- Ну, Окикиба, что скажешь, а? – с верхнего яруса открывался прекрасный вид, поистине. «Хорошо что день нынче солнечный», - мимолетно подумалось со-тайчо. «Все видно особенно отчетливо».
- Впечатляет, со-тайчо-доно, - ровно и сдержанно отозвался стоящий за левым плечом лейтенант, чуть напряженно – не слишком понимал, к чему со-тайчо-доно клонит. Тот усмехнулся, пощипывая себя за подбородок, и не отрывая взгляда от вида, что открывался на нижнем ярусе казарм ичибантая. Удобно они с Окикибой стоят – снизу незаметно, да и стена заклинания укрывает их от этих цепких, внимательных, и столь прекрасных глаз за линзами очков.
- Я помню Ядомару-сан, - Окикиба подал голос деликатно, на что Кьёраку лишь покивал ободряюще – дескать, давай-давай, продолжай.
Еще бы старине Генширо не помнить бывшую фукутайчо Восьмого Отряда, что так долго служила под началом капитана Кьёраку… и столь трагично лишилась своего поста. Первый Отряд… в Первом Отряде, как новый Главнокомандующий с некоторым удивлением обнаружил, знали на удивление много. И многие – благо, только старший офицерский состав.
«Уже четыре года прошло, а я не устал удивляться», - подумалось весело и благодушно. Кьёраку покачал головой, чуть подаваясь вперед.
- Она была исключительно сильной шинигами, со-тайчо-доно. У нее был великолепный потенциал, - Кьёраку скосил на Окикибу здоровый глаз, шевельнул бровью – дескать, да-а, все-то ты помнишь, старина. И лицо теперь держишь исключительно корректное, небось про себя гадая, каким же это ветром, и по какому случаю нынешнего со-тайчо внезапно потребовала его бывшая…
«Зазноба – станем называть вещи своими именами», - Кьёраку улыбнулся шире, скользя взглядом по идеальным ногам, прекрасно видимым на этом ярком солнечном свету. Лизе-тян несказанно идет бирюзовый цвет, и это короткое… эта школьная форма. Пикантно, что она питает пристрастие к такой одежде… пикантно и интересно.
- Отчего же «был», а, Генширо? – добродушно поинтересовался Кьёраку у лейтенанта. тот опустил седую голову, пересеченную темной прядью, и чуть наморщил изборожденный морщинами лоб. Его физиономию со-тайчо мог читать, как раскрытую книгу – Окикиба откровенно недоумевал, с какой целью явившаяся едва ли не из небытия Ядомару-сан вдруг стала требовать аудиенции у со-тайчо-доно, и, более того… ведь о личной связи того со своей бывшей фукутайчо ходили самые разнообразные слухи.
- Потенциал у Лизы-тян поистине выдающийся и сейчас, - так, посмеиваясь, он отступил от прозрачно мерцающей стены. Его реяцу Лиза-тян чувствует – в этом нет сомнений, - Кьёраку невольно подмигнул вдруг запрокинувшемуся безошибочно в его сторону строгому лицу.
Ей бесконечно идет эта прическа, когда волосы собраны в конский хвост, кстати говоря. И то, как вздрагивают концы галстука матроски на выдающемся потенциале – м-м-м, поистине, Окикиба ошибается.
Потенциал Лизы-тян с тех самых пор стал лишь прекрасней.
- Будь добр, Генширо, - с теплом на душе всматриваясь в эти строгие черты, вполголоса произнес Кьёраку, - позаботься, дабы капитаны Хирако и Зараки, а также Исанэ-тян оказались у меня как можно скорее.
- С позволения сказать, - Генширо выдержал небольшую паузу, - Пятый отряд во главе со своим капитаном сейчас находятся…
- Неважно-о, - улыбчиво протянул со-тайчо. – Хирако нужен мне здесь, и немедленно, об отряде позаботится Момо-тян.
- Слушаюсь, - лейтенант поклонился, и был таков. Кьёраку слегка потер под повязкой поврежденный глаз, невольно поморщился, касаясь шрама – больно не было, так, лишь неприятно на ощупь. Стало… нет, лучше не стало, с их последней встречи в Обществе Душ.
Их с Лизой-тян, - под глубокий вздох, под боль в груди от воспоминаний, вновь встает перед ним стена, подобная этой – Хакудан Теппеки. Он выдыхает коротко, изнутри прокалывает тупой болью – и Кьёраку замечает, что невольно положил ладонь на рукоять тати.
Странно. Сейчас – особенно странно такое наблюдать за собой. Ведь все отгремело, отболело, угомонилось, - переводя дыхание, он оборачивается на трепетание крылышек адских бабочек, рассыпающих рядом свой негромкий звон. На-адо же, как быстро. Только Нанао-тян все равно справляется быстрее Генширо, - ответы от троих капитанов уже готовы.
Скоро явятся.
«Наконец-то ты решила показать себя, Лиза-тян», - сердце вздрагивает чуть чаще, окрыленное гордостью за нее. «Наконец-то», - Кьёраку знал о своей экс-фукутайчо в первую очередь одно – Лиза-тян знает себе цену.
«И вот теперь ты здесь».

- Кьёраку-сан, ну да чего за спешка, а? – Хирако, вот же молодец, явился быстрее всех. Неужели Окикиба оказался настолько расторопным, что добавил в сообщение от Главнокомандующего кое-что лично для бывшего предводителя вайзардов. И тот спешил – запыхался в сюнпо.
- Ну? – Кенпачи, как обычно, не церемонится. Пусть кабинет просторен, но в его присутствии сразу кажется, что места мало – Кьёраку кивает обоим на противоположную стену, дескать вставайте к ней. Жест Яма-джи – он им знаком, так что пусть.
- Какого?.. – окружающий их духовный фон тихо вздрагивает, деликатно – дверь отодвигается в сторону, и на пороге, склонив пепельноволосую голову, скромно замирает капитан Четвёртого Отряда.
- Прошу прощения, - сидящий за столом Кьёраку кивает Исанэ-тян, улыбнувшись.
- Ты как раз вовремя, Исанэ-тян, - «ну что же. Это обещает быть интересным», - взгляд скользит по лицам всех троих. Только Хирако выглядит о чем-то догадывающимся – даже немного подался вперед, будто перед броском. Кенпачи равнодушен и мрачен, но смотрит цепко. Обоими глазами – повязку теперь перестал носить. «Успех».
Исанэ-тян привычно робеет, особенно, оказываясь в непосредственной близости от капитана Зараки, но здесь уж ничего не попишешь.
«Жаль, Нанао-тян здесь нет. Она бы порадовалась».
- Приглашай, Окикиба, - лейтенант кланяется.
- Кьёраку-сан, это… - да, да, Хирако. Это то, о чем ты думаешь.
Снова стук отодвигаемой в сторону двери.
- Здравствуй, Лиза-тян, - словно ветром над морем, ледяным и соленым, сильным  повеяло в кабинете Главнокомандующего. – Извини, что заставил ждать, - четыре долгих года, да-а.
Ну, все-таки, не сто лет.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2018-12-14 14:18:00)

