//PETER PARKER
И конечно же, это будет непросто.
Питер понимает это даже до того, как мистер Старк — никак не получается разделить образ этого человека от него самого — говорит это. Иначе ведь тот справился бы сам. Вопрос, почему Железный Человек, не позвал на помощь других так и не звучит. Паркер с удивлением оглядывается, рассматривая оживающую по хлопку голограммы лабораторию. Впрочем, странно было бы предполагать, что Тони Старк, сделав свою собственную цифровую копию, не предусмотрит возможности дать ей управление своей же лабораторией.
И все же это даже пугало отчасти.
И странным образом словно давало надежду. Читать
NIGHT AFTER NIGHT//
Некоторые люди панически реагируют даже на мягкие угрозы своей власти и силы. Квинн не хотел думать, что его попытка заставить этих двоих думать о задаче есть проявлением страха потерять монополию на внимание ситха. Квинну не нужны глупости и ошибки. Но собственные поражения он всегда принимал слишком близко к сердцу.
Капитан Квинн коротко смотрит на Навью — она продолжает улыбаться, это продолжает его раздражать, потому что он уже успел привыкнуть и полюбить эту улыбку, адресованную обычно в его сторону! — и говорит Пирсу:
— Ваши разведчики уже должны были быть высланы в эти точки интереса. Мне нужен полный отчет. А также данные про караваны доставки припасов генералов, в отчете сказано что вы смогли заметить генерала Фрелика а это уже большая удача для нашего задания на такой ранней стадии. Читать
uniROLE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Слышишь, Египет? Это дрожат твои земли под могучим строем македонян.
Слышишь, Египет? Это падают каменные стены в обители твоей защитницы.
Слышишь, Египет? Это ползет чешуйчатая смерть к твоим стопам.Ты изгнал свою спасительницу и призвал свою погибель.
И теперь они повстречались в Ливийской пустыне.
Бойся, Египет, ибо нынче решается твоя судьба.
Отредактировано Echidna (2019-06-11 02:57:05)
Я ощущаю эту боль физически, она поглощает меня всю, без остатка, оставляя на душе рваные кровавые нарывы, облаченные в пепел, приправленные предательством. От этой боли нельзя избавиться, нельзя отстраниться и сделать вид, что ничего не произошло и ничего не случилось. Я просто разбита, уничтожена, ослаблена, покинута. Удар оказался слишком сильным, чтобы суметь выдержать его, подставить и вторую щеку для удара, когда настанет тот самый момент истины. Но я не смогла, не сумела выдержать весь шквал несчастий, потому что они метили в самое главное – в сердце, вгрызаясь острыми когтями в плоть и душу. И подумать только, сначала люди, повинуясь римлянам, решили уничтожить кошек, скульптуры, мой храм, письмена. Любое упоминание обо мне. Потом покусились на Сагет, которую, добили Боги моего же пантеона. Предатели, жалкие трусы, обманщики, не способные встретиться лицом к лицу с ответственностью! Они убили мою дочь, они уничтожили ее, как будто бы не было в ней света, не было чуткости, легкости, жизнерадостности, не существовало в ней любви. Моя Сагет, как они могли!? Нет, как они посмели!? Как посмели поднять руку на мое драгоценное чадо, которое я приютила, когда воды Нила принесли бессознательное тело к ступеням моего храма? Убийцы. Да настигнет их возмездие страшнее и ужаснее, да придет за ними сама смерть, мучительная и долгая, да ощутят они всю боль, что причинили сами, увеличенную в стократ. Ибо не будет им прощения, ибо не появлюсь я более по собственному желанию в Египте и не стану выгораживать их проступки, пропускать мимо ушей их злые речи и сплетни. Я – Богиня Египта, и я ухожу, не желая возвращаться назад, по собственному желанию, ни по принуждению. И все кошки ушли вместе со мной.
И кажется мне, что у меня получится, что я сумею воплотить свои желания в жизнь. Время не излечит пережитого сегодня, лишь притупит боль, но не избавит от мучений, не укроет от кошмаров, не спасет от внутренних терзаний. Нет больше слез, они закончились несколько дней назад, когда я только начинала свой путь, не спеша, пересекая пустыню. Я уходила прочь, и стремилась оказаться за пределами Египта, вне его зоны влияния, когда уловила бурю. Но буря эта была необычного характера и являла собой, скорее, грозовую тучу, что неумолимо двигалась на Египет. Тут нужно было бы ликовать и радоваться, что кара настигнет так быстро моих неприятелей, но к этому чувству, прибавилось еще и любопытство. Я свернула немного с пути, чтобы встретиться с тем или той, кто несет за собой погибель.
Мои губы, при мыслях о неизвестном мстителе, вытягиваются в загадочную улыбку. Действительно, все в мире взаимозаменяемо и никогда не пустует место, которое ранее было занято другим. Вечный круговорот лиц, событий, добра и зла, который никогда и никому невозможно будет остановить, ибо это сама суть мироздания. Даже, если заморозить время, все равно настанет момент, когда оно возобновиться. Это неумолимо так же, как и сама смерть, являющаяся рано или поздно к каждому живому существу.
Завидев стройную фигуру вдалеке, я обращаюсь в потоки песка, которые охотно подхватывает ветер и уносит в сторону незнакомки. Я оказываюсь прямо перед ней, на расстоянии пяти метров и широко улыбаюсь, приветливо склонив голову в почтении. Я рассматриваю неизвестную с интересом, но без наглости, пытаясь понять, кем она является по своей сути. Мои глаза еще горят изумрудом, и зрачки по-кошачьи прекрасны, когда я просматриваю потоки энергии, окутывающие прекрасную женщину.
