//PETER PARKER
И конечно же, это будет непросто.
Питер понимает это даже до того, как мистер Старк — никак не получается разделить образ этого человека от него самого — говорит это. Иначе ведь тот справился бы сам. Вопрос, почему Железный Человек, не позвал на помощь других так и не звучит. Паркер с удивлением оглядывается, рассматривая оживающую по хлопку голограммы лабораторию. Впрочем, странно было бы предполагать, что Тони Старк, сделав свою собственную цифровую копию, не предусмотрит возможности дать ей управление своей же лабораторией.
И все же это даже пугало отчасти.
И странным образом словно давало надежду. Читать
NIGHT AFTER NIGHT//
Некоторые люди панически реагируют даже на мягкие угрозы своей власти и силы. Квинн не хотел думать, что его попытка заставить этих двоих думать о задаче есть проявлением страха потерять монополию на внимание ситха. Квинну не нужны глупости и ошибки. Но собственные поражения он всегда принимал слишком близко к сердцу.
Капитан Квинн коротко смотрит на Навью — она продолжает улыбаться, это продолжает его раздражать, потому что он уже успел привыкнуть и полюбить эту улыбку, адресованную обычно в его сторону! — и говорит Пирсу:
— Ваши разведчики уже должны были быть высланы в эти точки интереса. Мне нужен полный отчет. А также данные про караваны доставки припасов генералов, в отчете сказано что вы смогли заметить генерала Фрелика а это уже большая удача для нашего задания на такой ранней стадии. Читать
uniROLE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Himera & Bastet
Прошлое всегда покрыто мраком, оно несет за собой тайны и загадки, становится легендами и мифами, скрывая истинные лица людей и существ. Верной останется лишь одна истина - животный магнетизм всегда остается прежним. Независимо от времени и места противоположности притягиваются. И Древний Египет лучшее для этого место.
Отредактировано Bastet (2019-04-01 21:43:04)
Солнце, словно чужое, слишком жаркое и яркое, словно пристальный и укоряющий взор, жжет глаза, привыкшие к мраку Тартара даже сквозь перья поднятых над головами крыльев. Змея, первое время ещё сохранявшая энергию, сомлев от излишков тепла, дремлет, положив голову на круп. И Коза, и Львица, изредка поворачивают морды, то ли проверяя, то ли завидуя, но Химера всё ещё продолжает упрямо идти вперёд.
Воздух чужого края тяжек и текуч, земля - горяча и хрупка. Не держит крыло, надламывается, при первом же взмахе, не стоит лапа, проваливается в зыбкую золотисто-жгучую плоть праматери-Геи. Песок шипит сестрицей-Гидрой, замирая дымными впадинками жидкого обсидиана от капель сочащейся с обрубка крови, невозможного, почти хрустального, ихора. Как в насмешку и в напоминании о том, что как бы боги не ярились - они не так уж и далеко стоят от чудовищ. И бесцветная кровь у них на всех - одна.
Сколько бы времени не прошло, сколько бы не вылизывала Львица, рана до конца всё ещё не закрылась.
Сколько бы она не прошла земель, путь ещё не закончен.
Шепчет-шипит песок, вторит ветру, заплутавшему в зарослях папируса, скрежету скорпионьего хитина под лапой, окрику падальщика в небе: " Что ищешь ты здесь? Зачем идёшь? Не твоя земля, не несёт тебя. Не твои силы - не обрести тебе их здесь. Не твои боги - не ответят, как не зови..."
Нет тебя здесь, Химера.
Нет. Её - нет, их - нет. Верно это, правильно, но...
Их - нет. А Сфинкс - есть!
Сестрица-Сфинкс, умница-красавица! Она знает, она точно-точно знает, что произошло. Из-за чего в Аид сомкнуты тропы, отчего Олимп опустел? Почему кровь смолкла, не зовёт, не поёт, не рыщет? Словно и нет...
Нет, Химера, нет! Это тебя - здесь нет, как и разума в тебе! Остался в весь в унесённой на крылатом коне драконьей голове...
Тело помнит, вздрагивает на полушаге, замирает в ужасе, источая жалобный рык. Амисодар, наставник и второй отец, читая ей труды природе, говорил, что самкам свойственно быть куда сильнее, умнее и коварнее самцов...
... но всё преимущество сходит на нет перед их подлостью.
Все три горла сводит, стоит подушечкам лап вступить с горячего песка в воду. Холодную, до объединённого нутра пробирающую. Шепот чужой земли, чужих богов, с каждым шагом в глубину становится лишь громче, будто вместе с влагой проникает в прижатые к головам уши.
Нет тебя здесь, Химера, нет!
Нет... но будет.
Лапы в последний раз ворошат ил, крылья распростёрты по глади, не давая утонуть. Рокот мерных волн сливается воедино с шепотом, усыпляет знакомой от рождения колыбельной. Бездна небытия - всегда Бездна, как её не назови, Тартаром...
... или Нуанет-Нун.
Капли ихора, сливаясь с благословенными водами Нила, дланями двуродного демиурга, насыщаются перламутровым цветом, покрывая существо единой молочно-родовой пеленой, зажигающейся на свету голубыми, танцующими на воде огоньками. Плавится плоть в огне, сглаживается течением. Головы сливаются в одну, равную в сочетании ястребиных и львиных черт. Шея, наоборот, удлиняется, словно три заменить хочет. Змея выворачивается изнутри бутоном, чешуя оборачивается лепестками, яд - ароматом.
Течение, словно бережные руки родича, выносят сноворожденную Химеру к мраморные ступеням прилегающего к водам храма.
Скажи мне, как часто ты слышишь песню ветра, что разносится тихо над песчаными барханами? Как часто вслушиваешься в слова, стремясь осознать ту самую истину, что шепчет тебе нежный голос пустыни? А она продолжает петь под палящими лучами солнца и горячий пар, искажающий пространство, вторит ей, танцуя, извиваясь, поднимаясь к небу.
"Она проникла в мое сердце одним взглядом; ее силуэт настолько изящен, и когда она поет, она приносит птицу в сад. Ее губы на стакане вина приведут в чувство тех, кто был потерян любящий"
Приятный мотив, звон систра и плавный перестук барабана. Воды Нила знают, к кому нести заблудившуюся в песках Химеру. Они всегда знают и несут к моему храму любого, кто ищет любовь и тех, кто ее потерял. А я продолжаю танцевать, вторя ветру, его горячему дыханию, его теплым объятиям. В душе моей спокойствие, тихая радость, гармония, на сегодня у меня не осталось дел, и я могу посвятить себе остаток дня.
Пробежалась по храму, искупалась в ароматной ванне с жасмином и позже направилась к прохладному бассейну Нила. По пути скушала пару ягод винограда со стола и сделала несколько глотков божественного нектара, взглянув на бескрайние просторы родной пустыни. Мой взгляд, очерченный лазурным цветом, скользит по пескам и водной глади реки, пока не замечает что-то возле ступеней храма. «Давно у меня не было гостей». Отставив в сторону кубок, направляюсь уверенно к источнику своего любопытства. Поступь моя мягка и грациозна, кошачьей походкой подбираюсь к неизвестному и осторожно спускаюсь в воду по пояс. Мне не страшно, я не опасаюсь то, что увидела. Это мой храм и вряд ли кто-то сможет мне навредить в моих же чертогах.
Мои руки нежно касаются чужой головы, ладони скользят по мокрым перьям и шерсти, глаза изучают незнакомое существо с интересом, сочувствием, с любовью. То, что имеет часть кошачью, априори становится под мою опеку. И мне искренне жаль сейчас, что незнакомое существо так измученно. Я ощущаю это, прикоснувшись кончиками пальцев до переносицы причудливого создания. Прохладная рука ласково проходится по лбу неожиданной гостьи и после замирает ненадолго, когда я наклоняюсь чуть вперёд, чтобы оставить лёгкий поцелуй на влажном носу существа и поделиться с ним своим дыханием, согревающим подобно огню. Незатейливый способ вернуть утраченные силы, дать возможность побороться за жизнь. Достать из воды милое создание у меня не получится, так, хотя бы, приведу его в чувства.
- Проснись, дитя, - на моих губах появляется милая улыбка, когда я снова провожу ладонью по голове невиданного зверя. Почему-то, мне кажется, что меня понимают, Боги же говорят на всех языках людских и на некоторых животных. Доля кошки в этом существе должна понять слова своего покровителя. Вновь дотрагиваюсь до мокрого носа и провожу кончиком пальца до переносицы. Красивые глаза распахиваются, я склоняю голову чуть в бок, улыбаюсь, и с кошачьей грацией выхожу из бассейна. Мои глаза перестали гореть изумрудом, но, это не помешало мне увидеть проблеск силы в гостье. Я развернулась к ней лицом и протянула свою руку, приглашая подняться по ступеням следом за собой. Мне хотелось бы увидеть существо в полный рост, оценить его красоту по достоинству. Не сфинкс, но нечто более прекрасное, и кончик хвоста является лотосом, распространяющим свой дивный аромат. Тонкий запах жасмина, исходящий от меня, не притязательно сливается с запахом лотоса, создавая свою уникальную композицию. "Интересно".
- Ты, наверное, проголодалась? И хочешь пить? - вполне логичный вопрос, что же касается обращения, то оценив тонкие черты мордочки, я пришла к выводу, что передо мной находится особь женского пола. Все же, логичнее был бы такой визит, нежели явление чего-то чужого и мужского. Вот так спонтанно? Скорее, мужчину Нил понес бы к святилищу Гора, но точно не ко мне.
- У тебя только такой облик? - знаю, мой вопрос может остаться без ответа, но чем боги не шутят? Хм, можно было бы придумать нечто для этого создания, если, оно, конечно, будет не против. Мне нравится то, что я вижу, но вряд ли другие смогут принять истину такой, какая она есть.
- Мое имя Бастет, воды Нила принесли тебя к моему храму,- конечно, стоило бы представиться раньше, чтобы не вызывать недоверие в глазах гостьи. Но, наверное, лучше поздно, чем никогда, верно? Я не испытываю к незнакомке какого-либо отвращения, более того, она мне нравится и я рада была бы послушать ее долгую историю о проделанном пути. Я люблю истории, в них скрывается сама суть мироздания, в них можно отыскать красочные описания других мест, услышать шептание чужих ветров. Да много ли еще я смогу услышать интересного? Порой, у меня не хватает времени на то, чтобы отдохнуть, что тут говорить о возможности посетить прочие пантеоны в других странах.
- Не бойся, я не обижу тебя, - разве можно нарушать тишину в храме столь неподобающим образом? Милое создание проделало огромный путь, чтобы оказаться здесь, значит, для того были причины и не мне усугублять ситуацию, едва пробудив Силой неизвестное мне существо. Раз помогла, то и зла не желаю, тут логическая цепочка крайне проста. И все же… я стою и не двигаюсь, продолжая с интересом рассматривать неизвестную. И то верно – раньше таких интересных гостей у меня не бывало.
Первым возвращается слух, удивительно чисто и мягко. Не грохочет в ушах, не ломит кости, не мучает речитатив иноземья. Только мягко плещут волны о мрамор, только сердце вторит мерному рокоту барабанов, да уши тихонько дергаются под серебристый смех колокольцев.
И шаги, легкие по-кошачьему вкрадчивые, тихие до бесшумности.
Люди не ходят так - нет у них привычки по облакам ходить, с каждым шагом у них легкость перенимая.
Так ходят только те, кто либо привык к крыльям, но и про лапы-ноги не забывает, либо...
Боги.
В Элладе много богов - чуть ли не каждый ручей и исток, каждая роща и род, имеют своего покровителя. Они мало схожи с олимпийцами, по силе и по ощущениям, но... Если хоть раз ощутил присутствие бога на себе, настоящего бога, уже никогда не забудешь и не перепутаешь это, свойство, выделяющее всю их божественную породу из череды других существ.
Химера это умеет. Ей довелось повстречать бога.
И не просто бога - настоящего Кронида.
Тартар смеётся - низко, ухом не услышишь, лишь шерсть на загривках встаёт колом от холода и жути, вторит бурно-злому веселью бывших своих узников. Не всех, ох не всех выпустил он сегодня из своих объятий, но и этого вдосталь, чтобы залить плоть пра-матери Геи человеческой кровью, утоляя её ярость на людей и богов. Верная дочь и её потомство щедро платят за свою свободу чужими жизнями.
Химера бежит следом, клацает челюстями, пугая прозрачные тени, но на полпути к золотым от асфоделей полям замирает, оборачиваясь к Тартару. Ведь там остались другие, и, может, ей тоже следует... остаться? Ведь иначе будет... нечестно?
