Пребывание в школе Профессора Ксавье не было и вполовину таким приятным, как могло бы показаться. Даже на треть таким приятным оно не было. Но дело было совершенно не в школе, и даже не в самом Профессоре, который буквально всего себя выкладывал в это дело. Он казался таким... уверенным в собственной правоте и в мире вокруг себя, спокойным и собранным, что это отчасти передавалось всем его ученикам - и преподавателям, и тем остальным, кто занимал в Школе промежуточное положение. Потому что даже несмотря на рекламу по телевизору и общую репутацию, школа не была только школой. Это место было прибежищем для мутантов, которое давало им возможность почувствовать себя нормальными - хоть раз в жизни. Не скрываться и не прятать свои особенности.
Ладно, не мне об этом говорить, я в жизни ни от кого ничего не прятал - хотя бы потому что не было людей, способных меня заметить. Человеческие глаза не предусмотрены для того, чтобы улавливать движение на таких больших скоростях, я больше скажу, даже не все приборы для этой цели хорошо подходят. Камеры? Один пшик, заметят разве что размытую тень и успокоятся на этом.
Но не всем так повезло, как мне. Скотт не так давно заимел себе лазерное зрение, и теперь вынужден был ходить в очках с красными стеклами, снимая их только в бою или на тренировке. Точнее, это даже были не стекла, а какие-то хитромудрые вещи, которые я даже запоминать не стал. Очки они и есть очки, тем более хорошо, если позволяют ему видеть без вреда для окружающих. И помимо него были еще некоторые... многие. Те, кто был бы счастлив избавиться от своих способностей раз и навсегда, те, кому способности не дают ничего, кроме боли - возможно, даже не напрямую. Профессор верил, что это не проклятие, а дар, он учил правильному обращению с тем, что было дано каждому из мутантов, и помогал направить энергию в необходимое русло. Это завораживало, вся его работа завораживала. Я ходил на некоторые его лекции от нечего делать, к другим преподавателям тоже ходил, но именно речь Профессора Ксавье вселяла в тебя уверенность, что все будет хорошо. Может быть, не сейчас, может быть, чуть позже, но - неизбежно. Мир повернется к мутантам, и сами мутанты перестанут отворачиваться друг от друга и от своих отражений. Когда-нибудь на земле наступит мир между людьми и мутантами, да, до этого еще многое нужно пройти и пережить, но ведь даже рабство существовало столько лет, а затем его отменили.
Да, я думал об этом. Даже когда тебя лично это не касается, даже когда ты не чувствуешь давление и осуждение общества на себе, это все равно неизбежно влияет на тебя. Травля мутантов, обвинение их во всех смертных грехах - нет, конечно, Апокалипсис тоже был мутантом, но постойте-ка, он ведь провел пять тысяч лет под землей и ничего не знал о толерантности нынешнего мира, а если даже и узнал, когда выкопался, то плевать на это хотел. И хмм, кто же его остановил, не другие ли мутанты? Что смогли бы сделать обычные люди с их оружием и солдатами против четверки почти всесильных мутантов и одного древнего существа, которое было настолько сильным, что умудрилось поймать момент моего бега и зацепить меня?
До этого момента я был всесильным. До этого момента я никогда не проигрывал. Я бы сказал, что вся моя жизнь раскололась на "до" и "после", но нет, она осталась настолько же цельной. Просто мир вокруг меня неуловимо изменился. В одну секунду он стал опасным и разрушительным - и это было странным чувством, я знал, что мир далеко не так добр и спокоен, как хотелось бы многим, но он так неожиданно стал опасным лично для меня. Я не знаю, что было больнее - сломанная нога или потрясение от этого неожиданного осознания. Сейчас я не оправился ни от того, ни от другого.
Вторую неделю я отбиваю костылями полы Школы для одаренных детей и чувствую, что начинаю потихоньку сходить с ума от медлительности - своей и окружающего мира. Я никогда ничего себе не ломал и не подозревал, насколько может растянуться залечивание ноги. Регенерация у меня была довольно быстрой, но срастить кость быстро как-то не получилось. Хэнк предупредил меня, чтобы я не использовал свои способности, но я был не дурак - бегать на костылях на сверхзвуковой это слишком даже для меня. Проще немного подождать и потом бегать как раньше, - думал я, а потом попал в капкан обыденной жизни и восстановления школы после взрыва. Общался с новыми друзьями, с членами новой, возрожденной команды Людей Икс, с Мистик, которая держалась сурово и изо всех сил пыталась сделать вид, что ей совсем не приятны такая известность и почитание среди юного поколения мутантов, с Профессором и... и с собственным отцом. Обычно мы неловко сталкивались в коридорах, я смеялся и махал костылем, дескать, проходи, я подождут. Не больше.
Когда команду Людей Икс решили возродить, Профессор сразу спросил у меня, не хочу ли я поучаствовать. Я хмыкнул, многозначительно посмотрев сначала на его коляску, потом свои костыли, и согласился. Сразу же. Меня не нужно было спрашивать второй раз - впервые в жизни мне предоставилась возможность быть полезным, а не тырить шоколадки в супермаркетах и играть в pacman, и я не собирался пропускать эту возможность. Да, Профессор был прав, когда говорил, что однажды мир повернется к нам. Но до тех пор мы должны как-то защищать себя от нападок людей. И себя, и других мутантов, которые не могут защитить себя сами.
