- Ничего по-прежнему нет, да? – безмятежен ясный весенний день, с теплым ветром, и редкими уже, увы, лепестками сакуры. Стало тепло – и лепестки упали; распускаются деревья, одеваются нежной полупрозрачной зеленью холмы. А небо – самое высокое и чистое, ясное, какое бывает только весной. И – облака. Ими любоваться можно бесконечно.
И прискорбно поистине, что приходится отрываться от этого занятия, - взгляд из-под полей шляпы-каса лениво и цепко скользит по фигуре в черной закрытой одежде. Закрыто и лицо – полумаской; словно из черной бумаги вырезанный боец Омницукидо здесь и сейчас, посреди праздничной весенней зелени и запахов самых ранних цветов кажется тенью, отголоском не столь давно миновавшей зимы. Он неуместен почти, со своими печальными вестями.
В сакадзуки, на недопитом саке, легонько замирает запоздалый облетевший лепесток.
- Так точно, - руки бойца – за спиной, стоит, не шелохнется. «Строго же муштрует своих новых подчиненных маленькая нибантай-фукутайчо», - девочка со взглядом острым, словно жало пчелы, глубоко и прочно спрятавшая боль всех потерь, готовая нести бремя и службы и служения. Из нее выйдет превосходная шинигами, и, скорее всего, превосходный капитан.
Что же, все меняется. И ничто – «и никто» - не стоит на месте, - Кьёраку смотрит из-под полей шляпы чуть внимательней, зная, что прощупывают взглядом сейчас и его. Пускай и смотрит боец куда-то в зеленые заросли камелий и пионов. Как отреагирует хачибантай-тайчо на такую вот новость? – «ох, да если бы что-то менялось за последние добрых пять десятков лет».
И что не меняется оно – к лучшему. Ведь отсутствие новостей – само по себе хорошая новость, разве нет?
Беглецы в мире живых по-прежнему не обнаружены.
И Кьёраку знает – не доподлинно, но не устает помнить об этом, и подозревать, что за ним наблюдают. Не решится ли он вновь встретиться со своей потерянной подчиненной, отыскать ее самостоятельно – вот в чем вопрос. Хотя со дня, когда на плече тогда еще четвертого офицера Восьмого Отряда Исэ Нанао-тян появился шеврон с тиснением в виде цветка стрелиции, Кьёраку ощутил, что наблюдение за ним чуть ослабло.
Что же, память у Яма-джи долгая, длинная, словно его борода. А сам Кьёраку… определенно, смирился со многим.
Пока они с Лизой-тян далеко друг от друга, она в безопасности. Такой вот сухой остаток любых его размышлений на этот счет.
- Что же, что же… очень жаль, - он кивает слегка, безмятежный, как этот день, и смешливо щурится на непроницаемое лицо бойца, пряча глаза в тени шляпы. – Надо лучше искать, да-а? – только вот искать тех, кого скрывает бывший капитан Второго Отряда, и Глава Отдела Тайных Операций, нынешними силами… поистине, занятная игра в кошки-мышки.
«Их не найдут», - но они, определенно, живы. Преданные и потерянные.
Тяжко размышлять о таком в столь светлый и радостный весенний денек, поистине, и Кьёраку жестом отпускает бойца, дескать, свободен… не заслоняй солнечный свет.
И постепенно все эти раздумья отпускают его, замершее было сердце бьется ровнее и мягче.
Ничего не изменилось. Их не нашли.
И пускай так дальше и будет, - узловатые ветви раскидистых сакур шелестят над головой на ветру, поскрипывают, а на сердце разливается неспешное солнечное тепло.
Ничто не стоит на месте. Все меняется.

- Капитан Кьёраку, сэр! – не так уж и часто его можно увидеть возле тренировочных площадок. Хотя… когда там тренируются девушки, то отчего бы и нет? – он веселым кивком приветствует отдающих ему честь шинигами, идя среди белых стен, что коридором выводят его на широкиц плац, окруженный такими же белыми стенами с оранжевыми черепичными крышами. В воздухе резко пахнет паленым, а на стенах и мишенях – черные подпалины.