Дракон мотает головой легонько, а Тартар, словно с ним соглашаясь, делает выдох прямо ей в морды, от чего даже чешуя на хребте встаёт дыбом, но ненужные мысли выдувает сразу, а лапы сами уносят прочь. В кого только уродилась такая, а? Не в отца, ни в мать, не понять, ни узнать...
Царство Аида завораживает, одним наличием света и цвета в нём. А ещё запахами - водяной свежести от рек, роз, растущих на Елисейских полях, и тех самых, почти любимых, золотых асфоделей. Воздух кружит головы, заплетает лапы, но крылья... Крылья впервые в жизни удается раскрыть полностью, взлетая.
Воздух бархатный на ощупь, пьянит, и первый, неловкий, но такой упоительный полёт оказывается не долгим. Заканчивается он на скальном выступе, близ небольшого водопада - ответвления Коцита, с серебристокроной ивой. Как раз у ивы и происходит приземление, точнее, о неё.
Химера тихонько мявкает, пытается встать, машет головами и лапами, стряхивая с когтей взрыхленную почву. Змея уже ловко выкусывает из гривы Львицы листья и тонкие веточки, приводя ей в порядок, а затем, они вместе с Драконом, помогают Козе вытащить застрявшие в толстом корне рога.
Вид на все подземное царство с уступа открывается чудесный: на золотой дворец Владыки в кольце полыхающего Пирофлегетона, на полный благости Элизиум, на скрытую сумраком вотчину Гекаты, на все чудеса и сокровища царства, лишь по чему-то злому умыслу, не иначе, названному Мертвым.
Её родичи уже пересекли Стикс и приближаются к выходу на поверхность. Химера сама себе кивает, а после поворачивается обратно, к иве, где, как нашёптывает Дракон, и сокрыто самое интересное.
Ведь Тартар не просто так считают лучшим из узилищ - упросить пра-отца раскрыть свои объятья очень сложно. Но всё-таки возможно, а потому боги приставили к узникам ещё одного стража - самого Владыку мира подземного.
Без воли которого в царстве не происходит ничего... включая этот побег.
А вид с выступа действительно замечательный. И очень полезный - как раз для того, чтобы проследить, чтобы чудища ушли прочь, не причинив его подданным особых проблем.
Химера склоняет все три головы в почтении. Чудовища - на то и чудовища, чтобы не преклоняться и не любезить не перед кем, но... Но даже самые свирепые и ужасные монстры уважают Владыку. В основном, за тот страх, что тот внушает другим богам своей силой и властью, за деяния, которые и одарили его прозвищем "Ужас Богов".
Но чем ниже Химера склоняет головы, тем четче чует идущий от Владыки запах. Знает, что подаренный циклопами шлем должен полностью скрывать его присутствие, но всё равно чувствует. А значит, ей позволили это.
Незримый подходит ближе, и запах становится различимым, более того - узнаваемым, что снова удивляет Химеру.
От Владыки царства мертвых пахнет асфоделями - сладко, тонко, почти мучительно-нежно. И золотом, едва-едва, теплой и мягкой металлической нотой. Но нет и намёка на запах крови, ихора или смерти - того, чего можно было ожидать от убийцы и палача. А ещё, пахнет чем-то совершенно нездешним, свежим, и очень, очень вкусным...
И пальцы у Аида, запутавшиеся в гриве у Львицы, не мертвенно-холодные, а теплые, почти горячие, сильные, но бережные. Дракон беззвучно выдыхает, закрывая глаза, пока Львица, наоборот, тянется за лаской того, кто должен их уничтожить.
... Когда Химера выходит из Элевсины наружу, она узнает, чем же ещё пах Аид - солнцем.
Боги ощущаются как нечто невозможное - точно солнечные ноты в запахе Владыки, чье царство лишено света.
За слухом приходят запахи, разом: пряных от благовоний углей жаровни, ткани и масел, теплого камня. От рук, что гладят её, пахнет топленым молоком и царственным жасмином. Они тоже теплые не по-людски, но это иное тепло, сродни тому, что скрыто у самой Химеры внутри, вечный пламень, - обитая мягчайшим хлопком и нагретая песком медь. И голос, голос тоже медный - звонкий, приятный, чуть рыкающий, наконец-то пробуждающий тело к движению.
Это странно, почти дико, то, как устроено их тело сейчас. Чем-то похоже на то, как было после Беллерофронта - Дракон исчез, и взгляд, на мир и вообще, изменился. А сейчас и вовсе - не четыре, даже не три, а всего одна пара глаз. И голова тоже одна, неудобно-то как! Аранке! Как же остальные живут всего с одной головой?! Это жутко!
Зрение, непривычно-четкое для объединенного восприятия, режущее, сразу сфокусировалось на улыбающейся богине. Сомнений в этом не осталось - не только потому, что Химера чувствовала в ней силу, чем-то схожую с собственной, хоть и отдалённо, а потому, что только боги бывают такими красивыми.
Химера потупилась, смущенно склонив голову. Подняла из воды крылья и с длинных, узких, как кинжалы, перьев ручьями потекла вода. Лапы мдленно ступили на плиты, поднимая из воды крупное тело. Оказавшись на ступенях, Химера задержалась ненадолго, дожидаясь, когда водная гладь успокоится, и, как в зеркало заглянула в неё.
Это всё еще было странно, происходящие с ними изменения. Даже цвет оставшейся пары глаз был другим - ярко изжелта-зеленый, то ли птичий, то ли кошачий, совершенно дикий. Зеленые, не голубые, опять не понятно, от кого унаследованные.
Змея качнулась, привлекая к себе внимание. Химера повела непривычной длинной шеей, смещая взгляд, и большие глаза стали ещё крупнее. Цветок, которым обернулась Змея, был им знаком, но печально - по стенаниям Гидры, плачущей по своему яду. Геркулеса от её укусов исцелил именно лотос. Приблизив цветок к носу, химера втянула воздух, и тут же зачихала. Запах был приятный, но для чуткого носа излишне сильный.
Ещё раз посмотрев на воду, Химера низко склонила голову, посылая безмолвную благодарность. По ровной глади пошли круги - её молитву приняли.
В храме было так тепло, что крылья и шерсть мгновенно просохли. К жару этой земли Химера ещё не привыкла, но он начинал ей нравится. На слова богини о еде, Химера снова смутилась, отрицательно покачав головой. После превращения, её тело пока не испытывало потребности в пище и воде. Что же до настоящего Голода... Он пока дремал глубоко внутри неё. Да и вряд ли бы ей позволили его утолить. Да и не хотела Химера, чтобы её спасительница обернулась врагом.
Ей ново было не чувствовать ненависти и злости к себе от богов. От тех, кого так стремились уничтожить её родители, и что сами желали истребить весь её род. Это было странно, ново, но она не хотела, чтобы это изменилось.
Словно вторя её мыслям, богиня задала вопрос об обличиях, и Химера снова отрицательно покачала головой, а после, следуя идее, данной Змеёй, вытянула длинную шею, подставляя голову под чужую руку, надеясь, что так получится. Химера знала множество языков, как по наследию (тот же драконий, полученный ей от матери), так и обучению, но при этом, почти ни на одном из них, не могла говорить. А уж на каком языке сможет говорить это тело - неизвестно.
"Нет. Но иное принять не в силах."
Когда богиня навала своё имя, Химера могла лишь снова поклониться. Увы, ей неведомо было его значение, а значит - и суть богини, и как-либо иначе отреагировать она не могла. Да и над собственным задумалась, точнее, знают ли его здесь? И стоит ли вообще его называть, если её новому облику оно не подходит? Ведь ей и раньше говорили, что её здесь нет...
"Я... Я не знаю, как назвать себя. То, что было там - не имеет уже силы. Здесь же имени мне нет."
Она же не обидела Бастет своими словами? Это же даже не ложь, она сказала так, как и есть, верно?
"Не бойся, я не обижу тебя." - От этого стало только хуже. Химера знала, всей своей сутью чувствовала, что Бастет сказала ей правду, и от того собственные слова жгли, как стрелы Беллерофронта.
Химера виновато посмотрела на богиню, прижимая уши к голове. Если бы только Дракон был здесь! Он бы знал, как поступить правильно, что сказать, что сделать. Он всегда знал всё, что нужно, и даже больше.
Но Дракона не было.
И как быть дальше, ни одна из её голов не знала.
Она выходит из воды и у меня замирает сердце. Как же она прекрасна! Даже будучи в воде, я не могла бы подумать, что увижу столь восхитительное и потрясающее создание! Мощные лапы с когтями, красивое тело с ярко очерченными мышцами, длинная шея и кошачья мордочка с элементами птичьего облика. Крылья, большие, и, кажется, что легко поднимут в воздух свою хозяйку. Длинный хвост заканчивается лотосом и попробуй, посмей сказать, что перед тобой находится не чудо. Я даже немного наклонилась в сторону, чтобы более ясно рассмотреть представшую передо мной гостью.
- Хорошо, но, если вдруг, что изменится, ты же скажешь мне, правда? – на правах хозяйки своего храма, я могу, позаботится о новом для себя существе. И по-человечески это, как-то, заботится о ком-то, кто тебе нравится и не безразличен. А это создание вызвало во мне такую симпатию, что хотелось обнять крепко и приласкать, позволяя себе выразить свою доброжелательность.
Ласково дотронувшись ладонью до головы прекрасного существа, провела рукой по мягкой шерстке, соприкоснулась лбами для мысленной беседы, кратко прикрыла глаза, улыбнулась, удерживая в руках своих чужую голову.
- Я придумаю что-нибудь, - нужно всего лишь немного времени и фантазии, но обязательно придумаю решение столь щепетильного вопроса. Облик нынешний не страшен, но и удивлять смертных не стоит – они слишком восприимчивы и пытаются уничтожить все, что на них не похоже. Такова их сущность, а обидеть милую незнакомку я им не дам, проще дать волю собственному кровожадному зверю. Такова моя сущность – вместо Бастет может прийти Сехмет, моё озлобленное, жаждущее крови «я».
- Ты оказалась в Египте. Я местная Богиня кошек, огня, радости, веселья и любви, женской красоты, сексуальных обрядов, плодородия, рождаемости и домашнего очага, защиты от заразных болезней и злых духов, и войны, - как будто бы понимая смятение незнакомки, объясняю ей значение своего имени и вновь ласково улыбаюсь. Не знать о ком-то что-то – это нормально и не подлежит осуждению или обсуждению. Главное, что меня не боятся, а остальное не важно. И имя мы придумаем.
Я задумалась, коснувшись кончиками пальцев своих губ, и после широко улыбнулась, внимательно посматривая на создание, которое прижало виновато ушки к голове. Подойдя ближе, я обняла милейшую, у основания шеи и провела рукой по мягкой шерстке, прислушиваясь к биению мощного сердца. Глаза мои были закрыты, когда я пыталась найти ответ на свой вопрос. Имя – оно имеет значение только здесь и сейчас и его точно не стоит давать наобум, пытаясь уйти от неловкости.
- Ох, - выдохнув, сделала шаг чуть в сторону и коснулась кончиками пальцев прекрасного крыла, провела рукой по мягкому его покрову и снова улыбнулась.
- Как тебе такое имя – Сагет? Ты так прекрасна, что на ум приходит лишь это имя. Легкое, невесомое, но с характером, как потоки здешнего ветра, - склонив голову, пожала плечами, кажется, мы определились с именем, теперь, можно подумать немного о другом.
- Ты можешь остаться со мной, если попутные ветра не гонят тебя дальше, - приглашение остаться исходит от чистого сердца, своей новой знакомой я буду рада, она нравится мне и вызывает улыбку на губах. Я смогу подарить ей любовь, показать, что этот мир готов ее принять, с новым или старым именем – это уже не имеет значения.
- В моем храме и ночью, ты можешь быть собой, но, если мы собираемся с тобой выйти на люди, придется придумать для тебя временное обличие. Мне не хотелось бы, чтобы тебе навредили простые смертные, они могут быть чрезмерно жестоки, - задумавшись вновь, закусила чуть нижнюю губу и внимательно осмотрела Сагет, продумывая свой дальнейший шаг. Всего пара минут, которых было вполне достаточно, чтобы определиться со способом решения проблемы.
- Придумала, - радостно хлопнув в ладоши, снимаю с себя изумрудное колье, на котором красуется огромный изумруд и, застегнув застежку, поднимаю его в руках, потягиваясь в сторону создания, - наклонись ко мне.
Ожидая, пока Сагет послушается меня, пытаюсь объяснить, что задумала сделать и чем поможет мой жест моей гостье.
- Я дарую тебе возможность быть человеком. Пока ты носишь этот изумруд, ты будешь выглядеть, как и все люди, но, пожелай ты вернуться, тебе стоит лишь освободиться от него, и вновь станешь собой, - как оно работает, я объяснять не стала. Любая сила имеет свой источник и этот изумруд, он лишь сосредотачивает мою волю и чужую силу в одном месте, что и позволяет менять облик. Сагет могла бы и сама это сделать, но, ей стоит еще привыкнуть к новому миру, а там, может, и сумеет адаптироваться.