Конечно, именно это было основной причиной, а совсем не то, что идея возрождения команды была предложена Эриком Леншерром.
Конечно, сейчас я не мог участвовать с ними в тренировках, и это в определенной степени огорчало. Во-первых, потому что мне придется вливаться в относительно сработанную команду позже, во-вторых, потому что они все смотрели на меня с одинаковым сожалением в глазах. Поддерживали, да, не давали думать об этом, иногда наоборот, смеялись, пытаясь помочь. Но каждый из них ставил себя на мое место, и они все каким-то удивительным образом понимали, что я чувствую. Чего я лишен.
А чувствовал я себя так, будто мне не ногу сломали, а что-то внутри. Надломили и оставили таким, не целым, но и не сломанным окончательно, и теперь даже двинуться страшно, сместить, самостоятельно доломать это неназываемое нечто. Я не был приспособлен к жизни на такой скорости, и она отравляла меня.
Я проводил ребят до тренировочного зала, попросил у Скотта Нинтендо и похромал в свою комнату, планируя провести вечер в попытке побить рекорд Саммерса и заедать неудачи вафлями, которые мне притаскивал Курт. Я бы с удовольствием закинул костыли куда подальше, но в первое же утро здесь мне пришлось скакать на одной ноге, чтобы собрать их, потому что дотянуться до них с постели не вышло от слова совсем. Так что я просто положил их под кровать, открыл пачку Eggos и включил игрушку.
Я не знаю, сколько времени прошло, когда я услышал звук открывающейся двери. Тренировка, вроде бы, еще не должна была кончиться, какие-то другие ученики ко мне не заходили, это мог быть разве что Профессор, но его можно узнать безошибочно.
- Закрой дверь только. Не люблю открытые двери, - заявил я, не отрываясь от консольки. А потом поднял глаза и увидел Эрика Леншерра.
В моей комнате. Охренеть можно.
Он поднимает руку и замок [очевидно металлический] закрывается сам. Этот щелчок вызывает какое-то не слишком приятное чувство внизу живота, я неуверенно ерзаю, поднимаю руку, в которой все еще зажата консолька, улыбаюсь неуверенно, дескать, смотри, чем я тут занят, потому и не особо расстроен.
Странным образом отзывается еще и мысль о том, что он заметил мое состояние и, возможно, замечал его на протяжении всего того времени, что мы оба находились в Школе. Я не спрашивал его, почему он все еще здесь, мало того, что это звучало бы странно, так еще он мог услышать в этой фразе намек на то, что я не хочу его здесь видеть - и, возможно, многие. Это было неправдой. Пускай он совершал ошибки, но Апокалипсис застал его врасплох, он всех заставал врасплох, давал всесилие без выбора, давал направление отчаявшимся. Ороро признавалась мне, что хотела быть героиней. А еще, что не хотела жить в бараке и выживать, воруя на рынках. Отец... Эрик потерял всю свою семью так глупо, что представить себе ситуацию хуже было невозможно. Я не знал, какие причины были у остальных, но был уверен, что они были не лучше. Никто не винил их - ни одного из несложившихся Всадников, их приняли, им дали кров и новую цель, а главное - возможность выбора. Здесь никто никого не держал насильно. И все же они остались. И Эрик Леншерр, более известный всему миру как Магнето, остался тоже.
- Меня нервируют медленные люди, - отвечаю я и нелепо смеюсь, пожимая плечами. Здесь нормально не ответишь, изливать ему душу я не собираюсь. Хотя может быть и хотелось, может быть, я полжизни провел, думая о том, что было бы, если бы он остался с матерью, если бы мог воспитывать меня - и Лорну. Но надеждами я себя не тешу, сейчас уже слишком поздно, и начинать первый же нормальный разговор в нормальных обстоятельствах с внезапных откровений было бы очень глупо. - И я не то имел ввиду, когда просил закрыть дверь. Не хочешь, чтобы у тебя были свидетели?
Он подходит ближе, буквально подзывает к себе стул - легким, ненавязчивым движением, совершенно естественным. Это было мне знакомо, это было движение человека, привыкшего к своим силам и принявшего их - я сам был таким, и это отличало нас от большинства людей, которые находились здесь. Но вместо того, чтобы обрадоваться хотя бы единственной вещи, связывающей нас, я задаю себе вопрос - что он, собственно говоря, здесь делает?
На какой-то момент меня накрывает волной липкого страха, что Профессор рассказал ему все. Я не просил Мистик говорить всем подряд, что Магнето - мой отец, но она, похоже, решила воспользоваться этой информацией самостоятельно. Конечно, Профессор чуть ли не самым первым узнал. Он не подталкивал меня на контакт с ним, но вполне мог рассказать ему сам.
