Доводилось Боромиру возвращаться в Минас-Тирит по-разному – и с победой, и с поражением, да и с пустотой в сердце – тоже, только вот не-нет, да ловил он себя на том, что готов обернуться. Не скачет ли следом маленькая соловая лошадка, не горят ли на скудном зимнем солнце рыжие волосы ее всадницы? – а потом вспоминал, что Линд погибла, и Тауриэль сейчас скачет в другую сторону.
На север, прочь от него, - он все-таки оборачивается на серую дымку леса, сердитого и сонного, окутанного инеем. Зима ведь – и на душе у Боромира зима.
- Не вздыхай ты так, ну, лордство, - и даже пошутейки Брего не веселят. Он забрал рохиррима с дальнего форпоста в Итилиэне, взамен оставив одного из своих людей. Все равно куда больше привычен Брего юг, и в доках Харлонда ему найдется занятие. Опытные люди всегда нужны… там, где они более опытны. Брего же, даром, что родился в стране коней и коневодов, долго жил в Дол Амроте, где Боромир его в свое время и повстречал, еще мальчишкой. И был мореходом из поистине одаренных.
Рохиррим откинул назад соломенные патлы, прицокнул языком, кривя изрезанное морщинами бронзовое лицо, оскалил длинные лошадиные зубы.
- Ты как в воду опущенный, ну! Видал я тебя таким однажды, - Боромир только отмахнулся, раздраженно. Было дело, да, давно. Что было, то прошло. Может, и видал, в те времена, когда сам Боромир много моложе был. И точно знал, что ту, которая белой пташкой упорхнула из его нерасторопных рук, более не увидит.
Но с Тауриэль они непременно встретятся. Они обещали друг другу, - и злая и горячая вера разгорается в сердце, вопреки всему.
Боромир хмуро потер предплечьем лоб, и тронул Дыма коленом. Конь злобно покосился на приблизившегося коня Брего, и, хватанув крепкими зубами пучок жухлой травы, перешел на рысь.
- Давно я тут не бывал, а! – вот же, болтает, не заткнуть. Боромир покосился на рохиррима, но тот этого подчеркнуто не заметил. – Вон, и горы уже видать, эй, лордство, гляди! – остальные в отряде уже даже и не косились на то, сколь фамильярно рохиррим разговаривает с их предводителем и повелителем. Раз уж тот позволяет, - навстречу ударило сильным, пахнущим морозом ветром. Эред Нимраис уже встречает их.
Лицо слабо тронуло тенью чего-то, похожего на улыбку. Как же так, а? – до сих пор не понял, не поверил, наверное, что сам, по доброй воле отпустил Тауриэль на родину. Едва ли не с готовностью – таким теперь оно оборачивалось, несколько тягостных серых дней спустя расставания.
«С готовностью?» - он почти не пытался ее отговаривать. Верно говоря, что в любви не оберешься сложностей, и Боромир помнил, как смотрела на него Тауриэль, а он ничего не мог ей возразить, потому что что увещевания, что запреты, ник чему бы не привели. Хорошему – для них.
И Тауриэль, останься с ним сейчас, точно так же оборачивалась бы украдкой в сторону севера.
Она должна защитить земли, королевство, что от нее отказалось. Насмешка судьбы. Но неважно – как при первой встрече, услыхав историю Тауриэль, Боромир подумал, что, окажись на ее месте, то наплевал бы на решение родины – пока она в сердце его, ничего не меняется, так и сейчас продолжал думать. Только вот…
«Как же мало времени мы провели вместе», - выдыхая, он вскинул голову.
- Пошевеливаемся! мы дома почти, братья! – отряд отозвался ему нестройным, но бодрым гулом. Только тела павших, что везли с собой, молчали, завернутые в полотно и рогожу.
Их погребут согласно обычаям, воздав почести. И каждый, кто возвратился сейчас, станет помнить.
