- Жалко девочку, - подал голос Торонмар. Боромир лишь отмахнулся, скривившись – ушибленное плечо ныло, как и бок, и вся правая сторона тела. Это вдобавок к плохо слушающейся левой ноге.
- Масти доброй была, - нудил сенешаль. – Красивая.
- Дурноезжая, - буркнул принц, вытирая охотничий нож, убирая его в ножны.
По разметавшейся волнистой золотисто-рыжей гриве ручьем струилась кровь; точеные стройные ноги вздрагивали в предсмертной судороге.
- Оттащите в сторону, пусть зверье попирует, - распорядился Боромир, с трудом поднимаясь на ноги. По лицу полыхнуло жаром – все-таки, рана у него плохая. Даже стоит он с трудом. И надо же было еще с лошади грохнуться! – он со свистом втянул сквозь зубы стылый зимний воздух, потер ссадину на скуле – пальцы расцветило красным. И уже не лошадиной кровью, - тушу кобылы, повинуясь приказу, его люди оттащили подальше от тракта. По прибитой заморозками прошлогодней траве стлался широкий и дымящийся кровавый след.
- Милорд, - Торонмар подвел принцу своего коня, ширококостного, вроде убитой кобылы, только темно-каурой масти. Боромир поставил здоровую ногу в стремя, потянулся вперед, стиснув зубы – голову вело. Ничего, до доков Харлонда недалеко, - от Андуина тянет холодным туманом. Зима в Гондоре не настолько холодная, чтобы реки сковывало льдом, тем более, столь могучие. Но стылый воздух пробирает до костей, добавляя к лихорадке озноб.
- Ходу, - он пустил каурого вначале рысью, затем в галоп. Конь шел плавной иноходью, так что Боромира почти не трясло. «Надо было сразу поменяться конями с Торонмаром», - тогда бы и красавица кобылка осталась жива, и самому принцу было б лучше. Да что там… коли уж с самого начала дело не заладилось, незачем пенять тому, что оно и завершилось из рук вон скверно.

Вместо верного Дыма в этот раз Боромиру пришлось взять кобылу, которую кликали сложным рохирримским именем. Его он предпочел не запоминать, поскольку светло-рыжая красавица вполне откликалась на привычное «девочка», «подружка», прицокивания и особый посвист коневодов Рохана, который Боромир знал давным-давно. Все равно на этой кобылке ему долго не проездить – так и вышло, будто нашептал кто. Поначалу рыжая была ласковой и послушной, однако в первую же ночевку показала норов, начав беспокоиться. То ли ветры равнин близ Андуина мало походили на ветры ее родины, то ли кто-то из коней лишний интерес проявил – но понеслось. Нервничала девочка, один раз чуть было и вовсе едва не понесла, испугавшись вспорхнувшей из кустов птицы. «Дурноезжая», - тогда и понял Боромир, но меняться кобылой все же не стал. Доверял своему умению укрощать таких вот, норовистых и тревожных, и даже удалось это. Ненадолго, до первой стычки – истерлинги с южных пределов как раз принялись за рыбацкую деревню к северу от Лоссарнаха. Короткий набег, короткая стычка – и только кровь по желтому песку струится в Андуин. И рыбе в тех местах будет прикорм, - все бы ничего, но Боромиру в той стычке прилетело мечом сбоку колена, глубоко резанув. То ли меч смазан чем был, то ли – скорее всего – отродясь не чищен был, да только на следующий день рана воспалилась и вспухла. Пусть и промытая, обработанная, как положено, она не остывала. Коснуться невозможно было, полыхала даже сквозь плотные кожаные штаны. А когда Боромир нынче поутру проснулся в испарине, и трясясь от озноба, то стало ясно – время возвращаться, да поскорее, благо, долгосрочный дозор их уже был закончен.
Кобылка несла его относительно спокойно, будто притомившись собственной тревогой, но! – угодила ногой в кроличью нору в чистом поле. Боромир, наездник опытный, с седла скатился кубарем, да только, затуманен немного будучи лихорадкой, не сумел упасть на землю как следует, и крепко ушибся. К тому же, прилетело от неистово лягающейся лошади, которую он прикончил почти сразу же, как только немного очухался после удара. Жаль кобылу, да делать нечего – сломанную ногу не залечить. Вот рану Боромира залечить еще можно, и, возвратившись в Минас-Тирит, он похромал в покои, отмахиваясь от помощи сенешаля. Все с ним в порядке, и не такое случалось, - но, осмотрев свою рану, Боромир помрачнел. За столь короткое время та успела загноиться, колено распухло чуть ли не вдвое.
- Милорд, - Торонмар обладал редким искусством разговаривать одним-единственным этим обращением. Тот невесело усмехнулся – дескать, понимаю, и мрачно вздохнул.
- Зови лекаря, - процедил Боромир сквозь зубы. Торонмар деликатно нахмурился.
- Милорд…
- Сказал, лекаря зови! – принц раздраженно мотнул головой, скривился от боли в ушибленной шее, и закрыл глаза, откидываясь на спинку кресла.
- Милорд, - «одним лекарем тут может не обойтись».
- Так позови сюда нескольких лекарей, - Боромир уставился на сенешаля одним глазом. – Ну? Или мне надо оно, дабы на меня пол-дворца таращилось?
- Милорд… - ну да, вечер уже, поздний, к тому же. Народу в коридорах дворца немного, а тайные ходы и пути Боромир знает прекрасно. И Торонмар это также знает прекрасно. А звать сюда лекарей, да устраивать на пол-ночи в покоях эту пляску с повязками… Лишняя суматоха. Что так, что эдак.
- Будь ты проклят, - вздохнул принц. Ненавидел он Палаты Врачевания. Все на нем заживало, как на собаке, отродясь. Не нужны ему лекари, - Торонмар, молчаливо ухмыляясь, подставил ему плечо, помог подняться. Голову сильно повело – после короткого отдыха лихорадка вцепилась в Боромира теперь куда сильнее. Сенешаль довел его до двери, открыл ее, осмотрелся.
- Сам дойду, - раздраженно рыкнул Боромир, и похромал по коридору. Торонмар последовал за ним, чуть опередив, дабы предупреждать насчет случайных посторонних глаз.
От дворца до Палат вел не один путь, но самый короткий был самым же тайным. Понятно, по какой причине, - гулкие стены дворца хранили немало секретов, слишком многие – с незапамятных времен. С тайной же хромал сейчас туда в почти бешенстве и Боромир, не желая, дабы о его недуге («царапина, чтоб ей!») узнал кто посторонний. Хромать вот только пришлось изрядно, и под конец пути он почти пожалел, что согласился с сенешалем. В особенности, когда дважды чуть было не повстречался лбом со стеной. Или то была колонна? – чувствуя себя, как после трёхдневной попойки, он устало привалился к стене. Прохладной стене. Торонмар широкоплечей тенью проскользнул вперед, открыл дверь, о чем-то сказал вполголоса, а затем вволок принца в неярко освещенную, чисто прибранную комнатку. Запах трав немедля вверг Боромира в тоску, щедро смешанную с глухим раздражением.
«Да само заживет», - чуть было не сказал он Торонмару вновь, но тот уже усадил принца на что-то – проклятая нога не послушалась, подломилась, иначе б он непременно устоял.
- Будьте вы все прокляты, - с чувством пожелал Боромир всем лекарям и сенешалям разом, зажмурившись от жара в глазах. А когда открыл их – то слегка остолбенел.

