//PETER PARKER
И конечно же, это будет непросто.
Питер понимает это даже до того, как мистер Старк — никак не получается разделить образ этого человека от него самого — говорит это. Иначе ведь тот справился бы сам. Вопрос, почему Железный Человек, не позвал на помощь других так и не звучит. Паркер с удивлением оглядывается, рассматривая оживающую по хлопку голограммы лабораторию. Впрочем, странно было бы предполагать, что Тони Старк, сделав свою собственную цифровую копию, не предусмотрит возможности дать ей управление своей же лабораторией.
И все же это даже пугало отчасти.
И странным образом словно давало надежду. Читать
NIGHT AFTER NIGHT//
Некоторые люди панически реагируют даже на мягкие угрозы своей власти и силы. Квинн не хотел думать, что его попытка заставить этих двоих думать о задаче есть проявлением страха потерять монополию на внимание ситха. Квинну не нужны глупости и ошибки. Но собственные поражения он всегда принимал слишком близко к сердцу.
Капитан Квинн коротко смотрит на Навью — она продолжает улыбаться, это продолжает его раздражать, потому что он уже успел привыкнуть и полюбить эту улыбку, адресованную обычно в его сторону! — и говорит Пирсу:
— Ваши разведчики уже должны были быть высланы в эти точки интереса. Мне нужен полный отчет. А также данные про караваны доставки припасов генералов, в отчете сказано что вы смогли заметить генерала Фрелика а это уже большая удача для нашего задания на такой ранней стадии. Читать
uniROLE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Гондор, Минас-Тирит - "Крепость Последней Надежды". Первые числа марта 3019 Т.Э.
Боромир, покинув остатки Братства накануне битвы в Хельмовой Пади, держит путь домой, на родину, над которой все плотнее сгущается тьма. Надежда угасает с каждым часом, но Минас-Тирит так просто не сломить. Ждет ли отец своего сына, или уверовал в худшее?
Участники: Боромир, Дэнетор.
Отредактировано Boromir (2017-07-14 11:46:35)
Висок разбивало мерной, пульсирующей болью, в такт конскому галопу. Тусклое зимнее солнце припекало сквозь дорожный плащ; мучила жажда, пыль сухой, давно не тронутой дождями дороги забивала дыхание. Тракт ложился под копыта усталого коня, на спине которого покачивался, изможденный, едва держащий поводья всадник. От осанки бывалого наездника сейчас осталась лишь тень; он почти засыпал в седле, и иногда все же давал себе волю, пуская коня шагом, а сам падал лицом на луку седла и проваливаясь в неглубокую, беспокойную дремоту. Короткие ночные привалы под сухими колючками звезд не приносили большого облегчения, всадник делал их, чтобы дать отдохнуть коню. Его же усталость, казалось, не смыть ничему. Стоило ему прикрыть глаза, и завернуться в плащ, как он погружался в пылающие глубины Мории, плыл по бескрайней реке, чьи берега убегали от него, сколько бы он к ним не греб; бесконечные вересковые пустоши мчались под ним, отчего казалось, что он перебирает ногами на месте… но всего страшнее был лесистый склон с белыми руинами, точно ехидным оскалом на вершине. Лесистый склон, с ковром из прошлогодней листвы под ногами, просвеченные солнцем сосны… и собственный крик отчаяния в ушах.
- Гондор, - потрескавшиеся, в лохмотьях кожи губы разъехались в улыбке, когда по обе стороны дороги потянулись знакомые места. Свет ли над ними был иной, или так воображение играло? – но Боромир точно, безошибочно знал, что вступил в родные владения. Усталый конь нес его мимо покинутых деревень, сожженных сел – далеко протянулись руки что Врага, что Сарумана, а на востоке, навстречу которому он ехал, росла и множилась могучая тень.
Словно полгода? – или сколько тому времени назад. Только тогда он ехал пусть навстречу неизвестности, но с гордо поднятой головой, отважный и сильный витязь своего народа. А теперь он возвращался разбитым, опустошенным, с запекшейся раной в душе – неизбывным чувством вины. Сукровицей сочилась смертельно раненая гордость и до-си-пор-неверие – «как я мог поддаться, как я мог быть так слеп?!» Ни прощение оставшихся членов Братства, ни облегчение при виде живого Гэндальфа, ни радость от выздоровления Короля Теодена, ни – чего уж там! – тайная встреча в Эдорасе, не смогли избыть этой боли. Боли, что памяткой – плохо заживающей раной на виске, сейчас пульсировала в такт конскому галопу.
Хмурилось небо над головой, ложились под копыта коня знакомые места, и, чем дальше по лугам Анориена продвигался Боромир, тем отчего-то легче ему становилось. Ударили первые капли редкого, будто такого же усталого, как и всадник, дождя, и он выпрямился в седле, пустив коня сперва рысью, а затем шагом. Тот благодарно фыркнул, разумный сын бескрайних рохирримских пустошей. Боромир потрепал его по шее, глядя вперед. Навстречу ему что-то двигалось, но разглядеть он не мог – в глазах будто дымка была, да и легкая завеса дождя мешала. Он поморгал, сильно вздохнул. Будто дремавшая доселе, драгоценным сберегаемым резервом, в нем медленно стала просыпаться сила. С кем бы не довелось встретиться ему – он готов, - колени сжали бока коня, на что тот коротко всхрапнул, ускоряя шаг.
Пятно разрослось, и стало отчетливей, и Боромир отпустил рукоять меча. Беглецы с родных земель, его люди, его народ – с нехитрым скарбом, на паре скрипучих телег. Со стариками и семьями, с привязанной в конце поезда скотиной – коровой да ослом. Сердце сжалось жалостью, от взгляда на убогую процессию, на изможденные лица крестьян, на бледные мордашки детей, со страхом и любопытством выглянувших из-за борта телеги на неведомого всадника.
- Мир по дороге! – сиплым от долгого молчания, но все еще звучным голосом командира приветствовал Боромир беженцев. Возница натянул поводья лошадки, некогда холеной и красивой, а теперь отощавшей и грязной, и стремительно скатился с козел.
- Господин мой! – и низко поклонился. Боромир понял, что если спешится сейчас, то на коня потом не заберется, и потому только наклонился с седла, сильной рукой взяв крестьянина за плечо, и заставляя его выпрямиться.
- Кто ты?
- Халион, из Солнечного Камня, господин, - действительно рослый крестьянин не поднимал головы. – Его больше нет, господин, - добавил, подняв на принца запавшие глаза.
- Понимаю, - на ближней повозке, кажется, были раненые, накрытые драным, местами провалившимся пологом. Полубоком к Боромиру, сгорбившись, сидела женщина, чьи темные волосы неопрятно спутались, платок сбился набок. У груди она держала что-то маленькое, но не качала его и не баюкала. Только неподвижно смотрела перед собой.
- Кто это сделал? – Халион переступил босыми ногами в дорожной пыли. Боромир ощутил, как ярость поднимается в нем, словно проклятый Балрог – крестьяне его страны всегда были довольны и сыты, хоть и не боялись лишений, и знали их.
- Дунландцы, господин. Пришли с северо-запада, разорили деревни. Я спасся, потому что уезжал в Минас-Тирит. Вернулся, а дома… - закончить Халион не смог, горло перехватило рыданиями. Вторя ему, заскулил кто-то в повозке.
- Это твои родичи? – крестьянин мотнул головой, пробормотав неразборчиво что-то вроде «свои… с села…»
Вот как, значит, - Боромир скрежетнул зубами. Дикари с севера, подручные Сарумана, теперь жгут деревни и убивают его, Боромира, народ! Он с болью и яростью посмотрел на потерявшего все в единый миг крестьянина, что возвращался домой к семье, небось с подарками из города, а вернулся лишь к пепелищу и трупам. Искал затем, наверное, по перелескам уцелевших, тех, кто успел спрятаться, а теперь идет по дороге на тот самый север, и даже не прячется, ибо надежда его угасла.
- Куда ты везешь их?
Халион неопределенно повел вздрагивающими плечами.
- У меня родня… ближе к горам живут. Овец пасут, - сам не верил в то, что говорит, ибо наверняка чувствовал, что вместо пастушеских селений его встретят гниющие трупы родни, разогнанные отары, и пирующее на пепелищах воронье.
- Это все из-за вас! – послышался гневный голос, звонкий и хриплый, словно звук стали, вынимаемой из ножен. На худом лице женщины пылали светлые, точно добела раскаленные угли, глаза. – Вы покинули Гондор! Враги узнали об этом, и осмелели! – она встала в полный рост на повозке, и Боромир увидел, что когда-то она была молода и красива, словно итильская березка, а теперь ненависть и горе превратили ее в иссохшее дерево. – Они жгут наши посевы, убивают нас, разоряют наши дома! – слезы не катились по впалым щекам, испаряясь в глазах-углях. – Убивают нас, убивают наших детей! Вы отправились за надеждой, за помощью для нас, но где она? – свободной рукой она повела за Боромиром, словно представляя неведомое и невидимое войско.
- Как твое имя, женщина? – она вздрогнула, как от удара, и оскалилась.
- У меня больше нет имени, принц! Его отняли те, кто надругался надо мной, кто убил моего сына, те, кто отрубил голову моему отцу! Зови меня Горе, если хочешь, мне все равно!
- Так слушай же меня, женщина, зовущая себя Горе! – возвысил голос Боромир. – И вы все, жители Гондора! Отправляйтесь в Минас-Тирит, укройтесь за его стенами. Враг идет, и он силен. Дунландские бродяги – лишь песчинки его силы. Главное зло идет с Востока, и, чтобы сдержать его, понадобится каждый, кто может держать в руке оружие. Как мужчина, - он сжал плечо Халиона, - так и женщина, - он говорил, и чувствовал, как разбитое, изъеденное червями вины сердце его собирается обратно, заживает и успокаивается.
