[status]госпитальер[/status][icon]http://s3.uploads.ru/CxQH0.png[/icon][sign][/sign][lz]<center><b><a href="ссылка на анкету или вики" class="link3";>Каллен Резерфорд</a></b> ³¹<br>признанный конвентуальный капеллан справедливости Мальтийского Ордена<br><center>[/lz]Карта складывается по линиям сгиба, и уходит во внутренний карман куртки. Слишком яркое солнце бьет в глаза, зажигается короткой искрой в капле воды на стенке пластиковой бутылки – отец Резерфорд не отказался бы глотнуть и сам, но попросить поделиться ему сейчас и в - голову не приходит. Он прикрывает глаза, словно устав от солнца, и медленно прислушивается к собственным ощущениям. К тому, что окружает его – мертвая тишина мертвого острова, с негромким рокотом близкого моря, и посвистом ветра в развалинах.
«Зюйд-вест», - шум ветра теряется в звуках шагов, в хрусте обломков штукатурки, камня и дерева. Там и сям встречаются остатки старых надписей, еще военных времен. Живая история высится кругом них, неподвижная и мертвая. Следами колючей проволоки, полустертой свастикой – итальянские фашисты также использовали Лазаретто. Скалится белыми, выбеленными клыками собачий череп, другой, третий, и ветер треплет приставшие к ним клочки шерсти, словно короткую травку. Кстати говоря, о ней – пробивается яркой весенней зеленью сквозь полукружья ребер. Святой отец не присматривается, но кажется, что не все скелеты здесь собачьи.
«А ты ожидал чего-то иного?» - справедливо усмехается что-то внутри. Не напрасно тот усач на КПП заговорил о «чумных жмуриках», - рука снова вздрагивает, тянется осенить крестным знамением. Резерфорд невольно замедляет шаг. В знак уважения? Или же из странного ощущения, что касается волос на затылке, заставляя их вставать дыбом?
«Столько смертей», - безмятежность солнечного дня убийственно контрастирует с тем, что когда-то творилось на Лазаретто. Но остров тих теперь – спокоен, словно кладбище, и, понимая, что ступает по редкость огромному кладбищу сейчас, на протяжении всего пути до бараков отец Резерфорд шепчет про себя заупокойную молитву. И Господь словно слышит ее – молитву, и не только ее, но и своего верного слугу, ибо просветом среди обгоревших развалин видится зеленая стена плюща.
Лара обрывает листья решительно, но Каллен ей не препятствует – успел разглядеть, что плющ не ядовитый. А то голыми руками за такой хвататься – рискованно, все же, и все их исследования могли закончиться, не успев начаться. Тяжелая деревянная дверь скрипит, поддаваясь под совместными усилиями, роняя остатки проржавевших полос, набитых поверх – и отворяется.
Боковой вход в часовенный придел? Это Господь поистине, услышал молитвы отца Резерфорда, пускай и были, по сути, заупокойными.
Внутренность старой лазаретной часовни, в сущности, ничего особенного собой не представляет. Заброшенная, как и все здесь, с ликами святых на стенах, с проросшими сверху сорняками, уже зазеленевшими в скудно пробивающихся сюда сверху солнечных лучах – крыша давно провалилась, но с годами на нее успело нанести изрядно песка и мусора. Но отчего-то часовня кажется отцу Резерфорду едва ли не единственным местом на этом проклятом острове, в котором он чувствует себя… спокойно?
«Умиротворенно», - и даже то, что помещение невелико, нисколько не мешает. Хотя… это он уже наловчился, чтобы не мешало подобное. Иначе, право, это ведь даже в вагон метро не войти.
Его спутница словоохотлива, и в голосе ее проскальзывает нервозность. Каллен же вполне спокоен, и, глядя в потемневшее от времени, потрескавшееся дерево висящего над остатками алтаря распятье, он ощущает, как спокойствие в нем нарастает, в противовес недавнему. Как будто Господь, видя страдания своего слуги, послал ему то, чего он так жаждал – умиротворения, и, невзирая на обстоятельства, отцу Резерфорду очень хочется преклонить колени, и вознести молитву. Но – «Отец мой, знаешь сердце мое», - рука касается алтаря, ощупывая его, стирая многолетнюю пыль. Сюда не добрались вандалы, - «главный вход завален» - потолочные балки обвалились над самым входом.