Я даже не смог бы объяснить, чего именно я боюсь. Страхов было много, все они заключались во фразе "что, если он узнает". Что, если он узнает, что его семья все еще здесь? Что, если он узнает, что у него все еще есть шанс сделать все правильно, несмотря даже на то, сколько времени прошло - никогда не будет слишком поздно. Что, если он отвернется от меня, что если не захочет даже говорить на эту тему, что, если объявит меня ошибкой или что-то в этом роде. Можно обманывать себя, что мы совершенно незнакомы и что его мнение не должно и ломаного гроша для меня стоить, но оно стоило. Все эти десять лет я изучал его и его историю, еле сдерживаясь, чтобы не попытаться найти. Сдержаться не вышло. Нашел. Увидел, как он счастлив со своей новой семьей и, вроде бы, смирился с тем, что мне в его жизни не будет места никогда. А теперь посмотрите на нас, посмотрите на двоих отчаявшихся и потерявших все людей, которые смотрят друг другу в глаза, и если бы они понимали, что могут отныне держаться друг за друга, потому что никогда - никогда - друг друга не отпустят.
Это было моей личной утопией. Я - был готов держать. Я - не отпустил бы. Я ничего не знал о том, что сделал бы в такой ситуации Магнето.
Мой отец.
Он хочет осмотреть мою ногу, в этом действии не то, чтобы есть какой-то смысл - я в этой школе не то, чтобы праздно шатаюсь, меня как-никак лечат, следят за моим состоянием, помогают по мере сил. Но если он хочет - почему нет, собственно, кто я такой, чтобы запрещать ему...
что?
Чувствовать себя нужным? Проявлять заботу? Выполнять чью-то негласную просьбу, пытаться заговорить с собственным сыном?
Меня страшит неведение, я понятия не имею, знает он или нет. В теории, Профессор в любой момент может позвать его к себе для разговора и рассказать все как на духу. В случае, если он уже этого не сделал.
Я неловко дергаю головой, отвожу взгляд и говорю "да, конечно, почему бы и нет," и пытаюсь сделать вид, что мне совершенно безразлично, что он там делает. Холодные пальцы проходятся по коже, и я ощущаю это острее, чем все обычные прикосновения, и ловлю себя на том, что внимательно наблюдаю за каждым движением его пальцем по поврежденной части. И даже не замечаю, что в другую руку ему прилетают ножницы.
- Я... - неожиданно хрипло отвечаю я и чуть откашливаюсь, когда ножницы начинают резать гипс. Чужие каракули, цветные рисунки и подписи, под которым почти не видно его настоящей белизны, крошатся в руку Эрика, и я не выдерживаю. - - Гипс, вроде, нужен для того, чтобы кость правильно срасталась? Или Хэнк сказал, что я могу обойтись и без его помощи? Если честно, я был бы очень рад, скакать на костылях мне надоело, но не так сильно, как ходить с постоянно выпрямленной ногой. Тут и в кресле нормально не сядешь, и ночью я от нее постоянно просыпаюсь.
Ладно. Он же сказал, что хочет посмотреть - пускай. Может быть, скажет что-нибудь новое из того, что не мог сказать Маккой. Может быть, сколько мне еще придется ждать, прежде чем нога полностью заживет, что-нибудь об особенностях способности или чем-то таком.
Осознание, что он знает меня захлестывает волнами, дает время, чтобы вдохнуть, но не больше. Пускай он не знает, что я его сын, но он знает, кто я, что я из себя представляю, знает мои способности и вроде бы как симпатизирует - по крайней мере, гримасы отвращения, направленной в мою сторону, я у него не замечал, этим и жил. Мне нравилась идея того, что я просто отвлеченно нравлюсь ему, вне зависимости от того, его я сын или чей-нибудь еще. Это было приятно.
Но его близость все еще пугала. До всей этой заварушки я встречался с ним только один раз, когда вытаскивал из тюрьмы, когда еще не знал, кто он - кто он мне. После - еще несколько раз, и обо всех он не знает, тогда я собирался действительно прийти к нему и однажды все сказать - но так и не собрался. А потом Польша и новая семья, здесь уже совсем не до меня было. И теперь - вот. Его пальцы на моей сломанной ноге, его забота по отношению ко мне - все это путает. И пугает.
- Мне не... - господи боже, что же ты делаешь, убери, пожалуйста, свои пальцы, дай мне думать связно, а не обрывочными мыслями, которые крутятся почему-то именно вокруг того, что ты меня касаешься, Эрик, отец, черт, пожалуйста.
Я встряхиваю головой, я не даю паузе затянуться дольше секунды и насмешливо улыбаюсь, откладываю, наконец, Нинтендо на прикроватную тумбочку, вытираю вспотевшую руку об одеяло, и пожимаю плечами.
- Честное слово, чувак, я не знаю, что он имел ввиду. Я просто гнию здесь и жду, когда она, наконец, срастется, чтобы тренироваться вместе со всеми, - почему я жду от него одобрения, почему я жду, что он что-нибудь скажет в ответ на мое участие в команде Людей Икс, я ведь прожил всю жизнь без его одобрений, и столько же прожил бы, и всю свою жизнь прожил, но нет, теперь мне смертельно необходимо услышать одобрение, понимание, доказательство того, что я сделал все правильно. Почему все так? Почему я понимаю, что мне должно быть наплевать и что он может вообще никак на это не отреагировать, но при этом так сильно жду его ответа именно на это?