Отредактировано Boromir (2017-08-30 14:51:00)

«Хороша», - чиркнуло мыслью на излете, пока Боромир припоминал, где и когда встречал эту девицу. И когда слышал ее имя, - было оно поводом для разных толков пару лет назад при дворе. Не самое обычное дело для знатной леди, пускай и из провинции – служить при Палатах Врачевания. Но как начали языками трепать, так и перестали – дело житейское. В особенности, кому только и есть чем заняться, что других пообсуждать, - Боромир презрительно усмехнулся, вспоминая отцовских сановников и толпы клохчущих придворных дам. У самих-то на подобное духу бы не хватило, - он вновь смежил веки.
- Ты говоришь, как мой брат, госпожа, - говорит он, не открывая глаз, а затем резко смотрит на девицу в упор. – Он тоже придает многовато значения словам, - глаза у Боромира серые, как у его матери. Но с несвойственной ей едкой темной прозеленью, которая сейчас так и вспыхивает – коротко, но опасно. – Но, коли речи мои оскорбили твой слух, то прими мои извинения, леди Морнэлиан, - да, он помнил ее имя. И видел ее раньше – на Зимнем Празднике, точно. Эту бледную кожу, стройную шею, пристальные, горящие на точеном лице глаза, - резкость из взгляда Боромира ушла, сменилась спокойствием. Угол рта коротко тронуло улыбкой, чуть извиняющейся, но не виноватящейся. Вряд ли приходящие в Палаты Врачевания менее сдержаны на язык, чем он. Работа Целителей – отнюдь не мед садов Имлот Мелуи. И девица, даром, что высокородна, наверняка слыхала брань и позабористей. Боромир же, сквернослов известный и изрядный, Фарамира не зря помянул. Тот и впрямь считал способными сбываться некоторые слова и пожелания, на что старший неизменно хохотал. Солдатская удача не от слов зависит, а от верной диспозиции, надежных людей, да собственной доблести. Ее не словами задабривать надо. Не девица небось, и не кобыла, - принц слегка подвинул ногу, сквозь полуопущенные веки наблюдая за тем, как умелые, несомненно, опытные, пускай и белые руки разматывают повязку. Снятый сапог шмякается на пол, маленький ножичек проворно чиркает по кожаным штанам, разрезая их.
Рана чуть сбоку колена, полпяди длиной. Нехорошая, даже запах чувствуется, - Боромир потянул воздух носом, сознавая, что вдобавок к запаху от раны, от него крепко эдак несет и собственным, и конским потом, кровью и дымом. Девица же и глазом не моргает, не чихнет даже – деловито осматривает рану с самым спокойным выражением на точеном бледном лице. Сейчас Боромир может разглядеть ее лучше, чем тогда, на празднике, и мысль снова приходит, только не чиркая уже, но подталкивая – «хороша». Не в пример первому мнению – даже навеселе будучи, не пропустил бы принц Гондора симпатичную мордашку, обратил бы внимание. Но в тот раз леди Морнэлиан ничем особенным его не задела. Была и была такая, благо, поблизости находились не менее привлекательные девицы, которые, к тому же, были улыбчивыми и веселыми. Без диковатой тоски в глазах, - но ноги его она касается мягко, а пальцы ее прохладны. И изгиба четко вырезанного рта то и дело касается тень улыбки. Отстраненно-спокойной, относящейся к каким-то собственным мыслям – а может быть, это Боромиру уже кажется, ибо лихорадка ползет когтями по спине, вонзается, заставляя хватануть воздух раскаленным ртом – и вместо ответа на вопрос врачевательницы он судорожно вдыхает, силясь отогнать набежавшую волну жара.
- Зачем тебе это знать, миледи? – праздное любопытство докучает любому. Если же она спрашивала как врачевательница, то по ране видно – не отравлена. Загрязнена, - любой боец, хотя бы несколько месяцев проведший вне караулов и стен Города, разбирается в таком не хуже целителя.
Дверь скрипит, - «кстати, а Торонмар куда испарился, проклятая тень?» - и в комнатушку заглядывает девица. На симпатичном личике играют тревожные тени светильников, большие темные глаза хлопают – она сталкивается с принцем взглядом, отводит их, что-то лопоча своей начальнице. Боромир коротко усмехается, смотря под потолок. Такой же, как усмешка, была и его интрижка с этой девицей – пара взглядов, пара слов, а затем пара ночей с немалым числом поцелуев. Ничего особенного – он таких вот не считал. Но девчушка действительно была хорошенькой. Светлые косы, гибкое тело, и искренняя пылкость, граничащая с признательностью. Как же, ее ведь сам принц выбрал! – да не выбирал он, просто, так получилось же. Хорошо, что врачевательница отсылает девчонку прочь. Надо будет показать ее кому-нибудь из своих воинов.
Девчонку, естественно, не врачевательницу.
Обоняния касается едкий запах трав. Скрип пестика в ступке скребет по слуху, - Боромир снова закрывает глаза, чувствуя, как его затягивает в раскаленный омут зыбучего песка.
- Дай мне воды, миледи, - хрипло говорит он, сглотнув пересохшим ртом.