Осмотр алтаря ничего не дает, равно как и остатков наполовину жилого помещения за ним – да и вряд ли можно было бы отыскать Ковчег Завета среди пары разбитых чашек, усмехается про себя Каллен, а затем, слыша оклик, спешит обратно. Как раз к хрусту половиц, и истошному воплю.
- Святые угодники… Лара, вы в порядке? – дурацкий вопрос, но другого для таких ситуаций не придумали. Судя по кряхтенью, а не по стонам боли, в относительном порядке, - Резерфорд осторожно приближается к краю пролома, и доски скрипят под его весом – ладно, чего уж тянуть. И к Ларе он спускается вполне даже ловким прыжком, разве что, близковато к ней, едва не задев.
- Тайный ход? – остатки плоских железных скоб на полу наводят на мысль о том, что когда-то они оббивали собой крышку люка. И время ее подвело – подгнила, - он сильно выдыхает, понимая, что слишком самоуверен для человека своего положения. И дело вовсе не в сане.
Сеансы психотерапии, наверное, помогли. Как и молитвы – теперь отец Резерфорд хотя бы может спопокйно смотреть на подземелья, и даже находиться в них.
В любом случае, наличие рядом объекта ответственности сильно способствует уменьшению проявлений клаустрофобии, - когда он берет Лару за ушибленное запястье, на лице той проскальзывает смешанная с удивлением боль.
- Сильно ушибли? – он видел, как она берегла руку. – Минуту, - кое-что из прихваченного в экспедицию Каллен взял с собой, и, в первую очередь, это была аптечка. С изрядным запасом антисептических средств, и, если понадобится, антибиотиков. – Ссадин, кажется, нет? – первую помощь девушке он оказывает ловко, как на показательных курсах. Ссадин, действительно, нет, а вот запястье растянуто, и уже опухает, - извлеченный из аптечки бинт ложится на него не слишком туго, но надежно, оберегая от дальнейших нагрузок.
- Готово, - конец бинта – самозакрепляющийся. – И, что же вы здесь обнаружили? – одной рукой закрывая аптечку, убирая использованную спиртовую салфетку, другой Каллен светит вперед взятым у Лары фонарем. Ход. С равным успехом это может быть просто подземный переход из одной части острова в другую, скорее всего, заваленный где-нибудь посередине. Вовсе не обязательно он должен привести их в какое-то секретное место, в котором решаются судьбы мира – ну, как это бывает в боевиках всех мастей и калибров.
И ему очень не хочется туда идти, но выбора нет, по-видимому, - записка от Его Святейшества так и прожигает карман.
- Посмотрим, что там, - ему очень хочется коснуться руки девушки, на миг позабыв о том, кто он, и кто она. Ибо страх перед темным зевом прохода почти неодолим.
Почти, - Каллен, светя перед собой, стискивает зубы и ступает под своды коридора. Сердце, кажется, колотится о них самих – бешено стучит в ушах, и, если мисс Крофт что-то и произносит, то он не слышит, полностью сосредоточенный на том, чтобы не поддаться.

[status]госпитальер[/status][icon]http://s3.uploads.ru/CxQH0.png[/icon][sign][/sign][lz]<center><b><a href="ссылка на анкету или вики" class="link3";>Каллен Резерфорд</a></b> ³¹<br>признанный конвентуальный капеллан справедливости Мальтийского Ордена<br><center>[/lz]Торопливая речь спутницы отчего-то успокаивает Каллена. Подвижная, с этой легкой ноющей, как у ребенка, ноткой тревоги – «неужели не найдем, неужели не найдем?» – даже не раздражает, на удивление. «Говори», - мысленно просит он ее, и от звуков голоса ему становится легче. Рука касается старой шероховатой штукатурки, сырой, осыпающейся под пальцами, сжимается обречённо – даже не пришлось локоть распрямить, чтобы достать.
