Луна опять скрылась за низкими осенними облаками, погрузив леса близ тракта в густую темноту. Смутно угадывались впереди старые верстовые столбы, серели камни дороги, которыми та когда-то была вымощена, но идти по ней сейчас, в такую глухую пору нет никакого резона. Проще дождаться рассвета.
«К тому же, мне говорили о юге», - а тракт плавно забирал северо-западней. Жители той крохотной рыбацкой деревушки на берегу Бруинен ничего толком объяснить, в общем, не сумели, но во время разговора то и дело косились в сторону юга, и Боромир надеялся, что это не потому, что он сам явился с этой стороны. Вернее, они.
Он поправил край тяжелого, мехом подбитого плаща на спящей девочке. Та никогда не жаловалась на усталость, но он, за время совместного странствия, научился безошибочно узнавать, когда она оказывается вымотана настолько, что едва держится на ногах. и никогда и виду не подавала, маленькая ласка, а – только вот и зыркала большими глазами настороженного дикого зверька, мол, отстань, я сама. Я в порядке. И падала в сон, едва ей стоило сесть. Это даже забавляло – то, с какой легкостью она засыпает, вечно настороженный маленький волчонок. Какой бы ни была дикой и неприветливой, Боромиру доверяла. Полностью.
С тех пор, как они повстречались на берегу ревущей бурной Седонны, миновало почти два месяца. Боромир привык к своей юной спутнице, а та, поначалу смотревшая на него с надеждой, и затаенной волчьей детской тоской, со временем тоже оттаяла. И взгляд ее больше не искал в чертах его лица того, что девочка лишилась. «Вот же», - прихотлива судьба, наделившая двоих разных мужчин одинаковыми лицами. Непредсказуема судьба, что свела дочь одного из таких мужчин, приведя ее из иного мира в мир другого.
«Девочка, я не отец тебе. Я не знаю тебя», - так сказал Боромир Арье Старк в их первую встречу.
- Мне не нравится здесь, - костер почти прогорел, в красноватых отсветах углей блеснули глаза проснувшейся девочки.
- Почему? – привычно уточнил Боромир. Это дитя обладало тонким чутьем, словно особым даром ощущать надвигающиеся неприятности. Несколько раз на его памяти она с точно таким же напряженным личиком уводила Боромира от логова диких зверей, или же из опасных мест. Он хорошо помнил случай, когда они решили было заночевать в скалах на вересковой пустоши, и как Арья точно так же сказала, что-де, «мне здесь не нравится». Боромир тогда крайне нехотя отправился искать место для новой стоянки, но на полпути кинулся обратно – на громкий девичий вскрик и грохот обваливающихся камней. Скалы, в которых они полагали укрыться вначале, обвалились – и, если бы оставались в пещере, Боромир с Арьей оказались бы погребены под обвалом. Возможно, выбрались бы, но береженого, как говорится, Предвечные Силы берегут.
- Не знаю, - помолчав, Арья шмыгнула носом и села. Палкой пошевелила угли в костре – постреливая, в черное небо потянулись искры, Боромир невольно проследил за ними взглядом.
- Будто бы я тут чужая, - хрипловато добавила девочка. Луна выглянула в небольшом просвете в облаках – скудная. Белесый умирающий серпик блеснул в больших серых глазах.
- Так ведь и есть, ты же знаешь, - спокойно отозвался Боромир, неторопливо подтягивая к себе дорожный мешок. Арья бесшумно поднялась следом.
- Я будто не нравлюсь этому месту, - на его памяти подобных вещей девочка не говорила. Боромир мысленно прикинул путь, что ему описали в деревне, и по всему выходило, что шагать до места, о котором говорили – холма близ тракта, с которого видно далеко и, дескать, «что-то непонятное», где-то треть ночи. Но чутью Арьи он доверял – если ей не по нраву было это место, то стоило его покинуть. К тому же, не так уж он и устал – это она вымоталась.
- Тогда вперед, - он выдохнул, поднимаясь, и плеснул немного воды из меха на угли костра. Те жалобно зашипели. Несколько заранее заготовленных факелов висели у Боромира на поясе. От лихих людей он отобьется, а огонь отпугнет случайного зверя – и с факелом все лучше, чем ноги на старом тракте ломать, на ямах и ухабах.
- Я сама пойду, - он ответил кивком, и они зашагали дальше, в молчании. Арья иногда оборачивалась назад, на оставленную ими стоянку, но вскоре, кажется, тревожиться перестала. Но когда она несколько раз споткнулась на ровном месте, и неловко качнулась к Боромиру, он слегка усмехнулся, и спустил с плеч и вещмешок, и щит.
- Полезай, - по исхудавшему за время странствий девочки промелькнула ответная улыбка, немного смущенная и веселая – дескать, ну вот, подловил, и она юркнула ему на спину уже привычно, обхватила руками на шею. Повозилась, устраивая мешок и щит уже у себя на спине; Боромир поднялся, и зашагал  ничуть не отяжелевшей поступью.
Думы одолевали его, все по-прежнему – о доме, о грядущей неизвестности, то тревогой, то надеждой – попеременно. К тоску по родным и родине, к беспокойству о них теперь прочно примешивалось беспокойство за девочку, что уже ровно сопела ему в ухо, хватки маленьких рук не ослабляя – цеплялась крепко, пускай даже и придремала-пригрелась. Он надеялся на то, что Владыка Имладриса, Элронд Полуэльф, подскажет ему, что делать с Арьей, но уверенность… «какая, к оркам, уверенность». Элронд не посмеет не принять посланца Гондора, полководца его и будущего правителя, а вот веры в то, что он станет помогать, у Боромира не было.
«Если он хотя бы вполовину таков, как король Трандуил…» - от этих мыслей, уносящих неизменно в далекие темные леса, которых никогда не видел, но размышлял постоянно, его отвлекло сопение в ухо:
- Камень, смотри, Боромир, - он чуть сбавил шаг, глядя на большой белый камень, мимо которого уже успел пройти, даже не заметив. И что-то было в этом валуне такое, что Боромир приблизился, с удивлением глядя на тихо искрящиеся кристаллики в нем, словно инеем тронуло.
- Занятно, - и коснулся их правой рукой, а затем сощурился – зеленый самоцвет на мизинце вдруг сверкнул, длинным лучом указав куда-то в темноту.