Невольно вспоминается, как привыкал ее чувствовать лучше, чем другие, - беглый мысленный взгляд на Хирако. Тот, возможно, настроен на Лизу лучше, чем прочие, ведь они до сих пор остаются теми, кого называют вайзардами. В них эта настороженность все еще чувствуется – неясно и почти незаметно, что называется, лишь тому, кто умеет это делать.
У Кьёраку была возможность научиться. И в том, что касалось чувств, он, как правило, впереди всех, - единственный глаз вспыхивает искрой веселья, и на ледяной комментарий Лизы-тян эта искра лишь разгорается ярче, затем застывая на миг. Да, что сказать – со-тайчо чувствует свою бывшую фукутайчо лучше, гораздо лучше, чем кто бы то ни был – «прости, Хирако».
И потому, когда звучат те самые правильные слова, бывший капитан Восьмого Отряда только улыбается – на левую сторону чуть сильнее, и чуть щурит здоровый глаз – «ну, наконец-то».
Ибо его Лиза-тян – всегда, всегда е г о  Лиза-тян, пускай и своя собственная, была фантастически сильной еще добрую сотню лет назад.
Позади него воцаряется молчание – наполовину озадаченное, наполовину настороженное, которое, впрочем, быстро сменяется готовностью. Прекрасно, господа капитаны сообразили, зачем их собрали здесь. Судя по звуку, Хирако собирается что-то сказать, но помалкивает. Неужто робеет? – нет, не в том дело. Кьёраку и Лизу-тян будто бы отсекает от остальных, и гобантай-тайчо понимает это лучше всех. Зараки все равно, по большей части, а Исанэ-тян слишком деликатна и робка, дабы задуматься о таком. А Окикиба – идеальный лейтенант, умеющий притворяться слепым и глухим тогда, когда это нужно капитану. Нанао-тян непременно бы покраснела от взгляда, которым Кьёраку прикасается к Лизе-тян, словно рукой ведет, теплой и неторопливой.
«Я в порядке», - и по ней видно, что в порядке. Это самое замечательное, - а еще по сердцу задевает тянущей, долгой тоской, сейчас далеко не самой уместной, но самой честной – он очень тосковал по ней, только вот времени признаться себе в том не находил, как и сил.
Потому что бесконечно уважал ее решение, - улыбка замирает на долю мгновения, а затем сменяется другой – хорошо Лизе-тян знакомой, хитроватой и ускользающей. Такой, с которой Кьёраку обычно ускользал от ее пинков и наставлений.
- Место капитана, да? – он может себе это позволить – эту неформальность. Восьмой отряд – его, Кьёраку Сюнсуя, вотчина. И два лейтенанта относительно неплохо справлялись с руководством обоими отрядами, Восьмым и Первым – все это время. А заглянуть на огонек к бывшим подчиненным (формально, они все равно оставались в подчинении у со-тайчо), стало теперь доброй у него традицией, только вот…
Только вот если и передавать руководство хачибантаем, то только в эти нежные и сильные ручки. Миновало больше ста лет, немало шинигами в рядах Восьмого Отряда сменилось, но все-таки…
Все-таки Кьёраку предвзят. И рад.
То, о чем у него горит и болит сердце, до сих пор, пускай и незримо для окружающих – со-тайчо прекрасно скрывает свои чувства – теперь будет залечено.
- Мне нужно уточнить, какого? – пост капитана джусанбантая до сих пор свободен, но взгляд Лизы-тян вспыхивает такой сталью, что со-тайчо почти смеется.
- Полагаю, это отличная идея, Лиза-тян. Восьмой Отряд скучал по тебе, - ками-сама, не должно быть так хорошо на сердце, - со-тайчо чуть пожимает плечами, незаметно переводя дыхание. Не должно быть так – но от осознания того, что хоть что-то еще встает теперь на свои места, становится легче дышать. Какой, оказывается, груз давил на грудь все это время – не переставала душа страдать за родной отряд, за свой отряд – а вот теперь все позади.
Почти. Остались лишь какие-то формальности, верно?
- Право, я думал, что ты уже не решишься, - опасная фраза, вновь позволяющая понять окружающим чуть больше, чем следовало бы, но Кьёраку не беспокоится. Его личные дела – их личные дела – на то они и личные.
После того, что они увидят, никто не посмеет сказать, что свой пост Лиза-тян получит не по праву.
Ведь это было очень, очень давно, так? – они оба помнят почти пугающую тайну, которая случилась незадолго до той роковой ночи. Года за… два, три? – когда Хагуро Тонбо подчинился своей очаровательной госпоже окончательно.
Кажется, она тогда была и счастлива, и встревожена, будто новобрачная в первую ночь. Пришлось ее успокаивать – по правде говоря, Кьёраку охотно повторил бы этот опыт. Страсть, которая залегает под этим льдом… занятно сознавать, что именно он знает ее лучше всех.
«И ты вернулась ко мне», - такая вот простая и теплая мысль.
- Итак, с чего ты предпочтешь начать? – она всегда гордилась своей силой – по праву, вновь. Будет правильно, если она позволит Хагуро Тонбо показать себя – о, это миг и его триумфа. Это и его признание – не то что бы Кьёраку достаточно хорошо знал занпакто своей экс-фукутайчо, но относился к нему с глубоким уважением.
Как-никак, тот защищает ту, которая очень дорога Главнокомандующему, - «неужели ты все-таки… решилась?» - в это несложно поверить – разумом, но куда труднее – сердцем, потому что обида на Готэй вряд ли истаяла из сердца Лизы-тян. И она – единственная из вайзардов, которая в своем возвращении идет на повышение.
Те, кто стоят позади со-тайчо, возражать не станут. Доверяют ему – Исанэ-тян взволнована, но помалкивает, полагая, что со-тайчо действительно знает, о чем говорит, и что делает, Хирако – он-то точно знает о том, что Лиза-тян достигла банкая, Зараки же…
О, кажется, он бы с удовольствием посмотрел на тот самый банкай.
Иные детали его не интересуют.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2018-12-20 22:56:57)

Внезапный гость здесь – соленый ветер, ледяной, словно этот взгляд. Прячутся на самом дне этого холодного моря потаенные страхи, волнение – ведь море волнуется, правда? – Кьёраку чуть подмигивает Лизе-тян, пользуясь тем, что выражения его лица никто не видит. Сбоку – со стороны поврежденного глаза – он улавливает движение, а затем Окикиба исчезает, поклонившись, в рывке сюнпо. «Правильно», - чуть улыбается про себя со-тайчо, снова глядя на Лизу-тян. Ками-сама…
Она стала восхитительно сильна.
А она смотрит на него, и от реяцу, что плеснула рокочущей волной, веет тем, что должно. Гордостью, - чуть изгибается в улыбке рот, и дыхание слегка сбивается. Выброс реяцу так силен и прекрасен, что дайсё отзываются упругим звоном.
Охана временами ревновала. Охана никогда не забудет Лизу-тян – пока ее помнит Кьёраку, не забудет и она, - «о, моя охана», Запах духов, томный и мускусный, тяжелый, как дорогие одежды, на мгновение задевает обоняние – и истаивает в могучем порыве ветра. Слышно, как позади вздыхает Исанэ-тян, коротко и испуганно. Парни стоят неподвижно, но то, с каким интересом смотрят оба… о, да у Кьёраку спина почти что загорелась. Он щурится на мгновение, от ветра, от вибрирующего воздуха, словно невидимое крыло исполинской стрекозы затрепетало перед ним. еще немного – и стены кабинета треснут.
Морю нужен простор, как и ветру. «Так ведь, мои драгоценные?» - он обращается к всем троим, к обеим Катен Кьёкоцу, и Лизе-тян. И охана пускай нехотя, но все же признает его правоту, потому что чувствует суть это духовной силы, суть этого гордого духовного меча, прозванного Стрекозой Железного Моря – Хагуро Тонбо.
«Я знаю, ты можешь еще прекрасней», - ответ на ее вопрос безмолвен, и только светится в единственном глазу неторопливой лаской.
- Э-эй, Лиза, давай лучше снаружи, а, - немудрено, что Хирако обеспокоен. Ведь он видел этот банкай почти наверняка, вряд ли Лиза-тян стала молчать о своей силе. Знают вайзарды, так? Все ли? – вопрос пока открытый, и, в сущности, не такой важный.
Скоро все получится, - пространство мелькает перед ними, белыми стенами, оранжевыми крышами, до высоких ворот, ведущих на широченную тренировочную площадку. В других отрядах нет ничего подобного, но Первый – на то и Первый. Здесь и банкай можно потренировать, - когда ворота оказываются позади, то бесконечное пространство окружает четверых капитанов и одного лейтенанта. И – ту, что собирается стать капитаном, взять то, что ей принадлежит по праву.
В конце концов, преемственность – это очень хорошо, так ведь, Лиза-тян? – Кьёраку мимолетно кивает Окикибе, который столь оперативно подготовил это место для тренировки. Красные скалы и синее небо – наверное, чем-то это место знакомо вайзардам. По меньшей мере, Хирако озирается с подозрением.
Кое-какие техники Тессай Цукабиши  использовал и в генсее. Это хорошо известно нынешнему Главнокомандующему.
Как-то так вышло, что он собрал немало сведений о вайзардах, о тех, перед кем чувствовал вину до сих пор. По большей части, из-за этой женщины, что сейчас стояла перед ними – такая хрупкая, в чужой одежде, словно из другого мира явившаяся. И он ощущает ее волнение, это часто колотящееся сердце, словно под собственной ладонью.
И, все-таки, как же он ей рад, - от этой мысли тепло, и режущий холод стального ветра не тревожит. Кьёраку лишь поднимает ладонь, касаясь его, будто пальцы подставляя севшей на них стрекозе.
Ему так хорошо знакома эта реяцу, что он чувствует ее не как убийственный ветер, а как прохладную шелковую кожу, льнущую к руке.
- Неплохо так, - слышен голос Хирако, и со-тайчо согласно прикрывает единственный глаз.
- И дальше что? – хрипло отвечает ему Зараки, на что Хирако отвечает, явно ухмыляясь. - А ты смотри, и  увидишь.
Яма-джи обычно говорил что-нибудь торжественное в подобных случаях, строго-торжественное – такое, чтобы претендент на капитанский пост ощутил всю весомость и значимость того, на что претендует. Но Кьёраку же просто улыбается Лизе-тян. Сложно ему отдавать команды этой женщине – так было всегда.
- Начинай, Лиза-тян, - это непринужденная, как обычно, просьба.