- Почему ты остался? Здесь, в школе, - спустя недолгое время спрашиваю я. Я не удивлюсь, если он не ответит, не удивлюсь даже если он сам для себя не может сформулировать ответ на этот вопрос. Или не хочет. Но мне все равно интересно, что он скажет. Он ведь и сам наверняка думал об этом, проходя по коридорам мимо многочисленных учеником, среди которых не было ни одного немутанта. "Что я здесь делаю? Почему я остался?" - разве эти вопросы не звучали в его голове? Разве не звучат они время от времени в моей, даже несмотря на то, что меня окружают люди, которые приняли меня полностью - а может быть, именно из-за них?

Школа Профессора была удивительным местом что для людей, что для мутантов. Очевидно, почему она казалась удивительной для людей - эдакий аналог Хогвартса в настоящем мире, место, где нет обычных людей, место, где вместе с географией и историей тебя учат сдерживать или правильно использовать своим способности. Но для мутантов Школа тоже была чем-то намного большим, чем учебное заведение. Это было местом, где каждый мог чувствовать себя спокойно и свободно, это было местом, где каждый мог бы тебя понять - они все сталкивались с теми же проблемами, что и у тебя, они все объединены, и ты вместе с ними. Я был уверен, что каждый мутант это ощущает, даже в тот момент, когда переходит порог. Единение.
Эрик тоже это чувствовал, в этом я был уверен. Может быть, именно это претило ему, может быть, именно это было ключевой нотой в общей мелодии постоянных прощаний - Чарльзу Ксавье удалось создать место, в котором комфортно всем, и Эрика Леншерра это нервировало. Это было не то, чего он хотел, не то, к чему он стремился, и, скорее всего, именно ощущение тепла и спокойствия, которое стойко держалось в этом месте, раздражало его. В месте, которое ты покидаешь, не должно быть настолько хорошо.
Общая картина выглядела примерно так: ему было здесь некомфортно потому что он сам выбрал это. Ему удобнее было противиться Школе ради своих целей, он сам выбрал чувствовать лишним среди учеников и преподавателей, среди людей, с которыми у него так мало общего. Может быть, в этом он был прав. Но это также значило и другое: я задал ему вопрос о том, почему он остался, но не спросил, уйдет ли он. Потому что это было очевидно примерно так же, как то, что вода мокрая. Конечно же, уйдет, это же Эрик Леншерр. И даже то, что он в кои-то веки понял то, что пыталась втемяшить ему в голову Мистик, пока он был занят разрушением буквально всех зданий на планете, не меняло этого факта.
Он говорит о том, что я делаю все неправильно, и мне бы на это месте приподнять брови недоуменно, хмыкнуть что-то вроде "лечишь ты так же хорошо, как и убеждаешь?", или "ты уверен, что знаешь лучше Хэнка?", но в его голосе нет ни намека на поучение. Простая констатация факта: вот есть Питер, у него сломана нога, она долго не заживает, потому что он не соблюдает все правила. Я не знал, как реагировать на такое, это было поразительно странно, поэтому я просто промолчал, напряженно наблюдая за всем, что он делает. Может быть, он действительно был прав - в конце концов, никогда ничего не ломавший себе я понятия не имел ни о каких правилах поведения со сломанными конечностями. Нет, Маккой, конечно, говорил мне что-то, но в основном это были попытки удержать меня от применения способностей, даже для того, чтобы побыстрее двигаться на костылях.
Легким движением руки он подтаскивает к себе плед, лежавший в дальнем углу комнаты. Плед плывет по тихой комнате, издавая устрашающее шуршение, напоминая сразу обо всех детских страшилках, в первую очередь почему-то именно о самых дурацких. В черном-черном городе на черной-черной улице... Потом, правда, оказывается, что жизнь намного страшнее всех страшилок, вместе взятых, а черный цвет плох только там, где он не был предусмотрен. Да и то, не всегда.
И только темнота по-прежнему остается страшной. Лорна в детстве очень боялась оставаться в темноте, приходилось включать ей ночник и уверять в том, что если что-то случится, я прибегу так быстро, как смогу - в этом не оставалось сомнений даже у мамы, которая недовольно хмыкала в ответ на мои слова о том, чтобы она оставила ночник в покое и даже не думала выключать. Я никогда не скрывал свои способности ни от сестры, ни от матери, я даже не думал о такой возможности. Для чего? В конце концов, моя способность делает жизнь намного легче, причем не только мне, но и всем вокруг. Мне до сих пор не верилось, что кто-то живет в других условиях, что кто-то может бояться открывать свои способности другим, что из-за этого могут возникнуть проблемы - из-за чего? Из-за того, каким человек родился? Нет, ну серьезно, он же не выбирал себе до рождения, каким будет. Сидит такой ребенок в животе мамки и думает "хмм, суперскорость или телекинез? или может обычным родиться?". Это не чей-то выбор, это просто то, кем мы являемся, почему у кого-то голубые глаза, а у кого-то карие. Ни тот, ни другой не выбирал себе этого. И странно было обвинять в этом мутантов.
Но если реальность была такой, с ней приходилось мириться - и приходилось что-то делать с этим. Конечно, я, как и многие, верил словам Профессора о том, что когда-нибудь мир изменится к лучшему, и люди и мутанты будут жить в мире, но до этого мира еще нужно было как-то дожить, а чтобы выжить, приходилось защищаться.
- Защищать, - негромко говорю я. - Мы должны их защищать - ведь для этого изначально была основана команда?