- Приветствую тебя, прекрасная, куда держишь путь? – я думаю, что знаю куда, но, все-таки, хочется узнать прямой ответ непосредственно от виновника моего появления. Есть злое такое желание, узнать, что мои догадки оказались верны и на земли Египта ляжет бремя ответственности в виде страшной кары за свершенные проступки. И сейчас, мне практически безразлично, что наша с этой женщиной Сила противостоит друг другу, что соприкосновение наших энергий может сулить катастрофу. Мне всё равно, если виновные будут наказаны – это справедливая цена за их грехи.
- И чем обязаны твоему визиту простые смертные? Неспроста же ты проделываешь столь далекий путь, - да, определенно, мне интересно. Не думаю, что кто-либо стал бы добровольно и без причины продвигаться по пустыне, в которой нет ни водоемов, ни деревьев, ни животных. Безжизненные пески, в которых жизнь прячется глубоко под землей, куда невозможно добраться, будучи в человечьем обличии.
- Могу ли я узнать, с кем имею радость разговаривать? – вопрос, который стоило узнать в первую очередь. Я хочу знать имя той, кто займется подлыми римлянами всерьез. И уже заочно люблю ее, даже не зная имени и предназначения, даже не зная о том, как она оказалась здесь. Всё это не имеет значения… теряет смысл, так как мысли о будущем не могут быть там, где живет прошлое и боль, плавно перетекающие в тихую ненависть и злобу. И, если бы не Сагет, если бы не ее присутствие тогда, я бы уничтожила каждого смертного, обратила бы людей в пепел и стала бы упиваться их кровью. Но скорбь по дочери, она не позволяет ярости вырваться наружу, сдерживая ее стальными тисками.
- Должна же я знать имя той, что принесет с собой козни египетские, - и я смеюсь, насмехаюсь над миром. Кажется, меня начинает отпускать.
Песок катится по темной чешуе, точно брызги дождя. Она спешит.
Она идет с запада - тело ее огибает хребтовые кости старого Ха, проминает тяжелые ливийские барханы уже пару дней. Буря пыли и ветра, что она поднимает хвостом, укрывает ее от жестких прямых лучей, окутывает приятным полумраком, душным, плотным теплом, начищает до блеска броню-чешую, точно готовит к предстоящему бою. Она не боится солнечного жара, закаленная в пламени отца-Тартара. Нет, это змеи всей округи, все, кто несет в пасти своей смертельный яд, следуют за ней, таясь в желтой пустынной глади, - словно песок катится за ней подвижной рекой. Они слышат ее запах и идут за ней, влекомые силой. Она - гордая их царица, она знает, куда приведет их в этот раз, и потому собирает изо всех нор и щелей и хранит до срока от палящего солнца. Нынче ей понадобится такое послушное воинство.
Она спешит, ибо хочет успеть первой.
Война всегда несет за собой хаос, всегда пошатывает столпы порядка - с виду нерушимые, на деле хрупкие, как стекло. Но в этот раз что-то изменилось - она слышит это телом, дрожью где-то между ключиц и солнечным сплетением. Трещина, пролегшая ныне по руслу Нила, слишком глубока - и теперь с юга в Египет сквозь нее сочится страшный мор и болезни: по шерстинке, по вздоху, по капле крови - вскоре они будут повсюду.
О, теперь она позаботится об этом. Она постарается, чтобы вопли и плач на этих землях заглушили гудение слепней и мух, чтобы в безумии и страхе смертные бежали во все края и пределы. Ее проворные змейки будут гнать больной скот вдоль реки, отравлять ее воды, сеять ужас среди людей, а она - пожинать его сладкие плоды.
Римляне, эллины, египтяне - она не разбирает народов и языков. Людей всегда как грязи, как мошкары, копошатся в лужах, прячутся в мелких земляных норах. Единственное, на что они пригодны - на поживу ей и ее детям. Вот и станет все, как положено. Как и должно быть.
Далекий звон колокольчика пробуждает ее от мыслей, тревожит разум. В реве ветра вокруг он отчетливо резок и чист.
Кто-то идет неподалеку, и для первой встречи - что бы та ни сулила - ей не следует восставать в полной силе. Она останавливается, вздыхает, сбрасывает покров. Тени собираются у нее за спиной, ложатся пеплосом на плечи - черный шелк на розовом мраморе кожи. Она не носит на себе ни золота, ни каменьев - они не нужны ей, не носящей ни титула, ни венца. У нее нет ничего, кроме ее собственной силы и злобы, - у нее отобрали даже ее собственных детей, так что теперь ей ничего и не нужно. Все, что она захочет, она возьмет сама.
Она отомстит за своих зверенышей, возьмет плату кровью - сторицей, так, что даже красные реки, полные мертвых тел, не насытят ее жажды. Она не уймется, пока не вернет мир в его первородное, истинное состояние, пока не погрузит его в черный хаос, жестокий и благосклонный.
Но сначала - узнает, кому же перепало оказаться на ее пути.
Она смотрит в золотую пустынную гладь пристально, обводит языком тонкие губы и слушает. Ветер несет ей запах шерсти, мягкого древесного огня и благовоний - кедра и мирры. И еще один - такой нежности, какую нелегко уловить. ...Но откуда бы в таком жестоком краю взяться трепетному фимиаму почитаемой богини? Они не понимает, сужает глаза с подозрением и ждет.
Но, когда, наконец, видит деву перед собой, - вскидывает черные брови.
Кошка.