Этот ветер пахнет не только льдом и морем, но и кровью, - Кьёраку прикрывает глаза, чувствуя его, входя в него, как в реяцу Лиза-тян. И улыбка, если и есть – прячется, до поры. Лиза-тян, если смотрит – увидит ее, а остальным и видеть незачем.
Кровью пахнет – оскверненной, тронутой Пустыми реяцу вайзарда. Чувствуется, как Хирако, чуть поодаль стоящий, тоже напрягается. Эта реяцу устрашает – у обоих устрашает, у всех вайзардов устрашает, показывая словно – смотрите, шинигами, какими мы стали, и какими вы тоже можете стать. Они не враги уже столько лет – «да какие враги, моя драгоценная» - но до сих пор эта духовная сила, словно шрамами покрытая, остается напоминанием о тягостном прошлом.
Настоящее не столь тягостно, к счастью – а в будущем всех их, кажется, ждет небольшой просвет. Почти не останется пустых мест в Зале Собраний капитанов, и это, поистине, то, ради чего стоило дожить до сегодняшнего дня.
Поэтому со-тайчо только прикрывает глаза навстречу режущему ветру, пахнущему морем, кровью и солью, подставляет ему лицо, будто строгим женским рукам – пускай Хагуро Тонбо, в отличие от своей прекрасной хозяйки, не слишком расположен к тому, кто причинил ей в свое время столько не приятностей, пускай. За силой банкая для Кьёраку все едино бьется одно-единственное – сердце Лизы-тян.
Под ладонью что-то вздрагивает, незримо. А над шинигами разверзается неистовое ледяное море.

- Окикиба, - вместо ответа Кьёраку обращается к лейтенанту, и тот, склонив голову, удаляется в быстром рывке сюнпо.
- Ничего так банкай, - в голосе Последнего Кенпачи – хриплый азарт. – Ну, я проверю, - Нозараши выходит из ножен точно так же хрипло, почти с воем, вторя своему хозяину. Словно голодная волчица, охочая до крови – Кьёраку поднимает ладонь, оборачиваясь на Зараки.
- Нет, незачем, - вдыхает чуть глубже, наслаждаясь пропитанным солью воздухом – право же, будто на берегу моря стоят, а не в подземелье. – Незачем, Кенпачи, - вздрагивает не реяцу – полы капитанского хаори под цветастым кимоно. И взгляд устремленный на Зараки, однозначен.
«Не стоит».
Вреда Лизе-тян Зараки не причинит – так, по-своему позабавится. Но происходящее здесь – формальность, потому что для Лизы-тян Кьёраку давно был готов распахнуть двери Готэй-13, зная, что она заслуживает того едва ли не больше всех вайзардов. Ей некуда было возвращаться раньше, теперь же – есть. Пост капитана Восьмого Отряда Кьёраку не вручил бы никому другому, он сам понимает сейчас. Слишком ревнив и эгоистичен, слишком бережет своё – не таким бы быть Главнокомандующему Готэй-13, но и не сейчас. Его ручной зверь не совсем верно понял, зачем он здесь – и это тоже испытание для Зараки, для всех здесь стоящих капитанов.
Капитанов – война с квинси кое-чему научила и Зараки, но еще немало воды утечет, до поры, когда он станет по-настоящему осознавать, что же такое есть это звание – капитан Готэй-13. С Хирако – проще. На того сейчас нахлынуло самым мрачным, наизнанку вывернутым прошлым – это видно по замершему взгляду, по жесткой ухмылке, которую будто заморозило банкаем Лизы-тян. Он-то про это все знал, и…
«Что, ведь она действительно стала сильнее?» - Хирако медленно моргает, и если этот жест можно принять за кивок, то пускай так и будет. Теперь все позади, Синдзи. Теперь еще одна сила получила признание по праву – да, от этого легче.
«И мне – тоже».
Исанэ-тян, можно сказать, повезло больше всех, но Кьёраку и не стал бы подвергать ее, нежную и кроткую, чему-то слишком суровому. Ей хватает этого и без того, день ото дня, в суетливой и далеко не самой весёлой рутине йонбантая. Она не жалуется – она там выросла, взросла и не знает другой жизни. У нее все хорошо – и для нее присутствие на экзамене для капитана стало, пожалуй, фактом подтверждения ее заслуг. И она сама ведь помнит, как стояла на месте Лизы-тян – и да, видно по зардевшимся щекам, по частому дыханию, по тому, как она смотрит нее, прошедшую испытания наполовину, более чем ясно – она понимает, переживает и радуется. Она принимает.
«Вот и славно», - со-тайчо не ошибся в выборе, он в очередной раз поучил одного, вскрыл старые нарывы с гноем – другого, и воодушевил третью. Окажись здесь другой капитанский состав, иным вышел бы и результат, но здесь уже мало что зависело от Кьёраку – суть в ином.
Суть в том, что силой его драгоценной Лизы-тян все оказались впечатлены до предела.
Потому дальше – только формальности, по сути.

И за формальностями проходит день. «Экзамен на капитана» - звучит-то как, а, но, когда мягкий осенний закат накрывает Общество Душ, окрашивая белые стены Сейрейтея алым, когда лучи заходящего солнца делаются особенно длинными и золотыми, со-тайчо наконец-то выдыхает, расслабленно. Его лейтенант вторит ему, и, переглянувшись, оба усмехаются. Да-а, непростой выдался денек. Впору отдохнуть.
Нанао-тян не видать – побежала навестить дорогую сердцу семпая, которую разметили в бараках Первого Отряда. Пускай побудут вместе, пускай порадуются – но, когда солнце окончательно скрывается за горизонтом, и синие сумерки ползут по улицам, прячась от фонарей, Главнокомандующий – возле того самого здания казарм. Охраны нет – у них почетная гостья, в первую очередь.
В первую очередь, для Главнокомандующего, - когда широкие седзи отодвигаются в сторону, он стоит на пороге, весело щурясь на огоньки лампа.
- Прости за беспокойство, Лиза-тян, - она, конечно же, очень утомилась за сегодня. Но как-то иначе себе эту сцену Кьёраку не представлял.
- Я кое-что принес тебе, - булькает саке в баклажке, обвязку горлышка которой сжимает рука – саму баклажку не видно. Видно белый квадрат сложенного капитанского хаори с кандзи «восемь».
- С возвращением, - как давно он не видел ее в шикахушо. Таком, как раньше - с короткими хакама.

