День выдался серым, словно волчий мех. С туманом и хмарью в небе, на которое и смотреть-то не хотелось. Странно для начала лета, говорили соседи, затем вздрагивали, заметив на себе пристальный и неподвижный взгляд. Старрк спохватывался и уходил, коря себя за несдержанность. Им еще жить здесь. Сколько – неизвестно. Возможно, придется уходить, так же, как ушли не так уж и давно от остальных.
Это было трудно, но необходимо. Так – безопаснее, в том числе, для Лилинетт. Его – их – вернувшаяся сила, рядом с псевдо-Примера Гриммджоу становилась все более взрывоопасной. Это если не считать бытовые мелочи вроде девочки, живущей среди взрослых мужчин. Это было не очень хорошо по меркам генсея, и здесь Старрк это мнение разделял. Пускай у Лилинетт, как и у всех остальных, не было возраста – она оставалась существом, душой в детском теле, с детским восприятием, с детским взглядом на мир и жизнь. Порой непримиримым и капризным, но с этим было ничего не поделать.
Такими уж они стали.
Неприметная квартирка в доме на окраине Каракуры, недалеко от реки,  близ железной дороги. Немного шумно, но это не мешало, Старрку – так уж точно. До школы Лилинетт теперь стало добираться чуть дольше, но зато жилье оказалось вполне недорогим. И сносным. А это, по мнению уже относительно привыкшего к генсею Старрка, было весьма важно.
Ведь тут платить нужно было за все.
Иногда он уходил по ночам, зная, что Лилинетт не будет спать, пока его нет. А что станет молчать, когда он вернется, то только притворяется спящей. В ней копилось раздражение, она становилась все тяжелее – ей становилось все тяжелее.
Старрк понимал это, но помочь ничем не мог. Он прошел это время адаптации, постоянно о нем забывая. Врос в новую реальность, будто под анестезией, - шприцы Заэля неизбежно вспоминаются, и по плечам короткая дрожь проходит. Лилинетт же будто в миг возвращения – обнажена, только нервами теперь.
А он как тот самый пес – смотрит умными глазами, все понимает, сказать ничего не может. Жизнь в генсее не научила открытости, напротив, только больше будто бы отгородила их друг от друга. Стеклянная стенка в сознании становится толще, и Старрк не виноват в этом.
Сквозь гигай совсем плохо чувствуется.
Иногда он уходил по ночам, затем возвращаясь с деньгами. Чем занимался – не рассказывал Лилинетт, но иногда приходилось держать сбитые кулаки под холодной водой подолгу, затем бинтовать их. Затягивались раны на гигае быстрее, чем на человеке, но все-таки, злоупотреблять не стоило. Как и наводить подозрения.
Ему не кажется, иногда за ним следят, а где обитает – уже знают. Люди, для которых один испанец выступает на подпольном ринге, иногда хотят от него больше, чем он способен им дать. Тогда приходится становиться больше похожим на человека, и проигрывать.
В такие ночи по возвращению Старрк сидит над синяками чуть дольше. Иногда Лилинетт помогает ему с бинтами, чаще всего смешно ругается. Он молчит – так – хорошо; хуже, если молчат оба.
Он бы рад ей помочь, только вот не знает, как.
Но бывают не ночи – дни, вроде такого. Когда утренняя хмарь перерастает в дневную, а затем накрывает город тихо шелестящим сквозь туман дождем. Запахи становятся острыми, сильными, почти невыносимыми, причем любые. Волчье обоняние в такое время – проклятье. Бывает так, что генсей утомляет собой, до внутренней дрожи, до судороги – тише, тише, хочется сказать этому миру, замри, пожалуйста. Но все тщетно.
Город мокнет под дождем, становясь одновременно и тусклее и ярче, размытым пятном качается, уходит за подоконник, когда Старрк ложится на диван, и закрывает глаза. Волосы все еще мокрые – немного постоял снаружи, пропитавшись дождем. Дождь обволакивает его, памятью, сутью, собой – словно снами, в которые привык уходить. Но на сей раз он уходит не в сон, - веки резко распахиваются, когда он поднимается. На оставшийся на диване гигай даже не оборачивается.
Лилинетт негромко возится с чем-то за тонкой стенкой.
- Вернусь вечером, - ей незачем смотреть, она чувствует все по импульсу духовной силы, когда Старрк отделился от гигая. И, скорее всего, она знает, что он постоит немного под дождем еще вот так – в белой одежде арранкара, только уже невидимый для большинства обитателей этого городка.
Он будет запоминать дождь, чтобы унести его с собой в Уэко Мундо. Потому что там, под черным небом и в серых песках, не бывает дождя.
Но там осталось море. И в шепоте его волн, набегающих на берег, будет слышна благодарность. Это, поистине, капля в то самое море за все то, что Тиа сделала для Старрка, но – вновь.
Он не знает, что можно сделать еще для нее.
Дескоррер гулко скрипит, словно застежка-молния в пространстве, повинуясь жесту пальца. Старрк оборачивается через плечо, чувствуя короткий укол духовного чувства, но сквозь припустивший сильнее дождь почти ничего не видно. Жаль, что так получается, но…
Но.
Ей надо привыкнуть. Она обязательно привыкнет, уверяет себя Старрк, помня о том, какой пришибленной была Лилинетт после того, как они ходили в Уэко вдвоем. Хотя Бестии радовались ее возвращению. Тиа – тоже. Тихо, как всегда – она все делает тихо.
Но что-то было не так, и здесь он точно ничего не мог понять. Отгораживаться от него Лилинетт научилась потрясающе быстро.
Плохо это, или нет, покажет время. Так или иначе, возвращаться в Уэко насовсем Старрк не хочет. После генсея – туда?
Нет. Уж лучше здесь, каким бы ни был мир живых, - и, когда под ногами тихо шелестит вечный серый песок, а небо становится черным, что-то внутри Старрка радуется, коротким теплом.