Темно, - воздуха в легких все меньше. Пропахшего плесенью, землей и сырость, смертью – здесь хоронили тысячи и тысячи чумных мертвецов. Здесь все отравлено чумным и трупным ядом; паника подступает, словно ночной кошмар.
- Конечно, - одними губами выдыхает он на просьбу девушки, отстранённо осознавая положение – они в подземелье, куда идти – не знают, впереди – развилка, а подсказка, возможно, кроется в этой потрепанной книжице.
Что может быть легче, - но пальцы отчего-то не слушаются, а из головы не идет «Отче наш».
«Да святится имя Твое. Да будет воля Твоя», - выведи, спаси. Не дай пасть, стань маяком и опорой. Огради от ужасов и избавь от лукавого, что продолжает смущать и терзать слугу Твоего…
Запрокинуть голову к старому бетонному потолку, сквозь трещины в котором висят, будто провода, корни растений. Сумеет ли дозваться? – в свете фонарика Каллену видно, как блестят глаза мисс Крофт, и его так и сводит угловатой неловкостью.
Боже милосердный, он же знал, на что идет.
- Фреска, мимо которой мы прошли, - заметил в темноте, словно сфотографировал взглядом – еще один из эффектов приступов клаустрофобии, - выглядела старой, но здесь такие условия, что никакая роспись долго не протянет. Я бы сделал ставку век на девятнадцатый, но зачем расписывать коридоры подобного места фресками? – о как, выходит, стоило заговорить самому – и становится легче?
Или это он просто обманывает себя, - госпитальер возвращается к фреске. Облупившиеся чешуйки сырой штукатурки, кажется, станут осыпаться даже от дыхания, и он рассматривает изображения крайне внимательно и осторожно. В свободной руке – раскрытый дневник Хешингли Крофта. Листать его не очень удобно, еще и руку пришлось отодвинуть слегка – Лара сунулась рядом, слишком близко. Длинные волосы, собранные в «конский хвост» на затылке, задевают по рукаву. Напряженный, любопытствующий взгляд – дескать, что там? – Каллен смотрит в ответ немного растерянно, но это исчезает почти что мгновенно.
Главное – дело, - луч фонарика скользит по потерявшей цвет росписи, в которой можно разглядеть разве что основные контуры. Искусствоведом отец Резерфорд не был, совершенно точно, но эпоху, по-видимому, угадал верно. Не старинная роспись, нечто более близкое… итальянская школа, определённо, - он всматривается в изображение, очертания которого будто ускользают, как если бы фреска осыпалась на глазах. Линии лиц, краски одежд… что-то церковное? – на ум в первую очередь идет именно такое предположение, но внезапно взгляд цепляется за несколько угловатых линий – «углов?»
Еще. Еще. И еще, - он резко вдыхает гнилой, застоявшийся воздух.
- С каких пор под католическими часовнями возникают тайные синагоги? – тихо спрашивает Каллен. Не у своей спутницы, а у самого себя – «что же творилось здесь во время войны, во время в о й н?»
- Видите это, Лара? – рука с зажатым в ней дневником быстро обводит  знаки. – Это орнамент, используемый в синагогах. Его я ни с чем не спутаю, - пусть искусствоведом Резерфорд не был, зато в мировых религиях разбирался отменно. – Посветите мне, прошу вас, - к скорописи Крофта он уже привык. Не раз приходилось разбирать записи и посложнее, и более неразборчивые… хотя вот не в таких условиях, право же.
Стены снова надвигаются, старая фреска – будто ближе, и Каллен делает Ларе знак следовать за ним. Снова – развилка, - «Господи, здесь, хотя бы, просторней».
- Разделяться неразумно, вы правы. Исследуем здесь, - левый коридор. И едва заметные метки на стенах, также почти стертые временем и сыростью. А полученные кусочки мозаики в голове упорно не желают складываться  единое целое – он слишком встревожен. Стены…
«Спокойно», - собственным рукам, дабы не смели дрожать.
