× × ×

» ты так любила яркие цветы,
[indent]  [indent]  [indent] что по ним как бабочка порхала «

Праздники — всегда яркие, шумные и веселые события. Наверное, это лучшее, что происходит в мире богов и людей — я уверена, что лучше праздника быть ничего не может. Торжества, что радует сердце, тело и душу. Я никогда не отказывалась от участия в празднике, каком угодно; я сама по своей натуре была праздником: разве появление на небесах яркой семицветной радуги — не радостное событие? Я сама по себе олицетворяла воплощение радости и надежды, а благодаря своему веселому и легкому нраву и вовсе обладала способностями той личности, которая всегда несет за собой праздник — несет на разноцветных бабочкиных крыльях, беспечно порхая по жизни, как мотылек с цветка на цветок. Я никогда не задумывалась о темной и мрачной стороне существования как богов, так и людей. Меня не интересовали катастрофы, боль и страдания — я вообще к ним никак не относилась. Я не должна была ни разрушать, ни созидать. Я просто сияла на небесах, когда прекращался дождь, и являла собой символ надежды, символ того, что снова светит солнце, что все будет хорошо — и меня полностью устраивало это положение. И всегда была рада поучаствовать в очередном торжестве: не только на Олимпе, когда Дионис устраивал пиры, где в буквальном смысле реками лилось вино, но и на земле, среди смертных; они тоже частенько придумывали что-то интересное. В основном их праздники восхваляли нас — их Богов. Люди всегда стремились задобрить нас, и были правы: они во многом от нас зависели. Я не была популярной богиней среди смертных — что может зависеть от радуги? — но все же мне приносили подношения и просили заступничества, и мне хватало этого, чтобы процветать и сиять ярко. Я всегда старалась откликаться на просьбы смертных — мне что, жалко? А им станет гораздо легче жить, если я им помогу. В конце концов, я сильнее их, мне доступно намного большее, и поэтому я понимала, что на мне в какой-то мере лежит и ответственность — да, с радуги спрос мал, но все же какая радость расцветает в людских сердцах, когда они любуются моим сиянием в омытых дождем небесах! И я всегда сияла — и в своем человеческом обличье — тоже. Конечно, я не была столь прекрасна, как Афродита, что сама по себе являлась воплощением красоты, и не была столь величественна, как Гера, царица богов, но все же я была прекрасна, и мною всегда любовались, стоило только появиться, улыбнуться, кокетливо заправить за ухо золотистый локон и лукаво сверкнуть глазами, цвет которых я могла выбирать по собственному желанию. И все взгляды смертных обычно были прикованы ко мне, а их мысли звучали в унисон: какая красивая! А я, не лишенная самолюбования, с удовольствием принимала все оказанные мне знаки внимания. Я обожала, когда мною интересовались. Я получала истинное наслаждение от восхищения, которое дарили мне люди. Поэтому я часто спускалась с олимпийских высот в Элладу, и не только в Элладу — так уж вышло, что по долгу службы я летала в разные страны, знакомилась с иностранными богами и там тоже приковывала к себе внимание смертных.

Сегодня я тоже не осталась без этого удовольствия — сегодня был праздник Гекаты, и я не преминула спуститься на землю, чтобы вдоволь повеселиться вместе с людьми. У меня были хорошие отношения с Гекатой — меня вообще любили все на Олимпе, так что посетить ее праздник означало для меня еще и проявление внимания к богине колдовства. Я была уверена, что всем нравится внимание так же, как и мне. Как можно не любить это?

Я сбросила одежды с готовностью: сегодня я была в глазах окружающих обычной смертной девушкой, пусть и прекраснее, чем остальные участницы своеобразного забега. Мне кажутся забавными все обряды смертных в честь Богов, и участвовать в них я тоже любила, а представать обнаженной и вовсе не считала проблемой: пусть любуются моей молочно-белой кожей, стройной изящной фигурой, тонкой талией и в меру пышными грудями. Я не знала стыдливости, как, наверное, любая богиня Олимпа, за исключением строго хранящей свою девственность Артемиды. Но я не понимала Артемиду в ее желании оставаться невинной и нетронутой. Ведь это так приятно — плотские утехи! И сейчас я тоже всерьез подумывала о том, чтобы увести приглянувшегося юношу с собой на вспаханное поле и предаться с ним слепой страсти, не заботясь ни о чем, оставив в сознании только разгоряченные тела, сладкие стоны и небо, сияющее мириадами звезд. А мне, как богине, и о нежелательной беременности можно не беспокоиться — воистину, миллион удовольствий! Да и юношей тут достаточно… И я уверена, что каждый пойдет за мной, стоит мне лишь поманить его тонким пальчиком.

Свежий ветер приятно обдувал тело, факел в руке сиял, как маленькое солнце, золотые волосы развевались за спиной, пока я легконогой ланью мчалась вперед в компании других девушек. Из груди моей рвался торжествующий смех, и меня всю целиком переполнял азарт, желание бежать еще быстрее, а еще лучше — распахнуть крылья за спиной и взлететь прямо в небо, явив смертным свою истинную сущность, но… нет, не стоит, я ведь хочу наслаждаться праздником, а не пугать бедняг, заставляя их спешно поклоняться богине. Иногда излишнее поклонение может утомить: я на себе не испытала, но видела, как устает после такого Гера, и понимала, что сама не выдержала бы постоянного восхваления. Везде должна быть мера.