Ему есть, куда вернуться. К кому.
Он не один.

Отредактировано Coyote Starrk (2018-12-28 10:32:51)

Старрк теперь отчетливо помнит, как его нашли Шестой и Четвертый. Здесь, в Уэко, - песок пересыпается под пальцами, просачивается сквозь них. Неисчислимое количество раз этот  жест повторялся, - Старрк прикрывает глаза, сидя на небольшом пригорке, вспоминая. Идя по следу – на сей раз своему собственному, потерянной памяти.
Сейчас он цельный, полный, завершенный. Пускай вторая его часть и остаётся за гранью этого мира, суть свою он обрел. А что дыра в груди стала больше, не значит, в сущности, ничего, - он потирает шрам, почти не чувствуя боли в рубцах, которые немного посветлели. Больше не кажутся свежими и будто воспаленными, больше не терзает слух вдруг воцарившаяся тишина, что предшествовала тому удару. И даже взгляд своего убийцы Старрк вспоминает теперь без ярости, без бешенства в голове, без выбросов реяцу и волчьего рычания, клокочущего под дырой в груди.
«Я не один», - горизонт впереди – нестерпимо черный, как и небо. Поблескивают кварцевые деревья – все как всегда, Уэко Мундо незачем меняться. Оно по-прежнему бежит прочь от волка, который теперь ему не враг. Ладно, Пустому миру это не втолкуешь, но и незачем.
Вдруг обретя то, к чему может возвращаться, Старрк с удивлением обнаружил, что становиться неопасным оказывается легче, чем раньше.
«Вернуться», - он закрывает глаза, втягивая пахнущий мелом и кварцем воздух, сухой, холодный, в котором чувствуется неуловимая соль. Он принес ее сюда с собой, когда покинул темные своды дворца, в котором сейчас обитает королева Уэко Мундо. Он несет ее с собой, отголоски духовной силы, отголоски и отпечатки других, но ее – больше всех. Как глашатай – и пески чувствуют это, шепча под неумолимым ветром, который из раскаленного стал солёным. Только и соль постепенно изглаживается – но больше не потому, что реяцу Старрка поглощает все, чего касается, а потому что он силен, силен, как раньше. «У тебя красивая сила, Примера», - вспоминаются глуховато, шепотом волн морских, шелестящие слова, и внезапно разверзшееся под чернотой Пустого Мира отчаянно голубое небо.
«Я не один», - выдыхает Старрк, прикрывая глаза, видя другое небо – настоящее и живое, настоящий городок. Настоящий.
«Я – настоящий», - он поднимается легким движением, звериным, и срывается с места в сонидо.

Ночь – живая, не пустая, окружает его в Каракуре. Дождь давно кончился, но волглая сырость до сих пор стоит в воздухе, снова заставляя прикрыть нос ладонью. Запахи. После стерильного отсутствия запахов в Уэко первый вдох кажется едва ли не хуже, чем был тот, с которым Старрк переступал границу между тем миром и этим.
Туман гасит звуки, приглушает грохот железной дороги. По ночам та не молчит – поезда снуют неустанно. Редкие огни светят сквозь туман рассеянными звездами.
Окно открыто – так же, как было, когда он уходил. Но возвращается Старрк через дверь, пускай в том нет особой нужды. Это – маленькое правило, если хочешь жить как человек. Старрк не знал, хочет ли, но ему приходилось и это не напрягало. В Уэко Мундо хорошо уходить, хорошо вспоминать там, кем был – невзирая на боль, потому что, Старрк знает, без этих воспоминаний он себя окончательно не обретет, сколько бы цельным себя ни называл. Сколько бы не болела его вторая часть, к реяцу которой он сейчас прикасается, словно к рубцу – воспаленному и горячему. Вся будто бы, полностью.
«Она привыкнет», - простые слова, и пустые. Ему нужно уходить туда, потому что бегство, как показал опыт, ни к чему хорошему не приводит.
Он бежал от себя, и едва не потерял возможность вернуть Лилинетт насовсем.
Прежде чем войти к ней, он возвращается в гигай. Сразу пробирает холодом – искусственное тело здорово остыло, и плохо слушается, но ладони быстро теплеют.
- Лилинетт, - мимолётно мелькает его отражение в какой-то полировке сбоку. Надо же. Ему даже лицо не разрисовали, пока отсутствовал, но мысли проваливаются, уходя в холодный, как гигай сейчас, песок.
Ей плохо, - Старрк коротко жмурится, чувствуя ожог под черепом, горячую, горящую точку. Слышит тихое скуление – одному ему. Свет горит – как так, зачем, он ведь им не нужен, созданиям ночи. Созданию, - протянув руку, он кладет ее, уже горячую, на плечо закутавшейся в одеяло Лилинетт. И его обжигает так, что точка под черепом кажется пустяковой отскочившей искрой; Старрк садится на пол рядом, хмурясь, предчувствуя недоброе.
«Что не так?» - расстроена, что осталась одна? С кем-то повздорила? – нет, понимает он, хуже то, что его встречают почти что молча. Понимает это подспудно, вдогонку прилетевшей мыслью.
- Ты чего? – и становится совсем не по себе, когда он видит этот ускользающий взгляд. Обижаться Лилинетт умеет, но обычно это происходит не т а к.
Она освоилась потрясающе быстро. Как и научилась отгораживаться; умиротворение солёного моря быстро сходит с него, словно высыхает под ветром – злым, холодным, колючим, будто взгляд Лилинетт. Старрк смотрит внимательно и непонимающе, тревожась о том, что, как бы ни пытался к ней пробиться, она словно за десятком таких вот одеял – в чем-то вязком и тягучем, незнакомом.