Отредактировано Boromir (2017-08-31 15:17:15)

Свет начинал резать глаза, да и жарко становилось, - Боромир хмуро глянул на Целительницу, приподнялся на локтях. Сел, отведя ее руку. Перехватил кубок с питьем сам, отпил, не морщась. Горько? – ерунда. В глубине итилиэнских равнин текут ручьи, впитавшие в себя горечь куда более скверную, чем эта. Черную горечь Мордора, - содержимое кубка выпил залпом, тряхнул головой. Дрянь, конечно, но зато холодная, - и улегся обратно.
«Раз негоже, то не чеши языком, а делай свое дело», - еще только слов о его доблести сейчас не хватало. Он же с лошади свалился! – проклятье, позор на всю Цитадель. Даже пьяным будучи в тридцать три дуги, в седле Боромир держался, как влитой. Как вросший. Как одно целое с конем. Потому что в седло впервые сел, едва только ходить научившись. И падения с лошади остались где-то именно там, в начале жизни.
Тем более, подобные недавнему, - ушибленную шею снова стало ломить. Не сумел как следует собраться при падении, смягчить удар, и грянулся почти всем весом оземь – а вес у него, здоровяка, немалый, да и доспехи прибавили. Клятая лихорадка…
По ноге прошлось прохладным – приятно поначалу, но тягучей, ледяной болью затем, когда то, чем промывали рану, проникло в плоть. Боромир стиснул зубы – это еще не боль. Это лихорадка все искажает, преувеличивает.
- Легче? – да ему и без того вполне терпимо. Отлежаться бы, - тело само знает, что ему нужно, безошибочно чувствует. Очередную дрянь, подаваемую целительницей, пить не хочется. Он и так справится, - Боромир мотает головой, отталкивает склянку, и внезапно для себя ловит настороженный, немного смущенный взгляд. «Что не так?» - не потому, что отказался пить предложенное ею, но из-за темно подрагивающего огонька в глазах девицы он настораживается сам. Та глядит на принца с интересом, но странным. Непривычным ему. Без опускающихся долу ресниц. Со смущением, но не таким, как обычно на него девицы смотрели. Будто на диковинку какую, - а в общем и целом, он сейчас – та еще диковинка. Валяющийся на кушетке, в неснятой кольчуге с латными плечами и воротником, в одном сапоге, да со штаниной, до бедра распоротой. И горячий, будто кузнечный горн.
«Из той же породы, что ли, что и давешняя?» - взгляд лениво скользит по линии длинной шеи, по неярко светящимся волосам. Девица хороша собой – отцовская прихоть на том Зимнем празднике. Говорили, что, дескать, мрачный и не любящий веселиться Наместник вдруг возьми да станцуй с этой самой леди, но Боромир на эти толки только посмеялся. И на старуху… то бишь, разное бывает. И вино из Дол Амрота порой в голову может шибануть – ему тогда ой как шибануло, даже вспомнить и то голова болит.
Отлеживался почти как сейчас, - а прохладные пальцы скользили по ране, чистили, скребли какими-то щипчиками, и Боромир вспоминал про себя все ругательства, какие только знал, на всех языках, включая харадский, но вслух – только дышал, сквозь стиснутые зубы, не издавая ни звука.

