«Хотел бы знать я, о чем сейчас думаешь ты», - Боромир смотрит на нее бесконечно тепло и спокойно, но за спокойствием его – будто каменная стена. Ему не двадцать два уже, дабы безоглядно верить в чудеса, дабы считать, что однажды сказанное таковым навеки останется. Он знает цену, увы – знает цену словам и поступкам, а также сполна хлебнул последствий опрометчивости – как своей, так и чужой. И потому содеянное Нарциссой одновременно бесконечно и радует, и ранит – раз это было так легко, шагнуть сюда за ним, раз она сделала это – то не передумает ли однажды, уйдя столь же легко? Рваться надвое между мирами – к несчастью, это знакомо и Боромиру. И понять мать, оставившую сына, он, вновь к несчастью – может.
- Оно у тебя будет, - и все-таки, радость от того, что она, Нарцисса-Цисса, здесь, с ним – переполняет. Только вот отблеск солнца, делающий тонкий серебряный ободок цвета червонного золота, режет по глазам, заставляет чуть сощуриться. Боромир мягко накрывает ладонь Нарциссы своей, и забирает кольцо. Ту самую полоску металла, что скользила по его телу, когда пальцы Циссы царапали его спину, когда их ладони переплетались, когда она обнимала Боромира за шею – вечно чувствовал его, вечно помнил, что она отмечена другим. Законами ее мира, да – но прежде он, Боромир, пометил ее собой.
Здесь, в Средиземье, - солнце поблескивает на полированном металле, злым красным глазом заглядывает сквозь кольцо. Не появятся ли на том сейчас тайные надписи на темном наречии? – и, коротко усмехаясь своим мыслям, Боромир, размахнувшись, бросает кольцо далеко-далеко в сторону заката. То исчезает бесшумно и незаметно – ни песчинки не шелохнулось, будто ветер поймал его и растворил в себе, погребя под золотыми песками Харада.
- Сколько угодно времени, - «а если пожелаешь – ты сможешь уйти. Не кольцо тебя держит, но лишь твоя воля. Уж я-то теперь разбираюсь в этом, как и в кольцах», - он берет в ладони ее лицо. Глаза цвета моря вновь непонятны – как проложить курс, какой секстант здесь подскажет? – лишь собственное сердце. Которое, пусть счастливо сейчас, но все еще не может до конца поверить в том, что вот она, Нарцисса – здесь. Та, с кем распрощался, казалось, целую вечность назад.
- Ты пришла, - каменная стена во взгляде расступается, и за ней – будто озаренное восходящим солнцем море; Боромир улыбается.
- Это – главное, - не обращая внимания на то, что на них таращится уже проснувшийся лагерь, он касается губами ее лба, что кажется горячим. Им обоим нужно время. Нарциссе – понять, зачем она здесь, принять, что она здесь, а Боромиру – восстановить мосты, которые сжег за собой, коснувшись герба с изображением змеи. Ибо он приготовился жить без нее – но судьба, что правит всем, вновь показала свой норов.
И это было правильно, ведь судьба неумолима, словно море.
- Время отправляться, душа моя, - впереди – почти целый день непростого перехода. Умбар безжалостен, пустыни Харада жестоки. Но зимнее солнце еще не успеет склониться к закату, как они выйдут к морю, - северо-западный, встречный ветер касается лиц, оседает на губах отголосками соли и горечи. Море!.. и близко, близко уже устье реки Харнен, где к южному берегу – верит Боромир – уже идут долгожданные корабли.
… Вопросам о том, кто же все-таки та неведомая женщина, в одну ночь появившаяся в войске из ниоткуда, посреди пустыни, колышется в раскаленном воздухе – но ровно до тех пор, пока солнце не замирает на перевернутой синей чаше гулкого неба. Разговоры смолкают – войско идет, оберегая дыхание. Дозорные, верхом на харадских лошадях, скачут по бокам широкой колонны, растянувшейся примерно на полмили. Почти не сверкает металл доспехов – тяжко в железе в пустыне. Бойцы полагаются на зоркость разведчиков, которые, буде что случится, успеют предупредить.