- Милорд, - окликнул Боромира Торонмар, которому мрачную физиономию генерал-капитана приходилось лицезреть с самого мига отбытия из северных лесов. Все понятно, все ясно любому в войске – тоскует милорд по своей нареченной, но их уже встречают. И от пения серебряных труб с белых стен становится легче.
«Как же ее встречают на родине?» - впивается беспокойство острыми иглами, дышать тяжело. «Храни ее Предвечные силы», - никогда доселе не молился Боромир, а тут только и знает, что твердить про себя мольбы неведомо кому.
Но – размыкаются засовы на Воротах, а сердце его, напротив, запирается. Минас-Тирит встречает – и будущий его повелитель выпрямляется в седле усталого коня. Они возвращаются – с победой, пускай и не без потерь. И дышать становится легче, - он улыбается.
- Во, а то кислее тухлой рыбы был, лордство, - хмыкает сбоку Брего, и Боромир помимо воли улыбается шире. Потом накроет и оглушит болью, как там – как на севере, но сейчас…
«Верно говорят, что дома и стены помогают», - Дым несет его знакомым путем по Ярусам, все выше и выше.

- Господин мой, - Боромир склоняет голову пред Наместником, явившись в кабинет, освещенный лучами зимнего солнца, что льются сквозь высокие окна. Как знакомо ему здесь все, вплоть до той вон отметины на шкафу. Не видно отсюда – он так встал, но она там точно есть. След одной из шалостей, когда он… а, пустое. Не о том сейчас ему думать надлежит, но Боромир и лицом, и взором светлеет, поднимая голову, глядя на отца. Тому все ведомо, что сейчас в сердце старшего сына творится, да тот и не скрывает.

Боромир улыбается, широко и открыто, чувствуя на плече тяжелую, крепкую руку отца, и вновь легче становится ему, легче дышится. «Я не один», - и, как и прежде бывало, справится. Негоже мужчине так убиваться по женщине – Боромир такое недолюбливал в других, и не желал признавать, что сам – таков же.
Он и Тауриэль – дело отдельное. И такое, которое не должно сейчас горем затмевать ему радость от возвращения домой, и горечь вестей, привезенных с севера.
- Благодарю тебя, отец, - раны, полученные в последнем бою, почти не болят. Пусть и горьким воспоминанием прожигает сейчас, точно болью – «Тауриэль не успела помочь мне, не успела воззвать к своим целительным силам». Да куда ей-то было, самой, с ее ранами, - Боромир вздёргивает подбородок, встряхивает головой, отгоняя тоску. Незачем, трижды незачем себя бередить.
Кубок в его руке отблескивает красным вином, темным, терпким. По запаху – не дол-амротское, а из Лебенинна, кажется, - Боромир поднимает его.
- За павших, - и делает глоток. «За тех, кто остался».
Вино раскрывается глубоко, пряной горечью, бодрящей, и словно придающей сил. Еще глоток сделав, Боромир недолго молчит, словно бы собираясь с мыслями.
- Как было задумано, мы двинулись на север вдоль хребта Эфель Дуат. Нельзя назвать легким путь, за которым следили вражьи соглядатаи, но усилия Фарамира на юге не прошли даром, отец – если бы не его Следопыты, мы могли бы и не добраться до тракта Чернолесья. Мы прошли краем Мертвых Топей, и видели Черные Ворота, - он замолкает на мгновение, вновь видя перед собой безжизненные черные равнины, на которых никто не живет и ничего не растет. Былой улыбки как не бывало – исчезла, как исчезает над Мордором солнце.
- Разведчики донесли, что северней расположились истерлинги. С Диких Земель, призванные Врагом, они спешили на юг. То же самое мне подтвердили эльфы Лихолесья, - Боромир поднимает глаза на Наместника. Ему ведомо отношение отца к Перворожденным, но и тому ведомо, каков его сын. Ему таить нечего, и не от чего таиться.
