Сквозь плотную пелену беспамятства Уил слышал конское ржание, полное боли, а затем сухой выстрел, оборвавший ржание. Эти звуки преследовали его, становясь то громче, то затихая, но никогда не исчезая окончательно. Иногда к ним примешивался голос полковника Лестрейнджа, и тогда Уил тянулся за этим голосом, силился раздепить сомкнутые веки и встать перед Родоном, но правую сторону от самого плеча пронзала острая боль, правое бедро горело огнем, и он вновь откидывался навзничь, без сил, забываясь в бреду. Иногда он слышал голос матушки — она звала его, и ее голос раздавался так близко, что ему казалось, будто вся эта Шотландия ему лишь приснилась, что ему по-прежнему двенадцать, и мать будит его, чтобы он поспел собраться и отправиться с отцом на мануфактуру.
Но чаще — чаще он слышал другой голос: нежный, похожий на пение птиц, и за этим голосом следовали нежные, легкие прикосновения, к его пересохшим губам подносилось прохладное питье, то помогающее ему забыть о боли и уснуть, то дающее силы бороться с ней, лицо кто-то ласково обтирал прохладным полотенцем, а иногда ему казалось, будто обладатель этого голоса мягко касается его руки и что-то повторяет очень тихо.
Он начал ждать этот голос, хотел знать, кому он принадлежит, и борясь то с сонливостью после питья, то с болью, стал пытаться открыть глаза. Когда ему это удавалось, он едва мог различить происходящее: все вокруг казалось бредом, и только светлая фигурка каждый раз была рядом, что-то успокаивающе шепча ему, вновь подавая воды или вытирая лоб.
Он не мог разглядеть черт лица, ничего, кроме светлого золота волос.
Это ангел, пришла мысль. Ангел. подобный ангелам в его томике стихотворений, и он стал ждать прихода ангела, зная, что ангел непременно придет.
Сколько дней прошло в этом бреду, сменяемым тяжелым сном, Уил не мог бы сказать даже под страхом смерти, но когда однажды он открыл глаза, то почувствовал себя сильнее, и дурнота, накатывающая на него каждый раз при этих попытках, отступила.
Он сел на кровати, похожей, но все же не той, в которой спал последние дни в замке Маккоркодейлов, огляделся в незнакомой комнате, но когда попытался повернуть голову, вернулась боль: ребра заныли, нога ниже колена вспыхнула огнем.
Перебарывая приступ тошноты, Уил обхватил голову руками и его пальцы коснулись плотной широкой повязки, идущей вокруг его головы. Он осторожно ощупал перевязку, а затем напрягся, вспоминая случившееся до того, как он оказался здесь, чем бы это "здесь" не было.
Лошадь. Его кобыла Таб споткнулась, попав в одну из этих кроличьих нор, и упала вместе с ним...
Откинув тонкое одеяло, Уил с ужасом уставился на правую ногу, перемотанную бинтами и похожую на куклу, с которыми в детстве играла его сестра.
Беспомощно завертевшись на кровати, он схватил стоявшую рядом кружку, на дне которой плескалась вода, постучал ею по стене:
— Эй! Эй, есть тут кто?!
За узким, пробитым прямо в толстой кладке окном виднелось лишь небо — окажись он в Эдинбурге, да что там, в самом Ланкашире, и то не понял бы, где находится. Уила пробрало от мысли, что он остался в Аргайле — один. Что отряд отозвали срочной депешей, и Родон не стал ждать, когда он, Уил, вновь сможет сесть в седло.
— Пожалуйста, кто-нибудь! — позвал он, не скрывая отчаяния — Шотландия нравилась ему лишь в тех описаниях, которыми он заполнял письма матери, и он совсем не хотел оставаться один среди этих негостеприимных людей и их таких же негостеприимных замков и деревень.

Уил, с надеждой глядевший на плотно притворенную дверь, поразился, увидев вбежавшую — местные девицы, которых он видел, скача через Нагорье, меряли англичан такими суровыми взглядами, что их мог бы назвать миловидными разве что записной лжец, а эта девушка смотрела на него с той же лаской, которую он слышал в голосе являвшегося к нему ангела, и в ее голубых глазах светилась радость и нежность.