«Что?» - как большой пес сейчас. Готовый кинуться на любого, кто смеет заставлять Лилинетт смотреть вот так, дышать вот так, и произносить его имя с такой запредельной тоской.

«Ты чего?» - им слова не нужны. Достаточно прикоснуться – по запястью пробегает короткий электрический импульс. Колко. Смутно знакомо. Несвойственно.
Лилинетт подается ближе, прижимается лбом, чуть бодая – это прежний жест, с тех пор, когда у нее был только один глаз, и маска-шлем оставались на голове. Не оставались – остаются, если она покидает гигай, но она делает это крайне редко, словно чего-то опасаясь. Острые локти упираются Старрку в ключицы, ниже соскальзывают. Он кладет ладонь ей на голову, чуть сморгнув – немного щекотно от зарывшихся в волосы пальцев, до этого задевших по ушам. Так она делала раньше, еще до Лас Ночес – вытряхивала из его волос песок, рассматривала вот так же, щекотала, обиженно сводила брови, шмыгала носом.
«Тише», - он коротко прикрывает веки, чувствуя нечто – острое и словно зазубренное, пилой резанувшее Лилинетт изнутри.
Другая ладонь ложится на вздрогнувшую худенькую спину, на выступающие позвонки в то самое мгновение, когда она отстраняется. Короткое рычание – эхом собственного. Давно не звучавшего.
Старрк укротил внутреннего зверя.
«Нет», - внутри нее бьется чужое, взбесившееся, но настолько своё, что сводит зубы. Руки вздрагивают, острый нос Лилинетт упирается Старрку в шею. Туда, где колотится пульс, в самое незащищенное место.
Ее почти трясет от непонятного разумом сейчас чувства потери – «как же так, я здесь, чего ты, я вот он» - того самого, что разрывало череп Старрка изнутри так долго, что не измерить этого времени. Страх, подступивший отчаянием, граничащим с безумием – «я потерял ее. Я снова остался один», - он не был тем Пустым, что когда-то расколол свою душу надвое, но страх его – в каждой духовной частице, составляющей пустую душу Старрка.
«Я здесь», - подбородок ложится на теплую макушку Лилинетт, по плечам пробегает короткая судорога. Выдох.
Чувствуй.
Знай.
Пульс колотится, часто, как у человека.
Она боится точно так же, боится остаться одна. Это все мир живых, с тоской понимает Старрк. Мир без цели существования – их существования.
В одиноких песках они были друг у друга, искали стаю. В Лас Ночес они обрели её – какую уж вышло, и готовились к чужой войне. Взамен на возможность поговорить с кем-то, кроме друг друга. В обмен на просвет в одиночестве.
Теперь же у них есть целый мир, в котором оказались свои условия существования. «Уйти отсюда», - вдруг понимает Старрк, закрывая глаза, представляя дорогу, и огромное раскаленное солнце, уходящее за горизонт в волнах плавящегося воздуха. Шуршит перекати-поле, и койоты на скалах запрокидывают морды к первым звездам, готовясь к охоте. Воют.
Воет его волчонок, безмолвно и горько. И ясно, почему – она напрягается, и ее реяцу – словно вставшая щёткой на затылке шерстка, еще по-щенячьи мягкая. Она соприкасается с солью, что осела на Старрке, и злится, рычит – он ощущает этот гнев особенно четко, потому что ему эта реяцу приятно, эти отголоски золотого солнца, песка и моря. Лилинетт сердится на них, хочет лаять, прыгать и скалить зубы, словно злящийся и боящийся прибоя волчонок.
«Почему?» - она боится. Ее сердце бьется теперь одинаково с сердцем Старрка, даже чаще – она маленькая, у них всегда все быстрее.
«Нас не разлучить. Никому и ничему. Больше – нет», - реяцу вздрагивает порывом ветра. В доме все трясется, трясется сам дом, испуганно динькает лампочка под потолком, разорвавшись. Комнату освещают слабые блики света, включенные в соседних квартирах – ведь поздняя ночь. Люди встревожены, громко переговариваются. Хлопают двери, кто-то выбегает наружу. Землетрясения в Японии не редкость, и все знают, как нужно поступать в таком случае.
Но все стихает резко мертво. Замолкает.
Старрк переводит дыхание. На полу тускло блестят осколки, и глаза Лилинетт блестят так же. Он коротко проводит зубами по нижней губе – соли там нет. Ветер сдул отголоски моря, - он слегка хмурится, закрывая глаза, лбом касаясь такого же нахмуренного лба Лилинетт. Ее жестом, разве что не бодаясь.
Не делай так больше.
Не отгораживайся так от меня.
Я тебя понял, - такое должно было случиться, рано или поздно. Лилинетт сложнее всего адаптироваться, она не обычный арранкар, она остается ребенком, невзирая на то, что существует столько же, сколько Старрк.
Лица касается частое и легкое дыхание. Если нужно, пускай вцепляется. Нельзя допустить, чтобы она страдала. Нельзя.
В конечном итоге, у него тоже больше никого нет.
Перетерпеть. Выпустить. Пусть переболит, - он забирает в себя это, против любой ершистости, не обращая внимания на внутренние протесты, и сам чуть путаясь, где, что называется, чье – но бесконечно терпелив, распутывая этот сгусток боли. «Иди сюда», - треклятое одеяло остается кучей на полу. Руки Старрка горячие от выброса духовной силы, сам он горячий – жарко в гигае. Тощие коленки Лилинетт задевают по боку, мелькнув белым в темноте.
Ну куда я от тебя денусь, - прежняя чуть ворчливая и уставшая интонация. Глупости думаешь, - но он понимает, почему. Ледяная игла одиночества прошила насквозь обоих. От нее все еще веет могильным холодом пустоты.
Давай, хватит уже. Спать пора, - у людей есть действительно разумная поговорка, про «утро вечера мудренее». Сон ей поможет. После сна – все всегда легче.
