Коул сидел на стене крепко зажмурившись, покачивался из взад-вперед, пытаясь унять дрожь в руках. Всё ещё не отпускает, трясёт, тормошит, тревожит, словно он всё ещё там, в Тени. Не правильный, не такой как должен быть. Принимая облик Коула, принимая саму его суть, прошлое, воспоминание, он отрёкся от всего этого, стёр самого себя и воспоминания о том, откуда пришёл, а там всё словно возродилось вновь, но в неправильной, искажённой форме, совсем не такой как должна была быть, не такой как он её помнил. Это тревожит, но это лишь крупица, всего лишь одна из тысячи.
Воспоминания недавних дней мелькают одно за другим, не давая сосредоточиться. Он не может найти себе место, не может остановиться, успокоиться, собраться с мыслями, он застрял в этой какофонии, в хаосе ужаса, страха и отчаянья и снова кажется, что он тонет, только на сей раз не в пустоте – в пережитом. Он сжался в комок и мелко дрожит. Зажимает руками уши, но кажется чужие крики всё ещё звучат в голове, как и голос демона, пробирающий до костей, целящийся в самую суть.
Защитник Киркволла, забавный бородатый парень, только и делал, что шутил, хотел казаться беззаботным, хотя внутри кипело столько старой боли, Коул хотел помочь, но не успел, а он остался там… Остался, чтоб их спасти… Как же теперь Варрик? Его сердце разбито, боль разрывает изнутри, терзает тоской по давнему другу, а он, Коул ничегошеньки не может сделать, не может забрать, не сейчас, не в таком состоянии.
Кажется, что голоса из воспоминаний становятся громче, сдавленно хнычет, но понимает, что бесполезно, от этого не сбежать.
Проклятая крепость наложила свой отпечаток. Надеялся, что больше никогда туда не вернётся, первого раза более, чем хватило, а в этот раз было ещё хуже. Тысячи солдат, идущие сражаться бок о бок, храбрые, верящие, но знающие что вернуться не многие. Приказ есть приказ, и они борются за правое дело, но страх скребётся под рёбрами, хотя и продолжают. Обнажают мечи, против тех, в кого когда-то верили. А те поднимают клинки на них, с болью и отчаяньем, с верой, что тоже сражаются за правое дело, обманутые, запутанные, ступившие на ложный путь, убивающие своих, ради того, чтобы жили другие. Стояли ли эти жертвы всего этого?
Как они могли так слепо следовать советам, призывать тех, кто жаждет уничтожить мир, привязывать, садить на цепь, подчиняя, заставляя выполнять чужую волю. А что если и его посадят? Что если незримый ошейник затянется на его шее, подчиняя, требуя послушания и он ничего не сможет сделать? Что если его заставят вредить? Демоны выполняли приказы того, кто сильнее… Тех, кто привязал.
Он в ужасе зажимает рот, чувствуя, как сердце ускоряет ход, бьётся в груди быстро-быстро, грохочет, эхом отдаётся в ушах. Ему страшно, страх затмевает всё остальное, накатывает отчаяньем, грозясь сбросить со стены вниз, и он шарахается назад, соскакивая, присаживаясь на пол, натягивая пониже шляпу.
«Если привяжут… если привяжут»,- ужасная мысль бьётся в голове, - «я ничего не смогу сделать, они заставят меня убивать, снова, а я ничего не смогу сделать… Он потребует, и я убью их всех… всех до единого? Всех, кто был так добр?»
- Я не могу, не могу, нельзя так, не хочу, нет, нет… нет… - бормочет себе под нос. Мотает головой отрицая собственные мысли, страхи, терзающие его с тех самых пор, как они покинули Адамант. Он шумно выдыхает, заставляя себя подняться на ноги, нужно что-то делать, но он не имеет ни малейшего представления что, не знает, как исправить ситуацию, как защитить тех, с кем он успел сблизиться. Ноги кажутся ватными, странное чувство, такое же неправильное, как и он сам сейчас, он должен помогать другим, должен сделать всё что может, но всё что он может сейчас это бороться с паникой, подступающей тяжёлыми волнами.
Он почти доходит до заветной двери, когда та резко распахивается и оттуда выходят солдаты. Коул рефлекторно отскакивает в сторону, пропуская их и проскальзывает в закрывающуюся дверь. Фантомный холод заставляет ежиться снова и снова и он смотрит на Каллена из –под широких полей шляпы не зная с чего начать.
- Каллен,- сломленный голос, звуки словно царапают горло, больно, неприятно, застревают вместе с подступившим комком, - Ты говорил, что если нужно будет ты поможешь, что если придётся ты сможешь помочь, как им, - трёт глаза рукавом. Страшно, что откажет, страшно, что согласится, но так было бы правильно, так бы он уберёг других, им бы ничего не угрожало… Только не они… Он не знает, что сказать, как сказать, потерянно смотрит, замерев у двери. Каллену тоже больно, тоже терзает, царапает изнутри... Он должен помогать...

