Если бы не Минами, Юри бы отказался.
Не из вредности или из-за занятости, вовсе нет. Просто он планировал поездку в Хасецу не для тренерства – так, ненадолго, навестить родителей и сестру, пока Витя мается с ледовыми шоу и вцепившимся в него Юрио, у которого что ни чемпионат, то вдохновенное самоубийство на льду за золото. Витя вообще не хотел его отпускать и грозился тут же приехать, если отпуск затянется, но Юри не планировал его так тревожить – несмотря на частые разъезды и соревнования в разных точках мира, он так и не привык к долгим расставаниям.

«Здравствуйте! Да, это Кацуки Юри, очень рад. Должен сказать, что ваше сообщение стало для меня неожиданностью – я прежде никогда не занимался тренерской деятельностью».

Получить предложение из Италии он действительно не ожидал – с этой страной его связывало только знакомство с Криспино и короткие каникулы на побережье Римини, куда они с Виктором ездили прошлым летом. Юниорами он не интересовался, разве что следил за Кенджиро еще до того, как он ушел во взрослую лигу: наличие чемпионских титулов еще не означало магического исчезновения проблем социализации с внешним миром.
Бьякуран Джессо, итальянская сборная, вчерашний юниор, завтрашний одиночник во взрослой лиге. Если верить Минами, который с ним был знаком по соревнованиям и с которым Кацуки проконсультировался, прежде чем давать свое согласие – большой фанат его, Юри, катания. Имя у мальчика было совершенно непроизносимым, но Юри честно тренировался, чтобы не оплошать при встрече. В конце концов, он готов был бросить все и лететь к нему через пол света на «стажировку». Это вызывало в Юри противоречивые чувства. С одной стороны, он не понимал, откуда у ребенка столько решимости и доверия к технике человека, который в прошлом несколько раз буквально размазывался об лед. С другой стороны, Юри прекрасно помнил себя в этом возрасте. Будучи юниором, Кацуки готов был расшибаться ради далекой, как русские морозы, мечты, а через пару лет и вовсе съехал на другой континент. Это был страшный возраст.

«Но я внимательно просмотрел ваши прокаты и не вижу никаких причин вам отказывать. Я буду рад помочь вам с техникой, если вас не смутит тот факт, что сейчас я тренируюсь не на базовом катке в Санкт-Петербурге, а в Японии – это усложнит вам маршрут».

Юри думал всю ночь – ему бы очень не хотелось, чтобы кто-то зазря потратил деньги на дорогостоящий перелет, если он ничем не сможет помочь. Посмотрел видео: у мальчика была неплохая хореография, очень хорошие прыжки, он дружил с музыкой и шел к дебюту на взрослых с замечательной скоростью – но никто бы и не потребовал от него золота на первых серьезных соревнованиях. Плисецкий – другой разговор. Плисецкий бы сам себя в порошок растер, если бы тогда не стоял на пьедестале первым.
Может, этот Бьякуран не так уж сильно от него отличается.

К встрече Юри подходил серьезно - этого от него требовали этикет и патологическая ответственность. Он переговорил с итальянской стороной, убедился, что у мальчика не будет проблем из-за срыва тренировок на родном катке и заверил, что поможет решить бытовые вопросы – в конце концов, его семья все еще владела гостиницей, которая находилась в трех шагах от катка. Казалось бы, никаких проблем, но Кацуки все не отпускало неясное чувство – как будто он сидит, весь потный и уставший после проката всей жизни, в кисс-энд-край, стискивая плюшевый онигири, и пока не знает, что побьет мировой рекорд Виктора Никифорова.

Он улыбнулся и махнул рукой Ю-чан, бегло поинтересовался у нее о тройняшках – он обещал девочкам, что как-нибудь посмотрит на их прыжки. Юри до сих пор удивляло, что кому-то требовался его совет. «Свежий взгляд», как написал Бьякуран. Кацуки же казалось, что его катанию пока не хватает отстраненного спокойствия чемпиона мира, а с тренерской ролью в их тандеме намного лучше справляется Виктор.
В раздевалке Юри не задержался, ему нужно было только зашнуровать коньки – не заморачиваясь, он еще дома оделся к тренировке и прихватил олимпийку японской сборной. Но очки в шкафчик не положил – вряд ли он сможет оценивать чужое катание, если будет щуриться как крот.
Юко предупредила его, что «тот итальянский мальчик» пришел намного раньше и сразу рванул пробовать лед. Кацуки был благодарен ей за то, что за день до назначенного приезда его протеже она согласилась спустить и убрать баннеры с его фото. Если верить словам Нишигори, то туризм от этого только выигрывал, - велико ли дело, тут тренировался национальный чемпион! -  зато социальная тревожность и стеснительность Юри – нет.
Надев блокираторы, он осторожно загремел к выходу на каток. Огромное открытое пространство, знакомый запах синтетического льда, холодный свет энергосберегающих ламп – все это было чем-то родным, чем-то привычным. Юри был рад оказаться дома – каким бы прекрасным ни был Санкт-Петербург, он никогда не забывал о месте, с которого началась его история.