- Их Король отправил отряд южнее своих владений с той же целью, что и ты – меня. Они шли через Дремолесье, как сообщили мне, и так сходилось, что цели наши совпали. Мы сражались вместе, против истерлингов. И одержали победу, ценой крови и жизней наших людей. Погибло семеро, двое останутся калеками. Остальные поправятся, - он делает еще глоток – вино горчит утратой.
«Не, не позволь себе. Не сейчас», - Боромир упрямо хмурится, коротко.
- В Лесном Королевстве настали тяжелые времена. И моя… и Тауриэль приняла решение вернуться, - вот оно и сказано. – Я отпустил ее, взяв слово, что она вернется. Считай, что она просто отправилась погостить на родину, отец, - и самому проще жить с такими мыслями, разве нет? – он переводит дыхание.
«Но она непременно вернется», - улыбка снова слабой тенью проскальзывает по лицу. Ничего, отец мой и повелитель, я держусь – как всегда.

Молчание порой может сказать много больше любых слов, и Боромир, глядя в широкую спину отца, нутром чувствует его неодобрение. То, как Наместник молчит, заставляет его вздохнуть тяжело – про себя.
Ничего не сказал, да? Этого следовало ожидать. Негоже мужчине убиваться по женщине, верно – и отец, своим примером, долгим примером, каковой Боромир видел на протяжении почти всей своей жизни, дал ему несколько хороших уроков. Но – Тауриэль в порядке, - «хвала Предвечному», жива и здорова. Непременно жива и здорова.
И подступающему к самым носкам сапог страху за возлюбленную он не поддастся.
- Истинно так, отец мой, - он склоняет голову, как подобает почтительному сыну. Распоряжения о том, дабы о семьях погибших бойцов позаботились, он еще на подступах к Раммас Эхор выдал Торонмару, но непременно позаботится о том и сам. Всех погибших он знал по именам, и скорбел – сердце у Боромира большое, там легко и свободно помещалась даже такая скорбь. К тому же, глядя на чужое горе, свою боль как-то легче вынести.
«Да что же я по ней как по мертвой-то, а?!» - большой палец уже ставшим привычным жестом потирает круглый зеленый камень на мизинце. Тот успокаивающе прохладен, и светел, когда Боромир бросает на него мимолетный взгляд.
«Наша удача, да?» - чужая вещица, перекованная эльфами Средиземья. Тедасская вещица. Из мира далекого, но связавшего их с Тауриэль прочнее – ибо оба отмечены.
«Мы связаны куда глубже и сильнее, чем ты мог бы предположить, отец», - Боромир смотрит на Наместника, чуть улыбаясь, но не ему, а тому, что поднимается в его душе.
- В Дол Гулдур вернулось прежнее зло, каковое, говорят, было изгнано оттуда больше полусотни лет назад, - еще до рождения Боромира, еще в пору юности Дэнетора. Еще при деде Боромира, еще не Наместнике Эктелионе, при деде Дэнетора – Тургоне! Какая древность седая, а, а Тауриэль уже тогда была там, тогда сражалась. Не в Дол Гулдуре – при Эреборе, но все равно.
Порой Боромир забывал, сколь велика разница меж ним и Тауриэль в прожитых годах, потому что вела себя его шестисотлетняя красавица как шестнадцатилетняя. И это только добавляло ей очарования.
- Тьма подступает и к эльфийским краям, просачиваясь с юго-востока, - с тех пределов, до которых Гондору не дотянуться. У них самих хватает забот, как бы отчужденно это ни звучало. Они одни, говорит отец, но Боромир, помня прошлое, и видя настоящее, понимает, сквозь всю гордость свою, от отца унаследованную – в одиночку не выстоять.
«Нам мир слишком долго был Бдительным, и случилось так, что он недобдел».
- Вести из Лихолесья будут. Птицы летают далеко и быстро, - вино из кувшина льется легко, и легкая же улыбка опять играет на лице Боромира. И даже зимнее солнце теперь чуть меньше напоминает о том, что осталось на севере. Не из-за вина, конечно.