Вопросы всегда слишком сложные, тяжеловесные, пытаются всколыхнуть саму суть, и, казалось бы, ответ прост, а подобрать подходящие слова всё никак не выходит. Мысли путаются, взволнованные всепоглощающим страхом, отчаяньем, которое он так боялся вновь ощутить. Но теперь оно здесь, пронизывает с ног до головы, поглощает, и уже не сбежать. Каждый удар сердца эхом отдаётся в ушах.
«Что со мной?» - мысленно повторяет чужой вопрос, ищет ответ, но сформулировать не выходит, с ним всё не так, всё неправильно. Он побывал в тени в теле, в котором не должен был там быть, не в той форме, не в том облике, тень его не признала, не ощутила, как часть себя, он и не был её частью в тот момент, чужой в собственном доме- неправильно, порочно. Но это лишь крупица в море страхов. Демоны на привязи, покорные, следующие за своим хозяином, ведомые лишь одним желанием- убивать. Из головы всё никак не выходят, как они привязанные выполняли то, что от них требовали, и в них не было ничего от себя прежних, лишь желание убивать, вредить, причинять боль каждому, до кого смогут дотянуться. Полностью искажённые, потерявшие себя. Что если его привяжут? Что если уже привязали? Когда он начнёт? Когда он посмеет поднять клинок против тех, кто дорог, успеют ли его остановить? Он нервно сглатывает горький ком, подступивший к горлу, лишь краем глаза заметив, как Каллен закрывает дверь за его спиной. Он послушно поддается, усаживаясь на стул. Слушает его, даже не зная, что именно надеется услышать, но всё же внимания.

- Не по себе… они клялись защищать других, от первого глотка и до последнего вздоха, они все поклялись, но сами же отнимали жизни, не врага- своих братьев, сестёр, отнимали, обрекая, обменивая на силу, которая даже не стала их…- шепчет, нервно постукивая пальцами по деревянной поверхности стола,- они сами звали их, вырывали из тени насильно, вынуждали оказываться там, куда Они не стремились. Они были другими, у них были другие цели, они несли хорошее, они помогали, не все, но брали без разбору, поводок слишком короткий, душит, тянет, выдирает из родной стихии, выдёргивает в чужой мир, вынуждает искажаться, менять свою суть, подстраиваясь, менять благодетель на порок… Они не хотели, не все, они не должны были становиться такими,- он тихо плачет, опустив голову как можно ниже, скрывая лицо за широкими полями шляпы,- их привязали, вынудили, заставили, а они ничего не смогли сделать, он был сильнее, он заставил их ненавидеть, заразил злостью, принудил отнимать жизни в его честь... Рвали, разрывали на куски, уничтожали тех, за кем ещё недавно с любопытством наблюдали из тени... А что если… что если…- он не может договорить, сбивается, замолкает, запуганный собственной мыслью, зажимает ладонью рот, не давая сказать. А Каллен всё повторяет, что сейчас ему ничего не грозит. Ему. Ничего. Не. Грозит.

- Ничего не грозит?- эхом отзывается, переспрашивая, не веря собственным ушам. Каллен беспокоится, думает, что ему страшно, потому что это Ему что-то грозит? Он резко вскакивает со стула и тут же бессильно плюхается обратно, опираясь локтями о стол, зарываясь пальцами в светлые пряди под шляпой,- не мне, дело не во мне. Это я угроза! Я… угроза…- шепчет под конец, касаясь холодными пальцами тёплого стакана.  – это я… что если привяжут меня? Что если Старший привяжет меня? Они не могли ничего сделать, и я не знаю смогу ли я, смогу ли оставаться собой, если привяжут, смогу ли остановиться и не навредить. Я не должен, я не хочу! Не хочу быть как они! Не хочу… не должен…

Коул не знает как успокоиться, сложно собраться с мыслями, сосредоточиться на чем-то одном. Скачут как прыткие букашки, не угнаться, сталкиваются друг с другом, отголоски чужих воспоминаний, боли, страданий, то ли чужих, то ли его собственных, всё вперемешку.
- Я чувствовал, что они ощущали… если меня привяжут, если прикажут убивать, я ничего не смогу сделать, вы были добры ко мне… Ты был добр ко мне, -он сильнее сжимает пальцами стакан, прикрывает глаза, шмыгая носом, невольно вдыхая запах чая,- я бы не смог простить себя после такого...