Коне-ечно же, где ему искать свою юную фукутайчо? – вся в делах, вся в делах. Члены отряда приняли назначение Нанао-тян с некоторым удивлением, но с готовностью. Не напрасно его малышка так старалась все эти годы, и то, что удивление растаяло быстро, словно снег на жарком весеннем солнышке, было вполне ожидаемо.
И теперь его милая племянница, безусловно, на своем месте – вон как командует, как вспыхивают сгустки духовной силы над ее маленькими ладонями, и змеящимися молниями устремляются в мишень. Кьёраку делает шаг ближе, и во взгляде его, чуть задумчивом сейчас, прячется ласковое сожаление.
Кидо и Бакудо – увы, то немногое, что доступно его племяннице, не имеющей занпакто в привычном понимании.
- Нанао-тя-ан~ - весело тянет он, глядя в фиалковые глаза своей маленькой фукутайчо, безотчетно любуясь ею, этой строгой юностью едва распускающегося цветка. – Здравствуй, здравствуй, - шинигами кругом стихают, строем становятся, салютуют – Кьёраку машет рукой, дескать, ребятки, вольно, чего расшумелись? – и находит взглядом третьего офицера. У того на лице застыло напряжение пополам с почтительностью – как бы, с чего бы это вдруг капитан припожаловал?
- Спокойно, спокойно. Акира-кун, не подменишь ли Нанао-тян на пару часиков? Мне бы поговорить с ней, - он подмигивает племяннице, дескать, ничего такого, просто вот вдруг захотелось.
Само собой, у нее есть вопросы касательно дел капитана с солдатами из Отдела тайных операций. Она у него девочка умная и очень, очень приметливая.

То, как она поправляет шеврон, совсем не такой жест, которым его малышка возвращает на переносицу очки – тогда от нее веет уверенностью и строгостью, не так, как сейчас, удивлением, словно бы не готовностью к тому, что происходит. После той ночи… они немного времени беседовали наедине, Кьёраку давал Нанао-тян спокойно обдумать все, переварить, что называется, но от некоторых ответов на вопросы не уклонялся. От каких-то – все-таки да. Ведь мало кто способен сравниться с ним в способности уклоняться.
Толстая кожа шеврона жестка, но ленты, обвивающие хрупкое плечико Нанао-тян – мягкие, шелковые, немного скользкие. Немудрено, что под своей тяжестью он то и дело сползает, - сделав знак третьему офицеру и всем остальным заниматься своими делами, Кьёраку, чуть склонившись над племянницей, перевязывает ее шеврон. Тонкое плечико, словно весенняя ветка, с мышцами, но такими небольшими, что будто бы их и нет. Его девочка не может тренироваться в зандзюцу, и в прочих физических боевых искусствах, доступных шинигами, и это…. Это, наверное, огорчает.
Шёлковые ленты шеврона слегка поскрипывают, завязываясь, - да, да, она может быть недовольной, но когда ее капитан  поступал не по-своему? – подавив в себе странное желание взять это юное дитя за руку, он отступает на шаг, и улыбается весело, словно самое весеннее солнышко.
- Пойдем, - и подмигивает таинственно. На самом деле, особо тем для разговоров у него нет… вернее, нет конкретной. Но его умненькая девочка почти наверняка уже обо всем догадалась, в особенности, когда боец Омницукидо отвешивает почтительный поклон капитану Восьмого Отряда и его лейтенанту, а затем исчезает, словно ластиком стертый.