- Еще один, - из темноты и мхов на них глянул точно такой же белый валун. Тропа под ногами сузилась – «здесь есть тропа?» - и Боромир спустил Арью, мигом проснувшуюся, на землю. Девочка крепко уцепилась за его руку чуть подрагивающей холодной ладошкой. Он  чуть сжал ее – дескать, не робей, хотя самого оторопь брала, а надежда в сердце все разгоралась.
«Тебе благодаря», - он с улыбкой посмотрел на мягко светящуюся зелень камня на мизинце, а потом темная тропа изогнулась в последний раз, мелькнув еще одним белым камнем, и навстречу Боромиру и Арье ударило прохладным поющим ветром.
Ночь лилась над широкой долиной, на дне которой шумела река, словно песня. Луна за пределами гор, над трактом, скрылась – а тут сияла в темных небесах, усыпанных звездами, точно росой. Сияли огни вдалеке, меж смутно угадывающихся белых арок. Боромир вдохнул глубже – и ощутил покой.
- Стоять, - не окрик даже на эльфийском – просто слово, но осенние деревья кругом них ощетинились стрелами, брошенными на тетивы. Луга высветила эльфийские лица, так похожие на виденные давеча белые валуны.
- Кто вы такие, и зачем явились в Имладрис? – Арья сильнее вцепилась в его ладонь – а затем выпустила, слишком знакомым движением. Боромир мягко сжал маленькое плечо – дескать, незачем. Он с таким уже сталкивался, - и улыбнулся стражам Имладриса.
«Все как мне описывали, долина, разделенная рекой надвое», - сердце забилось сильно, не веря. Слишком все походило на сон. Вдруг они с Арьей уснули там, на стоянке, а то, что видится сейчас, развеется к рассвету? – но он дышит влажным спокойным воздухом, видит блеск луны на наконечниках стрел. Это – не сон.
- Я – посланец Гондора, Королевства Людей, - серебряное Белое Древо блеснуло на плаще. – Имя мне – Боромир, сын Дэнетора, Наместника Гондора, - качнулся рог на бедре. – Со мной – Арья, дочь Эддарда. Мы явились к Дому Элронда, ища помощи и совета, - луки опустились, и темноволосый эльф шагнул к ним ближе, всматриваясь в лица. А затем просветлел взором.
- Мир вам, Боромир и Арья. Ваше появление здесь не случайно. Ступайте за мной, - и крутые скалистые тропинки так и заструились под ногами. Боромир чувствовал, как Арью позади него бьет почти что дрожь, и на миг обернулся к ней, снова взяв за плечо – дескать, что такое? Но девочка только мотнула вихрастой, неровно остриженной головой, и вжала ее в плечи.
- Добро пожаловать в долину Имладрис, - луна осветила долину еще ярче, сделав воды Бруинен живым серебром, и от освещенных колонн донеслось сладкоголосое пение, и звуки арфы.
«Добрались», - странный сон продолжал оставаться явью.

Наваждение продолжается; в зыбких тенях долгожданной цели, к которой стремился, о которой тревожно грезил, Боромиру разом чудится все – и сбывшиеся надежды, и жестокий провал. «Нет», - не будет такого. Элронду придётся выслушать посланца Гондора – прислушаться к Гондору, не случится так, что он напрасно шел сюда.
Снова перед глазами быстрое видение – темное небо на востоке, и ясный закат на западе. Выдохнув, навалившуюся усталость с себя стряхивая, Боромир обращается к встречавшему их эльфу:
- Пусть мы и утомлены с дороги, дело мое не терпит отлагательств. Но позаботьтесь о девочке, - он изъясняется на всеобщем языке, пускай и знает эльфийский – в роду его детей такому обучали. А позднее у Боромира была и возможность поднатореть – коротким выдалось то время, и бесконечно счастливым. И нет имени чувству, которое охватывает его – прежде не доводилось видеть эльфийских земель и королевств, да и среди эльфов бывать. Кочевники-долийцы в далеком, нездешнем мире совершенно точно не в счет, да и сходства меж ними, и этими эльфами ровно столько же, сколько между народом Гондора и дикарями-дунландцами. И Боромир ловит себя на мысли, что ищет – скользит глазами по эльфам, что продолжают окружать их с Арьей, пускай и опустили уже оружие. Он ищет, незаметно для себя. Ведь эльфы же! – «она в Лихолесье, зачем ей здесь быть?» - но надежда вспыхивает стремительно падающей, расчертившей небо звездой. Боромир вскидывает глаза к темному куполу, испещренному серебряными брызгами – и замирает, широко улыбнувшись.
Не видение. Не может быть видением. Не ушла из его видений, не изгладилась из памяти, пусть и видел Боромир Тауриэль в последний раз бледную и заплаканную, с осунувшимся после битвы и полубессонной ночи лицом. Потерянную – теряющуюся.
А сейчас она стоит посреди невысокого, тончайшего, словно из слоновой кости выточенного ажурного мостика, в светлых шелках и кружеве, в наряде, каковых никогда не надевала в бытностью свою в Гондоре. И волосы уложены незнакомо, но старый приятель ветер слегка касается их, чуть всколыхнув.
«Вот оно, мое живое пламя», - улыбка разгорается. По ладони задевает знакомая жесткая ручонка, Арья крепко сжимает запястье Боромира – он опускает глаза,  усмехается весело на ее недоумение. Круглые серые глаза девочки становятся еще больше, особенно когда Боромир, вынув свою ладонь из ее хватки, быстрым шагом приближается к Тауриэль. Удивление эльфов не имеет более значения, их быстро переговаривающиеся голоса – все остается позади, и только.
Тауриэль прекрасна. Эльфийская леди – принцесса, иначе не назовешь, но на груди у нее знакомо горят изумруды и серебро. Боромир преклоняет пред ней колено, склоняет голову.
- Здравствуй, госпожа моя Тауриэль, - по рукам дрожь проносится – как хотелось бы сейчас сгрести ее в объятья, ощутить, почувствовать, что она – не сон, что живая и настоящая. «Живая», - вот оно, благо, вот оно, счастье. – Не ожидал повстречать тебя здесь… миледи посол, - он выпрямляется быстро, смешливо глядя в эти глаза, широко распахнутые, и будто не верящие.