- Но есть ли надежда, милорд? – они смотрели на него, все – от ребенка и старика с разбитой головой, до женщины в окровавленном, разорванном платье. На него, исхудавшего, заросшего бородой, в некогда богатой, а теперь истрепанной и грязной одежде, на его изможденного коня – но ярко горели Семь Звезд над Белым Древом на груди Боромира, и тем же светом горели его глаза.
- Есть! – возвестил Боромир, Страж Цитадели, принц своего несломленного Города. – Надежда есть. Рохиррим уже скачут на помощь Минас-Тириту. Могучие силы собираются на помощь Гондору. Надежда есть, и всегда была, и я – ее вестник. Направьте свою ненависть на врагов, дети Гондора. Возвращайтесь домой, в Минас-Тирит. Не медлите! – конь коротко взвился на дыбы, заржав, когда Боромир пришпорил его, снимая рог с ремня. Задрожали скалы, загудел ветер, разгоняя дождливые тучи, неся на юго-восток радостную весть – сын своего Города возвращается домой. И пускай его надежда призрачна, и возможно, что отступившие в Хельмову Падь рохирримы сейчас мертвы, и сарумановы полчища победно шествуют на юг по пропитанной кровью людей земле, а полурослики не смогли выполнить свое предназначение, сгинув где-то в пути – Минас-Тирит будет стоять насмерть, как последнее свободное королевство Людей.
«Уже недалеко», - скорее, коню, нежели себе, говорил Боромир, нещадно погоняя его. Роняя клочья пены, рохирримский скакун шел тяжелым галопом, послушный воле своего безжалостного седока, которой лишь одно перед собой видел – как путеводную звезду, горящий луч солнца на шпиле Белой Башни. И не сразу услышал, не сразу понял Боромир, что скачет не один, что бок о бок с ним идут резвые, свежие кони, что родной говор встревоженных голосов звучит в ушах, под мерный топот копыт.
- Боромир! Господин мой, Боромир! – он дико вскинул голову, смаргивая запекшимися глазами, видя перед собой лицо под светлым металлом остроконечного шлема. Выдохнул, озираясь, качнулся в седле, но руки друзей поддержали.
- Сменим коня, милорд? – из пересохшего горла только хрип вырвался, под отрицательное мотание головой. Дозорные (а это только они могли быть) переглянулись, и пошли рядом с ним, корпус к корпусу. Умные кони заставляли рохирримца чуть замедлять шаг. Боромир понимал это сквозь туман непроходимой усталости, но знал, что должен спешить.
- Выпейте, милорд, - на ходу в руку сунулся открытый мех, выплеснулся содержимым на перчатку. По отросшей бороде потекло вино с водой, холодное, сладкое, бодрящее, на вкус не хуже эльфийского мирувора. Силы возвращались, - он утёрся, сунул мех куда-то в сторону, мимоходом благодарно пожал принявшую его руку.
- Далеко... до Города? – выпрямиться в седел ему хватило сил, но зрение подводило. Сказывалось облегчение, вызванное присутствием своих – тело будто поняло, что теперь в безопасности, и теперь отчаянно искало отдыха.
- Недалеко, - и вскоре они усталым вихрем влетели в тяжело отворившиеся ворота Минас-Тирита. Боромира оглушило, ослепило на мгновение – белизной родного Города, и приветственными криками. Он улыбался своему народу, гордо вскинув голову; оторвал руку от поводьев, чтобы поднять в приветствии, опять качнувшись в седле так, что чуть не упал – благо, поддержали. То, как неслось отовсюду его имя, придавало сил. Сейчас все придавало сил – он с наслаждением вдыхал знакомый воздух, чувствуя, как воспаленные глаза начинает печь непрошеной солью.
- Помогите ему! – вот и знакомый ветер верхней площадки перед дворцом. Закостеневшее тело отозвалось чудовищной болью, когда Боромир попытался спешиться, а когда все же спешился – едва не рухнул.
- Здравствуй, отец.
Отредактировано Boromir (2017-09-14 13:28:42)
Тяжесть наваливается на плечи все сильнее, и иногда ему кажется, что ему уже не подняться и не разогнуться. Но нет: наместник Дэнетор распрямляется, гордо вскидывает голову, а взгляд его темных глаз все такой же острый - будто в душу проникает. И никто не знает, что творится у него в душе.
Время безжалостно к нему: оно течет для него слишком быстро, и вот уже новые морщины появляются на лице, но, в тоже время, оно тягуче, как мед, когда он раз за разом вглядывается в линию горизонта со скального гребня в ожидании того момента, когда вернется Боромир. Дэнетор прекрасно помнил тот день, который въелся в его память, как кровь или чернила въедаются в светлые ткани. Как правитель, он принял верное решение. Но как отец? Мог ли он не беспокоиться, когда отпустил своего сына и наследника в столь опасное путешествие? В день отъезда Боромира наместник отменил все свои встречи и совещания, оставаясь наедине с собой и своими мыслями, с сомнениями и чаяниями. Что если...? Нет, он не мог о таком думать! Но мысль преследовала, назойливая, необоримая, и на вершину Башни Эктелиона, где хранился палантир, Дэнетор поднялся, едва солнце начало садиться.
Сначала всевидящий камень и правда ему показывал все то, что наместник желал видеть. Он мигом вспомнил Торонгила, который ныне больше не скрывался, и кривая ухмылка пробежала по его губам. Да, Торонгил и не изменился вовсе, а вот он, Дэнетор, постарел: морщины, седина, и возраст начинает сказываться. Нет, конечно, он проживет еще лет пятьдесят - его наследие, его кровь все это позволяют, но... Еще одна усмешка трогает его губы: их "король" вообще понимает, что такое управлять страной? Не быть легендой, не брать в руки меч, а попытаться составить бюджет, изыскать средства, продумать новые торговые пути, заключить выгодные сделки, увеличив казну. Да, возможно, что он опытный воин и следопыт, но для управления Гондором это - ничтожно мало! Впрочем, если вообще будет, чем управлять...
Дэнетор видел первые шаги "Братства", заметил, как исчез после Мории Гендальф. Честно говоря, толк от этого смутьяна был крайне сомнительный, и он до сих пор не мог понять, чего же его так привечал его покойный отец, Эктелион. Словом, тут потерю наместник не оценил и был все же немного разочарован, что ему не удалось увидеть Владычицу. Посмотреть на леди Галадриэль было крайне интересно, а сам Дэнетор никогда не верил слухам, которые про нее ходили. Про него вон тоже много, что говорили, но далеко не все это были фактами. Впрочем, про Владычицу он и думать забыл, когда, коснувшись палантира, мигом увидел ЕГО!
Наместник не понимает, что не так со всевидящим камнем. Или, быть может, он как-то его испортил или делает что-то не то? Почему он не может ничего увидеть? Почему, стоит ему коснуться камня, как, сразу же после дорог Гондора, появляется ОН!? Ужасные картины возможного будущего, которые раз за разом предстают перед глазами, заставляют вздрогнуть даже его. Но Дэнетор стоит на своем, смотрит прямо и гордо, не собираясь сдаваться или поддаваться. Вернее, стараясь этого не делать, ибо раз за разом, не находя Боромира, внутри все более нарастает смутная тревога, которая отравляет его мысли и его самого подтачивает изнутри. Враг этим пользуется, увещевая, говоря, что он и далее будет править Гондором - но уже другим Гондором. Но зато сбережет множество жизней, включая жизни своих сыновей, а потом может продлить и свою, если возьмет новое кольцо для новых правителей Средиземья. И это становится его кошмаром в те редкие ночи, когда он все-таки засыпает в своей спальне, измученный и разбитый - кольцо на его пальце, и он сам в черном одеянии назгула поворачивается против своих же. Наместник просыпается в холодном поту после таких снов и не может заснуть до утра, то и дело смотря на свои руки, чтобы удостовериться, что кольца на них все-таки нет.
Его агония лишь усилилась, когда ветер донес звуки рога. Дэнетор сжал подлокотники своего кресла так, что побелели костяшки пальцев. Сердце пропустило удар, и он побелел одним мигом. Этого просто не могло быть! Не могло и не должно! Тогда наместник слабо помнил, как дошел до палантира, как коснулся, ища взглядом... но тщетно! Зато ОН там его явно ждал! Ждал и почти добился своего, когда Дэнетор едва успел отпрянуть от всевидящего камня, выкрикивая "да!", будучи уже согласным на все...
Весь следующий день он провел в постели, чувствуя себя разбитым и опустошенным, будучи даже не в силах с нее встать. Дэнетор думал и вспоминал, пытаясь понять, как он мог что-то изменить, где он оступился, почему же так вышло? Бесконечные "если" лишь усиливали эту безысходность, что поселилась внутри него, которая сейчас была так особенно сильна. Ради чего все это? Ради кого? Ради народа, который не ценит старания наместников, ожидая короля, который, будто волшебник, одним взмахом руки решит все проблемы? Кому и что ему оставлять после себя? Есть ли еще, что оставлять? Есть ли еще кому? Взгляд падает на один из портретов, который он держит в своей спальне. Дэнетор ловит волевой взгляд наместника Тургона, который как раз и был тем идеалом правителя и воина, к которому он всегда стремился. Одобрил бы дед его теперешнего и его поступки? И наместник поднимается с постели, выпрямляется и гордо вскидывает голову.
Дэнетор разбирает донесения с границ, вчитываясь в тексты пергаментов, стараясь не отвлекаться на свои мысли. Работа составляет его жизнь, позволяет ему не думать и не чувствовать, и он малодушно за этим прячется. Однако на башню его так и тянет! А вдруг получится в этот раз? Вдруг он увидит и...? Но нет - он одергивает себя, не позволяя совершить ошибку. Пока он еще не готов. Чуть позже. Немного подождать и накопить силы, чтобы окончательно подчинить палантир себе, чтобы выгнать оттуда ЕГО! Уж что-что, а ждать он все-таки умел.