Я не был сторонником революций. История ясно показывала, что во время революции люди воевали, фактически, против своих же, для несогласия там всегда было слишком много смерти, слишком много крови. То же самое можно было провести более мирным путем - постепенно внедряя новые мысли, проводя реформы. Именно это и было главной целью, а Люди Икс должны стать защитниками отверженных - но не идти войной на правительство, как этого хотел Магнето.
И все же, его радует идея возрождения команды, несмотря ни на что. Как будто это было его личной заслугой, как будто Ксавье, наконец, поддался его уговорам - но ведь это было не так. Просто мир неожиданно напомнил всем нам о том, каким он на самом деле является, и о том, что даже в современности иногда приходится защищаться, чтобы выжить. Люди Икс были необходимостью, без которой все были бы рады обойтись. Насколько лучше был бы мир, в котором даже не возникло бы мысли о том, что нужно от кого-то защищаться. Но, возможно, Профессор был прав. Возможно, такое будущее действительно не за горами.
Я слышу в его голосе одобрение, и даже знание того, что он одобряет по большей части саму идею существования команды, не освобождает меня от внутренней радости. Черт возьми, он смотрит на меня, он знает, что я включен в эту команду, и он всецело это одобряет - я в этих умозаключениях фигурирую не больше, чем одна из безликих пешек, которые можно заменить, но все же. Все же.
Если принять его фразу за истину, можно докатиться до совершенно невообразимых идей. Я не так уж многого в своей жизни желал, как правило, желания мои осуществлялись, даже не успевая облачиться в слова, и касались по большей части чего-то материального, что с таким послужным списком я мог совершить грандиозного? Впрочем, даже если повернуть идею в сторону желания найти отца, лучше не становилось. В любом из имеющихся случаев.
Фраза была непереводимая, фраза была странная, колкая, цепляющая сразу множество мыслей изнутри, для себя я решил, что он остался в школе только потому что еще не знал, куда ему отправиться дальше. Его дом был разрушен, семья - убита, но оставаться здесь он не собирался. Так забавно, учитывая, что жизнь постоянно разворачивает его на путь, который ведет сюда, и Мистик, которая говорила о семье, имела ввиду явно не меня, как мне хотелось бы, но всех знакомых Эрику мутантов, людей, которые готовы были простить ему все грехи и принять обратно. Людей, которые никогда не поворачивались спиной, людей, которых он сам раз за разом оставлял. Он снова уйдет, это очевидно, это даже вслух не стоило говорить, потому что таков уж Эрик Леншерр, постоянно уходит из мест, которые могли бы быть наиболее комфортными для него, от людей, которые всегда готовы принять его, сворачивается на самом неудобном углу земли и сворачивается в клубок, как еж. И это в лучшем случае. В худшем он пытается превратить в неудобный угол земли вообще всю землю.
Я тряхнул головой, убирая лезущие в глаза волосы, и приподнялся, поправляя подушку под собой, чтобы было удобнее сидеть. С выпрямленными ногами этот фокус получился не особенно хорошо, но валяться, глядя на отца снизу вверх, мне уже надоело, да и чувствовал я себя при этом до отвратительного болезненно, как будто не ногу сломал, а жизнь. Себе.
Спасибо, что вообще жив остался - мне иногда в кошмарах приходит тот момент, когда чужая рука забралась мне в волосы и дернула назад, открывая шею летящему вперед фиолетовому клинку. Все могло закончиться там, по крайней мере, для меня, если бы не Мистик. И если бы не отец.
Он ведь сам сказал, что предал своих друзей, свою семью, когда пошел с Апокалипсисом. Тогда казалось, что в этих словах было что-то еще, что-то вроде сожаления о том, что он их оставил, но на самом деле нет. Эрик Леншерр всегда шел своим, особенным путем, даже не задумываясь о том, что можно идти вместе со всеми, не оставляя никого позади.
Но если бы Апокалипсис не был настолько жестоким, если бы он проявил больше лояльности к мутантам, пусть и тем, кто пытался его остановить - пришел бы он тогда на помощь?
Об этом, наверное, не стоило задумываться никогда. Или, по крайней мере, не в ближайшую вечность.
О чем мне еще противопоказано думать - это о прикосновениях. Они сбивают с толку, мешают мысли в единый спутанный клубок, разобрать который не представляется возможным. Он проводит пальцами вдоль ноги, медленно разминает успевшие застояться мысли, и я ловлю себя на том, что не просто не отвечаю ему - не дышу уже полминуты. Это странно. Это так поразительно странно, что не думать ни о чем другом просто не получается, пониженная чувствительность в этом деле совсем не помогает, как будто ее и не было никогда, как будто не я с самого детства щеголял царапинами и синяками по всему телу, которые заживали в течение максимум пары дней - потому что бьешься и не замечаешь этого совершенно. Дело было даже не в самих прикосновениях, а в том, кто это делал. Эрик Леншерр был для меня не просто мутантом, даже не просто всемирно известным мутантов благодаря своим косякам. Он был человеком, с которым я мечтал встретиться задолго до того, как узнал, кто он такой. Он был тем, с кем я надеялся хотя бы поговорить, хотя бы раз в своей жизни - и вот он здесь. Сидит на моей постели и пытается помочь, раз уж Чарльз сказал, только вот представление о помощи у него катастрофически странное. Но я абсолютно готов с этим мириться.