В Уэко Мундо Старрк такого не замечал.

Последняя судорога, будто всхлип, пробегает по лопаткам Лилинетт, и тонкие руки обнимают Старрка за шею, крепко. Ну, все. Успокоилась, - ее реяцу тоже унимается, мягкая шерстка ложится расслабленно, а он еще и машинально поглаживает ее собственной духовной силой. Ее боль вздрагивает отголоском в нем, отдается где-то на уровне дыры, в гигае невидимой, и оседает колкой тяжестью. Ничего, это уже хорошая боль. Ей становится легче. А значит, легче и Старрку. «Одно целое».
Сейчас она еще больше, чем раньше, похожа на ребенка. Старрку есть с чем сравнивать. Если раньше, в Уэко, он мог только смотреть на прошлые воспоминания того, кем был, тех душ, которые поглощал когда-то, то в генсее повстречал немало детей. Настоящих – как Лилинетт.
И тихо радовался, понимая про себя, что она была настоящей. «Была» - тогда у него было только это. Точно такие е воспоминания, только уже собственные, с прорехами, но бережно собранные. «Больше ничего».
Раньше она редко бывала такой испуганной и расстроенной. И в чем-то даже ласковой, - едва слышное, едва осязаемое похныкивание не раздражает. Оно есть – оно есть часть Лилинетт. Нынешней, не прошлой – если прошлой, то очень-очень далекой.
Неважно. Ему не нужна никакая другая Лилинетт, кроме той, что есть, - два глаза смотрят на Старрка из-под взъерошенной челки, одеяло натянуто до подбородка. В квартире две кровати, и у Лилинетт вообще своя комната, маленькая, но своя. Но после такой вспышки оставлять ее одну просто преступление. И жутко обиженный взгляд назавтра, Старрк уверен – потому, не зажигая света, ложится рядом, сразу закрывая глаза. Они раньше постоянно спали так вот, вдруг приходит мысль. Как старший и младший звери, друг к дружке прижавшись. Как одно целое, - он молча ерошит теплые волосы Лилинетт ладонью, чувствуя шерсть волчонка. Тот лежит, свернувшись клубком, глаза у него обиженные, посверкивают золотыми точками из темноты. Маленький осколок кварца лежит перед ней, колючий и отчего-то тяжёлый, как та самая боль. Как нечто, Старрку незнакомое, но глядящее на него из темноты неподвижно и неотрывно. Словно охраняя.
«Наблюдает?» - он двигает головой, носом поддевая волчонка в мордочку. Мягкие уши задевают по носу, когда он обнюхивает их, под тонкий недовольный скулеж. Старрк – волк – поднимается, и идет прочь. За чем-то – выходит в синее утреннее небо, в залитые ранним солнцем рыжие, почти окровавленные скалы. На другой стороне небосклона звезды еще не погасли.
Рассвета не бывает в Уэко Мундо, вдруг понимает Старрк, но ведь они и не в Уэко. Осколок кварца вдруг вспыхивает, и лапы волка подгибаются резко, подкашиваются. Когти скребут по песку, по камням, он рычит во сне, а поднявшееся солнце бьет по глазам стремительным алым лучом, будто выстрелом.
Дыру в груди сводит на короткое мгновение перехода между сном и явью, сердце – искусственное сердце гигая, понимает Старрк, колотится слишком часто. Дыры в груди нет, - рука задевает по мятой футболке, комкает ее, накрывает лежащую на груди ладошку. Тонкую, знакомую, - мир постепенно оседает кругом него, ощущениями. Проявляется – так происходит на быстрых фотографиях, которые в мире живых можно делать в кабинках. Такие часто встречаются в торговых центрах.
«Генсей», - судя по дуновению воздуха со стороны приоткрытого окна, уже рассвело, но утро раннее. Дождь кончился, туман уже разошелся, - свет проникает сквозь сомкнутые веки. Будет солнечно.
Пальцы разжимаются, выпускают футболку - все это время стискивал. Боль проходит, и дышать легче, он вдыхает запахи их с Лилинетт квартирки, забытого на кухне недопитого чая, невымытой посуды, чего-то еще… неживого. Это знакомый запах, так пахнут гигаи – пустым холодом, как манекены. Ничего, бывает – ему самому порой приходилось просыпаться отдельно от гигая. Да и в плечо ему упирается слишком знакомо, маской. Только вот запах самой Лилинетт кажется изменившимся. От нее пахнет молоком и песком, чем-то легким, как упрямый ветерок по ранней весне. Но не сейчас. Запах… похожий, но более глубокий, немного мускусный. Как если бы в весеннем ветре стало пахнуть оттаявшей землей. и цветами, - чуть встряхнув головой, зажмурившись, Старрк вдыхает глубже.
«Это…»
Верить подобным ощущениям невозможно, но он понимает сразу – не обманывается. «В чем?» - открывает глаза, скашивает их вниз, на рисунок на маске, черную глазницу. И еще ниже, на то, чего не должно быть у Лилинетт, обладающей телом восьмилетней девочки. Небольшая, но вполне оформившаяся грудь со слегка торчащим розовым соском. Вторую не видно – так Лилл лежит.
И ее рука – больше не соломинка. Да, тонкая, но не детская.
Невольно Старрк обращается к своему духовному телу – не стал ли меньше или младше. Ни на йоту – облегчение хоть какое-то, но тревога куда больше.
Игры с духовной силой известно куда приводят. Хотя бы Гриммджоу вспомнить, - он осторожно садится на постели, набрасывает на Лилинетт сползшее с ее плеча одеяло. Не угловатого и детского, а угловатого, но женского.