Отредактировано Boromir (2017-09-03 05:30:37)

«Больно?» - он смотрит на врачевательницу из-под полуприкрытых век, и коротко жмурится, дескать, действуй. Поворачивает голову сквозь боль в шее, видит конец кожаного ремня – разошелся на наплечнике, удачно. Боромир тянется к нему, хватает зубами – и вовремя. Воспаленную кожу прокалывает раскаленной иглой, и боль дурнотой прокатывается по телу, - зубы стискиваются. С силой, способной их раскрошить – Боромир не зря грызет проклятый ремень. Доводилось уже такое видеть, как бойцы сам себе зубы ломали от боли, так вот стискивая. «Схвати боль за хвост», - как-то так, кажется, его учили чуть ли не в детстве. Кто произносил похожие слова? Не помнит, но лучше вспомнить, это отвлекает мысли, – а кривая иголка в пальчиках врачевательницы знай снует себе; нить из жил со скрипом протискивается сквозь живую плоть, и, когда все заканчивается, то у ремешка вид такой, будто его изжевала целая свора щенков с режущимися зубами. Боромир отплевывает его в сторону, и с облегчением выдыхает, откинувшись назад. Темнота пару мгновений кружится перед ним, затем он опирается на руки, привставая. Но бдительная леди Морнэлиан тут же оказывается рядом.
- Ничего там не разойдется, - утирая небритый подбородок, говорит он, но ноги не чувствует. Вернее, чувствует, но как раскаленную головню, приставленную ниже колена. – Доберусь… - но вот с предложением позвать слуг девица его, конечно же, уделала. Еще чего, в самом деле, не хватало – на носилках чтобы его волокли. Еще как пойдут слухи о безвременной кончине – во дворце потрепать языками любят. Ладно уж, орочье дерьмо с этим всем – останется Боромир в палатах Врачевания. На одну ночь – а поутру уползет отсюда, коли уж идти не сможет.
- Так и быть, - мрачно говорит он, а руки врачевательницы уже тянут ремни его доспеха. Нет уж, здесь он сам справится, - потянулся было отстранить ее, но леди Морнэлиан не только бдительна, но и удивительно настырна. Помимо воли он слегка ухмыляется, в особенности, когда она склоняется над ним, и лицом Боромир чувствует тепло ее тела. Почти видит, как под темной тканью платья вздрагивает ее сердце, - взгляд скользит выше, к безупречной линии шеи. «Хороша-а», - приятно тянется мысль уже в третий раз, и Боромир, изобразив, что сдается на милость победительницы, ложится обратно на кушетку. Боль в ноге беспокоит его теперь все меньше. А принесенный девчонкой-помощницей ужин оказывается невероятно кстати, ведь лихорадка его уже слегка отпустила, и аппетит проснулся волчий.
- Окажи мне честь, миледи, - действительно, пусть посидит здесь. С ним. А сам он пока полюбуется, - Боромир нет-нет, да посматривает на врачевательницу, что занимается какими-то своими делами, пока он трапезничает. Стройная, гибкая, высокая; с волной длинных волос, что в свете свечей кажутся то русыми, то рыже-золотыми. Себя держит пускай любезно, доброжелательно, но строго – вольностей не позволяет. На принца из-под длинных темных ресниц почти не глядит. «Странно», - странно, да. Но понятно. Либо дичится – хотя чего тут дичиться, она его разве что нагишом тут не увидела, либо воспитана в большой строгости, и благонравна до скукоты. Ухмылка внутри становится шире – ну, коли доведется, Боромир с ее благонравием потолкует. По-своему. Ей понравится, - вино допито, трапеза прикончена.
Высокородная врачевательница постреливает прекрасными глазами по сторонам, кажется, о чем-то беспокоясь. Боромир, чувствующий себя немного получше, не пытается ее разговорить – ждет, когда девица начнет разговор сама. Молчание повисает в полутёмной комнате, напряженное и многозначительное. С такого-то все и начинается, особенно, когда прохладные пальцы касаются горячего лба, когда она наклоняется чуть ниже, вслушиваясь в его дыхание.
Нет, лечиться Боромир не любил. Палаты Врачевания всегда терпеть не мог. Но хорошеньких врачевательниц, с этой их беспокойной ласковой заботой – привечал всячески.
Так что здесь будет еще один маневр отступления. Ему, на самом деле, не настолько скверно, но Боромир, чуть исказив физиономию тенью страдания, все же закрывает глаза, делая вид, что засыпает. Тяжелое дыхание становится ровным, но, когда дверь за леди Морнэлиан все же захлопнулась, он резко открывает глаза, и беззвучно смеется в сгущающийся мрак. Никто больше к нему не придет? Невежливо со стороны врачевательницы. Она могла оставить ему хотя бы сиделку. Но не оставила – а это означает, что кое-какие шансы у него все же есть, - все еще посмеиваясь, принц устраивает все еще ноющую ногу удобней, и все-таки засыпает.
Только сон его чуток, несмотря на отголоски лихорадки. Скрип двери касается слуха, вслед за шорохом платья; негромкий стук, ойканье – вернулась врачевательница. Долго ее не было, - Боромир определяет это по тому, сколько проспал. Силы возвращаются  к нему, разум ясен, несмотря на то, что едва пробудился. Так в засаде бывает, если приходится все же придремать, если случай выдается.
Дыхание его по-прежнему ровное и глубокое, глаза закрыты, когда леи Морнэлиан склоняется над ним. Слышно, как она дышит – часто, будто после быстрого бега. От нее пахнет холодом, веет холодом – побывала где-то на улице, да в такой час? – и затем обоняния касается другой запах, который сразу делает понятным многое. Сладковатый запах похоти, разгоряченного женского тела – о, здесь Боромир точно не ошибается. Его прелестная целительница с умелыми и нежными ручками, навещала мужчину. Сразу и объяснение находится тому, почему же она смотрела на него без женского интереса, почему не трепетала ресницами, когда он уже смотрел на нее оценивающе, взглядом почти лаская.
«Кто таков, интересно?» - лениво мелькает мысль, когда Боромир будто во сне перехватывает потянувшуюся над ним руку, и делает вид, что просыпается. Резко садится. Напротив него, в темноте белеет ее лицо, блестят двумя звездами глаза.
- Извини меня, миледи, - вполголоса говорит Боромир. – Я не хотел тебя напугать, - пальцы разжимаются, выпускают ее ладонь. «Чья же ты?» - не имел принц обыкновения принуждать девиц к тому, к чему у них сердце не лежит. Даже, если оно не лежало к нему, наследнику и лорду – хорошеньких мордашек кругом пруд пруди, он себе и другую найдет. Но интересно все-таки, что ж там за сердечный друг у неприступной врачевательницы? – а леди Морнэлиан отстраняется, отходит, но запах, окутывающий ее, все еще дразнит, будоражит. Пробуждает желание. Кто знает… вдруг и Боромиру здесь что перепадет? – он не совсем отказывается от своих намерений. Ему любопытно.