Как не задержать взгляд на этих белых коленях, на совершенных ногах – стройных и сильных, в особенности, помня, как они могут обхватывать за талию? – и, к тому же, прислать Лизе-тян именно такое шикахушо – его, Кьёраку, идея. Возможно, ей так окажется сложнее…  о, нет. Только не ей.
Лиза-тян вернулась в Готэй-13, оставив позади такие вот предрассудки. Лиза-тян учитывает возможные… неудобства, но, судя по всему, чувствует себя крайне удобно. А со стороны ее бывшего капитана подобный жест, это, скорее, забота о своей… о своём.
Взмах ресниц за линзами очков более чем красноречив – его и ждали, и не ждали. И ему рады – давно этого чувства не испытывал, признаться. Где-то что-то в генсее затерялось, в шелесте летящих вишневых лепестков, да-а, - Кьёраку машинально смаргивает, чувствуя влагу за повязкой, прикрывающей поврежденный глаз. Еще раньше, в пору войны, когда они с Лизой-тян мимолетно виделись, ее взгляд, легко и прицельно скользящий по его увечьям, был удивительно спокойным. Хорошо, что он таков и сейчас – но, стоит ей увидеть это кандзи, как вздрагивает и реяцу, и ресницы ее – снова. Баклажка с саке мягко стукает дном об пол, Кьёраку делает еще шаг, ближе. руки почти соприкасаются, но Лизе-тян сейчас не до того, не до близости, хотя он нависает над ней и ростом, и шириной плеч – все как раньше, в общем. Маленькая и твердая рука касается шелка, может быть, самую малость потрепанного и поношенного, но это не имеет особого значения… нет, имеет. Для бывшего капитана Восьмого Отряда, который удручающе сентиментален, даже когда не пьян.
Наконец-то все на своих местах, и, ками-сама – даже так, как хочется и хотелось бы. Пост капитана Восьмого Отряда пустовал долго – дольше нет капитана только в Тринадцатом. А кандидаты ведь и были и есть – но касательно джусанбантая со-тайчо только ждет. Скоро, скоро Рукия-тян подрастет окончательно, дабы занять пост капитана в отряде, где пока служит лейтенантом, а вот Восьмой…
Его отряд, его детище, – пускай кое-кто и злословил, что-де, главная заслуга капитана Кьёраку касательно Восьмого отряда – то, что там большая половина шинигами – женщины. И что с того? Его прелестное окружение искренне вздыхает сейчас по отсутствию своего любимого капитана, да и он по ним – тоже. И не только. Тысяча с гаком лет капитанства, она дело такое – даром не проходит. И поэтому вручить свое детище он сумел бы кому-то очень близкому.
Нанао-тян никогда не сможет покинуть его – к счастью, или нет, но фактов не изменишь. А больше… больше-то и некому, - да, не только сентиментален со-тайчо, но и эгоистичен. И ревнив. Абы кому свой отряд – не отдаст, - сердце колотится все быстрее, когда тем самым шелком по предплечью скользит ее рука, затем отдергивается, под негромкий шорох ткани.
Только ей, - и, любуясь своим старым хаори с кандзи «восемь», Лизой-тян в своем старом хаори, Кьёраку вспоминает, как лишился старого плаща. Да, над фальшивой Каракурой, в бою с мистером Эспада-первым, когда они с Лизой-тян увиделись впервые за сотню лет.
- Он твой, - почти без улыбки, и вопреки обыкновению, без цветистых речей и оборотов. Она великолепна в нем, - ладони на плечи ей ложатся, правая скользит по стройной шее к забранным в высокий хвост волосам. Такая прическа Лизе-тян очень идет – строгая и одновременно завлекающая, этой обманчиво беззащитной белизной шеи.
И отчего оба так волнуются, отчего сам Кьёраку так волнуется? Неужто из-за глаза и уха, - их видно в свете ламп, которые освещают комнаты. И глаз, прикрытый повязкой, и поврежденное ухо, и шрам на виске. Этим уже никого не удивить, и меньше всего хочется, на самом деле, дабы Лиза-тян обращала на это внимание. «Ерунда же», - он выдыхает, возможно, излишне быстро, когда все-таки дает себе волю, заключая свою бывшую фукутайчо в объятья, крепкие, и совершенно неуставные.
Да когда они их волновали, эти фантики, - шелк старого хаори мнется под предплечьями, горячее дыхание взволнованно полосует по груди, а сердце под шрамом колотится бешено и суматошно – «Ли-за-тян, Ли-за-тян», Она вернулась. Его отряд теперь под присмотром, а сердце ноет чуть меньше.
- Мы ждали тебя, - «мы» - это, наверное, они с хаори. Или они с хачибантаем – «неважно». Это не то, о чем можно намекнуть, или даже заговорить невзначай, дескать, Лиза-тян, отчего бы тебе не стать капитаном?
Это – часть собственной души, чего бы там ни думали про Кьёраку-теперь-уже-со-тайчо, и его старый отряд.
«Я ждал тебя», - он выдыхает напряженно, сильно зажмурившись. Короткая, пекущая глаза сырость теперь отчего-то не только под повязкой.

Кажется, что в жизни было много подобных объятий – «нет», с тянущей душу сладкой тоской понимает Кьёраку, не было. Или же было, но всё – не то. Не такое. Не так, когда обретаешь свое посреди отчаяния, - дни, в которые он погружен, словно в воды Третьей Сцены, слишком холодны и тягостны. Он справляется – безупречно, потому что сильнее, потому что привык, но боль в груди это не умаляет, ни разу. Пустоту, что образовалась в ней, потянулась могильным холодом от потерь.
«Смириться пора бы давно уже, и дальше жить», - на войне – как на войне, и погибают все. А от того, что рядом нет прежних близких людей, не должны страдать другие – и потому со-тайчо дает себе волю лишь изредка. Стараясь, дабы никто не увидел. Особенно – Нанао-тян.
Хотя маленькая упрямица неизменно находит его, и видит – и не покидает. «Моя ты милая», - странно даже сейчас так подумать о ней, когда мысли смешиваются, когда непонятно, к кому больше обращены – все же, к Нанао-тян, или к Лизе-тян, что подается навстречу.
Она горячая и хрупкая, тонкая, словно лезвие катаны. Она обнимает в ответ, и дыхание обжигает шею, затем холодком касаются шрама на виске. Податливая, пусть и сильная, нежная, хоть и жёсткая, - ее слова проносятся по хребту водопадом пресловутого ледяного моря, заставляя вздрогнуть. И едва уловимый шепот заставляет Кьёраку прижмуриться еще сильнее, а улыбку его – поползти дальше. Шире. Выдохом, почти в потянувшиеся к нему прохладные губы.
Нет, не было такого раньше, - сколько бы ни считал себя Кьёраку неизменным, время оказалось сильнее его. Подточило изнутри, изменило, перелепило в мелочах – он понимал это подспудно, но не ожидал, что так далеко все умчалось. Шелковистые волосы, в высокий хвост собранные, струятся под ладонью, которая накрывает его, пропускает их сквозь пальцы, когда со-тайчо привлекает свою подчиненную ближе, вновь, всем проклятым уставам вопреки. «Как было раньше».
Как было всегда, - ее губы раскрываются навстречу коротким выдохом, талия чуть прогибается – а Кьёраку понимает, что ему не хватало этого воздуха, ледяного и соленого, слишком долго.
Та встреча после Зимней Войны прояснила лишь немного, намеком – тенями по перегородкам фусума, неясными и зыбкими. Они с Лизой-тян прояснили то, что терзало; он объяснился, она выслушала. И, кажется, осталась не в обиде. Позднее, во время войны с квинси – «ох, моя драгоценная, не было времени», - и за это хочется просить прощения, пускай и понятно изначально, что это не нужно. Она вернулась. Только путь был долгим, - под хаори – свой старый, рука проскальзывает, ложась на чуть прогнувшуюся навстречу талию. Поцелуй становится жарче, дышать нечем, потому что сердце из груди перескочило куда-то в горло.
Как же незаметно для себя со-тайчо дошел до ручки почти, - он усмехается, держа свою блудную фукутайчо в объятьях, глядя в ее сияющие за линзами очков глаза, и пальцем чуть поправляет их – затем возвращает руку обратно. И улыбается – наконец-то, понимает про себя, искренне. Не пряча больше себя.
«Я ждал тебя», - ждал, но не смел надеяться. В уме расставляя шахматы по доске, имел в планах расчет и на эту королеву, понимал, что не может полагаться только на расчеты. Фигуры надо держать не в уме, а на доске. Или в руках – вот так, как сейчас, когда слова теряются, и мир становится правильным. Неуставным, но правильным до невозможности.
- Ты вернулась, - эхом ее слов, снова крепко прижав к себе, почти не веря, - ко мне, - кажется, в прошлом ему не раз влетало за такую вот самодовольную улыбку – и пусть ее, - обхватив ладонями этот белый лоб, Кьёраку прижимается губами к нему, коротко выдыхая.
Похоже, он пьян сейчас и без саке.
- Совершенно точно не зря, - «я позабочусь об этом». Объятья разомкнуть невозможно – да просто хорошо стоять вот так, бездумно, беспечно, казалось бы, как всегда делал. Только, увы, хаори с кандзи «восемь» теперь на этих плечах, таких же белых, как его шелк. А на плечах Кьёраку – черта кандзи «один», которая, при всем его желании и не-желании, перечеркивает слишком многое из прежних радостей.
Но сгорает, будто бы в огне, эта преграда, пока он так вот может смотреть на Лизу-тян. пускай даже и одним глазом, - чуть рассмеявшись – счастливо, Кьёраку нехотя отступает на шаг.
- Из всех цветов любого мира ты остаешься прекраснейшей, Лиза-тян, - ладони чуть сжимают ее плечи, просто не желая отпускать. – Ты была изумительна сегодня, - холодной свежестью, порывом ветра – памятью – снова ударяет по лицу, но не гневно, а веселым напором. А-а, игра воображения, но на губах после поцелуя отчего-то слегка солоно. – Ты стала восхитительно сильна, - и капитанский плащ – ее по праву. Иного… просто не могло случиться.
- Назначение, - как, они уже о делах? Вот скукота, - состоится через пару дней. Но, - многозначительный «бульк» подхваченной с пола баклажкой, - обмывать мы можем начать и сейчас, не так ли?