Она — она была тем ангелом, который избавлял его от боли и дарил утешение, и сейчас она также явилась вестником благих вестей.
— Полковник Лестрейндж... Он еще здесь? Отряд еще здесь, в Аргайлшире? — спросил Уил, умоляюще протянув руку в сторону девушки, подошедшей поправить подушку, позабыв о чашке, теперь сиротливо валяющейся под кроватью. — Умоляю вас, мисс, скажите, что мои друзья не оставили меня?..
Он смешался, осекся, понимая, что сказал лишнего — сам ангел ухаживал за ним и заботился, а он так неблагодарно дает понять, что ему здесь все не в радость.
— Благодарю вас, мисс, не иначе как ваша забота спасла меня от смерти... Кто вы? Кого моя мать должна поминать в своих молитвах?
Макколы — это имя он слышал, и если и подивился, почему пришел в себя не у Маккоркодейлов, вида не подал, надеясь, что все прояснится само — и не желая узнавать, что полковник мог учинить с Маккокродейлами за любую их провинность, если потребовалось менять дислокацию. Англичанам не были рады у Маккоркодейлов, однако с ними делились хлебом и мясом, и позволяли спать под крышей, а не под тонкой тканью палаток.
— И я бы с радостью съел чего, — его желудок громко заурчал в подтверждение — молодой организм требовал своего после нескольких дней лихорадки, отвергавшей все, кроме воды и некоторых горьких отваров, которыми поил его ангел.

— Джейн Маккол. Джейн, — повторил Уил, когда милый ангел скрылся из комнаты, пообещав вернуться скоро и с едой.
Он еще немного поворочался на своей постели, устраиваясь поудобнее, игнорируя настойчивые намеки желудка на пропущенные обеды и все усиливающуюся боль в растревоженных ребрах и ноге, снова ощупал голову, особенное внимание уделив мягкому утолщению слева.
До чего же славно, что полковник Лестрейндж позаботился о том, чтобы разместить его здесь, вверив вниманию этого нежного ангела, а не той девице, которая была за хозяйку в замке, где офицеры разместились по прибытию...
При мысли о полковнике Уил снова испытал те же двойственные чувства, что отравляли его жизнь последние месяцы — с одной стороны, безграничное восхищение, а с другой стороны, сомнения, что полковник ведет себя сообразно чести джентльмена и офицера армии Его Величества. Эти тягостные мысли и без головной боли отравляли ему существование, и он завозился еще сильнее, надеясь, что сломанная нога быстро заставит его выкинуть из головы все лишнее.
К тому моменту, как Джейн — такое распевное, чисто английское имя в этой шотландской глуши, где всех звали гортанно и непривычно, само по себе казалось ему чудом — вернулась, Уил уже приподнялся с помощью подушки и всем своим видом старался напоминать бравого офицера, коим, без сомнения, и являлся, а не больного мальчишку.
Коим тоже являлся, но кто захочет признаваться в таком?
— Спасибо, Джейн, благослови вас Господь, — слова сами собой сорвались с языка, и Уил тут же попенял себе на слишком фамильярное обращение. — Надеюсь, вас не обидит, но я так обрадовался, услышав ваше имя, оно так напоминает мне дом... Пожалуйста, до того, как рассказать о замке, расскажите мне о себе — клянусь, когда я открыл глаза, я решил, что вы ангел... Меня зовут Уильям Фицрой, я лейтенант сорок пятого пехотного полка под командованием полковника Лестрейнджа, и моя благодарность вам за вашу доброту не знает границ.
От миски супа на его коленях поднимался пар — жирный куриный бульон казался лучшим, что Уил видел в жизни. Он сглотнул слюну и нерешительно взялся за ложку — не оскорбится ли Джейн, если он начнет хлебать бульон в ее присутствии?

Спустя 11 дней.