Он пьет и не чувствует вкус вина, машинально делая глоток, не притрагиваясь к пище, которая лежит перед ним на тарелках. Жестом руки он отпускает слуг, как бы говоря, что справится сам, желая более остаться в одиночестве. Взгляд падает за окно и снова скользит дальше. Дэнетор не позволяет себе думать о личном - только о делах, только об его долге, и он уже мысленно прокручивает в голове, как бы еще оттянуть время до того удара, который все же обрушится на Гондор.
Дверь распахивает, даже без стука, и гневный взгляд темных глаз достается стражу, который посмел столь хамским образом нарушить его уединение! Сначала наместник не понимает слов, не разбирает их - его уши будто заложило каким-то шумом, через которые лишь доносится имя сына. Он замирает на своем месте, а потом подается вперед, впиваясь взглядом в лицо воина, чуть ли не читая по губам. Боромир! Сердце глухо ухает в груди, рука сжимает кубок так, что, казалось, через секунду Дэнетор сомнет металл.
- Где он? - глухо задает он свой единственный вопрос, а затем резко поднимается на ноги. Кубок с недопитым вином катится по столу, расплескивая напиток, но наместник этого уже не видит: он быстрым шагом идет вперед, сдерживая себя, чтобы не побежать: негоже правителю бегать. Внутри все переворачивается, и он хочет знать, что не обманулся, что его не обманули, что...
Сердце замирает в груди, когда он узнает того заросшего оборванца на лошади, который и правда был его старшим сыном, который отправился в такой опасный поход и все-таки вернулся домой!
- Помогите ему! - его рык проносится по площадке, и несколько воинов уже спешат помочь своему командиру спешиться, пока наместник, забыв про возраст, достигает сына буквально за пару секунд. - Боромир, - Дэнетор жадно вглядывается в черты лица, такие изменившиеся и такие знакомые одновременно. Сердце пускается в бешеный галоп, когда он стискивает старшенького в объятиях, никого не смущаясь и наплевав на все разом. Только вот Боромир явно вымотан, едва на ногах стоит, и наместник его подхватывает за пояс, заставляя закинуть руку к себе на плечо. Он выдержит и выдержит даже больше, дойдет и не согнется под таким грузом. - Ты можешь идти, Боромир? Как ты? Сначала тебя стоит показать лекарю, - и тут он готов его донести на своих руках и ведь донесет же: Дэнетор всегда был сильным, а сейчас, на таком подъеме, он и не такое сдюжит. - Молчи, Боромир, побереги силы. Мы обязательно обо всем поговорим, когда тебя осмотрят, и ты немного отдохнешь, - да, узнать новости - это не лишнее, но вот не такой ценой, и своими интересами, как правителя, тут наместник поступился, уступая место беспокойству отца.
И Дэнетор осторожно ведет сына ко дворцу, выдыхая от того, что Боромир наконец дома, что хотя бы это у него сложилось и закончилось хорошо. От сердца мигом отлегло, и он старается сохранить лицо, чтобы не показать то облегчение, которое сейчас испытывает.
- Хоть бы весточку прислал, как ты, - тихо ворчит наместник, который успел напереживаться. - Так ведь нет - не дождешься! И Фарамир - такой же...
Отредактировано Denethor II (2017-07-14 01:28:18)
Дрожь крупно прокатывается по телу, короткой волной – Боромир не видит, за что хватается, но голос, знакомый и зычный, на миг возвращает его в такое далекое прошлое, что и вспомнишь не вдруг. В детство, когда отец заслонял собой небо, и был равен ему, - грязную щеку царапает жесткое шитье мантии Наместника, в ухо звучит привычный выговор, привычное ворчание, и Боромиру хочется смеяться, от дурацкой, неуместной сейчас радости. Тьма не отпускает его, память о ней – не отпускает, и минувшие тяготы покажутся сущим пустяком по сравнению с тем, перед чем предстоит выстоять, он знает это, но смеется, кашляя пересохшим ртом, надсаженными легкими. Искоса глядит на отца, и замирает.
- Что… с Фарамиром? – «на восточном фронте без перемен», вот оно как. Младший жив и здоров. Отец тоже. Слава Белому Древу.
- Ничего, я могу идти, - и действительно, выпрямившись, Боромир кое-как ковыляет под свод галереи, вцепившись в отцовское плечо, будто клещами. Кругом суета, негромкий гомон, хлопают двери и бегают слуги. Яркий свет режет глаза – Боромир отшатывается, и тут же на лицо падает спасительная тень. С него стаскивают одежду, осматривают раны, полученные еще на Водопадах Рауроса. «Я не в Доме Целителей, нет», - последняя мысль перед тем, как воспаленного виска коснулась успокаивающая прохлада.
«Я дома».
Он вздрогнул, приходя в себя. На миг показалось, что все, связанное с возвращением в Гондор, приснилось, жестоким и светлым сном, а сам он лежит, завернувшись в плащ, где-то возле Южного Тракта, нелепо выдохшись посередине пути. И темно. Почему темно? – Боромир мазнул себя по глазам, но наткнулся на какую-то тряпку. Тут же его пальцы перехватили, и сжали, опуская.
- Какого? – голос хриплый, но дышать больше не больно. Что с глазами?
- Спокойней, мой принц, успокойтесь, - послышался голос. Боромир сел, вертя головой, дергая затянутые на затылке узлы. Его руку снова попытались остановить, но он только отмахнулся, хлестким ударом.
- Вам нельзя снимать повязку, ваши глаза еще… - было поздно. Боромир прижал к глазам предплечье, глухо зарычав – даже приглушенный свет покоев полоснул по ним, будто кинжалом.
- Я хочу видеть того, кто меня здесь держит, – в каплях целебного бальзама, красные и опухшие, глаза Боромира уставились на пожилого лекаря, чье гладко выбритое лицо не выражало ничего, кроме смиренного неудовольствия.
- Я долго спал? – тело возопило болью в мышцах, но Боромир упрямо спустил ноги с кровати. Лекарь встал прямо напротив него, бестрепетно выдержав ненавидящий взгляд снизу.
- Недостаточно долго, чтобы восстановиться, милорд, - по знаку лекаря в покоях оказались две девицы, с волосами, убранными под платки, в темных платьях, но стройненькие, и с чистыми личиками. Хмыкнув, Боромир откинулся обратно на постель, позволив приятным прохладным пальчикам стереть с его физиономии целебный бальзам, и сменить повязку на голове. Лицо выбрито, тело вымыто. Ничего об этом он не помнит.
- Так сколько я спал? – чуть отвернув голову в сторону, ибо девичья ручка почти касалась его рта, немного невнятно произнес Боромир.
- Сейчас уже вечер, милорд. Вы проспали полдня, и этого недостаточно…
- Ладно, это я понял, - он нетерпеливо дернулся, девица тихонько ойкнула, наклоняясь над ним. Пришлось слегка приподняться на локтях, пока помощницы целителя бинтовали ему голову. Мягкая грудь той, что слева, приятно прижималась к щеке, и над ухом Боромира часто колотилось, будто маленький молоточек. Он вдохнул горьковатый запах трав, исходящий от платья, ощущая, как возвращаются силы, вливаются в него.
- Ну, ступайте, - они ушли. Даром, что скромницы, и взгляды опущены долу, но бедрами под темными платьями покачивали, это принц разглядел даже больными глазами, и в полумраке.
- Подай одеться, - стоило девушкам уйти, как на пороге появился слуга. Обычно помощь в таком пустяке Боромиру не требовалась, да и неженкой он не был никогда, но сейчас он едва мог двигаться. Так или иначе, пусть и встал под головокружение, но немедленно напряг мышцы, заставляя кровь разогнаться – вначале шеи, затем плеч, спины, рук, попытался наклониться, держась за стойку кровати. Повело вперед, и пришлось снова сесть.
- Уйди, - отмахнулся от лекаря. – Где мой отец?
Дверь распахнулась, слуга замер у стены. Боромир, потирая перевязанную голову, взглянул на Наместника, ухмыляясь.
- Хорошо вернуться домой, мой господин, - и чуть поклонился, приложив руку к груди. – Мне есть, что рассказать тебе, - рот все еще ухмылялся, но воспаленные глаза застыли неподвижно и жестко. «Ты же за этим явился, отец, не только из большой любви ко мне? Тебе многое ведомо, а также то, что я сейчас разбит и рассеян, и ты сможешь узнать больше, чем я мог бы и хотел тебе рассказать», - из-под опущенных век следя за отцом, за суетящимися слугами, принесшими еду и напитки, размышлял Боромир, под давящую боль где-то между желудком и сердцем. «Что ты узнал, со своей хваленой проницательностью? Видел ли ты мое падение?» - сердце кольнуло глубоко и остро, Боромир стиснул зубы, вздрогнул, сильно выдохнув.
- Сигнальные огни, - суп в серебряной тарелке благоухал так, что и мертвеца бы из могилы поднял. Что же до вкуса – в последний раз он ел нормальную еду в Эдорасе, и тот суп… отличался, да. – Сигнальные огни для Рохана зажжены? – он уставился поверх ложки на отца так, будто молил поведать, рассказать, чем же закончилось то самоубийство Рохана в Хельмовой Пади. «Ты же сведущ, отец, ты видишь далеко и много».
Рука дрогнула, Боромир торопливо поставил тарелку на столик рядом с кроватью.