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-01-08 02:15:39)

«Изменилось ли? О, изменилось, и немало, моя драгоценная», - по низкому столику тихо брякает донышком фарфор, и саке булькает – звуком, милым сердцу, и до последнего знакомым. Хоть с закрытыми глазами наливай это саке – Кьёраку, кстати, может. С закрытым глазом – теперь.
«Вот то, что изменилось», - грустно усмехается он про себя, чувствуя, перемены не обошли и Лизу-тян. К счастью – оно здесь и сейчас только к лучшему, потому что раньше она не улыбалась так, а в голосе… в голосе звучало немного иное.
«Раньше я был ее капитаном», - на самом деле, остается капитаном и сейчас, только отношения капитана и Главнокомандующего – это все же особ статья. Можно, можно иногда и не подчиняться – сам Кьёраку таким уж ли был исполнительным, в бытностью свою просто капитаном? – он посмеивается про себя, вспоминая старика. Отчего-то сейчас – без тянущейся неизбежно тоски, и глухой досады на Яма-джи, что ушел и оставил его разгребать весь этот бардак. Досада очень глубокая, укрытая привычной то улыбкой, то непривычной не-улыбкой – Кьёраку-со-тайчо знает свой долг. Готэй-13 – это, помимо всего прочего, еще и его неизменная суть. Бесполезно пытаться что-то изменить в себе, тысяча с гаком лет – это не то, что эдак вот походя способно измениться. Особенно сейчас. Особенно…
«Когда в Готэе стало еще прекрасней служить и находиться», - он улыбается искренне и весело – так, как не улыбался поистине удручающе давно.
- О, правда? – вслух все же усмехается Кьёраку, садясь чуть удобней, слегка разворачиваясь к Лизе-тян, дабы видеть ее лицо, дабы видеть ее – всю в полутонах и полутенях от лампы. Уютные гостевые покои у них в ичибантае, все же, - эта мысль неожиданно греет душу. Признаться, так и не полюбил еще свой новый отряд, не привык к нему – неизбежно сравнивал хачибантаем. Не вслух, разумеется – ну, или если вслух, то это становилось изящными шуточками вроде как ни о чем. Кьёраку принял Первый Отряд – как неизбежность. А с неизбежностью приходится мириться чуть дольше, нежели с тем, к чему лежит душа.
- Неизменно в этом мире лишь одно, Лиза-тян – твое очарование, - тонкая рука, которая сжимала сегодня рукоять Хагуро Тонбо, которая призывала смерть сейчас в руке со-тайчо. Маленькая и белая, и фантастически сильная, - Кьёраку поднимает свою сакадзуки, и здоровый глаз чуть поблескивает в полумраке.
- Поздравляю… со вступлением в должность, капитан Ядомару, - и аккомпанементом им – тихий перезвон крыльев адской бабочки, которая садится сама, на сомкнутые руки – Кьёраку не расцепляет пальцев. И мысленный импульс входит в обоих – почти синхронно вздрагивают веками, под знакомый голос, от которого со-тайчо всегда хочется улыбнуться.
«Совет Сорока Шести подтвердил одобрение назначения…» - в голосе милой племянницы звучит сдерживаемая радость, плещется, но ничего лишнего в официальном сообщении она не может себе позволить – эх, жалость-то какая, на самом деле, - цокает фарфор, а Кьёраку не отрывает взгляда от лица Лизы-тян. Лизы, - «ты вернулась ко мне», - накрывает, точно волной, осознанием., и глаза опускаются. На саке и сомкнутые руки – и что-то здесь, все же, в приоритете.
Он касается костяшек ее пальцев поцелуем, словно ставя печать. И саке пролетает горячим быстрым глотком, и таким же горячим получается другой поцелуй – жаркий, пахнущий саке и цветами. Гладкие черные волосы шелком струятся под пальцами, а оторваться от ее губ невозможно.  «Наконец-то», - горячим рефреном колотится в груди, больно и сладко. «Наконец-то», - моя изменившаяся Лиза-тян.
Капитан Ядомару.

- Готэй-13 подчиняется своему Главнокомандующему, - со смешком отвечает тот в эти смеющиеся губы, невозможно горячие и сладкие, и плотный шелк шикахушо Лизы-тян мнется под ладонью. – Так что… он преспокойно подождет, - руки ее, обнимающие за шею, сейчас становятся якорем. Можно держаться. Можно выдержать теперь, - тени над сердцем развеивает соленый морозный ветер, и новый поцелуй, пока хватает дыхания – словно его порыв.
- Отмечаем, да-а, - ладонь пробегает по ее предплечью, накрывает руку, сжимает ласково. Так хочется чувствовать ее – нет, не сон, не пьяное видение.
Верно говорят, что разлука многое меняет. И что-то там бережет, - «любовь», - саке не льется в сакадзуки, не польется, пока пальцы Лизы-тян, постепенно теплеющие, не окажутся в горячих пальцах ее капитана. Снова – капитана.
Лишь одна ступенька в званиях, да-а, как и прежде, - Кьёраку не выпускает ее, не отпускает от себя. Празднуем, празднуем, но, дабы налить саке, ему хватит и одной руки. Другой же он обнимает Лизу-тян за талию, плотно прижав к себе, вдыхая запах ее волос и дивно гладкой кожи. Введет носом по шее, когда Лиза-тян склоняет голову ему на плечо – жестом столь давним и таким естественным сейчас. Кажется, слишком прерывисто и горячо дышит, - легкий поцелуй над ухом, и взгляд в эти сияющие глаза, под короткий смешок. Подать сакадзуки ей так, чтобы руки непременно соприкоснулись, сидеть так, чтобы чувствовать ее, и проклинать мимолетно поврежденный глаз, из-за которого все-таки приходится чуть поворачивать голову. «Пусть его», - кажется, от радости со-тайчо даже трудно дышать становится.
«Теперь все будет хорошо», - возвращается мысль, когда сакадзуки тонко звякают, соприкасаясь краями. Кьёраку пьет, не отводя взгляда, не в силах его отвести от Лизы-тян – смеющегося и любующегося. Прежнего, пускай и только одним глазом.
Кажется, он едва ли не впервые со дня окончания Тысячелетней Кровавой Войны улыбается именно так – как было до всего, как было в самые первые времена. Когда стройная и длинноногая красавица третий офицер впервые повязала на свое предплечье шеврон с изображением стрелиции и кандзи «восемь». Горда была собой точно так же, правда? – нет, пожалуй, больше. А ее капитан был приятно взбудоражен и предельно восхищен своей новой фукутайчо. И вот теперь она – капитан его отряда…
Вышивка с изнанки хаори, черная на темно-красном, чуть поблескивает гладким шелком ниток, когда Главнокомандующий поворачивает стрелицию к свету, не убирая руки с талии Лизы-тян. «Все возможно», - да, говорит ее взгляд. Возможно и такое – перейти в другой отряд, стать его капитаном. Уйти на повышение – желал ли его Кьёраку, не обсуждается от слова «совсем». В Готэй-13 никогда такого не случалось раньше. Повышение означало Нулевой Отряд, а Яма-джи – казался вечным.
Отчего-то прокалывает ненужной ностальгией, внезапным порывом – жаль, что это не первый его хаори.
Когда новоиспеченный капитан Восьмого Отряда получил свой собственный, помнится, надрался так, что себя не помнил. Унохана и Укитаке подтвердили бы, - чуть усмехнувшись, он проводит пальцем по черному шелку, так похожему на волосы Лизы-тян.
Хорошо и правильно, что этот хаори, этот пост, и Отряд – их отряд – теперь у нее. Она его точно не подведет.
- Никому другому я не смог бы вверить его, Лиза-тян, - глуховато и спокойно звучит голос бывшего хачибантай-тайчо. – За Восьмой Отряд, - «за наш Отряд».
И вдогонку мысль, вслед за глотком – «и наш с тобой, Нанао-тян. Несомненно».

