Час расставания неотвратимо приближается густой белесой дымкой, стелющейся по мерзлой земле, и далеким еще рассветом, скрытым могучими горами и нависшими над ними хмурыми тучами. Время идет и биение сердца мнится отсчетом: один за другим - стук, все ближе прошлая жизнь, стук, все дальше жизнь нынешняя, стук, все дольше хочется оставаться подле любимого, стук, все слабее решимость уйти.
"Хва-тит", - безмолвной пощечиной себе по лицу, кожу которого сушат истаявшие в жаре близости слезы.
После этого заставить себя подняться с походной кровати самую малость легче.
В палатке прохладно. Тауриэль мелко дрожит, не то от вездесущего стылого ветерка, проникающего сквозь тяжелую ткань, не то от вновь нахлынувших чувств. Словно одни только объятия Боромира сдерживали их - она знает, без него будет плохо. И, вопреки всякому здравому смыслу, внутри теплеет, когда видит его волнение, скрываемое, да не скрытое. Эллет медленно выдыхает, успокаивает себя, как может. Смотрит на возлюбленного печально и понимающе, разделяя тяжесть и неизменный гнев в нем - знает ведь, что одно пламя горит в их душах. Что об одном те болят.
"Мой милый", - нежность и сожаление переплетаются, перемешиваются. Ее теплая ладонь накрывает его руку, холодную, дрожащую, сжимает ее в попытке согреть. Непривычно видеть его таким. Неправильно. Все это неправильно, не должно быть так! Не должны они расставаться сейчас, накануне самого темного часа!
"Все решено, и у каждого из нас свой долг", - отмахнуться от собственных размышлений, будто назойливой мошкары на краю болот, вот и все, что ей под силу.
Им обоим придется нелегко. Но они справятся, будучи рядом не телами - душами и сердцами, помня друг о друге, любя и ожидая новой встречи едва ли не сильнее прочего. И не будет радостнее мгновения, когда увидят друг друга, обнимут, вглядятся в лица и любимые глаза, чей свет воссияет ярче Итиля, Анора и всех вековечных звезд вместе взятых.
А для этого сначала необходимо расстаться. Попрощаться.
Вот что оказывается тяжелее всего.
Тауриэль не замечает собственных слез. Сердце ее разрывается, исступленно бьется в неимоверно болезненной судороге. Дышать тяжело. Хочется замереть и смотреть на него, не отрывая взгляда, не покидая объятий. А все, что она может - хватать ртом воздух, будто выбросившаяся на берег обезумевшая рыба, и биться в оковах собственного решения. Долга, самолично возложенного на себя.
Того долга, который должна исполнить, дабы без сожалений занять свое место - место подле Боромира.
- Вернусь, - шепчет сдавленно, - я вернусь к тебе, любимый.
Целует его, в губы выдыхает тихое "люблю", прижимается, чувствуя, как не остановить те слезы. Эру, зачем так больно? Зачем так сильно? "Отпусти меня, иначе я не смогу уйти", - готова взмолиться перед ним и перед самой - ведь сама не в силах хоть на шаг отойти, отпустить, отвернуться. Уйти. "Должна", - припечатывает твердо, когда с облегчением - ибо, наконец, развеивается их оцепенение, - слышит тяжелую поступь верного боевого коня. И вопреки всему, улыбается ему, им обоим - любимому и его верному другу. Проводит ладонью по морде Дыма, видя в умных его глазах тень взгляда Боромира. "Вы оба остаетесь одни", - пронзает на миг скорбью по погибшей Линд, ставшей подругой могучему роханскому скакуну.
Поднимается опущенная голова, слезы вмиг иссякают и сам взгляд, кажется, иной - прямее, увереннее, пускай отбесками в нем виднеется все переживаемое глубоко внутри. Уже глубоко. Так, чтобы эти мгновения запомнились, все-таки, не слезами и горечью, но одарили уверенностью.
- Береги и ты себя, сердце мое, - свободной ладонью ведет по его виску, по острой скуле и щеке - так, как любила дотрагиваться до него, - а следом не губ касается поцелуем, но лба, и прижимается к нему своим, закрывая глаза.
- Не забывай о надежде, о наших мечтах, - вновь - шепотом, - верь своему сердцу. Верь в себя, как веришь в доблесть воинов Гондора. Верь в наше неминуемое торжество над силами Тьмы. Верь в нашу удачу. И жди меня, мой милый. Я вернусь. Только дождись.
Поцелуем - крепким, долгим, - заключает недолгую свою речь. Когда же темнеет перед глазами - столь сладко и мучительно долог этот поцелуй, - отстраняется, вырывается из объятий, чуть не взлетая в седло своего коня. Тогда замечает как старательно отворачиваются сородичи, переговариваются нарочито громко. Усмешка рвется с губ - доведется ей еще наслушаться от эльфов!
Держа поводья в руках, Тауриэль снова вздыхает, чуя в воздухе уже не навязчивую гниль, принесенную туманом от Мертвых Топей, и не гарь далеких костров после давешней битвы. Нет, до нее доносится чистый запах северного леса, ожидающего свою дочь. Почти дождавшегося.
Дышать становится легче.
Тауриэль смотрит вперед, в темную гущу того, что упрямо звала Великой Пущи. Ее путь никогда не был легок. А теперь ей есть куда возвращаться, к кому - на миг она видит их обоих в ином месте, далеко южнее, в белокаменных стенах древней крепости. Там генерал-капитан Гондора видится ей еще более уставшим, изнуренным после долгого боя,  с окровавленным нуменорским мечом в крепко стиснутой ладони. Но лик его вдруг проясняется, едва он видит что-то в ее стороне, и сухие потрескавшиеся губы кривятся, будто бы позабывшие каково это, улыбаться, - она моргает и видение развеивается, исчезая стремительнее обрывков легких сновидений. "Такова ли будет наша встреча?" - остается загадывать, спрашивать себя, однако не сейчас. Времени в пути у нее будет вдоволь.
Совладав с собой, Тауриэль оборачивается. Рукой касается груди в эльфийском прощальном жесте, склоняет голову и произносит, невольно увереннее и будто радостнее:
- Iston chen govaded, meleth nin.
Она улыбается Боромиру - чисто и светло. Веря в их встречу. Веря в них самих. И будто ответом этой вере светлеют небеса, истончаются тучи, и первые, все еще далекие, лучи солнца пронзают темную лазурь.
- Я люблю тебя.
И с этим отправляется в путь.