Коул молча смотрит перед собой, тщетно пытаясь обуздать тревожащую его панику. Эмоций много, слишком много, он и отвык от такого, от того как страх оседает на коже, ощущается в каждом вздохе, глотке, оседает на кончика языка противной горечью, хочется избавиться, отпустить, но он не знает как и это душит, сильнее стягивая на нём невидимые путы отчаянья. Там в Тени было и его надгробие, и он слишком хорошо помнит слово, красующееся на пыльной могильной плите. Он помнит, как в ужасе коснулся её, скользнул кончиками пальцев, оставляя на пыли след. Да, он боялся. Одно дело видеть это у других, приходить, чтобы помочь, вырывать его с корнем, оставляя лишь покой – совсем другое почувствовать на своей шкуре. Коул снова тонул, как когда-то давно в подземельях Белого шпиля, истаивал растворяясь в собственном ужасе и отчаянье. Он вцепился побелевшими пальцами в чашку и смотрел на неё так, словно она могла бы подсказать как действовать дальше. Сделал осторожный глоток, он не знал может ли, позволено ли ему, ведь он другой, но часть его всё думала, а что если другого шанса больше не будет. Что если это и правда конец? Каллен ведь обещал помочь. Сейчас он достанет меч и всё закончится, он больше никому, никогда не причинит вреда.

Коул моргает несколько раз, когда Каллен зовёт его и переводит озадаченный взгляд. Он говорит, что тот не один, и от этих слов снова тревожно сжимается сердце.

- Проблема именно в том, что я не один. Один я бы не навредил никому, а они вокруг, они доверяют, видят во мне больше чем просто эхо, они видят меня, МЕНЯ, даже зная, что я не тот Коул, которого больше нет, даже зная, что я другой, даже пугаясь меня порой, они всё ещё… принимают меня… Варрик, Солас, Инквизитор, даже Сэра, хотя и кричит обидные слова, она прикрывает, стрелы поют, закрывая от тех, кто хочет обидеть… - он нервно дёргает уголком рта,- Ты не позволишь демону осквернить себя, но ты веришь мне… и я не хочу… не хочу предать это доверие… -шепчет он и затихает.

И всё же слова Каллена достигают, вскрывают что-то крепко запертое. «Однажды едва не сошёл с ума… Бездна вокруг, и в ней лишь голоса, шепчут, искушают, клетка держит, не даёт сбежать…»

- Верить? – эхом отзывается Коул, обнимая себя за плечи, пробует это слово, испытывает его. Знает ли он его значение? Понимает ли? Вера горит неугасимым огнём в Кассандре, она даёт ей силы, вера Варрика другая, открещивается порой, говорит, что не верит, но она вибрирует, отзывается надеждой… Коул прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущением, к звукам вокруг, к воспоминаниям, цепляющимся за вещи, за Каллена, за него самого…

Убежище разрушено, вокруг лишь снега и беспроглядная тьма, которая до сих пор не поглотила их только благодаря кострам. Они все обречены, спаслись только чудом, жмутся друг к другу в отчаянных попытках найти хоть каплю тепла, но и та утекает сквозь пальцы. Он сам сидит, прижимая колени к груди, мороз кусает голые щиколотки, снег забивается под штаны, неудобно. Отчаянье вокруг, им пропитано всё: каждый человек, каждый кусок ткани, каждый ящик, который едва удалось унести из убежища. Оно повсюду, царит, пирует на обломках Инквизиции. И вдруг, среди гама раздаётся голос, высокий… красивый… разносится ветром, доносясь до самых дальних уголков лагеря.

Ночь темна, надежды нет
Но крепись: рассвет придет.
Пусть ночь длинна, пусть нет тропы,
Но неба высь напомнит нам:
Рассвет придет…

Один голос, второй, третий, присоединяющиеся к общему хору и что-то меняется, разгорается в груди, там где бьётся исстрадавшееся, измученное сердце, тлеет нерешительным огоньком, но становится всё сильнее, пылает с каждым новым словом. Надежда… Вера, в то, что это не конец, вера в то, что этот рассвет придёт…

Они верили в Инквизитора, верили друг в друга, верили так сильно, что хотелось плакать, и смеяться одновременно. Они готовы были идти до самого конца, куда-угодно, все вместе. Верили в своих друзей, верили в то, что никого не бросят позади…Они до сих пор идут, следуют, в места, откуда нет дороги обратно, в самое пекло, кто-то погибает, кто-то возвращается, храня эту веру и память о тех, кого больше нет.