- Мне будет приятно, если ты согласишься со мной остаться ненадолго. Я покажу тебе свой мир, и поведаю много интересного, - а почему бы и нет? У меня есть сын, но никогда не было дочери, а ведь, иногда так хочется, чтобы было с кем обсудить женские хитрости и просто, приютить у себя, побаловав лаской и любовью. Махес стал давно взрослым и ему не до материнской заботы, и я его понимаю. Сагет же, она почувствует, что желанна в этом доме, и я не вижу в этом ничего дурного.
- Ты не против? – еще раз провела ладонями по тонким чертам мордочки и внимательно посмотрела с зелено-желтые глаза существа, улыбнувшись мило.
[nick]Сагет[/nick][icon]http://s3.uploads.ru/x9p4H.jpg[/icon]
Происходящее всё ещё... Как же говорил Дракон, какое-то длинное слово... А! О-бес-ку-ра-жи-ва-ло. Настолько, что Химера только и могла, что кивать головой. Казалось, будто Гипнос попросту окунул её голову в чашу с маковым настоем - настолько нереально.
Забота... всё ещё была непривычной. В Тартаре, с семьёй, было непросто, но и заботы, этой пугающе-прекрасной заботы - не было, бояться было нечего. Амисодар, взявший над ней опеку после побега из Подземного Царства, заботился о ней - но его забота была иной. Ликийский царь поставил перед собою цель, он хотел получить вопрос, останется ли чудовище таковым, если воспитать его как человека, и рьяно взялся за дело. И просто не мог позволить себе, своим эмоциям и чувствам, помешать в поисках ответа.
Бастет касается, снова, гладит, ерошит шерсть, лбы по-звериному соединяет. Она выглядит, как человек, но исконного, дикого и звериного в ней много, даже больше, чем в обычных кошках. Если Химера - чудовище, чей разум уподобили человеческому, то Бастет - кошка, ставшая богиней.
И, потому что сама Химера, хоть только на часть - кошка, она ей верит. Трется о чужую щеку своей, урчит, кивая. Придумает, обязательно придумает! Басет - умная, может быть, даже умнее сестрицы-Сфинкс!
Когда она касается, до Химеры снова доносится запах молока, и она думает, что Бастет пахнет домом. Тоже, очень и очень необычно, не потому, что незнакомо, а потому, что редко. Дом - это не темница, не убежище, не нора, и когда Амисодар обучал её языкам, понять, что же это такое - "дом", у неё не получалось в полной мере. Лишь когда у приемного отца самого появились сыновья, Химера, смотря на улыбку, что появляется на его лице, когда он прижимал её почти-братьев к своей груди и целовал в макушки, начинала чувствовать это странное слово, тихо-тихо колющее что-то внутри неё.
"Я знаю, где я, я шла сюда. Но здесь всё так непривычно, даже боги другие. Наши боги менее... значимы, у них не так много забот. И мало кто из них свои выполняют. Ты - не похожа на них. Ты даже пахнешь домом..." - Утыкаясь носом в чужие ладони, передала Химера. Движение перерастает в объятие, и Химера замирает, каменея, как от взгляда Горгоны. Сердце бьется часто и гулко, задние лапы убежать норовят, но только подламывются и Химера садиться на собственный хвост. Точнее то, откуда он берёт начало - Змея, ставшая после смены облика ещё более нежной, рьяно себя защищает.
Откуда в ней, по сравнению с самой Химерой почти крохотной, столько силы? Что это за сила вообще? Нет ни клыков, ни яда, ни огня, а всё равно - не победить! Это даже не магия, не божественное влияние, а нечто иное, не сравнимое ни с чем по силе.
Если бы здесь был Дракон... Он наверняка знал бы, что это. Но как бы он это назвал?
Химера... Нет, Сагет, уже Сагет, нужно привыкать к новому имени, аккуратно расправила крыло, позволяя Бастет его изучить, но продолжая строго следить за богиней, чтобы её обезопасить - перья у неё были мягкие, но смыкающаяся кромка была острой. Настолько, что запросто могла прорезать руку до кости. Ранить ту, что дала ей имя, Сагет не хотела. И так следила, что совсем пропустила следующую фразу Бастет.
Остаться? Ей? Здесь? С Бастет? Но...
Она, скорей всего, отказалась бы. Из-за страха, из-за долга перед своей кровью, но Змея, едва услышав предложение, зашипела вкрадчиво, поясняя, что Бастет может им помочь. Она родная здесь, она богиня, и если не сама, то через других, может узнать о Сфинкс и остальной семье...
" Сагет... мне нравится. Я буду Сагет. И... я хочу остаться. Можно?" - Стараясь не слишком сильно скалить клыки и дружелюбно помахивая хвостом, спросила Сагет. Уши подрагивали в ожидании ответа, и не упустили ни одного слова, пусть и изрядно удивившего чудище, покорно склонившего голову, давая богине облачить себя.
" А разве это возможно?" - Наивное дитя Тартара! С рождения затвердив, что и люди, и боги, только и хотят, что уничтожить её и весь её род, лишь потому, что они существуют, она смиренно сносила ношу людской жестокости и ужаса к себе. Подчас задавалась вопросом, за что их так ненавидят, но больше её поражало то, насколько боги и люди бывают жестоки друг к другу. Чудовища хотя бы друг-друга не уничтожают, кровь не даёт, а вот боги и люди родную проливают щедрою рукой, даже самую близкую - проклятие Урана, павшее на Кроноса и его потомков, отголосками проявлялось и в других. " Боги создали людей упростив себя. В них не может быть больше жестокости, чем в богах."
Ожерелье укольнуло, проехав тяжелыми гранями по шраму на шее. Сагет не знала точно, сколько времени прошло, знала - много, очень много, и рана ныла. Хоть кровоточить перестала, уже хорошо, но всё равно больно. Ещё больнее стало, когда изумруд, засияв, охватил волной света её целиком.
Превращения становились привычными, но не их результат - пропала шерсть, и кожа под ней оказалась светлой, но тут же потемнела, став того же драгоценного оттенка, что и у Бастет. В Целом, Сагет показалось, что превращений было два, но всё произошло так быстро, что промежуток между ними заметить было трудно. А у самой Сагет было дело важнее - удержаться прямо.
Но, руки - не крылья, сколько не махай - не взлетишь. И издав какой-то невообразимы для неё прежней звук, между мяуканьем и писком, Сагет, уже в новом обличии, упала, прямо на Бастет, поймавшую её. И, хоть в это теле она была куда легче, толчка хватило, чтобы они обе упали на пол. Несколько секунд удивленно моргая, Сагет опустила почему-то горящее лицо к шеи богини, вдыхая запах жасмина и молока. Это сразу же её успокоило, и девушка (так же называют людских самок? Или ей следует называть себя женщиной?) постаралась сползти с Бастет поскорее.
Отползла, ощупала ноги, припоминая схему из обучающего свитка о строении человеческого тела, осмотрела руки... Пальцы ощущались забавно - словно она вытянула когти на всю длину, а обратно - никак. Пасть тоже была иной - было слишком много движений, которые можно было ей сделать, и не обязательно для еды.
Сагет тряхнула головой, заставив отростки шерсти ("Волосы это. Волосы" - напомнила ворчливо Коза) темные, хоть и немного светлее, чем у Бастет и... оскалилась? Или уже улыбнулась?
- Я не против.
И она осталась. Первые пару дней Бастет готовила её к выходу из храма - управлять своим телом и носить одежду. Сагет знала, что люди используют её для того, чтобы защититься от холода (иногда для красоты и статуса, но последнее было совсем уж непонятно), но зачем она нужна в землях, где солнце настолько яростно? И если с одеждой было туго, то украшения Сагет понравились сразу, особенно браслеты и ожерелья - они утяжеляли, роднили слабое человеческое тело с прежним обликом могучего зверя. А ещё, ожерелья скрывали шрам на шее от удара Беллерофронта.
Едва научившись ходить, Сагет стала бегать. Топот её пяток мог раздастся неожиданно в любом из участков храма и его окрестностей, обычно сопровождаясь ойканьем и звуками падений, вещей и людей - приноравливалась к человеческому телу Сагет туго, и если по прямой развивала хорошую скорость, которой позавидовали бы многие олимпийские бегуны, то в повороты часто не вписывалась. Несколько дней спустя все уже привыкли и были настороже, но это не спасало - если бег Сагет можно было услышать, то её шаг всё ещё оставался бесшумным, кошачьим, как и любопытство.
С последним могла справится лишь Бастет - она учила девочку как быть настоящей женщиной, передавая свои, и божественные, и просто женские, секреты. С косметикой сначала вышло неловко - эти баночки были такими яркими и так необычно пахли... Разве можно было их не попробовать? Тем более, Сагет даже ни одну не съела (на вкус они оказались не такими уж хорошими), так, лизнула пару раз. Но, собственная мордашка в ярких пятнах, показанная Бастет в отражении медного зеркала, действительно была забавной.
Несколько дней спустя состоялся выход в город, обернувшийся кошмаром - Сагет увидела лошадей. Бастет уже заметила, что та сторониться мужчин, даже жрецов, но, возможно считала, что это от скромности, хоть на деле Химера их боялась. Меньше, чем лошадей, но всё ещё сильно, и только присутствие наставницы, скрывшись у неё за спиной, могла держать себя в руках. Но лошади... Даже с Бастет справиться с ужасом не получилось. Сагет тут же убежала в храм, забившись в самый дальний и темный угол, обхватила себя руками и просто сидела на полу, покачиваясь. Богине еле удалось её успокоить. Но так просто она это не оставила, начала учить справляться со страхом, и скоро Сагет смогла выйти наружу. Лошадей бояться не перестала, но уже не отшатывалась к стенам, завидев на улице колесницу.
С Бастет было весело. Богиня не сидела без дела и Сагет не давала. Они были на божественных праздниках, в том числе и том, что был посвящен самой Бастет, принимали жертвы... Парочку даже украли, но уже на празднике другого бога. Бастет была довольна, а Сагет про себя обещала, что больше ни за что не будет злить Сета.
Бастет познакомила Химеру со Сфинксом - увы, не с сестрой, которую та искала, а с Шепсес Анх - "живым образом", духом-покровителем фараонов. Встреча вышла интересной, пусть и после неё Сагет была полна печали. После они долго гуляли по пустыне ночью, беседуя обо всём на свете. Если в первые дни Сагет говорила не так уж много, опасаясь сказать что-нибудь не так, обидеть Бастет или ошибиться, то теперь она не боялась говорить. Не страшно чего-то не знать - страшно не стремиться к знаниям. А это Сагет любила, любила узнавать новое. Частично, потому что знания не давали ей возможности заскучать или затосковать, частично - потому что к ним стремился Дракон. И Химере казалось, что чем больше она узнаёт, тем ближе к нему. Поэтому, она любила говорить с Бастет, знавшей не просто много - а очень много.
Обо всём на свете - Гиперборее и Атлантиде, о временах, древних даже для богов и годах будущих, о самих богах, о людях...
... О доме, что пахнет молоком и солнцем...
Нет, пожалуй, о последнем они не говорили. Не так. Сагет обожала Бастет всей своей сутью, но о том, что было до их встречи, говорила мало, как и том, кем являлась сама. Уже не из страха - из стыда. Богиня не настаивала, просто переводила тему, обучая её чему-нибудь ещё, интересному и не совсем понятному. Будь здесь Дракон, мудрейшей их химерических глав только и оставалось бы, что хвататься лапами за себя - Бастет всерьёз взялась делать из Сагет настоящую женщину, и, не бойся Химера мужчин так сильно, да не будь она сама такой юной и (скажем прямо) безголовой - кое для кого это могло быть опасно. Пока же, Сагет воспринимала все эти уроки как игру, тем самым позволяя им накрепко засеть в сути.
Не сразу, но вскоре освоившаяся Сагет начала по ночам выбираться из храма - когда в своем человеческом, когда в зверином обличии. Она всё ещё продолжала поиски, не рискуя вести их прямо, и старалась быть осторожной, действительно старалась. Поэтому-то и слухи о новом чудище, неком серпопарде появились не сразу, а только несколько месяцев спустя. Что это за зверь такой Химера не поняла, но стала ещё осторожнее, не желая наткнуться на местных чудовищ - неизвестно, кто окажется сильнее.
Однако, Ананке оказалась хитрее - Сагет удалось узнать о том, что случилось с её семьёй, но не так, как ожидалось. При храме была неплохая библиотека с трудами чуть ли не со всего мира. Что-то собирала Бастет, но большая часть являлась дарами паломников из разных земель. Настолько дальних, что не все из их наречий были знакомы жрецам. Но их знала Химера. И, разбирая труды из Эллиады вековой давности, она наткнулась на хроники подвигов таких героев как Геракл и Эдип.