Вытянув шею, Старрк замечает что-то пестрое на полу. Гигай Лилинетт, как большая кукла, лежит на полу, одна нога задрана, ступня торчит над краем кровати, пижама сбилась. «Т-твою же», - внутри нарастает паника. Лилинетт – другая Лилинетт, чувствуя это, начинает просыпаться.
«Ладно».
- Как самочувствие? – в памяти быстро мелькает Неллиэль. У той состояние между взрослой и детской формой было нестабильным. «Там слишком большой разрыв», - поправляет Старрк сам себя. Действительно, кроха лет пяти и взрослая женщина. На него же сейчас смотрит где-то… старшая школьница.
- Как? – вопрос – в упор. Вместе со снятой с себя, и протянутой Лилинетт футболкой.

Она не выглядит и не чувствуется удивленной. И обычная суетливость, резкость Лилинетт сейчас будто бы сгладились. Движение, которым она садится, пускай резкое, но плавное – а взгляд не озадаченный, а изучающий. И, на него уставившийся – без тени удивления.
Так она давно это задумала?- горячие пальцы обхватывают запястье Старрка, а выражение единственного глаза Лилинетт становится едва уловимо снисходительным. Он разжимает пальцы – от неожиданности, и футболка падает между ними.
Не было предпосылок, - понимает он, машинально поглаживая большим пальцем щеку Лилинетт. Ощущение духовной силы накатывает теплой волной, заставляя зажмуриться, снова от неожиданности. Эта новая духовная сила… нет, прежняя духовная сила, ее, Лилинетт. Та, что как его, только другая.
Взрослый мужчина – маленькая девочка. Спокойствие – живость. Меланхолия – движение.
То, чем они были, хотело все и сразу, вернее, хотело, чтобы они были разными, чтобы дополняли друг друга. Оставаясь одним целым, будучи разными – и так было всегда. А сейчас баланс немного сбился в одну из сторон. Сбился ли, на самом деле?
Взгляд Старрка легче не становится, когда со щеки Лилинетт ладонь соскальзывает на ее плечо. Он сидит, подняв согнутые колени. Приходится самому податься чуть вперед, чтобы притянуть ее ближе, теперь щекой в грудь гигая себе уже. Ничего, он и так ее почувствует. Новая сила в Лилинетт мягко струится, как ее волосы, отросшие сейчас чуть ли не до поясницы, гладкие, светлые, поблескивающие то ли зеленью, то ли бледноватым золотом.
«Та же», - он невольно прикасается осторожно, едва ли не с опаской. Самому бы понять, чего опасается. Выдыхает, зажмурившись, и расслабляет плечи. Непривычное ощущение – кто-то больше, чем Лилинетт в таких вот объятьях.
Люди стали бы стесняться и смущаться. Но они – не люди, и нагота ее смущает Старрка не больше, чем его собственная – ее когда-то. Повзрослевшее, но еще не взрослое духовное тело означает для него только одно – возросшую силу.  Раньше Лилинетт была маленьким осколком его, большего из двоих. Чем станет сейчас?
«И каким будет ресуррексион?» - хладнокровно спрашивает Старрк сам себя, попутно все больше вчувствываясь в ощущения. Лилинетт плавна и спокойна. Непонятно, задумывала ли она это еще раньше, и вчерашние почти слёзы стали предвестником метаморфозы, или же все случилось само по себе.
Одно абсолютно точно – о новообретенной силе она не жалеет. Ей хорошо.
Остается открытым вопрос, как же именно ей удалось увеличить свою силу – и возраст – где-то в два раза? – со вздохом Старрк тянется рукой назад, под подушку. Не хочется ему это делать, но выбора нет. И Лилинетт, наверное, оно тоже не понравится.
Но Заэль в свое время разработал стабилизаторы для духовной силы Старрка, когда тот понял, как именно сможет вернуть Лилинетт – так, чтобы без ущерба для окружающих, хотя бы какое-то время. Без этих стабилизаторов сила Иноуэ Орихиме не смогла бы подействовать, её хрупкую носительницу-человека раздавило бы воплощением Одиночества. К которому она намеревалась возвратить Старрка. И возвратила – он стискивает зубы, помня, и ограждая эти воспоминания. Не подпускал к ним прежнюю Лилинетт, не подпустит и эту.
Сердце ударяет часто, но легко, с быстрой болью. Нет, от него ничего не убыло. Но это заставляет лишь сильнее тревожиться, потому что Лилинетт нравится ее новая сила, нравятся эти ласковые, как весенний ветер, потоки реяцу, с которыми она управляется спокойно и с легкостью. Они обволакивают, усмиряют ураган, которым готова взбурлить реяцу Старрка. Это… так просто и естественно, что даже обескураживает.
По краю ладони задевает холодный корпус мобильного телефона, все-таки нашаренного под подушкой.
Да, еще им понадобится новый гигай.
И кое-кто не пойдет сегодня в школу. Не только сегодня, в обозримом будущем вообще, потому что им придется искать новое жилье.
Объяснить обитающим рядом людям, как из ребенка в одночасье сделалась почти взрослая девушка, Старрк не может. Пойдут толки, это может привлечь нежелательное внимание.
- Это стабильно? – телефон пока остается лежать рядом. Гигай – гигаем, разберутся. Важнее понять, кратковременный ли это скачок сил, или постоянный, - Старрк запрокидывает лицо Лилинетт к своему, втягивает запах – пахнет им, потому что она спала рядом, и новой ею – весенним ветром, в который слишком много вплетено, настолько, что сейчас не понять, что где. Черты лица изменились, стали тоньше. Детское не ушло – миловидность, что была, вся та же, но сейчас она изящней, хотя и раньше было ничего.
«Вот же головная ты боль», - без досады думается Старрку. Хмыкнув, он кладет подбородок на маску-шлем (по щеке задевает обломком рога), и протяжно, по-собачьи вздыхает, обнимая Лилинетт.
