Оно пронзило неожиданно и остро, это забытое ощущение.
Голод.
Тот, то точит нутро и душу, какой бы та ни была, вывернута или искажена. Голод – тот, что заставляет подняться и идти, подгоняет, грызет злой крысой изнутри, пробуждает давно забытое и похороненное. Он не дает думать – только подсказывает, на самом глубоком, на самом нутряном уровне, как ставить лапу, как принюхаться, как залечь, чтобы не спугнуть добычу.
Добычу, - мелькает впереди. Что это и кто – неясно, но отпечатки духовной силы есть. Он чует их – тронутые разложением, с душком,
Волк голоден. Как в самую давнюю пору, как в самом начале себя. Грудную клетку разъедает черная пустота, переползая в пустое брюхо, и он негромко ворчит, приподнимая верхнюю губу.
Зрение другое, понимает волк. Он смотрит иначе, но это ничуть не беспокоит.
Голод прежде всего.
Хруст снега под лапами вплетается в шорохи и звуки, что издают темные, медленно бредущие впереди фигуры. Они неестественны, понимает волк, ускоряя бег. Видя изменившимся зрением ближайшую из целей.
Голод точит все сильнее. Слюна капает с клыков, и, сорвавшись,  замерзает отлетевшими брызгами. Мертвая мерзлая плоть проламывается, а не разрывается под нажимом. Кости затылка – хрупкие и промерзшие, рассыпаются под нажимом легко, а клыки коротко вспыхивают синевой.
«Я – как выстрел», - вдруг понимает волк, чувствуя каплю, упавшую в черную бездну, в беспощадную пустоту, лишь сильнее раззадорившись.
Мысли не мешают. Мысли – вровень, параллельно с прыжками и атаками. Мертвецы – «это мертвецы», с шипением и визгом нападают, но волк проворней. В пасти – «это не рот», - прочно поселяется омерзительный вкус истлевшей плоти, но и это не отвлекает.
С каждой атакой холодное синеватое пламя опаляет его изнутри, короткими вспышками. Это – еще не пища, но уже кое-что.
Синее стылое небо нависает над неподвижными снегами. Над горами ревет колючий ветер, с них стекает ледяными потоками, заметает мертвецов.
Голод продолжает точить.

Он не задает себе вопросов. Вслух – тем более; больше он не может говорить. У него теперь другое зрение, и ходит он, опираясь на четыре лапы, а не на две ноги.
Здесь холодно, но он привык. Густая светло-серая шерсть хорошо выручает. Когда-то он был таким же, да? – страшно думать, что он становится таким же, каким был. Что стал.
Но он – не Пустой. Покинуть это тело больше не может, - гладкий лед отражает острые уши и вытянутую морду.
Только все равно – одинокий.
Он не ищет ответов, как оказался здесь, и почему стал таким. Голод притупляет все чувства, кроме одного – поисков. Даже таким, он должен найти…. «кого?» - волк поворачивает морду, ловя запахи, и шерсть на загривке приподнимается.
Люди. Дым, пот, немного кровь и гной. Один из людей не следит за раной, полагая, что холод и тело справятся. Скоро они будут там, где волк в очередной раз охотился на синие огоньки.
Наверное, так он им помогает, этим людям – истребляя мертвецов.
Что же… волк садится подле замерзшего водопада, почесавшись задней лапой, и громко вздыхая. Клубы пара вырываются из пасти, а горло опять щекочет вой.
И он зовет, запрокинув морду к звездам. Их разбросало – они снова разлучены. Но где-то должен быть маленький волчонок, если он теперь – волк? – по передней левой лапе вьются шрамы от клыков. На пушистой светло-серой груди – черное пятно.
«Старрк», - «я – Старрк».
Теперь в таком вот гигае, который как настоящее волчье тело, - звезды колючками светят прямо в глаза. Не такие звезды остались позади мира живых, в котором Старрк был раньше. «Каракура», - появляется подходящее слово.
Это – тоже мир живых. И сам Старрк каким-то неведомым образом живой.
Если бы Заэль умел создавать такие гигаи, то, наверное, уже бы создал?
Вряд ли это его эксперимент.
А голод точит. Голод заставляет снова срываться с места, бежать, искать пищу. Лучше всего – синие огоньки, хотя их мало. Ими сложно насытиться, но они дают больше всего силы.
Неплоха еще свежая дичь. Кровь – соленая, словно морская вода, горячая, вкусная.
Но надо избегать людей.
Кто знает…
Они тоже дичь, - они всегда были дичью для Пустых. Старрк залегает между скалами, глядя на пятна факелов внизу, но видя не их – видя синеватые сгустки живых душ, что бьются в каждом из людей. Даже в том, у которого плохая рана, и которому не следовало сегодня идти в дозор.