- Идемте, - и даже делает несколько шагов, прежде чем замереть. - Лара, - фонарик опущен вниз, а голос святого отца – бесконечно извиняющийся. – Мне… простите. Я должен был вас предупредить. Хотя, - слабая усмешка, невзирая на все обстоятельства, - хотя я полагал, что уже избавился от… Ладно, это ужасно звучит. У меня боязнь замкнутых и тесных пространств. Во время последней миссии моего Ордена в Чили, я в числе остальных братьев оказывал помощь пострадавшим. Мы разгребали завалы, когда… - снова вдох. Сильнее, глубже – «не вспоминай. Это было не с тобой».
- Здание, в котором я находился, упало, как спичечный коробок. Господь хранил меня от того, чтобы покалечиться, но завалом все же ненадолго накрыло, - как если бы рассказывал о том, как неудачно попал, допустим, под тропический ливень.
- Мне гораздо спокойней, когда рядом кто-то находится. Или же, разговаривает. Поэтому, - нет страх перед теснотой никуда не ушел, но смущенная улыбка так и тянет край рта вверх.
Смех и грех, вот уж поистине.
- Говорите. Пожалуйста. Вслух, - пожалуй, сейчас отец Резерфорд не отказался бы от очередного завала. Хуже нет, чем признаваться в собственных недугах и слабостях… а гордыня не позволит принять сочувствие должным образом.
Хоть бы не засмеялась.

Отредактировано Cullen Rutherford (2018-06-11 16:35:58)

[status]госпитальер[/status][icon]http://s3.uploads.ru/CxQH0.png[/icon][sign][/sign][lz]<center><b><a href="ссылка на анкету или вики" class="link3";>Каллен Резерфорд</a></b> ³¹<br>признанный конвентуальный капеллан справедливости Мальтийского Ордена<br><center>[/lz]«Не засмеялась».
В подземелье холодно – кругом камень и сырость, но лицо отца Резерфорда пылает, будто в лихорадке. И хорошо, что его спутница сейчас не видит этого, спасибо Господу, спасибо темноте.
- Смогу, - вырывается чуть поспешно; виноватые улыбки сталкиваются, как послушники в узком проходе, и они с Ларой  отводят глаза. «Все будет хорошо», - это настолько привычная присказка, что кажется остывшей, навязшей в зубах, но в руке зачем-то чувствуется тепло. Как если бы Каллен коснулся перевязанной бинтом ладони Лары по-настоящему – а ведь на самом деле, именно это ему сейчас помогло даже лучше разговоров. Но как о таком сказать? – потому он лишь благодарно кивает, и вдыхает глубже, прогоняя дрожь, галопом промчавшуюся по спине.
- С памятью? Да, благодарение Господу. Могу на память прочесть что-нибудь из только что увиденного, - это не хвастовство, не гордыня, уверяет себя отец Резерфорд, внутренне  же, на самом деле, обреченно осенив себя крестным знамением. Грех, и еще какой – пускай сейчас эти речи и звучат во благо. Во избавление от недуга, - он проводит рукой над головой Лары, отводя густые тенета паутины, и чудится ему, что в чему-то церковные догматы и постулаты для него – именно такая паутина. А он в них – добровольно поселившаяся муха.
Нет, сомневаться в раз и навсегда избранном пути ему и в голову не приходит. Не стремясь к мирскому, он, признанный конвентуальный капеллан справедливости Резерфорд, творит благие дела во имя Отца своего, но главная трудность заключается в том, что большинство людей – продукт современности, дети своего времени. И ему не привыкать ловить удивленные взгляды, устремленные на него, молодого мужчину, окруженного, как все это называют, средневековыми предрассудками.
«Запреты и правила – не от ограниченности, или узости восприятия. Они ради послушания, дисциплины, и поиска истины», - в страданиях наш Господь поднимался на Голгофу. В страданиях последователи Его несли по миру Слово  Божие, превозмогая оные, закаляясь, в первую очередь, духом, если не телом. Отрицание плоти, отречение от своего смертного сосуда есть нечто бОльшее, чем могут понимать миряне. Смирение себя угодно Господу, ибо сказано – «блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Сознавать, что поступаешь по заповедям не есть ли лучшее, и истинное, для человека церкви? – «ох, опять ведь гордыня», - отец Резерфорд чуть хмурится, ведя взглядом по полустершимся отметкам на стенах.
