Вэс узнаёт эти места ещё на подходах. Что-то едва заметно шевелится осознанием внутри, когда они проходят через лес, и взгляд её цепляется за поваленное дерево, вид которого она уже где-то видела: тот же слом, те же кустарники с ягодами позади, та же картинка, отпечатавшаяся в голове и оттеснённая теперь на дальние задворки. Что-то шевелится, но Вэс, моргнув, гонит прочь это наваждение: показалось, наверное, много ли в мире упавших на землю деревьев. Это странное чувство преследует её на протяжении всего пути до опушки, а проторенная дорогая будто сама ложится под ноги, безошибочно выводя к полям из зарослей.
И тогда, оказываясь на краю леса, откуда перед солдатами открывается вид на широкие холмы, усеянные кое-где кустарниками и перелеском, оказываясь перед лицом знакомых ветров и старой дороги, по холмам пролегающей прямо к виднеющемуся вдалеке чёрному пятну, — тогда Вэс застывает на месте, вдыхает чистый воздух грудью и наконец узнаёт окончательно эти места.
Это чувство ни с чем не спутаешь. Этот вид, шестнадцать лет ею виденный день ото дня, в памяти не отпечатанный — вырезанный, — его она до сих пор может видеть, если закроет глаза. Этот шорох в листве — тихое, только ей известное приветствие и понимание, тихим голосом зазвучавшее в голове.
Она дома.
Вэс действительно здесь.
Тринадцатый, замечая её заминку, на ходу подталкивает Вэс за плечо: идёшь? Рассеянно кивнув, она шагает следом за остальными, стараясь смотреть вперёд на чужие затылки и спины, лишь изредка поглядывая по сторонам украдкой. Всё здесь такое же, какими она помнит эти места, и, сколько бы Вэс ни косилась на поваленный забор, на кусты и холмы, сколько бы ни приглядывалась к пейзажу вдалеке, надеясь найти в нём успокаивающее несоответствие, которое разубедит её в пугающей догадке, всё здесь лишь подтверждает подозрения. Дорога, то плавно вниз спускающаяся, то поднимающая по пологому склону, заросшему травой, ведёт её туда, куда Вэс не хочет возвращаться, терзаемая одновременно страхом и тоской. Отворачиваясь, она смотрит себе под ноги на сухую пыльную тропу, зная, куда она ведёт.
На пепелище.
Три года назад она видела это место в огне. Здесь всюду вилось пламя, перескакивая с крыши на крышу, здесь сизое, почти чёрное дымное марево стояло густо и плотно, рассеиваясь лишь от падающих между домами тел, и здесь от гари нечем было дышать, а глаза слезились, как проклятые, не давая как следует всё разглядеть. Теперь воздух здесь чистый, прозрачный, нет ни дыма, ни серости, и в дневном свете старое пожарище не выглядит таким же пугающим, каким оно было в тот день. Когда Полоски входят в сожжённую деревню, по приказу осматриваясь в поисках выживших (Вэс знает, что их здесь не найти, но молчит), девушка мрачно шагает вдоль чёрных, грязных, полуразрушенных остовов и пустыми глазами обводит знакомые, родные места.
Угли хрустят под подошвой, как в прошлый раз, но между ними уже давно нет искр. Они потухли здесь три года назад, и с тех пор в этих местах нет ни огня, ни жизни — одна зола.
Вэс бродит здесь потерянная. Опустошённая, досуха выпитая, она бесцельно слоняется туда-сюда на деревянных ногах, подолгу задерживаясь возле знакомых мест: кузнечной лавки, сгоревшей первой вместе с хозяином и всей его семьёй, дома мальчишки, мечтавшего стать солдатом, но получившего под подбородок нож и рухнувшего прямо в пламя, возле халупы местной торговки и маленького сада, от которого не осталось даже забора. Вэс не выглядит ищущей что-то: ей в пепле нечего искать, она даже не наклоняется над обгоревшими обломками, наперёд зная, что остаётся под остывшими головешками. Она просто смотрит. Внимательно и пристально, в оцепенении замерев и выплывая из него, лишь когда кто-то из Полосок решит подойти. Избегая вопросов, Вэс сразу же отходит. Молча и тихо.
Она боялась сюда возвращаться. Здесь старый пепел, но память — свежая, и здесь глухая боль обретает голос, зудит и ворочается в груди ножом, расковыривая, разрывая заросшие рубцы. Здесь её страшные сны обретают форму и плоть, и, видит Креве, Вэс лучше бы всю жизнь жила, имея их только в голове, чем встретила единожды вживую. Она не могла разглядеть обгоревших тел в день трагедии: слёзы горели на щеках, заливая лицо, и всё, что она помнит оттуда, — это рыжие всполохи, вопли, резню и панику. Вэс представляла себе, что осталось от её родины, но реальность её фантазии превзошла жестоко, воплотив самые ужасные кошмары. Реальность неприглядна, и она ничего не скрывает: ни ссохшихся, разбросанных по земле тел, ни коряг и пустых деревянных руин, ни покрытых копотью столбов. Реальность смотрит на Вэс опустевшими глазницами и раскрытыми в давно заглохшем крике ртами, в реальности нет ни лиц, ни имён, и в ней вокруг Вэс только спёкшиеся силуэты и полное уничтожение.
Здесь всё мертво. Кроме неё.
Да и бледная Вэс на живую не слишком походит.
У неё желваки ходят на щеках, а руки сжаты в кулаках то ли от ярости и злости, то ли от горечи, отчаяния и жалобной тоски, которой Вэс не станет давать волю. Не здесь, не при всех, не на глазах у командира, перед которым она ни за что не покажется грёбанной, жалкой, плаксивой девкой, которую впору будет отправить обратно в лагерь готовить жрать. Всем наплевать, что это за деревня, всем плевать, что здесь жизнь Вэс сломалась, изуродовалась навсегда, и всем плевать, что ей мучительно до боли здесь стоять.
Она за это безразличие цепляется с ожесточением, сама себе отвешивая мысленно пощёчину, и на лице её не видно ни тоски, ни скорби. «Всем наплевать», — твердит она себе в который раз со злобой, привыкнув этим на корню душить любые жалобы. Всем наплевать, и Вэс ни жалость не нужна, ни сострадание, ни поучения от тех, кого подобными картинами уже давно не испугать.
Всё, что ей нужно, — это покой. Для памяти, для прошлого, которое кроме неё никто бы не пришёл закапывать как можно глубже в землю. Ей нужно сделать хоть что-то. В последний раз, если в день всё перечеркнувшей вмиг резни она не могла сделать ничего.
— Их нужно закопать, — коротко оборачиваясь через плечо, изрекает она наконец, когда Роше появляется позади неё. — Похоронить по-человечески.
Задержавшись на нём ненадолго глазами, она возвращается безжизненным взглядом к двум телам, одно из которых сидит, привалившись к остаткам стены, а другое, побольше, валяется у него в ногах. Здесь она видела их в последний раз, и здесь они умирали, захлёбываясь пузырящейся из глотки кровью, пока Вэс пряталась за противоположным домом и зажимала рот рукой от рвущегося вопля, не в силах отвернуться.
Здесь осталась её семья.