[nick]Bellerophon[/nick][status]built to break[/status][icon]http://s5.uploads.ru/nZiFc.png[/icon][sign]He fell: and says the shattered man, I fell[/sign][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Беллерофонт</a></b> ^?<br>ещё не закончил дела с Олимпом<br><center>[/lz][fan]mythology[/fan]
…эпохи мало значили для него, и с каждым прожитым столетием он все меньше замечал дыхание времени. Жизнь его остановилась очень давно, как сломанные часы, и пребывала в совершенном, бесконечном и неподвижном спокойствии. Он любил азарт, любил риск, бурление обжигающей крови, любил бросать вызов тому, на что человек не посмеет даже взглянуть… но все это было очень давно.
И порядком приелось.
Тело работало как совершенная машина войны, повинуясь даже тени мысли. Все те бессмысленные авантюры, в которые он швырял себя в ожидании, стали не более, чем невинным регулярным развлечением, чем-то обыденным, не опасным, но и не интересным.

Что-то в нем болело.
Истекало ядовитым золотым ихором.
И звало, бесконечно и томительно звало.

Он бы не назвал себя охотником. Он бы не сказал, что он встал на след.
Он бы побоялся сказать хоть что-то об этом с тех пор, как опустил меч, легко и безжалостно перерубая чешуйчатую шею зверя. Зверя, который врос своими обрубленными венами в его жизнь с тех самых пор, как Иобат, потрясенный до глубины своего ничтожного существа презренный Иобат нашел в себе силы на величественный жест, отпускающий героя на заслуженный отдых.

Он говорил себе, что Олимп будет покорен только кровью предвечного чудовища.
Он говорил себе, что годы унижения и слабости должны быть отмщены.
Он знал, что Олимп уже истекает своей сверкающей, животворящей кровью.
Но не желал ее.
И встать в ряды античных – какое слово – неудачников тоже не желал.
Ему было уже плевать на Олимп, честно говоря.
Но ему нужна была хоть сколько-нибудь рациональная цель, чтобы не сойти с ума окончательно, когда он проваливался в глубокий сон и просыпался другим, когда преследовал ее, незамеченный, по древним путям, обнаруживал себя, умирал, уничтожая свои отражения, просыпался с чугунной головой, будто после хорошей пирушки – и, озлобленный, неудовлетворённый, плескал себе в лицо холодной водой.
Из зеркал – там, где они были – на него смотрел безупречный лик статуи, озаренный светлеющей глубиной владений Посейдона. Каждый раз неизменный. Все более нечеловеческий.

Прости, отец, прости меня, мать, я хотел бы, но.
Но вам нужно было вести себя осторожнее, если вы хотели мира и спокойствия.
Вы виноваты сами.

И после очередного такого сна он, наконец, не выдержал ожидания. Разбитый, искореженный тем, что сотворили с его отражением, пронзенный насквозь осколками иного мира – он ринулся в войну, как в спасение, надеясь, что хотя бы так сможет выместить свою ярость и свою боль.
В одну, потом во вторую.
Ему казалось, что он потерял след.
Ему казалось, что путь его ведет в никуда, и мойры злорадно смеются, пока Лахеза путает иссиня-серебряную, нечеловечески прочную нить его жизни.
Петлю на палец.
Вторую поверх.
Свяжем в узел.
И еще один. И еще.
Терпи, Гиппоной, терпи. Единственное, что ты по-настоящему умеешь – это терпеть.
…и сверкающее лезвие в сухой руке Атропы снова проходит мимо.
Узел остается неразрезанным.

…война разочаровала. Менялось оружие, менялось время, менялось всё что угодно – но люди оставались людьми. Глядя на солдат, не осознающих, что и зачем они делают, Беллерофонт – Джон Лейн, Джон-черт-его-дери-везунчик-Лейн, столько раз выходивший живым и целым из бесконечных перипетий войны, стоивших жизни сотням и тысячам людей – не чувствовал уже ничего. Ни презрения, ни снисходительности, ни симпатии.

