Эльфка стоит к нему спиной, и Лютик не видит ее лица. Не видит, как она внимательно всматривается в темноту, как настороженно хмурит тонкие брови, вслушиваясь в звуки засыпающего леса; видит лишь, как она медленно поворачивает к нему голову и щурит свои прекрасные глаза, словно пытаясь запомнить его. По крайней мере, Лютику так кажется. Или хочется, чтобы так оказалось на самом деле.
Он улыбается Малене и запевает последний куплет, вкладывая в строки весь свой восторг от окружающей его природы, красоты бурлящей воды и женщины, стоящей от него так удивительно близко и так невозможно далеко. Пальцы ловко и нежно ласкают струны, словно любимую женщину, с любовью и трепетом сотворяют мелодию. И в эту минуту не существует никого, кроме них: кроме барда и эльфки, водопада и дикого леса… И разве так отчаянно не шепчет одинокая мысль, потревоженной птицей, бьющуюся где-то на задворках сознания? Разве не странно, разве не глупо выбраться из защищенного города под покров ночи туда, где никто не услышит крики? Где никто не сможет найти? Но дурман в голове все еще теплится, не исчезает, продолжает опьянять. Заставляет окончательно потерять бдительность.
И Лютик бдительность теряет, не замечает ни сгущающихся теней, ни тихого, едва слышного шелеста листьев, словно кто-то осторожно пробирается сквозь заросли. И когда последний куплет застывает на губах, Лютик прикрывает глаза и замирает, наслаждаясь наступившей тишиной.
— Прекрасно, dh’oine, как всегда прекрасно, — улыбается Малена и делает шаг назад.
А затем...
А затем всё действительно происходит быстро, слишком-слишком быстро.
Лютик едва успевает моргнуть, повернуть голову на резкий звук, раздавшийся позади него, и выдохнуть, встретившись взглядом с чужим. Холодным. Неприятным. Липким страхом отдающим в загривке. Лютик сглатывает, моргает и тихо охает, когда чьи-то руки резко хватают его за запястья, сжимают их с силой, словно намеренно стараясь причинить боль. Выдыхает и не менее резко втягивает носом воздух, зажмуривает глаза, пытаясь унять судорожно бьющееся сердце.
— Что за...
Договорить не успевает — руки бесцеремонно заводят назад, кожу обжигает веревка, грубая и жесткая. Паника захлестывает барда с головой, и Лютик дергается, пытается вырваться из внезапных пут, что-то шипит сквозь зубы и резко поднимает голову, широко распахнув глаза. А затем едва не засмеявшись нервно, замирает, чувствуя, как ледяное спокойствие медленно касается его сердца, охлаждает голову, уничтожая последние крупицы дурмана. “Йорвет!”
Йор-вет.
Чужое имя горчит на губах. Оставляет послевкусие. Вынуждает облизнуть пересохшие губы и смотреть стоящему перед ним эльфу прямо в глаза. В темные. В кажущиеся бездонными в полумраке. “Йорвет. Йорвет. Йорвет!” Лютик знает его, конечно, не лично. Едва ли у них была возможность встретиться раньше. Но он знает его по чужим рассказам, полным страха и жгучей ненависти, знает, что за его голову объявлена награда, и знает, что вызвался сам разузнать о нем, думая, что шпионский опыт позволит быстро найти необходимую информацию. Но сейчас, при данных обстоятельствах, Лютик не уверен, подвернулась ли ему удача столкнуться лицом к лицу (и совсем не в переносном смысле) с лидером скоя’таэлей или же небеса и Мелитэле разгневались на него и позволили смерти завести в ловушку, откуда выхода не найти.
— Спасибо, Малена. Дальше я сам, — насмешливо произносит эльф, а голос оказывается на удивление приятным, мелодичным. Не таким, каким Лютик представлял себе.
Лютик пытается улыбнуться, но злость на себя перекрывает напускное дружелюбие. Малена посылает ему воздушный поцелуй, скрывается в тени и исчезает. Исчезает, перехитрив его, обведя вокруг пальца. "Коварная девица! Дьяволица в женском обличье!" Раздражение разрывает изнутри, хлещет по уязвленному самолюбию, и Лютик медленно выдыхает. Этот раунд он проиграл, увлекся женской юбкой и забыл, о чем забывать совершенно не должен был, что осторожность на первом месте, а красивые девицы — на втором, а не наоборот. "Дурак ты, Лютик, — слышит он, словно наяву голос Геральта. — Дурак ты. Кто ж просил тебя лезть, куда не просят?"
