«Они дошли. Не все, но многие. Потерянные, понурые, полные печалей, цепляются за надежду, что есть мочи и теперь это проще. Верят в него. Это всё, что у них есть…»

Огромная шляпа закрывает обзор, но это не важно, ему не нужно смотреть, чтобы видеть то, что внутри, достаточно слышать отголоски их боли. Им сейчас не помочь, слишком рано, клубок слишком туг, но попытается позже. Коул знает, что нужно ещё подождать, теперь у них есть на это время.

За людьми интересно наблюдать со стены, так лучше видно, удобней. Они спешат, строят и днём и ночью, стараясь как можно быстрее разобрать старые завалы. Гном ворчит, не одобряет спешку, надёжность для него важней, камень должен быть крепок, чтобы выдержать всё, что ему уготовано. Целительница едва стоит на ногах, но держится, умелые пальцы ловко орудуют иглой, зашивают, чинят. Все стараются помочь, приложить руку, стать частью общего дела. Они переносят вещи, раскладывают, помогают ослабевшим. Внутри ещё таится тоска, грусть больно стискивает сердце, скорбь звенит горькой песней внутри, но надежда постепенно начинает заглушать её. Теперь у них есть место, где можно начать сначала и двигаться дальше.

Крепость защитит. Старые стены пропитаны магией, она течёт в них, как река, плещется, оберегает. Крепость шепчет старые песни, шепчет истории о тех, кто здесь был когда-то давно, она рада старому другу, рада, что больше не пустует, теперь ей есть, кого защищать. Коул почти нежно касается выступа, на котором сидит. Камень едва ощутимо вибрирует, откликается, приветствует. Здесь ему нравится куда больше, чем в цитадели храмовников, это место другое, не пропитанное скверной, чистое хоть и пережило столько горестей. Свежий воздух приятен, не кусается, как там, за стенами, хорошо и спокойно.

Вечереет, небо усеивают звёзды, далёкие, некоторых уже нет, но всё ещё сияют на небосклоне. Факелы потрескивают, отбрасывая причудливые тени. Люди набиваются в таверну, громко смеются, болтают - всего лишь передышка прежде, чем продолжить работу. Из-за закрытой двери доносится звон кружек и мелодичное пение Мариден, улыбка невольно касается его губ. Её песни исцеляют израненные души, отвлекают от тягостей. Коул поднимается на ноги и легко соскальзывает вниз, на землю. Трава щекочет голые лодыжки. Он обходит девушку, прибивающую к стене объявление, и спускается вниз по лестнице. Мимо проносится рыжая кошка, недовольно зашипев на него. Охотится, ищет добычу. Она ещё не знает, как кухарка обрадуется, увидев её, думала, что погибла там, на развалинах Убежища.

Спускается ниже, уже хочет подойти и заглянуть за спину человека с пушистыми плечами. От него веет печалью и усталостью, звучит тихо, не так как раньше и Коул хочет подойти ближе, но другая песня отвлекает его. Знакомая, но это отнюдь не радует, он слышал её у храмовников, неправильных, искажённых внутри, тех, которых изменили красные кристаллы. Из-за двери веет болью и отчаяньем, они страдают и кричат внутри, не в силах избежать приближающегося конца.

Коул подходит ближе, когда дверь открывается, и из маленького помещения выходят целители. Уставшие, измученные, изнурённые, руки опускаются, потому что они знают, что ничего не исправить, но продолжают пытаться. Коул проскальзывает внутрь до того, как дверь успевает закрыться у них за спиной. В помещении мрачно, на столе горит свеча, пламя пляшет, отбрасывая тень. Он изучает взглядом троих храмовников, и внутри всё стискивает от бесконечной тоски. Густой воздух пропитан отчаяньем и печалью, страхом перед неизбежным. Отчаявшиеся, осунувшиеся, выбившиеся из сил. Они борются, сопротивляясь злому шёпоту, стараясь не поддаваться кристаллам терзающим тело, но это не остановить – уже прорастают, горят, разрывая кожу, стремясь прорваться через плоть и кровь, осквернить, то чистое, что ещё осталось. Мысли путаются, становится всё сложнее сосредоточиться, пальцы дрожат, когда девушка пытается сделать пометки на листе бумаги. «Нас уже не спасти, оно всё ближе, ещё немного и я потеряю себя. Ещё бы немного продержаться, не хочу стать, как они…» - не надеется, лишь оттягивает неизбежное.

Мужчина стонет, стискивая зубы, дрожь всё сильнее бьёт измученное тело, хочется забраться ногтями под кожу и повыдёргивать кровавые кристаллы один за другим. Не видны, но кажется, что они уже там, рвутся, перекатываются под кожей. На столе лежит миска с водой и тряпкой, Коул берёт осторожно, выкручивает и кладёт на горящий лоб, понимая, что это не поможет – принесёт лишь секундное облегчение. «Нам уже не помочь…» Они пылают, сгорают заживо, страдают, и страданиям нет конца, с каждым мигом всё хуже, осквернённая кровь прожигает жилы, по которым течёт. Конец всё ближе и вместе с тем, так невыносимо далёк.  Одинокие и потерянные, все отказались от них, забыли, открестились, все кроме человека за дверью и они изо всех сил стараются исполнить его последнюю просьбу. Чтобы помочь другим.

- Кто ты? – хриплый голос доносится из самого угла и Коул переводит на мужчину грустный взгляд. Он видит, но не пугается, покрасневшие глаза смотрят устало, ему нечего терять, уже и так всё потеряно. «Скорей бы всё закончилось. Только бы не стать таким...» Проворные пальцы легко находят кинжал. Рукоять знакомо оттягивает руку. Он чувствует, что нужен им, их боль зовёт, умоляя о том, чтобы всё прекратилось, и он может сделать это - подарить желанный покой, отпустить их, унять страдания. Он здесь ради них. Храмовница вскрикивает, когда замечает его, её рука цепляет железную кружку и та падает на пол, расплескивая остатки воды, катится ему под ноги. Он лишь переступает и приближается к орлесианцу в углу, крепче стискивая кинжал:
- Я здесь, чтобы помочь,- едва слышно отвечает, краем глаза замечая, как замирает храмовница, подбирается вся, пытаясь сосредоточить на нём взгляд.

Отредактировано Cole (2019-01-21 16:06:55)

«Мы здесь,»- тихо шепчет древняя песнь, скребётся под рёбрами, рвётся на поверхность, но они борются так отчаянно, цепляясь за самим себя из последних сил, сражаются со мраком внутри, стараясь остаться собой, остаться настоящими, истаивают на глазах, но не сдаются. Он понимает, знает, как это истаивать в тенях, что такое быть потерянным и отвергнутым, одиноким, бродя во тьме,  чувствует их страх, он пропитывает с ног до головы. Горечь и скорбь. За себя, за друг друга, за всех братьев, которые так и остались там, умирать, за всех кого не спасли. Они не страшатся смерти- боятся того, что внутри, того, что случится если они сдадутся хоть на миг.

Кожа горит, полыхает адским пламенем, каждый вдох отзывается болью, засело в груди, мешает дышать, душит, истязает, стискивая грудную клетку невидимыми тисками. «Сколько ещё продержусь? Не могу больше, хватит, пожалуйста, хватит… Нет, молчи, им и так тяжело, молчи, терпи, ещё немного. Он придёт, он обещал…» Мужчина стискивает зубы так сильно, что прокусывает губу, кровь течет по подбородку, но он даже не замечает. Слишком много боли, сметает, сжигает, сжирает заживо. «Мы ждали…»

- Не слушай это, не нужно,- тихий голос, как шелест листвы в тишине, едва заметный, успокаивающий. Скоро всё закончится, этот кошмар прекратится, он поможет. Кинжал уже занесён, остаётся лишь коснуться и отдать последнюю милость, спасти от ужасной судьбы, но дверь резко распахивается, заставляя его вздрогнуть и оглянуться. Тот самый мужчина, чья песня затихла, Коул даже сказать ничего не успевает, а он уже кидается вперёд, выбивает из рук кинжал, отталкивая.