- Зачастили они к нам, однако, - никакого неудовольствия в голосе, сплошная безмятежность. – Как ты думаешь, Нанао-тян, может, стоит пригласить Второй Отряд к нам на попойку в пятницу, а? Пусть расслабятся, - шутка, шутка. С долей серьезности, само собой, но, увы, затея мало осуществима. С дисциплиной в нибантае сейчас стало строго, много строже, - Кьёраку слегка вздыхает, вспоминая веселый и заливистый смех Йоруичи-сан, и то, с какой охотой она всегда составляла ему компанию в любой пирушке. Юная Сой Фонг вряд ли попросту сумеет понять его предложение, да и…
Да и его собственный маленький и чрезвычайно строгий лейтенант явно будет против.
- Как тебе наши ребята, а? – Кьёраку кивком через плечо указывает на оставшийся позади плац, с которого выкрики и звуки взрывом доносятся с прежней энергией, но затем стихают немного. И не потому, что они с Нанао-тян так уж быстро удалились от тренировочной площадки, но потому, что скрылись из виду. Строгая маленькая фукутайчо их больше не гоняет, вот и расслабились.
Лиза-тян поступала иначе, все-таки. Она была… была строга, но также многому позволяла существовать своим чередом. Немного манипулируя подчиненными, она берегла силы, и собственное душевное спокойствие, от обязанностей, впрочем, не уклоняясь. Ладно, ладно. Почти не уклоняясь. В любом случае, ее капитан в этом отношении ее превзошел.
Нанао-тян же, в силу юности, и особенностей характера – о, младшему брату Кьёраку Рюноске ли не знать! – старалась все контролировать сама. Ничто не могло ускользнуть от ее внимательного, такого инстинктивно старающегося казаться взрослым взгляда. Хотя, ладно. В работе она действительно была серьезной. И не только в работе, - он слегка проводит ладонью над торчащим на затылке темным хохолком, и убирает руки за спину.
- Ты не слишком утомляешься, Нанао-тян? – не только для разговоров, но и для того, чтобы Нанао-тян не переутомилась, он ее похитил от тренировок. Но, если и устает – ведь не признается, маленькая упрямица, ни за что.
И беседа спокойная, вроде как, ни о чем – но мелькнувший из-под шляпы взгляд ищет еще какую-нибудь темную тень, что может мазнуть по боковому зрению.
Чего они все так всполошились в последнее время, а? – «неужели что-то нашли?»
Это было бы нехорошо, крайне нехорошо.

Есть ли что-нибудь очаровательней этой юной суровости, этой серьезности, с которой его фукутайчо поднимает на него свои фиалковые глаза? Ох, нет, и не будет.
Кьёраку вновь видит в них отражение взгляда ее матери, но та… нет, та никогда не смотрела вот так вот. В о-нее-сан не было этой изящной строгости – Сюнсую за всю жизнь не довелось увидеть на ее прекрасном лице такого вот выражения. А у Нанао-тян – хоть каждый день. И это бесконечно ей идет, нежному и хрупкому цветку, которая, сама того не зная, инстинктивно хочет быть похожей на женщину, которую знала.
Не на свою маму, которая… - «увы», - горечь неизменно проскальзывает во рту, и из груди вырывается вздох, следом за поднявшимся к небу взглядом. Который затем падает на Нанао-тян – маленькую и изящную, еще не осознающую своего изящества, с этим хохолком из пуска на затылке – бесконечно милую и бесконечно серьезную.
Похожая на свою мать, как две капли воды, она неосознанно подражает Лизе-тян, о которой они не говорят – почти не говорят. За них говорят сводки и доклады, за них переглядываются люди в черных полумасках с эмблемами Омницукидо.
И Нанао-тян со свойственной юности не наивностью, но некоторой поспешностью задает своему капитану вопрос – напрямую, чуть ли не в лоб, дескать, не смейте увиливать, Кьёраку-тайчо, а не то…
«А не то что, моя радость?» - и остается безмятежной улыбка. Кьёраку гасит в себе желание взять свою юную фукутайчо за руку – так, как делал когда-то давно, когда была еще совсем малышкой, и Лиза-тян была с ними. Когда приводил ее, самую юную в отряде, к их лейтенанту – и с теплом в сердце смотрел, как привычная строгость на лице Лизы-тян смягчается ласковым светом. А потом они переглядывались – быстро и понимающе.