Отредактировано Boromir (2017-09-03 06:53:37)

[AVA]http://s1.uploads.ru/jHU50.gif[/AVA]
[STA]у меня было именно такое лицо[/STA]
- Ничего, миледи, не тревожься, - говорит Боромир, наблюдая за смущением врачевательницы с полуулыбкой. Темно – света она отчего-то не зажигает, но в комнатку попадают факельные отсвет со стен двора. В общем, кое-что видно, - да и к темноте глаза уже успели привыкнуть. Не просил он воды, не просил напиться – но лишним не будет. А пока она там возится и брякает с кувшином, Боромир может оценить ее со спины – эту тонкую талию, крутые бедра, скрытые темной тканью платья. Длинные ноги, - он ведет взглядом сверху вниз, а затем снова наверх – и сталкивается глазами с Морнэлиан. В упор, - Боромир подается вперед, принимая из ее рук стакан, чуть щурится, слыша короткое звяканье, мелодичный звон. Взгляд сам собой опускается вниз, к идеально белой, с тенью соблазнительной ложбинки внизу груди, что часто вздымается над вырезом платья, но не это – впервые, не это! – привлекает внимание Боромира. Луна выходит из-за облаков в этот момент, заглядывает в окно, и освещает белую гору Миндоллуин, заискрившуюся в серебряном свете сотнями маленьких радуг, сосредоточенных на плоской овальной золотой пластинке, что качается на такой же цепи искусной работы.
«Дорогая вещица», - в них Боромир толк знает. Только вот нечто странное, странно знакомое чудится ему в изображении, - он смотрит на белую грудь врачевательницы уже, не скрываясь. Стакан с водой забыт, - нахмурившись, он подается к сидящей на его постели девице, и решительно берет подвеску в ладонь, чувствуя лбом встревоженное дыхание.
- Откуда это у тебя? – нет, он не может ошибаться. Слишком тонкая, слишком знакомая, слишком…
- Я знаю эту вещь, - Боромир жестко смотрит в глаза врачевательницы. Откуда у нее подвеска, принадлежавшая некогда его прабабке, а затем – его матери? Может, Финдуилас и надевала-то этот медальон один-два раза, но Боромир запомнил его, потому что когда-то играл с ним, веселился с радужными бликами алмазов, ловя ими солнце, щуря один глаз. Нет. Он не спутает его ни с чем другим, но…
«Прабабкин», - ударяет, будто обухом по затылку, мысль.
Взгляд быстро перескакивает с лица девушки на подвеску, которую уже отпустил, и обратно.
- Ты и… - ох ты ж. Силы Предвечные, - Боромир сглатывает, чувствуя, как из груди поднимается неуместное, и немного нервное хихиканье.
«Зимний праздник, точно», - он глубоко вдыхает, чувствуя запах, исходящий от девушки, и всеми силами старается не узнать, не уловить в нем другого запаха. Знакомого. Более знакомого, чем этот проклятый медальон, - Боромир сжимает лоб рукой, откидывается спиной на спинку кровати, и начинает тихо ржать. Проклятье! Не в том дело, что девица, оказывается, глянулась отцу – «а откуда же иначе она бы получила эту вещицу-то?!» - но в том, что еще четверть часа, от силы – и Боромир сам бы потащил ее в постель. Вот уж и смех и грех рядом, точно. И совпадение – нелепей некуда.

