[nick]Линь, Цзин[/nick][status]Доктор на все головы[/status][icon]http://sh.uploads.ru/ZHcCX.jpg[/icon][lz]Врач-парамедик, человеческая версия мифологического Цилиня - китайского воплощения Химеры[/lz]Цзин не отвечает Матери, просто не знает как, только корректирует броню так, чтобы одновременно быть похожим на зачарованных людей, но и иметь собственную индивидуальность - полная копия насторожит сильнее, чем ещё один оригинал. Впрочем, он сомневается, что кто-то вообще будет их различать в начавшейся свалке...
Люди - удивительнейшие существа! Цзин знает всего два вида, настолько приспособленных к истреблению себе подобных и уничтожению всего вокруг - род божественный и род людской. Её собственный хоть и является опасным для обоих, но чудовищам попросту незачем уничтожать мир вокруг себя - они всё ещё помнят, из чьего чрева вышли и чьё дыхание даёт им силы. Даже зверь не гадит там, где живёт. Люди же... сами хвалятся, что далеко ушли от животных.
И при этом придумали столько всего для убийств себе подобных, что Цзин волей-неволей научился у них этому. Тому, что даже вечному, стоит быть скупым в движениях и силе. Тому, что всё нужно делать с одного удара, просто не давая нанести второй. Тому, как это - побеждать, не убивая, или убивать, не ощущая себя убийцей. Всё равно противники уже погубили себя, свои души, даже до того, как решили на него напасть.
Шнуры прослушки мимолётно щекочут вены, проваливаясь ещё глубже в плоть, так, чтобы наверняка. Цзин неловко улыбается, по-кошачьи подставляя голову под ладонь, чтобы продлить ласку, но тут же встряхивается, встаёт, отступая на шаг, мгновенно делается строже, снимает оружие с предохранителя, цедит сквозь увеличившиеся клыки одновременно и мягко, и зло, многообещающе для тех, у кого хватит глупости встать у него на пути:
- Я буду осторожнее. Эта шкура слишком удобна и дорога, чтобы позволять её дырявить.
Он действительно хочет, чтобы она им гордилась. Но слова о крови и сердце путают, едва не пугая. Нет, для них, чудовищ, в этом нет ничего такого, но... не для них лично. Не для него. Наверное, всё из-а того, что он не может есть тех, кто как и он, целым ещё не стал.
Матушка Ехидна может, но она другая - цельная и крепкая, как мраморная скала. Ей не приходилось путаться в собственных голосах и душах, только в чужих. И она всегда была собой, всегда, кем бы не считали её окружающие. Цзин же кем только не был, а однажды и вовсе, сам того не ожидая, стал святым, самым настоящим.
А святость, что ни говори, сильно ограничивает. Почти так же, как клеймо чудовища, но иначе. И он не то, что даже подумать не может о мягкой и сочной, отдающей молоком, детской плоти, но и намёк о подобном из чужих уст ощущает огненным кнутом, хлестнувшим по губам и сути. И в какой-то момент, Цзину становится всё равно. Наверное, ровно в тот, когда открываются двери и зачарованные бросаются на своих же товарищей. Цзин среди них, едва ли не первым находит и справляется со своим противником, вырубая его прикладом - жестко, быстро, эффективно. Точнее, не он, а Коза, мягко перенявшая управление. Это, кстати, тоже удивительно - что эти трое всегда неизменны, в отличии от него самого. Стоит личине из разряда мгновенной шкуры перейти в нечто долговечное, как... Существование определяет личность. Точнее, внешний облик словно создаёт наиболее к нему подходящую, чтобы не вызвать диссонанса. И снаружи, и внутри. Поэтому, сейчас он именно такой, Линь Цзин, паренёк-полукровка, потерявший семью в катастрофе, парамедик и аватар иного, более древнего и могущественного существа, знающий и способный куда больше, чем думают остальные, а не...
...Химера...
Это имя волнует кровь, сужает зрачки в вогнутые ромбы, делая следующий выстрел, в другую часть зала, где какой-то умник поднял винтовку, прицеливаясь, точнее. Выстрела почти не слышно за криками и охами, за блеском ножа очередного нападающего, решившего испытать судьбу, нанеся удар со спины...
Цзин умеет не только спасать жизни. Отбирать - едва ли не привычнее, чем дышать. Даже так, будучи в человеческом, а не изначальном, теле. Такое - тоже неплохое, верткое, кажущееся уязвимым, но куда прочнее обычного. Он знает его слабости, но главное - он через свои знает чужие. Знает куда и как бить. Как бить и как убивать. Под каким углом вдавливать носовую кость ударов прямо в мозг. Какой должна быть глубина пореза, чтобы перерезать артерии. В каких местах дробить сочленения и суставы, доводя до болевого шока или безошибочно, даже под бронёй, находить пути к печени и сердцу, и ножом, и пулей. И скоро, очень скоро, вокруг него просто не остаётся тех, кто пытается на него напасть. И тогда она начинает наступать сам...
А потом - он слышит крик. И целое мгновение не поворачивается, добивая противника, пока не различает, кто и как кричал.
