилась», - мысли отвечают усмешке, и вино льется в стакан господина Миназуки. Увесистая баклажка – еще неплохо так осталось. Жаль, что у них нет третьего стакана, но…
«Но и не надо, да?» - вряд ли господин Миназуки явился, дабы показать, чья на самом деле эта женщина, на которую он так похож резкими и бледными чертами лица.
Не всегда все так просто.
Кьёраку подбрасывает в костерок еще немного хвороста, и поднимает к темному небу взгляд, вслед за танцующими искрами.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-27 22:28:27)