- Скучно, в Ордене? О, служение Господу невозможно назвать скучным, - едва заметная усмешка слышна в голосе – дескать, вряд ли в это можно поверить – а вот это вот уже вполне можно понять. – Признаться, это мое первое за последние несколько лет относительно долгосрочное посещение Европы. Длящееся дольше недели, я имею в виду. Обыкновенно, я пребываю в отдаленных госпитальерских миссиях в странах третьего мира – так это обычно называется. Индия, Пакистан… Непал, Ангола, Судан, Мексика, Перу, - короткая заминка, - Чили, не столь давно. Сейчас направо, благодарю вас.
Сколько они уже идут? – по прикидкам Резерфорда, обошли, по меньшей мере, половину острова. «Катакомбы, - иное слово сложно подобрать, - тянутся так далеко? Кто их строил?» - исторические факты об острове Лазаретто так и мелькают в голове, подобно корешкам файлов  под прикосновением пальца, но ничего определенного пока не вырисовывается. Тайная синагога под часовней, в месте массовых захоронений. Превосходно, Господь свидетель, - мало-помалу путь выводит их в большую залу, посреди которой, на постаменте – нечто вроде саркофага.
Это место мало похоже на средневековую крипту, однако силуэт на крышке гроба, покрытый паутиной и пылью, больше всего напоминает человеческий.
- Не уверен насчет ловушек. Мы же не в приключенческой игре, Лара, - Каллен едва заметно пожимает плечами, наблюдая за скачущим по стенам лучом фонарика. – Станем судить логически. Вверху часовня – место поклонения. Тайная синагога – место поклонения. Это – скорее всего, место захоронения, - кивок в сторону саркофага. Да, явно потайное, но вряд ли мы обнаружим в нем что-то, кроме кучки истлевшей плоти и костей. Ловушки подстерегали бы нас на пути сюда – зачем позволять незваным гостям забираться настолько далеко, чтобы расправиться с ними, в, так сказать, непосредственной близости от охраняемого объекта? – он подходит к саркофагу. – Семнадцатый век. Камень… Камень местный, с берега. Можно загибать пальцы на каждое «странно», что я буду сейчас произносить. Синагога? – да, допустим. Еврейское захоронение? – почему бы нет, но евреи хоронят умерших в земле. Странно, не правда ли? – святой отец обходит кругом гроба.  – Далее, эта надпись – я не могу ее прочесть. И это странно, - шрам изгибается от недоумевающей гримасы. – Буквы перепутаны. А это что? – Каллен осторожно стирает пальцем пыль с выбитого на пористом камне символа. – Это не похоже ни на одну из известных мне вариаций восточных алфавитов. Более того, назвал бы это иероглифами, скорее, - да, знаки только на первый взгляд кажутся ивритом – вернее, среди букв прячутся и символы.
– Надо сделать снимки, - небольшая, но сильная камера едва не падает на пол крипты, когда слуха касается негромкое рычание. Миг – и Лара уже за спиной святого отца. Со снимками придется повременить, - отодвинув девушку назад, он и сам не заметил, как пистолет оказывается в руке.
- Ну, что тут у нас еще, ради Бога, - негромко звучит его голос, уверенно, даже с тенью какой-то улыбки. – Неужели мы здесь не одни? - кого еще сюда могло занести, каким ветром? «И – чтобы рычать? Собаки?» - но нечто, бросившееся на них с истошным визгом, может быть кем угодно, но только не собакой. Длинные ногти – когти – почти полосуют Каллена по лицу; тошнотворной вонью обдает, стоит темному комку метнуться на них, на него. Тяжелая рукоять ударяет по копне спутанных волос – «не шерсть!» - и нечто падает мешком на пол, им под ноги.