«Два года», - обещали друг другу, но все сложилось иначе. Тьма разделила их земли, и вскоре птицы перестали долетать до Лихолесья. И из Лихолесья. Но вся былая тоска, и обида и гнев сейчас сгорают в радостном пламени. «Как я скучал по тебе, любимая», - светится взор, и глаза Тауриэль тоже начинают светиться.
Так и простояли бы вечность, до скончания времен, если бы сбоку не почудилось движение. Боромир поворачиват голову излишне резко, словно недовольный – как так, кто-то посмел помешать? – но склоняется затем в почтительном поклоне. Угадать среди вышедших к нему эльфов того самого стало несложно – высок, молод лицом, бесконечно мудр глазами. Токая серебряная вязь венца обхватывает темноволосую голову, а величие и вечность, что от него исходят, осязаемы, будто короткий упругий ветер. «Элронд Полуэльф, вот ты каков».
- Добро пожаловать, Боромир, сын Дэнетора, - при звуке голоса властителя этого благословенного края у Боромира отлегло от сердца. – Мы не могли ждать твоего прибытия, но ты явился в нужный час. Ты там, где должен быть, - радушным был тон Элронда, но глаза смотрели серьезно и пронизывающе. Боромир чуть вздёрнул подбородок, дескать, да. Я понимаю.
- Боромир, мне… - тихим шепотом, выдохом прошелестел детский голос, и Арью повело вперед, он едва успел ее подхватить, побледневшую, как полотно. На его памяти с ней не случалось подобного; Арья судорожно вдохнула, и глаза ее закатились. «Неужели от усталости?» - мрачным отзвуком промелькнуло в памяти ею же сказанное – «я здесь чужая».
- Арья, - позвал он девочку. Вихрастая темноволосая голова склонилась на грудь. Маленькие руки упали – левая ладонь соскользнула с рукояти Иглы, что оставалась в ножнах.
- Мы шли долго. Она очень устала, - иного объяснения у Боромира не было, но непонятная тревога тяжело придавила, осела на плечи. Сведя брови, он наблюдал за Элрондом, что легко шагнул ближе к ним, и накрыл ладонью высокий выпуклый лоб бесчувственной Арьи.
- Верно. Она очень утомлена, - и что-то было в голосе эльфийского владыки, что заставило его насторожиться еще больше. – Ей немало пришлось вынести, верно? – ответа, похоже, не требовалось. Элронд сделал знак нескольким эльфам, те подступили к Боромиру – он осторожно передал им девочку, черты лица которой разгладились, и теперь она казалась мирно спящей.
Боромир глубоко вздохнул, опуская руки.
- Ты милостив ко мне и моей юной спутнице, Владыка Элронд – благодарю тебя, - он чуть склонил голову, в знак уважения. – Но отчего же ты назвал час, в который я явился, верным? – чувство было, будто он ступает в неумолимую стремнину Бруинен, или же во взбесившиеся воды Седонны – еще шаг, и пути назад не будет.
«Его не стало слишком давно для меня, этого пути», - Боромир улыбнулся вновь, бесстрашно и открыто. Что же, он готов.
Ведь более он не одинок.

До рассвета остается всего ничего, вот-вот настанет время объявленного Элрондом Совета. Вот уж поистине, «нужный час!» - Боромир места себе не находил, пытался спорить с кем-то из эльфов, что настойчиво советовали ему остаться в отведённых наскоро покоях. Какое там! Боромир чувствовал, что сейчас на десяток Советов готов отправиться, сон и усталость схлынули, как не бывало. И его волновало, что случилось с Арьей.
«Дитя спит», - так сказали ему, не снявшему ни запыленного плаща, ни щита со спины, по-прежнему опоясанного мечом. И он готов был снова взорваться гневом, но увидел в высокой арке дверного проема силуэт той, кого так ждал, из-за которой беспокоился, и которую так желал прижать к сердцу, да поскорее.
- Миледи посол, - эльфы бесшумно исчезли. Сердце билось, как бешеное, когда наконец-то – наконец-то! – Боромир смог обнять Тауриэль.
- Ты мне не снишься, - шептал он, тяжело дыша, вдыхая запах ее кожи, прохладной и гладкой, словно лепестки цветка поутру. – Ты жива… и я жив, - «мы оба живы». – Я добрался сюда, и ты здесь, душа моя, - «любовь моя».
И не думается о том, что она могла к нему перемениться или охладеть – радость вскипает так же, как давеча был готов вспыхнуть гнев на нерасторопных слуг, ну почему не могли проводить Тауриэль к нему раньше, проклятье?

- Нет, это больше не сон, - со смехом почти отвечает Боромир возлюбленной, наконец-то чувствуя ее в своих объятьях. – Не сон, - взяв в ладони ее лицо, залитое слезами – «как в миг прощания, как тогда», но сияющее теперь, он покрывает его поцелуями. И страшно все равно – что упорхнет, развеется, будто поутру. Ибо Тауриэль и прежде являлась ему во снах, льнула так же, шептала ласковое, касалась прохладными пальцами раскаленного лба, а затем исчезала, оставляя после себя тянущую сердце горечь, смешанную с облегчением – «пока она так является ко мне, я могу верить, что она жива».
Но последние полгода он не видел ее во снах. Черные думы и мысли омрачали каждый день Боромира, тяжелыми тучам, что гнал ветер с Востока.
- Беда пришла, - негромко отвечает он, прижимая к себе Тауриэль. Короткие два слова – и в них заключено все.
И орочьи полчища, что подобно черным муравьям, кишат теперь на рубежах Гондора, и идущие к ним с юга союзники-харадрим – не простили ублюдки недавних поражений, да иного от них никто и не ждал. Пепел Роковой Горы тянется по синему небу Гондора, заволакивает его, делает тусклым – уходя дальше на север, Боромир то и дело поднимал глаза к небесам. Не таким синим и ярким, как на родине, но чистым – и благословлял их про себя, храня в сердце жестокую, и, пожалуй, все же беспричинную обиду. Небеса над Эрегионом не виноваты в том, что до них не дотянулась Тьма, ведь так?
А Гондор, Гондор, душа его, изъедена нападениями, источена бдениями, стоит до конца, но конец его близок. «Кто знает…»
Вдруг в этот самый миг, когда он, в сердце эльфийской обители стоя, держа в объятьях свою нареченную, уже не имеет места, куда мог бы возвратиться? – руки разжимаются, не в силах совладать с собой, Боромир делает шаг назад.