- Нет! – отскакивает в сторону, едва не сшибая тумбочку. Мужчина сильнее, чем Коул, но тот проворнее, наверное, не знает точно, воины слишком разные, схожие и вместе с тем слишком отличающиеся. Тяжелые доспехи, тяжелые воспоминания, но разные судьбы. Одни причиняют боль, другие готовы её унять, защищают ценой своей жизни, как Евангелина.

Гул нарастает, шёпот становится всё громче, песня оглушает на долю секунды, вынуждая накрыть ладонями уши. «Мы проснёмся!»
Храмовник кидается, пытаясь разодрать чужое горло. Кинжал, валявшийся на полу, отлетает к стене, но едва ли кто-то замечает в суматохе. Двое жмутся к стене, с ужасом наблюдая, что происходит с товарищем. Страх сковывает, мешая сдвинуться с места, сердце грохочет в груди. Сорвавшийся храмовник рычит, как раненный зверь. Кристаллы лезут наружу, царапаются, раздирают кожу. Он больше не он, но всё ещё там, заперт внутри, чувствуя, как сознание тает, кричит там, в глубине, так громко, пронзительно, ему больно, он пылает, но с губ срывается лишь рычание, тело больше не его, лишь оболочка для захватившего его зла. Во рту привкус крови, кажется он захлёбывается её, но сделать ничего не может. Кровавые кристаллы всюду, сковывают сердце, всё больше и больше, вот-вот и не выдержит и… нож вспарывает кожу, кровь заливает пол, всё прекращается. Коул судорожно вздыхает, глядя, как красный храмовник оседает на пол, устало прикрывает глаза и в последний раз выдыхает. Он, наконец, свободен, спасся. Кровь растекается всё больше, пачкает старый камень, её жгучий запах жжёт ноздри, тяжело дышать. 

Он беззвучно подбирается к стене, подбирает оружие, внимательно следя за остальными. Их песня тише, но мотив становится громче с каждым мигом, не долго продержатся, но это уже не важно. «Он пришёл…» - храмовница смотрит с надеждой, не видит Коула, но видит его, верит в него, в последнего, кто не отвернулся. Церковь отринула, но он на их стороне, пускай и не заслужили. «Сдержите обещание, мы сдержали своё…». Она смотрит, как второму храмовнику перерезают горло, как кровь орошает начищенный доспех. Слёзы просятся, но не текут, глаза сухие, моргать больно, жжётся, режется, кристаллы добираются и туда, красными нитями оплетая глаза. Всё мутнеет, мрачнеет, исчезает, ей страшно и больно, просит одними губами. Руки, что ещё недавно держали меч подводят, дрожат так сильно, что приходится сжать пальцы в кулак. Знает, что следующая, ждёт, надеется, что он успеет.

На неё грустно смотреть, вся его сущность жаждет прекратить её страдания, но она ждёт этого от другого, того, кому доверяет. Он поверил в них, она будет верить в него до конца, ждать, надеясь, что скоро всё закончится. В горле саднит, слова отзываются болью, только и хватает, что шевелить губя, безмолвно прося.

Коул бесшумно подходит, останавливаясь позади мужчины. «Каллена»,- поправляет себя, вылавливая имя из воспоминаний.
- Шёпот всё громче, подкрадывается, пронизывает, опутывает с ног до головы, она ждёт тебя, но… я могу сделать это сам, я могу помочь,- тихо шепчет, сжимая рукоять кинжала. Даёт выбор, ведь Каллен обещал, несдержанные обещания ранят обоих, мучают, оставляют ещё больше сожалений, у него их и так полно, он насквозь пронизан ими, они шепчут чужими голосами, скребутся сомнениями, смущают, сбивают с толку. Ему не нужно ещё одно. Или нужно? Коул не знает. Знает, что сердце Каллена не черствое, дарует смерть не для того, чтобы убить- чтобы спасти.

– Нужно решить, времени мало, осквернённая кровь поёт, закипает. Ей не страшно умереть, страшно обратиться… - перевод взгляд на девушку, вглядывается во мраке в её уставшее лицо, глаза всё мутнее, красные нити медленно ползут по лицу, искажая, изменяя, но она всё также держится, выжидая, из последних сил. Сожаления жгут изнутри, лица мелькают перед глазами. Их братья и сёстры с мечом на доспехах, полные надежд, жаждущие защитить мир, спасти. "Нужно было убедить, но не смогла... Сбежала только с двумя"- Ты не могла их спасти, ты сделала, что могла, прости себя,- просит и её взгляд только сейчас цепляется за него. Изумление проскальзывает на лице, уже успела забыть, что видела. Но это не важно, только она имеет значение. - Всё хорошо... Сейчас.

Отредактировано Cole (2019-01-22 01:00:43)

Голос Каллена звучит чётко, повелительно, приказывает, ожидая подчинения. Кинжал послушно исчезает из руки, возвращается в ножны, на привычное место. Не боится, знает, что мальчик в шляпе не вписывается в общую картину, чуждый, чужой, но сейчас умирающая храмовница куда важнее, чем разобраться во всём этом. Всё правильно, так и должно быть. Коул тихо стоит за спиной, сливаясь с тенями во мраке, чувствуя, что он здесь лишний. Его помощь больше не требуется, решение принято, обещание исполнится, как и её последняя воля. Она тоже это чувствует, усталое сердце бьётся быстрее, отдаваясь мерным стуком в ушах. Надеется, что несмотря ни на что Создатель отпустит её грехи, примет её, позволит сидеть у его трона.

Люди так часто молятся Создателю, что Коул задаётся вопросом, слышит ли он их, знает ли про все обращённые молитвы, так преданы, чисты, чистосердечны в своей мольбе те, кто свято верит. Вспоминается Евангелина нежно касающаяся обложки старой книги. Она до сих пор у него, спрятана, скрыта в надёжном месте, может когда-нибудь найдёт её и незаметно подложит…

Затаив дыхание, он наблюдает за этим объятием, болезненным, печальным и желанным. Кинжал пронзает сердце, быстро, точно, дарует облегчение. Кровь заливает постель, не видит, но чувствует, как запах густеет, песня кровавого лириума становится тише, всё ещё гудит, но ослабевает, оставшись без пищи. Шёпот злится, звучит резче, быстрее, слова повторяются снова и снова, по кругу, не разорвать. Пылает бессильным гневом, сегодня он не получил желаемого, добыча отнята и он поёт, стараясь искусить кого-то другого.

Каллен снова замечает его и Коул невольно вздрагивает, слыша собственное имя. Запомнил, задержал в воспоминаниях, не отпускает, крепко держит, не давая ускользнуть. Приятно и пугающе одновременно. Опускает взгляд, скрываясь за полями огромной шляпы, невольно ожидая реакции. Каждый раз другая. Кто-то пугается, кто-то настораживается, хватается за оружие, а он… заботится? Беспокоится, что это Они могли представлять опасность, а не наоборот? Непривычно, последний раз о нём беспокоились ещё там, в Белом Шпиле, целую вечность назад.

Удивлённо смотрит, собираясь ответить, но дверь распахивается и рушит момент. Коул вздрагивает, исчезая в тенях, скрываясь от чужих глаз, безмолвно наблюдая со стороны. Солдату не нужно его видеть, так лучше, спокойней. Для них, для него. Так молод и напуган, что не справился с задачей, могло быть хуже, они могли обезумить, вырваться, напасть. Рвали бы и метали, как те , в Убежище, теперь он это понимает и кровь стынет в жилах от ужаса. Всё обошлось, там командующий и теперь страшно больше за себя, мысли мечутся, мелькают в страхе наказания. Гауптвахта. Коул не представляет, что это такое, но слово ему не нравится, непривычное слуху, режется. Что-то важное. В этот раз парень справится.