— Что? Украл? — Лютик вздрагивает и удивленно-растерянно смотрит на эльфа, в первые секунды не совсем понимая, о чем идет речь. В голове все еще звучит тихий голос ведьмака, как всегда спокойный, с ноткой укоризны. Но ведьмак далеко, а Йорвет на расстоянии вытянутой руки. "Дурак ты, Лютик... Геральт, заткнись хоть на минуту!" — Ничего я не крал... — но не договаривает, замолкает на середине фразы. И смотрит; смотрит, как эльф поднимает его величайшую ценность, лютню, подаренную Торувьель.
***
С мешком на голове идти сложно: Лютик спотыкается, запутывается в своих ногах, задыхается от затхлого воздуха, с отвращением вдыхает запах мешковины. Не вырывается – бесполезно. Понимает, что далеко не убежит. Да и вряд ли есть в этом есть смысл: с завязанными руками в глубине леса, под покровом ночи, в окружении опасных существ... Если не эльфская стрела пронзит сердца, значит на части разорвет другая тварь. Лютик вздыхает и в очередной раз спотыкается об корягу, едва не задев рядом идущего эльфа. Другой, тот, что идет позади, ощутимо толкает в спину и презрительно шепчет "dh’oine".
Наконец, они останавливаются, и ненавистный мешок стягивают с головы. Лютик с блаженством улыбается – прохладный ветер приятно ласкает лицо. Оглядывается, успевает рассмотреть близко стоящих скоя’таэлей, запомнить лица, детали одежды. И хочет уже сказать, что не обязательно было его вести таким образом, что можно уже развязать, как взгляд падает вниз. Вниз. Туда, где на поляне копошится омерзительное существо. Огромное. И отвратительно страшное.
— Итак. Время тратить на тебя я не намерен. Или говоришь мне, на кого работаешь, или становишься ужином этой милой зверушки. Что выбираешь?
Лютик чувствует, как бледнеет, как почва медленно уходит из-под ног; голос Йорвета доносится, словно из-под толщи воды, так глухо и так далеко. Прикосновение холодного лезвия к коже отрезвляет, бард вздрагивает, фокусирует взгляд. Дернись – и польется кровь, читается в чужих глазах. Лютик приподнимает бровь, наигранно-удивленно кривит губы в улыбке и пытается слегка отодвинуться от кинжала, показательно морщась.
— Совсем не обязательно было доставать эту штучку. Легко поранить себя или другого, — бард снова улыбается, а мысли в голове хаотично искрятся, искрятся, искрятся. — И во-первых, вежливость, друзья мои лесные, – неотъемлемая часть современного общества. Так бесцеремонно ворваться на чужое свидание! Ах... что за манеры... что за нравы... — Лютик картинно вздыхает и нахально вздергивает подбородок, смотрит Йорвету прямо в глаза. — Во-вторых, обвинить меня, Лютика, самого известного и талантливейшего барда на всем Севере... Что я, Лютик, лучший друг всех нелюдей и почитатель красоты, на кого-то работаю? Ха! До чего же людская зависть не знает границ...
Лютик говорит, не может замолчать. Страх перекрывает здравый смысл, перерождается в напускное спокойствие. Лютик говорит, усмехается, но не перестает внимательно следить за реакцией эльфа, ловит каждое движение его губ. Темнота изменяет черты лица, делает их мягче, придает загадочности. В темноте Йорвет не кажется опасным.
— В-третьих, зверушка, конечно, очаровательна и мила, но, увы, не в моем вкусе. Боюсь, что и я в не в ее вкусе тоже, — поморщившись, бормочет. Лезвие вновь опасно касается шеи. — Барды хороши тогда, когда поют, а не когда становятся ужином. Да и к чему такая реакция? Пальцем не трогал эльфов... нет, конечно, были дела с эльфками, но им пальцы нра... Ах! Легче-легче, друг мой... Не стоит так смотреть!