Отредактировано Boromir (2017-07-14 17:20:12)
Дэнетор в первые мгновения даже и не верит, что сын к нему вернулся, что этот оборванный еле живой воин - его Боромир. Сердце пускается в бешеный галоп, и он сам, оттеснив воином, подхватывает отпрыска, не давая ему рухнуть, мельком осматривая на предмет серьезных ран, которых, слава Эру!, не находит. Впрочем, это еще ничего не значит, и окончательный вердикт он позже услышит от целителей. С последними, кстати, не стоит медлить, и наместник осторожно ведет сына в дом, прекрасно понимая, что из палат врачевания он уползет в ту же секунду, как поймет, что в них находится.
- С Фарамиром все в порядке - все также дерзит мне, - у Дэнетора на все есть свое мнение, и он его высказывает, привычно ворча и замечая какую-то улыбку на губах сына. - Конечно же ты можешь идти: как научился ходить - так тебя было и не удержать, - дорога эта кажется наместнику бесконечной, и он чувствует, как Боромир крепко вцепился в его плечо, ища в нем опору. А перед ними уже распахивают двери, слуги или стража предупредили лекарей, но все равно путь до комнаты кажется неблизким. Тем более, что сын уже перестает с ним разговаривать, ноги путаются при каждом шаге, а его глаза будто закрываются сами собой. Едва до комнаты остается менее пары метров, как Дэнетор почувствовал, как начал оседать Боромир.
Может он идти! Как же! И в кого только такой!?
Наместник, даже не раздумывая, успевает подхватить сына на руки и за пару секунд доносит его до кровати в его комнате, на которую бережно и опускает. И это такое знакомое, из прошлого, когда Дэнетор сам относил сына спать, когда тот засыпал в родительской постели или на кресле в его кабинете. Правда, тогда Боромир был чуток поменьше, а он сам - чуть помоложе и поздоровее! Наместник переводит дыхание и стоит здесь, наблюдая, как и что делают лекари, желая самому все увидеть и сразу же быть в курсе.
- С ним все будет в порядке? - хмурый взгляд достается целителю, который подробно и обстоятельно перечисляет незначительные травмы, говорит об истощении и усталости, а также дает свои рекомендации. Ха, когда это Боромир валялся в постели-то? Видимо, придется ему самому тут надавить на сына, чтобы и не думал подниматься, пока окончательно не придет в себя. Дэнетор кивает в ответ и еще раз смотрит на отпрыска. - Сообщите мне, когда он очнется, - он резко разворачивается и покидает покои, отправляясь в свой кабинет, где, едва закрылась дверь, наместник к ней тяжело привалился к стене, потирая лицо руками и только сейчас, когда его никто не видит, позволяя себе эмоции.
Боромир нашелся! Живой! Слава Эру! А то я уж подумал... палантир!
Дэнетор выпрямляется и прохаживается по кабинету, задумчиво глядя перед собой. Возвращение сына не только добавляет надежды, но и уверенности в себе и своих силах.
Сегодня же вечером поднимусь на башню... и палантир снова подчинится мне!
Дэнетор несколько раз в течение дня заходил в покои Боромира, но тот все еще спал, а лекари продолжали дежурить возле его постели. Наконец, уже ближе к вечеру, стражник принес весть, что сын очнулся, и наместник отложил пергамент, так и не дочитав донесение, поднялся с кресла и отправился по коридорам в сторону покоев. Разумеется, картина, которую он застал, не стала для него чем-то необычным: Боромир пытался показать, что он тут здоровее всех, а заодно и не рухнуть с такого-то "здоровья". Тяжелый вздох, скептический взгляд, но Дэнетор молчит, позволяя отпрыску самому обнаружить его присутствие.
- Дома тебя заждались, - откликнулся наместник и лишь кивнул головой, смотря, как слуги расставляют еду и напитки, как готовят одежду, а потом махнув им рукой, чтобы удалились, оставляя отца и сына наедине. Дэнетор подходит чуть ближе, наблюдает, как Боромир еще пытается храбриться и делать вид, что все хорошо. Но его так просто не провести, и наместник качает головой, взяв стул и поставив его подле кровати, усевшись на него и взял тарелку супа в свои руки. - Мне снова кормить тебя, будто тебе три годика? - он смотрит спокойно, уже взявшись за ложку, явно показывая, что так и сделает, если сын не начнет думать о себе и думать головой!
Рохан? Ну да, конечно... еще бы видеть этот Рохан и знать, что придет!
На лице наместника не дрогнул ни один мускул и он все также спокойно и внимательно смотрел на сына.
- Ты обещал мне рассказать, Боромир, - терпеливо напомнил Дэнетор, обходя вопрос с огнями и Роханом. Ему нужно знать правду - что случилось? А еще очень любопытно узнать, как будет преподносить сын ему ту правду, которую он уже знает. Имя Торонгила наверняка промелькнет, как и информация о кольце. Нет, он верил своему сыну и верил в него, но... но ему ли не знать, как Торонгил умеет располагать к себе? Вон, даже его отец, Эктелион, не избежал подобного.
Вспоминать о таком не хотелось, и Дэнетор отринул от себя эти мысли.
- Поешь и ложись, Боромир. Сейчас не время показывать, какой ты якобы здоровый - я все прекрасно вижу и так. И, как ты понимаешь, я тебя никуда не отпущу, пока не буду уверен, что ты станешь именно путеводной звездой для наших воинов, а не обузой, которая, не долечившись, рискует свалиться с коня и заставляет на себя постоянно оглядываться. Ты бы такого воина взял бы с собой? Вот видишь, - и, едва сын открыл рот, чтобы ответит, как в том самом рту оказалось ложка супа, которую наместник ловко зачерпнул и не менее ловко скормил отпрыску.
Надо же: сколько лет прошло, а навык-то не пропал!
Дэнетор мысленно усмехается и снова зачерпывает ложку супа.
- Так дай мне начать! – огрызается Боромир, вмиг возненавидев все, до бешенства – от спокойного голос отца до необходимости разгадывать, что же за ним кроется. Поесть? Какое еще поесть? – от волнения в горло не шел ни кусок, ни глоток.
- Я… - и поперхнулся, со ртом, заткнутым ложкой. Едва удержался, чтоб не сплюнуть, тут же, но молча проглотил варево, свирепо глядя на невозмутимого отца. Утер подбородок и хмыкнул, почти весело. От нелепости происходящего пред лицом предстоящего, так сказать.
- Оставь это, - принц сел поудобнее, спиной к подушкам прислонившись. Натертые со внутренней стороны бедра нещадно болели, и он согнул ноги в коленях, чуть скрестив их, набросил сверху одеяло. – Я себя знаю, - и протянул руку за тарелкой. «И ты меня знаешь», - да и все во Дворце знали, что милорд Боромир если что и не может терпеть, так это докторов и лазареты. Терпеть не мог валяться без дела, без движения, даром, что порой и двинуться не мог. «Ложись», говорит ему Дэнетор. Можно подумать, Боромиру сейчас удастся сомкнуть глаз хоть на мгновение, после разговора с отцом. Он изможден, истощен, но вовсе не дорогой и лишениями. Вовсе не этим.
- Думаю, ты знал, что ждало меня, - пустая тарелка брякнула о столик. Есть не хотелось, да Боромир и сам поостерегся бы сейчас набивать живот, после всего, что довелось пережить. Страшный, бесконечный бег-погоня за орками, во время которого он не раз думал, что упадет и испустит дух, предварительно выплеснув мозги из раскалывающейся головы. Передышка в Эдорасе особо ничего не дала, а последующий путь домой вымотал его окончательно. В пути приходилось питаться лембасом, а эта штуковина, пусть и давала силы, желудок не наполняла, так что шел он, фактически, впроголодь.
- Проклятье Исильдура, - он покрутил двумя пальцами в воздухе, изображая окружность. – Кольцо. Единое Кольцо.
Как отец мог не знать об этом. Даже далекий от летописей и архивов Боромир знал, зачем в Минас-Тирит не так давно являлся Митрандир. Искал сведения о Проклятии Исильдура. Проклятии…
- Я его видел, - глядя перед собой, негромко сказал Боромир. – Даже держал – за цепочку. Такая мелочь. Такая… безделица, - смешок вырвался, сухо рванув горло. Чеканный серебряный стакан тихо заскрипел, стиснутый, когда он отпил из него. Вода? Вино? – все едино. Все не имело вкуса.
- И такая силища, - он прикрыл глаза, вновь видя его перед собой, сияющий золотой обруч, слыша сводящий с ума шепот, сулящий все, все, чего желало гордое сердце. Свободы землям Людей, победы над Тьмой, небывалого величия, возможности перевернуть историю, навеки избыв память о Королях, став новой надеждой, новым вождем для своего племени…
- Никакие подземелья, никакие воды и вершины не уберегут от этой силы, - допил остатки содержимого стакана, залпом, сипло откашлялся. – Она не позволит что-либо создать. Только разрушить. Она только разрушает, - в груди провернулась, острыми гранями, ледяная игла. Дыхание сбилось. – Я почти коснулся его и был проклят. Не знаю, свободен ли я от него сейчас, - пальцы сгребли рубашку на груди, впились сквозь ткань ногтями, до крови – Боромир не замечал. – Я должен был умереть там, отец. Не знаю, почему не умер, - нервно тряхнул головой, чувствуя, как рана на виске наливается болью. – Я обещал защищать Хранителя. Но помешался на его Ноше. Напал на него. А он… вот, - показал ладонью чуть выше трех футов от пола – ниже высоты кровати. – И он… он держался. Он носил его с собой, этот невысоклик – и держался. И держится. А я проиграл. Сильный? – по могучим рукам прошла дрожь. – Толку-то с этого. Устояли все. Кроме меня. Почему? – несколько дней назад Боромиру минуло сорок, но сейчас он взглянул на отца, точно потерявшийся мальчишка, с размаху влетевший в несправедливости взрослой жизни.