- Они в порядке, - наконец, говорю я, умоляя о том, чтобы он не начал расспрашивать. Та вымученная фраза, которую я бросил в него сквозь магнитное поле, стоя вместе с Мистик и буквально чувствуя, как уходит время, отведенное нам для спасения Профессора, была до невероятия глупой. Я должен был сказать ему еще тогда, но я не смог - горло перехватило спазмом, страх сковал внутренности. Сказать Магнето, что я его сын? Да вы серьезно, что ли? Сейчас, в пылу битвы за Землю с каким-то только выкопавшемся ископаемым, которое строит из себя невесть что? Нет, не время.
Когда наступит это время, я еще не решил.
Я ерзаю, пытаясь при этом вообще никак не двигать ногами и не мешать, пытаясь хотя бы немного успокоиться, потому что замороженные внутренности - это такое себе ощущение, да и вообще, они хороши только в холодильнике и отдельно от тела, желательно, свиного или еще какого. Из ливера потом колбасу делают, которую я терпеть не могу, она даже на запах мерзкая, пожалуйста, успокойся.
- А ты как думал, - хмыкаю я, завороженно наблюдая за тем, что он делает. - И ведь казалось бы, какая-то нога несчастная,
а я тут уже две недели круговертю, чтобы добраться до тренировочного зала, уходит двадцать три минуты на костылях - я засекал. За долю секунды может произойти так много, а тут минуты. Двадцать три!
Двадцать три минуты - урок успевает кончиться, ученики высыпаются на коридоры из открытых дверей кабинетов как конфеты из кармана, яркие и шумные, приходится лавировать между ними, здороваться и улыбаться, пытаться удержаться на костылях и отказываться от помощи - я что, несамостоятельный такой, куда мне нужно не доберусь? Двадцать три минуты разделяют расстояние, которое я преодолел бы за мгновение, которое никто из людей не смог бы поймать. Этого слишком много. Это слишком медленно.
Слишком медленно двигаются его пальцы по разгоряченной коже, мышцы устало и благодарно ноют, дополняя и без того нестройный хор внутренностей и неожиданно распухшей головы. Я прикрываю глаза, откидываясь на подушку сильнее, и позволяю себе просто насладиться моментом - дрейфуя на скомканных, неоформленных мыслях, теряясь в них. Потом я, может быть, исколю себе все пальцы, пытаясь понять, что откуда идет, но пока у меня нет совершенно никакого желания разбираться ни в чем.
Из дремы меня вытаскивает голос Эрика и ощущение веса на своих коленях - я открываю глаза и вижу его неожиданно ближе, тяжело сглатываю и понимаю, что многое бы отдал, только бы сейчас его обнять - вот прямо сейчас, на моей кровати, с этой дурацкой сломанной ногой и его попыткой позаботиться о совершенно чужом человеке. Я думаю о том, как многое мы пропустили, как все могло бы сложиться иначе, останься он. Тогда я бы стал совсем другим, но для этого было необходимо, чтобы совсем другим был он. Изначально. Потому что он всегда уходит из тех мест, где ему было комфортно.
- Она не могла добраться до тебя самостоятельно, - говорю я и уже в процессе понимаю, что он не слишком-то мне верит. Нет, конечно, добраться она бы смогла, но это заняло бы слишком много времени, раз ты вообразил себя птицей парящей - я сэкономил нам много времени. - Так что я просто немного помог ей. Не мог оставаться в стороне во всем этом... - я махнул рукой, пытаясь оформить в слова все то, что видел тогда: кровь, боль, разрушения. И страх, который съедал изнутри, я, кажется, так до сих пор и не осознал в полной мере, что тогда разговор шел обо всей Земле разом, слишком странно было мыслить такими объемами. - Безумии.
Что заставило меня вообще отправиться туда? Почему именно я, из всех мутантов с семьями, которые беспокоились за них, именно я оказался на месте, и именно я теперь был в команде Людей Икс. Я ведь всего лишь отправился искать отца - даже не то, чтобы отца, изначально я собирался предупредить Профессора о том, что произошло, о том, что в этом замешан его лучший друг - и не успел, все завертелось, и я больше не мог остановиться. Ураган событий подхватил меня и понес за собой, не давая передышки, не давая времени остановиться и подумать, что я здесь, собственно, делаю, что я скажу отцу, когда мы с Мистик доберемся. Для меня вообще стало неожиданностью его обращение, я не был уверен, помнит ли он меня вообще, в конце концов, столько времени прошло. Да и что я мог ему сказать, когда Мистик так уверенно говорила про семью? Что я тоже - его семья? Да какая к черту семья, когда мне уже двадцать три, а мой отец по-прежнему не знает о том, что у него есть сын.

Мне вообще не следовало думать об этом, не следовало вспоминать. За всю мою относительно спокойную жизнь не происходило практически ничего  - жизнь была скучной и полной попыток хоть как-то ее развеселить. Пока Лорна изо всех сил строила из себя примерную дочь (лет эдак до 14), я только и делал что шатался по округе (во всему миру, если быть совсем уж честным), клептоманил и коллекционировал различные вещи, чтобы пасхалочками раскидывать их по самым разным местам земного шара. Даже подумывал кинуть клич в интернет и посмотреть, как быстро люди из разных точек Земли их соберут, но как-то руки не дошли. Хотя идея интересная.