Коул выскальзывает на улицу вслед за Калленом. Здесь свежее, злой шёпот остаётся за спиной, как и запахи страха, боли и крови. Куда лучше. Возле конюшни ржёт лошадь, спугивая стайку птиц, устроившихся на ветках. Ему нравятся птицы, их пение, звук крыльев, разрезающих воздух. Во мраке их почти не видно, но всё равно зачаровано смотрит, как мелькают черные тени, пока Каллен раздаёт указания. Знает, что делать, помнит как нужно. Знание жжётся болезненными воспоминаниями, их так много, толкаются в голове, ранят, бередят старые раны. Каллен поднимается ко входу в главный зал крепости, и дух следует за ним, стараясь не потерять из виду пушистые плечи.

«Интересно, как он так сделал? А я могу отрастить? Они мягкие? Кажутся мягкими…»

Любопытство так и манит потрогать, соблазн велик, почти тянется рукой, как рабочие преграждают путь, приходится отскочить, увернувшись от огромной балки. Ещё разбирают завалы. Ругаются друг с другом, едки слова то и дело звучат в адрес друг друга, но не имеют это в виду. Не ранит, наоборот становится легче. Коул не понимает, почему так.

Он следует дальше за Калленом, рассматривая крепость по пути. Надежная, полная надежд. Многое пострадало от времени, но они разгребут, починят и снова всё станет, как в былые времена. Гном знает, что делает, одобрительно похлопывает ладонью по старым камням, улыбается, думая, что никто не видит. «Выстоит ещё много веков, подлатаем.»

- Ты прав,- шепчет, проходя мимо дальше, в сад. Его ещё не разобрали, так много обломков, старых камней. Когда-то здесь было красиво, цветы шепчут о былых временах и внутри становится теплей, спокойней. «Часовня»,- мысль, бьющаяся в чужой голове и это подстёгивает любопытство, Коул не представляет, что это такое. Там должны быть часы, как же иначе. Но в саду часов нет, как и в маленьком помещении, куда заходит мужчина. Огромная статуя покрыта толстым слоем пыли. Когда-то к ней часто приходили, но уже очень долго стоит в тишине, ждёт в печальном безмолвии. На полу валяются старые огарки свечей, в спешки затушенные кем-то давным давно. Коул подходит ближе и устраивается на перевернутой лавке, продолжая наблюдать.

- Почему это часовня? – наконец, не выдерживает и всё же нарушает тишину, но стушевавшись, тише добавляет,- Ты беспокоился за меня… - сидит, обняв колени руками, внимательно изучает взглядом.

Отредактировано Cole (2019-01-22 13:16:52)

За Калленом интересно наблюдать: становится на колени перед статуей, обращает к ней свои молитвы. Старые слова, сильные, печальные. Они звучат по всему миру, во всяком случае так он слышал, так говорила Евангелина о песни света, если это она. Коул не уверен, но храмовники в крепости тоже молились, шептали, просили в тишине, надеясь на лучшее. Просили, чтоб всё наладилось, чтобы они исполнили свой священный долг, чтобы их снова признали. Надеялись, что новые бутылочки помогут, даруют силу, старшие говорили, что они помогут, не важно, что цвет другой, как кровь, но от них лишь песня поменялась, стала злой, жестокой, жёсткой, унесла всё, что оставалось у них от них самих. Надежды не оправдались, их не спасло, Старший отнял всё, что было, заставил их тела петь, кровь закипать в жилах, заставил их делать зло. Коул шёл за храмовниками, чтоб они остановили его, если понадобится, если придётся, если он станет злом, но вышло наоборот.

Каллен замечает его и оборачивается, Коул вздрагивает от резкого движения, ухватываясь пальцами за лавку. Несколько раз моргает, осознавая, что он хочет. Перевернуть? Лавке всё равно как лежать, ему тоже всё равно как сидеть, дерево есть дерево, старое, но прочное, многое повидало, но ещё держится, прямо как люди в крепости. А для него, кажется, это имеет значение. Коул кивает и соскальзывает на пол, помогает перевернуть… Помогает… Больше мельтешит, понимая, что тяжело, а Каллен легко справляется. Видимо, тот кто носит тяжёлые доспехи не боится тяжестей? Он столько тяжелого носит внутри, держит в себя, изредка позволяя ему подниматься на поверхность и причинять боль, не позволяет себе забыть. Коул надеется, что однажды он разорвёт этот клубок, когда поймёт, как.

Снова забирается на лавку, в уголок, подозрительно поглядывая на мужчину. Отвык от компании, странно снова разговаривать с кем-то, а не просто шептать, не ожидая ответов, понимая, что всё равно забудут. Каллен не забывает. Не хочет забывать или он хочет, чтоб его забывали? Коул пока что не понял и это немного тревожит.

- О-о-о,- отзывается на объяснение, что такое часовня. Это кажется всё объясняет, но слово всё ещё странное, как и время. Он не считает часы, лишь начало дня и его конец. Солнце восстаёт, лаская мир своим светом, а потом скрывается за горизонтом, и так каждый день. Мир постоянен, но люди в нём нет. Постоянно меняются.

«Его ужасает мысль, что я мог быть среди них? Почему? Он ведь меня не знает…»- он задумчиво смотрит на мужчину, пока тот отчитывает его усталым голосом. Выдохся, вымотался, выбился из сил, но держится, как опора. Опора для тех, кто надеется, для Инквизиции, для тех кому нужна помощь. Ему не всё равно, важна безопасность даже для такого как Коул, вечно потерянного и вечно забытого. Имя всё время пытается ускользнуть от него, но Каллен упрямо возвращает его на место, заставляет вспоминать и от этого невольно щемит в груди, грустно и благодарно.

- Я бежал не от них, - отвечает, задумчиво переводя взгляд на свою руку. Пальцы легко касаются дерева, скребут засохшую грязь, очищая волокна,- я бежал к вам,- это ведь важно, разница есть. Можно было затаится в тени и они бы даже не заметили, прошли бы мимо, проигнорировав, но вдалеке играла музыка, смеялись люди, множество жизней оказавшихся под угрозой, Он хотел забрать и их тоже, – Ветер кусается, снег забивается под одежду, нужно бежать, армия позади, а деревня так далеко. Старший гонит их всех, заставляет кристаллы внутри петь громче, торопит, терзает, не оставляет выбора. Внутри страх и ненависть, так много, что топит, бездонный колодец из злобы и злости, нет конца и края, он заражает их этой злобой,- запинается, поджимая губы. Воспоминания накатывают волной и медленно отступают, позволяя вдохнуть полной грудью. У Каллена столько вопросов, и кажется их станет лишь ещё больше, путает, сбивает с толку, но может если по чуть-чуть это поможет.

- Без оружия я не смог бы помочь,- это кажется ему очевидным, но всё равно озвучивает,- кожа слишком плотна, тверда, кристаллы бугрятся под кожей, невидимые, но твердеющие. Я бы не смог иначе, но нужно было. – пожимает плечами, отводя взгляд, стыдно, что слишком поздно пришёл, позволил им так долго мучиться, нужно было раньше. – Они не хотели меня убивать - песня заставила их злиться. Я бы успел… Им было больно, теперь уже нет, но тогда очень, они терпели, но кричали внутри, я не мог не слушать, нужно было остановить это, чтобы они освободились, не стали такими же. Я… я хотел помочь,- хмурится, подтягивая колени к груди, вновь обнимает их. Рис злился, когда Коул убивал магов. Думал, что помогает, но на самом деле нет, это было неправильно, Рис объяснил, неужели и теперь тоже неправильно? Но их ведь было уже не спасти, выбора только два: мучение или смерть. Он тоже будет злиться? Косится из-под шляпы, опасаясь смотреть на лицо.

- И я не пищу,- это тоже важно. Мыши пищат, копошась в соломе, или убегая от кошки, юркие хвосты видны, то там, то тут. В Скайхолде их много, а теперь им есть, чем поживиться. Воруют пшеницу на кухне, кухарка злится, сетует, печалиться, вспоминая любимую кошку… Может сегодня она её снова найдёт и будет рада, а если нет, то утром Коул сам её принесёт, оставит у её постели. Если кошка позволит… Он им не нравится, шипят, выпускают когти, пытаясь отмахнуться, даже если прячется в тени, всё равно от хитрых глаз нигде не скрыться.

