[indent] [indent]  [indent]« чтобы освободиться — скажу: «нет меня».
всё сильней, очевиднее день ото дня эта мысль проступает, бодрит, леденя.
тишь без дна и без края, небесами мои заливая глаза,наступила почти.
[indent]  [indent] чтобы двинуться за
  [indent] [indent]  [indent] «нет тебя» надо тоже осилить сказать, но язык замирает.»

[indent] Гриндельвальд возвращается в свою крепость на эмоциях, будто еще не отгремело сражения и тела павших до сих пор перед глазами  — Геллерт ведет свои армии к новому миру, павшие падают к его ногам, а их имена постепенно стираются из памяти. Слишком много их становится. В этом нет удовольствия — Гриндельвальд не мясник, жаждущий крови, но готов пойти на все ради необходимости. Только бы стереть предначертанные линии будущего, только бы изменить то, что изменить смертному не под силу. Поэтому Геллерт ищет победы не только над силой фатума — он ищет победы над самой Смертью. Только так он сможет изменить все, только так он сможет сломать тот ужас, что выжигает ему сознание столько лет навязчивыми образами.

От него веет дымом и сыростью — в это время года погода в Германии не из лучших. От него веет яростью и смертью — сражение выдалось не из легких даже для лучшего дуэлянта Европы [если не мира]. И все важнее всего результат — победа. За нею неважно сколько стоит жертв, усилий, эмоций, ничего не важно — важен лишь конечный результат в виде продвижения их идеи. Люди увидят теперь истинное лицо того, за кого продолжают цепляться. Истинное лицо всех поклонников идеи страха и преклонения перед немагами, идеи Статута и прочей гадости. Геллерт это точно знал, потому готов был платить — и остальные [те, кто рядом с ним] тоже будут платить. Он даже их не спрашивает — преклонив пред ним колени и присягнув, они автоматически подписали эту сделку с демоном.

Геллерт не замечает толком никого вокруг, а жильцы Нурменгарда слишком хорошо знают своего господина, чтобы лезть к нему сейчас с вопросами или чем-либо другим. Разбегаются во углам, словно крысы, кажется, этим только раздражая. Впрочем, Гриндевальд, оказавшись в родных стенах, ощущает себя спокойнее и эффект ярости сходит на нет, словно успокаивая и напоминая, что сражение закончено. Он его выиграл, он, а не они.

В просторной гостиной он замечает знакомы силуэт Куинни Голдштейн и его эмоции сходят на нет, будто по мановению руки. Среди его коллекции аколитов Голдштейн была особенной — она внушала Гриндельвальду какое-то забытое ощущение спокойствия и света, которого он был лишен. Гриндельвальд уже не слишком изображал из себя бескровного революционера — только слепой в стенах Нурменгарда не заметит, что у их повелителя руки по локоть в крови. И все же Куинни не сбежала, не сопротивлялась — она все еще была в стенах Нурменгарда, все еще посильно помогала хозяину этого замка, если дело касалось легилименции. Гриндельвальд не был великим мастером в легилименции, пусть это искусство тоже ему было доступно — его стихия была как раз окклюменция. Гриндельвальд всегда пользовался скорее своим пониманием людей и умением играть на их слабых и сильных сторонах. И все же сам закрывал свое сознание каменными стенами. Даже от прелестной мисс Голдштейн, которая перманентно пыталась пробиться сквозь них, останавливаясь каждый раз, когда он мягко намекал ей об этом. Рядом с нею Геллерт всегда помнил о самоконтроле, но точно также рядом с нею мог проявить черты, которые оставались недоступным зрелищем для 99% его аколитов и командиров.

— Куинни, — он на пару секунд задерживает ней взгляд, а потом снимает свое отяжелевшее от сырости пальто, которое в последствии окажется на спинке кресла. — Приятно тебя видеть. — будто он мог однажды прийти, а ее в Нурменгарде таинственном образом не оказалось. Впрочем, за все это время она не пыталась сбежать, насколько он знал и понимал. Насколько мог контролировать каждый ее дальнейших шаг — во имя Общего Блага, конечно. —  В Эссене все прошло успешно. — поделился он новостью своего пребывания там в две недели. — Наши силы становятся все крепче, а известия о наших победах вскоре будут во всех газетах, как бы они не называли их. — терактами, нападениями, чем угодно, что попирает их право держать в страхе все волшебное общество.

Гриндельвальд вновь обращает взор гетерохромных глаз на Куинни, подходя к ней ближе. Когда расстояние приходит в сантиментры, берет ее руки в свои — его руки холодные, когда ее, наоборот, теплые.

— Мне говорили, что ты желала отправиться в Эссен со мной. Кэрроу тебе отказала и правильно сделала, там не место для тебя. Не думаю, что открытые сражения и суматоха для тебя. — он как-то мечтательно это произнес, словно представляя в своем сознании картину запертой в высокой башне прекрасной девицы, хотя, чего там, оно примерно так и было. Только в этой запертой башне всегда присутствует иллюзия открытых дверей. Он коротко выдыхает, заглядывая в глаза своей собеседнице и впервые за начало разговора улыбается — привычно мягко [для нее]. Но, все же отпуская ее руки, — Могу ли я предложить тебе отужинать со мной? Расскажешь мне, что я пропустил за время своего отсутствия.

Она словно красивая птица в его клетке — ценна в своей уникальности, приятна глазам и заставляет отвлечься от тягот мыслей. Держать бы при себе и не выпускать никуда. Иногда казалось, что она гораздо ценнее того же Аурелиуса, который был одним из стратегических козырей в войне. Иногда так казалось не только окружающим, которые не смели и косо глянуть в сторону Куинни Голдштейн [никто не смел касаться увлечений господина], но и самому Гриндельвальду [никто не смел сказать ему очевидное]. В конце концов, нужно иметь то, что было заполучено.

Отредактировано Gellert Grindelwald (2019-07-14 03:16:50)