Как бард, и как разведчик, Присцилла обладала одним совсем не свойственным и отягощяющим ремесло недостатком - она терпеть не могла все великосветские мероприятия. Умела на них себя вести, умела на них проникать и собирать нужную информацию, но присутствие на них не считала удовольствием.

Шик, лоск, манерность, улыбочки или наоборот - пьяный гогот и объедки под ногами, вызывали у неё одинаковое, мерно нарастающее внутри, как натягиваемая тетива, раздражение. Вовне, благодаря выдержки и воспитанию, это не проявлялось, да и помогало, особенно если на празденстве ожидалось что-нибудь неожиданное, вовремя среагировать, но... Каждый раз после посещения всех этих "раутов", Присцилла малодушно желала убежать куда-нибудь в лес, к дриадам или скоя'таэлям. Те милосерднее, убьют сразу, а не станут выносить мозги высокопарной чушью с тремя-четырьмя слоями смысла одновременно или вовсе без него.

Другое дело, что как раз на подобных мероприятиях, Присцилла не раз и не два доказывала свою эффективность. Наверное, в этом и был смысл: чтобы выполнить свою задачу в подобном гадющнике, не заигравшись и не вляпавшись в пару интриг, нужно всей душой презирать подобное и прикладывать все усилия для скорейшего достижения цели.

Но сейчас приходилось тупо терпеть, про себя считая секунды, когда можно будет по-тихому уйти в отведенные ей покои. Она уже подтвердила встречу со связным, но она будет позже, ночью, а пока...

Один бард - хорошо, два - катастрофа, три с лишним десятка - песенный конкурс, который по масштабу разрушений её нервов можно смело приравнять к совместному заданию с парочкой её "любимых" кузенов Ятагана и Волчелыка (учитывая, что в последний раз три из пяти стрел, вытащенных из Ятагана были пущены из её лука, двойняшки невзлюбили "кузину Цираночку" ещё сильнее, и это было взаимно).

Сбежавшиеся со всех стран, куда только добрались глашатаи, барды, может, по отдельности, может,  и являли собой интересные творческие личности, но в совокупе походили на согнанных в один загон индюков, павлинов и прочих райских птах: горделивых, кичливых, глянцево поблескивающих яркими перьями или наоборот, грузно раздутых от собственной важности. По поводу себя и своего положения в этой гомонящей стае, Присцилла не обольщалась, ей досталась роль попугая. Того самого, ярко-плешивенького, который вроде бы говорящий, но сам этого не показывает, поэтому зевакам приходится тыкать его сквозь прутья клетки, чтобы расшевелить, заставить говорить, забывая о том, что полная презрения птичка их скорее цапнет, чем скажет хоть слово.

В роли клетки мог выступать как зал, или весь замок, так и слишком тесный, не разношенный, новенький дублет, пестрый до рези в глазах. В роли зеваки, докучая ей уже второй час, выступал один из придворных Эреварда, настолько же глупый, как и назойливый и многословный.  Понятие об ухаживаниях он имел только приблизительное, и, столкнувшись с вежливым отказом Присциллы в первый штурм, явно решил брать её измором, банально уболтав до полусмерти.

Присцилла улыбалась, кивала и вообще была дура-дурой. Уж лучше лучше потерпеть одного надоеду, чем оказаться втянутой в один из творческих диспутов, разгорающихся тут и там. В ход шли не только словесные аргументы, но и кулаки, лютни, а у менестрелей женского пола ещё и заботливо отращенные и накрашенные для такого случая ногти, которыми они старательно пытались выцарапать оппонентам глаза. Маловероятно, конечно, что в подобной ситуации она пострадает, но стоить из себя шута на потеху другим больше необходимого для прикрытия было просто излишне. Да ещё она имела определённые сомнения, что при случае она сама не станет провокатором, лишь бы скинуть с себя груз накопленной злобы, и это точно никому нужно не было: ногти может у неё и коротки, зато лютня - тяжелая, а замах - широкий.

Нет, конечно же, всё было не так плохо, и Эревард собрал здесь действительно тех, кто имел право называться настоящими бардами - даже из своего угла, Присцилла слышала раскатистый бас Маркса и мягкий перебор струн лиры Дрогодара. Последний в конкурсе не участвовал, будучи привлечённым как судья, потому что ни князь, ни кто-либо из его окружения, музыкальным слухом, как таковым, не обладал. В толпе ещё шел слушок, что на состязание прибыл Лютик, но в этом Цираночка здраво сомневалась - о том, как сильна неприязнь между Лютиком и Вальдо, известно было даже на Севере, но... Кто знает, может он и был здесь. Жаль, что Присцилла не знала, как выглядит мэтр Лютик в лицо, только с чужих слов, а то бы знала, кого стоит обходить стороной. Спасибо, ей одного неудачливого ловеласа на сегодня достаточно.