Отредактировано Cole (2019-01-23 00:01:54)

Часовня без часов, да и без службы в час- но место уютное, словно само помещение навевает спокойствие, умиротворение. Спёртый воздух и толстый слой пыли не смогли этого забрать. Статуя во мраке кажется ещё больше, чем на самом деле. Величественная, дарующая надежду.

Когда-то перед ней так часто преклоняли колени, люди стояли и молились, прося о спасении, повторяли слова на столь разных языках. Это они её принесли, до этого здесь были другие, они верили в других, во многих, покрывающих лица рисунками, подчиняя, покровительствуя. «У инквизитора тоже есть такой, гордится им, словно это что-то важное, а Соласу наоборот не нравится. Такие похожие и такие разные. Почему он не скажет ему?».

Издали всё ещё доносится мерный стук молотка. Кто-то всё же забрался повыше и продолжил, не могут остановиться руки чешутся что-то делать, дело ради дела, чтобы быть полезными. А он полезен?

- Других боялись, они делали больно, когда злились, а ты нет,- тихо-тихо прошептал, ловя отголоски чужих воспоминаний. Почувствовав взгляд Каллена, он опустил голову ниже, так что шляпа коснулась колен, скрывая лицо. Почему он смотрит так внимательно? Злится или запоминает? Злости нет, но столько сомнений, тревог, одолевают, колышутся внутри, как волны, не давая решить. Каллен вновь нарушает тишину, объясняет медленно, словно пытаясь достучаться, вразумить. «По приказу?». Ему не нравится, как это звучит, неправильное слово, обязующее, ограничивающие долгом, каждый раз разным, но порой жестоким.

- Храмовники в белой башне действовали по приказу,- чуть громче отозвался он, - уничтожали, загоняли в угол, преследовали, предавали мечу… В старой цитадели их заставляли пить по приказу, питьё обжигало, звенело внутри, оно было неправильным, не таким как в старых бутылочках, но приказ… Почему из-за приказа всегда кому-то больно? – если так, то зачем приказывать? В памяти всплывают умершие храмовники, боялись, что их прогонят, или не станут слушать, спешили, просили. «А вдруг не примут? А вдруг сразу убьют? Знакомое лицо, мелькает надежда. Рыцарь-командор… спасибо…» Пишут даже если больно, нужно держаться, обещали, ещё немного, ещё чуть-чуть, вдруг это поможет братьям и сёстрам, он ведь просил.

Понимание приходит внезапно, и он озадачено выглядывает из-под шляпы, выравнивается, поражённо уставившись на Каллена. Теперь всё обретает смысл, не полностью, проясняется лишь чуть-чуть. Они ждали смерти, но не ждали его, хотели его помощи, но не могли принять, звали и не звали одновременно. «Он сдержит обещания, он придёт…» Он ведь правда пришёл. Но теперь ему самому больно. Отбирать жизнь и скорбеть по этой жизни, спасать от мук, но чувствовать вину.

- Они просят, потому что доверяют, знают, что не подведёшь. Обещание само скрывается с губ, обязует, не даёт отступиться. Но тогда больно тебе… Я хотел бы помочь, но ты держишь слишком сильно, запрещаешь себе забыть, почему?

Рука дёргается к мечу, едва заметное, даже не движение, лишь колебание, но этого достаточно чтоб он заметил, насторожился, внимательно поглядывая на чужие руки. Меч большой, орошённый кровью, освящённый силой, он вибрирует, оказываясь в руках, он готов подчиняться, но рука так и не касается. Заставляет себя сцепить их в замок и Коул немного расслабляется. Ему не понятно, почему он должен держаться подальше, если слышит. Кто-то не слышит, кто-то не знает, что слышит, но им тоже стоит избегать его, а Коул слышит намного больше. Слышит, как вибрирует старый камень, как шепчут цветы в саду, как старые картины рассказывают свои истории, как поёт Бьянка, каждый раз, когда Варрик берёт её в руки. Один звук из многих, всего лишь звук, пока он ему не подастся.  Старший хочет, чтоб поддались все. Коул невольно ёжится, обнимая себя руками.

- Мне кажется, я не интересен ему, он знает, что я слышу, но не слушаю, не так как другие, - пожимает плечами. Свет пробивается через фрески на окнах, танцуя на стенах причудливыми тенями.

– Каллен? – осторожно позвал, пробуя чужое имя,- А только храмовники могут попросить… помочь им?
Коул внимательно посмотрел на мужчину, прямо, не скрываясь. Шум за тишиной, обманчивый покой, чтоб успокоить тех, кто тревожится, верный и надёжный. Тени прошлого шепчут, терзают виной, но сердце бьётся, не черствеет, долг меняется, песня прерывается, зовёт, но не контролирует, тревожит, но не подчиняет, не сейчас. – Если я стану злым, если начну вредить, вместо того, чтобы помогать… я бы тоже хотел, чтобы мне помогли.

«Не хочу стать, как те, в Адаманте. Убивать, чтобы убить, мучить, чтоб слышать крики, изводить, изматывать, сводить с ума, пока не сломаются, а сломленных легче подчинить.»

Он вскакивает на ноги и подходит к двери, приоткрывает её, чтоб пустить в часовню прохладный ночной воздух. Вдохнуть приятно, в саду никого, лунный свет искрится в луже у фонтана, ветер легко колышет листву, приятно и спокойно. Скайхолд – восхитительное место, вдохновляющее, волнующее воображение, оно исцеляет старые раны призрачной надеждой. Коул долго бродил по крепости, норовя заглянуть в каждый угол. Столько мест, одно интересней другого. Секреты, повсюду секреты, почти также много как у рыжей сестры в голове. У неё больше. Забралась на верхушку башни, чтобы всё видеть, и чтоб не видели, как тоскует.

- А ты уже выбрал, где будешь жить?

Отредактировано Cole (2019-01-24 00:49:33)

Логика людей кажется странной. Придумывают столько слов, чтобы переложить вину с одного на другого, но всё равно ею мучаются, не работает. Женщина отдаёт приказ, жёстко, бескомпромиссно, они выполняют, улицы заливает кровью, боль от того, что делают больно, сомнения и сожаления, скорбь по тем, кого больше некому оплакивать. Оправдание «мы просто выполняли приказ» не работает, вина оседает, липнет как грязь к доспехам, опутывает тонкими нитями, стягивает, душит. Разве это мелочи? Она не взяла ответственность, а он берёт, держится за неё, взваливая груз за грузом на свои плечи, говоря другим, что это его ответственность. Как он ещё не сгибается под всем этим? Невидимый, но такой тяжёлый.

Каллен одобряет помощь и где-то внутри теплеет, отзывается на чужие слова. Хорошо, что понимает, принимает это, хоть и отчитывает, опасается, осторожничает. Он знает, как незаметна бывает черта, как легко её перейти, но не позволит, это хорошо, правильно, как должно быть. Он слышал про таких, как Коул, понимает, но не спешит избавиться, уничтожить. Раньше может быть, но теперь нет, изменился. Даже соглашается помочь, если придётся, и Коул облегченно выдыхает, едва заметно уголок губ дёргается в лёгкой улыбке. Если что-то случится, Каллен остановит, он никому не навредит, не станет таким, как другие. Храмовники верили ему до последнего вздоха, солдаты Инквизиции вверяют свою жизнь, не сомневаясь, зная, что позаботится, присмотрит, направит, он тоже готов поверить.

- Хорошо,-  соглашается Коул, оглядываясь на него,- я постараюсь не приближаться.- Кажется Каллену это важно, правда беспокоится, непривычно, но не будет трогать, ему и самому не нравится этот камень, опасный, тревожный, дышащий ненавистью и питающий ненависть в других. Это из-за него Старший такой или камень такой из-за Старшего?

Ворон приземляется у фонтанчика, склоняется, пьёт, задирая чёрную голову. Большой, суровый. Всё время кажется, что Её вороны следят. На каждом шагу, появляются и исчезают, любопытно склоняют чёрные головы. Они видят? Она их понимает? От этого становится как-то не по себе.

