[nick]Zaraki Kenpachi[/nick][status]the beast[/status][icon]http://www.picshare.ru/uploads/181103/905YrrA2WK.png[/icon][sign] [/sign][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>зараки кенпачи</a></b> <br>последний Кенпачи, капитан Одиннадцатого Отряда<br><center>[/lz]Старый нодати с глухим звоном вонзается в камень, пористый от кислоты, где-то там, позади, с хрустом выходя из вздрогнувшей плоти.
Кровь на полу свивается ручьями. Крови много, больше, чем Зараки видел за всю свою жизнь. Больше, чем ее пролил – это Ячиру кровь, льется по его рукам из ее снова пробитого горла.
- Не умирай! – не смей, чтобы тебя. Булькает, брызгами стреляет из разрубленных легких кровь на выдохе.
Не умирай, чтоб тебя. Не смей.
«Я не для того так к этому рвался, чтоб тебя потерять!»
- Ячиру! – сучка, да что ж ты смотришь так, будто прощаешься?! – Давай! – рука, вялая, и даже сквозь заливающую ее кровь – белая, прижимается к ране на груди. Зараки держит. Он не пускает, и не отпустит, будь оно все проклято.
- Лечись! – лечись. Сама говорила, для чего освоила свое гребаное кайдо. Для чего так изменилась, почему, – белое лицо ее просвечивается оскалом черепа. Плевать. Это было весело – обжигает мыслью по сердцу, словно кислотой, но сладко, и прожигает затем, еще сильнее, еще и еще – «мне мало».
- Я тобой не насытился, - и никогда не насытится. Нельзя ее потерять. Не сейчас. Никогда больше. Никогда! – рев выламывает ребра, рвет горло. Звериный рев – «не умирай!» - и отзывается во всех ранах, что свежих, что старых, только что полученных и залеченных. Ею залеченных – теперь он это понимает, чувствуя ее духовную силу в своем теле. Угасающими искрами – истлевающими. Он ее поглощает, перебарывает. Он – сильнее.
«Я буду убивать тебя, и исцелять», - дура, вот сейчас почти убилась – себя и лечи! – ледяной голос Ячиру отдается в пульсирующих висках, и стихает, махом. Не посмеет она снова сбежать от него. Нет.
По темным лужам крови на полу мчится рябь от духовной силы.
«Возьми ее, бестолочь. Возьми, так – справишься», - а он не собирается тут подыхать. Не таков. Вместе выберутся. Чего там хотел гребаный Кьёраку, неважно. Пошел он нахуй со своими приказами. Важнее это вот. Важнее сила, которая сейчас сочится сквозь его руки.
«Сила, да?» - он такое-то чувство и позабыл, чтобы ужасом пробирало. На секунду – а затем обдает радостью. И рвет, пилит зазубренным лезвием надвое, а он себя не может заставить обернуться. На отброшенный, вонзившийся в каменные плиты меч – молчаливую старую суку.
«Что, Зараки Кенпачи?» - а мгновение кажется, что это – шелестящий звон идущего из ножен меча. Так говорит, говорила, произносила его имя только что она – Зараки опускает глаза на Ячиру, что мертвой синевой смотрит сквозь него из-под ресниц. И рывком, ее не выпуская, оборачивается.
«О-о. Значит, теперь ты можешь меня слышать», - от неожиданности он немного расслабляет руки, но обмякшую Ячиру держит, словно стальными крючьями.
«Давненько я пыталась до тебя докричаться, Зараки Кенпачи».

