[nick]Solf J. Kimblee[/nick][status]crimson[/status][icon]http://s3.uploads.ru/iMZdv.gif[/icon][sign] [/sign][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Зольф Дж. Кимбли</a></b> ³⁵<br>Государственный алхимик, прозванный Багровым, уничтоживший одну маленькую, но гордую страну<br><center>[/lz][fan]Fullmetal Alchemist[/fan]Завывают ветра среди скал и развалин. Белый песок набивается всюду – в одежду, в замки ружей, даже смазанные и завёрнутые, в обувь, в еду и воду. И неистово палит такое же белое, как пустыня, солнце. Словно взбесившееся в этих выцветших от жары небесах, - рука с Солнцем прикрывает глаза, когда те поднимаются вверх, на обломанный край стены, на торчащие гнутые куски арматуры, похоже на перекрученные обгоревшие ребра.
Удар был недостаточно сильным, - Кимбли измеряет глазами расстояние до цели, склоняет голову к плечу, и прикрывает уставшие веки, красные от жары, песка и редкого сна. Представляет себе, как надо, как было бы лучше. «Скорректировать», - резкий взгляд по сторонам, туда-сюда.
Не так. Левее, - делает несколько шагов по каменистой земле, перепрыгивает через траншею, не замечая отдыхающих на ее дне солдат. Снизу в спину долетают голоса:
- Опять что ли?.. – это не напряжение, это выгоревшая усталость, вместе с еле различимым звуком подхваченной винтовки. Выгоревшая усталость – и предельная готовность, за которой человека уже не существует. Есть только механизм для того чтобы наводить и стрелять.
- Да не, приказа не было, - ленивый голос, - Кимбли мысленно оборачивается, и видит край траншеи, бруствер, и перекопанное пространство рядом. «Непорядок», - те, кто передвигал линию окопов сюда, плохо позаботился о том, чтобы закончить свою работу. Он не вспоминает номер подразделения и роты. Нерадивым влетит от тех, кому они подчиняются, а это, все-таки, не его дело. К сожалению, привычка замечать подобные мелочи оказывается сильнее, и Багровый с едва заметным неудовольствием хмурится. Он отвлекся. Теперь верное звучание придется искать вновь, а это своего рода трата времени.
Горячий воздух обжигает потрескавшиеся губы, и собственное дыхание даже кажется прохладным. Кимбли щурится -  а воздух впереди него плавится, идя рябью. Боев сейчас не ведется, только в отдалении слышны приглушенные звуки выстрелов. Что-то на улицах, судя по звукам, - он подносит к уху ладонь, - не такое уже и серьезное. Так, взаимное приветствие.
Аместрийцам тяжело в такую жару, и стрельба кажется вялой. «Перешли в оборону?» - Кимбли пощелкивает пальцами, идя среди камней легко, проверяя звук и его отражение. Высоту преград, что его окружают; в какой-то момент это складывается в замысловатую мелодию, в которой только очень прилежный и терпеливый слух сумеет уловить систему. Нужно долго слушать, - он быстро поднимается на небольшой пригорок, понимая, что конкретно сейчас является превосходной целью для снайпера с ишварской стороны. Нет, пожалуй… хватит даже простого винтовочного выстрела, дабы лишить армию Аместриса одного из ее наиболее эффективных государственных алхимиков.
Тонкий, острый, словно игла, кончик философского камня покалывает язык. У ишваритов есть занятное поверье, согласно которому, если держать во рту кусок агата, то можно побороть жажду. Наивное, безусловно – невозможно заставить угаснуть естественную потребность  человека в воде лишь благодаря куску кремнезема, какими бы выносливыми эти люди ни были. А ему, Зольфу Джею Кимбли – невозможно побороть жажду, что мягко бьется в горле, щекочет ладони, - тяжеловатые веки вздрагивают, когда Багровый снова меняет позицию, сходя с холма, на котором замер. Впереди – еще более удобное место для того, чтобы дирижировать.
Врожденный музыкальный слух у него очень даже неплохой, а обычный – так и вовсе обостренный. И, удивительная способность организма – слух Кимбли совсем не ослаб и не притупился из-за звуков взрывов.