Кажется, Каллена удивляет вопрос. Странно, ему казалось, что люди желают найти свой уголок, где-то где будет уютно и спокойно. Кухарка на кухне у очага, жжётся, но знакомо, хотя и тоскливо без старого повара.  Сэра в укромном уголке, там, где обзор хороший, уютно, безопасно, ближе к людям, простым - не знатным. В чужих воспоминаниях мелькает башня, но Каллен почему-то гонит их. Казармы, потому что он один из них.

- Они не осудят, если будешь не с ними. Ты с ними даже если не рядом, они помнят уроки: меч крепче, щит выше, снова и снова, лязг металла. Тренировки выматывают, мозоли кровоточат, от усталости валятся с ног. Сцепить зубы, и продолжать… это спасло им тогда жизнь, теперь они смогут спасти кого-то ещё,- он смотрел, как солдаты тренируются в перерывах между работой, всегда готовятся, а когда отдыхают – помогают. Раньше порой ленились, им казалось, он слишком усердствует, теперь иначе.  Может Каллен и его мог бы научить? Кинжал в руке лежит легко, но также легко ускользает из рук. Он ёжится, вспоминая, как Лорд-искатель Ламберт наносил удары один за другим, точно, больно, бил, заставляя выбиваться из сил, так что кровь заливала глаза, и было не спрятаться, не скрыться в тенях, Литания не давала… Тогда Рис всё узнал.

Коул настораживается, когда Каллен подходит ближе. Опасливо косится, изучая взглядом, невольно отстраняясь поближе к двери. Чужая компания непривычна, но мужчина не делает ничего плохого. Не хватается за меч, не пытается схватить, просто смотрит и разговаривает, как с другими, настоящими. Это успокаивает, нервозность немного отпускает, хотя пальцы продолжают нервно теребить рукав. Ответный вопрос немного озадачивает, сбивает с толку. Наблюдал за другими, но не задумывался о себе, а теперь задумался. Если он тоже здесь… Каллен считает его частью Инквизиции, значит он правда её часть? Он может выбрать место?

- Где-нибудь, где на меня не наткнутся случайно,- задумчиво кивает сам себе,- вряд ли увидят, но если вдруг… Так будет лучше. В таверне есть пустой этаж, там слышно песни. Мариден поёт и лютня отвечает, ей нравится.  Там здорово... – переминается с ноги на ногу, склоняет голову на бок, отчего огромная шляпа, едва не сползает с головы, придерживает, возвращает на место,- Но ты другой. Шум отвлекает, сбивает с мысли, когда читаешь бумаги, они тебя то печалят, то настораживают, а из-за шума приходится начинать сначала, - он наблюдал в пути, во дворе, в уголке, пока Каллен не видел. Бумаг так много, и кажется становится лишь больше. Любопытно, порой хотелось подкрасться и заглянуть через плечо. - В башне тихо, а через крышу видно звёзды. Удивительно, правда? Тепло, но видно их. Сияют ярко, мерцают, мигают, словно кружатся в вышине. Оттуда они ещё ближе. А со стен всё видно, даже маленькие точки вдалеке,- мир восхитителен, неповторим, очаровывает его каждый день, заставляя восхищаться, тем, что других не восхищает, как они могут не замечать?

- Из Кинлоха тоже так далеко было видно? Старая леди говорила, что она была там, но я тогда не знал, что могу подглянуть. - воспоминания снова накатывают мягкой волной, эти не страшные, не ранят,- Серебристые волосы рассыпаются на плечи, снова собирает, стягивает, скрепляет... Столько металла в голове, как только не больно? Ста… - прерывается, вспоминая, как она хмурит брови и в очередной раз повторяет, что её не так зовут,- Винн…

Отредактировано Cole (2019-01-24 19:05:06)

Чужой смех вызывает удивление, он косится с любопытством. Непривычный звук, приятный, забавный, но очень непривычный. Там, где он бродил столько времени как-то не до смеха была, а тут хоть сдержанно, но кажется искренне, во всяком случае ему так казалось. «Я что-то не то сказал?» - недоумевает, не понимая, что именно забавляет Каллена. Таверна ему правда не походит. Да и куда бы он влез там? Сидеть наверху, наверное, было бы неудобно, а столики почти всегда заняты рабочими и компанией Железного Быка. Шумные такие, внутри и снаружи, яркие, привлекающие внимание. Всё время говорят «Рога вверх!», но рога есть только у Железного Быка, он не понимает, но наблюдать интересно. У всех по два имени, одно забытое, второе подаренное, берегут, хранят его как нечто ценное, отзываются.

Лицо Каллена странно меняется, серьёзный рот улыбается, усмехается, больше не кажется таким сосредоточенным и это разряжает недавнее напряжение. Коул немного расслабляется, переставая коситься каждый раз, стоит Каллену шевельнуться. Ворон взлетает, громко каркая, мощные крылья шумно разрезают воздух, полетит к рыжей сестре, делиться своими историями? Тянутся к ней, доверяют, ждут её песен, тоскуют по ним, как тоскует она по утраченному. Коул провожает птицу взглядом, пока та не скрывается в ночи.
Голос Каллена вновь привлекает внимание. Помнит её, старается удерживать память, контролировать, не пускать слишком далеко. «Я вижу не только то, что ты думаешь сейчас, но то что болит, незаживающие раны, что не дают покоя, как бы много времени не прошло... »,- но так и не произносит вслух, отвлекаясь на чужие слова.

Моргает пару раз, обдумывая их. Много ли тех, кого зовут Винн? Он знал только одну. Она не казалась госпожой, он думал, что "госпожой" называют только знатных дам, но она не казалась знатной, но была очень сильной, выпускала молнии, раскаты грома сотрясали всё вокруг, оглушали. Молния металась от одного чудища к другому, парализовала, уничтожала. Её колдовство казалось танцем, а не всего лишь заклинаниями. Не такая, как затюканные, запуганные маги Белого Шпиля, бесстрашная, необузданная энергия в хрупком теле женщины. Хорошо, что она не пыталась убить его, пришлось бы туго.

- Она не представлялась так… Но ей не нравилось, когда я называл её старой, а каменной женщине называть себя древнейшей разрешала, - хмыкнул он, всё ещё не понимая в чём разница. Древнейшая же ещё старее, но тогда она не злилась, только отвечала в ответ. Жаль, тогда он ещё не знал, что может, может быть иначе подглядел бы, узнал, что у той на уме. – Я видел Мор её глазами, в отголосках её кошмара, и Архидемона кружащего над городом. Такой огромный и злой, я думал он нас убьёт… Но мы спаслись. Сначала я шёл за ними из белой башни до старой крепости, а обратно ехал с ними. На лошади,- лошади ему понравились. Добрые животные, не пытались его укусить. Верхом было быстрее и куда теплее, хотя и не очень удобно. Тёрло, но терпимо. Рис подкармливал их своим яблоком, пока никто не видел, а Адриан всё время сторонилась, боялась их. Хотя она куда страшнее.

Винн… Седовласая женщина с суровым нравом и странной добротой в глазах. И огромным множеством шпилек, которые выбирала каждый раз из длинных волосы и засовывала по новой, а он никак не мог понять зачем, но не решался спросить. Она пугала своей строгостью, но всё же казалось надёжной, словно знала всё на свете. Хитрая, бодрая, хоть и немолодая. Не похожа на других стариков, как те, что он встречал по дороге. Те казались дряхлыми, уставшими от жизни, скрипучими снаружи и внутри, они жаловались и тускнели на фоне остальных, а в ней жизнь била ключом. Знал ли он её? Совсем чуть-чуть, но и этого хватило, чтобы понять, какая она. Он грустил, что ничем не смог помочь. Был слишком разбит и растерян. Потерян и потерял всё, что было. Та ночь всё никак не даёт покоя, печалит, бередит старые раны, оттягивает края, делая ещё больнее. Отпускает чужую боль, но своя никуда не девается, томится внутри, отзывается тоской на память о прошлом.

- Она умерла в белой башне, спасая мою подругу,- тихо ответил Коул, опуская взгляд,- Лорд-Искатель убил её, но она поправилась, благодаря Винн,- Страшно было вспоминать, как воин в тяжёлых доспехах пронзает её тело чёрным мечом и кровь заливает металл, течёт изо рта, пачкая светлую кожу. Беззвучно осела в воду и затихла. Он стоял в тени, скрытый от глаз, не решаясь снова показываться Рису и горевал вместе с ним, о той, что отличалась от других. Винн всё исправила.