- Что Город, отец? Какие вести? – «какие тревоги, какие радости?» - и шире делается чувство на душе, этого возвращения домой. Говорят, что он – дом – там, где сердце. Рассечено ли оно сейчас надвое? – нет у него ответа. Но хоть что-то теперь – на месте.

- И верно сделал, что задержал ее, отец, - почти перебил Боромир Наместника. Далекий путь от Эдораса до Минас-Тирита он очень хорошо себе представлял, а леди Эовин, пусть и из гордого народа рохиррим, все же юная и хрупкая девушка. «Была таковой, юной», - уточнил он про себя. Миновало пять лет со времени их последней встречи в Минас-Тирите, еще была одна затем, в том же году, короткая, в Эдорасе уже. Но – все те же пять лет.
– Кто сопровождает леди Эовин? – узнав, что на сей раз принцесса Рохана прибывал в Минас-Тирит вместе со старшим братом, Боромир просиял. Вот уж точно, добрые вести – молодого маршала Марки Эомера, сына Эомунда, он считал своим товарищем, с тех пор, как вместе довелось и сражаться, и кровь проливать.
Дым над дальними роханскими деревнями вдруг будто засел горечью в легких, Боромир сглотнул, коротким кашлем прочищая горло.
- Сколь тяжело недужен Король Теоден? – причину, побудившую отца уговорить Эовин задержаться, он понимал хорошо. Задержится принцесса – при ней же останется и старший брат, и у обоих можно выведать побольше того, что может пойти на пользу Гондору. Ослабление Рохана, болезнь Короля Теодена – это вести дурные.
- Непременно поприветствую, отец. И леди Эовин, и лорда Эомера, - вот надо же, уже и отвлекся от своих печальных раздумий. Поистине, радостной будет встреча с друзьями, пускай им и невдомек о тревогах и печалях, Боромира терзающих, но – все полегчает, наверное. Боромир на то, по меньшей мере надеялся. Это не как с братом, с которым они встретились на его обратном пути через Итилиэн. Сколько там пало людей, пока Боромир пробивался на север! – те семеро погибших из его отряда, были потерей, несомненно. Но Фарамир потерял больше. Такова была цена за продвижение старшего брата на север.
«И их не оставим», - имея в виду семьи погибших и родню, поклялся себе мысленно Боромир, залпом допивая остатки вина. Младший уцелел в тех боях, изнуряющих, непростых – открытый бой вести куда как проще, нежели перестрелки, затяжные, выматывающие. Сложнее, когда приходится состязаться в хитрости и умении скрываться и выслеживать, не только телом нужно быть закаленным, но и духом. И все это было в Фарамире, - Боромир тепло улыбнулся при мысли о брате, которому он почти ничего не объяснял, когда они встретились в Итилиэне, и Тауриэль с ним не было.
Младший понял его почти без слов.
- Мой доклад сейчас был краток, но вот здесь, - на широкий стол шлепнулся увесистый кожаный пакет, перевязанный шнуром, - есть все.
Писать доклады и заметки Боромир в седле, где придется, Боромир наловчился давно. Ну и писари на это дело случались, конечно, и здесь было собранное и им, и приметливыми бойцами из его отряда. А самое главное Боромир все равно не станет рассказывать – свои думы, свои планы и чаяния. Потому что глядя в отцовские глаза, увы, не видит в них понимания, не слышит отзвука. Но, поскольку почтительный сын, опускает взор. У Наместника есть причины, дабы думать и поступать так, как он считает нужным, и пока что это не вредит никому.
«Что, я уже и так размышлять стал?» - Боромир не боится возможного святотатства своих мыслей, напротив – думать до самого конца, без оглядки на родство и собственные представления о том или ином, его незаметно научил сам отец. Возможно, это и означает «становиться правителем»? – он едва заметно вздохнул про себя, ибо с давних пор не переменился – до сих пор не желал престола, и именно этого становления правителем.