Этот звериный взгляд ни с чем не спутать. Лежит проворными искрами меж чернильных росчерков сурьмы, холодной зеленью на смуглом лице. Умильно красивом, разумеется, "как и подобает", чтоб скулы сводило прям от этой медовости. Еще бы. На что куда приятней смотреть - на грациозные движения, на стелющийся шаг, хищный, животный, идеальный в своей естественности.
Хоть что-то есть толковое в этих египетских небожителях.
- Радуйся и ты, легко идущая, - отвечает неспешно.
...Если найдешь, чему, разумеется...
Она горда и не склоняет головы, только вскидывает в приветствии правую руку - и та пуста. С ее стороны это уже немало - для той, что поклялась нести смерть богам и всем их отпрыскам. Сегодня ей не до того - есть дела поинтересней, и, если встречная не встанет у нее на пути, что ж, значит, в этот раз кровь прольется где-то в другом месте. Открытый взгляд ее не обольщает, но и угрозой от него не веет.
...Что ты делаешь, Кошка, так далеко от своих земель? Ты ведь не гонишься ни за кем и ни от кого не бежишь... И, если идешь мне навстречу, то отчего торжество в твоих глазах?..
- Говорят, в золотом Нубете нынче богатый урожай, а значит, и жатва там будет на славу, - улыбается она хищно, и тень ее широких статных плеч ложится в сторону девы темной плетью на песке.
Немигающий золотой взгляд змеи - ответом на изумрудный кошачий, и он, на ее собственный вкус, уже красноречивее любых имен. Но что ж, если нужен ответ, пускай отыщет его сама.
- Я дочь земных глубин и мрака, и во дни потрясений породившие не давали мне имени, ибо неведомый ужас глубже проникает в сердца и гонит дальше от дома. Клыки мои и когти ходят на четырех лапах и двух крылах, и во дни благоденствия не было им числа, ибо велико и страшно было их предназначение. Эллины назвали меня, как смогли измыслить, а фантазия их слаба, - так что это за имя? - улыбается она, отвечая вопросом на вопрос. Вступает в игру легко, по какой-то лукавой привычке. Сфинкс, этот маленький проказливый котенок, кормилась ее молоком, впитывая злобу, и все слушала загадки матери, проращивая ум. Она отгадала их сотни, но, взрощенная в глубоких горных глубинах, так и не смогла найти ответ на одну.
...Так разгадаешь ли ты эту, Кошка?..
Впрочем, она милосердна сегодня, потому лишь поводит высокой головой, увитой тяжелыми черными косами, точно брачным змеиным клубком.
- А не знаешь - так зови, как пожелаешь. Имя не меняет сути. Но нет, богиня, - смеется она, делая пару неспешных шагов вперед - мимо Кошки, к восточному горизонту, - я не несу с собой беды. Я лишь тень их, шорох их шагов.
...Твои люди справляются и сами...
Она услышала это первой, потому что была рядом, но мировая канва чувствительна к таким потрясениям, особенно сейчас, когда мир просто кишит божками и духами. Не пройдет и года, как край черного Нила раздерут на части, на клочья, выгрызут нутро, выжмут все соки.
И местные боги ничего не смогут сделать. Да и хотят ли? По встречной - так и не скажешь.
- Теперь все слышат, что Египет ослаб. Я буду первой, но за мной придут и другие. Ты наверняка знаешь это и сама. Тогда что ты делаешь здесь, когда люди вот-вот возопят к тебе за помощью? - голос ее - острой насмешкой. Она не верит в доброту и ласку богов, она не верит, что те когда-либо совершали хоть что-то не из собственной прихоти, а из человеколюбия. На самом деле - что людей вообще можно любить.
...Можешь попытаться остановить меня, если пожелаешь. Только ты далеко от дома, от своих тенистых храмов и сладостных жертв, а я не знаю, каково это - не чувствовать голода...
Змеи вспарывают песок, как нить - тонкие шелка, кружат у ног, скользят завораживающей спиралью, готовые как напасть, так и защитить ту одну, что царской крови над ними. Но, если понадобится, она встретит бой сама.
Пока она не ловит в тоне путницы ни угрозы, ни презрения. Только странное ощущение двойного зеркала, будто дважды отраженное видит.
Отчего это? И связано ли с нарастающей брешью?
В другое время я бы иначе среагировала на встречу с этой незнакомкой. В моих руках появился бы парный сай и, непременно, я бы добралась до сути имени прекрасной женщины, чтобы затем прогнать ее восвояси, не позволяя более и шагу ступить по направлению к землям Египта. И надо же, встретиться нам только сегодня, когда судьба родного края совершенно мне безразлична, даже более того, я всеми фибрами души желаю погрязнуть и людям, и богам, в их же собственных грехах, и крови, и слезах.
- Ответов на твою загадку много и ни один из них не кажется достойным, чтобы называть его вслух. Жители Эллады, что и их Боги, никогда не отличались фантазией и всегда обрекали множество прекрасного на гонения, ибо скудность души никогда не оправдывает сказанного и содеянного. А так… - я усмехнулась, прекрасно понимая абсурдность этого диалога. Она не хочет отвечать на мой вопрос прямо, а я не желаю тратить время на разгадывание загадок, которые в другое время смогли бы завлечь мое внимание. Сфинкс бы обрадовался, увидев крах моих стремлений, но мне попросту не до этого сегодня.
Услышав ветер, который умолял меня вернуться назад и слабо теребил пряди моих волос, отмахиваюсь от старого друга. Не будто бы он надоел, нет, скорее прощаясь с ним, не обещая при этом вернуться обратно. Мой взгляд скользнул по кромке пустыни, что целовалась с небом и на губах появилась грустная улыбка. «Я не вернусь. Сама. Нет».