Зачем, почему, как? – вопросов меньше не становится. Но то, что всегда работало в обе сторон, работает и сейчас. Лилинетт хорошо – Старрку хорошо. А для них – только двоих, кроме этого мало что способно иметь значение.
Резко звенит будильник на телефоне. Проклятье, - Старрк вздрагивает, выключая его. Да, время будить Лилинетт в школу, - растерянное хмыканье-смешок вырывается из груди. Вот уж… ситуация.

«Тише», - взволновавшаяся духовная сила Лилинетт успокаивается, стоит Старрку накрыть ее, как волной. Волнение – стиснувшие его поперек груди девичьи руки, и пронесшаяся по телу – ее новому телу крупная дрожь. Она перекидывается на Старрка, но только отголосками. Те затихают в нем, плавно и быстро, в его реяцу истаивают. Та единым целым опять плещется, перетекает друг в друга. «Осознала», - немного ворчливо думается ему, под выдох – хватка рук чуть ослабевает, но мгновением позже он оказывается пригвожден к постели.
«Какие мы радостные», - эта радость в него проникает, покалывающим светом. Хочет того, или нет – да хочет, конечно же. Заставляет чуть-чуть дрогнуть в рот, в улыбке. Тепло сверху – непривычное, потому что этого тепла стало больше. Легкое смеющееся дыхание обдает лицо, вслед за упавшими прядями гладких волос. Все бы ей забавляться, - хмурится он про себя, пальцами пробегая по позвонкам гибкой спины, безотчетно отмечая, что если раньше его ладони хватало, чтобы эту спину почти накрыть, то теперь – снова чуть больше.
И он слегка скалит зубы на укус, как старший зверь, которого донимает не в меру прыткий и озорной младший. Само собой, без того, чтобы сердиться. Прикрывает глаза, выдыхая с ворчанием.
Что изменилось-то, по сути?
От вопросов, впрочем, легче не становится. Замечательно-то оно замечательно, но ответа на свой вопрос он так и не получил, - он выдыхает медленно, ладонью прижимая, словно тяжелой лапой, скользящую по груди маленькую руку. «Испытать бы ресуррексион».
О чем теперь Лилинетт начнет верещать, когда он боек ей станет проверять? – не открывая глаз, он тихо смеется, и другая рука обнимает Лилинетт за плечи. Старрк расслабляется, постепенно, вслушивается в нее; не открывая глаз, поворачивает голову, кладя подбородок на белую маску-шлем. «Горячая».
Теплее, чем раньше, - ему не нужно прикасаться пальцами, чтобы чувствовать. Он отстраняется на миг, подается к краю кровати – и теперь уже его собственный гигай падает на пол. Так-то лучше, - по груди, задевая дыру и неизменный шрам, пробегают тонкие пальцы. Не слишком они изменились, эти руки, - снова мимолетная мысль. Он почти погружаются в полудрему, уходя в собственную духовную силу, в их духовную силу, обнюхивая, вникая, проникая, исследуя это новое состояние своего осколка. Или кем бы они с Лилинетт друг другу не приходились.
Подбородок по-прежнему лежит на белой макушке, рогом задевает по щеке.
«Все в порядке», - моргнув, Старрк смотрит в единственный глаз – хитрющий и по всему судя, довольный, и хмуро прячет улыбку в углу рта. Во взгляде та светится, все-таки. Да, у него теперь новая головная боль, но ей благодаря он ощущает себя… свободнее, что ли.
Потому что такое малое количество слов от Лилинетт – это даже похоже на настоящий признак взросления. И… нет, - Койот вздыхает протяжно, чувствуя горячее, но не лихорадочное тепло возле своего бока.
Заэлю они все-таки позвонят.

- Что-то случилось? – директор чертовой школы смотрит на Старрка взволнованно, а тон у нее доверительный. – Вы… с Лилинетт-тян все в порядке? – сложное для японского произношения имя так и комкается у нее на языке.
- Да, в полном, - он отвечает невозмутимо, и эта невозмутимость давит, как давила обычно сила  Примеры. Забрать документы оказалось делом нехитрым, но женщине непременно нужно было сунуть нос в их дела. – Мы уезжаем.
Чтобы ничто не вызывало подозрений, сказал Октава. А их могло появиться… проклятый вагон и маленькая тележка, как здесь принято говорить.
Куда уезжать, Старрк пока не имел понятия. В Лилинетт просветилось море, отчетливо – что поделать, по ряду причин Примера-старший весьма восприимчив к такому образу. Море на сей раз былос покойным, без вспышек… ревности?
Поворачивая ключ в замке зажигания, Старрк хмыкнул. Вот те на.
То, что точило Лилинетт накануне, он почувствовал хорошо, но не все вставало на свои места. А теперь как будто едва заметно шевельнулось, и раз! – в картинку сложилось.
Нет, эту тему обсуждать с Лилинетт не стоит. Сперва нужно очень хорошо ее прощупать. Тему, не Лилинетт. Прочувствовать. Так только, чтобы та ничего не заметила и не стала отгораживаться опять.
Хотя Старрк знал – затея безнадежная. Только это работает в обе стороны – пускай Лилл что-то хочет утаить, он все равно узнает. Они – одно целое.
И эта мысль никогда не перестанет его греть, - усмехаясь, он открыл дверь их квартиры.
- Я дома, - тоже фраза мира живых. По идее, гигай для Лилинетт должны были уже привезти. Кроме чисто практического назначения, было и еще кое-что очень важное – он скрывал их духовную силу. Заглушки ее в квартире стояли, но они не всегда могли справиться с неистовым фоном духовной силы Примера Эспада. Обоих.
- Ну, как ты там? – дверь в комнату Лилинетт закрыта, но она явно внутри.