Первое, что он заметил – на катке было тихо. Кацуки знал немногих, кто предпочитал кататься в тишине – это были либо вдохновенные эскаписты, либо дружащие с ритмом безумцы вроде него самого. Обычно из динамиков на повторе лилась музыка, которую выбирала Юко – японская попса, западные хиты, иногда по просьбе Юри – что-то из русского рока. Юри любил Земфиру и проникновенные песни из советских фильмов. Эту любовь он перенял у Виктора.
Худая гибкая тень стремительно неслась по белому льду, не замечая никого вокруг – и Юри почтительно замер у дверей, присматриваясь. Вдали он различил только безумную копну белых волос и неосознанно улыбнулся – что-то это ему напомнило.
Потом он вспомнил о цели своего визита сюда, конечно. Нахмурился, толкнув очки к переносице, прижал пальцы к губам – и начал смотреть. Это была не программа, просто набор элементов, но Юри уже успел отметить, что на записи Бьякуран катался иначе – тут его движения приобретали какую-то молодецкую резкость. И скорость, скорость просто бешеная – как бы не убился о борт, разогнавшись.
Еще до того, как Бьякуран взлетел в прыжке, Юри как-то неуловимо понял – упадет. Зажмурился так, как будто сам приложился об лед, и уже готов был сорваться с места, чтобы помочь, но Бьякуран встал сам. Опять разогнался. Опять прыгнул – теперь уже квад. Чуть шатко приземлился, неуклюже чиркнул лезвием об лед, но не упал.

«Если бы я, будучи юниором, так катался, то всех раскатал бы в первый же сезон».

Этикет требовал от Юри представиться – и он двинулся к бортику, на ходу снимая блокираторы. Вышел на лед, махнул Бьякурану рукой.

«Ну, была ни была».

- Не то чтобы я знал, что меня снимают на видео, когда я повторял ту самую программу, но не мне жаловаться, - Юри улыбнулся как идиот – по прошествии лет это воспоминание его почему-то здорово веселило. - Здравствуй, Бьякуран-кун. Добро пожаловать в Хасецу. Надеюсь, у тебя было время освоиться, - он робко улыбнулся, кивая – вежливость никогда не будет лишней. – Вижу, лед ты уже опробовал.

Ему и самому хотелось размяться: обычно Юри приходил сюда ранним утром или поздним вечером, когда на катке почти не было посетителей – в последнее время ему сложнее было покататься в одиночестве.

- Я видел запись. У тебя очень большой потенциал, - Юри не умел критиковать – или умел, но подходил к процессу слишком издалека; критика, впрочем, тут и не требовалась – ему ли не знать, что все недочеты можно выправить усердной работой. – Но прежде мне бы хотелось увидеть программу своими глазами. У нас с тобой мало времени и мне нужно знать, где и как я могу тебе помочь. У тебя есть с собой музыка?

Отредактировано Katsuki Yuuri (2019-02-04 17:36:43)

Лермонтов. Лерумонтуво-сан. «Из-под таинственной холодной полумаски звучал мне голос твой отрадный, как мечта», да. Иногда у Юри складывалось ощущение, что вся русская поэзия была написана про Никифорова и для его программ. Ощущение его не обмануло: впервые оказавшись в питерской квартире Виктора, он обнаружил там шкаф, забитый истертыми томиками грустных стихов о любви. «Двадцать семь лет вдохновения, - догадался Юри, – и прекрасные пособия для изучения языка».