- Я назову тебя – Царицей Змей, а при следующей встрече, быть может, назову твое истинное имя, - последние свои слова я скорее промурлыкала, нежели проговорила. Этот диалог был, в какой-то мере, забавным и не обязывал меня ни к чему. Более того, новая встреча могла и не состояться, кто знает, куда устремится дальше эта статная незнакомка, чей взгляд горит змеиным золотом. Того и гляди, одарят тебя ядом, оставив две аккуратные ямки на нежной коже. Но я не боюсь…
Даже змеи, что крутятся вокруг своей царицы, не вызывают во мне омерзения или каких-либо других чувств. Я улыбаюсь, вспоминая танец со змеями в Индии, где мне довелось побывать и научиться многому, что приятно грело мою душу. Захотелось бы мне танцевать сейчас, когда этих созданий так много и та, что привела их, неотрывно смотрит на меня? Вполне. Но я не хочу и с легким пренебрежением поднимаю взгляд на женщину. Высказывая не призрение, а невосприимчивость опасности, что смотрит на меня открыто и вызывающе.
- Что делает змея, когда ее предает сородич? Какова расплата ждет того, кто предал ее любовь, защиту и уважение? Как она реагирует на тех, кто уничтожает ее детей и разоряет гнездо? – я говорила тихо, грустно, печально, немного гневливо и вполне вероятно, агрессивно. Так как боль, скопившаяся внутри, сжигала меня изнутри и мешала дышать. Мне и не требовались ответы на вопросы незнакомки, так как я знала на них ответ. Змея убила бы любого своим ядом, кто поспел бы покуситься на ее гнездо, детей и сородичей. Ибо нет хуже предательства, нет хуже того, чтобы сразу и везде нанести удар.
- Они заслужили все беды, что обрушаться на их головы, и я не собираюсь мешать ни одной из них, ибо любая напасть будет означать плату за свершенные грехи и убийства. И крики их, и стоны, будут слаще любой музыки, покуда слезы тысячи матерей не омоют имена на надгробиях тех, кого уже не найти среди живых, - я внимательно проследила за Царицей, что направилась чуть в сторону, минуя меня, и снова улыбнулась. На этот раз хищно и кровожадно, как могут улыбаться только те, кто поджидает свою жертву в тени.
- Но и тогда я не стану вслушиваться в их зов, так как они собственноручно уничтожили всё, что было дорого моему сердцу, убили названную дочь и подвергли уничтожению тех, для кого я являюсь царицей, - при последнем слове я указала рукой на змей, для которых эта женщина была самой важной фигурой. Для кошек важнее всех была я. И теперь их громкий крик сливается в моих мыслях в единый вопль отчаяния, делающий меня слабее, когда я нахожусь близко от Египта. И они ушли за мной, только окольной дорогой, чтобы не попадаться на пути у римлян.
- Пусть зовут римлян и Богов, что посмели наглость уничтожать то, что являлось для них защитой, туда им и дорога – прямо в Подземный мир, - я гордо подняла голову, едва сдерживаясь от того, чтобы послать страшную песчаную бурю в сторону бывшего своего дома.
- Не в моих силах дать им прощение, так пусть страдают, мне все равно, - на этом я пожала плечами и с безразличием посмотрела на красивую и статную фигуру в черном. Отмечая про себя изящные черты лица, которые запоминались с первого взгляда. Идеальный греческий профиль, необычайно притягательный взгляд и в движениях проскальзывает грация и гибкость, как у змеи, и правда.
- Царица, я рада, что ты явишься туда первой, - искреннее добавляю я, позволяя себе мило улыбнуться, - вестница бед должна очаровывать своей красотой. «Тем страшнее буду последствия и тем стремительнее настигнет беда каждого, из живущих в Египте. Очарованные взглядом, Они не поймут, как в их крови уже будет перемещаться страшный яд».
И от этого всего был определенный смысл. Умереть от красоты – не такая уж и плохая судьба, на мой взгляд.
Ответ на загадку так же туманен, как и она сама, - и куда честнее, чем ее решение.
Она лишь пожимает плечами. Что ж, догадка не так далека от правды - пусть будет так.
Имя не меняет сути.
Она слушает Кошку с интересом и, чем дальше идет ее рассказ, тем с большим весельем. Столько боли и отчаяния в звонком девичьем голосе - у него запах красного чая и горечь тимьяна. Аромат особый, бодрящий - не на жалость, но на порыв. И, быть может, это и не тот ответ, что желала бы услышать благоуханная, - но ничего не поделать, не сдержать в себе, и она просто заходится злым смехом - звоном острой стали, осколками хрусталя, жесткостью летнего града:
- Вот так новость я слышу! Где-то вновь отнимают детей, уничтожают все, что дорого, втаптывают в грязь! Теперь и ты знаешь - это и есть удел, которым обычно одаривают боги, это и есть та любовь, которой платят вам люди.
...Ну же, отчего не смеешься ты? Ведь так ли мы различны сейчас, когда смерть приходит за тем, что вы любите? Ведь вам точно так же хочется крови и страданий, верно? Ну же, признай!..
И не так велика грань между ними сейчас - между богиней и чудовищем. Разница лишь в честности перед собой и своей природой.
Они, порождения Матери-земли, всегда были откровенны и не путали лукавством свои сердца. Боги же лицемерны, всегда прячут свою собственную неприглядную натуру от людей - и от самих себя. Возвышают порядок, устанавливают иерархию, сажают одних на троны, а других - на цепи.