Нечеловеческий вой потряс храм. Прибежавшие на шум могли видеть, как Сагет, забившись в угол, выла и плакала, раздирая собственные руки обломанными ногтями. Хроники были разорваны на клочки, даже на каменном столе остались царапины. А Сагет всё плакала и плакала, попросту не слыша никого... Бастет пришлось попросту усыпить её, потому что успокоить не получалось - Химера не реагировал ни на что, ни на слова, ни на воду, ни на пощечины. На свое горе, она нашла ответ:
Кровь не отзывалась, потому что не осталось никого одной с ней крови.
Быть кошкой прекрасно. Слушаешь, прислушиваешься к окружающему миру, воспринимая его таким, как должно и нужно. Благодаря звукам узнаешь куда больше, нежели смотря глазами и чувствуя носом. А после, раскрыв очи и окрасив их в изумрудный цвет с вертикальными зрачками, видишь многим подробнее. Всполохи энергий переплетаются друг с другом, наполняют все живое и мертвое, и ты являешься частью всего этого. Будто находишься посередине бушующего моря и руководишь вздымающимися волнами, нависающими над тобой как купол звездного неба. Протягиваешь руку и проводишь по водной глади, заставляя пойти круги по воде, окрашенной цветными красками.
Хотя, на самом деле, я просто соприкасалась лбами с незнакомым мне ранее существом. И общалась с ней через мысли, позволяя своей золотой энергии переплетаться с нее, разнообразной и уникальной. В гостье соединялись разные составляющие, которые теперь представляли собой единое целое, и мне было сложно поверить, что на земле еще бывают такие интересные и необычные создания. Что тут говорить, даже от Сфинкса я не ощущала такой мощной энергетики. И рука, как бы подтверждая мои чувства, ласково запутывается в шерстке необычной кошки, поглаживает мордочку, проходится по загривку нежно. И откуда-то из глубины груди раздается в ответ тихое размеренное мурчание. Я могу подобно кошке, даже в человеческом обличии, мурчать и радовать слух миролюбивыми вибрациями голоса.
- Дом всегда там, где тебя ждут и любят, не смотря ни на что. Я не знала, что ты придешь, но, увидев тебя, сразу поняла, что мне не хватало тебя и я готова подарить тебе свою любовь, - я честно и сразу ответила незнакомке, не стремясь увеличивать пропасть недосказанности между нами. Так или иначе, но, в глубине души, мне хотелось, чтобы в моей жизни появился некто, о ком можно заботиться и кого можно взять под свою опеку, не опираясь на долг, как о вертикально стоящее дерево. Просто, хотелось найти существо, которое не станет видеть в моих действиях что-то предумышленное и оно нашло меня само.
А затем объятия, горячие и согревающие, успокаивающие гулко стучащее сердце. Ласка, нежность, забота, любовь и надежда, что все будет хорошо. Соприкасаясь с чужим теплом, волей-неволей, начинаешь чувствовать чужое состояние, делиться своими ощущениям и передавать собственные силы. Как иначе еще можно показать то, как для тебя важно присутствие кого-то нового в твоей жизни?
- Можно, милая, - вновь повторила я, улыбаясь мило и немного довольно. Откажись Сагет от пребывания в этих крах, я не стала бы настаивать, благословляя ее на дальнейший путь. Не в моих правилах силой заставлять кого-то изменить свое решение, ведь, и сама я часто уходила и исчезала в неизвестном направлении. Это было моей второй личиной, рассказывало об изменчивости кошачьей натуры и никогда об истинных причинах ухода. Поэтому, я только обрадовалась, когда Сагет решила остаться и повиновалась моему желанию даровать ей облик человеческой девушки.
- Возможно, красавица, - вторил ее мыслям мой голос, когда как прекрасное создание стало меняться прямо на глазах. Изумруд стал немного ярче и потух, когда превращение закончилось, а я поймала в свои руки уже человеческую девушку, - мы создали людей подобными себе, но не могли предположить, что они поддадутся низменным эмоциям и желаниям. Простые смертные, в отличие от Богов, обладают ограниченным временем жизни, и из-за этого меняются разительно и быстро.
Боги редко когда поддаются соблазнам, и проявляют свое истинное я соразмерно своим обязанностям и сущности, но никогда не переступают черту допустимого. Нас не интересуют богатства и материальные ценности, когда людей наличие подобного, наоборот, превращает в чудовищ. Оттого и страх перед смертью, и перед всем неизвестным – вдруг, не успеешь накопить богатства и не достигнешь признания. Если, в Египте, это было не столь заразно среди смертных, и все готовились к переходу в иное измерение, то в других странах, все было куда сложнее.
Поймав в свои руки прекрасное создание, широко улыбнулась, наблюдая за само изучением Сагет. Она пыталась удивлено осознать себя новую, а я, присев подле нее на колени, провела ладонью по ее волосам.
- Вот и чудно, - радовалась ли я? Безусловно, что даже не скрывала. У меня появилась приемная дочь, пускай, и не родная. И даже жрецов получилось оповестить, что в чертогах моего храма теперь будет обитать новая подопечная, отличающаяся важностью для их Богини. Замысловатые лабиринты, в которых незнающий человек мог заблудиться и погибнуть, теперь больше напоминали поле для игр молодой особы. Я следила за тем, чтобы Сагет не попадала в смертельные ловушки, и, с заметным облегчением выделяла ей части храма, расширенные моей магией. Где не было опасности.
Да и потом, научившись двигаться и бегать, разве не стоит знать, как стоит извлекать из своего тела гармоничные движения? Танцевать под музыку, поддаваясь велению души, слышать биение сердца, так созвучно бьющегося под стук барабана? Веселье, радость, вечно играющая легкость в теле и улыбка на губах. Мы посещали праздники и были, и, правда, как мать и дочь. Даже, разговоры когда, касались прошлого моей приемной дочери, я не стремилась задавливать ее вопросами и не стремилась узнать всё. Если уж она решит поведать – я выслушаю и поддержу ее, но не раньше этого срока, когда еще раны свежи и кончики пальцев пугливо трясутся. Да и истины какие-либо я не пыталась навязать девушке, обучая ее всему необходимому, но, не переступая черту допустимого. Кому понравится, когда в него запихивают силком? И не важно, пища то или знания. Все должно быть в радость.
Но, кто знал, что всему придет конец, когда древние письмена и библиотека окажутся, открыты для новенькой в моих покоях? Жрецы редко когда заглядывали в библиотеку в это время, но вой и крики вынудили их нарушить данный обет, за что я обозлилась на них и выгнала прочь, в следующие несколько мгновений пытаясь привести Сагет в чувства. Как итог, я направила в ее сторону одну из своих успокаивающих способностей и после велела отнести девушку в опочивальню. Ее хрупкое стройное тело оказалось на большой двухместной кровати, а сама я расположилась на ее краю, внимательно смотря на светлоокую красавицу. Ждала, когда она проснется.
И стоило той открыть глаза, как я оказалась подле нее и крепко обняла, прижимая голову дочери к своей груди. Тонкие длинные пальцы гладили темные волосы, успокаивали сознание, не позволяли впасть в состояние отчаяния вновь, с губ сорвался глубокий вдох.
- Тш, Сагет, - тихо и спокойно, практически шепотом, - я с тобой, я рядом и не покину тебя. Моя милая девочка.
Я чувствую все, я слышу ее биение сердца и то, как содрогается не совсем человеческая душа, когда воспоминания накрывают с головой. С губ срывается шумный выдох. Крепче обнимая дочь, закрываю глаза, укачивая ее подобно маленькому ребенку.
- Хочешь, мы отправимся в пустыню? Расправишь свои прекрасные крылья, и ощутишь потоки ветра… ты ему понравилась. Свободная, прекрасная, сильная. А я пойду с тобой, я ведь обещала… - слегка отстранившись, оставляю на лбу девушки горячий поцелуй.
- Не плачь, дитя, - подушечки пальцев проходятся по лицу Сагет, стирают предательские слезинки и на лице появляется обеспокоенное выражение. Мне сложно понять причины такой реакции у подопечной, да и не стала я рыться в бумагах на столе в библиотеке, посчитав, что вернее всего узнать из уст девушки информацию, а не пытаться украдкой узнать ее интересы.Как бы за спиной и не доверяя.
- Ты можешь рассказать мне все, если пожелаешь, - и то верно, я готова выслушать.
[nick]Сагет[/nick][icon]http://s3.uploads.ru/x9p4H.jpg[/icon]Плакать больно. И слезы Сагет не понравились - горькие на вкус и едкие, царапины от них ещё сильнее чешутся. Они лились, и лились, и лились, хотя глаза кажется сжались в веках от соли и сердце иссушено было болью. Насланный Бастет сон не был облегчением - лишь тоненькой вуалью, скрывшей хрупкое сознание от всепоглощающей тоски.
Во сне покоя не было - только звериные рыки и крики, только крылья Эреба, ослепившие тьмой глаза. Тартар держал её, как никогда крепко, не давая вырваться, придти, прилететь на выручку. Ленты его объятий жгут покров, вгрызаясь в тело золотом - золотым острым оконечьем перьев, золотым узором на вставших дыбом чешуйках, вызолоченными полосами из шерстинок - горячо и голодно. Кровь ревёт, глухо, почти шепчет, затапливая лапы вязко, и тут же - обсыпая их хлопьями мертвого золотого ихора. Не своя-не своя-не своя... Не своя уже.
Пробуждение было тяжелым - тело действительно будто золота напиталось, затвердевшим в жилах и сковавшим горло. Сагет бессмысленно смотрела на Бастет несколько секунд, а после сама рванула в её объятья. Слез уже не было, но боль - была. Из царапин на руках засочилась, всё ещё непривычно-яркая и соленая человеческая кровь.
Это пугало, как и забота в голосе той, что стала ей ближе матери. Как, как можно иметь столько любви, столько милосердия, столько мудрости? Как можно быть такой сильной в том, что другие назвали бы слабостью?
Хотелось кричать, но даже дышать было тяжко. Поэтому, собрав все силы, Сагет отстранилась от Бастет и кивнула. После чего, встала с ложа и рывком сорвала с шеи ожерелье. Встряхнувшись уже в другом облике, опустила одно крыло так, чтобы богине было удобнее забраться ей на спину.
Ночи, в противовес дневному жару, в пустыне бывают холодны. Настолько, что из пасти вылетают облачка пара, рассыпаясь длинными белёсыми струйками по ветру. Могучие крылья легко подняли их двоих в воздух, туда, где луну уже не скрывают редкие облака, и нет ничего, ничего кроме неба, даже боли нет.
Лунный свет меняет губящее тяжестью золото на серебро - легкое, светлое, исцеляющее. Золотую лаву в сердце заменила игла - тонкая, как паутинка. Не сжигает заживо, лишь ноет и колет при каждом вздохе. Так можно жить, можно, но жизнь ли это?
Поймав взглядом серебряную змею Нила внизу, Сагет, трижды у иных себя переспросив, то ли это место, плавно, по спирали, снижается. Она нашла это место не так давно, но оно очень быстро стало его любимым, потаённым, хотя, ничего особого в нём не было: небольшой скальный выступ рядом с небольшим ответвлением реки, спускающейся водопадом вниз в небольшой, скрытый в расщелине, оазис.
Позволив Бастет спуститься с себя, Сагет вытащила из пасти ожерелье, повесила его на сгиб крыла, и, изогнув длинную шею, надела его. Пусть сейчас ей было легче быть зверем, но, чтобы всё рассказать, нужны были слова.
Несколько секунд она держалась за скалу, переводя дух, после чего, не глядя на Бастет, прошла к краю, что был ближе к потоку, и села, свесив вниз ноги. Брызги холодили ступни, но плечами Химера передёрнула по иной причине - это так походило на то, как во сне ихор заливал лапы. Ещё пару секунд собираясь с мыслями, она начала говорить:
- Была война. Не первая, не последняя, но всё равно ужасная. Война между богами, и теми, кто их сотворил... - Шепот хриплый от крика был так не похож на её человеческий голос, что и сама Химера не знала - это она говорит? Или кто-то за неё? Но, кто бы это не был, он говорил правильно. И так до боли знакомо!