Отредактировано Boromir (2017-09-04 16:20:53)

Сбивчиво, застенчиво звучит голос девицы, пустыми оправданиями – она и сама знает, что пусты они, нелепы, а Боромир продолжает смеяться. И в смехе своем уже и сам не поймет, чего больше – то ли, действительно, потехи от нелепости происходящего, то ли эдакой защиты от небывалого – еще бы, так вот прознать об отцовской зазнобе, это еще и умудриться надо.
А отцу – умудриться обзавестись зазнобой, - смех стихает, будто ветром сдунутый, от короткого и кажущегося… да, нелепым, признания. Боромир отнимает руку от лица, и смотрит на Морнэлиан почти с сочувствием. «Вот же повезло», - почти вырывается у него едкая истина.
Сколько ей? – она же даже моложе него, моложе Фарамира. Но уже не юна, больше двадцати – в девках засиделась. То, что она глянулась отцу, в общем, не что-то из ряда вон – мужчины и старше его годами обзаводятся молоденькими любовницами, а то и женами. Дабы кровь, заледеневшую с годами, те разгоняли жаром своей юности. Дабы было кому согревать ночами, скрашивать остаток лет… и меньше размышлять о том, сколько осталось пребывать на этом свете самому.
- Это непросто, - вместо ответа усмехается Боромир, глубоко вздыхая. Ночь повисает молчанием, полумраком, пронизанным лунным светом; смущение Морнэлиан кажется осязаемым, а Боромир почему-то не может избавиться от засевшего в сердце сочувствия к ней.
То, что отец не оставался верен памяти покойной жены, матери Боромира, самого сына не коробит – не пятнадцать ему лет, и даже уже не двадцать пять. Какими бы прочными ни были былые чувства, какой бы прочной ни казалась память, постепенно изгладится все. И об умерших, и об ушедших, - самому тоже приходится отгонять полузабытое, скрытое вуалью лет. Озаренное ласковым солнцем, шепчущее южным морем, - но не о том сейчас речь. Их с Фарамиром мать ушла почти три десятка лет назад. И то, что отцовское ложе порой согревали различные девицы… прямого подтверждения Боромир тому не имел, но зато имел уши и глаза. И это было делом простым и естественным, - как Боромир сам называл такое, подчас грубо, но метко – «справить нужду».  Мужскую потребность, коли угодно назвать. Он сам таким был, о количестве своих связей не заботясь, и не ища какого-либо постоянства. Случалось порой и ему увлечься, само собой, но не настолько, дабы преподносить в дар фамильные украшения каким бы то ни было девицам.
Тем более, настолько ценные и памятные. Боромиру-то отлично было известно, с каким уважением Наместник относится ко всему, связанному с его дедом, Тургоном. Прадедом Боромира – и всегда коробило, резало непониманием то, почему отец с такой неприязнью отзывался о собственном отце, Эктелионе. Боромир плоховато помнил деда – от силы лет шесть ему было, когда тот скончался. Но разделять отцовскую неприязнь он не мог – ему не за что было осуждать глубокого старика с глуховатым смехом, который когда-то учил старшего внука ходить. Но потемки – чужая душа, даже отцовская, - «тем более – отцовская». И еще темнее слишком много невысказанного, несказанного, которое навеки таковым и останется в роду оставшихся потомков Хурина.
И теперь сюда со стороны лучом осеннего солнца заглянула эта девица из Лебеннина? – ох и не повезло же ей. Влюбляться в такого человека, как Наместник Дэнетор, - Боромир слегка поморщился – нет, все-таки отголосками прежнего смеха коробит подобная мысль, - так вот, глупость это. Суровость Наместника давным-давно стала притчей во языцех. Так что девица либо романтически – а значит, безнадежно, глупа, либо…
«Там что-то есть», - представить себе, чтобы отец  - отец! – преподносил в дар фамильные украшения каким-то случайным пассиям, Боромир не мог. Наместник Дэнетор ничего и никогда не делал случайно, или просто так. Он, и внезапные душевные порывы? – нет, скорее гора Миндоллуин зазеленеет, и покроется цветами.
А девица, чье признание все еще шелестит отзвуком шепота во мраке комнаты, сидит рядом. И ждет, наверное, чего-то от сына того, кому столь опрометчиво решилась отдать свое сердце. Что поделать – молода еще, все-таки. Сколько ей? Двадцать три, двадцать пять? – и не подозревает же, во что ввязалась.
Он снова потянулся к подвеске – ладонь замерла в пяди примерно от лунно белеющей в темноте груди девицы. Теплая золотая пластинка легла в пальцы. Неяркий лунный свет снова заиграл на гранях алмазов; Боромир прикрыл один глаз, и, как когда-то, лет эдак в семь,  посмотрел поверх них.
«Темно», - сжав на мгновение подвеску, он возвратил ее Морнэлиан.
- Это принадлежало моей матери. Ты знаешь об этом, миледи? – «той, что была похожа на хрупкий южный цветок, пересаженный на голую северную скалу». Просто ли будет этой девчонке? – он невесело усмехнулся, глянув на девицу чуть сбоку.
- Не беспокойся, я не скажу никому. Но ты должна быть осторожней, - «твоя-то репутация – это так, это твое дело, чушь и чепуха. Но репутация Наместника – то, чему ты по глупости своей едва не навредила непоправимо».