И одним лишь этим заслуживают презрения.
Но что ж, она привыкла жить по таким заданным правилам. В мире, где отцы готовы убивать собственных чад, а право крови не ценнее пыли под ногами - разве можно ждать иного? Она знала это всегда, с самого начала, быть может, еще до того, как появилась на свет. В этом мире только твои собственные клыки и когти способны выбороть тебе самое безопасное место под солнцем. Она выгрызла его себе сама, как путь из лона матери, - не боялась тогда, не боится и сейчас.
Она делает еще несколько шагов вперед - и оказывается рядом с Кошкой, почти плечом к плечу. От нее и правда тянет теплым деревом и маслом, мягкий, пожалуй, приятный запах. Она смотрит искоса, чуть свысока и немного, самую каплю, - с любопытством.
Ее не покидает чувство двойного отражения, потаенного дна. Тут сокрыто нечто большее - отражением в ночной воде, эхом шагов, обратной стороной луны. Она видит в богине это, ловит отблеском солнца в глубине кошачьего зрачка. Дикое, жестокое, необузданное, кровавое. Гордое, опасное - и прекрасное вместе с тем.
Что-то, что способно в достоинством вступить в равный бой и защищать свою кровь.
Что ж, быть может, для здешних богов еще не все потеряно.
Если бы еще не были так трусливы...
Она отвечает на комплимент коротким смешком, пропарывает пристальным, неподвижным змеиным взглядом:
- Да, так вы, боги, и делаете. Все ждете, что кто-то займется грязной работой за вас. Не хотите марать руки, так и рветесь оставаться невинными и справедливыми в глазах людей. Если и впрямь так желаешь ты этой мести, отчего не останешься, не посмотришь сама на их смерти, не послушаешь сама их стоны? Отчего сама не стребуешь с них плату кровью за свои обиды?
...Ты ведь можешь, Кошка. Ты - точно можешь. Тогда почему?..
- Или рука твоя теперь так слаба, что не может нанести удар? Или... ты боишься, что их слезы все же разжалобят тебя, не так ли?
Голос ее безжалостен и насмешлив. Сама она всегда била в ответ, и не знала пощады. Не знала, как это, - не испытывать желания ударить, сломать, уничтожить. Только щенки и змееныши на ее руках когда-то унимали эту жажду, и то ненадолго. Но это было так давно, что и это уже успело переплавиться в еще одно острое жало ненависти. И нет теперь в ней и капли мира. Как нет и взъерошенных кусачих малышей в ее объятьях.
Она почти шипит сквозь зубы, и злоба вновь окутывает ее - не ко встречной, но ко всем, кто когда-либо смел посягнуть на ее детей. Это все еще в ней, пылает яростным огнем, жжет легкие ядом - и не уймется никогда до скончания дней. Даже во дни голода и скитаний это питает ее, дает силы на новый рывок - за местью, за кровью, за смертью.
- Они думают, ты слаба, когда им удается сбить тебя с ног. Они думают, ты глупа, когда им удается обмануть тебя. Но если ты не поднимаешься, если не даешь отпор, если не повергаешь в ответ, это лишь значит, что они правы. А слабые и глупые детеныши не выживают - так устроена природа. Им нет места в этом мире.
И в ее выводках бывали слабые щенки - раз на десяток подводит густая кровь. Но что с того - один такой пойдет на корм остальным, а от свежей плоти тела их будут прочнее железа, воля - несокрушимее скал, а жестокость - острее вражеского клинка.
Яростный, болезненный взгляд схлестывается с нежным зеленым, но боль эта не вовне, а в самом нутре, сетью ноющих старых рубцов.
- Я знаю, о чем говорю, богиня. Ты спросила, что делает змея, когда дети ее уничтожены, а гнездо разорено. Так иди со мной и посмотри.
Ей уже давно не важно, кто в следующий раз поляжет под ударами ее хвоста, кто потеряет рассудок под парами ее ядов: боги, нимфы, римляне, египтяне - на всех них лежит клеймо вины и разбирать глубину их проступка она не станет. Ибо весь мир был порожден в естественности хаоса, и таковым и надлежит ему быть. И, что бы ни стало у нее на пути, она сделает все возможное, чтобы вернуть его в истинное лоно, как возвращают потерянное дитя в объятия матери - темной, пылкой и справедливой.
А эта красавица со следами благовоний на изгибах ключиц может поступать, как ей вздумается. Пусть бежит хоть на край света, как все ей подобные. Она не осудит за этот выбор, но и уважать за него - сущий абсурд.
С другой сторону, кому когда нужно было уважение Ехидны?
На моих губах появляется ухмылка, ох, знаком мне этот гнев по многим моим визитам в Элладу. Слишком ярки воспоминания о несправедливости Богов и слова этой женщины лишь подтверждают мнение, что все обижены на высших своих попечителей. На моем лице ни тени сочувствия, ни тени разбитости.
- Будь хоть часть правды в твоих словах, не услышала бы ты эту новость. Впрочем, коли Боги Эллады обленились и погрязли в собственных конфликтах, куда тебе до них, верно? Услышала там, увидела тут, и ставишь всех под одну палку, верно? – меня не оскорбили ее слова, нет, я откровенно насмехаюсь над чужим презрением, прекрасно понимая, откуда растут ноги. Да, есть немного истины в словах этой женщины, но они меня точно не касаются. Я напротив, всегда выполняла свое предназначение, защищала людей, даровала им возможность любить и быть любимыми, возвращала к жизни, излечивала от болезней и защищала от злых духов, я исцеляла от бесплодия и делала еще много вещей. Но, что с того? Первой решили атаковать меня и кто? Люди… Люди, которых я так люблю и защищаю во всем, даже от других Богов, стали причиной моего уничтожения. Пришли чужаки и всё рухнуло. По мне ударили со спины, что шло вразрез с моим пониманием войны. И незнакомка не права – не тот случай, когда грехи других Богов можно применить ко мне.