– Свет искрился, тёплый, полный надежд, освещал, разгоняя мрак туннеля, перетекал из тела в тело, наполняя, передавая жизнь. Она нашла ответ, который искала и улыбалась,- голос стал совсем тихим, лишь шёпот, нарушающий ночную тишину,- а потом уснула навсегда.  А Евангелина очнулась…- шумно выдохнул и поёжился, обнимая себя за плечи. Словно на какой-то миг вернулся туда, во мрак, в старый туннель под такой же старой башней и снова смотрел, на то что было. Читать отголоски чужих воспоминаний и вспоминать самому – не одно и то же. Своё всегда страшнее, оно не отпускает, всегда рядом, за спиной, преследует, как бы далеко не убежал. Однажды он перестал убегать, и тогда позаботился о том, чтобы Лорд-Искатель больше никому никогда не навредил.

- Он был напуганным и злым, хотел крови и смерти, сам отравлял свой разум, желая подчинить или уничтожить. Я думал все искатели такие, но ошибся. 

У куста прошмыгнула любопытная мышь. Маленькая, но юркая, шкурка блеснула в лунном свете всего миг. Голодная, принюхивается в поисках еды. Коул запустил руку в карман штанов и выудил оттуда кусочек сыра. Маленький совсем, одолженный на кухне, мелочь, не заметят, а ей хватит. Кинул на дорожку и затаил дыхание, наблюдая.

Отредактировано Cole (2019-01-25 00:08:33)

Коул понимает, что рад, что пошёл за ним. Даже сам не догадывался, как скучал по возможности поговорить с кем-то, не так чтоб всего лишь один вопрос: «кто ты?», а полноценно, как когда-то давно со старым другом из белой башни. Скучает, тоска скребётся, но страх сильнее, не даёт отыскать, поговорить, лучше ему забыть. Так должно быть лучше. Он ведь уже, наверное, забыл, и Евангелина тоже. Ускользнёт из памяти словно ничего и не было, никто и не вспомнит и от этого как-то… грустно.

Отголоски воспоминаний мелькают в голове, не его, чужих, всё ещё подхватывает неосознанно порой, зовут и он отзывается раньше, чем понимает, что делает, всегда хочется заглянуть, посмотреть, что было. Каменная женщина с венком на голове. Интересно ей нравилось? Венок красивый, он бы тоже хотел научиться плести, но цветы распадаются, и рвать их жаль, они ведь приветственно колышутся, разве можно? "Розали скучает, и он тоже скучает, но не пишет, сдерживается, не давая перу пройтись по бумаге. Слишком многое изменилось, уже не тот, другой. Защищает и защищается."

Коул озадачено смотрит, пытаясь понять, что имеет в виду Каллен. Не имеет ни малейшего представления, что такое Андорал и где его предел. Слышал, что они ушли туда, Лорд-Искатель тоже говорил о нём, хотел послать туда храмовников, чтоб уничтожить их всех, исправить свою ошибку. Не успел. Хорошо. Зато успел Коул, как раз вовремя, чтоб не дать ему навредить.

- Не после,- негромко возражает, не уверен, что это вообще было восстание. Восстают против чего-то, но они не восстали, они защищались, пытаясь спасти. Сплетали узоры вокруг себя, отгораживаясь от тех, кто хочет навредить, боялись, страх пронизывал всю темницу, в которой их заточили. – Маги собирались уходить, те, кому удалось выжить. Мы были в туннелях под белой башней…- замолкает и поправляется, прикрепляя название к месту,- под Белым Шпилем. Я не пошёл с ними, Рис понял, кто я и…- не договаривает, слова заканчиваются, путаются. Не решился пойти? Побоялся? Решил, что так будет лучше? Да, так нужно было. Он больше не смотрел, как раньше, он понимал, видел другое, не мальчишку в беде, знал, что Коул не настоящий, он тоже теперь знал.

Каллену знакомо её имя и Коул кивает в ответ. О ней многие храмовники слышали. Кто-то считает предательницей, кто-то образцом, она мелькает в чужой памяти, но как имя, не человек, совсем близко, но неуловимая, как история о которой все слышали, но не видели своими глазами. Евангелина хорошая, внутри кипит желание, следовать долгу, но не тому, что от приказов, тому, что она считает верным, правильным. Не знает наверняка, тогда он не умел, заглядывать, но она так сильно отличалась, хотела не вредить- защищать, даже его, забытого во тьме, считая это своим долгом. Защищать чего бы это не стоило, даже если придётся отдать свою жизнь. Коул надеялся, что больше не придётся.

- Она добрая, не хотела меня забывать, написала записку и перечитывала её снова и снова, когда думала, что я не вижу, чтоб не ускользнул. Заботилась,- вспомнилось, как болтали с ней возле изгороди. Такая сильная, тащила мешки и хватало сил беспокоиться, почему он не с остальными. – Вы с ней похожи. Ты тоже добрый, даже после всего, что было. Не очерствел, хорошо,- сам себе кивает, переминаясь с ноги на ногу.

Леди Кассандра и правда другая, твёрдая снаружи, крепкая, словно готова снести всё на своём пути, но внутри не такая. Сначала пугала, но больше нет. Читает украдкой, когда никто не видит, стесняется, но так поглощена. Вера горит в ней, пылает, но это пламя не жалит, словно согревает изнутри, воодушевляет, позволяет воспрянуть. Тоскует, как и рыжая сестра. Была разбита, но теперь лучше.

- Старый значок сначала пугает, напоминает о том, другом, но она иная. Искатели должны искать, он не искал, выписывал приговор, обвинял, приговаривал к смерти не мучаясь совестью, а она ищет. Каллен, а истину можно найти? Как узнать, что это она? – не понимает, смотрит с интересом, гадая знает ли он. В мире слишком много непонятного, одни и те же вещи, события, люди видят по-разному и порой сложно даже представить, что из этого правда. Одними движет страх, другими вера. Непросто, наверное, искателям искать истину там, где всё путается, сбивается в один комок. Поэтому Кассандра порой грустит, думая об искателях?

Мышь довольно грызёт угощение, желудок уже не будет так сильно урчать, нравится. Пока не заметит их, не станет пугаться. В крепости стало шумно, отпугивает, но любопытство сильнее, и они выглядывают из своих нор, норовя ухватить что-нибудь, попробовать на вкус, не зная, что можно, а что нельзя. Голос спугнул и она удирает, прихватив с собой угощение. Юркая, быстрая, но теперь не голодная, хорошо. Каллен спрашивает про кошек и Коул невольно трёт поцарапанную руку. Хотел погладить- кошка не одобрила,  обозлилась, что подкрался. Но если не подкрасться, как догнать? 

- Могут, но я им не нравлюсь, тихо подхожу, а они пугаются оборачиваясь и шипя. Острые когти опасны, как кинжалы, но маленькие, раздирают быстро, легко,- шумно выдохнул, поникнув,- но если есть мята, они добрее. А вот остальные... - Коул задумчиво смотрит туда, где ещё недавно скрылась мышь. - Не знаю,- честно отвечает,- я не прятался от них, не пробовал. А кошки видят даже когда прячусь, от них не скроешься – другие, словно чувствуют, что где-то неподалёку, ухватываются цепким взглядом и крепко держат, не ускользнуть. - а кажутся мягкими такими, почти как пушистые плечи Каллена. Коул снова косится на мех, не даёт покоя, притягивает взгляд. Любопытство сильнее опасений, потянулся рукой, слегка зарылся пальцами в мех, пробуя на ощупь. Давно хотелось, но первый раз Каллен так близко стоит, а не стремительно уходит куда-то,- Пурфессор тебя пугал? Девушка с чёрными волосами его совсем не боялась, как только в руки взяла… Огромный, пушистый, свирепый, но в её руках словно мирня чёрная туча… Она ему нравилась… тебе тоже?

