[nick]Thomas[/nick][fan]World of Warcraft[/fan][icon]http://s5.uploads.ru/1sigC.gif[/icon][status]Ветер, кровь и серебро[/status][lz]Ворген. Разбойник. Без дома, без цели, проклятый человек.[/lz]

Этой ночью ему снова снится Гилнеас; снится безумие, царящее на улицах города: крики горожан и рев волчьих чудовищ – какофония, подобная Тьме. Стены города, казалось бы вечные, рушатся под напором злой силы, а люди, беззащитные призраки прошлого, исчезают, распадаются пеплом. Во сне, словно наяву, – запах сожженной кожи, пороха и человеческого страха – не убежать, не скрыться, не спрятаться. Коридоры изувеченных улиц, тупики, грозящие гибелью, – Гилнеас искажен, Гилнеас уничтожен. В ночи он вновь и вновь умирает.

Ему снится безумие – а он в его центре: стоит посреди площади, следует за принцем Лиамом, прорывается через прорву врагов. Кинжалы в ладонях отдают приятной тяжестью, словно не оружие, а продолжение рук. Покрепче схватить, любовно обвести пальцами резные рукояти  – привычный ритуал, а дальше – ринуться в бой. Снова крики, они оглушают. Принц потерян, снова исчез, растворился в сумасшедшей толпе. Томас оборачивается, успевает схватить женщину за локоть, в последнюю секунду спасти из-под копыт испуганной лошади. Хочет улыбнуться, но улыбка – оскал. В глазах женщины плещется ужас, а собственный голос – хриплый, глухой. Томас отчаянно трясет головой, хочет проснуться, но не может, не может отделить сон от реальности. Рычит и ужасается своему реву. Разве так может рычать человек?

Просыпается, ртом хватает воздух. Легкие разрывает огонь. Задыхается, ночной воздух кажется затхлым, неприятным, удушает, не приносит спасение. Руки сводит судорогой, Томас переворачивается на бок, зарывается пальцами-когтями в землю, рвано что-то шепчет. На лбу выступает испарина, волк рвется наружу, чувствуя человеческую слабость. Кто-то гладит по шее, ласково проводит по волосам. Томас не видит, чувствует только, что чудовище внутри затихает, позволяя вновь заснуть беспокойным, тревожным сном.

Не Гилнеас, теперь темный подвал. Знает, что должен идти, ослушаться приказа нельзя. Осторожно спускается вниз по шатким ступенькам. У стены стоит человек. Томас протягивает руку, легко прикасается к чужому плечу, хочет сказать, но слова застывают на губах – плечо пронзает болью. В звериных глазах чудится понимание, а секундой позже раздается выстрел. Агония превращения, ярость, ярким пламенем будоражащая душу. Мягкая трава под ногами, запахи леса, удивление, что так легко, оказывается, жить. Стая, больше не люди. Звери, чудовища, воргены.

Пейзаж снова сменяется, теперь волк рыщет в поисках крови. Вдали слышится тихий плач, и зверь радостно воет, предчувствуя охоту, тихо идет по следу, не боится спугнуть. Все равно не сможет скрыться, волк быстрее, от волка нельзя убежать. В спину летят отголоски чужих голосов, и зверь вновь завывает. Злое торжество его опьяняет. Юноша, почти еще ребенок, прячется в неглубокой пещере, отчаянно шепчет, умоляет пощадить. Зверь на мгновение медлит, скалится злобно, делает шаг вперед. Часть сущности ликует, нетерпеливо рычит, не понимает задержки, но Томас (его же зовут Томас?..) вспоминает; силится вспомнить.

— Нет, нет, нет…

— Нет! — он просыпается с безмолвным криком, широко раскрывая глаза, и выдыхает, пытаясь унять беснующееся сердце. Перед глазами – все еще руины Гилнеаса, ожившие мертвецы, обугленные дома. Постепенно дыхание выравнивается, и Томас кривится, будто от головной боли. Сон, это был всего лишь сон. Очередной кошмар, исчезнувший с первыми лучами солнца. Поднимает руку, прищуривается, внимательно всматриваясь в сумрак раннего утра, и улыбается вымученно облегченно. Пальцы, человеческие пальцы, не звериные когти.

— Том? — раздается где-то рядом, и мужчина, проведя ладонями по лицу, прогоняя последние остатки сна, приподнимается на локтях. Рив, рыжеволосая разбойница, смотрит на него слишком внимательно, словно зная, что он видел во сне. Смотрит и зябко ведет плечом, предрассветный воздух все еще отдает прохладой.

— Спи, волчица, спи, — Томас улыбается, игриво подмигивает, от ночных ужасов постепенно не остается ни следа. Девушка тепло улыбается ему в ответ, а потом хмурится и едва слышно вздыхает. Общее проклятие сближает, вынуждает забыть прежние распри. Гилнеас все равно потерян, родной дом уничтожен, два разбойника, когда-то соперники, теперь не должны враждовать. К чему помнить прошлое, если настоящее – смутное счастье от прожитого дня. — Седогрив? — рывком садится, разминает затекшие плечи.