Планируя выбраться из своей комнатки, в которой он отлеживался, Уил не учел того простого факта, сколько ступеней будет отделять его от свежего воздуха без привкуса лекарст — казалось, весь замок состоит из ступенек, и хотя он сомневался, что, раненого и в беспамятстве, его отнесли на самые верхние этажи, и этой высоты хватало.
Нога — тяжелая, чужая, будто колода, прикрепленная к его телу в качестве издевательства — слушалась плохо, перевязанная ремнями с деревянными дощечками, не сгибалась, а при каждой попытке хотя бы слегка опереться на нее взрывалась болью. Нечего было и думать о том, что он в ближайшее время сядет в седло — к тому же Уил, тщательно скрывая это ото всех, даже от милой Джейн, сентиментально грустил о Таб, его прекрасной послушной кобылке с легким нравом и проникновенными карими глазами. И если его перелом срастется, то для Таб все было кончено — полковник, как ему рассказали, самолично избавил Таб от страданий, несомненно отправив Таб в рай, если лошадиный рай существовал.
Эти меланхоличные мысли, хоть и редко, но посещали Уила — и потому, едва он начал есть и почувствовал себя сильнее, он запросился наружу, на свежий воздух, под солнечные лучи, подальше от каменной основательной кладки замка, казавшегося ему мрачноватым.
Конечно, понимай он, чего в самом деле ему будет стоить этот спуск по бесконечным, казалось, лестницам и переходам, через внутренний двор, к видам, достойным картин в спальне его матушки, он бы, должно быть, не решился и уж точно вернулся бы с полпути — но перед Джейн Маккол ему хотелось казаться сильнее и выносливее, и хотя спустя некоторое время он с каждым шагом все тяжелее наваливался на подставленное ему плечо Джейн, возвращаться сейчас не было ни единой возможности. Все, встреченные ими на пути, отводили глаза — и хотя Уил улыбался приветливо, готовый завязать знакомство, никто на его улыбку не ответил: ну что же, англичан любить было не за что.
Так они и доплелись до широкой каменной гряды — останков фундамента, еще более древнего, чем сам замок. Уил рухнул на гряду, вытягивая поврежденную ногу, подставляя лицо теплому солнцу. Замок был за его спиной и можно было забыть о тех, кто его населял — мрачных, колючих шотландцах, ничуть не похожих на милого ангела, сидевшего рядом.
Уил сощурился на солнце, вдыхая полной грудью запахи, отличные от запахов его комнатки и запахов его детства — здесь пахло иначе: солнечным теплом, осевшим на горных травах и цветах, овцами, которые неподвижно стояли в чертополохе, росшем до самого горизонта, старыми камнями, сложенными в остатки кладки, видавшими смену стольких зим, сколько Уилу и не снилось.
Уил провел бы тут весь день и еще следующий — лишь бы не возвращаться обратно, и дело было даже не в проклятых ступеньках.
Вот так, отсюда, в компании Джейн, Шотландия казалась ему почти прекрасной — умиротворенной, гостеприимной, солнечной.
Вечной — готовой поглотить любого, кто осмелился попрать ее землю, храня в мыслях недоброе, как те, чье исчезновение и призван был расследовать полковник Лестрейндж. Такой же вечной, как эти замки, чертополох, вересковые пустоши, протянувшиеся, казалось, от моря до моря.
— Над смертью властвуй в жизни быстротечной, и смерть умрет, а ты пребудешь вечно, — пробормотал, открыв глаза, Уил, и смущенно улыбнулся Джейн — цитировать Шекспира, да еще прилюдно... Так-то он хранит честь мундира.
Поспешно отведя взгляд, он вернулся к созерцанию окрестностей — Ребекка, его сестрица, оставшаяся в Ланкашире, столько сетовала на однотипную унылость ланкаширских пейзажей, что наверняка пришла бы в восторг от чуждой, непривычной природы Шотландии. Она с радостью нарисовала бы и вереск, и гладь воды под солнцем, и останки сторожевой крепости, одной из многих, попадающихся в этих землях, знававших куда более смутные времена, и лихой изгиб дороги...