Отвел глаза.
- Но, каким бы ни был, - услышал Боромир свой голос будто со стороны, - Гондору, Минас-Тириту я нужен. Так что не останавливай меня, отец.
«Не смей останавливать».
Отредактировано Boromir (2017-07-15 06:53:10)
Вспышку гнева отпрыска Дэнетор переживает спокойно, лишь предупреждающе нахмурившись, чтобы Боромир не забывался, с кем он тут говорит, да и следил за тем, что говорит. Наместник знал, что воспитал сына достойно, что он позже станет хорошим правителем и еще более лучшим воином, но все равно кое-где несдержанность первого наследника и мелькала. Быть может, другим такое было и незаметно, но уж Дэнетор своего сына знал и знал хорошо, и такие мелочи не укрывались от его цепкого взгляда. Поэтому наместник тут даже не подает голоса, а лишь выразительно смотрит, чтобы через мгновение отставить тарелку на столик возле кровати сына и замереть, готовясь внимать его рассказу. Дэнетор уже о многом знал, но все-таки кое-какие белые пятна в этой истории были и для него, а еще более интересовало что-то личное, что осталось за границей его внимания, что могло о много сказать: жесты, какие-то слова, личное отношение - все те мелочи, коими многие пренебрегали, но которые были очень показательны.
- Я догадывался, - на лице наместник не дрогнул ни один мускул, когда Боромир наконец начал свой рассказ. Внутренне Дэнетор весь напряжен, как натянутая тетива лука, замечая и этот смех отпрыска, как на мгновение заблестели его глаза, как в них появилось непонимание, а потом какая-то безысходность, как изменился тон голоса, став мигом тише, будто одно громко слово разорвет их мир, разнесет Минас-Тирит на кусочки и их самих.
Сам наместник молчит, слушает, а в голове проносится целый рой нестройных мыслей, своих и чужих, обрывки воспоминаний и видений будущего. Ужасающий хоровод, как снежная лавина, которая рискует похоронить его под собой, если Дэнетор не возьмет себя в руки, если не справится, если даст слабину, которую так ждет от него враг. А еще он знает, что каждый должен сам преодолеть себя, что тут можно лишь направить, но никак не сделать это за другого. Поэтому наместник никогда не взвалит свой груз на чужие плечи, но больно смотреть, как мучаешься сын от своей ноши. Сердце защемило, но эту слабость он никак не мог себе позволить: он должен твердо стоять на ногах, не сгибаясь под гнетом обстоятельств, и, как бы больно и плохо ему не было, он всегда должен гордо вскидывать голову и уверенно смотреть - даже на свой крах и конец.
Кажется, удержать лицо ему все-таки удалось, раз Боромир ничего не понял, не задал те вопросы, которые бы ударили точно в цель, и Дэнетор мысленно выдохнул, на деле оставаясь все таким же спокойным и бесстрастным.
- Тебе стоит отдохнуть, Боромир: ты слишком измотан - и физически, и душевно, - это были первые слова, которые произнес наместник после затянувшегося молчания. - Почему ты? Потому что ты был заинтересован, Боромир, заинтересован в том, чтобы все это прекратились, чтобы ужасы войны более не терзали Гондор. Потому что ты знал, что нас может спасти лишь чудо, - последние слова наместник произносит уже тише, не желая это произносить вслух, но понимая, что бесполезно открещиваться от такого. - Ты просто верил, хотел надеяться, и тьма этим воспользовалась, - на мгновение на лицо Дэнетора набежала тень, а в сознании зазвучал голос и слова, которые раз за разом возникали в палантире все то время, пока он отчаянно искал Боромира. Нет, не поддаваться! Он не мог поддаться!
- Этот твой невысоклик... разве он многое видел в этом мире? Разве сталкивался с потерями и ужасами войн? Разве он знал, что такое, когда ты отвечаешь за жизни тысяч невинных и слабых? В его мире было добро, было то, что хорошо, что правильно и как нужно. И он это просто делает потому, что так умеет, что не знает пока других сторон. Поэтому кольцу и так непросто зацепиться за столь незамутненное сознание, за чистый лист. Поэтому он его и несет, - Дэнетор замолчал, понимая, что сейчас он сказал слишком мало и слишком много одновременно, что несколько углубился в те вопросы, которые его не касаются. Да, кольцо должно уничтожить, и пусть лучше это сделает невысоклик, нежели потомок Исильдура! Того Исильдура, у которого такая возможность уже была, но чья алчность толкнула его на шаг, стоивший позже тысяч жизней. Будучи еще молодым, читая летописи и слушая пояснения деда Тургона, Дэнетор еще тогда вывел для себя нехитрую истину и отличие наместников от королей: королям служили все, наместники служили для народа.
- И мне, и городу ты нужен здоровый, а не ходячая развалина, как сейчас, - да, его слова были жестоки, но иначе Боромир не понимал. - Ты должен быть сам заинтересован в лечении, чтобы быстрее встать на ноги. И это не обсуждается, Боромир: ты уже мужчина, военачальник, и ты сам должен прекрасно понимать, что хворый боец не отобьет атаку, а станет лишь обузой. У нас пока не настолько критический момент, чтобы поднимать всех с больничных коек, - но критический момент скоро настанет, и Дэнетор это прекрасно понимал, знал и видел. И Гондор сможет спасти только чудес, но только наместник никогда в чудеса не верил, но также и не собирался бежать от неизбежного, не видел для себя иной судьбы, иного дома и иной участи. И, если Гондору суждено было погибнуть, то Дэнетор погибнет вместе с ним!
Боромир молча слушает отца – речи его мудры и справедливы, и облекают в форму то, чем он терзал свое сердце все эти тягостные дни, похожие на кошмарный сон без намека на пробуждение. Слова разумные, слова сострадательные – он сын своему отцу, верно, и тот жалеет его. Неважно, сколько этому сыну – десять лет, или все сорок.
Только вот легче от слов отца не становится. Боромиру нет дела до чужих причин и особенностей, до бед и радостей, до чужого чего бы то ни было – он не устоял, он не справился, он преступил обещание хранить, возжелав запретное, ощутив его страшную силу в полной мере. И за это не мог себя простить – зверем выла смертельно раненная гордость, наплевав на любые обстоятельства и все то, что так разумно и мудро звучало из уст отца. Он – Боромир! – не выстоял. Он лишился чести. И отец знает это, видит боль своего сына. А раз так, то почему оправдывает? Ведь слова утешения – только слова.
- Я раньше окажусь здоровым, если смогу заняться делом, - горько возразил он Наместнику. – И не стоит оправдывать меня, хоть я и благодарен тебе за сказанное, ибо тоже размышлял об этом. О чуде, верно, - были мгновения, Боромир не мог отрицать этого, когда его надежда рассыпалась в прах. – Но – нет. Силу этого «чуда» я ощутил на собственной шкуре. И содеянному мной нет как оправданий, так и прощения, - прощение-то, может, и было, только затерялось где-то на бескрайних просторах Средиземья. Боромир про себя молился украдкой, чему вот только молился – сам не знал. Хоббичьей удаче, наверное. Пусть она ведет полуросликов к их цели. Пусть хранит от беды и той тьмы, что разрастается, исходя из Кольца.
- Объяснение того, что я и так знаю, не вернет мне честь, - хотя сейчас он ощущал себя немного свободней. Ведь ни с кем из Братства Боромир говорить о случившемся не мог – слишком жгло чувство вины, да и рана в душе была слишком свежа. Стыд душил, доводил до бешенства, и потому в Эдорасе он смог выдавить из себя только несколько общих слов. Сам нес свою беду, и сочувствия не ждал, ибо знал – прощения за такое не будет. Речи отца пытались нести успокоение его мечущемуся сердцу, да вот загвоздка – сердце не желало утешения, твердо вознамерившись испить положенную ему чашу, до дна.
Но высказаться он хотя бы смог. И за это одно был несказанно признателен своему хитроумному отцу, который читает простодушного старшего сына, словно открытую книгу, причем между строк. Нарыв на ноющей ране оказался вскрыт, пусть заживет она еще нескоро.
Взгляд скакнул куда-то за ухо Наместнику, на мгновение стал рассеянным. Брат. Да, вот уж кто точно выслушает и поймет так, что Боромир в едиными миг воспрянет духом. Фарамир. Хорошо, что с ним все хорошо, - в глазах промелькнул едва заметный теплый огонек. Он не видел брата больше полугода, - «как и отца», подсказала совесть. Боромир по обоим соскучился, но по младшему, все-таки, сильнее.
- Но это не все вести о наследии древности, - полумрак скрадывал черты отцовского лица, приходилось всматриваться. Да и глаза Боромира все еще слезились и болели. Он поморщился, утирая их рукавом, поморгал, и снова уставился на Наместника. – В отряде со мной шел человек, и звал он себя Предводителем Следопытов Севера. Среди них, а также, у эльфов Мирквуда и Ривенделла он известен также, как Арагорн, сын Араторна, - показалось, или тень скользнула по челу Дэнетора? – Ему повинуется Андрил, перекованный из Нарсила, обломки которого, как я узнал, - большой палец чиркнул по отметине давно зажившего пореза на указательном, - хранились в Имладрисе. Точь-в-точь как в моем с Фарамиром видении, - невесело усмехнулся. – Он из дун-эдайн, и о нем говорят, как о Наследнике Исильдура. Дескать, единственный прямой потомок древних Королей. Годами он равен тебе, но выглядит немногим старше, чем я. Некоторое время он возглавлял наш отряд, - мрачная гримаса на миг исказила черты лица Боромира.