Гибкая талия подается навстречу, а губы в полуулыбке раскрываются поцелуем – все стремительно не катится, не закручивается, но мчится. «Так, как должно», - под ладонями горячо волнуется высокая грудь, но затем ладошки Лизы-тян упираются в грудь уже Кьёраку. Что, это все? – «да у нас вечность впереди», готов он себя одернуть, но держит в объятьях, не отпускает, и взгляд единственного глаза хоть и весел, но тяжеловат. Но, сморгнув, он прячет чувства, что мчатся бурей; выдыхает, улыбаясь, показательно делая вид, что не замечает строгого взгляда. Рука останется на талии Лизы-тян ровно до того момента, пока не поднимутся оба с пола – чуть звякают отставленные сакадзуки, шелестит шелк. А руки сами поправляют на плечах Лизы-тян старый капитанский хаори.
Не такой уж и старый, кстати говоря, - сморгнув, он чуть скашивает взгляд на крепко вцепившуюся ему в плечо ладонь. Что такое, неужели она волнуется?
Неужели их что-то сумеет остановить? – пальцы пробегают по ее щеке, по вскинутым в вопросе – нет, не так, одновременно в требовании и мольбе бровям.
- Отчего бы и нет, Лиза-тян, - шляпа-каса как-то сама оказывается на голове со-тайчо. – Думаю, это прекрасная мысль, - летняя ночь тепла и темна, как женские объятья, а им обоим, кажется, не хватает одного и того же.
- Или тебя стал волновать устав? – со смешком, ей на ушко. Не сумел отказать себе в удовольствии ее подразнить. – Не переживай, я знаком с Главнокомандующим, - большой палец скользит по уголку горячих губ, которые так и просят поцелуя, и получают его, вместе с горячим шепотом, - прикрою тебя.
Строго говоря, перемещаться по Сейрейтею Лизе-тян позволено, и разрешение Главнокомандующего для этого ей точно ни к чему, вернее, оно уже есть. Но портить сюрприз? Это не в их правилах. Только вот ночь поможет, запросто, а кто увидит…
Да и пускай смотрит, ками-сама, право же.
Дайсё, положенные ранее рядом, уходят за пояс, знакомо стукнув ножнами. Ладонь Лизы-тян, потянувшуюся к Хагуро Тонбо, который она убирает тем же жестом, Кьёраку накрывает своей, с коротким понимающим кивком – навстречу вскинувшемуся вопросу в этих прекрасных глазах.
- Вы оба были сегодня великолепны. Я хотел это сказать, - не только ей, но и ее стражу, ревнивому и яростному. О-о, ясное дело – такую женщину ревновал бы любой.
Объятья напоследок – он чувствует в ней это напряжение, внутренний трепет, и дрожание духовной силы, которую со-тайчо ласково укрывает своей. Ну, ну, дескать, Лиза-тян, все же хорошо. Ты ведь не одна, с тобой твой старый, но еще о-го-го какой тайчо, - поглаживая ее ладонью по спине, он все-таки размыкает объятья. Очень нехотя.
- Вперед, - ничего не поменялось, вроде как. За сто с лишним лет в хачибантае перестроили всего ничего… пришлось повозиться после визита того паренька, Садо Ясуторы, но это дело старое. Подумаешь, пара стен, и еще что-то там?
Направление ведь не изменилось, - ночь принимает их в себя, разлитой теплой тушью. Сейрейтей освещен огнями, но он слишком велик, и мчащимся в сюнпо двоим они кажутся лишь золотыми искрами светлячков во мраке. Кьёраку идет неспешно, так, чтобы изредка касаться на лету руки Лизы-тян.
- Кьёраку-тайчо? – Главнокомандующего в его старом отряде еще не все привыкли именовать по новому званию, да он, в общем, и не настаивал. Хоть где-то замечательно оставаться капитаном, а то все «со-тайчо» да «со-тайчо». Он приподнимает каса, подмигивая часовым, которые и встревожены, и обрадованы его появлению. А вот на Лизу-тян смотрят с недоумением и интересом – еще бы, такая привлекательная женщина, с такими невероятными ногами – и в капитанском хаори. Номера только не видно.
- Доброго вечерочка, парни, - хотя уже ночь, конечно же. – Только тс-с-с, ладно? – они наперебой кивают. – Вы нас не видели, - на лицах часовых что-то мелькает, как будто догадка.
- Кьёраку… со-тайчо, это… - не договорив, шинигами показывает глазами на Лизу-тян. Кьёраку загадочно усмехается – это уже не его вотчина. И эта мысль больше не ранит, - широкие рукава позволяют незаметно коснуться руки Лизы-тян.
Теперь это все – твое, капитан Ядомару.

Забавно наблюдать, как вопросом вспыхивают глаза часовых, как они переводят взгляды с обворожительно строгого личика Лизы-тян на посмеивающуюся физиономию со-тайчо, и как меняется решительно все. Да-а, парни, теперь-то не забалуете, - он шествует рядом с Лизой-тян мимо взявших «на караул» часовых, кивнув им на ходу, дескать, вольно, ребята.
Наслаждайтесь тем, что узнали – не было сомнений, что Восьмой Отряд вскоре взорвется от этих потрясающих новостей, подобно летнему фейерверку. А какую попойку тут закатят в честь нового капитана, м-м, - взгляд скользит по точеному профилю, по поблескивающим, огни фонарей отражающим линзам очков. Она будто бы недовольна чем-то? О, но ведь кому, как не Лизе-тян знать, что ее непутевый экс-капитан всегда поступает по-своему, – со-тайчо посмеивается, вдыхая коснувшийся лица теплый ветер, будто радующийся ему. Им. И запахи знакомые, тех самых садов, что радовали капитана Кьёраку столько столетий. Сменялись деревья, умирали и расцветали заново цветы, но это место… не менялось. Его дом – не тихое и темное поместье с пустыми прохладными комнатами, пахнущими ирисами, и уж точно не ичибантай, в котором ему порой кажется, что нет-нет, да глянет откуда-нибудь Яма-джи.
Только он, знакомый до последнего косяка и деревца Восьмой Отряд, с черными кляксами кандзи «восемь» на белых стенах, с бараками, плацами, и тайными тропинками. И, как неизменная, неотъемлемая часть его для капитана Кьёраку – ласковые губы, и тонкие женские руки на его шее, затем соскальзывающие ниже. Пальцы переплетаются, и взгляды встречаются – теперь в линзах очков поблескивает недавно народившаяся луна, наконец выбравшаяся на небо.
- Восьмой Отряд ждал тебя, Лиза-тян, - под большим пальцем – ямка пульса, который колотится слегка учащенно. Ее духовная сила волнуется, будто то самое море, а Кьёраку привычно безмятежен – каким ему еще быть в своем родном отряде. – И я ждал тебя, -  мягко улыбается он ей, понимая, что думают сейчас об одном и том же – о ночи, когда ледяное море вскипело своей сталью впервые. Он помнит ту же жесткость в ее глазах, которую видел сегодня – отстраненную, немного в себя устремленную – целеустремленную.
Капитанский пост может занять только достигший банкая шинигами – ладно, речь не о Кенпачи, и их интересном способе сменять друг друга. В любом случае, это правило, а Зараки – редчайшее исключение, да и сто с лишним лет назад ни о каком Зараки и не знал никто, а интересоваться, что же таится за томным и ледяным спокойствием Уноханы, дураков, как говорится, не было. Но была лейтенант Восьмого Отряда Ядомару Лиза-тян, достигшая банкая – и оба они знали, что это означает.
Что однажды она пойдет дальше. Что она будет обязана идти дальше, потому что Кьёраку не вправе ее удерживать, а она – вольна выбирать. Всегда была.
И однажды она непременно стала бы капитаном. Скорее всего, раньше многих других – раньше молодого Кучики, того же Айзена, Ичимару, Тоусена, и прочих молодых дарований, которые возглавили отряды Готэя в последнюю сотню лет. Возможно, даже сменила бы Шибу-Куросаки, - улыбаясь своим мыслям, Кьёраку обнимает Лизу-тян за талию, и прикрывает веки. Рывок – и под ногами у них уже скат крыши.
Она непременно узнает это здание – самое высокое в отряде, центральный барак, в котором когда-то располагался и офис, в котором Ядомару-фукутайчо приходилось проводить так много времени, пока ее капитан прохлаждался, в лучшем случае, в здесь же находящихся собственных комнатах. Сейчас здесь почти никого нет, а даже если и есть, то они станут незаметны для посторонних глаз. Что же до реяцу, то духовная сила капитана Кьёраку здесь подобна запаху цветущих летней ночью садов, или легкому аромату саке – она здесь привычна и вечна, этим здесь все пропитано. И еще долго, долго будет, - обнимая Лизу-тян, уже со спины, Сюнсуй смотрит на луну, и мысленно приветствует ее – здравствуй, старая подруга-сообщница.
- Я не знаю иного места, что подходило бы тебе больше, Лиза-тян, - коснувшись губами ее виска, и щекой затем к нему прижавшись, он говори вполголоса. – Генсей для тебя слишком мал, - ладони накрывают ее руки, а полы кимоно немного соскальзывают вперед, на ее плечи. – Твое место здесь, - сердце начинает биться чаще, но бьется ровно.
«Прости, что тебе пришлось так долго ждать», - едва слышным, но твердым шепотом, проводя ладонью по напрягшейся шее, и склоняя голову – так, чтобы поймать поцелуем ее губы.