Мое  и м я…

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-11 08:57:58)

«Дождь?» - Зараки смаргивает от попавшей на лицо воды. Откуда дождь? – огонь проходит по телу, памятью о кислоте, что лилась с потемневшего лезвия кривого ублюдка. «Миназуки», - зачем-то брякает в голове имя.
Но это просто вода. Дождь теплый, будто кровь, касается лица. В нем теряется серая дорога, какие-то поля, деревья темнеют рядом. Где гребаный Мукен, куда бля его занесло? – дождь льется, сильно, густо, и Зараки хватает его ртом – пить хочется, в горле пересохло. После такой-то драки.
«Драки», - по рукам опять проносится волна. Пальцы правой сжимаются, ища рукоять меча – нет ничего. И все… медленное будто бы.
Где Ячиру? – только кровь стекает с пустых рук, ее смывает дождем. И в тумане тихо звякает что-то, - «меч?» - Зараки вскидывается, всем корпусом.
Не меч. Птица. Какая-то птица, дождя не боится. Невидимая – чирикает что-то, голосом напоминая ребенка. Ячиру так же ворковала, пока училась говорить.
- Ячиру! – будто бы она здесь. Он делает шаг по мокрому песку, и цепляется взглядом за белое.
Кости. Куча костей – с десяток, а то и больше, людей порубили, а затем кинули кучей, пускай гниют. Выбеленные дождем, ветром – вон, скалятся черепа, глазницы таращатся.
- Ячиру, черт! – где вторая-то? где обе? – невидимая птица в ветвях продолжает чирикать. Дождь припускает сильнее, хлещет по левой стороне лица, будто прикасается нарочно.
«Зараки Кенпачи…»
- Что бля? Ты кто?! – ни той, ни другой Ячиру здесь нет, а звон в голове, знакомый, скрежещущий, все больше становится голосом. Все громче.
«Ты слышишь меня?» - он торчит из груды костей, старых и хрупких. Пальцем ткни – в труху превратятся, в пыль. Осели давным-давно, здесь, рядом с дорогой, конец которой теряется в туманном дожде. А по воздуху судя, кстати говоря, это Руконгай. Зараки – а, запросто.
Он торчит из груды костей. Его меч – старая зазубренная сука. Когда-то давно нашел его, вытащил и кучи, похожей на эту. Только те тела уже распухли на солнце, и смердели так, что к ним никто не решался подойти. А он вот хотел. Меч – видел меч. Хотел этот меч.
Нодати. Слишком большой, не по росту, но управляться с ним безымянный щенок научился лихо и быстро. А затем научился убивать. Убивать и смеяться. Наслаждаться. Искать противников сильнее, еще и еще, - Зараки жадно хватает ртом дождевые капли – не напиться этой водой, как и кровью. Не утолить эту жажду.
Лицо прорезает оскалом.
- Я-ч-ч!.. – опять заливается птица. Голоском Ячиру.

«Кенпачи», - невнятно слышится, сквозь туман, невнятно видится – все скачет как-то, будто бы он вусмерть пьяный, и голова кружится так, как кружилась лишь однажды в жизни. Когда эта вот его по лицу полоснула.
Сила.
Зараки выдыхает, а затем набирает воздуха в грудь – никакого блять гребаного воздуха не хватит, чтобы надышаться теперь. Проклятье. Вот оно. Вот оно, разрази его гром, - по хаори цепляет рукой, которую он всегда помнил.
«Кенпачи», - это она его так позвала. Назвала. Ячиру, - как будто проснувшись, на нее смотрит. Ишь, брови скорбно свела, спрашивает. Улыбается – не так уже, как раньше, стеклянной этой своей улыбочкой, и пряча глаза. Теперь смотрит прямо, устало, да – а чего, он тоже вымотался малость. Но это ничего.
Как он мечтал об этом все-таки, а. И только с ней. Только с ней этот бой мог быть таким – насмерть. До предела. Всякий раз – до предела.
И они повторят, непременно. Ведь она жива, - жесткие фаланги пальцев утирают кровь с ее рта, машинально, скорее.
Она жива. Теперь она жива.
- А с кем еще мне драться? – вот же бестолочь. Всё-таки выкарабкалась, сообразила, как. А то Зараки-то чует безошибочно, как пахнет смерть, и как смотрит – от Ячиру несло ею, и смотрела она именно так. А сейчас вон, очухалась. И глаза чуть потемнели даже.
Он и это помнит. Цепкая сволочь эта память – да чего уж там. Зараки Ячиру вытравил в своей памяти, вычеканил, а оно сейчас вот, извлекается. И извлекалось – как обрывки старого, давно забытого сна. Когда она будила его, - «все это время я просто спал».
И у нее были темные глаза. Синие, но темнее, чем сейчас. Это от удовольствия – обоим было хорошо, оба повеселились, и сейчас, и в первый раз, - «да мы же дрались под тем самым дождем, с ней, в первый раз», вдруг осеняет Зараки.
Кенпачи.
«Я – Кенпачи», - какой-то гребаный вихрь в голове. В правой руке он сжимает обнаженный нодати, оказывается, хотя помнит точно, что кинул его, в плиты пола воткнув.
«Кенпачи», - он должен был взять это имя с тела Ячиру. С ее жизнью. Чтобы навсегда ему типа как осталась-досталась – но на кой ляд ему мертвый противник?
Даже если они сражались насмерть. Иначе и быть не могло - иначе бы и не стало.
«Серьезно, да?» - рука, в следах ее крови, накрывает белое запястье, сжавшую драный, иссеченный хаори.
Похоже, что серьезно.
Кенпачи.
Он взял, да. Нет сомнений. Теперь – взял.
- Кенпачи, - хрипло, рыком. И рывком затем он поднимается, увлекая за собой Ячиру, тоже ставя на ноги, быстро, бегло взглядом замирая на лезвии меча.
«Я тебя слышу, сучка ты эдакая», - иззубренное лезвие отражает веселый оскал.
- Пошли. Мне здесь надоело.