Подобное стало бы весьма скверным моментом в его карьере. В его работе. Он сумел бы подстроиться, но звучание стало бы другим. Несовершенным – а Кимбли не терпит несовершенства.
Щелчок пальцами, щелчок-щелчок, еще – и он замирает на угловатом обломке стены. Раскаленное солнце падает на лицо отвесно. Мигом макушка раскаляется, убранные на затылке в хвост волосы пекут шею сзади, но это не отвлекает. Не может отвлечь, как и яркие лучи, заставляющие щуриться. Кимбли уже все услышал – можно обойтись без зрения.
Он дал достаточно времени своему прикрытию, - точка для снайпера, своего снайпера – чуть справа. Обзор должен быть удобным, но, если все-таки Кимбли не угадал, то это не его проблема. Снайпер должен знать свою работу, и видеть дальше, чем Багровый слышит.
Впрочем, вскоре он позаботится о том, дабы обзор у снайпера – или прочих стрелков армии, всех, любых, каждого – стал удобней. Потому что эта часть города очень скоро будет стерта с лица земли.
Среди стен отдаются сухие щелчки взводимых курков. Одинокая фигура на обломке стены не просто привлекает внимание – его тут уже знают.
«Медлите», - ладони обжигает кругами преобразования. Солнце и Луна встречаются, и по рукам проносятся разряды алых молний, покалывая кожу.
«Поздно», - за долю мгновения до того, как искра попадает на порох, как приклад готов толкнуться в плечо, пересеченное рыже-черной полосой ткани, винтовка в руках ишварита взрывается.
А затем взрывается все. Взрывы мчатся последовательно, частыми ударами сердца, могучим грохотом – неровными, и звук их снова складывается в удивительную мелодию, которой аккомпанирует взорвавшийся раскаленный ветер. И истошные крики.

Увы – не существует слуха, способного уловить одновременно все; не существует тела, способного реагировать одновременно с ним – это вопрос физиологии, натренированности, и есть предел, которого человеческому телу не пересечь. Можно лишь подняться над симфонией – и управлять ею, можно лишь предугадывать, откуда на тебя ринется очередная атака, но отреагировать в самое ее мгновение – невозможно.
И поэтому песок взрывается печатями, некрупными – не больше ладони с изображением Луны или Солнца на ней. И атакующие из псевдо-засады ишвариты, не задетые дальними взрывами, не оглохшие от эха, не снесенные ударными волнами, мчатся прямо на них.
Песок падает тяжело, осыпается крупными комьями – багровый.
Свистят пули,  и Кимбли почти не беспокоится, сквозь подобное до него не дострелить. Любой выстрел снесет. Кроме самого точно, выверенного, - пальцы снова вскидываются, пощелкивая, он выдыхает, чувствуя струящийся по вискам пот, засыхающий соленой коркой. Это утомительно и прекрасно. Это слишком прекрасно, резкий свист ударяет по уху – над левым ухом, и он бросается наземь, перекатываясь, открывая обзор тому, кто прикрывает его спину. Об этом дольше даже думать – но коротко блестит оптика сквозь туман, на той стороне, в одной из башен.
«Далеко», - он прижимается к песку, опираясь на ладони, чувствуя ее колебания, ее дрожь, и стоны. «Ничего», - ладони мерно и медленно поглаживают пропитанный кровью песок, в котором порой белым сахаром вспыхивают осколки костей.
Никого не щадит пустыня. Увы, увы, господь Ишвара – увы народу твоему; руки вздрагивают, подбрасывая тело в следующий перекат. Песок забивается под расстегнутый френч, под майку – неприятно, но ничего. Работа есть работа – и с ладоней срываются сполохи горячего алого свечения. Туда, откуда до этого прилетали выстрелы.
Взрыв. Грохот. Ревущее пламя, раскаляющее дневной воздух еще сильнее, жарче и беспощадней. Все сейчас такое иссушённое, истощенное, хрупкое – только пальцем тронь, в пыль разлетится. Раскаленную пыль – искрами, пожарами, небытием.