«Я прождал бы столько, сколько нужно, и ты это знаешь», - Лиза-тян действительно, знает о том, но ее слова звучат неожиданно сильным утешением. Хотя куда больше, безусловно, утешают ее горячие губы, что только что приоткрывались в поцелуе навстречу. Легкой улыбкой – да-а, он ее чувствовал, и улыбается в ответ скользящим по лицу пальцам. Те задевают по щетине, шрама касаются легко и уверенно, по-хозяйски, кончиками, а большой палец так и норовит задержать улыбку на краю.
За Лизой-тян Кьёраку ступает по крыше не глядя, точно зная, что не оступится. Это ведь его любимая крыша, он тут каждую черепицу знает, право – но желание Лизы-тян уйти в тень понимает. Они приметные фигуры, а уж силуэт своего капитана в широком кимоно и увенчанный шляпой-каса в Восьмом Отряде не узнает только слепой.
«В Восьмом Отряде», - со-тайчо качает головой, слыша свое звание, слегка скорчив физиономию – дескать, ну заче-ем ты, Лиза-тян, говоришь такие вещи. И едва успевает потянуться к ее рукам, что скрестились под этой потрясающей грудью – ладно, ладно, успевает немного задеть по ней краем внутренней стороны запястья, прежде ощутить горячие пальчики, что переплелись с его пальцами. И улыбка эта, ох, - с тихим смешком Кьёраку притягивает Лизу-тян ближе к себе, лицом к груди, прижимается губами к гладкой, но сейчас слегка взъерошенной челке.
- По-разному, - легко было бы сейчас спрятаться за уклончивой улыбкой, переспросить, дескать, о чем это ты, моя драгоценная? – но толку уже скрываться. Объятья делаются на миг еще крепче. Снова рывок сюнпо – и они теперь еще выше, на небольшой терраске, что как балкон перед самой высокой надстройкой здания казарм. Она выше верхушек самых высоких буков, которыми обсажена территория отряда.
Тут небольшое пространство, зато вид – еще лучше. Теплая ночь обнимает черным шелком, смотрит загадочно и любопытно оком луны – тоже единственным. И отсюда, Кьёраку знает, можно видеть всех, и оставаться невидимым. Лизе-тян это местечко незнакомо, и немудрено – его построили лет так пятьдесят назад, и поначалу хачибантай-тайчо весело посмеивался, когда милая племянница его разыскивала. Потом нашла и здесь, - тут есть дверь, которая ведет в здание, но сейчас она заперта. И их никто не побеспокоит, разве что, может быть, адские бабочки.
Но со-тайчо запретил беспокоить себя нынче ночью, оставив все лейтенантам.
Лунный свет радостно приветствует почти такой же белый бок баклажки, вынутой из тайника. Кьёраку ловит взгляд Лизы-тян, ей подмигивает – как же, неужели ты могла сомневаться во мне?  У него по всему Сейрейтею так точно распиханы заначки. За столько сотен лет… ладно, кое-где саке точно уже превратилось в уксус, но только не это, - пробка негромко хлопает, вслед за звякнувшими сакадзуки.
- Иди сюда, Лиза-тян, - здесь можно удобно расположиться, полулёжа, что Кьёраку и делает. Можно полюбоваться луной, которая светит сбоку, но больше хочется смотреть на Сейрейтей и дальше, на Руконгай. И радостно делается на душе, спокойней не только от того, что Лиза-тян теперь здесь – о, это отдельная статья для радости, бесконечная. Но огней в Сейрейтее и Руконгае теперь столько же, как раньше, как и в мирное время.
Затягиваются, зарастают шрамы войны, - со-тайчо невольно задевает себя большим пальцем по отметине на виске, потирая лоб ладонью. Шляпу снова снимает – она поблескивает гладкой соломой, а саке неторопливо льется в сакадзуки.
- Иногда я думаю о том, что знал, что случится именно так. Старик изначально ставил на меня, - он поднимает взгляд на Лизу-тян. – Укитаке хранил в себе нечто неизмеримо важное, – она помнит то, как он пожертвовал собой, как сошлись в тот страшный день все карты.
- Бывшая Кенпачи не могла стать во главе Готэй-13. Не она, увы, - он пожимает плечами, покручивая пиалку в пальцах, глядя перед собой – на темное небо уже, с которого смотрят крупные любопытные звезды. – Поэтому оставался только я, - Кьёраку усмехается, дескать, это было неизбежно.
- Это могло случиться только на войне, - линзы очков Лизы-тян чуть отблескивают, когда он вновь переводит взгляд на нее. – На такой, где погиб бы Ямамото. Его очень сложно представить себе ушедшим в отставку, правда? За старика, – Кьёраку посмеивается, делая глоток – и выпивая саке до дна.

«О, я польщен, что ты считаешь единственный вариант «не самым плохим», Лиза-тян», - с ласковой печалью думается со-тайчо, когда по ладони скользят её пальцы, ласковой прохладой. Он выдыхает чуть сильнее, словно выгоняя остатки тяжелых размышлений,  и мягко улыбается, ощущая тепло не только ее тела, но и духовной силы. Она обволакивает, ложится легким шелком на плечи, и всё той же прохладой прикасается к лицу, незримо. И чуть мрачнеет – но теперь уже Кьёраку перехватывает ее пальцы, ласково пожимая их. Дескать, не думай о том же, что и я. – а думают о одном и том же, сомнений не может быть.
И нынешнего со-тайчо станут называть «новым» не одну сотню лет, пока не сменятся поколения шинигами. И, возможно, Яма-джи станет для них тем, чем когда-то был для Сюнсуя-пацана, - он прикрывает глаза, и видит старое изображение на пожелтевшей от времени гравюре. Ужасное чудовище, едва не уничтожившее Общество Душ.
Кто бы мог подумать, что речь о нем самом, испепеляющем пламени? – уже тогда Сюнсуй не боялся соображать и воображать, запомнил тот момент накрепко. Как и оплеухи старика, конечно же, но ему кое-что показалось странным. Что же, пригодилось затем, - «да пригодилось ли?» - всё это – груз его памяти теперь. Долгой и слишком хорошей временами.
Иногда хочется сбросить все это, словно кимоно с плеч, - цветастый розовый шелк шелестит, соскальзывая, когда Кьёраку приобнимает Лизу-тян, проводя ладонью по ее груди. Неизменная и неизбежная улыбка – и глаза так близко, как всегда хотелось. «Всегда?» - а, плевать. Пускай не существует времени, пусть будет только… двое. Только они, - сакадзуки тихонько звякает, отставленная в сторону, а под ладонью, накрывшей белую шею, бьется частый пульс.
- Мы живем так долго, что однажды становится понятно… это судьба сотворила нас, а не мы ее, - жизнь шинигами не переложить на годы человеческой жизни. Что она для них? – лишь взмах руки, и все. Нет предначертанного, но есть наиболее вероятное. Звучит не так возвышенно и  поэтично, конечно. Но однажды может случиться так, что какой-то слишком любопытный мальчишка видит чуть дальше, чем другие – и это не остается незамеченным.
Однажды бесконечно прекрасная и талантливая фукутайчо обретает банкай – и взгляд ее загорается тенями тревоги, ибо это означает перемены, это означает движение вперед, без оглядки на то, хочется ли ей самой этого. Или же пусть будет все как есть.
«Пока что – пусть будет», - не тому прошлому, но этому настоящему, под ласковой луной, в тихой ночи. И буки шелестят на теплом ветру, будто шепчут, - очки Лизы-тян едва слышно звякают дужками, оказавшись снятыми.
- И в этом мире теперь есть ты, - эхом ее шепоту вторит Кьёраку, касаясь гладкой кожи, привлекая Лизу-тян ближе. Поцелуй неспешен и ласков, как и прикосновения, как скользнувшая по обнаженному колену ладонь – то чуть напрягается, подавшись немного выше.
«Побудь со мной», - безмятежность может плавно опадать кругом, словно по весне – лепестки цветущих деревьев, но истинного им не укрыть. Мир – он не только кругом, мир сейчас, как никогда, необходим им обоим. Понять, что что-то еще встало на место, еще одна прореха в сердце оказалась залатана. Умело, или не очень, удачно, или не совсем – никто не скажет, кроме времени – «всё потом».
И время это – тоже потом, - поцелуи становятся жарче, и одежда чуть только не плавится под руками. Луна светит ярко, делая плечи Лизы-тян светящимся жемчугом, когда косодэ сползает с них. Чуть разрумянившаяся, она невероятно мила, и безумно, бесконечно обольстительна. И в голову ударяет не выпитое, а отпущенное, наконец-то.
«Иди ко мне», - шепот – раскаленный, в нежный выдох, в горячую, плавящуюся под пальцами кожу, запах которой пьянит  и мягко лишает рассудка – о, оказывается, он так скучал по ней.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-01-25 08:34:23)

- На очень удобной крыше, смею заметить, - со смешком выдыхает Кьёраку в изгиб белоснежной шеи,  перехватывая Лизу-тян за талию, под ощущение скользнувших по его бедру этих бесподобных ног. – В следующий раз покажу тебе местечко на вершине Башни Раскаяния, - а следующий раз непременно будет, - обнаженная грудь шелковым трепетом вздрагивает под накрывшей ее ладонью. О, им ли привыкать к подобному, к крышам, темным уголкам, всяческим безлюдным – а то и людным – архивам, высоким зарослям в садах? – украдкой схваченная страсть в свое время была еще одной причиной, по которой их так тянуло друг к другу. Одной из множества причин, по правде говоря. Лиза-тян никогда не чуралась экспериментов и внезапных порывов, и ее тело сейчас говорит само за себя, трепещущее, навстречу подавшееся с готовностью. Она кажется соскучившейся – нет, она действительно скучала. И ее старый капитан – тоже, до одури, до безумия, которым сейчас обжигает, когда объятья становятся жарче, а поцелуи – оставляют отметины на этой жемчужно-белой коже. Ему не хочется сдерживаться, он наконец-то обретает свое. И, когда тихие стоны заглушаются поцелуями, во всех трех мирах нет ничего более правильного, чем эти руки – тонкие, но сильные, обнимающие Кьёраку.