Лиза-тян…
Любопытная, своенравная, и знающая себе цену. Та, что сперва заставила упасть капитана к ее ногам – самым прекрасным ногам в Обществе Душ, а затем стала его… может быть, чуть больше, чем просто любовницей. К ней сердце Кьёраку стремилось – и стремится сейчас.
«Что же, век шинигами долог. Постарайся уберечь себя, моя бесценная», - в том, что Лиза-тян жива, он уверен.
- Идем, идем, Нанао-тян, - слегка кивает он племяннице, чуть щурясь от весеннего солнца. – Наверное, потому, что раньше мне не на кого было оставить отряд, и я ждал, пока ты подрастешь? – он не сомневается, что малышка поймет его причины, поймет, непременно, только вот как воспримет их…
- Ребята из Второго Отряда вполне справляются, тебе не кажется? Хотя у них есть и свои заботы, - взгляд Кьёраку делается задумчивым. – Им ведь нужно искать еще и своего капитана, госпожу принцессу Шихоин.
И Йоруичи-сан туда же, дерзкая кошка. Ах, какой боль стали события той ночи для ее друзей – не описать.
- А что, ты думаешь, я сумел бы найти Лизу-тян? – легко интересуется Кьёраку, снова слегка щурясь, пряча глаза в тени шляпы. – Но зачем, Нанао-тян? Не нужно искать того, кто не хочет быть найденным, вот как я считаю. Это его то-олько огорчит и ра-астроит, - старая интонация проскальзывает в голосе, вот те на – из далекой, еще задолго до появления не только Нанао-тян на свет, но даже и Лизы-тян жизни. В детстве и юности Кьёраку временами растягивал слова, вот так, как сейчас – помнится, это сильно раздражало брата Рюноске. Интересно, будет ли раздражать Нанао-тян? – он смотрит на нее чуть сбоку, наклонив голову – дескать, малышка, поймешь ли то, что я хочу сказать?

- Нанао-тя-ан, ну так ведь одно другому не мешает, правда? А они, все-таки, мастера своего дела, – Кьёраку только плечами пожимает, чуть вбок наклоняя голову, про себя неспешно размышляя. Как объяснить, как дать понять этой юной и стремительной душе, что мир взрослых – это такая ужасная черная скучища, состоящая из бесконечных «надо» и «придется», что аж тоска берет. Поистине, даже игры оханы тут меркнут, - «без ревности, моя ненаглядная. Если сравнивать, то я, определённо, предпочту наши игры любым другим – если мне придётся выбирать».
Рукояти дайсё хранят презрительное молчание – и вновь, это предельно ожидаемо. Кьёраку стал замечать, что после… того ночного откровения, в присутствии Нанао-тян охана предпочитает обдавать их обоих молчаливым презрением. Со стороны вакидзаси же… ему чувствуется, даже сейчас, легкое, трепетное прикосновение во внутреннюю сторону запястья, словно маленьких детских пальцев. Дескать, можно?
«Можно», - улыбается Кьёраку про себя же, и убирает предплечье с рукоятей. Пусть девочка посмотрит на мир хотя бы единственным своим глазом, пусть побудет рядом с той, чьё сокровище хранит – Нанао-тян идет слева от своего капитана.
- Конечно, Нанао-тян. Это наша Лиза-тян, - он подмигивает племяннице, словно речь не о той, что объявлена предательницей всем Обществом Душ. Словно не о той, чье имя должно быть стерто из хроник и упокоено глубоко в архивах, не о той, что должна быть забыта – «но она не забыта».
Есть, по меньшей мере, двое, чьи сердца до сих пор бьются о ней, часто и тяжело.