Отредактировано Coyote Starrk (2019-03-23 00:15:28)

Запах. Вот уж чего не ожидал. И не заметил, в свои мысли погружённый. Хотя должен бы насторожиться сразу, - Старрк сильно втягивает воздух носом, хмурясь, машинально поворачивая голову в сторону кухни. Алкоголь в их маленькую берлогу обычно притаскивал Секста. Сам Старрк был равнодушен к нему, как крепкому, так и к тому, что уже пару недель валялось в морозилке. Пиво какое-то, что ли. Ему такое ни к чему, только к компании. Но Гриммджоу не заходил уже давно.
И, само собой, к алкоголю не должна была притрагиваться Лилинетт. Внутри нехорошо мрачнеет необходимость – опять натворила дел. Придется отчитать.
Казалось бы, мелочь. Ни ей, ни гигаю так уж точно не повредит и бочка выпитого. Плохо потом будет, само собой. Но и это – мелочь, потому что… да. Арранкары не имеют возраста.
А их существование в этом мире порой кое-кто и вовсе считает фикцией, - на пороге он встает над Лилинетт, мрачный и серый, как очень большой и очень недобрый волк. В правый глаз ее смотрит, несмотря на то, что в гигае у нее два глаза. Она замечает, интересно, что у нее левый косит слегка? – сейчас вот скрытый упавшими на левую сторону волосами. И все равно глядящий на него сурово и требовательно, дескать, чего надо, какого хрена приперся? Моя территория.
Само собой.
- Однако, - отодвинуть ее с прохода легко. Какое там еще сопротивление. В таком незначительном деле Старрк обретает быстроту и решительность, каковую бы, небось думает Лилинетт? проявлял бы в чем-нибудь другом.
«В том последнем бою? Теперь все туда будет неизбежно сводиться?» - мысль раздражения не вызывает. Только глухую усталость.
Плечо под пальцами по-прежнему тонкое, почти детское. Но Старрк смотрит на Лилинетт со внезапным хмурым напряжением. «Что происходит?» - вспышка одуряющего ужаса мгновенно появляется, мгновенно же и гаснет.
Нет, он ошибся. Он по-прежнему ее чувствует. Но, алкоголю благодаря, это странным образом затуманено. Как если бы она снова отгородилась.
А лицо у нее невинное, дескать, а что я сделала?
Действительно, ничего такого, - на стол шлёпается папка с бесполезными уже школьными документами, задевая зазвеневшие бутылки.
Ишь, все выдула.
- Мне не оставила, да? – оборачивается он на Лилинетт через плечо. Ведя взглядом от слегка взъерошенной макушки до коленок, которые больше не сбитые и не тощие а… стройные, до босых ступней. Определённо, в женской одежде Заэль разбирается. Платье симпатичное, светлое, Лилинетт идет.
Сейчас, кстати, от Октавы будет не отвязаться небось. «Изучить феномен». Как в старые добрые, - взгляд еще мрачнее становится, на мгновение, затем Старрк вздыхает, пожимая плечами, подспудно пытаясь пробиться к Лилинетт. И почти ничего – он поддерживает ее, слегка качнувшуюся, за плечо, которое вдруг кажется снова очень горячим. Совсем как утром.
Сейчас, что ли, о делах с ней разговаривать? Да ну его. Не уверен, что имеет смысл, да и что Лилинетт станет слушать. Это вот – школа и все прочее, связанное с реальной жизнью, ей совсем неинтересны. Так было и раньше, просто Старрк не особо обращал внимание. Надо пройти. Надо привыкнуть. Надо перерасти.
Ну вот и переросла, - взгляд бегло перескакивает за окно. Погода снова нахмурилась, как накануне, и вечер опускается на Каракуру довольно-таки быстро. Пустые бутылки на столе снова вздрагивают – три штуки. Неслабо так.
И она еще на ногах, - он выдыхает через нос, почти фыркая, что должно означать смешок. Старрк не двигается, присев на край стола, изучая Лилинетт. Глазами. Утром он прислушивался к внутренним изменениям в ней, да еще сквозь то еще беспокойство.
Сейчас же, благодаря пиву, - бутылки нестройно звякают, снова, - можно сосредоточиться на других ощущениях. Рассмотреть, какой стала его вторая часть.
- Красиво, - спустя полминуты где-то выдает он, зачем-то подумав, что при таком раскладе он должен был состариться. Но действительно, красиво. Она красивая. Это повод, наверное… гордиться?
То, чем они были прежде, вряд ли… а, да что там. Оно даже и предположить не могло, что его части окажутся такими разными, полностью противоположными. И так должно было оставаться всегда, только вот у меньшей части оказалась слишком упрямая воля.
- Спать не хочешь, нет? – все-таки, выпитое. При желании арранкары могут выгонять любой яд мира живых из гигаев духовной силой. Но Лилл так раньше точно не делала… еще сломает.
Сейчас прилетит небось «какое там спать, охренел, я что тебе, маленькая, что ли?» - теперь смешок слышится более явственно. Старрк берет бутылку, где пива еще на пару пальцев еще, примерно, и допивает одним глотком.
«Добавки?» - вслух не произносит, посылает мысленный импульс, укрывая от Лилинетт исподволь проскользнувшую мысль о том, что, оказывается, теперь можно вот так… просто.
Просто, да. Это все оказывается проще, чем он думает. Потому что странно свербящее желание чего-то другого – другой жизни, не такой, какую они ведут сейчас, тихую и скрытную, идет из сущности Лилинетт, и неизбежно передается ему.
«Можно взять ее с собой», - на бои. «Вот еще», - эти мысли Старрк скрывает. Хотя бы потому что Лилинетт точно загорится, но еще и по той причине, что если раньше привести в такое место ребенка – ладно, выглядящее как ребенок существо, было невозможно, то юную девицу лет шестнадцати-семнадцати – дважды невозможно. Её там…
«Могут обидеть», - стекло бутылки скрипит под сжавшей ее ладонью.