- Увы, - потрескавшиеся губы шепчут, в тонкой улыбке растянувшись. Он сожалеет? Нет, не намеренно. Он сожалеет о том, что все это непостоянно, что пожары утихнут, оставив черноту и тишину, что крики замолкнут, а кровь высохнет, уйдет в песок. И только ветер станет гулять над развалинами, медленно и любовно выбеливая мертвые кости.
Для войны и смерти не нужна причина. У них нет прошлого, - Луна раскрывается вновь.
Нет будущего – вспыхивает Солнце, сбоку тронутое пятном – сажей.
Есть лишь настоящее, в котором звучит вечная песня войны. Музыка, - Кимбли смеется, осознавая прекрасно, сколь уязвим сейчас, сколь заметен. Но – не его это работа, заботиться о своей безопасности. И взрытые быстрыми выстрелами холмики песка, проступающие багровыми пятнами, тому самое лучшее подтверждение.
За ним выслали снайпера. Это звучит настолько двусмысленно, что заставляет улыбаться – ласково и почти мечтательно.
О, за Багровым Алхимиком высылали столько снайперов – с обеих сторон. И далеко не все аместрийские возвращались.
Ведь заботиться о безопасности – не его обязанность. Он может лишь контролировать зону поражения, но соображающий боец прикрытия сам должен видеть, что к чему творится на его, Кимбли, поле боя. На его сцене, как ему самому больше нравится говорить, но куда прочим до подобных тонкостей? – но неважно. Менять позицию, когда это необходимо, видеть пространство, а не просто – наводить и стрелять. С подобным справится даже ручная обезьянка из Син – кажется, такая была у одного из солдат. Была. Издохла от жары.
Багровый делает несколько шагов назад, понимая, что музыка стихает. Дым ест глаза, царапает легкие – это кара его, расплата, такая мелочь, что он принимает ее с радостью. Он с радостью примет и большее – потому что закон равноценного обмена нельзя игнорировать. Закон равноценного обмена настигнет тебя, желаешь ты того, или нет, но… но.
Под языком его снова сладко покалывает острая грань маленького алого кристалла.
Последнее, финальное крещендо рассыпается по уничтоженному кварталу, крест-накрест. Это – прощальный подарок Багрового Алхимика детям бога Ишвары; пускай-ка вспомнят его имя, и помолятся вновь. Может быть, он услышит их, так называемый бог. Ведь убеждать себя, что за всем что-то стоит, какие-то высшие силы – так легко и приятно. Что на все – пресловутая воля божья.
Если бы эти глупцы знали, сколь близки к истине. К Истине! – он смеется, поклонившись напоследок делу рук своих.
А затем поворачивается к нему спиной.
- Солдат? – после музыки собственный голос звучит немного некстати, он не вписывается – мягок, спокоен, и только едва заметная стальная нотка превосходства на самом дне его звучит отлетевшей стреляной гильзой. Укрытие снайпера он запомнил по траектории выстрелов, но в итоге, просто нашел по звуку.
- Охладите замок, - Кимбли кивает на замок винтовки, отходя в тень подле снайпера. Судя по фигуре, тот совсем еще молод – невысокий, и даже щуплый для такого тяжелого оружия. Но прицел верный. Светлые волосы, коротко остриженные, пропылены, глаза – большие и измученные. В полумраке он вдруг замечает точки-проколы на мочках маленьких ушей.
Худенькое не лицо даже – личико. Женщина. Девушка.
- Воды? – фляга Кимбли полна примерно наполовину. Он протягивает ее снайперу, сохраняя играющую на лице полуулыбку, садится спиной к слегка прохладному тут, на теневой стороне, белому песчанику, и медленно выдыхает, полуприкрыв глаза.
Он доволен.
- Ваше имя и звание?

Отредактировано Zolf J. Kimblee (2019-02-10 05:24:31)

Реакции кадета, - «Риза Хоукай», кажутся слегка замедленными. Кимбли мог бы подумать, что смотрит на недостаточно хорошо подготовленного стрелка, на человека, которому не по силам оказался горячий металл его винтовки, или же окружающие их пески. Но это не так.