За широким балконом – блекло-серое небо долгого по осени предрассветного часа. Солнце поднимется еще не скоро, и звезды кажутся ярче. Привычно среди них Боромир ищет знакомые, отмечая, насколько сместились, затем оборачивается на Тауриэль.
- Помнишь Осгилиат? – голосу словно не хватает силы, негромок. – Он захвачен, - вновь в ушах – гул обрушивающихся камней последнего моста. – Восточная часть его полностью под контролем Мордора, - «так было, когда я уходил», хочется добавить ему, но сказать это означает дать волю иным мыслям, что еще тяжелее, и еще больше подтачивают его выдержку.
Осгилиат. Город, через который они проходили тогда, наутро после первой встречи в лесах Итилиэна. Как гордился тогда Боромир тем, что Осгилиат возрождается, верил в его близкое возрождение! – а вот теперь не знает даже, чем все закончилось.
«Закончилось», - Боромир смаргивает, переводит дух.
- Они атаковали ночью, - кто – «они», и без того понятно. – Нам пришлось отступить в западную часть города. Я никогда не видел, чтобы их было столько, Тауриэль, - с ней он может позволить себе говорить так – тихо, надломлено. Ей – может поверить все, что так долго терзало душу.
- Оттуда мы смогли их отбросить. Затем я приказал разрушить последний мост из Осгилиата, - отрезая пути наступления. И громом, звонким набатом в висках раздается голос из непонятного пророчества.
- Я никогда не оставил бы их. Но мне пришлось, - выдох, судорожный, прерывистый. Белый камень на груди стискивает вздрогнувшая ладонь, задевая по серебряному тиснению поверх кожаного плаща.
- Перед последней атакой нам с Фарамиром явился один и тот же сон, - прямо глядя в ее огромные, распахнутые в вопросе сейчас глаза, произносит Боромир, снова видя рокочущие тучи на востоке, и чистое небо на западе.
- Из-за этого сна…. – губы кривит жесткая усмешка, - здесь я, а не Фарамир. Он рвался узнать, что он означает, но отец выбрал меня.
Они не могли знать, что увидятся здесь – Боромир и Тауриэль. И встреча радостна – но радость этой встречи меркнет рядом с тревогой, которой полнится сердце старшего из сыновей Дэнетора.
- Я должен был остаться там, в Гондоре. Не проходило и дня с тех пор, чтобы я не корил себя за то, что подчинился отцовской воле. И вместе с тем – кто, если не я? – он невесело усмехается, беря Тауриэль за руку. – Прости, - вырывается зачем-то неловкое извинение – самому бы знать, за что и почему, но безмолвно в нем слышится:
«Только ты можешь понять меня».

«Вера», - Боромир отводит глаза. Он верит и надеется, бесконечно, но зачарованному кругу, зная прекрасно и понимая, что хочет сказать ему Тауриэль, чувствуя ее желание помочь и понять в каждом звуке ее речей, в каждом взмахе ресниц, в пожатии теплых пальцев. И он не утерял веры, нет – просто очень устал.
Как говорится, сбывшееся желание тяжелее всего – вот сбылось его желание, и вдобавок еще одно, исполнения которого вот уж не ждал, не чаял. «Слишком много радости», - или облегчения, настолько, что плечи опускаются. И от дум, дум не деться никуда; Боромир смотрит в заклинающие его глаза Тауриэль, накрывает ладони, обнявшие его лицо, своими, и чуть улыбается – утомленно, чувствуя, как прикосновения ее будто бы вынимают колотящуюся боль из усталого виска.
- Прости мне эту слабость, милая, - сжав ладонь ее, шепчет он в острое ухо, притянув к себе Тауриэль, вновь пронзенный ощущением  и мыслью – «она здесь, она вновь рядом со мной». – Долгим был мой путь, и столько раз обо всем это пришлось размышлять, что, поистине, я утомился.
И измотал свое сердце, - выдыхая, он обнимает Тауриэль за плечи, щекой прижимаясь к огненным волосам. От нее пахнет цветами – лесными, дикими, и немного зеленой хвоей – тоже пряно, и на мгновение Боромира прожигает горячим желанием. Сильнее сжимаются руки, обнимающие ее, и она кажется невозможно хрупкой и желанной в этих светлых шелках, с зацелованными горячими губами, чуть приоткрытыми, яркими, как лесная малина.
Но – не сейчас. Он слишком взбудоражен; к тому же, вести о грядущем Совете не идут из головы. Позднее, когда все уляжется, и она наконец-то смогут заключить друг друга в объятья, оставшись наедине.
- Я понимаю, душа моя, - выдыхает Боромир, поглаживая большим пальцем узкую горячую ладонь. – Спасибо тебе, - и, вопреки всему, его отпускает внутри. Поистине, стоило только поведать о том, что терзало – «не просто «стоило только».
Ей. Только ей, с которой связаны истинно, - щетина слегка задевает по тонкой работы диадеме, вплетенной в ее волосы. Наверное, на эльфийский лад это совсем простой убор – к пышности Тауриэль всегда, насколько он помнил, была равнодушна, но смотрится на удивительно драгоценным.
- Раз ты здесь, видно, и в Лихолесье не все ладно. Или же ты… - на ней все же платье, не привычная броня, - гостья здесь? – отстегнув тяжелый плащ, подбитый мехом, Боромир сбрасывает его куда-то в угол, на невысокую резную кушетку. Туда же ложатся мечи и щит, только Рог Гондора остается при нем – всегда. Он чуть задерживает ладонь на гладкой кости, и поясняет.
- Рог Гондора. Говорят, что к тому, кто протрубит в него в час нужды, непременно явится помощь. Не желал бы я это проверять, право, - расправив плечи, Боромир глубоко вздыхает, вдыхает свежий воздух, подходя к краю балкона.
- Имладрис… я не верил, что доберусь сюда. Сто дней – я вел счет, да, нынче – сто первый день наступает, как я покинул Минас-Тирит. Удача привела меня сюда, - он поднимает ладонь с зеленым камнем, что вспыхивает ярко и чисто.
- И одна очень внимательная девочка. Она увидела белые камни, по которым мы нашли путь в долину, - помимо воли Боромир усмехается, по-доброму и тепло, и кивком приглашает Тауриэль присест. Он давно уже не ел, но от волнения голода почти не чувствует, а вот пить хочется. Эльфы, что привели его в эти покои, уже расстарались, и принесли какие-то фрукты, необычный хлеб, и вино. Он наливает себе недрогнувшей рукой полный стакан, и выпивает залпом – словно росу с запахом полевых цветов. В голове проясняется, мгновенно.