- Бессмертные любят воины - они их забавляют. Единственное, кроме любви, что способно согреть тот жидкий лёд, что течёт в их жилах. Не в силах умереть, чужой смерти не замечают, как и то, что проливают - вечный ихор или смертную кровь. Но в тот раз заигравшиеся боги пролили её столько, что земля уже не могла её впитывать. Она чернела и густела, становясь ядом, пока не отравила твердь, что породила небесных воинов. И тогда земля решила их убить - отомстить тем, кто отравил её своей злобой, своей яростью, своей неугомонной жаждой. Тартар, вечно алчущее Небытие, чуть ли не в первый раз, насытившись убитыми душами, в том ей помог. От их союза появилось двое существ, богам по силам равным, но иных по сути и с целью иной. И уже они дали начало роду моему. Роду, который жил только для одной цели, уничтожить иные - божественный и людской. Род, из которого произошла и я, но...
Химера прерывисто выдохнула, ощущая, как ногти сжатых в кулаки рук впиваются в кожу. Было стыдно, было больно, было очень-очень горячо от ярости на саму себя. Нет, она не злилась на родных, на семью и предков, что породили её. Она злилась на себя за то, что оказалась слишком слаба, чтобы изменить себя так, чтобы жить в гармонии с собой и миром...
... или так, чтобы просто спасти других...
- Их убили. Всех их убили, истребили каждого, специально выслеживая. Всех моих братьев и сестёр, всю мою родню. Их было за что убивать, мы просто не можем жить, не неся другим смерть, нас такими создали, но... Их убили. - Бессмысленно повторила она, ощущая, как по лицу ползет первая, горячая и колкая, капля. Следующие слились в самые настоящие ручьи.
- Нас называют чудовищами, да, это правда! Мы убиваем, чтобы жить - тоже верно! Но разве люди поступают не так же? А боги?!! Если мы убиваем, просто потому что хотим жить, зачем это делают они? Ведь можно же, можно же жить в мире, я это знаю, но... - Сквозь рычание и плач выдавливала она. - Неужели от остальных нас отличает лишь то, что мы не убиваем из забавы? Из боли, из гнева, из голода - да! Но... ни одному чудовищу в голову не придёт то, что постоянно совершают и боги, и люди: убивать из зависти, предавать из корысти, и... - Химера сглотнула тяжелый ком, схватилась руками за изумруд, оттягивая, словно тот сдавливал шею.
- ... и преподносить это всё, как подвиг. - Тихо и неожиданно ровно, даже для себя, завершила она. Сделав несколько глубоких вдохов встала, секунду балансируя на краю, но после отступила, повернулась к Бастет, смотря прямо в глаза богини, словно что-то искала в её взгляде. И ведь нашла, опустила веки и сама опустилась перед той на колени, склонив голову, словно на плаху, на чужой суд.
- Прости меня. Прости меня, Бастет, богиня кошек и огня, веселья и любви, домашнего очага и войны. Прости за ту боль и беспокойство, что причинила тебе. Видит Судьба, знает Истина, какими бы именами их не называли, никому и никогда я того не желала. Хоть и приносила. Прости за слова о роде твоём, мною сказанные, хоть я и говорила о богах моей земли, а не этого края. Прости за недоверие и жадность до твоей ласки и нежности, до твоей любви...
Химера подняла глаза, полные слез, и прошептала последнее:
- Прости за то, что я, чудовище, осмеливаюсь желать того, чтобы когда-нибудь, хоть раз, я смогла назвать тебя матерью. Прости за то, что люблю тебя.
Отредактировано Himera (2019-04-07 20:02:28)
Мое сердце не камень, оно может чувствовать и сочувствовать, в нем хранится бессмертная любовь и я готова впустить кого-то в свою душу, если увижу, что это не бессмысленно. Боль так же, как и прочих существ, может меня ранить, оставить не исчезающие шрамы, которые будут обжигать при воспоминаниях о прошедших годах и эпохах. Ибо прошлое никогда нас не отпускает и лишь ожидает удобного момента, чтобы раскрыться перед нами во всей своей красе.
И прекрасно видя ту самую боль в чужих глазах, ощущая ее в своих объятиях так отчетливо, что и собственное сердце начинало ныть и болеть, я делаю то, в чем мне нет равных – забираю боль и раны, что так сильно саднят и приносят дискомфорт милой Сагет. Мои глаза закрываются, я продолжаю проводить по шелковистым ее волосам и вызываю Силу, которая в золотистый кокон заботливо укутывает девушку и окружает ее любовью. Чувствую, как боль и раны передаются мне, заставляя ненадолго вздрогнуть и выдохнуть. Так тяжело, что веки болезненно сжимаются, но объятия мои не перестают быть теплыми. Я беру лишь большую часть страданий, не смея забирать все полностью, так как это означало бы изменить всё. Так или иначе, но, у каждого существа, Бога или человека, существует свой путь и менять его не в моих силах, если создание не принадлежит к моему миру. Отсутствие боли, воспоминаний и страданий означает, что никакого урока не извлечено, никакие чувства не породили нечто важное, способное поддержать индивидуума в будущем. И я забочусь о том, чтобы Сагет прошла свой путь, уготованный ей судьбой в полной мере, забирая лишь те мучительные мгновения, которые могу забрать.
Моя сила в моем предназначении, в моей сущности, в моей природе и другой меня не создали. Точнее, я могу быть другой – Сехмет, которая кровожадна, жестока и жадная до чужих страданий, но я не хочу быть такой, поддаваясь ее изменчивой натуре, ибо тогда для меня не будет выхода.
Стоило девушке отстраниться и обратиться в сага или иными словами, в сернопада, я с легким замиранием осмотрела ее в истинном восхищении и только потом, аккуратно забралась по ее крылу, опершись кончиками пальцев ноги лишь в одном месте, чтобы затем легко запрыгнуть на ее спину. Приземление было практически незаметным, в связи с тем, что я перенесла часть нагрузки на руку, лежавшей на холке Сагет, и кошачьей грации. Мое восхищение приемной дочерью было постоянным и искренним. Да, это странно, но, за то время, что она была подле меня, я стала принимать ее как за собственную родную дочь, не смотря на то, что она пришла ко мне чисто случайно и не могла быть одной крови со мной. Просто, я так чувствовала и желала, чтобы так оно и было, не смея поднимать тему с светлоокой девушкой. Понимала, что не имею права навязывать ей свое видение.
Мы взлетаем, выбираемся из объятий храма, оставляя за собой город смертных и город мертвых с чередой храмов и гробниц, которые являются по совместительству и жилищем некоторых Богов. Ночь радостно принимает нас в свои объятия, укутывая своей прохладой, а я прижимаюсь плотнее к Сагет, нежно проводя ладонью по ее шее, делясь с ней своим божественным теплом, согревая саму себя. От высоты сердце замирает, но это так красиво и с моей подопечной так спокойно, что голова не кружится. Спустя много столетий подобный полет покажется мне дикостью в руках сильного мужчины, но это сейчас мне неведомо и неизвестно. Вниз я взор не опускаю, прекрасно понимая, что от подобного зрелища может стать страшно. А потом прекрасное создание начинает плавно спускаться вниз, и в груди бешено начинает стучать сердце. Глубоко выдыхая, пытаюсь привести мысли в порядок, и мне это удается, но, на землю я ступаю с легким облегчением, грациозно спускаясь при помощи одного прыжка.
Жду, ожидаю, не смея нарушать тишину, что более всего давит сейчас на виски, стучит громким размеренным набатом и поглощает всецело. Красота ночи и места лишь мешает сосредоточиться и смахнуть с себя преддверие печали, но я продолжаю смотреть на девушку, не думая даже ступить ближе к приемной дочери. И она заговорила, повествуя о событиях, в которых я не пыталась разобраться и не искала подоплеку, ибо прошлое изменить нельзя. Чем-то было, похоже, это противостояние Богов и существ, чем-то напоминало сражения моего пантеона с враждебными инопланетянами, рассказывало о низменности чужих желаний и мотивации. А потом, упоминание о Тартаре и я понимаю, о ком идет речь все это время. Греция, Рим, Спарта, Троя. Боги, такие яркие и такие изменчивые, я бывала там не часто, и, раз на то пошло, после тех самых войн, о которых говорила Сагет.
Это все больно, тяжело и дышать становится также тяжело, как и слушать, но я сама просила, и винить в чем-то девушку не стоило. Она доверяет мне, и это доверие будет оправдано в полной мере. Появись повод и я кинусь защищать свою девочку, не раздумывая, не ставя в приоритет кого-то другого, даже себя. Я Богиня, а она существо, рожденное от божественного, в этом соотношении я должна оберегать то, что стало так дорого мне.
Слова о Богах, правда, о многих Богах, которые не принадлежат к нашему пантеону. Что тут говорить, даже среди моих сородичей есть подобные тем, кто отравил земли Греции. Даже среди бессмертных Египта есть божества, способные на подлость. Но лишь потому, что это является их частью, и предназначением. И я, я тоже не лучше. Стоит мне выпустить Сехмет наружу и будут страдать все, даже Боги, которые скрываются в божественном сиянии. Для нее нет ничего, кроме жажды крови и убийства. И выпускать ее не стоит. Тяжелый вдох и такой же выдох. Грудь вздымается под давлением холодной ночи и эмоций, пульс более яростно ударяется о стены вен и сердца.
- Ох, Сагет, - в моих глазах были бескрайняя и глубокая любовь, беспокойство, нежность и разделенная на два сердца боль. Я не ощущала себя оскорбленной, прекрасно понимая справедливость сказанных слов и видение ситуации. Мне кажется, что те, кто выжил после встречи с Сехмет говорили бы так же обо мне, будь я все той же яростной и жадной до крови львицей, чья шерсть подобна темной ночи.
Упав на колени подле девушки, вновь обнимаю ее, заключая ту в свои теплые объятия, глажу рукой по темному шелку волос, тяжело выдыхаю в прохладный воздух белесый пар. Оставляю поцелуй на виске Сагет и улыбаюсь, грустно немного, устремляясь взором вдаль.
- Не стоит извиняться за то, что тебе отдали добровольно, Сагет. Я никогда не говорила тебе, но, для меня ты не просто подопечная, для меня ты стала дочерью, которой у меня никогда не было. Я люблю тебя всем сердцем, и мне было бы отрадно, назови ты меня своей матерью, пускай и приемной, - еще один вдох и улыбка становится шире и немного добрее. Обволакивая девушку своим теплом, я сама не замечаю, как подсознательно пытаюсь уберечь ее от любой напасти мира.
- Ты не чудовище, ты моя милая Сагет, не смотря на все желания и стремления, которые спят в тебе до поры до времени, не смотря на зов крови, который пока что дремлет. И, даже, если он проснется, я не стану тебя осуждать, ибо часть зверя, никогда не отпускает, она лишь ждет, - немного философии и о своей звериной натуре. О той ее части, что скрыта, за семью замками под страхом падения мира.
- Ты моя любимая дочь, ты моя радость и мой свет, и я готова поддержать тебя во всем, разделить с тобой ту боль, что беспокоит тебя, ты можешь мне верить, милая, - мягко отстранившись, улыбаюсь, аккуратно смахивая слезы с уголков глаз девушки. Провожу кончиками пальцев так, чтобы не размазать кайал, который обрамляет границу век, подчеркивая выразительный взгляд Сагет и изумительный цвет ее радужек. Поднимаюсь на ноги, увлекаю за собой прекрасное создание, ненавязчиво беря ее ладонь в свою.
- А теперь, пойдем, я покажу тебе кое-что, - я открыла портал, чтобы затем шагнуть в него в сопровождении Сагет. Мы оказались в оазисе, что являлся сердцем пустыни, и расположились на берегу прекрасного озера. Вначале искупались в нем, отдавая воде все переживания, и после уселись на поваленном дереве, наблюдая, как из-за горизонта появляется закат. Ра уже проплыл по Нилу, и теперь мы могли видеть, как его яркие лучи окрашивают воду в красные и оранжевые тона. Только, это не напоминало о крови, и вызывало ассоциацию с маковым полем или же с заводью, в котором ярким пламенем пестреют лотосы.
- Это рождение нового дня, - задумчиво протянула я, смотря на свою подопечную, после чего вновь поднялась на ноги и протянула в привычном жесте руку Сагет, - мы видели, как зарождается день под влиянием Верховного Бога, а теперь, я покажу тебе, как он начинается в глазах людей.