Отредактировано Cole (2019-01-26 14:07:53)

Всё никак не привыкнет. Как не желай, но одним способом любую боль не утолишь, каждый раз приходится искать, смотреть, проскальзывать в отголоски чужих воспоминаний, там где болит, или там где скрыт ответ, как унять боль. Но в нём тепло и печаль так тесно переплетены, одно место соединяет и то и другое, сцепляет, сплетает в один колючий комок, не давая проскользнуть в одно, не задев другое. Каллен выстраивает невидимые стены, отгораживая его от прошлого, отгораживая от него сам. Запереть дверь, защёлкнуть замок, замуровать и не выпускать, но одно напоминание и стены рушатся, огромные осколки рассыпаются, заполняя голову множеством образов. Колючих, болезненных, тревожных. Думал нашёл что-то хорошее, а оно утащило в омут событий, жутких, страшных, оставивших незаживающий след.

Мерцающая магическая стена звенит, потрескивает, гудит, отгораживая как последняя граница, а они копошатся по ту сторону. Нашёптывают то, что скрывается внутри, знают куда смотреть, как бить, искушают, дразнят, выводят из себя. За мукой мука, не нужно касаться, чтобы истязать, слова терзают сильнее, незримыми ножами режут плоть, оставляют раны ещё глубже. Чужая боль накрывает волной, тяжёлой, стремительной, заставляет захлебнуться, так что перехватывает дыхание. Страх сжимает горло, сдавливает, впиваясь незримыми пальцами, не хватает сил вдохнуть. Коул невольно и сам касается горла, словно пытаясь убрать душащую руку, не отпускает, прокашливается, прежде чем снова удаётся глотнуть воздуха. Как только он удерживает всё в себе, как это исправить? Как схватить нужную нить и разорвать, чтобы полегчало? Мысли суетливо мечутся в голове. Каллен выглядит скверно, старый камень крошится под сильными пальцами, каменная крошка сыплется на пол.

«Я ошибся, не так, не должно было так»,- мечется, нервно мельтеша, не понимая с какой стороны подойти, как помочь, как остановить, то что ненароком задел. Не думал, что могло быть так, всё ещё приспосабливается, получается не всегда, но обычно достаточно стереть, начать по новой, но сейчас слишком много стирать, только полностью себя, но тогда… 

Каллен говорит, что всё в порядке, и Коул с огромным сомнением косится на него. Ему совсем не кажется, что всё в порядке. Скорее наоборот. Страх мечется внутри, тревожит, трётся, застревает комом в горле, беспокоит. Опасается таких как он, Коул. Дух понимает, есть немало причин их опасаться, понимает, почему люди так реагируют на него. Не понятен, не вписывается, пугает, лучше не помнить, тогда не будет это тревожить. И всё же это печалит. Говорит одно, в мыслях мечется другое, так старается убедить самого себя или правда в это верит? Стыд соседствует с болью, едкий, прилипчивый, неправильный.

Коул тихо подходит ближе и вновь садится на скамейку, привычным движением, подтягивает колени к груди, так спокойней, теплее. Столько времени прошло с тех пор как он ютился в холодных подземельях башни, а привычка всё равно осталось. Сбиваться, сжиматься, сидеть тихо, лишь изредка покачиваясь.

- Я не хотел, чтоб так вышло,- тихо отвечает, выдыхая. Поник, шляпа снова сползла, закрывая лицо, промахнулся со словами, нужно бы стереть, поправить, попробовать ещё раз, но почему-то колеблется. Каллену нехорошо, он чувствует это, мелкая дрожь пробивает его собственное тело, но он старается не обращать внимание. Не настоящая, отголосок, как и мороз на коже.

-Воспоминания вперемешку, и злые, и добрые, одни делают счастливым, другие слишком ранят. Если я ухвачусь за нужное, всколыхну, вытяну на поверхность, то смогу забрать боль, заставить её отпустить тебя. Как вскрыть нарыв, очистить, исцелить то место, что болит и жжётся. Не для того, чтобы сделать больно, чтобы заставить боль уйти,- обычно не поясняет тем кому помогает, но сейчас ему кажется что должен. То, что было сделало его сильнее, ошибки прошлого нависают болезненной тенью, но не дают допускать новые. Он изменился, звучит иначе, действует иначе,-Но знаешь..,- запинается, думая, перебирая мысли в голове, подбирая слова, что могли бы отразить то что внутри, слов всегда мало, не хватает, чтоб объяснить, так чтоб поняли. Нервно выдыхает и продолжает тихо, но уверенно,- Ты больше не тот, что был в башне. Не жаждешь смерти, защищаешь, спасаешь, оберегаешь тех, кто подчиняются и тех, кто рядом. Прошлое крадётся по пятам, норовит напомнить о себе, разбередить раны, но ты больше не тот. Больше не на коленях, выстоял, держишься, сильнее, чем кажешься. Оно тебя не достанет, ты спасся,- говорит то, во что верит, что ощущает. Хоть тело ломает, оно не слабо, борется. - Если хочешь я сотру то, что болит, станет легче… Ты бы хотел этого?

Мысли про кота забавляют его, заставляют сдавленно хихикнуть. Рыцарь-командор кажется огромным, особенно в своих доспехах, неужели даже металл не защитил бы от зверюги?
- Тебе больше мабари нравятся, - переключается быстро, привычно,- это потому что ты из Ферелдена?  Я тоже из Ферелдена…- запинается, напоминая себе, то что всё ещё порой ускользает,- Нет, не я, тот, другой Коул.

Каллен не винит его, даже несмотря на то что это  его, Коула промах. Он отчасти ожидал гнева, раздражения, злости за то что потревожил то, что ютилось по ту сторону, но не ощущает это. Это удивляет. Люди скоры искать виноватых, так легче, проще найти того, кто виновен или того, кого можно винить и тогда дурные чувства отпускают, но только не в его случае. Ему не нужно кого-то винить, чтоб справиться. Он справится.

Чуть поправляет шляпу, чтоб было лучше видно, опасения потихоньку отступают, позволяя ему вновь поглядывать на Каллена, не прикрываясь широкими полями. Однажды он нашёл её, забытую, потерянную, такую же, как он сам. Ненужную никому. Лежала на старой бочке, промокая под сильным дождём. Он бродил уже долго, намок, одежда успела пропитаться дождевой водой и прилипнуть к телу  как вторая кожа, противно, неприятно, мокро, волосы липли к щекам, с них стекали холодные капли, просачиваясь за шиворот. Тогда он забрал её. И шляпа защищала. От дождя, от холодного ветра, от бездумного взгляда людей, которые стояли прямо перед ним, но не видели его. Помогала, как он помогает другим.

Паук лениво спускается по паутинке в дверном проёме, останавливается напротив лунного лика, лёгкий порыв воздуха раскачивает едва заметную нить и тот замирает, настороженно перебирая лапками. Здесь много пауков, прячутся по углам крепости, плетут узоры, паутина крепка, хоть и тонкая. Нужно найти что-то для них. Кажется, он где-то видел сливы, могли бы помочь.

Ужас всё копошится где-то рядом, то восстаёт, то вновь притихает, постепенно отпуская. Словно сеть, крепкая, накрывшая со всех сторон, но потихоньку поддаётся, рвётся, прорехи становятся всё шире. Однажды она больше не сможет сдерживать, он разорвёт её. Когда-то стены ему больше не понадобятся, оно всегда там будет, рядом, под рёбрами, но больше не будет иметь былую власть.

Коул смотрит внимательно, не сводя с мужчины взгляда. Хочется понять, ему нужно понять, тогда бы он понял и что пошло не так. Но слова лишь сбивают с толку поначалу. Как можно слишком глубоко копать? Когда именно становится слишком? Там нет указателей, есть лишь боль, одна притуплённая, тлеет, догорая, другая всё также пылает, сколько времени не прошло бы. Жаль, что нельзя унять это сейчас, стереть, чтоб отпустило прямо в тут, сразу, но Каллен не хочет забывать. «Я знаю, что ошибся, убивая магов, не освобождал, хотя хотел. Больше не делаю так. Может ему тоже нужно помнить, чтобы больше так не делать.»

