Над морем всегда свой ветер. Он тоже удивлен, - Старрк чуть запрокидывает голову, подставляя лицо его прикосновениям. По-волчьи принюхиваясь, входя в эти потоки, соленые и прохладные, становясь их частью, не претендуя на лидерство или то, чтобы стать больше его, чтобы одолеть. Быть с ними. Быть с этим ветром, словно в стае.
Таков Койот Старрк. Это трудная наука – существовать с другими, не причиняя им вреда, быть частью чего-то, не искажая его равновесие. Это бесконечно неправильно с точки зрения людей, потому что люди знают – так существовать невозможно, и Старрк это понимает, но он не человек. И это решительно неверно с точки зрения зверей, но Старрк больше и не зверь. Существовать, не причиняя вреда, можно только в отрицательном смысле, то есть не существуя.
Присутствие само по себе означает влияние, воздействие, неважно, благотворное или нет. Это вне желания живого ли, или просто разумного существа.
Но он есть, Койот Старрк. Он дышит – пусть сквозь гигай, солёным воздухом, чувствует ласковые и грубоватые холодные пальцы ветра на своем лице. Тот треплет волосы, хлопает складками хакама; он слышит тихий вздох Тиа, чуть позднее мига, когда ее рука выскальзывает из его.
Звезды вспыхивают ярче, еще ярче. Сияют в глазах цвета изумруда, которые никогда раньше не были такими большими, и такими блестящими.
Арранкары не плачут, так ведь? – и любые соленые капли на лице сейчас – это брызги моря.
Он смотрит на небо вместе с Тиа, вздох которой – как удивление ветра, который набегает, разрастается порывом.
Ликует.
То место, где раньше они были, знает лишь одну форму ликования – торжества от отнятой жизни. Торжество выживания, и соль на их клыках – это кровь, а не морская вода. Их прежний мир, его, Старрка, прежний мир – отражение кривой луны, искаженной. Все там – лишь отпечаток, порой слишком бездарная копия, гротескная, искаженная, потому что в Пустом Мире нет ничего, кроме всепоглощающей пустоты. Нечему формировать этот мир, там неоткуда взяться чему-то настоящему, говорит все.
Но они были.
«Мы – были», - Старрк скользит взглядом по шрамам на тыльной стороне кисти. Отчего-то он часто на них смотрит, и набирает больше воздуха в грудь. Не для того, чтобы завыть – может быть, потом. Просто пропитанный солью, ночью, ликованием и звездами ветер так хорош, что в груди тесно, и древняя радость зовет его, чтобы прозвучать. Волчья челюсть на ключицах начинает слабо подрагивать.
Он едва заметно касается мизинца Халибелл, и делает знак – дескать, идем. Куда? – какая разница. Важно то, что это море зовется Японским – у него есть имя. Оно настоящее. Что на дне этого моря – кости людей и кораблей, память этого мира – до самой земной коры, до вулканических слоев, которые прорываются и цунами, и землетрясениями. У всего в этом мире есть имя, а они, в той, прежней своей жизни, только и могли, что цеплять имена к тому, о чем знали из своих прошлых жизней. Из сотен тысяч, миллионов поглощенных жизней других Пустых.
Но теперь у Старрка есть возможность познавать все это. Быть в этом, находить подтверждение тому, что раньше не было оформленным, что постигалось лишь умозрительно, да таковым и являлось. Он никогда не видел моря, кроме как в своих снах, кроме как когда касался реяцу так вот с Тиа, как сейчас – он прикасается. Ненавязчиво, спокойно, ласкающим ветром к ее руке, словно мехом – и делится тем, что у него есть. Знания – увиденное, познанное, услышанное, может быть, ненужное, но оно похоже на пыльный цветной витраж, исполинский, по которому бегут дождевые потеки.
Сразу вспоминается – вспоминается! – тот стеклянный круг в покоях Трес. На который Примера так ошалело таращился несколько долгих секунд, стесненный странным чувством того, что куда-то оказался принят. В нечто невозможно хрупкое, и оттого еще более ценное. Больше над этим можно не кривить в печальной гримасе лицо, что-де, оно недоступно таким как они – нет, оно есть. Неважно, что выберет, решит для себя Халлибел, неважно, чем это в итоге обернется. «Ничто не вечно», - и разочарований на их долгий, непомерно долгий, до меча шинигами, арранкарский век хватит, но Старрк теперь имеет возможность выбирать.
Пусть это иллюзия, и он остается заложником собственной природы, которая рано или поздно покажется голыми ребрами скелета из-под песка, обнажит клыки, и глазницы волчьего черепа зажгутся мертвенно-синим – пусть. Нет, он к тому не готов и не желает этого, но в этом мире, мире живом и живых, он по-настоящему узнал, что любовь и дружба – это не просто слова, о который арранкарам недостойно даже думать, ибо они - Пустые - недостойны их.
У него теперь есть это тепло, и мир обретает имена и форму. Пустота заполняется. Пускай даже посредством гигая, такого хрупкого и непритязательного (хотя и крайне сложного, как утверждает Октава, и не Старрку здесь возражать) устройства. Иногда даже сильнейшим нужна помощь. Даже таким, как Тиа. Она столько сделала для Старрка, так ему помогла, ничего не желая взамен, а сейчас это – все, чем он может поделиться с ней.
Миром. Этим миром, который в него входит, пропитывает – и поистине, неважно, что за этим последует.
Ведь он теперь есть.