Впрочем, скоро время ожидания вышло, приличия были соблюдены, и Цираночка, на пару секунд пропав из поля зрения навязчивого ухажера, выбралась из зала, никем не замеченная. Уйдя за пару поворотов, она позволила себе прислониться спиной к холодной стене и выдохнуть, закрывая глаза. Пару секунд спустя она их открыла, и если бы кто-нибудь взглянул в её лицо сейчас, то не смог бы назвать её Уточкой-Циранкой, язык бы не повернулся. Не было в нём ничего, свойственного мягкому, мечтательному, словно она всё время наполовину находилась в грёзах, сочиняя новую песню, выражению, свойственного птице перелётной, барду-Цираночке.

Ненадолго отложив ту часть своей жизни, где все самые кровавые баталии были только рифмованными росчерками пера, Присцилла сделала шаг, отступая от стены в направлении своих покоев.

Время лютни закончилось, настало время кинжала.

Если на пиру она была попугаем, то сейчас, переодетой в более подходящую случаю одежду, пробираясь к месту встречи, Присцилла могла сравнить себя с вороной - серо-черной, шныряющей по углам, перебежками пробираясь по коридорам. Шурх-шурх-шурх. Она ещё и волосы зачернила, спрятав под капюшон, на всякий случай - в отличии от Севера, здесь светловолосых людей было меньше, а значит и вычислить её было проще.

Наконец, она добралась до нужных покоев и тут же нырнула внутрь. Парой секунд спустя, Присцилле пришлось давить в себе желание вынырнуть обратно.

То, что информатор был мертв, становилось ясно с первого взгляда - блеклое горло гордо венчала опрокинутая  подтёками-зубцами вниз, кровавая диадема раны. Ровным и глубоким полумесяцем, нанесённым настолько быстро, что брызги крови были заметны даже на потолке. Металлическая тяжесть ещё не успела пропитать воздух в комнате полностью, а кровь - впитаться в ткань и ковер, значит, убили его не так давно.

Аккуратно переступая так, чтобы не наступить в кровь, Присцилла приблизилась к телу, и, присев на корточки, начала его обшаривать. Бумажный свёрток обнаружился во внутреннем кармане, но, к счастью, кровь до него не добралась. Бегло просмотрев содержимое, бард убедилась, что это то, что ей нужно, и поспешила выйти.

На обратному пути она была вдвое осторожнее, даже использовала другой маршрут чтобы не наткнуться на стражу. Ей осталось совсем немного, всего-то пересечь галерею с потухшими факелами, выходя к одной из угловых лестниц, чтобы подняться на этаж, отведенный для бардов, но...

Но тут случилось то, чего никто не мог ожидать. Если стражу или слуг Присцилла ещё ожидала встретить, то того, что дверь одного из покоев, отведенных особо важным гостям и родственникам внезапно распахнётся, как раз когда, когда пробегала мимо, и из проема, буквально кувырком на неё обрушится... некто. Из-за вспышки света, разглядеть, кто именно, Присцилла не успела, да и не до того было, когда тебя сбивает с ног тело на скорости. Пришлось уйти в кувырок, чтобы не рухнуть на пол всем весом и точно что-нибудь себе сломав. Схватив за то, что удалось  схватить, Присцилла позволила им несколько раз прокружить по полу, стараясь высчитать момент, когда получится остановится, но не успела - стена оказалась ближе.

Портрет, под которым они приземлились, заскрипел и не сдержавшись, упал, осыпав их ошметками. Тихо охнув от столкновения её спины и обломков тяжелой рамы (хорошо ещё, деревянной с позолотой, а не цельной, литой) , Присцила приподнялась встряхивая с себя щепу и холст. Разобраться с тем, кто оказался под ней, она не успела - вдали послышалось бряцанье брони, и она, наугад схватив с пола выпавший кинжал, поспешила скрыться.

Ещё около получаса побродив по замку, на всякий случай спутав возможной погоне след, Присцилла наконец добралась до своей комнаты, и, закрыв дверь, сползла по ней вниз, застонав от смеси боли от синяков, облегчения и досады.

То, что она подхватила с пола, было не кинжалом, а чьим-то ярким беретом, украшенным не менее пестрым и пышным пером. Такой бесстыдный в яркости головной убор мог позволить носить себе только настоящий бард, а значит...

Милостивая Мелитэлле, за что?!

Она всё-таки вляпалась.