Мои губы трогает милая ободряющая улыбка. Сегодня я рассказываю и показываю своей дочери то, чему мы обычно уделяем мало внимания, воспринимая все как должное. Мы ступили в очередной портал, пройдясь немного по песчаным барханам, подталкиваемые ветром. Точнее, он пытался сбить меня с пути, но я отмахнулась от него, приняв его намеки за очередную игру. Посчитала верным уделить больше внимания Сагет, когда стоило прислушаться. Прислушаться к крикам кошек и людей, почитающих меня, как Богиню. Ступила в портал, а, оказавшись возле святилища в городе людей, почувствовала, как ноги мои подкашиваются, и рука тянется к губам, сдерживая крик отчаяния. Кончики пальцев задрожали, зарождая внутри немыслимую боль, душа орала в отчаянии, а на глазах моих толпились римские воины, несущие в клетках кошек в храм, а из него окровавленные трупы. Безжизненные трупики зверей, кровавые линии, тянущиеся от храма к границам улиц, исчезающих за поворотом. А затем страшный грохот, к которому тянется взор, статуя с головой кошки рассыпается на части, соприкасаясь с землей. Обратившись кошкой, в несколько прыжков бегу в храм, но останавливаюсь, когда и без того видно, как зверски забивают животных. Не имея сил видеть это, возвращаю себе облик женщины и отрицательно киваю головой, отступая назад. Смотрю туда, где оставила Сагет и бегу к ней, уже слыша, как громко кричат в мою сторону, как близко слышится лязг оружия и скрипит кожа римских латных доспех.
- Нет, нет, нет, - пытаюсь принять все за страшный стон, но эти крики и вопли, они загоняют меня в ловушку, а я иду к дочери, чтобы уберечь ее от этого, не желая показывать ей Сехмет, - мы должны уйти отсюда. Мы должны.
Больно. Каждый раз, когда убивают кошку, я чувствую, как в меня вонзают острие кинжала. Не физически. Ментально. Я умираю, каждое мгновение умираю и хочу лишь спасти дочь. Они убивают их, убивают.
- Правда? М-можно? Матерью? Ма...Мама! - Воспрянувшая сердцем Сагет подняла руки,обнимая мать и прижимая её к себе. Ничего больше сказать она не смогла, чувства разрывали её на части, слишком сильные и большие, что для человеческого, что для звериного облика, их нужно было поскорее выразить!
Мама-Бастет снова показала ей чудеса этого мира, и то, насколько чудесна сама. Теплая, как парное молоко, вода смыла последние отголоски боли и тоски с кожи. Нет, горе не ушло - просто задремало, внутри неё, едва теплым угольком. Но разве может пламя нанести вред ей?
Наверное, впервые в жизни после исчезновения Дракона, она чувствовала такое... умиротворение в душе. Единение с миром. Не было ни страха, не иных волнений, просто невообразимое, безграничное счастье приправленное печалью. За него позднее наверняка будет стыдно, что она не оплакала свою семью как должно, но... это будет потом.
Рассвет был прекрасным - золотым и теплым, точно отблески огненной реки на золотом троне. Сагет на секунду опустила взгляд с солнечной дорожки на воде, ниже, насмешливо выдыхая. С этим она бороться не могла - невольно любую красоту мира она сравнивала с подземным царством. Но...ведь там было действительно прекрасно...
Коза хотела что-то подумать, но Львица и Змея, слаженным рыком-шипением мысль заглушили. Химера заметила это, но сразу забыла, кивая матери и уносясь в портал вместе с ней. Рассвет в пустыне тоже был прекрасен, но насладиться им в полной мере Сагет не могла - её суть тревожили далёкие, слишком далёкие, чтобы человек различил, если не был на деле зверем, звуки и запахи. Злые и яростные, глухие за хрипами и ветром, и такие сладко-пряные, будоражащие нутро. Голод в который раз за последние ночи поднял уродливую клыкастую голову, но в этот раз засыпать, послушно следуя приказу, не спешил, как бы она не старалась загнать его в дрёму обратно, только щурил глаза, да раздувал жадно ноздри.
Он чуял кровь. А вскоре, она сама её увидела.
Черное на алом, алое на черном. Черный дым над алой от рассветного солнца крыши, алая кровь на маленьких тельцах черных кошек. Сагет неверяще обвела взглядом всё вокруг, темный и пустой. Глазам не за что было зацепиться, кроме черного и алого.
Черные от въевшейся крови копья и алые туники римских солдат, служителей чужой жадности.
Сагет присела, вытянула руку к маленькому, чудом не затоптанному черному комочку, вздрагивающему от ужаса, но наткнувшись на влажно-теплую шерсть отдернулась. Пальцы покрылись черным - от копоти, и алым - от крови.
- Мама? Почему они это делают, мама? - Сагет повернулась к Бастет, но продолжать не стала, сжала губы. Сквозь ровный медный загар богини проступала мертвенная бледность, пальцы дрожат и на лбу выступила испарина. Секунду спустя, Бастет, уже в форме кошки, бежит к храму.
- Мама! - Сагет рвётся следом, сквозь толпу. Несколько раз её пытаются схватить, но девушка просто отбрасывает чужие руки, прорываясь храму, ставшего бойней. Несколько обломков статуи летят в её сторону, но Сагет только подныривает под них, не снижая скорости.
На ступенях храма растерянно мечется большая черная кошка с самыми зелеными глазами, полными боли... Мама-Бастет, зачем, за что они так с тобой? Ты же не чудовище!
Химера замирает, всего на секунду, а после кидается к ней. Тонкая ладонь ложиться на черный лоб, как когда-то бесконечно давно, несколько месяцев назад, рука богини легла на её голову, успокаивая самим присутствием. Химера улыбается Бастет, снова ощущая внутри себя покой. Такой, что возможен только в самом центре бури. Звуки извне гаснут, неслышимые за зовом души.
Спасибо, мама... Спасибо, что полюбила меня, что поверила мне, что защищала. Теперь настал мой черед отплатить тебе тем же...
Сагет подмигивает кошке и одним прыжком оказывается внутри храма. Толкает одного римлянина с клеткой наперевес, пинает другого, заставляя бросить поклажу. Клетки падают, трескаются, выпуская кошек наружу. Сагет шипит, чтобы те убегали, забрав с собой Богиню, защищая её даже своими жизнями, и те, мгновение помедлив, кивают, разбегаясь черными ручьями, признавая правоту слов Старшей - если погибнет Мать, то и остальным житья не будет.
Третий хватает её за руку, но Сагет ловко царапает его лицо отросшими когтями, целя в глаза. Римлянин кричит, отшатывается, сбивая товарищей, бегущих ему на выручку. Сагет улыбается, снова бросается к клеткам, освобождая кошек. Она успевает открыть три, пока, не услышав крик Змеи, не поворачивается и...
Гладис пронзает плоть легко. Сагет даже не чувствует боли, только выдыхает, подается вперёд, когда клинок скользит обратно, из её тела. Ладони прижимаются к животу, окроплясь живым кармином, скользят выше, к шее, прослеживая на белой ткани путь подымающейся к шее крови. Задетое ожерелье размыкается, изумруд падает вниз, мгновенно тускнея и становясь рубином от залившего его багрянца.
Человеческая кровь оказывается солёной. Солёной-солёной, такой солёной, что не проглотить обратно. Такой солёной, что становится дурно и перед глазами темно.Такой с...
...Такой сладкой...
...Химера не знает, почему Мать-Ехидна назвала её так. Ведь на самом деле, голова Козы и на козу-то не похожа - больше на оленя или антилопу, очень изящная и с большими глазами, только рога витые, как у ахтара. Но ей это даже идёт...
... даже в человеческом облике идёт.
Коза приближается, недовольно покачивая огненно-рыжей головой, сдувает длинную неровную челку, падающую на яркие, янтарно-ржавые глаза. Цокает языком и ко... нет, не копытами - странными железными сандалиями с длинными узкими каблуками-иголками, больше похожей на устройство для пытки, чем на обувь. Химера даже представить не может, сколько усилий нужно прикладывать, чтобы просто на таких стоять, но Коза чуть ли не скачет, быстро и резво, спасает звериная грация. Подходит ближе, наклоняется над сидящей Химерой, пристально смотрит одним глазом. Другой снова закрывает челка, убрать которую она просто не может. Химера не видит, но знает : гордо выпрямленная спина - не следствие гордости, а скованных за спиною рук. Рук, почти до локтей покрытых полосами ожогов, и до локтей же скованных наручами. Цепи от них длинные, целыми витками лежат на полу. Но ладони свободы, пальцы движутся, раз за разом трогая дыры в центрах ладоней, обугленные по краям стигматы. Что-то для себя усмотрев, усмехается, насмешливо спрашивая:
- Сколько лун мы не ели? Девять? Десять? Неудивительно, что тебе даже собственная кровь кажется сладкой!
Химера и хотела бы ответить - да не выйдет. У Козы - от ушей к шее блестящие влажные дорожки. Прозрачные, как и должно ихору, но отливающие на просвет рубином. Неудивительно, что она такая упрямая, не желающая ничего слышать - она просто не может...
... ну, или очень хорошо делает вид, что не может.
- Не пугай ребёнка. Её и так страшно. Столько всего сразу... - Львица появляется сразу рядом, слева, гладит по руке, улыбаясь. Её улыбка похожа на улыбку мамы-Бастет, такая же ласковая. Они вообще похожи - и волосы одинаковые черные, и черты лица, неуловимо кошачьего, и красивы обе божественно... Только кожа у Львицы - ночи чернее и глаза затоплены мраком, теплым, мягким, бархатным.Она тоже скована, но уже по ногам, и даже встать не может с трона по левую руку от Химеры.
Всего их пять, полукругом расположены. Тот, на котором она - третий. Львица на том, что слева, но ближе, а фыркнувшая Коза занимает левый дальний. Ненадолго, стоит ей присесть - как тут же вскакивает, неугомонная. Львица ненадолго переводит взгляд на неё, но тут же смотрит в лицо Химере, сжимает руку, улыбается. Белые нитки швов на её губах кажутся шрамами, так сильно впиваются в кожу. Не понятно, как она может говорить, но её голос Химера слышит отчетливо...
- Она сссильная. Она выдержшшит. Она выжшшшивет. Мы поможшшем. - Змея приобретает человеческий облик на ходу. В одну секунду по полу скользила снежно-белая змея, а уже в другую - белая же, полностью белая, дама. Тонкая, как струна, хрупкая, её не ноги - воздух держит. Но так лишь кажется, пока не посмотришь в лицо - бело, без кровинки, с черным узором выгоревшей до углей плоти. Белые глаза исчерчены тонким ветвящимся узором молний, молнией же и оставленный. Она не видит, но не слепа, и уверенно занимает крайний справа трон. Ошейник, слишком большой и громоздкий, закрывает всю её длинную белую шею.
На тот, что по правую от неё руку, Химера не смотрит. Она не видит, но знает, чье это место, и что именно сковывает толстая золотая цепь.
Коза снова фыркает:
- Конечно поможем! Но этого не произошло, если бы один чешуйчатый гад не сбежал!
- Бессс осскоррблений!Он вссё-таки мой брат! - Тут же отозвалась Змея, и ей вторила Львица.- В каком-то смысле, он всем нам брат. Так что, не стоит. Пора к делу переходить. - Все тут же перевели взгляды на Химеру. Правда, Коза, не сдержавшись, пробурчала напоследок о том, что пусть он и брат, это не отменяет того, что Дракон - гад. Все предпочли сделать вид, что это они глухие, а не она.
- Не бойся. Мы здесь для того, чтобы помочь тебе. - Мягко прошептала Львица. Змея кивнула, вторя ей.
- Точщщнее, помочшшь ссебе ссамим.
- И отомстить остальным. - Коза, снова не выдержав, первая подошла к Химере, ловко встала на колени, посмотрела снизу вверх, вздохнула, уточняя у других: - Мне обязательно это повторять? Одного раза было мало? Ладно... Я даю тебе, моя смелая Химера, свой огонь, берущий начало из недр Матери-Геи, и способный сжечь всё, даже небеса - Одна из цепей, чьи окончания держала Химера, дрогнула,рассыпаясь пеплом. Коза засмеялась, раскинула освободившиеся руки, охваченные пламенем. Ещё секунду её смех звенел в ушах, а после бывшая узница Этны исчезла.
- Я сследующщая... - Змея приблизилась, плавно опустилась на колени перед троном Химеры. Слепые, но всевидящие глаза змеетелой стражницы горели изнутри беспощадным светом. - Я даю тебе, моя смертоносная Химера, свой яд. Можжешшь сама решшать, каким он будет... - Змея склонила голову вбок и усмехнулась, смотря уже на замершую Львицу. - Жшшаль, что его ссила ссзависсит не от меня... - Рассмеялась хрипло та, исчезая в вспышках белых молний.
С секунду было тихо, а после Львица снова накрыла своей ладонью её. Химера знала, знала, кто будет следующим, но... Но просто не могла повернуть голову в сторону Дракона, на троне которого сидело безголовое тело, чья цепь уходила внутрь грудины, к сердцу.
- Не смотри, не надо. Я побуду за него, пока он так далеко. Тебе, моя милая Химера, он отдал своё бессмертие - отнятое чужими, но вернувшееся к нему, за жертву его. Оно будет твоим, пока ты будешь собой, пока не предашь себя. - Золотая цепь истлела.