Юри находил неотвратимо притягательным этот необъяснимый русский трагизм: он видел это в черно-белых фильмах о войне и о любви, слышал в лиричных песнях, под которые русские пили или катались, и особенно тонко чувствовал все это в Викторе. Это было глубже чем безымянные прокаты для эстетов, которым раньше отдавал предпочтение Юри. Это было то, что можно прочувствовать только душой – так однажды сказал ему Яков-сенсей, крепко хлопнув по плечу.
Тем удивительнее ему казался выбор Бьякурана – Юри не подозревал в нем ни излишнего трагизма, ни русских корней.

- Я поставлю музыку, - вежливо предложил Юри, принимая флешку двумя ладонями. - Ты пока вставай в исходную позицию.
Все это ему что-то напоминало. Много лет назад скромный японский фигурист Юри Кацуки так же просил свою подругу детства посмотреть программу, об которую он истер все коньки и сердце в придачу. Не так давно безумец по имени Виктор Никифоров проигрывал на этой аудиосистеме музыкальные дорожки о чистой любви и черной страсти, которые потом раскидал своим ученикам. Сегодня Юри собирался смотреть эпос об отваге и вдохновенном самоубийстве в исполнении уже своего ученика – и это вызывало в нем противоречивые чувства.
- Готов?
Юри нажал “плэй”.

Когда Юри было двенадцать лет, он впервые упал в фигурку. Виной его грехопадения стал прокат под музыку Чайковского в исполнении русской светловолосой феи, но это истории было сто лет. Сегодня он смотрел, как свою душу обнажает другой фигурист, - такой же юный, вдохновенный и светловолосый – и не мог остаться к этому безразличным. В историю Бьякурана – надрывную, печальную, отчаянную – хотелось верить и Юри верил: прижав пальцы к губам и обратив все внимание на чужую импровизированную смерть.

Три года назад он бы не заметил в этом прокате недочетов, но сегодня Юри был опытнее и имел наметанный глаз; все это, впрочем, нисколько не смазало общего впечатления.
- Бьякуран-кун, - серьезно кивнул Юри, обнадеживающе положив ладони в перчатках на тонкие плечи, стоило тому, уставшему и убитому, подъехать ближе. – Не торопись. Я же не сбегу.
А потом Юри заулыбался
- Ты очень живой на льду. Это подкупает. И у тебя неплохо поставлены прыжки. Но…
Горло стиснуло. Юри быстро поискал слова и продолжил.
– Ты куда-то спешишь и несешься вперед музыки - из-за этого хореография кажется немного неуклюжей. Однако основной посыл я уловил.
После этой загадочной фразы Юри замолчал. Выпрямился, аккуратно снял очки, спрятал их в карман штанов. А потом – осторожно объехал Бьякурана и покатился к центру катка.
- Поставишь музыку? – Юри помахал ему, рукой забрал назад лезущую в глаза челку – давно надо бы постричься. – Будет хорошо, если ты посмотришь на это со стороны.

В одном у Юри все-таки было преимущество - он почти безошибочно угадывал чужие настроения, раскладывал эмоции по компонентам и выкатывал все это на лед. Он пока не умел создавать вселенные из выбиваемой коньками ледяной крошки, но зато умел слушать и слышать – и рассказывать обо всем этом миру.
После короткой разминки он остановился в центре катка, уронил голову. Итак - как можно рассказать об отчаянии и самопожертвовании в четырех минутах? Юри увидел, как это делает Бьякуран – по трогательному неуклюже и неловко в силу возраста, но очень талантливо. Юри запомнил и позволил себе повторить - рассказать так, как понял все это он сам.

«И он убит - и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый…»
Юри катался, закрыв глаза и отстраненно слушая музыку, которую пропускал через себя; как и Бьякуран, выписал дорожку, – «… добыча ревности глухой, воспетый им с такою чудной силой…» - уязвимо взмахнул руками, сцепил с сердца пистолет – «…сраженный, как и он, безжалостной рукой».
И взлетел в прыжке.
Звук, который издал лед после удачного приземления, был похож на выстрел – последний вздох перед тем, как на веки опустится тьма, последнее слово, сорвавшееся с сухих губ.

Когда музыка стихла, Юри открыл глаза, сощурился на бледный свет энергосберегающих ламп и, неловко улыбнувшись, посмотрел на Бьякурана.
- Пока как-то так, - объявил Юри, медленно причаливая к бортику рядом с Бьякураном. – Будем с тобой работать. С чего бы ты хотел начать – с прыжков или хореографии?