- Он отважен и доблестен – как ты или я. Его привечают так называемые мудрые, чего нельзя сказать обо мне и о тебе. Почти тысячу лет наш род хранил Гондор, - возможно, учиться юный Боромир когда-то и не любил, но историю рода Хурина знал назубок, спасибо младшему брату. – И вот теперь нашему бдению, похоже, приходит конец.
Маленький молоточек тонко ударил в висок, прямо из глубины раны, - Боромир поморщился, прижав повязку. Посмотрел на отца.
- Я не могу сказать, что считаю его достойным, - прозвучало негромко. – Отвагой и доблестью меня не удивить, а дружба с эльфами и волшебниками не имеет для меня значения. Но мне ведомы наши клятвы, отец. И что мир навеки меняется. Есть ли какая-то особая сила в этом человеке, помимо стойкости перед шепотом Кольца – я не знаю. Но до конца я пойду за тобой, а не за ним. Ради Гондора, и нашего народа, - он склонил голову, приложив кулак к груди.
Война на пороге? – нет, война уже вломилась в Гондор, хлопая черными крыльями беды.
- Об этом ты тоже догадывался? – нелепая, ни с чем не связанная догадка полоснула, будто кинжалом. Отец прозорлив, но мог ли он предсказать появление в Гондоре наследника Королей? «Митрандир», - глаза сузились. Посещавший Минас-Тирит Митрандир. Рассказывающий Фарамиру истории. Что-то ищущий в архивах и библиотеках Города. Мог ли он своими розысками и историями натолкнуть отца на подозрения не только о Проклятии Исильдура, но и его наследнике? Мог ведь. Боромир давно отчаялся успевать за ходом отцовских мыслей, чаще полагаясь на чутье и интуицию в вещах, которые не мог постичь разумом. Но сейчас гнал от себя все подобные мысли. Ибо горько становилось. Чересчур.
Отредактировано Boromir (2017-07-23 09:27:12)
- Мне кажется, я ранее никогда тебя не оправдывал, Боромир, - Дэнетор покачал головой. - Уж не я ли указывал тебе на то, что ты делал неправильно, показывал, как должно и нужно. Ты сам себя уже наказал, и теперь в других видишь лишь обвинителей, которые готовы заклеймить тебя позором. Зря, - его сын - упрям, упрям как и отец, и тут наместник прекрасно видит, что переубедить и разубеждать - бесполезно. Он не может вложить свои мысли в голову отпрыску: Боромир сам должен прийти к таким выводам, и, как надеется Дэнетор, он к ним все-таки придет. Нет, разумеется, он не бросит своего сына, но он также не может принять за него решение, нести ответственность, переложить груз с плеч Боромира на свои. Сын бы такого не потерпел, и в этом он также весь в отца: Дэнетор тоже нес свой груз, не говоря об этом, не прося никого разделить с ним эту ношу. - Когда пройдет немного времени, произойдут новые события, ты сам пересмотришь все это, дашь иную оценку себе и не станешь торопиться с выводами - тем более, такими категоричными, Боромир, - ему приходится разделять себя, как наместник, от себя же, как родителя, и это разделение у него не всегда получается, хотя Дэнетор старается, но...
А сын уже рассказывает дальше и касается той темы, которую бы наместник предпочел забыть, не поднимать, похоронить вместе с отцом, наместником Эктелионом. Но, увы, теперь это - его реальность, от которой не отмахнуться. Впрочем, отмахнуться бы ему не дали: народ ждет короля, как чуда, даже не видя, какие чудеса каждый день творят наместники. Нет, Дэнетор знал, что его работа и труд - не самые благодарные, он и не ждал этих благодарностей, понимая, что он лишь делает то, что должно, но все равно эта слепая вера и пренебрежение тоже ему говорили о многом. Пожалуй, дальше больше, чем он сам бы хотел выслушать.
Но вот первые слова Боромира произнесены, и Дэнетор силится сохранить лицо, на которое все же набегает тень. Сын внимательно смотрит на него, ожидая реакции, слов, изменений в мимике и жестах, а наместник лишь застывает, будто статуя из зала, становясь мигом холодным, как тот камень, из которого те самые статуи и сделаны.
- Догадывался? О, нет, Боромир - я знал, - слова даются тяжело, и Дэнетор сам от себя не ожидал подобной реакции. Видимо, не забылось, не стерлось с годами, и снова себя чувствует юнцом, вчерашним мальчишкой, который нацепил на себя доспехи, поехал в первые походы, чтобы доказать то, чего нет, тому, кому это доказательство никогда и не было нужно.
Как глупо...
И наместник замолкает, поворачивает голову в сторону окна и смотрит туда, будто пытается разглядеть ту самую фигуру, которую помнит, которую видел в палантире не раз.
А он почти и не изменился. Только я постарел. Впрочем, как я слышал, процесс старения у него происходить должен иначе, и потом возраст все же возьмет свое. Только я того уже не вижу. А жаль.
Короткий вздох, и Дэнетор смотрит на сына, который, почти как в детстве, ждет прихода отца, чтобы тот все объяснил и одним махом решил проблемы. Только теперь их уже не решить: наместник застыл на краю, готовый сорваться вниз в любой момент.
- Отвага и доблесть хороши на поле брани, - наконец заговаривает Дэнетор, тщательнее подбирая слова в этот раз. - А тот факт, что его считают достойным и равным чужаки, говорит лишь об его хорошем отношении с ними. Впрочем, наши люди тоже ждут короля, заранее наделяя его всеми достоинствами и прощая недостатки: слепая вера в чудо, - губы трогает кривая усмешка, хотя наместник тут совершенно не смешно. - Быть может, как предводитель, следопыт и воин он так и остался хорошим, приобрел что-то новое... не знаю - мы давно не виделись, - он делает неопределенный жест рукой, а затем задумчиво потирает подбородок, снова не смотря на сына, погружаясь в свои мысли. - Но, в качестве правителя, этого - недостаточно. Как насчет расчета бюджета, к примеру? Налогов, пошлин, заключения новых договоров, поддержания уже существующих договоренностей и союзов? Возможно, что кому-то это может показаться мелочами, которые легко перекроет харизма лидера, но это - не так, - и Дэнетор ловит себя на мысли, что говорит несколько не о том, что не такого ответа ожидал от него Боромир, и он замолкает.
Нужно это все-таки сказать. И для себя самого - тоже.
Наместники управляли, но не правили, и эту нехитрую истину знал каждый, кто брал жезл. Знал это и Дэнетор, усмиряя свои личные помыслы на этот счет, никогда не переходя черту.
- Если он готов на все, ради Гондора, если наконец перестал бегать от своего долга, то пусть так и будет. В конце концов, мы все делаем ради Гондора и нашего народа все, а сейчас нам пригодится любая помощь, - наместник не стал добавлять презрительное "даже его", обрывая себя на полуслове, а потом вдруг серьезно посмотрев на сына и склонившись к нему. - И мой путь заканчивается здесь, Боромир. Это и станет моим концом, но только не твоим. У тебя еще будет своя дорога, и она у тебя еще впереди. Иди дальше, Боромир, служи Гондору и не оглядывайся на меня.
«Все же знал», - одними губами произносит Боромир, и не замечает, как ногти впиваются в ладонь. Лицо на мгновение заливает краска гнева – он вспыхивает, словно трут от попавшей на него искры. Снова им сыграли втемную, снова он… ярится, точно подросток.
Слишком много всего темного и неопределенного обрушилось на Гондор за последний уже почти год, - он медленно потер висок сквозь повязку, унимая колотящийся в ране молоточек, успокаивая мигом вскипевшую кровь. Отец знает, о чем молчит и умалчивает, гораздо лучше своего гневливого сына. Боромиру-то все подай, да сразу, он же любимый старшенький, привыкший считать себя опорой отца. А опоре тут, оказывается, доверяют далеко не все? Он считал себя могучим столпом, но вот проморгался – и понял, что отец на него опирается едва ли ладонью. Тем жестом, каким кладут руку на голову раскапризничавшемуся мальчишке – дескать, вот тебе игрушка, только уймись и не мешай старшим.
Ноша Наместника тяжела, и слишком часто – безрадостна. Мрачное лицо отца – вечное воспоминание Боромира, едва ли не с самого детства. Старшего из принцев с юных лет готовили к тому, что однажды он займет место своего отца, но он, в своей любви к сражениям и другим молодецким утехам, сам понимал, что правитель из него вышел бы аховый. Все перечисленное сейчас отцом, все сказанное об Арагорне, он мог бы примерить на себя. Полководец из Боромира получился, вроде бы, толковый. Наместник же…
Нет, учиться, и браться за ум Боромир умел быстро. Он не подвел бы Дэнетора, выказав тем самым величайшее неуважение тому, кого любил и уважал в своей жизни больше всего. Пусть и отчаянно не лежала его душа к тому, чтобы однажды занять черное кресло возле пустующего трона.
«На который, видимо, скоро воссядет одна следопытская задница», - он слушал отца, но мыслями уже уносился к Городу. Отец не терял зря времени в деле обороны, в этом Боромир был уверен, но и привычку «доверять, но проверять» он перенял от него же. Людям нужно чудо… людям нужна надежда.
Надежда. Возвращение Короля?
Ему еще надо вернуться. Из Хельмовой Пади, битва в которой должна была состояться несколько дней назад. Боромир покинул Рохан спешно, и не был судим за это доблестными рохирримами. Потому что смотрели они уже не в сторону сына Наместника. Они смотрели на того, кто явился из древности, с перекованным легендарным мечом. Время же Хранителей Гондора стремительно иссякало.
- Я не… - с обычной горячностью возразил было Боромир, стремясь заверить в своей преданности только отцу, отцу, в первую очередь, но замолк, пригвожденный тяжелым, почти больным взглядом Наместника. Слушал, не веря тому, что слышит. Зачем отец говорит такое? Чушь! – он упрямо уставился на него, опять собираясь возражать и спорить, до хрипоты доказывать, что отцу нельзя падать духом, и тем более, говорить о завершении пути. Отец вечен! Отец велик, как небо, и равен…
«Служи Гондору», - но слова эхом колокола отдались в голове.