«Гондору нужен не такой, как я» - но будет Боромир.
- Что же, отец, могу ли я теперь идти? – уставший с дороги, но не настолько, чтобы с ног валиться, он сейчас охотно разыскал бы лорда Эомера.

Зима в Гондоре мягкая, но Эред Нимраис дышат холодом, и ветра, что зарождаются на их пиках, мчатся над Минас-Тиритом, завывают леденящей душу тоской. Время все ближе к вечеру, и небо смурнеет, словно одинокое сердце, и Боромир, в своих покоях уже оказавшись, мрачнеет тоже. Не чудится ему легкий, словно пепел, снег, кружащийся над белым Городом – редкий, но грозящий перерасти во что-то посерьезнее.
Вряд ли погода смутит благородных гостей из Рохана, впрочем. Если пожелают – отправятся на родину, не мешкая; к тому же…
Отец так и не ответил, сколь плох король Теоден. Это означало, как мог думать Боромир, что все либо слишком худо, либо же…
«Слишком худо», - облачаясь в чистые одежды, умывшийся уже и вымывшийся, он полон мрачных предчувствий. Отец вообще почти ничего не сказал – речи его о павших были пусть и вески и искренни, но они были всегда. А о Тауриэль Наместник не проронил ни слова, но то движение, которым сошлись отцовские брови, и характерное молчание Боромир помнит слишком уже хорошо.
«Радуется», - не совсем поняв это прежде, на сей раз Боромир уверен. И хмурится еще больше, ибо не может помышлять об иных женщинах, кроме Тауриэль, тогда как та – не по сердцу его отцу.
«Словно забыл о леди Митреллас», - зеленая полусфера камня на мизинце отблёскивает ровным, спокойным светом, когда Боромир смотрит на нее, будто глаза такой далекой сейчас Тауриэль.
Леди Митреллас когда-то покинула Имразора, исчезнув – так рассказывают предания Дол Амрота, передающиеся со времен первого из его князей, Галадора. Боромир не видит здесь сходства с собственной судьбой – ведь Тауриэль дала ему слово, что вернется, но нечто общее есть.
«Как и леди Митреллас, она была одинока и покинута. И тоже из нандор», - все это мелочи, он понимает умом. О покоя не дает то, что отец действительно словно забывает о том, что в жилах его сыновей течет также и эльфийская кровь. Казалось бы, это должно хоть немного смягчить сердце Наместника, но то несокрушимо, словно камень Гондора.
И Боромир понимает отчетливо – однажды они с отцом схлестнутся. Он – Боромир – схлестнется. Потому что все, что они оба делают – рад блага Гондора.
Беда только в том, что это благо, похоже, они видят по-разному.
До встречи с Тауриэль Боромир бежал от любой мысли о женитьбе. Теперь же рок повелел ему о том забыть. «На время». – складка залегает меж бровей, но по лицу проскальзывает улыбка. Упрямой веры в свою далекую звезду он не потеряет. Никогда.

Путь по галерее до крыла, где разместили гостей из Рохана, не занимает много времени для Боромира. Вначале – они, затем уже по городу проехаться, возможно, в компании Эомера. Вряд ли Эовин, - он слегка вздыхает при мысли о роханской принцессе, которая, спустя столько времени с мига их последней встречи, расцвела небось еще краше.
- Лорд Эомер! – возгласом приветствует он молодого рохиррима, который круто оборачивается на пятках от обширных барельефов, которые с видимым удручением рассматривал. Вторая Эпоха, кажется – в смысле, изображение чего-то с тех времен, н о Эомер был не из тех, кому история интересна вот так.
- Здравствуй, - Боромир широко улыбается, пожимая руку молодого маршала. Им, когда-то вместе проливавшим кровь, лишние церемонии ни к чему. Боромир на шаг отступает, оглядывает Эомера – цел, не потрепали истерлинги?
- Рад тебе, сын Эомунда. Прости, что не встретил тебя раньше – едва вернулся из похода на севере. Вы лихо проскочили вперед нас.