- Ее зовут Арья, - после некоторого молчания продолжает Боромир. – Арья Старк из Винтерфелла. Это… - он поднимает глаза на Тауриэль, - не здесь. Я повстречал ее около двух месяцев назад. Пытался переправиться через Седонну, уходил от орков. Они убили Дыма подо мной, самого чуть не утянуло в реку. Выбрался на берег кое-как, а там… она. Сама не знала, как оказалась.

И в Лихолесье, видно, беда, раз Тауриэль здесь. Только вот Боромир даже не представляет, что могла бы Тауриэль поведать о Гондоре, ибо птицы с севера перестали прилетать в Минас-Тирит еще прошлой осенью. Никто не знал, что происходит на юге, видно, и… нет, он не станет говорить ей о том, сколько раз ощущал себя покинутым – не только как возлюбленный. Все яснее и холоднее, как звездная ночь в горах, делалось ощущение, что Гондор отныне и впредь – в одиночестве.
Слабели связи с Роханом – что-то происходило там, а из Ортханка, башни Сарумана Белого, как-то не возвратился отцовский гонец. Списали на случайность, но Наместник после этого сильно мрачнел лицом при упоминании Сарумана, и Боромир почел за лучшее более не заговаривать о волшебнике. Хотя и маловероятным ему казалось, что Саруман мог впасть у отца в немилость, подобно тому же Митрандиру.
«Всюду беда», - стискивают пальцы кубок крепче, и новый глоток вина, не пьяного вовсе, делается горьким, точно желчь. Боромир упрямо сглатывает, хмурясь при тихом шепоте Тауриэль о Дыме. Не просто другом – братом, боевым, несравненным ему был верный конь. Сильным и отважным, а что гневлив напоказ, так это только баловался так. На деле же кротким и ласковым мог становиться, будто котенок, со своим человеком.
Погиб Дым быстро, одно утешение.
- Принял стрелу, что предназначалась мне. Она вошла ему в глаз, - он отводит отросшие волосы назад с виска, потирает его невольно. – Уцелей он, нам с Арьей было бы… проще странствовать, - странная нотка чудится ему в голосе возлюбленной. И вовсе не потому, что так давно не слышал ее голоса, звучного, сильного, и нежного вместе с тем, нет. нечто мечтательное, теплое и ласковое, точно…
«Точно», - и Боромир невольно улыбается, стряхивая с себя серый груз дорожной пыли, долгих дней пути, тяжелых дум и колеблющейся надежды. Точно увидела Тауриэль то, чем сама пока не обладала, а он, Боромир, сумел прикоснуться. Ведь покривил бы душой отчаянно, если бы сказал, что не привязался к маленькой сердитой девочке с коротким нездешним именем, точно к родной крови. Своих детей у Боромира не было. Но Арья иногда смотрела на него, как на отца.
Это не было истиной и не могло стать правдой – девочка знала то лучше Боромира, осознала сразу же, с короткой жесткостью, так ей свойственной. И вместе с тем горькая правда не отвратила ее от человека, что прихотью судьбы оказался так похож на ее казненного отца. Напротив – они сблизились, и Боромир порой ловил себя на мысли, что желал бы, дабы на него так смотрело его собственное дитя.
И неизменно обращался тогда мыслями к одной-единственной, слишком далекой, увы, -улыбка истаивает, а взгляд, устремленный на Тауриэль – долгий, теплый, и с плеснувшей в глубине глаз темной печалью.
«Но сейчас она здесь», - не хватает уже этой мысли, дабы держаться. Потому что будущее их, увы, зыбко и ненадежно.
Но, кажется, им с Тауриэль хотелось бы одного и того же – как всегда, краток миг слабости Боромира. Привычно уходит он от тяжких раздумий к тому, что согревает сердце – сейчас это мысль об Арье. Наверное, та спит сейчас, спит крепко, едва ли не впервые за последние годы своей совсем недолгой жизни – в постели.
- Надеюсь, что Владыка Элронд действительно сумеет помочь ей. Она сама соззнает, и хорошо, что чужая здесь, и ей неуютно, плохо почти. Пускай и мир, куда ей надлежит вернуться, полон крови, боли и черной несправедливости. Ее отец был облыжно обвинен в предательстве и казнен, старшие братья и мать – мертвы. Она лишила жизни уже не одного человека, и станет делать это и впредь. Она говорит, что лицом я похож на ее отца. И только поэтому она не убила меня при первой встрече, - странно говорит такое о себе, большом и могучем, и маленькой, чуть выше поясного ремня, девочке. Но Боромир, помня, каким оглушенным и задыхающимся выполз тогда кое-как из ревущих вод Седонны, отнюдь не шутит. Короткое движение Иглы – и все.

- Мы бы не смогли, - ладонь накрывает руки Тауриэль, лежащие на столешнице, взгляды коротко встречаются. Да, ясно и без слов – а промелькнувшее в глубине взора возлюбленной сожаление как никому другому, понятно Боромиру. Что бы ни держало, сколь бы крепкими ни оказались узы, связавшие чужаков, итог для них един. В свое время так случилось с Боромиром – и стало для Боромира, равно как и для Тауриэль. Никакая привязанность, близость, родство душ… даже любовь, не в силах удержать птицу, стремящуюся домой.
Он сам был таким.
Все справедливо. И для маленьких волчат – тоже, - вслед за Тауриэль он смотрит на постепенно светлеющее небо. То наливается медленным жемчужным свечением, словно исполинская чистая чаша, и Боромир невольно поднимается, делает несколько шагов к открытому балкону. Здесь хороший обзор на долину, но он безошибочно поворачивает голову на восток. К седловине меж скал, в которой скоро загорится солнце.
- До чего же я кстати явился, - вполголоса произносит он, слушая, как отзвуки колокола разносятся по переходам, и разлетаются звоном среди скал и воды. Гаснут огни – горели всю ночь. Утро, занимающееся над Имладрисом, дарит небывалый покой… даже странно. И тесно в груди становится, как если бы Боромиру это некстати.