Ну да, хорошо, когда ко мне в дом ворвались Профессор, Хэнк и еще какой-то парень с просьбой вытащить их друга из Пентагона, это порвало мне весь шаблон. Конечно, я согласился, я тогда был готов на все, лишь бы на стенку не лезть от скуки, поедая печенье и шоколад тоннами для восполнения энергии, которая тратилась впустую на пробежки туда-сюда, это может со стороны казалось, что у меня был какой-то выбор, но когда к тебе приходят три подозрительных мужика с не менее подозрительной просьбой, а тебе только девятнадцать и внутри кипит желание сделать хоть что-нибудь, ты особо не раздумываешь. Я и не раздумывал.
Это только потом я узнал, что человек, которого я вытащил, на самом деле был моим отцом - такое себе событие, если бы я узнал раньше... Собственно, вряд ли что-нибудь изменилось бы. Я не мог сейчас сказать, сообщил бы я ему тогда или нет, я бы, конечно, мог отбрехаться, что времени не было, но мне всегда было как-то фиолетово на время, захотел бы - сказал бы. Если бы все было так же просто сейчас, и я не смотрел на Эрика со сложным выражением лица, пока он пытается понять, зачем Профессор послал его сюда, к какому-то левому парню, который пострадал от Апокалипсиса. Ну да, пострадал, но сам Ксавье пострадал куда сильнее, у него вон, голова лысая и кошмары по ночам снятся. Он думает, что никто не знает, да я бы и не знал об этом, если бы не попытки спастись от своих. Хорошо, что он мысли мои читать не может - слишком быстрые для него. Иначе было бы как-то неловко.
Неловко - то, что Эрик наклоняется еще, его руки оказываются на моих бедрах и... да. Неловко. Очень, очень, черт возьми, неловкая ситуация и неловкое положение, и у меня уже голова кружится от всего этого, я был бы очень признателен, если бы он перестал делать все... все то, что делает, и отправился восвояси, дав мне возможность хотя бы выдохнуть. Но с другой стороны я понимаю, что этот разговор, скорее всего, будет последним перед каким-то долгим периодом, который, несомненно, наступит. В любом случае. Эрик отправится по своим делам, я останусь здесь и буду спасать мир/мутантов (нужное подчеркнуть). Чем займется он? Скорее всего, тем же, чем и раньше - попытками поставить мутантов во главу угла. Я не разделял его идей и сомневался, что смогу их когда-нибудь понять, но если уж ему так хочется, если уж он так активно верит в идею превосходства мутантов - и если уж никому не удается его переубедить. Какого черта. Пускай делает то, что считает должным.
Я немного отклоняюсь назад, пытаясь хотя бы немного увеличить расстояние между нами, но получается плохо - за спиной только подушка и стенка, сквозь нее я, в отличие от некоторых учеников этой школы, проваливаться не умею. Из-за невозможности ускориться мир вокруг и так кажется медленным, но сейчас время само как будто замирает, оставляя меня барахтаться во всем этом, как мухе в кленовом сиропе. Еще немного - и я стану мушкой в янтаре, застрявшей в вечности и неспособной двигаться - мысли у меня сейчас тягучие и медленные, кажется, что даже Профессор смог бы сейчас их прочесть.
Но нет. Лучше не нужно, потому что я и сам стараюсь их прогонять как можно быстрее, не то, чтобы не читая, не касаясь, не разворачивая из яркой обертки, потому что я точно знаю, что там написано, и я не хочу принимать в этом никакого участия хотя бы потому что это неправильно и это вообще не то, чего я на самом деле хочу. Происходящее сводит меня с ума, все эти две недели костылей и длиннейших минут поворачивают голову набекрень. Только и всего.
Но я умею обращаться со своими способностями - она подчиняется мне полностью, и я слабо понимаю, каково это - не быть способным на такое. Я ускоряюсь только когда сам этого хочу, ни больше, ни меньше, Эрик об этом прекрасно знает, значит он имеет ввиду что-то другое. Но что? Я ведь действительно не мог сейчас бегать, разве что свистнуть из-под носа у Скотта чашку, которая на столе стоит, но не больше. Я не идиот, чтобы на сверхскорости на костылях скакать - еще свалюсь где-нибудь и доломаю себе только начавшую срастаться ногу. Как только она заживет окончательно, я вернусь в колею. Ходить обычным шагом для слабаков, когда ты можешь за пару секунд обогнуть весь земной шар, зачем тратить двадцать три минуты на то, чтобы добраться до места, которое находится так близко от тебя. Я по-прежнему не понимал, что он пытается мне сказать, хотя изо всех сил старался вникнуть. К чему он вообще ведет? Что значит, сила в применении? Я ускорялся тогда, когда мне это было нужно и тогда, когда я сам этого хотел, я не мог представить себя без этой способности - точнее, не мог до того момента, пока мне ногу не сломали. Профессор был прав, говоря, что наши способности - это часть нас самих. В какой-то степени, они отображение нас, ну или наоборот, они влияют на нас определенным образом, это уж кому как больше нравится думать. Я был самой скоростью и никогда не гнушался этого - зачем мне ходить обычным шагом, когда я знаю, как много от этого теряю? Почему-то он не жаловался, когда я вытаскивал его из тюрьмы.