Кьёраку крепко и ласково сжимает маленькую руку, ухватившую его за запястье, и качает головой, глядя в эти упрямые глаза цвета фиалок. «Как же объяснить тебе это все, моя милая», - взгляд его чуть тускнеет, когда он садится перед Нанао-тян на корточки, как когда-то, когда она была маленькой. В общем, не намного она сейчас и выше стала – вернее, ему совсем немного приходится задирать голову.
- Хочешь знать, почему, да, Нанао-тян? – тихо звякает в голосе печаль. Конечно же, она хочет знать. Конечно же, она не отступится, пока не дойдет до конца – он уже знает ее упрямство… только вот правда может больно ранить. Снова – как тогда, под засохшими ветвями старой, жуткой черной сосны, в святилище матери Нанао-тян.
Одобрила бы Нацухико-сан такую правду?
Ему кажется, что одобрила бы.
Но боль, что причинит эта откровенность Нанао-тян, заставляет Кьёраку снова беспечно улыбнуться, и уставиться на такое же безмятежное весеннее небо.
Снова все спрятать.
- Потому что я не хочу ее смерти, - он медленно вздыхает, поднимаясь.
- Конечно же, я могу найти Лизу-тян. Более того, мне кажется, что она даже ждет, что я явлюсь за ней, Нанао-тян. Но я не могу, - он смотрит в эти красивые фиалковые глаза, говорит вполголоса, и сожалением сердце едва ли не кипит. И отвращением к себе за бездействие.
Если бы мог, он бы спас Лизу-тян.
Если бы отправиться за ней не означало раскачать лодку еще сильнее, если бы по ее следу не оказались выслежены и остальные беглецы.
Что бы тогда ни произошло, той ночью в лесу, Кьёраку отнюдь не уверен в том, что там произошло то, что осталось в официальных докладах. Напротив – инцидент решился критически быстро. Так дела не делается – а пустифицированные были приговорены к казни почти молниеносно.
Почему же? Что-то могли рассказать?
- Я не думаю, что Лиза-тян в чем-то виновата, правда. Скорее, это я виноват, что отправил ее тогда, той ночью, расследовать то происшествие, - страшно это было. Стало – когда реяцу Мугурумы вдруг исчезла.
И еще страшнее стало Кьёраку, что в ночи, под беспощадно яркой полной луной, ожидающий Лизу-тян, вдруг понял, что она не вернется.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-06 23:03:52)

«Пойдут», - Кьёраку кивает, с сожалением глядя на милую племянницу. Ее худенькое плечико под ладонь вздрагивает, и он поглаживает Нанао-тян по нему, дескать, ну-ну, малышка. Незачем так убиваться. Мы же солдаты, мы же должны понимать, как устроен наш мир.
«Солдаты…» - как же искренне, хоть и неспешно, ненавидел Кьёраку эту необходимость, уродующую лица искренних и юных. Таких, как Нанао-тян. Она пришла в Готэй, чтобы стать шинигами, но вместе с тем… могла избрать любой другой путь. Хоть даже жречества – Кьёраку присмотрел бы за ней и там.
Но вместо этого она, уже знающая, что такое сводки потерь и списки погибших, самолично сражавшаяся – Кидо у нее превосходное, сейчас горько и по-детски прикусывает нижнюю губу. Она не хочет терять, и не хочет верить в то, что такое – такое! – возможно в ее мире, который едва-едва только начал открываться перед ней. Будет еще немало всякого, увы – и потерь, и разочарований, и печальных тайн. И – молчания.
Молчать в их семье умеют лучше всего. Нанао-тян тоже придется научиться, - ладонь чуть крепче прихватывает ее за плечо с шевроном, хрупкое детское плечико.
«Да, они пойдут за мной».
Ведь капитан Кьёраку непременно отыщет лейтенанта Ядомару. О, у него нюх на хорошеньких женщин, в том можно не сомневаться. Они постоянно возникают рядом с ним, как по волшебству, - тает усмешка. Мягче становится взгляд.