Отредактировано Boromir (2017-09-07 21:25:56)

Боромир смотрит на девицу долго и чуть насмешливо – как это, она ему, сыну, про его отца рассказывает? А то будто не знает его совсем, - вырывается смешок. Ей, действительно, говорить легко, ослепленной чувствами. Влюбленная девчонка тебе и не такого нащебечет.
- Счастье для моего отца, - негромко звучит низкий голос Боромира, - в ясном рассвете. Как считаешь, ты способна развеять мордорскую Тьму, миледи? – он накрывает ее руку своей, коротко сжимает – дескать, я не всерьез. Отпускает.
Пусть эта девица скрашивает отцовские дни, пусть придает ему того, что придает. Веры ли в себя, в то что, несмотря на преклонные годы, Наместник еще крепок и духом, и телом. Или пускай просто удовлетворяет его мужскую потребность – все это не имеет особого значения. В общем, девчонка права – все заслуживают счастья. Даже подобного, в продолжительность которого Боромир, ей-богу, не верит.
Один раз Морнэлиан уже ошиблась – вот, только что. Счастливая влюбленная рассеянность может дорого обойтись ей. И не только ей, - принц хмурится, качая головой. Не верит он в ее бдительность и осмотрительность, столь горячо обещанные.
- Верю, что не знала. Не стал бы он такое говорить, - сказать, что подаренная вещица принадлежала когда-то ныне покойной супруге, означает поставить любовницу едва ли не на один уровень с ней. А для такого… нужно уже нечто большее, нежели тайные встречи. – Там должна быть надпись, на адунаике, - добавляет Боромир, снова прикрывая глаза, и потирая лоб. – Я не помню, что она означает. Вернее, не знаю – был слишком мал, когда впервые увидел ее. Но еще раньше это было украшение жены Тургона. Моей прабабки, - память у Боромира действительно цепкая. – Иными словами, вещица очень старинная. Так что будь осторожна, надевая ее, - короткая усмешка трогает край его рта. – Потому что не только ты не простишь себе, буде что случится. Я тебе также не прощу, - усмешка становится жесткой.
Исход подобного может оказаться любым, и о нем Боромир пока предпочитает не задумываться. Важнее насущное. Важнее сохранить тайну этой связи, ибо не только у него есть глаза и уши. Они есть у всего дворца. Невидимые слуги, незримые стражники, наверняка проследившие, какими путями врачевательница посещает дворец…
- Но мне отрадно понимать, что ты понимаешь, сколь это все важно и непросто, - вот он уже и невольный соучастник. Но отчего же нет? – отцу, в это лихое время («а оно когда-то бывало иным?») он желает лишь лучшего. И, если небольшая интрижка с молоденькой девицей ему скрасит ему эти темные дни, осветит их, то Боромир препятствовать тому точно не станет. Более того, даже поспособствует, - «возможно, отец смягчится, и Фарамиру поменьше будет доставаться» - привычная уже мысль. Давняя, почти постоянная.
- Прости меня за откровенность, миледи, но… - он слегка хмурится, - но то, что женщина недавно была с мужчиной, другой мужчина поймет сразу же. Учти это. Что же до беспокойства… Мне не шестнадцать лет, чтоб отец за меня беспокоился, тем более, из-за подобной царапины, - вот это уже точно смешно. – К тому же, половина челяди знает о том, что я застрял в Палатах Врачевания… кстати, миледи, сколь долго мне еще пребывать здесь? Никогда не питал особой любви к этим стенам, и был бы рад возвратиться к себе, и своим обязанностям поскорее. Полагаю, в этом я мало отличаюсь от своего отца, - белозубая ухмылка вспыхивает в полумраке, Боромир смеется. Что же, случившееся… интересно. А ему, похоже, еще понравится по-всякому подтрунивать над Морнэлиан.
- Тебе самой нужно решить, поведать ли ему о том, что мне стало известно. Или же лучше так, что меньше знает – крепче спит? Прости, миледи, - Боромира снова разбирает смех. – Я не всегда столь непочтителен, даю слово, - он весело смотрит на нее. – Наверное, тебе стоит отправиться к себе, дабы отдохнуть, ведь ты… проклятье! прости, Морнэлиан!.. не то я хотел сказать,  - нет, это невозможно. К этому еще надо привыкнуть, - и он снова беззвучно смеется, ржет, от всех этих двусмысленностей и десятков солдафонских шуточек, что так и просятся наружу.