- Ну так, Боромир, обижаешь – роханские кони! – и оба смеются, идя прочь от треклятых барельефов и их истории. Пускай собирают пыль дальше, а им есть о чем поговорить и так. О том, сколь все же хвор король Теоден – Эомер здесь уклончив, и Боромир про себя дает зарок расспросить обо всем Эовин, да помягче; о том, как вообще дела в Рохане – каковы дела на границах, не шалят ли истерлинги. И незаметно они оказываются снаружи дворца, где Боромир уже видит коней, готовых к выезду.
- Окажешь ли мне честь, составив компанию, лорд Эомер? – знаменосцы уже наготове, с белым стягом Наместников, и со скачущим по зеленому полю белым конем Рохана.
- С радостью, - просто отвечает тот, взлетая в седло.

С Эомером пришлось вскоре распрощаться, и дальше, Третьим Ярусом, Боромир отправился один. Здесь – самое богатство; лавки ремесленников, звон кузнечных молотов и пыхтение мехов. Где-то – кожевенных мастерских вонь, но сухим, звонким гулом идет над Ярусом перестук молотков каменщиков. Каменоломни в Эред Нимраис еще поколения назад растили, кормили Город, продолжают и сейчас. Гондор – Страна Камня, и Боромир любовно проводит по строительному камню, плитами высеченному – умело, и сколь умело, столь же и сложно.
Он даже спешивается, касаясь чуть угловатой плиты, простукивает ее костяшками сжатого кулака, ладонь прикладывает – а каменщики, рядом стоящие, уже и не удивляются. Боромир, сын Дэнетора, будущий Наместник, и в таком деле сведущ, как строительное. Нельзя править, не зная, чем правишь, - и, пускай сердце Боромира и не лежало к наукам, многое о том, что ему надлежало принять, он познал через людей – своих людей.
Стрелков, торговцев, воителей, каменщиков, мореходов и земледельцев. Каждый был кем-то – и от каждого он, вольно или невольно, перенимал толику если не умения, то знания. Будущий Наместник был близок к своему народу, и народ это знал.
«Когда-нибудь», - он поднимает взор на белый шпиль Башни Эктелиона, и глубоко, но легко вздыхает. Когда-нибудь все это достанется ему – Боромиру. И его потомкам.
И никакие мысли о темных временах не потревожат его веру, никакая тоска в ставшем одиноком сердце. «Дома помогают стены», - он улыбается про себя, и, вновь сев в седло, пускает Дыма дальше. Шагом, но переводит коня на рысь быстро, как только видит впереди Стражей Цитадели, и какое-то столпотворение.
- В чем дело? – перед ним расступаются. Окруженный стражами старик смотрит на Боромира так, будто на самом деле сквозь, только что-то свое видя.
- Говори, - кивает Боромир командиру Стражей, и хмурится, выслушивая короткий, но ёмкий доклад. Вот уж… - быстрый взгляд на старика. Откуда взялся такой?
По лицу и росту не сказать, чужак ли – слишком стар. Но видно, что гондорец; Боромир усмехается почти весело, пряча в сердце упрямую досаду – вот еще только такого не хватало сейчас.
- Ведите его, как приказал мой отец, - до темниц, что по-прежнему прозываются «королевскими», как и многое в Городе, путь достаточно близкий. При появлении принца и будущего Наместника толпа притихает, и постепенно расползается. Но холодный ветер, словно со стороны востока подувший, кажется сейчас особенно злым.
И зол же и Боромир.
- Так и болтал, про возвращение Короля? – вполголоса спрашивает он у капитана Стражей. Тот кивает. Вот же… проклятье. Сколь недоволен будет отец, да что там, недоволен – в ярости, Боромир уже буквально видит.
- «Пророком»? Ну, хватили, - не было печали. И без того времена беспокойные, а тут еще и этот воду баламутит.