И вот праздник начался. Я облачилась в белоснежный хитон, и вплыла в компанию смертных, что встретили меня улыбками, и я в ответ просияла поистине солнечной улыбкой. Я любила их сейчас — любила их всех. Боги ведь должны любить людей? А они любили меня, и я чувствовала это. И парни, и девушки — они тянули ко мне руки, касались меня, и я тоже касалась их, говорила им какие-то незначительные глупости, стреляла глазками в сторону привлекательных мужчин, ловила их ответные взгляды, полные желания, и размышляла, кто же достоин того, чтобы уединиться на вспаханном поле со мной. Кого выбрать? Белокурого и голубоглазого, изящного, стройного и миловидного, что чем-то неуловимо напомнил мне Зефира? Или темноволосого и кудрявого, чье сильное тело почти сразу привлекло мой взгляд? Или темноглазого и смуглого, что так обольстительно улыбался мне, щуря свои оливковые очи? А может, рыжего и веселого, что громко хохотал и кружил в танце всех девушек?

Я лебедью плыла среди шумного и веселого празднества, заинтересованно осматривая всех, и тут увидела девушку, что не была похожа на остальных. Она была прекрасна — пожалуй, ее красота могла сравниться с моей или же даже превзойти, она была грациозна, подобно дикой львице, она была идеально сложена, и она была богиней, но я не знала ее. Не знала, откуда здесь эта знойная красотка — но не с Олимпа, это точно. Олимпийских богинь я знала всех до единой, и могла узнать каждую в любом воплощении: они все так или иначе были мне сестрами. А эта женщина была мне незнакома, и я сразу же ощутила любопытство: я всегда совала нос всюду, даже туда, куда и не следовало бы, но кто мог меня осудить? Тем более, я и сейчас оставалась послом Олимпа, и не имела права ударить в грязь лицом перед иностранным божеством.

Ах, кому я вру? Меньше всего сейчас меня волновали отношения иностранных пантеонов к греческому. Я просто радовалась, что не одна здесь богиня — все же иногда со смертными бывает скучно. Иногда они не могут поддержать разговор, что увлек бы меня, и тогда оставалось только предаваться с ними любви или дразнить, маня взор своей яркостью. Но не всегда же только любви предаваться?.. Я вовсе не считала эту сторону жизни наиважнейшей. Да, несомненно, приятно, но, опять же, и здесь лучше знать меру. Даже если я снова свободная женщина после ссоры с Зефиром и разрыва уз Гименея.

— Приветствую тебя, великолепная! — чужестранка обратилась ко мне первой, и я ответила ей вежливо и радостно одновременно. Мне чрезвычайно польстила ее похвала. Кому бы не польстила? И я полной грудью вдохнула тонкий и дразнящий аромат жасмина, исходящий от Бастет, как назвала себя богиня, протягивая ей ладонь и широко улыбаясь.

— Мое имя — Ирида, — проговорила я. — И я с радостью разделю с тобой этот праздник, Бастет.

А почему бы, собственно, и нет? Я была только рада повеселиться с той, кто понимает меня, с той, кто тоже является божественной сущностью. Заодно начала припоминать, знакомо ли мне ее имя, и меня осенило: это ведь дочь Ра, богиня-кошка из Египта! По долгу службы я знала многих богов и богинь, но Бастет — лишь по имени да по слухам, что доходили до Олимпа на крыльях сандалий вездесущего Гермеса; мой лучший друг был тем еще сплетником.

Увлекаемая Бастет, я помчалась вслед за ней, и снова волосы развевались, а сердце стучало, и тело наполнялось приятной легкостью с головы до ног, и хотелось летать, безумно хотелось летать! Не представляю, как люди и некоторые боги обходятся без этого умения: я и дня бы не прожила без своих крыльев.

Подражая Бастет, я взяла кубок вина с подноса, и подняла его, принимая тост. Что может быть лучше красоты? А мы с ней так прекрасны сейчас — и так разнимся между собой, вдруг поняла я. У Бастет волосы — черные, как ночь. У меня — золотые. У Бастет кожа — цвета шоколада, у меня — молочная. У Бастет глаза… впрочем, когда меня заботил цвет радужки глаз? Она ведь на то и радужка, чтобы подчиняться моей воле! И мы обе — красивы, великолепны, сногсшибательны, каждая по-своему, и вокруг нас уже собралась толпа мужчин, что явно собирались конкурировать за наше внимание. Еще бы: их много, а нас двое. Только им придется очень постараться, чтобы быть избранными богиней радуги и богиней кошек — хотя я могла говорить лишь о себе: вдруг Бастет уже успела подобрать себе фаворита?

— Ты прекрасно сказала, — мягко улыбаюсь я, делая глоток сладчайшего вина; оно не так хорошо, как вино Диониса, но все же недурно, как для напитка смертных. — За красоту! За красоту мира! За красоту звезд! За красоту ночи! За нашу красоту! За ту красоту, что никогда не увянет!

Никогда не увянет, думаю я, смакуя напиток на языке. Никогда. Я всегда буду юной и красивой, и Бастет — тоже. Нам не страшна смерть и не страшна старость. Мы вечны, всегда молоды и всегда неотразимы. И к нашим ногам упадет любой из присутствующих на этом празднике.

— Что ты думаешь о нем, Бастет? — лукаво шепчу я на ухо египтянке, глазами указывая в сторону того самого темноволосого и сильного, сложенного, подобно Гераклу. Так уж вышло, что я питаю слабость к сильным мужчинам, особенно если они владеют оружием. И какая женщина не любит сплетничать о мужчинах, даже если она — богиня?

Юноша ловит на себе взор моих светлых очей, и лицо его загорается надеждой. Я чувствую его взгляд на своем теле, прикрытом только легким хитоном, и призывно провожу язычком по нижней губе. Кажется, ночь начинается.