Отредактировано Zaraki Kenpachi (2019-05-16 10:17:48)

- Ага, разбежалась, - никакого гребаного другого раза. Не дождется. Больше не сбежит, - пальцы клещами перехватывают предплечье Ячиру. Где-то позади все еще выламывает ребра пустотой – когда понял, что едва не произошло, Зараки свело. Проняло, пробило насквозь – болью, какой даже в гребаном безымянном прошлом не знал. Вот оно, понял – все, предел. «Как так-то?!» И взвыл обезумевшим зверем.
Его и без того честит таковым все Общество Душ. Знали бы, как оно все вышло на самом деле – обоссались бы со смеху.
На лице еще горят мелкими брызгами прикосновения. Не руки Ячиру – он только тяжелым подбородком двинул тогда, а искрами ее духовной силы. Кислоты этой сучьей, которой Зараки растворяло, - глазами он бегает по ее лицу, вверх-вниз. Ощупывает. А у нее взгляд теперь сытый и спокойный, с ровным огоньком в глубине.
Она такой была на его памяти… да ни разу. Тенью такого проблеснуло лишь однажды – в тот самый гребаный памятный день.
«Довольна?» - ох как довольна. И эта дрянь тоже довольна, - пальцы размыкаются, чтобы накрыть затем рукоять старого нодати.
«Вот ты какая», - и ударяет злой, острой, радостью, как тараном – «имя! имя! имя!..»
У него теперь есть имя. У его меча теперь есть имя. Он знает, - «ей благодаря». И понимает, что так правильно. Ни от кого больше он бы этого не принял – да что там, даже не глянул бы в ту сторону.
Потому что с мига, когда один безымянный бродяга узнал, что какого-то там по счету Кенпачи зовут не Унохана Ячиру, мир для него резко выпрямился, и обрел конечную точку.
Пришлось немного повозиться, чтобы ее достичь. И вот оно – взятое.
Его.
«Моё», - скалится про себя Кенпачи, под эхо быстрых шагов, разлетающееся под сводами самой глубокой жопы мироздания во всем Обществе Душ. Куда еще бля загонять демонов, чтобы один сожрал другого? – а, это все точно херня и пустое. Главное – тут вот колотится, около левой руки, следом, как второе сердце.
Срать, кто там что скажет про «полноправного». Главное теперь на своих местах. Имя – у него, - Зараки пересекается взглядами с Ячиру, и это снова, будто легшие друг к другу клинки.
Они одинаково глядят. Одинаково смотрят. И скалятся.
Все верно, ублюдки квинси в самом деле сами себя не перебьют. А это означает только одно – и по крови растекается горячее блаженство предвкушения. Теперь Зараки еще сильнее. Теперь-то он повеселится – «повеселимся».
Темный зев выхода из Мукена крутой аркой маячит впереди. Зараки прибавляет шагу, а Ячиру идет рядом – скользит бесшумно. Быстро, плавно. Хищно, так, что любо-дорого смотреть.
По-настоящему.
Реяцу могучими раскатами на два лада сотрясает Мукен. Вверху во всю сражаются, а они все еще здесь, - духовное чувство теперь режет ощущениями. Хреново сражаетесь, ублюдки, слабо! – Зараки резко встряхивает головой. Херня творится.
- Ячиру, - это обеим. Это – про обеих.
И рядом с Ячиру-младшей – Котецу. И еще дохрена народу. Тьфу ты, даже мешает.