- Лихолесье, Серая Гавань, - вполголоса повторяет он сказанное Тауриэль, переведя для себя на всеобщий название еще одной эльфийской земли. – Эребор… - полагаю, там тоже плохи дела? – «везде беда». И до чего легко в такой миг возвеличить единственно беды своего народа, своей земли, сказав – нет мне дела до вас, до всех остальных. Лишь Гондор сдерживает влияние Тьмы, только Гондор – единственный заслон, год за годом принимающий на себя удары Врага! – но он молчит, неподвижно глядя перед собой.
- Владыка Элронд известен своей мудростью, верно? – он чуть улыбается вставшей рядом Тауриэль. Руки переплетаются, крепко сжавшись. Рыжеволосая голова таким привычном жестом склоняется Боромиру на плечо, что у того сердце щемит стремительной болью, помноженной на нежность. - Значит, по меньшей мере, совет я от него получу. Не верю в помощь, но надежды не потеряю, - он крепко прижимает Тауриэль к себе, вновь на мгновение забывшись единственной мыслью – «это не сон».
- А затем, каким бы ни стал итог, мы отправимся домой. Вместе, - легко касаясь ее губ своими, взяв в ладони это светлое лицо из грез. – Не вернешься ты в Лихолесье. Нет. Хватит, - шутливо и ласково шепчет Боромир, тогда как взгляд его – живая сталь. – Нагостилась на родине. Я слишком скучал по тебе, родная, - крепки объятья, но слух режет быстрый шаг по коридору за дверью.
- Лорд Боромир! – что могло стрястись здесь, в обители мира и спокойствия, чтобы его так вот позвали вдругорядь? – только что-то поистине серьезное. Кинув быстрый взгляд на Тауриэль, из объятий ее выпустив, Боромир распахивает дверь. Необычно видеть на эльфийском лице – эльф на пороге, удивление и растерянность, вопреки обыкновенному для них выражению чувства собственного достоинства.
- Что произошло? – самых скверных предчувствий полон, Боромир почти кладёт ладонь на рукоять меча.
- Прошу прощения, - эльф обретает спокойствие, прочищает горло. – Но дитя…
- Что с Арьей?! – не дожидаясь ответа, он отстраняет эльфа с пути, и почти бегом устремляется туда, где определили на ночлег его маленькую спутницу.

… - Вот как, - от Элронда веет спокойной мудростью и величием, словно от горного хребта – незыблемого и такого же вечного. Взор его ясен и величественен, напоминая Боромиру другого эльфа, ранее встреченного в пределах Средиземья…
«Возможно, и он сейчас здесь, в Ривенделле», - уместное размышление. В любое иное мгновение, но не сейчас.
Арья исчезла. На глазах у эльфов, оставшихся присматривать за ней в единый миг, как они поведали, вдруг тихо заскулила во сне, а потом, сжав крепче Иглу, с которой не расставалась и во сне, развеялась. Без следа, словно клочок серого тумана.
- Арья говорила мне о даре своего рода, - не глядя на Элронда, тихо произносит Боромир. – О даре, позволяющем слышать голоса камней и деревьев, птиц и зверей. И проникать сквозь сны в иные земли. Так она оказалась в Средиземье, - в груди – странная пустота, будто вынули кусок, и оставили болеть. Несильно – но как-то почти обидно.
- В этом мире немало Сил, - и будто о чем-то особенном, отдельном, ведет речь Элронд, на что Боромир упрямо наклоняет голову, усмехаясь.
- «И добрых, и злых» - верно? То слова Митрандира. Я слышал, как он говорит о том моему брату, - об оставленном Фарамире, об отце и Гондоре мыслью снова прокалывает, вечно воспаленной совестью, неугасимой болью, и пустота в груди становится шире, и ноет сильнее. Боромир глубже вдыхает утренний осенний воздух. – Поведай мне, Владыка, одно – какой была та сила?
Эльф какое-то время молчит, поднимая глаза на небо. То бледно по-осеннему, но внезапно наливается удивительной синевой, каковую, казалось, можно увидеть только на юге.
Шелестит, опадая, золотая листва, и поют серебряные водопады, возвращая будто бы в Хеннет Аннун.
- Доброй, - Боромир смаргивает – отблеск синего неба вдруг чудится ему на руке повелителя Имладриса, но то, наверное, от потока внизу отразилось. – И верной, - в спокойствии Элронда Боромир слышит ответ. Тоже – верный.
«Всё возвращается. И все – возвращаются», - под руку толкается прохладная гладкая кость Рога Гондора.
- Ты не удивлен случившемуся, Владыка, - замечает он вслух.
- Как и ты, сын Дэнетора, - слышен ответ.
- Верно сказано, - и вновь раздается долгий и чистый звон колокола, зовущего к Совету.
«Пора».

Хоббиты оказались удивительным народцем, что держался с простоватым достоинством. И, если поначалу на них возможно было взирать снисходительно, то затем…
И вовсе не из-за резких слов пожилого невысоклика, как можно было предположить. Среди тех, кто на Совете – мудрых и сильных, местами – древних, словно само Средиземье, древнее Гондора даже! – они были чем-то абсолютно не из мира войны, боли и крови, но с готовностью намеревались отправиться туда. Без оглядки назад и сожалений. С готовностью, каковую Боромир был готов поначалу принять за легкомыслие, но затем увидел глаза того, кто вызвался взять на себя Проклятие.
Ему становилось смешно. Как это существо, дитя почти, думает пройти нехожеными путями до самого Мордора, пробиться сквозь заслоны Тьмы, сквозь вражеские полчища? – Боромиру незачем было становиться красноречивым в своих словах о Мордоре. Он говорил как есть, ибо сам подходил к границам Темных Земель так близко, насколько это было возможно. Проливал черную орочью кровь на острые камни, дышал ядовитым смрадным воздухом. И теперь – невысоклики!
«Я помогу тебе», - прошибло, пронзило мыслью на совете, когда он отводил взгляд от сияющего золотого ободка на постаменте. Оно притягивало взоры, и отпечатывалось на них огненным кругом. И лицо Фродо, когда гондорец смотрел на него, было в обрамлении этого золотого круга, как бывает, делают на посмертных портретах. Испуганное, бледное – но решительное.
Словно малыш знал о своей участи, знал заранее.