— Не вернулся, — Рив пожимает плечами и подтягивает ноги к груди. На ее руках – свежие раны. Томас делает вид, что не видит их, и, поднявшись на ноги, укрывает девушку своей накидкой, наклоняется, легко целует в рыжую макушку. Волосы пахнут мироцветом. Не ему осуждать – у каждого свой путь справиться с внутренним демоном. 

— Да хранит его Свет, — произносит, а сам кривит душой. Свет больше не имеет значения.

Им приказали (“посоветовали” язык не повернется сказать) найти общий язык с теми, кто их спас. Говорят, именно они виновны в проклятье, ставшим концом великого Гилнеаса. Томас не уверен, точно не знает, Краули он слушал вполуха. Да и нет ему дела в чужих ошибках, поступках. Он всего лишь разбойник, не король и не лорд.

Тельдрассил – странное место. Прошло всего несколько дней, как оставшиеся в живых беженцы вступили на эльфийскую землю. Всего несколько дней, вдали от старого дома, но Томас не чувствует здесь ни капли спокойствия. Столица, Дарнас, вызывает желание сбежать, и Томас с досадой проверяет карман: несколько медных, пара серебряных – не хватит, чтобы уехать в Штормград. Тельдрассил – слишком странное место: непривычные краски, чудна́я природа, ожившие деревья, уходящие так далеко в высоту, что запрокинь голову – не увидишь конца. И кругом одни эльфы. Ночные, как называют они себя.

Дарнас не похож на Гилнеас, люди похожи и одновременно не похожи на эльфов. На последних Томас смотрит настороженно, словно не верит их мягким, понимающим улыбкам и мелодичному голосу, от которого по телу пробегают мурашки, но совсем не от удовольствия, а от затаенного чувства опасности. Для того, кто всю жизнь был отделен от остального мира, все новое кажется враждебным. Неправильным. Чужим.

Выбраться из их пристанища, пройти в сторону главных ворот, повернуть, свернуть к торговым рядам. Томас двигается тихо, под ногами не хрустят ветки. Дарнас не окружен стеной, на него слишком удобно напасть, но Гилнеас пал, а он нет. Мимо проносится светящийся голубой огонек, а затем, сделав петлю, возвращается и начинает кружить над водной гладью.

— Мир полон иронии, — произносит так тихо, чтобы стражницы-эльфийки, которые едва заметно кивнули ему головой, не услышали. — Доброго утра, дамы! Удивительно приятное утро, не правда ли? — а теперь говорит громче, отвешивает игривый поклон и усмехается нарочито весело, но цепкий, внимательный взгляд направлен на висящее на поясах оружие. — Слышал, местному повару нужны пауки. На север или на юг?

Его мешок пока пуст, но Томас несколько медлит, благодарит за ответ стражниц и уходит к ручью, присаживается на берегу, расстегивает рубашку и, скинув сапоги, с наслаждением опускает ноги в холодную воду. Он успеет еще наловить пауков, выпущенный на волю зверь поймает несколько дюжин.

Отредактировано Dandelion (2019-06-16 19:13:41)

От обилия фиолетового, зеленого и их оттенков ожидаемо рябит в глазах. Томасу кажется, что сколько бы ни пройдет времени, привыкнуть к такому буйству цвета он не сможет. Слишком уж отличается местная природа от привычных гилнеаских лесов. Даже воздух здесь ощущается по-иному: он другой, чуть сладковатый, обволакивающий, словно пронизанный древним волшебством. Гилнеас же терпко пах сосновым лесом, свежестью только что прошедшего дождя; его воздух был воздухом гор и извилистых каменистых дорог. Его родной край, в сравнении с теплым и сказочным Тельдрассилом, – соленая горечь моря, королевство ветров и волчьего воя.

Он не хочет, но сравнивает, не может перестать. Ведь память – единственное, что у него осталось. Он хватается за ускользающий образ, как утопающий тянется за соломинкой, и забыть для него значит окончательно потерять себя.

Забыть, кто он есть.

Забыть, что он – один из сынов Гилнеаса.

Томас усмехается нарочито зло, неопределенно ведет плечом. Он должен помнить, чтобы отомстить: за потерянный дом и за погибшего принца, за пролитую кровь и за марево сожженных домов; он должен помнить, чтобы принести покой своей израненной душе, своему неисполненному долгу. Он просто не сможет по-другому. Не знает иного выхода.

Он уходит в мысли слишком глубоко, и когда ветер приносит тонкий аромат цветущего мироцвета, Томас жадно вдыхает знакомый с детства запах, невольно расплываясь в слабой улыбке, и прикрывает глаза. Мальчишкой он нарывал мироцвет, неуклюже пытаясь помочь матери сделать из него лечебный эликсир. Получалось плохо: пальцы, что с легкостью вскрывали замки, нежные бутоны разрывали, превращая их в непригодный для зелья материал.