Я выдерживаю взгляд женщины с завидным спокойствием, не моргая, не отводя глаз куда-то в сторону. Прожигаю ярким изумрудом взор Царицы Змей и улыбаюсь, и улыбка эта со временем становится шире и опаснее. Да, внутри меня горит гнев ярким пламенем, приглушенный сильной болью и обидой. И что сильнее? Смешок срывается с моих губ.
- Есть еще одна правда жизни, Царица: Сильные и трусливые всегда пытаются убить в первую очередь тех, кто мешает им на пути достижения целей, нападая подло и скопом, и желательно со спины. Мелкие гадкие твари, кидающиеся исподтишка, будто потом их не раздавят другие, - слова наполнены желчью. Ярость начинает преобладать во всем спектре моих эмоций, да и сама я чувствую, как кровь в жилах начинает бегать быстрее. Взгляд становится злее, опаснее и изумрудный цвет плавно переплавляется в золотистый оттенок, а сами зрачки раздваиваются. Сехмет проснулась, Сехмет хочет крови. Взгляд хитро сощурился, завершая небольшую трансформацию. Под конец и вовсе, я хищно улыбаюсь и беру женщину за предплечье, чтобы притянуть к себе еще ближе. Но не грубо, скорее властно, дабы донести до ее ушей одну простую истину.
- Мой тебе совет – сначала смотри, а потом делай выводы, - практически прошипев в ответ несколько слов, склонила голову чуть в бок и ухмыльнулась снова, - не будем ждать.
На лице и по всему телу начали проступать древние иероглифы, но боль от них я совершенно не чувствую, так как симбиоз с Сехмет в данный момент практически добровольный. Я не отпускаю от себя Царицу Змей, но лишь для того, чтобы подхватить ее за собой и перенаправить вместе с прочими ее подопечными ближе к Египту. На горизонте начинает подниматься ветер, собирающий песок в песчаную бурю, которая сносит всё на своем пути. Но, моей собеседнице участь быть погребенной под песком не грозит, мы обращаемся в небольшой смерч, сливающийся в одно целое с бураном, который бережно уносит за собой и всех змей. Стремительно, быстро, неумолимо мы мчимся в сторону земель Египта. Ветер озлобленно завывает, все естество переполняет чувство свободы и ярости, которые хочется выплеснуть на волю и немедленно. Основные силы римлян расположены прямо перед входом в земли Египта и их маленькие палатки заметны даже издалека, с вершины песчаного бурана. Мы проносимся единой волной по ненавистным мне людишкам, и змеи Царицы вновь оказываются на земле. Буря стихает лишь в половину, оставляя после себя столпы пыли и стеклянного горячего песка. Где-то кричат люди, и к ним добавляются вопли отчаяния, когда, я направляю стопы огня в сторону лагеря. Мы только-только оказались на границе скопления палаток, а уже слышны страдания и вопли.
- Пусть окропятся воды Нила кровью, как было когда-то давно… но не вся эта кровь будет на моих руках, не вся, - и я смеюсь, вновь образуя пламя и направляя его к людям, обличая яркие языки огня в песок, который обжигает мелкие крупицы и превращает те в осколки стекла. Он сносит всё на своем пути и Сехмет ликует, радуется крови, что попадает на раскаленный песок. Мягкий металлический аромат разносится по равнине, и хочется ощутить его вживую на губах. «Крови…»
А львица все еще рвется наружу, хочется ей появиться во всей своей красе, показать свою природу черной лоснящейся шерстью, острыми клыками и когтями. Но знаю я, что после этого ничто и никого не спасет – пострадают все, и эта женщина, и Боги и все люди.
- Я никогда не была жадной до чужой жажды крови, закончив здесь, я не последую за тобой дальше, - констатация факта, в которой нет ни вопроса, ни ответа, ни извинений, ни дозволений. Злая ухмылка больше не оставляет моих губ, являясь подтверждением вырывающейся изнутри ярости. Вся эта расправа лишь часть действа, римляне никогда не поймут причины бедствий и станут обвинять во всем Богов Египта, и тогда, тогда месть настигнет и тех, кто никогда не разделял моего мнения по поводу людей. Они будут страдать, но уже не будет меня – той, кто защищала людей и поддерживала статус Богов в их глазах. Пусть страдают все и вопли эти будут радовать мой слух, он приятнее тем, что вызвала его я сама.
- Ты уж постарайся, насладиться и сама, не все же делать Богам, верно? – возвращаю насмешку обратно, не все Боги боятся марать руки, как может увидеть Царица Змей.
Отредактировано Bastet (2019-06-19 23:48:09)
Она улыбается, и усмешка ее ползет по губам черным полозом, исполненной ядом гадюкой.
Больше не нужны ни ответы, ни вопросы. Уже когда позволяет притянуть себя ближе - ну же, покажи, сколько и правда силы в твоих руках! - понимает: что-то сдвинулось. Не в мировом сплетении судеб, нет, - вот тут, рядом, внутри, между тонких женских ребер. Кровоточит, пульсирует, дрожит, готовое извергнуться потрясением, что может пошатнуть и небесный свод. О, она узнает эту ярость в чужих глазах. Она знала, она ждала, она искала и вот так - резким словом, острым тоном, отравленной иглой - нашла. Она смотрит, как речи ее вспарывают потаенное дно, добираются ядом до сознания, тревожат то, что спало раньше под твердой миролюбивой волей, - и улыбается. Это, пожалуй, оказалось даже проще, чем ей думалось, - подцепи лишь хвостом конец нити - и весь кокон распадется от одного сильного движения, от одного усилия воли.