Отредактировано Coyote Starrk (2019-03-23 04:27:12)

В горле медленно начинает клокотать даже не рычание, но теперь его. Старрк едва заметно сводит брови, не успокаивая незнакомую – сейчас незнакомую духовную силу, изменившуюся, почти чужую, но вначале прислушиваясь. Алкоголь делает с их телами, когда они в гигаях, странности.
Он это по себе помнит, по тому первому разу, когда Гриммджоу вытащил его, едва себя осознающего, «проветриться». В бар. К саке и стриптизершам.
Если Лилинетт еще не ковырялась в этих воспоминаниях, то он ее совсем не знает. И если бы раньше тень ее смеха неизбежно скользнула бы в него – отразилась бы в глазах, может, заставила бы мышцу какую на лице шевельнуться, то теперь это, определенно, чужой смех.
Изменение разделило их сильнее, чем могло?! – «нет», - Старрк решает. Обжигающая пропасть одиночества на мгновение разверзается под ногами.
Это сильнее него. Сильнее их обоих, это – прежнее.
«Лучше бы оставалась прежней», - и нет, он все понимает. Только взгляд – ни тени улыбки, мрачный и холодный. Никакого прежнего отражения ее, Лилинетт, приподнятого настроения.
Ему не нравится такой смех. В нем нет радости, а Лилинетт должна радоваться. Тогда хорошо будет обоим, - чуть сузив глаза, он наблюдает за ее движениями. И брови сдвигаются чуть сильнее, когда бутылка разлетается с истерическим стеклянным звоном.
Это не то, что ему хотелось бы видеть и слышать, - рычание в горле становится настоящим. Старрк подается чуть вперед, наклоняется к Лилинетт, не вынимая руки из кармана джинсов. Так, чтобы да, нос к носу, видя ее чуть приподнятую верхнюю губу – отражение собственного выражения лица.
Снаружи верещит сигнализация, а потом слух заполняет странный резкий гул.
«Не надо», - это – предупреждение. В стае старший – он. И его духовная сила, не рваная, как когда-то, не рвущаяся – как сейчас у Лилинетт, накрывает дом и окрестности глухим куполом, словно могучей меховой лапой. Старрк коротко рычит вслух, клацая зубами прямо перед носом Лилинетт – заигралась, волчонок.
Тело изменилось, а мозгов не прибавилось, - ворчит в нем что-то с прежней усталостью. Ей, может быть, и плевать на обстоятельства. Старрку же нет, и договоренность, существующая между арранкарами – в силе.
Лилинетт на нее, вестимо, плевать.
У нее нет обязательств, - «есть», - вынув руку из кармана, Старрк кладет ее на напряженное плечо под тонким платьем. Сжимает – Лилинетт знает его силу, и знает, как он умеет сжать. Но сейчас он просто держит, и наклоняется к ее уху, прикусывая – как старший зверь осаживает заигравшегося младшего.
«Не надо», - с взрослением приходит ответственность. Это его второй половине еще нужно усвоить.
Гнева в Старрке нет. Только прочное и серое осознание необходимости, незаметно и очень быстро перерастающее в некое подобие «эй, ну что ты, угомонись уже» - и кусает во второй раз он уже с едва заметным утомлённым ворчанием. Но это уже, скорее, смахивает на ласку.
Рука Лилинетт с осколками, и кровь, которая, смешиваясь с отвратительно уже пахнущим пивом, оказывается в руке Старрка. Ей, может, и не больно, зато ему не нравится смотреть на нее такую. На такую руку, и пусть кровь – фальшивая, и им обоим подобное повредить не сможет, ему все это не нравится
Потому что понять Старрк не может. И это хуже всего.
«Ты сильная», - щетина на подбородке с едва заметным шелестом задевает по гладким светлым волосам. Ладошку Лилинетт Старрк не выпускает, и в уже его ладони становится тепло и мокро.
Вымыть руку, убрать осколки, и сделать уже, что собирались – выбраться куда-нибудь. Выбраться так, чтобы насовсем.
Им надо уехать из Каракуры. Никто их не найдет, никому до них нет дела, напротив – мир вздохнет спокойней без них, - это немного непривычные объятья, потому что обычно Лилинетт на нем висла обезьянкой, обнимая руками и ногами. Сейчас же она стоит на полу. Старрк обнимает ее, баюкая мокрую поцарапанную ладонь, прикрывает глаза, вздыхая.
Да, да.
Ты сама кого хочешь обидишь. Но это ничего не меняет.
«Никогда ничего не изменит. Я буду рядом. Всегда».
Никому нет дела до них. И теперь все будет по-другому. Они могут уйти, могут больше не следовать законам этого мира, которому, все-таки, чужды.
Вся прочая стая нашла для себя что-то, зацепилась – кто за сам мир, кто за людей в нем, но для Старрка это изначально было невозможным. Пока он был один – он был ущербен.
Став же целым, получил еще одно мнение, с которым невозможно не считаться. А теперь, с этими новыми силами – все вообще по-другому.
Но теперь можно не врать, что их устраивает нынешнее существование, - он смаргивает, чувствуя внутри не пустоту, но облегчение.
Больше не надо жить «как надо».
Можно – как хочется. Просто еще самую малость поиграть по правилам этого мира. Ну там, собрать вещи, допустим, заказать билеты, и сделать еще какие-то мелочи, которые от них требует эта реальность. Пока что ведь они собираются оставаться в ней, так?
Да и куда им идти вне ее. «Пока что», - он слегка улыбается, куда-то внутрь себя.
Да, да. Немного мелочей. Только злиться не надо, и буянить, - улыбка чуть задерживается.
Ну да, как же. Послушали его тут.
Бездна под ногами зарастает, залечивается. В груди – там, где шрам все-таки видно даже в гигае, болит гораздо меньше.