- Яма-джи-и? О, это не так просто, - и не только то, что переубедить старика – та еще невозможная затея. Он упрям и вспыльчив, и… проклятье, Кьёраку его знает уже тысячу лет. Столп, опора, суть Готэй-13, воплощение законности, да что там – самого закона.
И вбил в своих учеников Яма-джи это дело крепко. Хотя… скорее, то, что переходить ему дорогу в вопросе соблюдения законов лучше не стоит. Хотя меняются любые времена.
- Приказ о… поимке и казни отдал не Яма-джи, Нанао-тян, - он беспечно называет своего старого учителя привычным прозвищем, да-да - «старик Яма». А чего? Нанао-тян тоже надо бы поменьше соблюдать формальности, все равно они в жизни редко пригождаются.
- Приказ был отдан Советом Сорока Шести, которому, как ты знаешь, мы обязаны подчиняться. Их тем более не переубедишь. К тому же, доказательств у нас, к сожалению, нет, - мимоходом Кьёраку берет, все-таки берет Нанао-тян за руку, и ведет дальше, в аллею, под кружевную зелень весенних деревьев. Солнце светит мягким золотом, бликами отскакивает от оправы и линз очков Нанао-тян, замирает искорками в ее глазах – таких красивых и таких печальных сейчас. Нечестно, да. Таков взрослый мир, маленькая хачибантай-фукутайчо – прости своего капитана, своего дядю за то, что он не очень-то сумел тебя уберечь от его невзгод.
- Но наша Лиза-тян сильная. Она справится, - ками-сама и Король Душ, какой же горечью отдают сейчас эти слова! – и тем светлее улыбка Кьёраку.
Именно так он сказал в ту ночь Нанао-тян, точно так же вел ее до бараков. Книгу еще у нее забрал, тяжеленную, дескать, негоже юной одзё-тян таскать такие тяжести.
А ведь мог что-то изменить. Мог ли? – доклад лейтенанта тогда, капитана Айзена теперь, был предельно ясен и четок. Эксперименты капитана Двенадцатого Отряда, недопустимые и опасные, всему виной…
У Кьёраку было немало времени, дабы поразмыслить о случившемся, но поделиться этими умозаключениями с Нанао-тян невозможно. И не потому, что она еще юна, и чего-то не поймет – о, она девочка умненькая, и все схватывает на лету, но потому, что она должна понять все сама.
Понять – и научиться молчать.
- Я уверен, что у нее все хорошо, - в этом молчании, что царит меж ним и Лизой-тян, Кьёраку надеется, есть понимание. В его молчание – просьба простить. В ее молчании – знак, что с ней все хорошо.
Снова тени самообманов, возможно, пустая надежда.
Но это все, что у него есть.

Да это поистине кощунство, печалиться в такой замечательный солнечный день, и Кьёраку с удовольствием смотрит, как по напряженному личику племянницы все-таки проскальзывает улыбка. Вот и славно – «правда ведь, Нанао-тян?» - он мягко отпускает ее ладошку, и чуть приподнимает шляпу-каса, проходя мимо двух весьма симпатичных отрядных. Длинные волосы, стройные фигурки, изгибы которых не скрывают даже свободные складки шикахушо – м-м, превосходно. Девицы же, ловя на себе оценивающий взгляд капитана, улыбаются мило и приветливо – знают, что Кьёраку-тайчо в своих ухаживаниях всегда пылок и любезен, и отказывать ему ну почти что невозможно.
А вот Лиза-тян могла. И это нравилось в ней больше всего, эта неприступность, жесткая холодность – ведь женщину куда интереснее завоевывать, хотя Кьёраку никогда в жизни не отказывался от тех плодов ее, что сами падали к нему в руки. Не припасть к сладости подобного – неуважение, кощунственное неуважение. Ведь они так прекрасны, - солнечный блик в последний раз скользнул по гладким черным волосам, качнувшимся чуть ниже талии одной из шинигами, и ее капитан задержал на них взгляд.