- Спаси Господь. Это человек, - судорожно выдыхает Резерфорд, невольно отступая на шаг. Он не успел даже испугаться  в миг нападения – за обоих боялась Лара, по-видимому, но сейчас его накрыло оцепенелым ужасом. Нечто, не имеющее пола и возраста, заросшее волосами, - «женщина, бороды нет», - в грязном рубище на покрытом язвами теле, тощая – живой скелет, обтянутый кожей. Жива? – вспомнив о том, что и не к такому присачался, он осторожно перевернул невесомое тело. Сердце билось рвано и толчками.
- Что. Здесь. Может. Делать. Человек? – громкий стук со стороны того прохода, откуда появились, заставил вскинуться; «беретта» вздрагивает в сжавшей ее руке.
- А говорили, чумных жмуриков будете копать, - давешний охранник. Как долго шел за ними? – Убери ствол, святой отец, вам отсюда все равно не выбраться.
- Мне жаль, если до этого действительно дойдет, - серьезно отвечает Каллен. – Объясните нам, что здесь происходит.
- Да незачем тебе, отче, - луч фонарика блестит на черном дуле, направленном на святого отца. – Ты и твоя подружка немножко не туда забрели.
- Орден Госпитальеров достанет вас везде. Вы же понимаете это, сын мой, - чуть улыбнувшись, как на светской беседе, спокойно отвечает Каллен. – Вам придется дать мне объяснения. Так просто похоронить нас здесь не удастся.

[status]госпитальер[/status][icon]http://s3.uploads.ru/CxQH0.png[/icon][sign][/sign][lz]<center><b><a href="ссылка на анкету или вики" class="link3";>Каллен Резерфорд</a></b> ³¹<br>признанный конвентуальный капеллан справедливости Мальтийского Ордена<br><center>[/lz]«Сквернее некуда», - сердце метрономом стучит где-то в горле, разрезая секунды надвое. Улыбка застывает на лице, не сходит – спокойная, как предсмертное напутствие. Незачем бояться, - в иные моменты страх способен отступить, ибо мешает. Страх – всего лишь физиологическая реакция. Выброс гормонов, отклик организма на внешние раздражители – и, как учат в университетах, реакция неподконтрольная. По меньшей мере, в первые мгновения; и можно было бы сказать, что отрицание плоти, практикуемое в среде монашеских орденов католической Церкви, здесь идет на пользу, но Каллен ничего не то что не говорит – уже не думает.
Все тело его – сплошной рефлекс. «Побеждает тот, кто быстрее», - не мысль даже, а воплощённое движение. Ломаются мышцы, трескаются лучевые кости. Запястные косточки весьма хрупки, - с отвратительным хрустом разлетаются хрящевые прослойки. Крик пронзает барабанные перепонки как сквозь вату – время замедляется. Вместе с тем лязг покатившегося по каменному полу ножа нестерпимо громок, и теперь барабанные перепонки будто бы режет.
Человеческое тело не способно на подобный бросок – слишком долго, не способно. Оглушительный звук двойного выстрела сотрясает древнюю крипту. Горячий удар в плечо, рука отнимается мгновением позже. С потолка сыплется вековая пыль, снова кричат женщины – на сей раз, кажется, обе. Тот из злоумышленников же, что намеревался «беседовать» со святым отцом, лежит в луже собственной крови, с головой, отороченной бугристо-розовым. А по руке, пальцы которой еще мертво сжимают рукоятку пистолета, струится кровь из простреленного плеча.
«Не убий», - гласит заповедь. Но здоровая рука ударяет апперкотом, и ринувшийся на отца Резерфорда преступник – иначе не скажешь, ведь так? – падает. По левой руке теперь тоже струится кровь, из разбитых костяшек. И, кажется, один из суставов Каллен себе все же выбил.
- Да увидишь ты лицом к лицу своего Искупителя и утешишься созерцанием Бога во веки веков, - простреленная рука почти не повинуется, разбитая левая с трудом перехватывает вдруг ставший очень тяжелым пистолет. Но пальцы складываются для крестного знамения.