- Ночь темна… надежды нет… - едва слышно прошептал Коул, - но крепись: придёт рассвет… Он всегда приходят, но тогда казалось, что больше не придёт… а потом что-то изменилось, они изменились… Я тоже смогу?

Отредактировано Cole (2019-04-26 20:35:15)

В Каллене всегда было что-то такое, что-то, что заставляло других верить ему, доверять. Коул видел, как совсем молодые юнцы, присоединялись к Инквизиции, как нерешительно брали в руки меч, даже не зная, как к нему подступиться. Они знали, что должны помочь, но не знали как, не знали получится ли, и тогда Он помогал им измениться. Дух лишь стоял в тени и наблюдал, как человеку было под силу куда больше, чем ему самому. Ему не нужно было стирать, ему не нужно было читать чужие мысли и страхи, он видел их, чувствовал и отзывался, показывал, направлял и они верили в себя, в него, друг в друга. Удивительный мир, в котором человек может заставить поверить другого был чем-то непостижимым для него. Коул всё гадал, как ему так легко вслепую удаётся найти правильные слова, как он знал? Но Каллен всегда знал. Всё, что было в прошлом, всё что с ним случилось, закалило, сделало крепче, твёрже дух, но не сердце.

Коул смотрела на него снизу-вверх грустно и изумлённо, постепенно осознавая, что он понимает. Читает его, как книгу, какой бы странной она не была. Смотрит, и видит, не то что хочет, но то, что тревожит, взгляд словно залезает под кожу, копошится, словно он точно также как сам Коул ухватывается за горящее, то что болит, терзает, и тянет. Для этого ему не нужна особая сила, он и есть сила, и понимание этого искренне изумляет духа. Каллен видит, откуда-то знает, и может именно поэтому каждое слово бьёт точно в цель. Парень чувствует, как слёзы наворачиваются на глаза, горький комок в горле, не проглотить, и страху не уйти так просто, он всегда будет бояться, но Каллен заставляет задуматься о том, чего он раньше не видел, что даже не рассматривал.

- Меня пугает, что они не ожидают этого. Доверились, позволили остаться, смотрят, но не видят больше угрозу. Потому что её нет или потому что она перестала бросаться в глаза? Я не знаю… - он шарит потерянным взглядом по комнате, по чашке с остывающем чаем, по листам на столе, цепляется взглядом то за одно, то за другое, размышляя, обдумывая чужие слова. Верит ли он в них? Верит ли он им? Снова смотрит на Каллена, долго, внимательно, выискивая ответы, которые так легко ускользают, но теперь, почти ухватился за них. Не жалеет, жалость не жжёт изнутри, беспокоится, заботится, тревожится не из-за него, а за него, и это ново. Он всегда сдерживает слово, старается, идёт к этому как может, как бы тяжело это не было. Тяжелы доспехи, но груз на сердце ещё тяжелее. Нож пронзает красные кристаллы, скрипит о ядовитые камни, даря облегчение. Спас от того, что приближалось, потому что не было другого выбора, потому что их было уже не спасти. Так почему же он не может сделать сейчас? Его ведь тоже уже не спасти! Он чувствует отчаянье в своих венах, оно как яд, отравляет каждую клетку его тело, заставляя бояться, дрожать, оно мучает его, сводит сума, точно как красный лириум сводил с ума тех храмовников, так почему же он всё не закончит?

«Потому что ещё можно спасти?»- звучит в голове робкая мысль, такая тихая, но осознание оказывается почти оглушающим,- «Потому что я не потерян?» - тот Коул был потерян, он умирал, и страдания заставляли его плакать, беззвучно хрипеть, царапая окровавленными пальцами каменный пол. Но сейчас всё иначе. Он не заперт, он не один, за спиной другие: смотрят, внимают, протягивают руку, не для того, чтобы проверить не игра ли воображения, не для того, чтоб причинить боль – чтобы помочь. «Это не конец? Поэтому ты настаиваешь? Можешь, но не хочешь, потому что ещё рано? Можно исправить, починить, склеить разбитое… Даже если разбитое это… я?»

- я верю в тебя,- вдруг понимает Коул, произносит это медленно, осторожно пробуя слова на вкус, пытаясь свыкнуться с новым ощущением, и вдруг спохватывается, смотрит на него неуверенно и смущённо, трёт рукой влажные глаза,- мы ведь друзья, Каллен? Если я оступлюсь будет плохо... но если ты не дашь мне оступиться...