Определенно, очаровательно.
- В генсее всегда воюют, Нанао-тян, - продолжает Кьёраку как ни в чем не бывало, слегка поводя плечами. – И генсей велик, все-таки. Может быть, ей удалось найти безопасное место. Я понимаю, о чем ты беспокоишься – но это все, что нам остается, Нанао-тян. Верить в то, что у Лизы-тян все хорошо,- с ласковой грустью он смотрит на девочку, что заменила лейтенанта на посту его возлюбленного, без преувеличений, отряда. И теплее делается на душе от мысли, что все-таки… это кто-то, кому можно по-настоящему вверить то, что, по сути, создал сам.
- Нам остается только верить в то, что Лиза-тян справится даже с войной. К тому же, у нее есть товарищи, - так вот просто сейчас говорить, даже не до шепота голос понизив, о том, что, по сути, является запретной темой в Обществе Душ, в Готэе так точно, но…
«Правила – это всегда так надоедает», - особенно, правила Готэй-13. Нет, нет, никто не попирает основы-законы устои и прочее, даже не собирается. А что до капитана Кьёраку, то у него есть одна – единственная и неповторимая охана, которая тоже охоча до правил, и их соблюдения. Пускай и, веселья и насмешки ради, подает их под соусом так называемых детских игры.
Детские игры со смертью, да-а, - «совершенно недетские». Как и все, что связано с оханой, кроме, само собой, Катен Кьёкоцу-тян.
Вакидзаси под запястьем безмолвно, но теплое – шелковые темно-синие шнуры оплётки так и тянут прикоснуться. Она довольна тем, что ей дозволяют просто смотреть – это такое пленительное ощущение ещё кого-то, способного радоваться мелочам, подобно самому Кьёраку, что он поневоле улыбается, хотя в мыслях его – эхо слов Нанао-тян.
«Наверное, мы все-таки никогда ее больше не увидим», - грустью-подтверждением просвечивается.
«Но мы никогда ее не забудем», - Нанао-тян – чуть строгую заботу, внимание и незаметную, но крепкую опеку. Так Лиза-тян всегда делает – незаметно, без пыли и шума, все как-то само собой, но зато столь элегантно, что дух захватывает. Это также входит в список ее талантов, того, чему Нанао-тян наверняка хотела бы научиться; что же до того, о чем станет помнит ее непутёвый капитан…
Ну, здесь, пожалуй, все будет поинтересней. И обширней, - под неторопливый вздох Кьёраку слегка потирает небритый подбородок, бросает лукавый взгляд на племянницу.
- Это все та-ак сильно печалит, Нанао-тян. Наверное, должно миновать еще какое-то время, чтобы эти любезные ребятки из нибантая перестали топтать траву под деревьями в моем отряде, - яркая, свежая зеленая травка кругом раскидистой сакуры так и манит. Узловатые ветви одеваются молодой зеленью, и под ними – хорошо и не жарко.
- Я, конечно, ничего не имею против гостей, но веселиться они решительно не умеют, - рукав цветастого кимоно согласно булькает припасенной баклажкой, и Кьёраку решительно и крайне удобно располагается под деревом. И жестом фокусника, под шуршание фарфора, похожее на шорох ракушек, извлекает из другого кармана две сакадзуки.
- Присоединишься, Нанао-тян? – о, конечно же, он знает ответ. – Если нет, то пусть тебе принесут холодного чайку, и мы посидим, побеседуем. Работа не убежит, поверь. Мы с Лизой-тян порой так делали, - «мы нередко так делали. А об остальном тебе, может быть, и не стоит пока что знать – оно сильнее смутит, это знание, нежели окажется полезным».
Хотя, может быть, прольёт побольше света на причины Кьёраку, по которым он не ищет и не защищает ту, которую, как временами казалось, любил.