С ним знакомились. Его приветствовали. Старались держаться поближе, чтобы урвать хотя бы частичку его бешеной удачи. Его звали за стол, его звали в самовольные отлучки в пыльные переулки городов Афганистана, похожих друг на друга, как близнецы. До тех пор, пока очередное подразделение, в котором он служил, не расформировывали и не распределяли остатки людей по другим. И все начиналось сначала.

Он воевал холодно, методично и терпеливо, как будто сослуживцы были порученной ему группой малолетних детей, которые могут в любой момент испортить всю партию. Справедливости ради - по сравнению с ним они и были детьми. А сама по себе кампания и вовсе была просто сомнительной выходкой ради влияния всевечной Британии на ничтожном пропыленном клочке земли. Но кого это заботило?

Он искал только забвения.

Джон Лейн не мог ни с кем поделиться своей удачей, даже если бы хотел этого.
Кровью бога и кровью чудовища не делятся со смертными.
А Беллерофонт, в каком-то смысле, был и тем, и другим.

Потом была Индия, древняя, пропахшая дымом страна, в которой тоже не все и не всегда было гладко. Обоз с ранеными в Кандагаре и на южной границе шел медленно, но упорно, день за днем, подымая пыль на дороге, отбиваясь от все более редких нападений повстанцев. Джон злорадно усмехался, думая о том, что Британия – прекрасный выбор на этот промежуток времени. В ближайшие годы это идеальная страна для того, чтобы под её горделивым командованием выбросить себя самого и свои глупые идеи фикс к чертовой матери. Вы не могли выбрать лучше, сэр.
Война, война, война. Глупые игры глупых смертных.
Кто бы мог подумать, что существа, столь легко погибающие, будут толпами идти на смерть. Боги явно в чем-то ошиблись, наставляя этих неугомонных глупцов; наверняка индийские боги были ничуть не умнее и не лучше напыщенных изваяний Олимпа.
Все, все они на одно лицо.
Люди, боги.
И чудовища.

В последний свой день он призвал Дракона.
Усталый и хриплый, искаженный нечеловеческими связками голос всегда откликался на его зов.
У него не было выбора.
«Что ты мне скажешь сегодня?»
«Я скажу тебе: берегись.»
«Разве ты не желаешь моей смерти?»
«Поздно ее желать, Гиппоной. Желать нужно было раньше, до того, как ты сделал то, что сделал.»
«Где она?»
«Ты узнаешь.»
«Я встречу ее сегодня.»
«Это ты знаешь гораздо лучше, чем мог бы знать я.»

- Одно, - сквозь зубы цедит Джон Лейн, по команде поднимась навстречу новому дню. В этот день, примерно в половине четвертого пополудни, в десятке миль от пункта назначения, на обоз нападут. Кажется, повстанцы из местных племен, хотя в этом он уверен не был. Но это и не было важно.
Важны были всего два пункта.
Во-первых, одна из гранат разорвется рядом с ним.
Во-вторых, это заметит знакомый медик из обоза.
Британская, черт ее подери, Индия. После того, что было в Афганистане, немного не настолько Британская, как хотелось бы.

…Он вынырнул из забытья и очутился во тьме. Его тело, казалось, было сплошь одной оглушающей болью, и он не мог понять, насколько тяжело ранение. Осязание отказало; любая, даже слабая попытка движения ввергала его в муки.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он смог услышать шум волн, бьющихся о борт корабля. Значит, дошли. И даже донесли его. Воистину, полезно иметь друзей среди медиков.
Океан. Здесь, в такой близи от него, скоро должно стать легче.

Но пока что боль, парализующая его, заставляющая непроизвольно и мучительно сокращаться поврежденные мышцы, сдвигающая приваренные сукровицей бинты, заставляла его скрежетать зубами в попытках не издать ни звука. Горло тоже явно было повреждено, а это значило, что любой стон станет источником новых мучений.

