Пистолет глухо щелкает, словно выключатель в тех комнатах старых районов, куда не дотянулась модернизированная рука Сивиллы, и в голове тоже разом светлеет. Он дергается, а рука, сжимающая рукоять, дрожит, но проклинать себя за трусость не получается: тело хочет жить, телу все равно, кто его хозяин, оно боится умирать.
Теперь, когда адреналин и решительность проходят, смываются словно волной, к горлу подступает тошнота, мешающаяся с привкусом табака, а мышцы слабеют, словно он пробежал несколько километров без остановки. Сердце стучит неровно и громко, не в силах поверить, что все обошлось и еще можно качать кровь. Легкие могут дышать. Его мозги не разбрызганы по заросшему мхом камню, а кровь не впитывается в стены и землю.
Он еще жив.
Какова была вероятность и почему она сработала?
Обвинить бы во всем Макишиму, подумать, возможно ли, что Шинья уже мертв и на самом деле его тело лежит, а это снова обман зрения, как с сигаретной пачкой? Едва ли такое возможно, конечно, нет, власть макишимы не настолько безгранична, а с его разумом погибнет и он - этого Когами и добивался, в конце концов.
Однако вот он, Макишима Шого, прямо перед ним, и хищные желтые глаза неотступно следуют за каждым его движением. Макишима выглядит живым. Разочарованным.
Когами не видел его лица, когда убивал, но что-то подсказывает ему, что даже тогда Макишима не чувствовал себя побежденным. Потому что знал? Предсказывал? Но это невозможно, это абсурдно, как и вера в то, что его собственное воображение может оказаться частью настоящего Макишимы.
Рука с пистолетом безвольно повисает вдоль тела, а он сам закрывает глаза, чтобы не видеть. Толку от размышлений, толку от всего, если он проиграл самую важную битву и раскрылся перед тем, кого считал врагом. Врагом, который выбрал его сам, следил и преследовал, в то время как Шинья думал, что это он - охотник; врагом, который все время был неподалеку, чьи методы были отвратительны, но чьи идеи, порой, вызывали отклик.
Это хуже всего - осознавать свою беспомощность перед ним, психопатом, социопатом, человеком, лишенного цвета, номера и каких-либо понятий о морали, со своими представлениями о добре и зле, простирающимися далеко за понимание обычного человека. Макишима Шого видел мир однобоко и извращенно, как и все они, и его ли вина, что его сторона оказалась в меньшинстве?
Он не единственный случай. Он даже не один из десяти.
Когами чувствует ужас от того, что оправдывает его, и потому ли, что понимает, или потому, что Макишима захватывает его сознание? Он знает о подобных случаях, Макишима сам говорит об этом вслух, он выглядит потерянным и - опять - разочарованным, Макишима опускает руки, потому что это он сам или потому что так Шинья его представляет?
И вот сейчас он предлагает ему смерть. Избавление сразу от двоих. То, что он пытался сделать всего пару минут назад, теперь кажется далеким и снова - в несколько раз - страшнее. Он знает, что Макишима прав - осечки больше не будет. Судьба, Бог или кто дергает за ниточки в этой странной игре не даст ему второго шанса; он снова стоит на распутье, хотя больше всего в жизни хотел бы идти по ровном прямой дороге в полной уверенности в том, куда идет. Ему снова надо решать, как однажды он решил, что добьется справедливости в отношении Сасаямы, как однажды нажал на курок, потому что знал, что это правильно. Он не с системой боролся, он отстаивал свое право и право умершего. Сражался за личное, но не общее.
Он не революционер, но все вокруг - Макишима, эти люди, глядящие на него с надеждой, готовые отдать жизнь по его приказу, верящие в него, - видят его иначе.
- Я никогда не боялся твоей смерти, - говорит он, открывая глаза. Устало опирается на стену дома ладонью и снова садится на плетенный стул - ноги все еще чуть подрагивают, словно готовы надломиться в любой момент. Они еще не верят, что тоже живы. - И уж тем более не просил, чтобы ты появился в моей жизни снова. Разве не ты хотел быть свободным? Разве не ты говорил, что готов принять смерть от моей руки? Я начинаю думать, что это действительно был твой план, и ты рассчитывал, что...
Оживешь снова - но во мне. В других людях. Не это ли настоящее бессмертие - когда ты живешь идеей в сердцах и головах других, даже когда мертв? Когда твое дело способно существовать без тебя. Да. Это оно. Ты этого добился.
- Ты, они - вы видите во мне мессию, орудие, человека, за которым пойдут остальные, который выведет к чему-то... они и сами не знают, к чему. Понятие "свободы" для них так же абстрактно, как и для тебя, Макишима. Ты думал о том, что люди будут делать со свободой дальше? Как будут жить без Сивиллы? Они привыкли во всем полагаться на нее и ее защиту, и пока не появился ты, подкармливающий таких же психов, как и сам, ничего не происходило. Все могло бы работать и дальше - да, система не идеальна, но на то она и система. В мире не существует идеально справедливых судов.
Ужасно хочется курить, но сигарет больше нет, за ними нужно идти в деревню - и хотя это недалеко, жаления появляться там нет совершенно. Он все еще не может забыть лицо Клауда, которого чуть не застрелил - и ведь сунулся к нему в такой неподходящий момент, зачем только? Зачем это все?
За что он сражается, если и так понятно, что вручи Сивилла власть кому-то более дальновидному и умному, чем тот полковник, как все уже было бы предрешено. Как долго будет продолжаться эта война на оттягивание неизбежного?
Понимает ли это Макишима? Поэтому так торопится?
Зачем?
- Я никогда не спрашивал тебя, зачем ты это делаешь, - Шинья усмехается. Смотрит куда-то перед собой, в далекие темные кроны деревьев, среди которых мелькают огни - деревня не спит, она всегда на страже, война не закончилась. - А даже если ты рассказывал, мне было все равно. Ты был психом-одиночкой, который находил таких же и управлял ими для своих целей. Зачем? Зачем пытаться доказать несовершенство системы, которая дает минимальный сбой? Зачем бороться?