«Иначе бы она уже погибла», - он сидит неподвижно, полузакрыв глаза, слушая, как дышит юная девушка. Она ведь юная, правильно? И знает сама, что вызывает вполне закономерный вопрос – «зачем ты здесь?»
Ответ – вот он, на поверхности, едва присыпанный песком из жалости и предрассудков.
Потому что Кимбли видел и слышал, как она стреляет. Он слушал ее, ее симфонию, что вплеталась в его музыку войны и смерти органично, превосходными ударными.
Они исполняли этот концерт вдвоем, - Кимбли поворачивает голову, чуть улыбаясь Ризе Хоукай. После такого выступления положено испытывать усталость, но усталость радостную. Ведь все закончилось ве-ли-ко-леп-но, - он прицокивает языком, и глубоко выдыхает.
- Славно потрудились, кадет, - голос Багрового мягок по-прежнему, напоминая звук скольжения хорошо смазанного затвора. А взгляд теперь скользит по винтовке кадета Хоукай – тяжелая, громоздкая, но, несомненно, самая верная и надежная. И ухоженная. Интересно, о чем думает эта юная девушка, ухаживая за своим оружием, разбирая его, смазывая, чистя, собирая обратно. Что чувствует, глядя на свою цель сквозь сетку прицела, и как замирает, нажимая на спусковой крючок.
Наверное, в такой момент у нее блестят глаза, и из них уходит пыль, которой они сейчас будто бы припорошены. Она смотрит сквозь прицел винтовки с любовью, несомненно, с каковой вряд ли уже смотрела на мужчину. Почему-то Кимбли в этом уверен. Кадет Риза Хоукай живет в такие мгновения, когда приклад ее винтовки вздрагивает отдачей, - взгляд бегло перескакивает на ее ключицу, но девушка, кажется, не бережет руку. Это хорошо, это означает, что она достаточно знает свое оружие, дабы распределить амортизацию.
Это означает, что за ним действительно послали снайпера, - улыбка делается шире. Толкового. Только сероватая пустота усталости, просветившаяся в ее глазах, также говорит о многом.
Хороша, но уже на пределе.
Как… жаль.
Ей стоит постараться, дабы уцелеть.
- Зольф Кимбли, - второе имя, короткую букву, майор Кимбли предпочитает опускать. – Багровый Алхимик, - ладонь с Солнцем была в пыли, но, прежде чем представиться, и протянуть кадету Хоукай руку, Кимбли вытер ее платком. Он терпеть не может неопрятности. И не любит пыли на своих руках.
- Рад знакомству, - это пустая формальность, фраза, которую принято говорить при знакомстве, более близком, чем отношения старший по званию – подчиненный.
Дело вовсе не в том, что эта девушка прикрывала спину Кимбли именно сегодня. Это просто вежливость, которую он соблюдает едва ли не подчеркнуто. Ведь его имя кадет Хоукай знает, слышала раньше.
Сегодня же – услышала по-настоящему, - он едва заметно смаргивает, словно песчинку, попавшую в глаза. Шорох. Чуть заметный шорох, и ладонь с Солнцем вздрагивает, не коснувшись намозоленной винтовочным затвором, наверняка такой же горячей ладони кадета Хоукай.
Солнце встречается с Луной молниеносным хлопком, очень громким в этом замкнутом пространстве развалин, резким, немелодичным – но то, что разверзается следом за ним, звучит прекрасно. В грохоте тает шорох песка, тает надсадный хрип атакующего, из-под песка ринувшегося на алхимика и солдата армии Аместриса ишварита. Злое солнце Ишвара блестит на лезвии ножа, блестит ярко, становясь багровым, под громкий, неопрятный хлопок.
- Какая жалость, - Кимбли слегка сплевывает в сторону чужую кровь, попавшую на губы. По лицу стекают горячие потеки, быстро засыхая и сворачиваясь. – С водой и без того все напряженно, - ишварита разорвало изнутри. Вывороченная глыба мяса, костей и кишок, которые в раскаленном воздухе мгновенно начинают благоухать по-своему. Нож, вонзившийся в песок, медленно заваливается набок и падает, оплывая в щедро льющейся крови.