- Я понимаю, отец, - «понимаю, что это единственный путь для тебя». Уйти с честью, уступив трон законному Государю. Ибо есть долг, и есть клятвы, что выше и священней любой привязанности и любой страсти.
- Но – нет, - Боромир сжал отцовскую кисть, лежащую на краю кровати, а затем облапил его, изо всех медвежьих, вмиг вернувшихся сил. Под тяжелой мантией Наместника подалось жестко и скользяще – кольчуга? О, силы предвечные…
- Я понимаю все, - разжав руки, он посмотрел в лицо отца. - И может быть, однажды примирюсь с тем, что ты сейчас сказал. Не знаю, когда. Ведь времени в обрез у нас обоих. Но, что бы ты ни думал на этот счет, я хочу, чтобы мы увидели ясное небо над Минас-Тиритом. Ты, я, и Фарамир, - невозможно сказать тому, кто равен для тебя небу, что понимаешь, почему он должен умереть. А Боромир понял это сразу, с неотвратимой обреченностью, с безошибочным знанием древних легенд, герои которых непременно погибали красиво и героически, а не скромно отступали в сторону, растворяясь в безвестности. С отца станется возразить сейчас, но Боромир не поверит ему, ибо знает – на его месте он поступил бы точно так же.
Слова даются Дэнетору тяжело, но этот разговор - неизбежен. Ровно как и неизбежно то, что последует за ним, и наместник уже понимает, что от своей судьбы он не уйдет. Вот только он сам и выберет свою судьбу, не склонится, не протянет руку за чужим кольцом, не сядет на чужой трон. Наверное, его имя вскорости забудут, а почитать в долгих веках будут другого... что ж, он, по крайне мере, сделает все, чтобы еще осталось, кому почитать, кому радоваться, чтобы когда-нибудь на землях его Гондора жили те, кто никогда не знал тягот войны и боль потери.
Боромир на него злится, что у его отца есть тайны, что он не говорит ему всего, но... но это ради же блага его эмоционального сына, который с его горячностью может наломать дров или решить, что должен принять груз за своего отца на свои плечи. Такого Дэнетор не собирался допускать и о самом главном Боромиру так и не сказал, не намекнул и не собирался поднимать эту тему. Сегодня ночью он поднимется на башню и прикоснется к палантиру, а затем сделает все, чтобы вернуть себе контроль над всевидящим камнем, чтобы он снова подчинился ему. По силам ли ему это? Возможно, что и нет, но Дэнетор должен попробовать, чтобы знать, что происходит, когда удар обрушится на Гондор, от кого можно ждать помощи, а кого уже только лишь оплакивать. Наместник был уверен, что Боромир бы пошел с ним, не стал бы отговаривать - в отличие от брата, а потом бы прикоснулся к камню тоже, и это Дэнетор видел в своих самых страшных кошмарах! Нет, не такая судьба у его старшего сына - злой рок поразил лишь наместника.
И их разговор становится тяжелее с каждой темой, которая тут поднимается. Дэнетор хотел бы приободрить сына, сказать, что все еще будет хорошо, но у него на эту ложь во спасение уже нет просто сил. Он еще удерживает лицо, стараясь, чтобы на нем не проступило то отчаяние, что он испытывал, когда тщетно пытался найти Боромира через палантир, когда очертания Роковой Горы заполняли собой все пространство, а в голове звучал голос, предрекающий всем гибель. Впрочем, то, что это - его конец, наместник и так знал: он не хотел видеть гибель своего Гондора - ровно как и не хотел видеть будущую коронацию. Его дорога заканчивается здесь и уже совсем скоро и будет лучше, если Боромир будет к этому готов. Если к такому вообще можно быть готовым.
- Я знал, что ты меня поймешь, Боромир, - эмоции сменяются на лице сына слишком быстро, но Дэнетор успевает заметить каждую - заметить и понять. Для сына это - удар, и он не может смириться, но, как военачальник, как будущий наместник, он понимает, как должно быть, и то, чего уже никак не исправить. Его рука ложится поверх руки Дэнетора, и тот улыбается - устало, будто силы разом покинули его, а потом вдруг следуют резкие и крепкие объятия. Наместник обнимает сына в ответ, но более осторожно, помня, что его раны не стоит тревожить. Почему-то вспоминается совсем маленький Боромир, который первым выбегал встречать отца, что вернулся с границ, с соседнего княжества или из похода. Ох, Эру, как быстро летит время!
- Время - это ныне роскошь, которую мало кто может себе позволить, - Дэнетор старается взять себя в руки, снова стать наместником, но голос родителя в нем сейчас слишком силен. - Поверь мне, Боромир, я тоже очень хочу, чтобы вы увидели то самое ясное мирное небо - как и многие жители Гондора. И ради этого я сделаю все, - на мгновение лицо наместника преображается: черты лица чуть заостряются и становятся будто жестче, глаза темнеют, а взгляд будто смотрит сквозь Боромира и видит что-то такое, от чего всполыхи ярости мелькают во взоре. Это не длится более короткого мгновение, и вот Дэнетор снова усталым взглядом взирает на сына, чуть сжимая его руку в своей. - Я понимаю, что ты рвешься в бой, Боромир, но... - тяжелый вздох, и вдруг одним махом весь груз опускается на плечи наместника. - Но я тебя прошу все-таки пару дней поберечь себя. Ради меня, - слова даются не легко: он никогда не говорил о своих чувствах, не умел говорить, и те его пылкие признания оставались где-то в далеком прошлом, когда он еще мог себе их позволить, когда был молод. - Те долгие дни, что от тебя не было вестей, были не самыми радужными для меня. И я не хочу их повторения - ровно как и не хочу того, чтобы ты рисковал собой, когда еще не твердо стоишь на ногах. Просто сделай это, Боромир, - усталая улыбка трогает его губы. - В конце концов, я мог бы тебе это приказать, как твой наместник, но я лишь тебя о таком прошу, как твой отец...
- Время всегда было для нас роскошью, - возражает Боромир, встречая взгляд отца – пронзающий, будто раскаленной рапирой, пускай и не на него направленный. Знакомый такой. Беспощадный – горе тому, кто окажется у отца на пути. Разменявший пятый десяток Боромир вдруг ощутил себя в очередной раз нашкодившим мальцом, схваченным с поличным. Причем не за мелкой пакостью, а за серьезным проступком, - он сдвинул нахмуренные брови, чуть опустил голову, чуть кивая словам Наместника, что внезапно делается равным своим почти девяти десяткам прожитых лет. Побитая, в заживающих ссадинах ладонь крепко держит отцовскую.
- Я повинуюсь тебе, - просто говорит он, пожав плечами. Его тело само знает свой предел, и сейчас подсказывает, что запал – запалом, но лучше бы отлежаться. Как тому самому медведю в берлоге, как раненому зверю. Чутье тела не подводит, и Боромир почтительно склоняет голову перед отцом. Спорить не хочется – ведь и отец прав в своем беспокойстве, а усталость в его потемневших глазах – неподдельная, как и тревога. Как и искренность, звучащая в голосе. Подобное от отца нечасто услышишь – скуп он на проявление чувств. Но тут, как говорится, все звезды подмигнули. Шутка ли – больше полугода отсутствовать, и без вестей, - в груди горько сжимается, на мгновение. А затем отпускает. Ведь тонкий лед недоверия и напряжения, вставший незримой стеной между отцом и сыном в тот момент, когда Наместник вошел в покои Боромира, кажется, теперь треснул.
Каждое слово Наместника отзывалось в сердце его сына – теми же, далеко не радужными были для него долгие дни пути. Почти бесплодного, как оказалось. Горько ли от этого? – а, незачем оглядываться. Впереди война, и он, Боромир, старший сын своего отца, вовремя вернулся домой. Это единственное, что сейчас имеет значение.
- Только мыслями о нашей земле, о тебе и Фарамире я и спасался, - упрямая усмешка касается угла рта. – Верил, что вернусь, - далекий, долгий – больше полугода, путь проносится перед мысленным взором. Вначале верхом, затем, после Седонны – пешком, - Боромир хмурится, вспоминая странную – еще одну странную! – встречу с девочкой на берегу, в руинах Тарбада, и бросает короткий взгляд на отца – стоит ли тому рассказывать? Затем решает, что непонятных вещей в его жизни и без того хватает, равно как и забот – у Наместника. Незачем добавлять отцу новых загадок и причин для раздумий.
Ему вспоминается Имладрис, и под небритыми скулами ходят желваки – и по сей день то бесплодное ожидание вызывает гнев Боромира. Многое миновало, о многом хочется поведать и расспросить, но есть дела поважнее.
- Когда я отбыл из Эдораса, - прочистив горло, говорит Боромир, - Король Теоден уводил свои войска к Хельмову Ущелью, - оба, и отец и сын, прекрасно знали об этой горной крепости. – Саруман Белый, что когда-то звался союзником и советником Мудрых, оказался предателем. Он также жаждет завладеть Кольцом. Союзник ли он Мордору? – не имеет значения. Он враг Рохану и всем свободным народам людей. Его орки и урук-хаи разоряли земли Рохана, теперь же потянулись на северо-запад Гондора. Я был там. Я видел это, - «я сражался с ними» - черные стрелы свистнули, врезаясь в память. Боромир чуть вздрогнул, тряхнув головой, повел ладонью перед глазами. «Ушло», - и слава Предвечному.