Коул смотрит на Каллена долгим, внимательным взглядом, слушает его, слушает и то, что творится внутри, мысли, скачущие с одного на другое. Варрик говорил, что людям может не понравиться если лезть к ним в голову, но сейчас он как никогда ощущал, что ему нужно. Жизненно необходимо послушать, посмотреть, зацепиться за это ощущение, знакомое Каллену, но непривычное для него самого. Не забрать, но… познакомиться. Осознать её ценность, такую новую для духа сострадания, того, кто привык жить среди боли и чужих горестей и только осознаёт себя с новой стороны. Люди много говорят, часто искажают правду, смягчают, лгут во спасения, странная, не понятная для него ложь, но Каллен другой, он честен, Коул чувствует это каждый раз, разговаривая с ним. Слова и мысли не разнятся – дополняют друг друга, и он открыт, как книга, прошлое шепчет, сплетаясь с отголосками почти затихшей песни лириума, умиротворяет, убаюкивает, убеждает, что ещё не всё потеряно, что Каллен не позволит ему потеряться.

Все уходят. Рано или поздно, когда понимают, что-то что они видят может не совпадать с тем, что есть на самом деле. Сейчас все смотрят, ждут от него помощи, благодарят за неё, когда помнят, искренне, честно, и это всё ещё странно, ведь он не ждёт благодарности и каждый раз робко улыбается, прежде чем опустить взгляд вниз, скрываясь за полами огромной шляпой. Они привыкли к мальчику, который помогает… Что же станет с ними, если они увидят что-то другое? Что станет с их улыбками, стоит увидеть другую сторону? Тёмную, мрачную, того, кто забирает чьи-то жизни, того на чьих руках так много крови, что он никогда не сможет их отмыть. Даже сейчас она словно мерещится ему и Коул нервно трёт ладони о старые кожаные штаны, неосознанно, конечно.

Если они увидят… если поймут, что он может быть другим… Коул прикрывает глаза и хмурится, вспоминая лицо Риса, изумлённое и печальное, тот самый момент осознания, которых словно с размаху бьёт под дых, больнее, чем тысячи ударов старого искателя.
Невольно вздрагивает, когда Каллен вновь подаёт голос и открывает глаза, уставившись снизу-вверх на храмовника. Замирает, брови приподнимаются в искреннем изумлении и что-то тёплое и грустное разрастается в груди от этих слов, сжимает сердце так странно, радостно и невыносимо печально одновременно. Не возненавидит… что бы не произошло, он не возненавидит, он и правда друг. Его друг… Трёт глаза, чувствуя как вновь наворачиваются слёзы от того что слышит, от того что чувствует, слушая его, его мысли, считывая эмоции, которые словно заражают робкой надеждой, постепенно всё больше захватывающей его, прорастающей корнями в его сущности, закрепляясь, постепенно развеивая ту непроглядную тьму, что окружала его с самого Адаманта.

«Верю, что ты сможешь не бояться»,- мысленно повторяет чужие слова, до боли закусывая губу. В него верят, в него правда искренне верят, и они позаботятся. Он больше не тот потерянный, не знающий кто он и зачем существует, больше не тот, что бродит подземельями Белого Шпиля, каждый день всё больше чувствующий, что истаивает, исчезает, и отчаянно пытающийся задержаться. Ему больше не нужно убивать, чтоб почувствовать себя настоящим. Он больше не один. Они держатся крепко, своими сердцами, памятью и не отпускают, не потому что не могут, потому что сами этого не хотят.

«Я не один…»- каждое утро Варрик дружелюбно здоровается, рассказывает очередную байку, всё пытаясь достучаться до его чувства юмора.

«Они не забывают…»- Мариден приветливо машет в перерыве между песнями, и он едва не врезается в деревянную колону, засмотревшись на её добрую улыбку.

«Они помогут…» - Каллен глядящийся сейчас на него, находящийся с ним, разговаривающий, хотя и своих бед и тревог хватает, вечно много работы и дел по горло, на столе всё валяются не подписанные рапорты, но даже сейчас он находит время отодвинуть всё это в сторону и сидеть, разговаривать с напуганным духом. Без осторожности, без враждебности, как со своим… Возможно, потому что он теперь и правда стал своим. Облегчение накатывает волной и он шумно выдыхает, потирая глаза рукавом.

"Мне больше не нужно быть одному..."

- Тебе не нужен лириум, чтобы служить свету,- вдруг отзывается он, внимательно глядя на Каллена,- он не сделал из тебя того, кем ты стал. Ты сам сделал. Ты направляешь, ты заботишься, освещаешь путь тем, кто заплутал, больше чем ты думаешь,- он тихо хмыкает, почёсывая щеку кончиками пальцев, постепенно перестающими дрожать,- ты находишь тех, кто потерялся… и ты нашёл меня.