Отредактировано Zaraki Kenpachi (2019-05-22 11:44:48)

Эхо взрывов доносится даже сюда, в гребаную жопу мироздания. Поднимаются наверх они с Ячиру быстро, и навстречу им тянет долгожданным. Тем, чего хотели – хотят. Ветер дышит огнем и смертью. Все как они любят, - «да, сучка?» - и это снова обеим. Зараки не убирает нодати в ножны – пусть тоже дышит.
Беглый взгляд на Ячиру рядом, рукавом задело по рукаву. «Тьфу ты», - отвлекает. От того, как хорошо сейчас, - смех прокатывается в горле, заставляя жилы на шее напрячься.
Вот оно.
«Это ж каким кретином я был», - причины – побоку. Да и ладно – был да сплыл.
Оно воет кругом, грохочет, взрывается, оно горит – исторгнутые души. Теперь Зараки слышит это в тысячу, нет, в гребаные десять тысяч раз явственней. Эту песню смерти, что накрывает Сейрейтей, да что там, все гребаное Общество Душ. От трущоб, где вылупился хрен знает сколько лет назад, до самых казарм ичибантая.
Столько всего. И оно падает сверху, сбивая дыхание.
Оно падает радостью, которую почти забыл.
«Теперь я стал сильнее», - это чувство продолжает биться в крови. Руку Ячиру, задевшую по его, Зараки сжимает так, что должны треснуть кости и лопнуть кожа – но она только сталью напрягается в ответ, таким же движением. Опять – будто клинок к клинку. Он ничего не говорит, срываясь с шага в прыжок, продолжая движение ударом меча. По вскинувшемуся синими стрелами строю – те разлетаются на осколки, даже не соприкоснувшись с лезвием нодати. Слабачье.
Ну что, доплясались, ублюдки. Нахрен реяцу. Вас и голыми руками заломать можно, но – нет. Одна сучка тут слишком хочет крови. И она так вот просто не напьётся – да она никогда не напьется. «Пей, пей!» - и зазубрины на лезвии рвут плоть, словно клыками, багровым – на белое. Запах крови стальной стеной обступает, крови, выпущенных кишок, требухи. Крики и хрипы – Зараки ведет глазами по кровавому озеру, что в мгновение ока разлилось среди руин, мельком замечая свое отражение, и слизывая с угла рта попавшую на лицо чужую кровь. Солоно и хорошо, - вскидывает глаза, глядя на Ячиру, капитанский плащ которой хоть бы кровью пропитало, после всего – ан нет, чистенькая стоит, и лицо белое, только глаза синим горят.
Гребаный ты ж цветок на воде.
- Давай, пошевеливаемся, - он делает отмашку правой рукой, потому что левой сгребает Ячиру за рукав хаори. Стена – остаток стены – валится, рассеченный, погребая под собой подоспевшее подкрепление квинси. Выберутся? Погоды не сделает. Ковырять их тут среди камней, убивая по одному – тю, скукота. Даже думать не хочется. Но они, не спешат заканчиваться, эти квинси. Хотя им тоже хватает одного удара.
«Пей, пей!..» - она не напьется. А имя щекочет горло, имя хрипит в горле, колотится рычанием. Имя!.. – мелкие сошки остаются истекать кровью позади. Дорогу до йонбантая Зараки себе расчистил, хотя ее не особо помнит. С Ячиру неладно что-то, - стену на своем пути он привычно проламывает с ноги.