И то, что дремало в коконе, уже искрится гранями пирита в двойном зрачке, уже кутает пылающим ветром двух путниц.
Она хохочет, и смех ее оглушительнее обвала в горах, страшнее рыка хищного зверя в темной пещере.
Кошка могла бы спасти своих людишек, если бы пожелала. Даже, быть может, не побоялась бы вступить со встреченной Змеей в бой. Но не теперь - теперь вот она, рядом, исчерченная черным узором своего неистовства, сама несет человеческую погибель на своих плечах. И это, по разумению Ехидны, одно из самых верных решений, что когда-либо принимали боги. И уже неважно, чья именно воля теперь ведет их на восток.
...Я выкрикнула - и ты откликнулась. Ты имя прорекла - и я отозвалась...
Она не боится гнева разъяренной богини, она и не желает в своем мире иного, кроме как буйства стихии и страсти. В ужасающем жаре и неистовой тяжести рождаются прекраснейшие самоцветы - так в величайших крайностях зарождается истинное бытие, так в постоянном хаотичном движении только и может существовать мир.
И пришло время осчастливить еще один край смертных. Он уже белеет впереди и медленно поростает тревожной желтой тенью, дрожит всей своей тонкой темной зеленью. Смять ее, сокрушить, окрасить в истинные цвета - золотой и алый.
В предвкушении она смотрит на изящную фигуру - смуглую, точно высеченную из яшмы, где хищный, звериный изгиб, - и взгляд ее весел, жесток и немного странен.
- Дело твое, - она пожимает плечами - и вмиг оказывается совсем близко, так, что слышит испепеляющее, словно жар пустынного солнца, дыхание богини. Горячее. Тяжелое. Притягивающее. Подносит к губам ладонь - хрупкую, девичью, еще не ощерившуюся когтями-кинжалами, смотрит неотрывно в глаза - золотые, жестокие, уже не знающие жалости и пощады.
- Так испей их крови, богиня, - сухие губы касаются смуглых тонких пальцев, - и ты наконец станешь совершенна.
Она едва склоняет голову в этом поцелуе - и это знак, каких давно ни один бессмертный не видел от Ехидны. Вой бури вокруг них, быть может, заглушает слова, что она шипит сквозь стиснутые в усмешке зубы, но нет никаких сомнений - та, кому они предназначались, услышит их.
...Воздай им, как должно, могущественная! А я, так и быть, понесу гнев твой дальше по земле египетской...
Она ликует, и торжество ее несется клекотом голодных грифов, гремит песней из криков отчаяния и рыка злых собак.
Пеплос спадает с плеч, обнажая черную чешую, что прочна, как броня, и отдает золотым переливом, точно граненый обсидиан. Змея скалится и устремляется вперед, в клубы беснующейся бури. Что ей стеклянный песок - он со звоном колокольчика разбивается о крепкое тело. Что ей огонь - он лижет ласково, обнажает страшные мрачные тени. Она бросается в лапы урагана и уже не оборачивается на нежданную свою союзницу.
Каждая из них сегодня возьмет свое.
Она - неуловимая тень в человеческой гуще, рвет глотки, крушит хребты. Песок насыщается кровью быстро и жадно - совсем как водой. Что ж, если повезет, крови в Египте скоро и впрямь станет больше, чем воды в Ниле, - и выйдет он из берегов, и поля будут залиты красной влагой. В грохоте и треске вокруг она слышит музыку - дикую, воющую, неудержимую - и танцует в такт: вьется, бросается наперерез ветру, бьет хвостом, ломая деревянные опоры, снося головы с плеч, - и в этом танце она грациозна, какой только может быть дракайна. Она не разбирает лиц, языков, божественных имен, что поминают в своих стонах те, кому надлежит вот-вот повалиться наземь в предсмертном хрипе, - на вкус они все одинаковы.
Она наслаждается, и удовольствие разливается по рукам рубиновыми струями, лежит металлическим привкусом на языке.
Под ней - тела взрезаны, точно пластины для игры в Гончих и шакалов, тела разорваны, точно старое окровавленное тряпье. Кто-то еще сопротивляется, машет истерично мечами и копьями. Что ж, таких, отчаянных, ждет ее излюбленная милость. Буря разносит ее дыхание - невыносимо сладкое, невообразимо едкое - оно ослепляет вдохнувших его, лишает покоя и разума, опаляет сознание огнем. Она любит смотреть в их глаза в этот миг - распахнутые, мутные, безумные. Она шепчет, но пораженные ее ядом чувствуют эти слова клеймом в головах и несутся, не разбирая дорог, едва не прогрызая себе путь зубами сквозь агонизирующие тела соплеменников:
- Бегите, несчастные, несите свои страшные вести своим соплеменникам и всем, кто осмелится взглянуть в ваши глаза! Гоните их, дети мои, гадюки и аспиды, не дайте им ни сна, ни отдыха, жальте, как оводы Анфии, не позвольте им забыть о страхе и ужасе, что идет за ними по пятам!
Она уже идет и настигнет их, рано или поздно.