Отредактировано Boromir (2017-09-10 04:08:59)

О своем недомогании Боромир, признаться, уже и не помнит, несмотря на тяжесть в ноге, и ломоту в шее и плече. Ему не привыкать, в сущности, порой состоять из одних только ран и синяков, на нем вечно что-то заживает – благо, что всегда, как на собаке. Вот и сейчас могучее тело само справляется с недугом, даже врачевательница подметила, что жар его отпустил. Ха! – «отпустил-то давненько уже, до твоего ухода еще, прелестница», - теперь у этого словечка новый оттенок. Веселый, и чертовски непочтительный, по отношению к отцу, - от смеха уже и скулы сводит, от лезущей на лицо улыбки. Морнэлиан тоже смеется, и Боромир слышит ее смех с облегчением, кивает на благодарность – дескать, не за что. А ведь кто ведает – вдруг сталось бы с нее оскорбиться на него за непочтительность? Тогда бы Боромир точно затосковал. От того, что досточтимому отцу повезло заинтересоваться эдакой благонравной, и впредь ему, Боромиру, придется как-то с этим управляться.
Но – не такая уж и благонравная. Не такая уж и глупая, - он внимательно слушает ее, вслушивается в интонации, и, кажется, не улавливает в голосе Морнэлиан притворства. И не улавливал.
Есть ли здесь действительно что-то серьезное? – алмазы радужно подмигнули Боромиру над ложбинкой меж высоких грудей. Есть ли тут что-то, кроме юности, длинных ног и гладкой кожи? – он коротко хмурится, когда девица называет отца по имени, и чувствует легкое пожатие ее руки.
- Нет, - он накрывает ее ладонь своей, свободной, и тоже коротко сжимает – но крепко. – Не привыкай звать моего отца по имени кроме как наедине с ним, - взгляд Боромира прям и суров. – Назовешь раз, назовешь другой – на третий проговоришься случайно, - чувство было, будто он наставлял младшую родственницу в тонкостях и таинствах сердечных дел. «Родственницу!» - немного холодком по спине прошлось.
- Надеюсь, этого не случится, - отвечая и своим мыслям, и заключая свои наставления, добавляет он, выпуская руку Морнэлиан. – Я – союзник тебе, миледи, - «ибо ничего не имею против отцовского развлечения. Седина в бороду… даром, что ты толкуешь мне о любви к нему. Молода ты еще, выдавая желаемое за действительное. Хотя, возможно, ты все-таки неглупа».
- Но, если забудешь об осторожности… - ничем хорошим это не закончится.
Он недолго молчит, давая девице осмыслить услышанное, сам тем временем осторожно шевеля ногой. Шов не беспокоит, повязка по-прежнему надежна. Жара нет, чувствует он себя прекрасно. Так что… стоит ли ждать утра?
- Позволь, я оденусь, миледи, - чистую одежду ему принесли еще вечером. Наверняка Морнэлиан, отошедшая за резную ширму, не раз покраснела, услыхав приглушенные боромировы ругательства, пока тот одевался – с плохо повинующейся ногой, да ушибленными мышцами оно было непросто. Голенище сапога плотно прижало повязку над коленом – весьма кстати. Нога не гнется, но и шов не разойдется, - держась за спинку кровати, Боромир поднялся, шагнул осторожно. Колченогий, но это не страшно. Доковыляет до покоев как-нибудь, - он взглянул на Морнэлиан, что со светильничком в руках показалась из-за ширмы.
- Не тревожься, миледи, - не очень-то веселой она выглядела, что и говорить. Уставшей, - улыбка снова потянула край рта вверх. – Мне тут подумалось… пожалуй, я пересмотрю расписание караулов. В котором часу ты обычно бываешь свободна? – «в котором часу ты обычно навещаешь моего отца?»
- Я дам тебе знать, когда разберусь с караульными, - он берется за ручку двери, а затем будто спохватывается. – Госпожа моя, я признателен тебе за лечение и помощь, но, полагаю, что моей ране все еще требуется присмотр. Не откажи мне в любезности, пришли в мои покои кого-нибудь из своих помощниц. Ту, к примеру, что помогала тебе давеча, - взгляды встречаются, и Боромир снова не может сдержать смех.
- Лучше всего, полагаю, сообщить ей об этом в ближайшее время. Сейчас, - добавляет он напоследок, подмигнув девице – и выходит за дверь. Путь не самый близкий, но благодаря искрящему в крови веселью Боромир преодолевает его быстро. Изредка встреченные караульные делают вид, что не замечают его – впрочем, не все. Про себя он припоминает расписание Стражей, но быстро откладывает это дело до утра. До свежей головы, до всего прочего, - стоит ему оказаться в собственных покоях, и блаженно развалиться в кресле со стаканчиком роханской медовухи, как слышится осторожный стук в дверь.
- Иди сюда, - вполголоса говорит Боромир стоящей на пороге девице. Имени ее даже не помнит, да оно и неважно. Она знакомым движением садится к нему на колени, льнет, прижимаясь, щебечет что-то на ухо, щекоча горячим дыханием шею, а усмешка на лице Боромира постепенно становится жесткой – так ли уж сильно отличается эта девчонка от Морнэлиан, с ее признаниями?
И так ли уж сильно он похож на своего отца?

Отредактировано Boromir (2017-09-10 13:46:03)