«С Ячиру неладно что-то», - смех клокочет в горле ржавой пилой. Тревога – острая, протыкающая мечом под лопатку, заставляет не мрачнеть – улыбаться. Ячиру. А, чего удивляться. Малявка настолько с Зараки связана, что даже такой дуботол, как он, понимает, что изменения в нем для нее бесследно не миновали. Но он ее теперь чувствует, - невольно пальцы сжимаются, словно удерживая какую-то невидимую нить, пока нодати в правой руке проворачивается, вспарывая смятый строй ублюдков в белой униформе. Зараки на них даже не смотрит сейчас, но чувствует, как вздрагивают, в последний раз содрогнувшись, сердца.
Меч в его руке напивается кровью, упивается. И никогда не закончит.
И он не хочет заканчивать – да, хиляки, да, незачем, но вот такое – оно в первый раз. и продлить бы, - слизывая кровь из угла рта, он плечом проламывает последнюю из стен, что оказываются на их пути, и за ним стелется широкий кровавый след.
Значит, слабачьё из других отрядов сплоховало, - шрам через лицо хмуро дергается, потому что так вот – никак почти что, Зараки обычно и ощущал всех остальных. Неважно, кто там – капитан, или еще какая херня. Так вот сейчас те, кто сплоховал, херней и ощущались. «Пиздец вам, что сказать», - колонна валится, от отмашки мечом.
- Ячиру! – рявкает Зараки, подспудно ожидая уже, что она вот сейчас, свалится с воплем ему на плечо, как всегда. Но секунда, другая – а малявки нету. Он делает шаг к Котецу, раздраженно дергая шеей – ишь, вытаращилась.
Жива твоя… капитан, чтоб ей. И нехрен так глазеть на них, - оскаленная желтая реяцу ударяет зазубренной волной, снося к меносам остатки стены, и пока еще живых квинси. Ровно до этого момент – вон как вмяло сейчас в балки, мешками переломанных костей, захлебывающихся кровью.
Сучка в руке аж недовольна, но покамест не до нее. Все еще тебе будет, бестолочь.
Все еще будет, - Зараки ведет взглядом по бардаку и развалинам, ища Ячиру более верным, все-таки, способом, более привычным – глазами. И натыкается на другую Ячиру – первую, встряхивает головой – дескать, не больше твоего соображаю, но сейчас разберемся.
Тревога теперь сигналит тяжелее, утробным низким воем, словно дикий зверь, вроде кота.
- Где она? – Котецу опускает поднятые руки – ишь, заслонялась во время его атаки. Соображает – слабакам рядом с Зараки не место, и это любой в Готэе знает. Просто потому что рухнет все тем же мешком дерьма от духовного давления. Но теперь – теперь все не так.
Теперь сила в нем струится и бурлит, подконтрольная. А-ах, и до чего же славно станет ее выпустить.
- Б-была здесь, - это, бля, совсем не тот ответ, который Зараки согласен услышать. – Только что… и…
- Кен-чан, - он оборачивается рывком, не понимая где-то там краем сознания, откуда она возникла, да и плевать. Что за херня? Малявка стоит, руку странно вывернув. И на него смотрит… непонятно. Радоваться должна, он сильнее стал!
- О-о. А ты кто такой? – ага, так щас прям и начал объяснять. Хренову какому-то шкету, - духовная сила ударяет снова, волной, и накрывает Ячиру. Желтым пламенем пляшет.
- Давай, спрячься, - малец не просто устоял перед атакой. Он ее погасил какой-то херней, - «о, да даже так».
Ячиру возится под мышкой, сопит:
- Кен-чан, отпусти меня!
- Иди вон… к Котецу и Ячиру, - оборачивается через плечо на обеих. – А я тут быстро закончу, - от тухлой физиономии шкета ему блевать хочется. Ну да ладно – все они такие поначалу.
Пока не расшевелишь, - нодати ласково и жадно скребет концом по камням, поет, голодная, выводит свою песню.