- Хорошо,- кивает, давая понять, что не станет забирать. Металл закаляется в огне, становится сильнее, обретает форму. Он не такой, мягче внутри, но всё же закалился в прошлом, понял, то что раньше не понимал, стал видеть дальше.
Хоннлит отдаёт теплом, солнечными днями и детским смехом, от него веет уютом, почти забытым, но таким родным.  Запоздало осознаёт что снова слегка улыбается. Странное чувство, губы кривятся, но им хорошо, непривычно.

- Вы делали венки для неё, думаю ей нравилось. Сёстры скучают по тебе,- отголоски цепляются к нему, не такие чёткие, как его собственные, как рябь на воде. То становятся сильнее, то стихают.

Коул задумчиво постукивает пальцами по коленям. Тяжело ли ему вспоминать? Тяжело, но он обещал помнить, обещал вспоминать, потому что больше некому.

- Его забыли в подземельях башни,- едва слышно ответил Коул,- он плакал, жался, умирал, чувствуя, как голод когтями разрывает нутро. Всегда один, всегда во тьме. Царапал ногтями пол от боли и бессилия. Кричал, всё время кричал, то вслух, то внутри, но никто не слышал. Кроме меня.

«Уставший, измотанный, израненный и бесконечно одинокий. Лежит на холодном полу без движения, крысы копошатся рядом, желая укусить, голодные, как и он сам.  Заплаканные, смертельно уставшие глаза смотрят перед собой, голос сорван, вой и крики превратились в усталые хрипы, больно царапают иссушенное горло. Сжавшийся в комок, бессильно взывающий к смерти, чтоб скорее его забрала, освободила. Лишь бы всё прекратилось. Болью отдаётся каждый кусочек тела, глухо ноют сломанные кости. Бестелесная рука легко касается его израненных ладоней, боясь потревожить, сделать ещё больнее, осторожно берёт, едва ощутимо сжимая искусанные пальцы.  Хочет помочь, но не знает как, бессилен, растерян, раздавлен чужой болью. Слезы текут по щекам, обретающим форму, дрожь мелко бьёт новое тело, пока он всё крепче сжимает чужую руку, умоляя лишь об одном «пожалуйста, живи». Горе первой потери разрывает его изнутри, пронзает насквозь причиняя незнакомую, ужасную боль. Он покачивается, прижимая к груди, остывающую руку и тихо плачет, сжимаясь в комок.»
Вспоминать больно, внутри всё сжимается от тоски, но нужно, чтоб не забыть. Его потряхивает, снова мерещится давний пронзающий холод Ямы, писк изголодавшихся крыс в темноте. Но он уже не там, - напоминает себе,- больше не там.

- Я так хотел, чтоб он жил, что сам не заметил, как стал им. Не в нём, но таким же, только без магии, как он хотел. Храмовники вспомнили про него слишком поздно, избавились от всего, что о нём напоминало: от тела, от записей… Но я помню, всегда буду.

Дух косится на Каллена, долго, задумчиво смотрит, прежде чем прошептать:
- А ты устал,- с ним хорошо сидеть, уютно и спокойно, даже несмотря на дрожь то и дело отголосками отзывающуюся в нём самом. А вдруг он забудет и больше не поговорят? Проснётся утром и решит, что всё это лишь сон…

Отредактировано Cole (2019-01-28 13:55:00)

Вспоминать прошлое тяжело, словно раскалённый нож вонзается под рёбра, медленно проворачивается, бередя и без того болезненную рану. Образы мелькают перед глазами, всё ещё не забытые, держится за них, что есть мочи, не позволяя им ускользнуть. Цепляется, как за нечто очень важное, самое важное, что у него есть.

Для храмовников белой башни Коул лишь никчёмный маг, забытый в подземельях, но для него он первый, кого дух увидел своими новыми глазами, первый к кому прикоснулся и кому не смог помочь. Он- тоска и печаль, тот, чьим отражением он стал. Важно помнить, ведь больше некому. Ведь пока он помнит, пока ходит по миру таким, каким был он, порой, на какое-то мгновенье и правда кажется, что Коулу удалось спастись, что он не погиб во тьме, что продолжает жить, пусть так, как одинокий отголосок среди толпы.

Коул чувствует, как щиплет глаза и трёт их рукавом рубахи. К горлу подступает горький комок, никак не проглатывается, мешает. Второй раз в жизни он рассказывает эту историю. В первый раз – лорду-искателю, прежде чем попросить посмотреть в глаза, прежде чем оборвать его жизнь. Тогда лишь напоминание о том, кого забыли, чтоб он узнал напоследок про ещё одну погубленную жизнь, чтоб запомнил, чтоб эта мысль билась в его голове. Должен был знать, что Коул существовал, что он был настоящим.

Сейчас всё иначе, изменилось, стало другим. Не нужно ничего доказывать, объяснять, заставлять запомнить. Сейчас он скорбит, скребутся эмоции сменяя друг друга, путаясь, сбивая с толку. Слёзы подступают, но он их упрямо душит, поджав губы. Вдохнуть тяжело, выдохнуть не легче. Шмыгает носом, прикрыв глаза.

Чужая рука легко ложится на плечо, мягко, осторожно. Так и не скажешь, в ней столько силы, что, держа меч может кого-то ранить. Он чувствует тепло, идущее от ладони, лёгкое, лучистое, слегка покалывающее. Странный жест, не очень понятный духу и всё же с плеч словно скатывается лавина, отпускает, позволяя наконец, сделать вдох. Одобрение, ободрение, понимание. Он надеялся, что Каллен поймёт, и кажется тот правда понимает. Тело ломает, но сердце не сломлено, согревает, отзывается на чужую тоску, даже если грустит такой как он. Коул резко подаётся вперед, когда Каллен встаёт со скамьи, порывисто, так что огромная шляпа слетает с макушки на скамейку, и обнимает, утыкаясь в мягкий мех. Как когда-то давно обнимал Риса, на полу грязной хижины в Тени. Доверяя, хотя и опасаясь реакции, никогда не знает, как может быть. Недолго, почти сразу отпускает, бормоча что-то себе под нос и снова приземляясь на скамейку и натягивает шляпу на голову. Становится немного легче, потихоньку отпускает.

- По-разному,- кивает в ответ на вопрос. Иногда устаёт, выматывается, выбивается из сил, но всегда нужно продолжать дальше, делать, всё что он может, ведь столько ждут, надеются, просят о помощи где-то внутри себя. – Расскажу, если захочешь,- «если не забудешь меня»- добавляет уже про себя. Эта мысль тревожной птицей бьётся в голове. "Если не забудешь... не забудешь ведь?" Учится контролировать, управлять кому забыть, кому запомнить, но давних страх всё равно время от времени просыпается, напоминает о себе, тревожит. Что если все забудут? Что если больше никто не сможет вспомнить? Да, это не важно если он сможет помогать, не важно, если будет утолять чью-то боль. Не обязательно, чтоб помнили и всё же…

«Рис… Евангелина… Каллен,»- мысленно повторяет имена. Не хочется, чтоб они забывали, хочется запомниться, задержаться, побыть ещё немного настоящим для них, не просто тенью, проскользнувшей мимо. Но он качает головой, не позволяя себе об этом думать.

- Тебе нужно отдохнуть, пока затихли, но скоро снова начнут стучать, строить, соединять множество частей в единое целое. Нужно успеть,- он осматривает часовню напоследок и направляется к двери. Ещё есть дела. Нужно найти деревянную уточку, где-то в крепости ведь может быть? Крепость полна скрытых мест, может если хорошо попросит, она сама подскажет, где искать. – Каллен,- окликает, оглядываясь,- я думаю тебе понравится башня. Она будет рада защищать от плохих снов. Сломанное можно починить, главное, что не сломалось окончательно, то что внутри сбереглось.

«Люди похожи на башни. Кого-то ненастья разрушают до основания, кого-то могут потрепать, с потерями, но выстоят, а потом соберутся вновь, станут крепче, надежней чем раньше.»

Отредактировано Cole (2019-01-29 03:10:08)