Красные глаза остановились. Все закончилось.
- Воды не осталось, кадет Хоукай? – осведомляется Кимбли, оборачиваясь к снайперу. – Жаль ее тратить, конечно, - слегка смоченным платком он вытирает лицо – там, где чувствует кровавую корку, стягивающую кожу. Спокоен и методичен, будто перед зеркалом, - ткань слегка задевает щетину, и Кимбли коротко хмурится.
От воняющего трупа, переставшего быть человеком, он уже отошел, сделав знак кадету Хоукай – дескать, следуйте за мной. За ишваритом могут последовать его товарищи, но настороженный слух Кимбли не улавливает больше ничего подозрительного. Звуки – обычные. Стрельба в городе, канонада за холмом. Где-то стонет умирающий.
- Ну, идемте. Работа не ждет, - липкая кровь с пальцев стерта, они скользят друг по другу с обычными щелчками, звонкими, сухими. Кимбли вскидывает обе руки. Щелчки разносятся тонким эхом, как рассыпающиеся семена грядущей симфонии.
Скоро, скоро здесь расцветет новый сад на крови и огне.
- Эхолокация, - не оборачиваясь, поясняет он снайперу. – Так я работаю, - и все-таки смотрит на нее через плечо, чуть улыбаясь.

Кимбли дирижирует пространством. Ловит его, осязает, прикасается, - щекочет его пальцы летящий навстречу песок, облизывает горячий пустынный ветер, и становится послушным, вплетаясь в сухие отзвуки щелчков. Они – словно маленькие выстрелы; это сравнение, рассыпаясь рядом с длинным темным телом снайперской винтовки, заставляет улыбку на лице остаться – а тяжелые веки – чуть дрогнуть, когда хрипловатый голос кадета Хоукай будто бы падает в горячий песок. Безнадежно, безжизненно, но – профессионально.
Щелк-щелк. Щелк-щелк. Щелк, щелк, щелк-щелк, -щелк, - полы расстегнутого френча взлетают, убранные в хвост на затылке волосы – тоже, когда Кимбли внезапно оборачивается кругом себя, и замирает с поднятыми к вискам руками.
А затем смотрит на кадета Хоукай так, словно только что услышал ее вопрос. Смотрит открыто и изучающе, молча, на мгновение будто бы погрузившись в раздумья.
Это – его территория.
Здесь не должно быть посторонних. Если окажутся – могут пенять на себя, потому что Кимбли не терпит, когда в его работу вмешиваются. И у всех военнослужащих Аместриса, и не только – также и гражданских лиц, есть строжайшее предписание – не мешать государственным алхимикам.
Не путаться под ногами.
Во избежание.
- Предельная, - до самого края. До ближайшего утеса, валуна, обломка стены, способного поймать и отразить звук, тем самым обозначив себя. Оказаться в сознании Кимбли внезапным и точным озарением. Стать еще одним музыкальным инструментом в его симфонии, еще одной гранью его багровой фантазии.
Сгодится все – как камень, так и полузанесённое песком тело, как оставленный, наспех состряпанный бруствер, так и оторванный артиллерийским залпом щиток пулемета. Отблеск злого ишварского солнца тускло горит сквозь присыпавший металл песок. Раскаленный – «здесь все раскалено».
- Вы беспокоитесь, кадет? – ответа не требуется. Ни ответа, ни подтверждения – Кимбли мягко вздрагивает кистями, набирая полную грудь горячего ишварского воздуха. Бледную кожу припекает лучами, но она загорает очень плохо. И не сгорает.
На щеке по-прежнему ощущается присохшая кровь, и Кимбли аккуратно счищает ее подушечкой большого пальца. Осыпается песок, а палец замирает – и словно пригвождает улыбку за уголок.
По эмали зубов снова едва слышно, трепетание смычка над струнами, легкое поскрипывание темно-алого кристаллика.