Наикратчайший путь в Мордор, буде они все-таки решили уничтожить Кольцо, лежит через места, которыми в Ривенделл продвигались Боромир и Арья. «Арья». Он и думать забыл о девочке за эти часы бесконечно длинного дня. Бесконечной лавины открывшихся древних тайн, известий и фактов, которые теперь Боромир пытался собрать и сложить. Кольцо – Проклятие Исильдура, ставшее причиной его и величия и падения. Мудрые – именующие себя Мудрыми – утверждали, что Кольцо обладает собственной волей, и что само решило покинуть древнего короля Гондора.
А его потомок… или же, снова, именующий себя таковым, - усмешка прорезает лицо, сегодня стоял, глядя на Кольцо, и отрекался от него. Отрекался! – Боромира как пронзило мыслью. Возможно ли такое?
Он меньше размышлял сейчас об Арагорне, чем о Кольце. В том, что зовется Проклятием, он видел силу и возможность для своего истощенного народа, тогда как этот… Арагорн, от него отрекался. Возможно, на то были причины. Возможно, Мудрые все-таки правы, - он стискивает зубы, останавливаясь в прохладной галерее, прикасается к темному камню стены – под пальцами бегут зеленоватые разводы, будто он проводит ладонью над поверхностью воды.
Кольцо необходимо уничтожить…
Залог силы Врага. То, чему благодаря он станет неизмеримо сильнее – но ведь могут стать неизмеримо сильнее и сами они – люди! Не будет в их сердца того зла, от которого предостерегал их эльфийский владыка. Ибо сила Кольца будет устремлена на благое дело, во имя спасения Гондора, а следом за ним и всего Средиземья…
«Нет, не прав я», - собственный опыт предостерегает Боромира от ошибки. Не единожды ведь сталкивался с предметами удивительными и опасными, могущими принести как пользу, так и чудовищный вред. Не должен он так думать.
«Ибо проще, когда думают за тебя, так?» - проклятье. Он даже совета здесь не получил, лишь просьбу ожидать. Сейчас, в мгновения, когда его народ и Город, возможно…
«Нет, мы бы знали», - колотится сердце утомленной болью. «Они бы уже знали».
Но – в Мордор? В самые лапы к Врагу? О чем они думают? – о чем Боромир думает, бесплодным возмущением своим словно пытаясь отгородиться от  размышлений о Наследнике Исильдура. Который, с его же слов… столько лет пребывал вдали от своего истинного наследия.
«В Гондоре нет короля. Гондору не нужен король», - такие слова Боромир бросил в лицо Арагорну не просто в запальчивости.
Гондору не нужен король, который бежит от себя. Ему нужен щит и меч, знамя и сила. Тот, кто станет вождем, и поведет на сечу в самый черный час, который охранит от беды и станет заботиться – такого человека народ Гондора видел перед собой. Таким человеком, пусть и с сердцем, что не лежало к престолу, был Боромир. И знал, что однажды он примет из холодеющих рук отца Жезл Наместника, и принесет те же клятвы, что и Дэнетор, и Эктелион, и поколения Наместников прежде. Хранить и беречь Гондор, «пока не вернется Король».
И вот – Король. Который, кажется, сам не уверен в том, что должен делать.
Резко распахивается дверь в покои. Боромир останавливается взглядом на стройной фигурке впереди, чувствуя укол в сердце – «Тауриэль». Замершая, напряженная, будто бы виноватая. Но еще на Совете, по лицу ее, Боромир понял, что об Арагорне ей мало что было известно как о потомке Исильдура – скорее всего, она, если и знала его, то только как вождя дунэдайн Севера. Следопытов – «такие же, как в Итилиэне?» - отчего-то это ревниво задевает.
- Не всего – такого, - соглашается Боромир после долгого молчания, проходя вглубь покоев, сбрасывая все-таки пропыленный кожаный плащ поверх кольчуги, отстегивая оба меча. Громыхает щит, а Рог Гондора остается на боку.
У него и слов сейчас нет. И вкуса эльфийского вина он не ощущает, пригубив содержимое кубка почти до половины. Долгим взглядом смотрит на Тауриэль, видя в ней подтверждение собственным мыслям – «не ведала».
Но о чем тогда – ведала?
- Ты когда-нибудь видела Его – прежде? – глядя перед собой, он спрашивает.

Висок бегло простреливает короткой болью, Боромир жмурится, хмурится болезненно, понимая, что минувшее – и вести, и увиденное, и услышанное, сейчас на плечи взвалились такой тяжестью, что как бы на ногах устоять.
Наследник Исильдура. Единое Кольцо! Тьма…
Живя постоянно близ нее – Тьмы, волей-неволей с нею свыкаешься. Столь незаметно, что когда видишь собственные руки уже и в саже, летящей со стороны Роковой Горы, то удивления все меньше. Человеку нужно жить, смотреть в будущее, чего-то желать, иначе помрет от тоски. Так и люди Гондора жили – веря в своих правителей, надеясь в то, что пронесет, и молча отводя глаза от потемневших посевов.
А потом снимались с места, и уходили западней.
Сколько веков так длилось? – по пальцам словно снова сыплется пепел и травяная труха, будто прикоснулся к погибшему полю. И боль в виске на мгновение становится сильнее, прокалывает, и ударяет прямиком в сердце.
«Гондор» - «а ведь я мог бы», - проворачивается стальным наконечником в сердце, по кругу, сияющему и золотому.
Поистине, ведь Боромир наследует своему отцу. «И будет, что наследовать», - горделивая и жесткая усмешка трогает сухие губы, Боромир чуть вскидывает голову. боль в виске не отступает, но она не мешает более – обхватывает голову тяжелыми пластинами шлема, но нет, это не шлем. Это корона – сжимающая виски бременем, но бременем по силам. Избранным, - он поднимает взор – короля и предводителя, на Тауриэль, в глазах которой горят изумруды из драгоценнейших. «Моя королева», - почти готово сорваться с уст. Она – вопреки всему, своей неуверенности, неприязни отца. Что там отец? Победителей не судят. А они непременно победят, ведь…
По безымянному пальцы задевает легкой прохладой, словно маленький зверек, не больше кошки, толкнулся влажным носом. Боромир смаргивает, вздрагивая, и почти с удивлением смотрит на зеленый камень на пальце. Тот тихо поблескивает лучами серебряной звезды в глубине гладко отполированной полусферы.