Истома – благостная, теплой патокой разливается по телу. Со-тайчо мог бы уснуть прямо здесь, только, как говорится, не по чину, - он выдыхает расслабленно, посмеиваясь, нашаривая рядом позабытую баклажку с саке. Во рту пересохло, а на лбу до сих пор не высох пот, невзирая на легкий ветерок, что обдувает крышу казармы. Очень жарко. Очень, очень, очень – сделав несколько глотков, он передает баклажку Лизе-тян, не забыв вначале поцеловать ее. Ее обнаженное бедро касается едва завязанного пояса хакама Сюнсуя, а косодэ он просто набросил на плечи – после такой вспышки, что потрясла пространство всплеском реяцу, неплохо бы отдохнуть и остыть, поистине.
Ладно, ладно. Вспышка если и была, то только здесь, между ними - двумя, - ладонь, жестковатая от рукояти меча, скользит по гладкому белому колену, а другая – набрасывает хаори на плечи Лизы-тян, запахивая плотнее. Ночь тепла, но простудиться никому не хочется, - правда, скользнув под плотную, хорошо такую знакомую ткань, ладонь там и остается.
- Отчего же не можем? – поцелуй в пахнущую мускусом шею. – С легкостью, можем. Но ты права, Лиза-тян. Ты ведь, все-таки, моя гостья, - да-а. В звании Главнокомандующего Готэй-13 есть свои несомненные преимущества – такие, к примеру, как это осознание того, что весь Готэй – твой.
Опосредованно, конечно же, но все-таки.
Все-таки остановилась Лиза-тян в его отряде, в первом. И следует вернуться туда – там немало укромных местечек, где лейтенанты не найдут своего со-тайчо. Только не в грядущее утро, нет, - весело посмеиваясь, Кьёраку помогает Лизе-тян подняться, а заодно и одеться, не упустив возможности сорвать при том пару-другую поцелуев, или же, прикоснуться к ней  так, чтобы получить притворно недовольный взгляд, или удар по рукам. Но, когда одежда кое-как и крайне нехотя все же возвращена на свое место – на плечи, он заключает Лизу-тян в объятья, а затем подхватывает на руки.
- Путь неблизкий, а ты, наверное, устала? – единственный глаз подмигивает. На самом деле, ему просто хочется любоваться этими обнаженными коленками, чувствовать, как когда-то потерянная, но теперь – обретенная вновь женщина прижимается ближе, обнимает руками за шею. Она такая сильная – «капитан Отряда, гордость моя», но все-таки, не сильнее своего бывшего капитана. Все-таки, в какие-то мгновения слабой можно ощутить себя даже ей. Очень короткие, - и, когда под ногами уже белые плиты дорожки перед бараком в Первом Отряде, наваждение исчезает. Быстрое сюнпо у Главнокомандующего, все-таки.
- По правде говоря, притомился и я, - здоровый глаз лукаво поблескивает. – Не найдется ли у тебя для меня футона? – задавать женщине подобный вопрос, держа ее так близко в объятьях, что дыхание обжигает кожу – поистине, весело. И пикантно. И многое сулит.

- Представляешь? – в тон ей Кьёраку пожимает плечами, состроив скорбную физиономию. – Не таким уж и тепленьким оказалось это местечко, - до сих пор щемит сердце, несмотря ни на что, несмотря на усмешечку сейчас, внутри сводит – сильно, быстро, тяжело. Это, проклятье, оказывается даже сильнее, тяжелее всегда легкого характером Кьёраку. Не хотел он ни звания, ни поста, ни  этого хаори на плечах. Как и Лизе-тян – о, он заметил – ему лучше всего было под сенью родного отряда, Восьмого, а не здесь.
«Но, не будь у меня нового звания, она бы не вернулась», - это понимание печально, но стоит того, чтобы его обрести.  И хаори – проклятый, бесценный хаори капитана ичибантая, Главнокомандующего Готэй-13, небрежно падает, сброшенный ласковыми и такими нежными руками этой бесподобной женщины. И тяжелые мысли остаются где-то там же на полу, вместе со смятым шелком, а Кьёраку пропадает на какое-то время – вечность, или мгновение? – прикованный этим взглядом бездонных глаз. Словно море, ночное сейчас, темное - полумрак ночи, просвеченный луной, вновь обступает их, и в глубине зрачков Лизы-тян поблескивает что-то непонятное, но такое прекрасное. Ее лежащую на своей щеке ладонь Кьёраку накрывает своей, сжимает бережно, и держит, взгляда не отводя, другую руку положив на талию.
Да. Порой достаточно и всего лишь того, чтобы так постоять, - и так жаль сейчас, что глаз у него только один. Хочется видеть ее всю, не поворачивая голову, - и едва он успевает потянуться за поцелуем – ведь так удобно голову наклонил, дабы любоваться Лизой-тян, как она отступает на шаг, обжегши привычной строгостью сквозь линзы очков. Такой, от которой в груди разливается жгучее сладкое тепло.
- Выходит, футона для меня у тебя нет. Но ты готова поделиться своим? Я безмерно признателен тебе, Лиза-тян, - присесть напротив нее, опустившись на колени, вновь проводя пальцами по щеке, скользнуть на шею, запутавшись в распущенных волосах – коса растрепалась, и накрыть ладонью эту восхитительную грудь. Жестко и ласково поймать эти кажущиеся неприступными губы, не давая отвечать, не давая протестовать.
«Лиза-тян», - она мягким толчком оказывается опрокинута на спину, на футон. От толчка уже распущенное косодэ раскрывается еще больше.
- Каюсь, каюсь, - в трепещущую шею, в часто бьющуюся жилку на шее выдыхает Кьёраку, - виновен. Но давай отложим башню до следующего раза, а? – в кратких промежутках между поцелуями, которые делают, дабы хватануть раскаленного воздуха. Ногти Лизы-тян чертят по спине, оставляя полосы, воспламеняя его снова и снова. Проклятье, как же он скучал. Как она сводит с ума, - прежняя истома, еще не до конца сошедшая, сейчас сгорает, словно самая тонкая рисовая бумага, в самом жарком огне.

… А утром что-то будет по-прежнему. Раздосадованные лейтенанты, обнаружившие своего капитана… вернее, не обнаружившие, какие-то неизбежные дела, совещания, какие-то… документы о вступлении в должность нового капитана, - Кьёраку чуть улыбается, покосившись на прижимающуюся к нему Лизу-тян, подпирая щеку ладонью. Повязка, вот досада, слетела, но здесь достаточно темно, дабы она не видела всего этого безобразия со шрамом и сросшимся веком.
Но кое-что и изменится. Меньше пустующих мест на Совете Капитанов. Меньше зияющих прорех в сердце, - губы скользят по шелковистым волосам, прижимаются к макушке. Щетина слегка цепляется.
«Не все же нам терять», - крепко переплетаются пальцы, и Кьёраку, наконец-то, позволяет себе выдохнуть – протяжно и медленно, зато с облегчением. Сердце теперь бьется спокойно и ровно, а от ощущения размеренного дыхания на шее становится еще лучше. Теплее.
У него есть тысяча и еще одна тысяча слов благодарности этой женщине, но взгляд – пускай и единственного глаза – говорит все сам за себя. Объятья крепче, теплее, и улыбка чуть просвечивается в поцелуе. «Спи, моя драгоценная», - спи, моя обретенная вновь.
Добро пожаловать домой.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2019-02-03 05:56:04)