Держался он ровно до тех пор, пока под его веками не промелькнул золотистый сполох, сопровождаемый тяжелым ударом сердца и узнаванием. Она действительно была здесь, на этом корабле, вероятности сошлись. Земной шар куда больше, чем маленькая солнечная Эллада, но и на нем, бывает, пути пересекаются самым причудливым образом.
Если, разумеется, он не бредит.
Беллерофонт знал себя достаточно долго и достаточно хорошо, чтобы понимать, что его сознание способно на чертовски правдоподобные галлюцинации, особенно после долгих лет утомительной погони за Химерой по иным мирам. Возможно, он, наконец, начинает сходить с ума. Какое счастье.

Он не сразу понял, отчего глотку обожгло: звук собственного искаженного голоса дошел до его сознания с большим опозданием. Значит, не выдержал. Впрочем, оно и к лучшему.

Что ж. Ладно. Славно, несколько отстраненно подумал он, слыша звук приближающихся шагов и чуя нарастающее присутствие. Должен же быть хоть один лучик света в этом паршивом царстве тьмы.

…Его сил хватило только на то, чтобы открыть глаза и взглянуть на нее. Человек. Ничем не примечательный человек, просто тонкая рыжая девчонка в форме медика.
Испуганная девчонка с золотой кровью.

Джон сдавленно выдохнул и отвернулся, позволяя сознанию раствориться в шуме волн и оставить обожженное тело.
Прости, девочка, сейчас я немного не в форме для столь любимого тобой драматизма. Но я наверстаю. Все равно в ближайшие недели никуда нам друг от друга не деться.

В какой-то момент забытье стало сном. В первый миг он подумал, что очнулся, но полное отсутствие боли говорило против этого предположения - как и то, что мир вокруг казался нарисованным сияющими мазками кисти неведомого художника. Сквозь тонкие черные линии, в которые обратилось судно, просвечивала безбрежная лазурная равнина океана; под полом виднелась искрящаяся тьма его глубин.

Беллерофонт поднял ладонь к глазам - и увидел сквозь нее потолок и светлое небо за ним. Что-то похожее с ним ранее уже случалось – но, как правило, это были другие сны, ведущие за грань известного ему мира.
Он лежал на прежнем месте, но почему-то здесь была и она: дремала, прислонившись к паутинному узору стены, совсем рядом, и тепло её тела, почти видимое в этом сне, окутывало его мягким успокаивающим ореолом.

Некоторое время он лежал спокойно, снизу вверх рассматривая её лицо, обращенное зыбкой реальностью сна в хаос многоцветных линий. Он уже знал, что Химера научилась принимать человеческий облик. Но те образы, что он видел, были иными. Сильнее. Старше.
Что-то здесь было серьезно не так с хронологией. Что-то, о чем, кажется, предупреждал Дракон.

Мысль о том, чтобы коснуться ее, он задавил в зародыше. Не хватало еще спугнуть. Неизвестно, насколько этот сон соотносится с реальностью.

…О том, что просыпается, он понял по возвращающейся боли, разгорающейся в нем подобно огню на мирно тлевших углях. Мир медленно становился плотным и осязаемым, и океан ушел, отступил за дурно пахнущие деревянные стены несущейся по волнам рукотворной скорлупки. Вернулись звуки, скрип досок и вздохи раненых вокруг, шаги на палубе, приглушенные голоса, и рокот глубин, неумолчным гулом стоявший в его ушах до сих пор, поблек и остался лишь шепотом и плеском где-то снаружи.

Джон Лейн прищурился, пытаясь вернуть четкость картине окружающего мира, неловко пошевелился и сдавленно охнул от вспыхнувшей в боку боли. Однако, стало гораздо лучше. По крайней мере, шевелиться и не желать немедленной смерти при этом уже было можно.

Ну и… да. Она все еще была здесь. Наверняка не собиралась вот так вот засыпать, однако война валит с ног и чудовищ.
Слишком уж глупое и утомительное занятие.

- Сестра, - хрипло позвал он, спиной ощущая, как она вздрогнула и пошевелилась. Связки слушались с трудом, и говорить было трудно. – Можно мне воды?

Отредактировано Vergil (2019-09-12 21:46:58)