Почти по главе колонны – знаменосец с черным знаменем Короля. До сих пор непривычно Боромиру смотреть на него, но нынче впервые за долгое время его сердце сжимается чуть меньше. Возможно, оттого, что подаренные ему судьбой несколько дней отдыха поистине, пошли на пользу. А может быть, потому, что его истинная судьба едет сейчас рядом с ним, и волосы ее, в тени парусинового тента, поднятого над офицерами, кажутся белыми, словно лепестки сибельмайна. Не пожелала сесть в паланкин, предпочла коня – и сидит сейчас, будто все двадцать лет только это и делала. Боромир сам учил ее на Тол Фаласе, и рад был, и удивлен тому, что его науку Нарцисса до сих пор не растеряла.
Вряд ли от кого-то могут укрыться взгляды, что лорд бросает на неведомую женщину – да он и не скрывается. Склоняется к ней, говорит что-то, смеется – давно уже не мелькала такая улыбка на лице командующего. Да и сам он словно помолодел лет эдак на пять, а жестокая тьма, огнем горящая в глазах, ушла будто бы совсем. И оживление Боромира передается всей колонне – в конце концов, какая разница, откуда здесь взялась эта женщина? Командир назвал ее богиней удачи, и да будет так! – тем более, что путь войска спокоен, вопреки обыкновению. Харадрим не нападают, да и, судя по донесениям разведки, вообще отошли севернее, - Боромир принимает из заскорузлых от поводьев рук своих людей свертки с донесениями, наспех нацарапанными наблюдениями – скорописью, ему, впрочем, весьма понятной. Следы повозок у скальной гряды на северо-востоке. «Мумакил», - он хмурится на мгновение, прикидывая, как далеко могли отойти харадцы верхом на мумаках. Должны держаться близ реки, по меньшей мере, в данное время, ибо переход их был долгим, а воды для мумаков на весь путь не запасти, как известно, - мыслями он уносится в дела насущные, но помнит все-таки, видит границей зрения светлое пятно сбоку – и на душе все легче становится.
И, когда путь колонны становится уклонистым, когда посреди песков все чаще встречаются полосы травы, когда встречный ветер все отчетливей дышит прохладой, темная рука, сжимавшая сердце Боромира холодом, разжимается окончательно. Ибо, пустив коня вскачь, и остановившись на гребне холма он видит то, чего ждал – флотилию белокрылых птиц, пришвартованную близ устья реки Харнен. Не подвел Элессар. Не подвели военачальники, - могучий конь встает на дыбы, ржет заливисто – и с кораблей отвечают звонкими серебряными трубами.
«Двадцать пять кораблей», - он не верит своим глазам. С таким количеством людей и вооружения можно прочесать весь Харад, до самых гор Эфель Дуат, до их восточных отрогов, единым маршем! – но рано радоваться, Боромир, конечно, понимает это. Но как тут уж удержаться? – на берегу уже разрастается лагерь, и первым, кто спешит к лорду, оказывается тощий долговязый старик. Старик уже – изборождено бронзовое лицо морщинами, длинные патлы, подвязанные по рохирримскому обычаю, обильно тронуло пегой сединой, как и бороду с усами. Но по песку ковыляет журавлиными ногами он вполне бодро, скалится прокуренными зубами, машет рукой.
- Маленькая леди! – сипло, как скрип несмазанного железа, звучит его голос. – Неужто возвратилась? – Боромир помогает Нарциссе спешиться, поддерживает ее за руку. – Ну, доложу я тебе, без тебя тут чертовщина всякая творилась, - проклятый лошадник кланяется, и затем искоса смотрит на Боромира:
- Что, лордство, сияешь? Нравится? – и указывает себе через плечо, на флотилию. – Брего всю глотку ободрал, пока Короля-то уламывал, дескать, хочешь южные пределы, Величество – расстарайся, и вот, он расстарался, а Брего их тебе сюда привел, и что Брего видит? Что лордство и без его помощи обошлось бы прекрасно, ибо удачу свою вновь словил, - взгляд темных глаз рохиррима останавливается на лице Нарциссы. – Хорошо, что ты вернулась, маленькая леди, - а корабли ждут их, сверкая на солнце убранными белыми парусами, светясь деревом корпусов над зеленым берегом. Стоянка займет ночь, а затем они двинутся вдоль побережья, к гаваням Умбара.
На штурм.
Отредактировано Boromir (2017-09-16 15:11:50)