«Придется заняться», - и с гостями не удастся потолковать. Прости, светлая леди Эовин, позднее придется увидеться, - Боромир чуть трогает Дыма коленом, и сердитый конь, ударяя копытами, скачет в сторону казематов.

И который раз Боромир размышляет о том, что совсем не такого ожидал он, возвращаясь домой. Хотя все к лучшему – заботы отвлекают, пускай и глубже становясь. Как, к примеру, беседа с безумным кликушей обернулась чем-то, от чего повеяло хищной злой чернотой? – Боромир и сам бы не определил, в какое из мгновений, находясь в казематах дворца, ледяных – близостью гор, он ощутил нечто, словно из темных углов сочащееся.
Глаза старика были пустыми, тусклыми, как у снулой рыбы. Отвечал он неохотно, несколько раз вскидывал седую голову на тощей шее, озирался кругом, словно не понимая, где находится. Боромир же сквозь усталость смотрел и слушал, внутренне все больше каменея от нехороших предчувствий.
- Как давно? – он подозвал Торонмара. Сенешаль наклонился к уху генерал-капитана, произнес вполголоса:
- Вторую неделю, как говорят.
«Как раз тогда, когда наше отсутствие уже можно было счесть малость затягивающимся», - Боромир устало смежил веки, встряхнул головой, поморгал.
«Время было выбрано удачно».
- Его обыскали? – обратился он к тюремщику. Тот с поклоном указал ему на увесистый деревянный сундук, открыл его, доставая вонючее грязное рубище, засаленный кошель с несколькими грошами, обрывок веревки, сухой листок, кремень и огниво.
- Ничего, милорд, - тюремщик, похоже, едва ли не виноватым себя считал за то, что ничего не сумел найти. Боромир наклонился к рубищу, не опасаясь блох, сощурился – Торонмар проворно подал ему масляную плошку, чтобы посветить.
- И впрямь ничего, - пробормотал он со вздохом. Все сходилось, сводилось к тому, что старик – не более чем кем-то подученный бродяга. Скорее всего, даже подпоенный, и почти наверняка – привезенный откуда-то издалека. Он не из Минас-Тирита – все подтверждало, что в городе его никто не знает.
Но как-то ведь он жил? Кто-то ведь давал ему приют, где-то он ел, спал, куда-то уходил на ночь? – ответов нет Вернее, даже городская стража разводит руками, когда речь заходит об этом так называемом «пророке».
В дверь подземелья стукнули, несколько раз. Боромир обернулся.
- Милорд, Его Светлость требуют вас, - вот те на. Очень быстро его отец потребовал, все-таки.
- Торонмар, - вполголоса обратился он к сенешалю, - пусть со старика глаз не спускают. Приставь особую охрану. Из… сам знаешь.
- Я останусь здесь сам, милорд, - ответил он. Хлопнув Торонмара по предплечью, Боромир быстрым шагом двинулся вверх по лестнице, прочь из тьмы и людских страданий. Скорее, на свежий воздух.

- Отец мой… - а тот встревожен, и странно, непохоже на себя возбужден. Будто бы известия о пойманном лжепророке – в том, что старик – «лже», сомнений нет, вдохнули в Наместника какую-то черную мрачную жизнь.
- Отец, позволь мне сказать, – Боромир почти осторожно поднял ладонь, глядя на наместника легко и открыто. С почтением. – Я допросил этого преступника. И могу с уверенностью сказать тебе, что он – лишь пешка, которой двигает по доске чья-то более злая рука.
Голос его становится уверенней.
- Этот старик даже имени своего не помнит. И речей, что произносил на площади, не может повторить, словно позабывши их. Прошу тебя, дай мне чуть больше времени, дабы разобраться в том, кто же это заставляет наш добрый народ беспокоиться, а тебя, их правителя – приводит в гнев. Я хочу найти тех, кто доставляет тебе хлопоты, отец, - улыбка просвечивается жесткостью, и надменной гордостью, - и я воздам им за их прегрешения. Клянусь.