И наваждение отступает. Есть во всем услышанном смысл, есть, который сейчас ускользает от него, измученного долгими днями пути, ожиданием, надеждами и страхом. Он привез его с собой от белых стен Минас-Тирита, увы – страх, что будет некуда возвращаться.
И сейчас  все свершившееся подтачивает и расшатывает обычно несокрушимый дух Боромира.
Он мягко, переменившимся взглядом смотрит в глаза Тауриэль, беря ее прохладные ладони в свои, и прикладывая к страдающим вискам. А затем обнимает ее, крепко, резко, держа. И держась.
- Это хоть что-то, - он не верит в то, что говорит это сам. Больше это похоже на то, что он готов сдаться – «но чему я противлюсь?»
Разве способен он сейчас переломить ход сложившегося, противостоять тому потоку, в который оказался вовлечен? – гневно вскидывается гордость, как же это-де, кто-то смеет мне еще и указывать? – но спокойствие накрывает Боромира легко, серой тенью обречённости.
Просто все списать на усталость и отчаяние. Просто сказать себе – отдохни, выспись, болван, ты на ногах уже столько времени и вряд ли способен мыслить здраво.
Да только вот не помогает эта простота. А вот прохладные ладони на колотящихся болью висках – да.
- Это хоть что-то, - повторяет Боромир. – Теперь мир придет в движение. Теперь у нас будет цель, а не вынужденное бездействие, - быстрые слова, тяжело падающие. – Угнаться бы только за этим миром, - рыжие волосы пламенеют под накрывшей их ладонью, а поцелуй – как глоток родниковой воды. И никакого вина не нужно.
«Не то, что я должен делать», - он выдыхает, блуждая взором по покоям, сам не зная, что же именно должен делать. Расспросить Элронда еще раз, пойти найти этого Арагорна, или полуросликов, или…
«Или», - словно проснувшись, Боромир вздрагивает веками, глядя на Тауриэль. Лица, заросшего бородой, касается слабая улыбка, осознание прикасается солнечным лучом, сквозь свинец туч пробившимся.
И о Едином Кольце, они еще подумают, и обо всем побеседуют. А сейчас… сейчас просто нужны друг другу, словно воздух, - не выпускать ее из объятий, со всей страстью, со всем жаром целуя, за два года разлуки. Зацеловать, залюбить. Пускай этот мир подождет, торопыга.
- Любимая, - глухим шепотом выдыхает Боромир, - Тау, моя Тауриэль, как же я скучал по тебе.

Прежнее пламя поднимается, бьется – «как я скучал», теперь колотится в виске, выжегши прочь проклятую боль. Нет больше мира, не нужен он – и на устало сердце истомленное и тоской,  и разлукой, и невзгодами, будто бы проливается благодатный дождь. «Моя», - ласковым шепотом в раскрывающиеся навстречу губы.
Ничто не разлучит больше, никогда. И эти два года – не груз больше, не тягостный туман. Их нет. нет! – тела сплетаются, пальцы стискиваются. Держать ее, держать ее руки, жить ею, пока хватает дыхания.
И уснуть затем – без памяти, без тревог, только чувствуя рядом ее, Тауриэль. Сквозь сон пахнет лесом, нагретым на солнце, и лесными цветами. «Лето ведь миновало давно?» - он идет по лесной траве, отодвигая с пути ветки кустов. Залитое солнцем поле виднеется впереди… нет, это не поле, это склон, за которым поблёскивает река. Андуин, он узнает безошибочно – «над ним ветер другой, и небо». Все так, ветер поет над Рекой иначе. Боромир улыбается, шагу прибавляя, понимая вдруг, что идти легко, ничто не держит, не тянет – на нем ничего, кроме рубахи и простых штанов, даже босиком.
«Как же так?» - оборачивается, ища глазами темные силуэты следящих за ним врагов. «Это правый берег Андуина. Истерлинги здесь», - но тихая мелодия, нежнее птичьего пения, касается лица, будто незримой легкой рукой, и заставляет вновь посмотреть вперед.
Нет здесь зла и врагов, с облегчением понимает Боромир. Есть только спокойное солнце, и Великая Река, к которой он выходит, щурясь, на звук песни. Ту не заглушает даже ворчание Андуина, и шум ветра, что здесь делается громче.
Я бывал здесь, вдруг понимает Боромир. Это…
- Ты пришла, - сами собой с губ слова срываются, когда посреди зелёного склона ему навстречу расцветает буйное осеннее пламя. Они впервые встретились... здесь.
«Ты пришла. Ты вернулась», - его эльфийская звезда из снов. Он поднимает глаза к небу, оборачивается снова на лес, и не видит более сероватой дымки, что всегда их закрывала прежде. Нет больше Тьмы. Сердце бьется глухой болью, ударяет от радости о ребра с силой, и Боромир глубоко вздыхает, открывая глаза.
«Ох…» - резной потолок, над головой, высокий и светлый. «Я… где?», - он поворачивает голову, и видит улыбку – лесную малину, лукавые и светлые зеленые глаза, что как молодая листва на солнце. Протягивает руку, гладя по щеке. «Сейчас снова исчезнешь», - с теплой грустью думается Боромиру, ведь сколько раз так вот просыпался, видя Тауриэль. И он точно…
- Я не сплю? – и он почти смеется, потому что под ладонью – живое тепло. – Нет. Но я еще посплю, - смеясь, он прижимает ее к своей груди, вдыхая запах огненных волос. Не сон.
И постепенно возвращается все, что было прежде, вздымается темными волнами – Совет, древние тайны, Наследник Исильдура, Кольцо… но отступает. Ведь ласковая прохладная ладошка касается его лба, отгоняя все темное и тяжкое.
«Люблю тебя», - шепчет Боромир, и просыпается затем уже только ближе к ночи, когда ранний закат над Имладрисом уже отгорел, и только тонкая алая полоса светится раскаленными углями над горизонтом.
«Имладрис», - с закрытыми глазами лежа, Боромир вспоминает. Он один – но Тауриэль не привиделась, теперь знает доподлинно. Тело и постель еще хранит ее запах, которой ему ни с каким не перепутать - лес, нагретый солнцем, и лесные цветы, - потянувшись, он сквозь полуприкрытые веки смотрит на догорающий закат. Если сесть, то видно лучше, что Боромир и делает. Тут темно, в покоях, но внизу загораются огни. слышны песни – негромкие и неспешные, как тихая вода.