Буйство стихии, в которой сливаются в едином страстном порыве песок и ветер. Он уносит нас далеко вперед и это прекрасно – ощущать свободу, безграничную и абсолютную. И нет ничего сковывающего, что связывает руки за спиной, не позволяет ответить злобным оскалом, острыми клыками и когтями. И дыхание, горячее, глубокое, не стеснено в груди, не сжимается ни при вдохе, ни при выдохе. А звонкий смех Царицы Змей лишь добавляет всему совершенства, подтверждая верность собственного решения, что спало глубоко внутри, пока боль с завидной тщательности разъедала самые мягкие и беззащитные участки души. Но, ведь я не беззащитна и могу ударить в ответ, заставить страдать македонцев, греков, римлян, не важно, кого, лишь бы утолить свою жажду мести и отомстить. Услышать вопли отчаяния, боли, вкусить крови и почувствовать этот чудный металлический аромат, что тяжело оседает на песок и окрашивает его в алый. Я хочу видеть, я могу, я буду. Потому, что кошка может в ответ ударить, когда люди причиняют ей зло. И я смеюсь, свободно, ликующе, предвещая грозу, что несу за собой, и смех этот эхом отзывается на голос моей спутницы.
Пусть страдают иноземцы, пусть внимают своему же гласу, разливающемуся по долине предсмертными криками. Пусть зовут своих богов, что не посмеют ступить на чужие земли. Пусть египтяне увидят, кого они приняли и кому поверили, позволяя уничтожить храм своей защитницы, позволяя убивать ее подопечных и приемную дочь. Пусть поймут, как ошибались, но их крик о помощи не будет услышан, потому что всё уже свершилось, а другие боги не придут им на помощь. Ибо слабы они и не мощны, и не могут понять, что важнее всего быть среди людей, даровать им веру собственным присутствием. И именно поэтому, я не пойду дальше, так как вернувшись назад я не сделаю лучше, в этом случае, никто не получит тот самый жизненный урок, способный изменить всё.
Остановившись на границе лагеря, я глубоко дышу, и грудь вздымается в такт дыханию. Но не от усталости или долгой дороги, нет, от ярости, что беснуется внутри, готовая, вырваться на свободу. Подобно дикому зверю мечется по клетке, прорываясь сквозь толстые железные прутья. Тянется к свободе, тянется к крови, скалится на чужаков, и здесь вновь появляется девушка в черном пеплосе, и на мгновение всё наше внимание принадлежит только ей. Бастет и Сехмет слушают ее, и губы их расплываются в хищной улыбке.
- А ты будь со мной, Царица, ибо пир этот должен быть разделен между мной и тобой, чтобы воды Нила смогли окраситься в алый, в цвет, который ты понесешь за собой дальше, - пропала в моей речи мягкость, нет в ней ни грамма милосердия и доброты. Только жестокость, неумолимость чужой судьбы и стремление уничтожить македонцев, стереть их с лица земли. Никто не выживет, а если и спасется кто-то, у него будет прискорбная роль – стать вестником плохого, за что могут казнить более жестоко, нежели смерть от лап Богини и клыков Царицы Змей.
Я принимаю жест Змеиной королевы, прекрасно понимая, что большего и не нужно. Этот путь мы пройдем вместе, оповещая весь Египет о начале бед, ставя жирный красный крест на его истории, что заходит в тупик, когда чужаки вторгаются в пустынные земли. Взор мой скользит следом за изящным силуэтом Царицы, а после и сама я приобретаю облик черной львицы, чтобы затем устремиться в самый центр лагеря. На своем пути я крушу палатки, сжигаю тяжелые ткани огнем, разрываю всё когтями-кинжалами и острыми клыками. Лязг металла, прогибающегося под сильными укусами, скрип кожи, что подобно панцирю защищает мягкие человеческие тела. Всё равно, во что одеты чужеземцы, и не имеет значения, как они вооружены, важно лишь одно – льется кровь, и я не могу ей насытиться, не могу прекратить разрывать плоть на части, не могу заставить себя не наслаждаться агонией смертных. Мне нравится всё это, я хочу еще и еще, пока последний человек в этом лагере не испустит дух. Пока весть о падших македонцах не достигнет ушей их царя и не возвестит о падении могучего войска.
Рев бури, мой кровожадный рык, шипение змей и грозный возглас их Царицы. Мы мчимся в неистовом порыве параллельно, прокладывая себе кровавую тропу из трупов и из разорванных тел, идем наперерез ударов сталью, разрываем на части мягкие тела людей. Кровавое месиво остается за нашими спинами, и земля окропилась кровью, которую песок жадно всасывает в себя и требует еще. Ветер бьет в спину, подчиняется моему приказу – сносит всё на своем пути и я иду за ним следом, чтобы окунуться в кровавую жатву с головой. Без разбору, без права на жизнь и милосердие, с радостью ощущая вкус металла на языке. И этого мало, всегда мало. Как и раньше, когда-то давно, хочется больше крови, больше страха, что витает в воздухе дурманом, что сливается вместе с дыханием Царицы чуть в стороне.
И мы идем, все дальше и дальше, пока не достигаем берега Нила, через который бегут македонцы в страхе и ужасе. Я останавливаюсь, возвращаю себе облик девушки. Вся в крови, всё еще с раздвоенными зрачками, медленно облизываю ребро изящной ладони. Вот оно – счастье. Утоленный голод, свершившаяся месть, абсолютная свобода. Теперь и, правда, можно уйти без сожаления, без незавершенных дел.
- Иди, Царица! И не оборачивайся назад, - и смех срывается с моих губ, властный и радостный. Кровь уже заполоняет Нил. А мне пора.
Отредактировано Bastet (2019-09-21 20:25:39)