«Что ты дашь мне на сей раз?» - о, это удивительная сила. Непобедимая, всесокрушающая, непомерная. Она окрыляет. Она раздвигает горизонты, окрашивая их в пламя, и переворачивает землю и небеса – так, что уже не имеет значения, где бушуют пожары. Она прекрасна, эта сила, но прилагать ее грубо, безыскусно – без уважения, Кимбли претит.
В конце концов, он с уважением относится к тем, кто является частью его работы.
«Работы», - сероватые проблески в потухших глазах девушки, что ступает тяжелыми армейскими сапогами позади него, иногда оступаясь на песке, говорят за себя сами. Она не понимает. Она не хочет, она противится – Кимбли даже не задумывается о том, почему он так в этом уверен.
Просто иначе не может быть. Война ломает тех, кто оказался не готов к ее тяжести. Готов ли Кимбли? – о, он, пожалуй, уникален в своем роде. Он не рвался на фронт – он просто знал, что за ним придут, сжатой пружиной терпеливо дожидался своего часа. Тик-так, тик-так, часовое устройство на взрывном механизме. Тик-так.
Так.
Испытательные полигоны в горах на западе были отметками в его личном деле. А медицинское заключение – словно карт-бланш, на который затем упало застывшей каплей крови. Она блеснула на него гранями, эта капля, и Кимбли понял, что очарован. Силой, что струилась сквозь него, сила мириадов преобразований – познания, распада, и созидания.
Он созидает.
«Позиция», - он чуть прибавляет шагу, оставляя Ризу Хоукай позади. «Позиция», - скачками поднимаются перед Кимбли развалины квартала, похожие на обломанные исполинские зубы. там, за ними, в щелях и укрытиях, ждут Багрового алхимика те, чьих лиц он не забудет.
- Спасибо, - с чувством произносит он, прежде чем раскинуть раскрытые ладони. Те сразу же обжигает солнцем – не тем, что на правой, а тем, что вверху, злое и бессильное. Философский камень во рту легонько покалывает десну.
Начали, - руки Кимбли поднимаются плавным жестом дирижера. Луна и Солнце встречаются – и круги преобразования прожигает силой, пропечатывает, до самой тыльной стороны кистей. Философский камень теперь гневно и радостно звенит, вслед за музыкой, которую созидает Багровый Алхимик.
Все повторяется на этой войне. И грохот обрушенных зданий, и пухлые облака дыма, раскаленного внутри, и угольно-черного сверху, все повторяется на войне – стоны и крики, плач, надрывный, истошный, мольбы о помощи, о пощаде. О спасении.
И он над ними – беспощадно разящий. Раскаты взрывов разносятся над остатками квартала – это не просто квартал, как доложила разведка. Под ним – сеть тоннелей, в которых укрываются ишвариты. Дети, старики, женщины, раненые. Таких подземелий немало, и это создает дополнительные трудности для армии Аместриса… хотя, кто сказал «трудности»?
Кимбли чувствует, как бежит сила по камням, по земле, как вливается в него, как протекает сквозь тело, оставаясь познанием – о, предельным познанием, и как затем он направляет силу обратно, по тем же токам и каналам, запуская цепную реакцию взрывов. Те вспухают огненными шарами на поверхностях, превращённых во взрывчатку.
Щелк, щелк, щелк-щелк.
Философский камень играет, кричит, самой первой скрипкой. Под землей рушатся опоры, оседает камень, и тяжелые плиты вспучиваются от ударных волн, рвущихся навстречу ликующему белому пятну в блёклом небе – солнцу Ишвара.
Сквозь дым видны лица – и Кимбли смотрит на них с любовью, словно на драгоценный подарок, держа руки перед собой сложенными, словно молится. Несуществующему богу – «что же не молитесь теперь вы?»
О, Господь Ишвара, почему Ты оставил народ свой?! – они кричат и бегут, и пули свистят кругом Багрового Алхимика, суматошно. Трудно прицелиться, когда так бесится огненный ветер.
Невозможно прицелиться, когда ад пожирает все.

Отредактировано Zolf J. Kimblee (2019-05-17 11:45:10)