Первая ли это большая война на памяти Кьёраку, та, которой недавно сотрясло мир живых? - о, если бы. Несомненно, такого раньше видеть не доводилось… в генсее. Но он-то много постарше будет, чем Нанао-тян, и знает, какими могут быть войны, и какими - жертвы в них. Да что там… и сам немало в свое время их оставил. Война ведь никогда не меняется, так? - хачибантай-тайчо чуть пожимает плечами, чувствуя укоризненный и колючий взгляд милой племянницы. Она как всегда, недовольна им… его равнодушием, на сей раз, верно?
«Это же наша Ядомару-сан», - все верно. Только вот как примирить свою юную фукутайчо с тем, что далеко не всегда жизнь складывается так, как им хочется, Кьёраку даже не знает. Жизненный опыт - это не саке, которого можно щедро плеснуть в чужую сакадзуки, это то, что должно перебродить и настояться самостоятельно… и это не быстрый процесс.
Но Нанао-тян у него очень умненькая девочка, с живым мышлением - настолько, что дело даже доходит и до таких вопросов. Кьёраку печально вздыхает под шляпой, и наливает себе еще саке.
Солгать малышке? Совсем не хочется. Но и посвящать в некоторую интимность их с Лизой-тян взаимоотношений тоже не хочется - легкомысленный нрав своего капитана и непутевого дядюшки, по совместительству, Нанао-тян уже успела изучить. И прекрасно знает, как он может о чем-нибудь проболтаться, будучи нетрезвым - «увы». Вряд ли что-то ее убедит сейчас в том, что раскрытый семейный секрет - это не нелепая случайность. Еще и огорчится небось - вот-де, Лизе-сан вы рассказали всё, тайчо, а мне собирались молчать.
Он и Лизе-тян собирался молчать, только вот не учел женской ревности, и женского же любопытства - очаровательного тогда, но немного проблематичного. Темные стены архива Сейрейтея вдруг встают кругом него, холодом, таким неуместным сейчас, в этот ясный весенний денёк. Да, совсем скоро после появления Нанао-тян в отряде - как же славно ее приняли, и сейчас вспоминать приятно, м-м, - так вот, тогда уже Лиза-тян стала что-то подозревать. Вполне объяснимо с её стороны, и в чем-то даже лестно, хотя подозрения ее вились вокруг того, что Нанао-тян - дочь капитана Кьёраку. Которую он так вот лихо решил пристроить под опеку любовницы - нет, понятное дело, что он весьма легкомысленен, но…
Даже он бы так не поступил.
Саке пьется легко, как воспоминания о тех днях… а легкая горечь послевкусия - неизбежность их нынешнего бытия. Даже чай порой горчит, так ведь, Нанао-тян? - Кьёраку прихлебывает саке, и усмехается, в тени полей шляпы. Печаль и озабоченность на личике Нанао-тян так легко прочесть, и так печально читать.
«Нужна ли я была и ей?» - О, эти вскинутые на Кьёраку-тайчо ресницы, и спрятанный глубоко в фиалковых тенях вопрос.
Как это было? Что я значила для неё? И почему, главное? - под негромкий вздох Кьёраку делает еще глоток саке.
– Привязалась к тебе она, Нанао-тян, гораздо раньше, чем узнала, - он улыбается племяннице. - Я не собирался ничего ей рассказывать, но ты же знаешь нашу Лизу-тян, она порой так строга и неумолима, - будто бы она вот, отошла ненадолго, и только что была здесь.
– И она решительно согласилась, что родственник из меня аховый, - посмеивается Кьёраку, - и что такого, как я, ни в коем случае нельзя подпускать к воспитанию детей, - «позаботься о ней, Лиза-тян. Потому что сам я не смогу».
И не потому что безалаберный и беспечный - ах, если бы причина была только в этом.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-05-14 10:04:47)