- А теперь... - Она не могла встать, оковы держали, но, повинуясь воле её, их троны повернулись так, чтобы они предстали друг перед другом лицами. Химера вновь заметила, какого же дивного темного оттенка её кожа - даже в Тартаре, в Эребе, не было такого цвета. Такой... Мглы.
Потому что они возникли позже неё...
Львица (а так ли следует её называть?) улыбнулась снова, протянула темную, но чуть прозрачную, как из тумана, руку, к лицу Химеры, погладила мягко. Так, как делала это Бастет, жестом, свойственным только матерям, или тем, кто их заменил. Немая, безмолвная, беззвучная, но смысла полная, выдохнула:
- Тебе, моя дорогая, моя милая, юная Химера, я даю свою силу. Не всю, потому что это может уничтожить, и не только тебя. Но ту её часть, что может уничтожить других, и тела, и души, всю их суть и сущность. - Последняя, матово-черная цепь пропала из рук Химеры, но оковы с Львицы не исчезли. И Химера поняла - их и не было. Нельзя назвать оковами то, что принял добровольно, как это сделала она.
Не слышу зла? Не вижу зла? Не порождаю его. - Нет, уже нет. Больше такой ошибки она не допустит, не пойдет на поводу у сумасшедшего супруга-сына. Поэтому другой ей и помог - спрятал в себе, в своей сути и крови, в своем самом странном потомке.
Трудно найти черную кошку в темной комнате. Особенно, если она сокрыта внутри ещё одной.
Не успел полностью поблекнуть изумруд, как Химера (не Сагет, нет-нет, уже не она!) открыла глаза. Расправила крылья, сметая подбежавших к ней римлялин, раскрыла пасть, рыча. Хвост-лотос заходил ходуном, источая приятный, до смерти, дурман.
Что, потомки волчьих сынов, решили кошек поубивать?
Так попробуйте убить эту!
Вот так вот, неожиданно. Не предполагая даже, что нечто подобное может со мной случиться. Лишь мыслью допуская, надеясь и веря… И вот, нашла в лице Сагет то самое сокровенное, что золотым пламенем горит внутри. Родная и близкая, но не по крови – по духу. Дочь, призванная светом, пришедшая из Греции, подгоняемая ветрами пустыни. Легкая, близкая, теплая, напоминающая о сущности кошки своими манерами, взглядами, речью. И я рада услышать это звучное «мама». Всего два слога, от которых мурашки по телу и душа начинает ярче прежнего гореть, ослепляя видящих духовное поле, своими лучами, согревающими, не опасными, дарящими покой и уют. Руки касаются длинных черных волос, проходятся ладонями по тонкому шелку.
- Дочь. Прекрасная, как рассвет, загадочная, как ночь, - пропуская сквозь пальцы каскад прядей, крепче обнимаю Сагет, тихонько улыбаюсь, - и самая любимая.
Да простит меня, Махес, который давно стал мужчиной и теперь редко навещает меня, обремененный своими обязанностями. Там, наверху, под сиянием звезд, он мог бы достичь больших высот. И достигает их, ступая по тропе, что определил для него Ра. Отец мой и его. И, по вполне понятным причинам, я не мешала сыну следовать велению сердца. Мой отпрыск имеет полное право на самореализацию, и всегда имел. Теперь же, я могла вновь ощутить радость материнства, приняв в свои объятия Сагет. Девушка, бескорыстно ищущая любовь, заботу и ласку. Моя Сагет.
Определившись с истинным положением дел, я ощутила желанное облегчение. Не было более гнетущих вопросов и сомнений, было лишь взаимопонимание и радость от того, что всё сложилось подобным образом. Теперь я могла не скрывать своей материнской ласки и смотрела на девушку немного иначе. Во взгляде стало больше тепла и любви, прикосновения несли за собой успокоение, и от того больнее стало, когда мы вернулись в город людей. Ново обретенное счастье оказалось под угрозой, и сама я не знала, к чему подступиться. Эмоции переполняли меня.
Голос, нежный голос возвращает мысли в строй и ласковое прикосновение ко лбу, заставляет поднять изумрудные глаза к Сагет. Я судорожно цепляюсь за всё одновременно и не могу при этом ничего поймать. А потом, мысли дочери проскальзывают в круговороте событий, я беспомощно трясу головой, когтями врезаясь в мрамор пола. «Нет, нет, нет, Сагет! Доченька, нет!» Я не знаю почему, за что, не знаю!
Беспокоясь за девушку, только спустя некоторое время, сумела совладать с собой и вернуть образ человека. Вся эта бойня, кровавые брызги и крики. Они сотрясают окружающий меня мир страшнее неприступного Тартара. Пробираясь сквозь толпу, уже не скрываю своей ярости, раскидывая римских легионеров, цепляясь за их доспехи длинными когтями. А ярость начинает внутри кричать, требуя выпустить Сехмет. Но… едва добравшись до дочери, вскоре вижу, как ее ранили копьем и страх зарождается глубоко внутри. Тяжелый, холодный, отрезвляющий.
- Нет, Сагет! – вопль отчаяния, порываюсь вперед, сердце замирает от боли, разрывается на части, стонет, набатом ударяя по вискам. Как в замедленной съемке, я протягиваю руку к девушке, задеваю прядь её волос, и тут невидимая сила утаскивает меня назад. Я хочу быть с ней, защитить её, залечить все раны, отдать ей свою кошачью жизнь. Сделать хоть что-нибудь, помочь своей дочери.
Состояние агонии, продолжаю тянуться к своей милой подопечной, видя, как её оттесняют к другому входу из храма, ведущему к водам Нила. Изумруд упал, расколотый, сернопад выпущен на волю. И сегодня первый раз, когда я смотрю на всё это с ужасом, а не восхищением, потому что вижу эти отблески жестокости и желание убить, в глазах смертных.
- Нет! – рвусь с удвоенной силой. «Моя девочка, моя Сагет!» Сердце обливается кровью, когда дочь называют чудовищем и начинают наступать, отдаляя её все дальше и дальше от меня.
Не желая мириться с текущим положением дел, вырываюсь, бью мужчин, сбиваю их с ног, пока в один прекрасный момент не выпускаю на волю всепоглощающий огонь. Все вокруг горит, слышатся крики боли и отчаяния. А мне всё равно, я должна помочь дочери. Вся в копоти, одежды почернели, пробиваюсь к Сагет. Почти рядом, почти добралась, когда меня вновь схватили. В попытках отбиться, ударяю обидчика со стороны, бью недруга, и мою руку перехватывают. Сет!
- Пусти меня, они убивают её, они убивают кошек, они…, - резкий рывок, но Сет не сдвинулся с места, лишь крепче сжал мое запястье, и я взвыла от боли, гневно шипя сквозь сжатые зубы проклятия. Мимолетно взглянув в сторону сернопада, понимаю, что время начинает играть против меня. Снова паника, страх, беспокойство, но на этот раз, я не теряюсь в этом перепутье переживаний.
- Я должна, - яростно, решительно, силы появляются из неоткуда. Я ненавижу Сета, и это заставляет меня идти напролом. Завязывается драка с ним. Удар в солнечное сплетение, затем коленкой в пах и кулаком по его ехидному лицу. Захват, заломила руку, подпрыгнула, опершись о его колено, и нанесла новый удар локтем в районе ключицы. После чего пнула коленкой по челюсти, когда бог оседает на землю. Больно, но переживет. Уже в прыжке, на пути к дочери, когда меня хватает несколько пар рук: Анубис, Махес и Осирис.
- Пустите меня! – в приказном тоне, который перерастает в очередной крик боли, - Сагет!
Отредактировано Bastet (2019-04-08 21:39:01)
Любой дар, как и любой удар, требует ответа. Взывает, чем-то куда сильнее и горче боли, отвечать на себя.
Я даю тебе пламя...
Я даю тебе яд...
Он дал тебе бессмертие...Я даю тебе силу.
Что отдашь нам ты, Химера?
Крылья раскрываются во всю ширь, порывом ветра сметая всех с ног. Сагет... Нет, уже не Сагет, Химера, обводит всех взглядом изжелта-зеленых глаз, в которых всё сильнее проступает золото, делая несколько мягких шагов к месту своей смерти.
Слепящий белизной лотос замирает над алой лужей, а после мягко погружается в неё. Капли крови замирают влажными рубинами на лепестках, что перенимают их цвет, начиная живое сияние в такт сердцу. Химера подносит цветок к глазам, любуясь - как же сладко пахнет человеческая кровь!
Даже если это её собственная. Но...
В том-то и дело, что даже если она выглядела, как человек, то никогда им не являлась! Как и её кровь.
" Тебе, пламя моё, я даю право карать. Карать тех, кто преградил нам путь..."
Резкий взмах - и капли пали на начавших окружать её воинов. Некоторым попадает в глаза, и они кричат первыми - кровь выедает их мгновенно, истекающие глазницы обугливаются, когда на их дне вспыхивают зеленые языки пламени. Такие же, что расцветают у других мужчин на коже и одежде, усиливая панику. Кто-то мечется, ветром пытаясь сдуть огонь, кто-то льет на себя воду, кто-то крутится по земле... Бесполезно - огонь только ярче горит, землей рожденный, кровью небес вскормленный. Может, и могла бы мудрость его загасить, но...
Но какая мудрость может быть у тех, кто решил напасть на богиню в её же собственном храме?
Мечутся живые факелы, мучаются, воют, сдирают с себя горящую плоть. Но пламя слишком голодно, не отдаёт своего, без разбора пожирая и кожу, и мясо, и кости, и саму жизнь. А потому, как бы не было это больно, сколько бы себя не теряли убийцы, пламя умереть им не даёт.
Химера не даст им такой милости. Это не в её власти.
"Тебе, яд мой, я даю право владеть. Сама решай чем и как..."
Добираясь до сердца, пламя становится ядом. Тело замирает на секунду, не веря, но после снова начинает вой. Яд не голоден, но жаден, обугленных костей с остатками мяса ему мало. И он берёт то, до чего пламя не успело добраться - души. Ведь это в его силах - уничтожать даже их.
Но зачем уничтожать то, что можно использовать?
Глупые, глупые люди... Идя против богов, пусть и не своих, неужели они думали, что обойдутся только смертью?
Яд травит души, очерняет, тьмой лишь крепче привязывая к остаткам тел. Это уже не жизнь, но и не смерть. Последнее им и вовсе не грозит, лишь полное уничтожение и забвение... в объятьях Тартара.
В храм врываются новые воины, чтобы секунду спустя замереть, неверяще оглядываясь. Море изумрудных огней встречает их голодным блеском, после чего Химера нападает на них. Не сама, не собственными лапами или клыками - телами обугленных ядом кукол. Ей самой до сих пор чудно смотреть на мир одной парой глаз, но если их будет больше привычных трех-четырёх, она и вовсе потеряется. К счастью, некогда тысячеглавой Змее не привыкать к такому взгляду на мир - сквозь чужие глаза.
Кости стучат о мрамор, когда куклы делают первый шаг, сразу срываясь на бег. Бросаются на живых, кусают, заражают их своим ядом и пламенем, делая частью себя, частью её и их в целом. Ещё одной лапой, ещё одним когтем, ещё одним клыком.
Грудь снова колет, и Химера, моргнув, опускает взгляд вниз. Из груди, двигаясь в такт дыханию, торчит рукоять гладиуса. Кажется, того же самого, что был в прошлый раз. Химера узнает руку, держащую её, лицо, искаженное страхом, а раньше - брезгливостью. И глаза - полные надменности, но сейчас - ужаса. Гладиус шипит, растворяясь в огненной крови, оплывает металлическим ручейком, пока рукоять не падает на пол. Химера брезгливо переступает едкую лужу, смотрит в глаза мужчины и улыбается.
Нет ни злобы, ни гнева, ни ярости. Но это и не покой, что заставил её шагнуть под свод осквернённого кровью храма, не желание защитить и сохранить, а усталое принятие. Ей нет никакого дела до этих римлян, она просто делает то, что должна. Она сама взяла на себя этот долг, чувствовала - если бы за дело взялась Бастет, жертв было бы больше. Божий гнев страшен, и нередко падает даже на тех, чья вина не так уж велика. Ну а так...
Так только зелёное пламя полглощает, укутывает рыжее, будто обнимает. Не надо, мама, не надо... Она справится, обязательно справится! Не трать силы, не мучай себя...
Куклы выбежали из храма, следуя за остальными римлянами. Послышались крики ужаса и торопливые молитвы. Люди падали на колени, но черные тени не трогали их. Не трогали тех, на ком не было кошачьей крови. У почерневших душ была своя добыча, окрашивающая мир слепых огненных глаз в два цвета: алый и черный.
Алые ладони и черные сердца.