Лицо отца Резерфорда теперь напоминает маску саркофага – вернее, могло бы напоминать, если бы не сорвавшийся от громкого звука выстрела с потолка кусок кирпичной кладки. Он с силой ударит по крышке, и стесал лицо на ней, изуродовав почти так же, как Каллен – лицо своей жертвы, выстрелом в переносицу.
«Надо выбираться отсюда», - он с трудом поворачивает голову, видя бледные лица – одно ближе, другое – дальше. Спасенная ими женщина, которую тут держали в плену, забилась с испуганным подвыванием в угол. А если Лара что-то и говорит, то слов ее он не слышит.
Отчего-то становится резко душно, а стены давят, - левой рукой Каллен стискивает себя за плечи, гася крупную дрожь. Стены все ближе.
- Господи, помоги мне, - и ужасом бьется в нем мысль-мольба, моление – «надо выбираться отсюда».

Одна рука не перевязи, вторая – перевязана. Как и голова, - следами легкого сотрясения, жаром, щеки заливает. В том, по крайней мере, Каллен уверял всех, кто спрашивал, отчего у него лицо красное. На самом же деле он разбил голову о постамент саркофага в крипте во время подступающего приступа клаустрофобии. Болью приводил тогда себя в чувство, и теперь испытывал немалую неловкость за произошедшее. За то, что оказался в столь неподобающем виде, и утратил контроль над собой настолько, что допустил такое.
Но он жив, и за это следовало неустанно возносить благодарственные молитвы, что отец Резерфорд и делал, преклонив колени в часовне. Весеннее солнце Венеции, проходя сквозь цветные витражи, припекало темное сукно сутаны. Произошедшее на Лазаретто казалось теперь отрывистым кадром из документального фильма, случайно увиденным. «Не со мной», - загадки чумного острова теперь достанутся итальянской полиции и Ордену Госпитальеров. Расследование не приостановлено официально, но застопорилось по ряду понятных причин. Накрыть шайку преступников, занимавшуюся ловлей беженцев из Северной Африки, и, в частности – отсеиванием беженок, с целью дальнейшей перепродажи – это дело уже серьезных масштабов, в которое отцу Резерфорду соваться резона нет. Его дело теперь – возносить молитвы, благодарственные, за упокой и за спасение, а также ждать сигнала от старшего духовенства.
Ведь найденное в крипте уже отдано на расшифровку братьям по Ордену, которые в том соображают и получше Каллена, - пальцы гнутся плоховато, перебинтованные, когда руки невольно стискиваются крепче.
Не получается молитва. Зачем-то в голове – вновь голоса на испанском, вновь крики, и давящая темнота замкнутого пространства. И ни малейшего удовлетворения от того, что совершил благое дело, отец Резерфорд не испытывает. Ибо – «не убий».
А он убил.
Обнаруженные преступники – лишь капля в океане. Сколько их таких еще? – дальше в подземельях был обнаружены и камеры, и выход к потайному доку в скалах, и прочее. Узницы содержались в условиях, что больше походили на средневековые. Многие были на грани безумия, истощения, и тому подобного. Та же, что из крипты – умерла.
Врачи сказали, от шока, но Каллен понимал, что виновен и здесь. Удар по голове вышел слишком сильным, пусть несчастной и удалось ненадолго прийти в себя.
Позади раздаются шаги, и мыли медленно развеиваются. В напряженную спину – осторожные слова:
- Конвентуальный капеллан?.. – он поднимается, глядя в румяное, благообразное лицо клирика. Письмо? – в епископе О’Брайене живо недоверие к электронике, и точно так же не стареет привычка к старому доброму методу передачи приказов. К тому же, бумагу уничтожить проще, нежели электронный след, - в полнейшем молчании отец Резерфорд вчитывается в строки, быстрым, неровным почерком набросанные.
«Англия?»
След зашифрованных букв и иероглифов на иудейской могиле в католическом захоронении ведет туда.
Что же – на все воля Господа, - пламя свечей медленно пожирает письмо Его Светлости, а пустота внутри отца Резерфорда никуда не девается. Но цель у него есть – снова.