Девушка. Нет, девочка, просто за слоями потёкшей от слез косметики и неуместно-взрослом открытом платье, не разобрать сразу. Только взрослые - не плачут так чисто, не сбивают неловко косточки на стопах от каблуков, и точно не могут собрать подолом столько пыли, пытаясь спрятаться в самых тёмных и далёких уголках - у взрослых на такое просто утрачивается фантазия. Но там, где её уже не хватает, на смену приходит охотничий опыт.
Она уже не кричит, сипло и мелко сглатывает слёзы так, чтобы не сделать царапину на горле от прижатого к ней ножа ещё сильнее. Нож - для наглядности, захватчику хватит сил чтобы попросту свернуть ребёнку шею, и Цзин...
Одна из немногих вещей, которых как чудище он не умеет делать, так это пугать. Внушать ужас изначально, одним своим присутствием, например так, как это умеет Отец. Для того, чтобы его испугались, людям требуется сначала оценить его возможности, клыки и когти, и то, далеко не каждый после этого бросится наутёк, а не станет рассуждать вслух о том, насколько они опасны. А уж в человеческом облике это доходит до смешного. Особенно когда, люди начинают его бояться. Точнее не его, а тех несоответствий, что в нём время от времени появляются. Однако, наука не стоит на месте, и сейчас Цзин знает, как быть страшным, что вызывает страх в людях и как вызывать его самому.
Всего лишь звуком. Из тех частот, что в буквальном смысле могут разорвать сердце, отдаваясь эхом во внутренностях. Чуть-чуть добавить его к собственному голосу, так, чтобы не заставить бежать наутёк или довести до приступа. Просто показать, что он серьёзен в своих словах. Смертельно серьёзен.
- Отпусти. Её.
Человек вздрагивает, крепче прижимая ребёнка к себе, переводит дуло на Цзина, делая первый выстрел одновременно с тем, как врач делает первый шаг. Пуля проходит сквозь плечо, окрашивая халат алым, но Цзин не останавливается, только губы начинают подрагивать, готовясь обнажить клыки. Второй выстрел дробит бедро, заставляя замедлиться, но лишь на миг, который нужен мышцам чтобы переплестись, выталкивая из себя пулю, а кости с хрустом восстановить форму. Третья, четвертая, пятая...
Шестая застаёт Цзина в шаге от захватчика, попадая в лоб. Цзин замирает, откидывая лицо назад и вверх, но так же резко, до хруста в шее, распрямляется, улыбаясь мужчине. Кровь бежит вспять, в зарастающую на глазах рану, а пуля падает на пол, вытолкнутая начинающим подниматься из кости... рогом?
В миг единый задрожали, зазвенели бьяньчжоу во всём городе-башне, во всех его храмах, музеях, даже в магазинах, зазвучали, торжественно и радостно колокола, приветствуя его. Даже безгласый колокол-владыка из Храма Пяти Духов загудел, внося в общую симфонию свою лепту, отдавая своё почтение. Вещи помнили то, что люди уже забыли, и приветствовали того, кто некогда стоял у истоков Гуаньчжоу, до сих пор считаясь одним из покровителей города...
...Однажды, спустились на твердь с небес пятеро духов, каждый в одеждах своих цветов, с пятью колосками риса, что стали первым даром городу, знаменуя его процветание. Именно эти духи и основали Гуаньчжоу...
Город помнил, чьим копытом была изрыта первая яма, в которую и посадили те самые колоски, ставшие целым полем. Город хранил их имена, даже когда люди их забыли. И сейчас город был рад, что один из его покровителей вернулся, явившись во всей красе своей истинной силы.
Воздух загустел, сплетаясь в шелковую радужную гриву, истлела одежда, открывая взора сверкающую лазурью чешую и сверкающие лунной пылью когти и копыта. Только глаза остались всё теми же, слишком старыми для исчезнувшего мальчишки-врача, слишком юными для древнего, многовекового существа. Цилинь, один из пяти Священных Зверей, Хранитель Весны и Востока Цин Лун явил себя миру.
Ещё один легчайший шаг - и раздался человеческий крик, а Цилинь уже был на другой стороне зала. Лишь только дрожащая девочка оседала на пол, ещё не веря, что находится в безопасности - её противник сейчас вопил, намертво увязнув в гриве чудо-зверя.
Цзин Лин-Цилинь обвёл остальных террористом мягким взглядом то ли вишнёвых, то ли кровавых глаз, после чего снова начал забег по воздуху. Крики становились всё громче, людей в его гриве - всё больше, но кричали они, не испытывая ни единой капли боли, только один благоговейный страх. Цилинь - благородный и милосердный зверь, он не забирает жизни, а хранит их.
Не смотря на то, что сам Цилинь - всего лишь малая часть Химеры.
Напоследок, Цилинь обводит взглядом зал, замирая на Матери, кивая ей увенчанной короной рогов головой и взлетает, пробивая стеклянный купол. Ц них ещё будет возможность обо всём поговорить, а пока...
Цилинь вернулся в Китай. Он вернулся.
Она вернулась в этот мир.
Отредактировано Himera (2019-10-01 23:38:26)