А вечерами, когда исходящее от камина тепло приветливо манило к себе, убаюкивая после тяжелого дня тихим потрескиванием бревен, Томас сидел, прислонившись спиной к ножке кресла, и слушал пение матери. Она пела о прошлом, и голос ее – красивый и нежный – был полон невысказанной грусти. Она ласково ерошила темные кудри и улыбалась по-матерински тепло, а пальцы ее пахли мироцветом.

Но дома больше нет, как нет и сада с цветущим мироцветом, а его мать, к великому счастью, не дожила до осады Гилнеаса. Погибла три года раньше от лихорадки, пытаясь вылечить соседских детей. Она вступила бы в ополчение, а удержать ее он бы не смог. Никогда не мог.

Рядом вновь кружит блуждающий огонек, и Томас наблюдает за ним из-под опущенных ресниц, а затем, поколебавшись, протягивает руку. Всего лишь отголосок дома, мимолетное воспоминание, но волчье сердце вновь, невольно и не к месту, разрывается от тянущей боли, от тоски. Забавно, он столько раз представлял, как выберется из-за стен королевства, как шагнет в распростертый перед ним мир, что сейчас с затаенным злорадством понимает, что мечтам суждено сбываться не так, как того желают люди.

Из мыслей его вырывает тихий плеск и глухое уханье пролетевшей над головой совы. Томас вздрагивает, напрягаясь всем телом. Что-то было не так. На периферии сознания ярким кровавым пятном – вспышка. Опасность. Кто-то приближается, кто-то совсем близко. Холодная вода, еще минуту назад приятно ласкающая ступни, теперь кажется ледяными оковами, и Томас быстро поднимается на ноги, чтобы через секунду пошатнуться и схватиться за грудь, пальцами впиваясь в обнаженную кожу. Его дыхание сбивается, он чувствует уже знакомую ярость, а не страх. Внутренний зверь яростно рычит, разозленный человеческой ошибкой. Человек не заметил, не услышал, позволил приблизиться к себе. Ошибка. Опасность.

Томас краем глаза видит, как по воде кто-то приближается, но присмотреться ему не удается. Волк рвется наружу, и мужчина чувствует, как сознание мутнеет, испуганной птицей бьется изнутри. Превращение… оно начинается. Томас пытается сдержаться, успокоить беснующееся сердце. Пытается вспомнить, как учился контролировать, как дрессировал себя, как гвардейского пса. И ему почти смешно, отчасти горько и слишком зло от самого себя.

— Дрянь… — хлестко шепчет и падает на колени, свободной ладонью зарываясь в податливую землю. Перед глазами – темно-лиловый куст с причудливым крупным листом, и сознание зачем-то цепляется за него. Томас долю секунды смотрит на куст, вспоминая заветы местного лекаря, что не стоит трогать то, с чем не сталкивался раньше, а затем мир преображается. Меняется он сам.

Запахи, звуки – все смешивается, почти оглушает. Он дышит чище, слышит намного острее. Томас замирает, прислушиваясь к себе, и вдыхает полной грудью, чувствуя, как сила наполняет его. Тело воргена в чем-то лучше человеческого, и Томас, привыкнув к новому себе, распрямляется и расправляет плечи, с тихим рыком встречая вышедшую из воды хищную кошку. Ярость все еще клокочет где-то внутри, опаляя, предлагая напасть, но постепенно затихает. Слишком знакомые узоры виднеются на шерсти, да и эти звериные глаза точно не принадлежат настоящему зверю.

— Доброй охоты, — рычит он и усмехается, невольно скаля острые зубы. Друид. Перед ним чертов друид. Он уже видел таких, правда, видел их мельком, но разбойничий глаз детали применить успел. — Или нет.

Пытается отвесить поклон, но тело слушается хуже, и Томас раздраженно выдыхает, и глаза его, желтые, волчьи, сверкают недобрым огнем. Тело воргена лучше человеческого, но разум намного хуже: эмоции, как разделение на черное и белое – нет серых цветов; они ощущаются острее, если злость – она опьяняет, если радость –  она тут же грозится стать яростью. Ритуал помог, с этим поспорить нельзя, но помоги Свет, если от этого стало легче.

Отвернувшись от кошки, Томас присаживается на корточки, быстрыми и резкими движениями собирая свои немногочисленные вещи. Спиной чувствует чужой взгляд, и от этого хочется завыть и зарычать одновременно. Ему не нравится, что могли видеть момент его слабости, его превращения, и оставаться здесь рядом с появившимся друидом он не намерен. Слишком велик соблазн не сдержаться. Внутренний зверь согласно рычит.

И не оглядываясь, уходит в чащу, надеясь в спокойствии поймать пауков. Только вот слышит он позади себя тихие шаги, но ворген внимания не обращает, лишь останавливается, недовольно дернув ухом, и принюхивается. Пахнет кровью и резким душком мертвого паучьего тела.

— Кто бы знал, — голос его звучит низко и глухо, — что эльфы настолько падки на пауков.

[nick]Thomas[/nick][status]Ветер, кровь и серебро[/status][icon]http://s5.uploads.ru/1sigC.gif[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Томас</a></b> <br>Ворген. Разбойник. Без дома, без цели, проклятый человек.<br><center>[/lz][fan]World of Warcraft[/fan]