Обглоданные пламенем тела хрупки, и на одном из множества шагов, та или иная обращается в прах, рассыпаясь пылью. Он и это не оставляет отравленные души - пыль собирается в облака, давая темным духам облик. А то, что они окончательно слепнут - не беда. Не смогут найти сами, кошки помогут. Кошки видят многое, и отомстить они хотят сильно. Не только за свои жизни, но и за свою богиню.
Черный туман искареженных голодом душ расстилается по городу и Химера кивает сама себе. Да, всё правильно, все верно - слишком страшно и слишком странно, чтобы винить в этом богов. А вот неведомое чудовище... Серпопард, змеешелый лев, станет для людей монстром, натравливающих злых духов на тех, кто совершает бесчинства. Охотником не только за телами, но и душами. А для тех, кто знает, что после смерти следует, последнее будет самым ужасным.
Что до тех, кто в богов, как эти римляне, не верит...
" Тебе, бессмертие моё, я не могу отдать свой дар. Но я сохраню его для тебя, для всех нас. Ибо я даю тебе право поглощать тех, кто пытался нас уничтожить..."
Химера улыбнулась и её убийца задрожал, повернулся, собираясь бежать. Не успел - один рывок, и его тело взлетев под свод храма, скрывается в её пасти целиком. Натужный выпирающий ком проходит по горлу, пока не скрывается в желудке. Химера облизывается, ощущая, как разум перестаёт туманить Голод.
"Могла бы хоть куснуть его разок! А то проглотила - даже вкуса не почувствовала!"
"Правильно сседелала! Такую гадоссть... нужшшно глотать сссразссу!"
"Ой-ей-ей! Нашлась специалистка... по глотанию. Видимо, Зевс тебя не только молнией уложил...""Коза, перестань. С таким поведением, не удивительно, что аэды приняли тебя за мужчину."
Химера снова улыбнулась над их перепалкой. Не всё, ой не всё, понимала она, но... будет много времени разобраться со всем этим. После того, как всё закончится...
Сквозь крики донеслись тихие, едва различимые шаги. Беззвучные, легкие, вкрадчивые...
Так ходят только те, кто использует крылья, но про лапы-крылья не забывают, либо...
Боги.
Ну наконец-то!
Химера никогда не видела Осирсиса, но мгновенно узнаёт его среди остальных, окруживших мать-Бастет. Она рвется к ней, но боги не дают, пытаются увести. Это правильно, хоть и больно от этого им обоим.
Химера пригибается к земля, рычит, предупреждая сделавшего к ней шаг бога. Пусть другие слышат только звериный рев, ему становится доступным его смысл.
Здравствуй, Усир.
" У тебя, сила моя, есть право решать. Когда нам жить, и когда умирать. Я не могу дать его тебе, потому что оно всегда было твоим..."
Вздрагивает бог, выдыхает беззвучно, имя, многими из древних забытое, да незабвенное:
- Каукет...
Пусть здесь она дочь, а не мать, сестра, а не супруга, её роль и мощь от этого не изменилась.
Химера водит головой из стороны в сторону, словно подбирает, куда нанести удар. А на деле, качает отрицательно головой.
- Ты не сможешь нас убить, Возрожденный. И сил не хватит, и рисковать так не станешь. Но победа... она будет твоей. Только начни бой.
Осирис кивает, делая первый выпад цепом.
"Зачем ты вернулась?""Я никуда и не уходила. Я всегда здесь, рядом. В отличии от вас, богов, нам трудно принять какие-либо облики, но это и не надо. Вам нужно доказывать свое существование перед смертными, напоминать о нем, а мы... Люди просто знают, что мы есть. И всегда будут знать. Но я понимаю, о чем ты. Мне помог Ниау - та его часть, что называют Тартаром. Нашел среди своих потомков ту, что была достаточно сильна, чтобы вместить меня... и достаточно слаба, чтобы этого никто не заметил. - Из пасти струится пламя, но вреда богу не причиняет. Это не бой - лишь танец, чтобы убедить других. Львица не желает вредить Усиру. Зачем ей уничтожать того, кого когда-то давно сама создала?
Шаг за шагом она отступает, походя к воде. Но, когда лепестки едва не касаются влаги, взлетает, приглашая бога в небо. Там их танец-бой продолжается. Пока её крылья не наливаются тяжестью от накинутой на них сети и перестают её держать. С земли насмешливо кривит губы Сет, вызывая очередной рычащий крик из горла Бастет. Наверное, после этого мать станет ещё сильнее его ненавидеть...
"Не держи Баст. Не для того мы сдерживали Сехмет от людей, чтобы она взялась уничтожать богов. Горе её будет велико, как горе всякой матери, пережившей своё дитя, но... позволь ей уйти. Кошки уходят, но всегда возвращаются. Вернётся и она, хоть и не скоро...
Химера падает вниз, и Осирис использует это, нанося первый, и единственно нужный удар, рассекая грудь. Алая кровь взлетает в воздух веером, и тут же падает вниз, окрашивая большую часть воды в алую бездну, мгновенно смыкающуюся, погребая под своей толщей звериное тело. Химера смыкает веки ещё в воздухе, чтобы не смотреть, не видеть Бастет и её слезы, чувствуя, как начинает плакать сама:
"Мама... не... вини... себя."
Отредактировано Himera (2019-04-09 11:59:34)
Эта боль поглощает, ослабляет, лишает сил и подчиняет себе. Уже не нужно три пары рук, чтобы удержать меня от грациозного прыжка и стремления спасти собственную дочь. Уже не горит ярость во взгляде, уже нет слез в глазах и отчаяния. Я не я и в душе моей царит пустота, уподобляется черной бездне, в которой исчезают солнечные лучи бесследно и стенания сути самой уже не имеют значения, когда затихают крики кошек и людей где-то позади меня. Еще один рывок, но слабый и взгляд без жизни скользит по округе в поисках Сагет. Она упала, рухнула в воды Нила, получив очередную рану, не совместимую с жизнью.
И все же. Я надеюсь найти ее – свою милую дочь, прикоснуться к остывающему телу, к намокшим перьям прикоснуться и призвать к ней жизнь, что вполне в моих силах. Ради нее я готова прыгнуть в разверзнувшиеся просторы Нижнего Нила, проплыть по нему до самого конца и оказаться в Подземном царстве Осириса. Глубокий вдох, поступь моя тиха и беззвучна. Шатаясь немного, иду к берегу, сдерживая приступ душевной боли касанием кончиков пальцев до искусанных в гневе губ. Внутри бездна, она смотрит на меня так же, как я смотрю на воды Нила. Ухмыляется в ответ, когда я падаю на колени и протягиваю руку к багровой воде. Алые пятна, алые разводы блуждают по глади, напоминая о пролитой крови в стародавние времена. И теперь снова сознание наводняют страшные воспоминания, и две одинокие слезы скатываются по скулам, с тихим звоном сливаясь с рекой. «Её нет»
Изящное запястье нависает над водной гладью. Не смея коснуться пространства, сомкнувшегося над моей Сагет. Скорбь, её шепот настигает меня с первым потоком ветра, который приходит со стороны пустыни. Все вокруг начинает скорбеть об утерянной дочери, заставляя мое сердце болезненно сжиматься. Не уберегла, не спасла, не защитила. И это осознание разрывает меня на части, дополняет и без того истерзанную болью душу.
Протяжный вдох, поднявшись на ноги, ощущаю, как становится трудно дышать. Присутствие других Богов за моей спиной чувствуется явственно и пахнет оно предательством и ложью. Хочется стереть всех с лица земли, убить, растерзать на части, ощутить их кровь на своих губах и безумно засмеяться. Но, вместо этого, я гордо поднимаю голову и принимаю решение уйти. Покинуть эти лживые лица и перестать наблюдать за тем, как кошек, моих жрецов и меня пытаются втоптать в грязь.
- Я ухожу, и не смейте меня останавливать, - грозный тон, презирающий всех взгляд, пламя, готовое вот-вот сорваться с кончиков пальцев. Ра наверху, он все видит и слышит, даже не сомневаюсь, что это он послал Богов, способных задержать и остановить его неуемную дочь. Я зла на него и еще больше ненавижу Сета, который так самодовольно улыбается мне в лицо. И я ухожу, скрываясь от взора смертных, не желая вступать с ними в контакт. Пусть жгут, пусть властвуют, пусть считают себя хозяевами. А кошки – они уйдут в другие края, где никто не будет угрожать им расправой. Пока не придет время вернуться. Что кажется мне маловероятным.
Оказавшись возле собственного храма, сначала не решаюсь войти внутрь. Все еще, кажется, что скоро выбежит Сагет, врежется на повороте в угол или в меня, пытаясь догнать последние лучи заходящего солнца. Вздохнув все так же тяжело, выдавливаю из себя улыбку и иду дальше, не зажигая огня в лампадах, следую лишь на ощупь по витиеватым коридорам. Последний путь Богини – кошки в землях Египта и свет не будет гореть здесь более ни секунды. Я ухожу, и за мной приходит тень, запустение и разрушения. Закат моего присутствия в этих землях, конец эпохи процветания, начало остервенелых ветров, с которыми никто не играет в догонялки, с которыми никто не танцует и не говорит.
Я заканчиваю свой путь на границе заводи и ступеней, к которым когда-то Нил принес мою названную дочь. Взгляд запечатлевает прекрасный пейзаж, в последний раз вижу заросли папируса, шелестящего мягко в тон ветру, вдыхаю аромат яркого лотоса и закрываю глаза, чтобы затем уйти прочь, сворачивая границы собственного храма единым мановением руки. Он будет со мной, но уже никогда я не вернусь в пирамиду, которая ставится такой же, как прочие другие. Сплошные лабиринты, в которых больше никогда не послышится мой смех, не зашуршат ступни жрецов и прочих гостей.
Пирамида мертва, как и фараон, закрытый под семью замками и тысячами ловушек. Меня здесь нет, нет в Египте и кошек. Я ступаю по песку, а за спиной моей начинает свирепствовать ветер, занося в ранее чистые коридоры песок, скрывая мои следы под толщей мелких крупиц. Как только я переступаю границу пустыни, моя скорбь и тоска превращается в пепел, который оседает на дне души. Часть меня, которая умерла вместе с Сагет. Теперь я не мать – я кошка, а это значит, я должна быть свободной.
Еще один шаг и я устремляюсь вперед, не оборачиваясь, не прислушиваясь к завыванию ветра и шуму волн Нила, которые тянутся ко мне, умоляя остаться. Нет. Я Бастет и я не слушаю никого. Я Богиня, которая будет нести свой свет людям, что чтят память Богов и не станут причинять вред кошкам. Я буду там, где мое присутствие будет необходимо и этого достаточно, чтобы идти дальше, не сворачивая со своего пути.
Нил снова размыкает над ней свои воды, Нуанет-Нун открывает свои объятья, погружая в целительную дрему.
Кровь светлеет, теряет красноту, становясь ихором, мгновенно разъедающим сеть. Глаза меняются тоже, теряют кошачью зелень, превращаясь в небесную бирюзу, хоть под закрытыми веками этого и не видно. Сагет засыпает в толще воды и внутри её собственной сути, под тихую колыбельную на три голоса:
- Спи, моё счастье, спи, моя радость.
Крови пролитой приятна сладость.
- Спи, моя нежность, спи, искупление:
Нет и не будет предавшим прощения.- Спи-засыпай, в беды не веря.
Спи, наша маленькая Химера...
Вода лечит раны тела, омывает душу, напитывает дремлющий разум ясностью. Лотос оборачивается Змеёй, одна голова разделяется надвое, укорачивая шею. Серпопард исчезает, оставаясь лишь в людской памяти, а Химера наоборот, вновь возникает из небытия. Ей ещё так много предстоит сделать...
Волны мягко несут существо вдаль. Вдаль от города, где бесчинствуют над римскими войсками темные духи, вдаль от храма, покинутого своей богиней, вдаль от земли египетской. Не ставшей родной полностью, но всё же принявшей её. И с которой теперь пришло время расстаться.
Вода мягко выталкивает её на берег, выпуская из своих объятий, и отступает. Химера встаёт, открывает глаза - Змея уже радостно смотрит в её львиную морду и приветственно шипит. Как бы не был прекрасен лотос, но кусаться, как и говорить, он не умеет.
Мама-Бастет ушла - Химера больше не чувствует в воздухе запах топленого молока и жасмина. Львица мурлычет, говоря, что это и к лучшему - пусть развеется, успокоится, да и шанс встретить её за пределами Египта будет больше. Но это после, а пока...
Все три головы смотрят туда, откуда Ра начинает свой путь по небу, и лапы делают первый шаг. Туда, откуда тонко-тонко, хрустально, звенит, зовет к себе кровь.
На восток.
Сколько бы она не прошла земель, путь ещё не закончен, но...
...когда-нибудь, она обязательно вернётся.