Запоздало я вспомнил, что тогда он тоже не мог пользоваться своей способностью. Запертый в месте без металла, он был абсолютно беспомощен - собственно говоря, это было довольно логично, поскольку он был преступником, и никто не собирался давать ему сбежать. Но все же. Сейчас я мог понять его отчаяние - конечно, в довольно слабой степени, но все же. Ты не чувствуешь себя собой, находясь в отрыве от своих способностей, ты чувствуешь себя намного более больным, чем если бы ты просто заболел. Это неизменно влияет на тебя изнутри, подтачивает и сводит с ума. Меня так точно, у меня голова от медлительности разрывалась.
- Не так уж много, - усмехнулся я в ответ на вопрос о взрыве. Взрыв происходит в какую-то несчастную долю секунды, и пока она шла, я успел вытащить буквально всех, включая собаку и пиццу - последняя, правда, оказалась во мне раньше, чем я покинул разваливающееся здание, но это ведь не имеет особо значения. Правда, было бы хорошо, если бы я подоспел немногим раньше, и Скотту бы не пришлось сейчас оплакивать брата. Такое бывает. С этим ничего не поделаешь, я не всегда успеваю вовремя.
Я говорю себе, что не знал об этом, что все случилось так, как случилось, но нет же, меня же хлебом не корми, дай себя повинить. И Скотт, и остальные, и даже Профессор говорят, что в этом моей вины нет, откуда было знать - кому угодно - что этот взрыв вообще произойдет, чудо вообще, что я пришел туда именно в этот момент, а не позже, не когда на месте школы были уже развалины, и спасать было бы просто некого. Я понимаю, я все это прекрасно понимаю, но моя альтернативная логика не исключает этим чувство вины. Если бы я пришел немного раньше, все было бы по-другому.
Он наклоняется еще ближе, не давая ни единого шанса на побег, говорит что-то - у меня гул в ушах, я почти не слышу того, что он говорит, и сердце совершенно не на месте, когда Эрик Леншерр убирает волосы с моего лба и стучит по нему пальцами. Так, эй, стоп, какого хрена? И откуда он знает про кексы?..
Нет, я там тоже особо не скрывался, смысла никакого не было, но тем не менее. Если бы он это кому-то другому сказал, образ великого Магнето был бы разрушен в секунду, но то я, я видел его и знаю, каким он может быть - и сердце действительно разрывает мыслью о том, что он мой отец, что он мог бы действительно быть моим отцом, даже несмотря на то, что воспитывать и поучать меня уже слишком поздно. Я посмеиваюсь и качаю головой, ну подумаешь, кексы какие-то, в этом ведь нет ничего страшного. Другое дело, что при нем я использовал свою способность в других случаях, в других обстоятельствах. Ладно, с Апокалипсисом это было несколько опрометчиво,
как он сумел поймать меня? каким образом это вообще оказалось возможно?
но это было единственный раз, я был на эмоциях, вообще все были на эмоциях, Мистик он вообще чуть не задушил. Упрекать меня в том, что я нерационально использую свои способности - вообще упрекать человека, который тебя из тюрьмы благодаря этим способностям вытащил, вообще немного глупо. Очень, если честно. Или...
Стоп. Скорее всего, он просто не помнит меня - еще бы, столько времени прошло, столько событий. Подумаешь, какой-то парнишка помог выбраться, подумаешь, без него ты бы до сих пор гнил в этой тюрьме, ну ничего страшного, ну бывает. Действительно. В этом нет ничьей вины, это для меня было переломным моментом - во многих смыслах, но не для Магнето.
- Я никогда ничего себе не ломал, - говорю я, стоит ему отклониться. - Я отлично знаю, как работают мои способности, знаешь, я вообще-то с ними всю жизнь живу. И даже если мне захочется сбегать к какому-то водопаду, проблем с этим у меня не возникнет ровно никаких, это вообще случайность, что все так получилось. Если ты не помнишь, мы боролись против хмыря, которому тысяч пять лет было, и который поднаторел в усилении способностей. Даже у тебя не получилось противостоять ему в одиночку, нет ничего удивительного в том, что он умудрился меня поймать.
И мне бы сейчас остановиться, но я делаю глубокий вдох и смотрю ему в глаза - я по-прежнему не понимаю, было это подначиванием или упреком, или еще чем-то, но ничто не дает ему права так говорить о моих способностях - даже то, что он мой отец. Он не знает, каково мне сейчас, потому что любые способности можно как-то соединить в один кластер, как чтение мыслей, например, или управление чем-то, на этом празднике классификаций я стоял отдельно, потому что никто никогда не смог бы понять, что значит жить по другому времени. Дело было даже не в том, могу я бегать или нет, и даже не в кексах или чем-то в этом роде. Мой мозг действительно работал слишком быстро, именно поэтому Ксавье не мог читать мои мысли, и жить в нормальном времени, двигаться на нормальной скорости было мучением для меня. Это наводило не просто скуку, а смертельную тоску, которая, в свою очередь, медленно превращалась в депрессию. Хорошо, что через пару дней это уже кончится, я сомневался, смогу ли вытерпеть еще хотя бы неделю в таком темпе.