- На стороне Короля Теодена – доблесть его воинов, и могучие стены древней крепости. Саруман же бросит – или уже бросил – против него неисчислимые орочьи орды. Про тебя не зря говорят, что ты наделен даром предвидения, отец, - жесткий, но спокойный взгляд устремляется на лицо Наместника, - а также, я знаю то, что ты хорошо умеешь просчитывать шансы. Скажи мне – явится ли Рохан, когда зажгутся сигнальные огни? Будет ли кому явиться на зов Гондора? – сердце билось спокойно и уверенно, будто на последней грани.
Пожалуй, что у Дэнетора сейчас просто нет ни сил, ни желания спорить с Боромиром, убеждая его, но и навязывать свою волю - тоже. Сын должен сам прийти к тем же мыслям и выводам, прекрасно понимая, что так будет лучше - для него в первую очередь. Вот только Боромир явно был сыном своего отца и лучше всех все знал. Но сейчас, сжимая отцовскую руку, он на мгновение снова становится маленьким мальчиком, который, поняв все доводы родителя, соглашается с ним. И наместник выдыхает: хотя бы тут он может быть спокоен. Но надолго ли? Тень уже давно нависла над Гондором, и в этот раз их накроет всех! Сможет ли кто-то потом увидеть первый луч Солнца и сделать первый вздох? Кто знает, но Дэнетор слишком четко понимал, к какому для него концу все это идет. И тут его личные чувства роли не играли: у него все еще был его долг, он все еще был наместником, и, значит, он попытается - попытается, как может!
- Тебе всегда было, куда возвращаться, Боромир. И к кому возвращаться, - сам он не верил, что его сын мог погибнуть, гнал от себя эту чудовищную мысль, не поддавался тому, что видел в палантире, но все это подтачивало его изнутри. Да, наместник старался казаться стальным, старался, чтобы это въелось в его образ и в него самого. Но был ли он таким? Отнюдь. Скорее он заставил себя таким стать и казаться.
А Боромир говорит дальше, затрагивая тему Рохана. Слишком давно палантир не показывал ему давнего союзника, а то, что видел там Дэнетор, не внушало ему никаких надежд. Он понимал, что теряет Теодена, что ничего не может сделать, и это бессилие, очередное из многих, не прибавляло ему надежд, когда он смотрел в будущее. Туда он не собирался заглядывать, гнал от себя эти видения, где он, стоящий на коленях посреди горящего Минас-Тирита, протягивает руку, чтобы принять кольцо, чтобы хоть так спасти своих сыновей, остатки воинов и мирных граждан, то, что некогда было великим Гондором. Его лицо бледнеет от одной только мысли об этом, как эта картина раз за разом проносилась перед взором, едва пальцы касались всевидящего камня. Разве это - его Судьба? Нет! И наместник гонит от себя такие мысли, не желая их, но внутри он понимал, почему и ради кого он это сделал. Стало бы это спасением? Вряд ли, но это было его отчаянием, когда боль потерь затуманила разум, и здесь Дэнетор опасался все-таки сорваться!
- Падение Сарумана началось с гордыни, - голос наместника звучит глухо, а рука на мгновение сильнее стискивает руку сына. - Он посчитал, что будет в силах совладать с врагом сам, без помощи, что весь Белый Совет еще упадет ему в ноги, признав его правоту, могущество и силу. Все началось с этих попыток, ради общего блага, когда тьма уже начала разрастаться в нем. Гордыня, амбиции, попытка помочь и спасти, а еще лицо врага перед глазами - все это заставляет выбирать неверный путь, где самонадеянность приводит вовсе не к почестям и лаврам, - и, едва он произносит эти слова, как понимает, что говорит уже не только о Сарумане: Дэнетор говорит и о себе! Разве до него кто-то из наместников рискнул прикоснуться к палантиру? Нет, только Дэнетор решил это сделать, а потом еще долго самонадеянно думал, что подчинил всевидящий камень себе. Ох, Эру, да он до сих пор думает, что сможет это сделать! Лицо наместника сереет: он ведь собирался ночью идти на башню! И ведь Саруман наверняка начинал с такого же: с мысли, что у него получится, раз уже однажды удалось! События проносятся нестройным рядом перед глазами, отматывая события назад, одно за другим, сравнивая между собой, находя слишком много общего. И Дэнетора от такого бросает то в жар, то в холод - от понимания того, как он был близок к черте! Но, быть может, у него все еще выйдет? Ведь Саруман уже сдался, а он, наместник Гондора, еще держал удар! И, кстати, как долго держался Саруман? Ведь его не так-то просто было сломить и он не простой человек, как Дэнетор.
От этих мыслей не так-то просто избавиться, и ему требуется время, чтобы запереть их подальше в своей голове, чтобы вернуться к ним позже, чтобы не пугать Боромира, который тоже неплохо успел изучить своего отца. И еще сыну нужен ответ и надежда. Возможно, та надежда, которой у самого наместника уже нет.
- Рохан останется верен клятве, Боромир, - совладав с собой, Дэнетор говорит уверенно и четко, стараясь голосом не выдать себя. - И те, кто выживут, откликнуться на зов, понимая, что война следом придет и на их земли, если падет Гондор. Мы всегда были на острие атаки, мы были щитом Средиземья, хоть нас о таком никто и не просил. Так сложилось, и мы лишь делали то, что должно, не ропща, не избегая этой тяжелой доли. Это никогда не было легко, а сейчас, возможно, станет просто невыносимо, но... - он замолкает, облизывая пересохшие губы, все также держа руку сына в своей руке. - Тьма есть в каждом, Боромир, - внезапно голос наместника меняется, становясь усталым, едва слышным, каким-то надломленным. - Даже в самом светлом человеке есть небольшое пятно, которое может разрастись до чудовищных размеров. И эту войну каждый начинает, прежде всего, с себя - первое сражение происходит с самим собой, и оно решает исход остальных поступков. Никто из нас не совершенен и не идеален, и эта борьба внутри для многих никогда не прекращается. И эта самая борьба и означает то, что человек не поддается тьме - пусть даже его и одолевают сомнения и неуверенность. Эта борьба означает, что он еще жив, что ему есть, за что бороться, за что сложить голову, - Дэнетор переводит взгляд на Боромира, который, кажется, не ожидал после возвращения стольких откровений от своего отца. - Рохан придет, - в голосе снова звучит уверенность. - Они свою борьбу за себя самих уже выиграли, отправившись к Хельмову Ущелью. И дальше они уже не станут отступать, а пойдут только вперед - это их путь. И каждый воин Рохана, что придет к нам, побывав на той стороне, столкнувшись с тьмой внутри и снаружи, будет в разы сильнее и ценнее себя самого, что был ранее.
Отредактировано Denethor II (2017-08-11 02:26:24)
«Ради общего блага», - Боромир чувствует пожатие отцовской руки, но взгляда от его лица не отрывает. Глубокий надрыв, искренность, какую замечал в себе, звучат сейчас в голосе Наместника; он внимает речам о Сарумане, и, как до того – с Арагорном, примеряет на себя сказанное. Он ведь, Боромир, поддался чарам Кольца с теми же помыслами, с теми же желаниями – защитить свой народ, свой Город, пред лицом неминуемой гибели. Любой ценой, - но двигало ли Саруманом Белым то же желание? Со словами о гордыне Боромир согласен, то совпадает со сказанным Гэндальфом на Совете Элронда, и это нечастый случай, когда он согласен с магом. Но далее же… Боромир опять хмурится – ему кажется, словно отец опять пытается оправдать его в его же глазах, поднимая одну и ту же тему. И это несмотря на то, что раньше резко, в обычной своей манере, оборвал все сыновьи самобичевания? Не вяжется здесь что-то, - вслушался, соображая. Сощурившись, всмотрелся во вдруг посеревшее лицо отца, и подобрался, чуть наклонившись вперед. Не только тревоги за ушедшего в дальний поход сына терзали Наместника, не только беды Гондора, и Тьма, идущая на его земли. Было что-то еще, незримое, но осязаемое, словно сладковатый запах падали.
Отец говорит дальше, и голос его поначалу тверд, будто стены Минас-Тирита, но затем слабеет, будто садится – так камень рассыпается в прах под тяжестью пролетевших лет, иссеченный ветром и дождем. Тьма, ты говоришь, отец? – кому, как не Боромиру теперь, знать в себе это. Ощутить, как то самое разрастается, искажая лучшее, уродуя верное, ломая сильное. И ему хочется верить, вслед за Наместником, что доблестные рохирримы выстояли в Хельмовой Пади, и теперь явятся на призыв давнего друга и союзника, но…
«Не сам ли ты недале как сегодня обещал то же самое все потерявшим крестьянам? Не им ли ты говорил о надежде, и сам в нее верил, сам почти слышал звонкий топот подков рохирримской конницы по землям Гондора?» - но кого сейчас уверяет Наместник, то и дело сбиваясь на рассуждения о том, что…
«Гложет и его?» - Боромир вскинул голову, будто взявший след пес. Висок стрельнуло болью от резкого движения, сумрак покоев на мгновение покачнулся перед глазами. Ничего, это временно, - он тяжело стиснул отцовскую руку, вдохнул глубоко.
- Когда я оказался в Эдорасе, то узрел Короля Теодена в глубокой слабости. Дом его был почти разорен, военачальники – разогнаны, сын – тяжело ранен, почти при смерти, дочь сестры – покинута всеми, а сам он едва мог произнести собственное имя. Силой Митрандира темные чары, насланные Саруманом, оказались развеяны, и Король Теоден вновь стал знаменем своего народа. Но я видел, как Тьма ползла к Золотому Чертогу по улицам Эдораса, как клубилась в углах Медусельда. Тому повинен оказался некогда верный слуга Короля, а теперь – пособник Сарумана Грима по прозвищу Змеиный Язык. Оправдывая свое прозвание, он сеял ложь и мрак в Эдорасе, и преуспел бы в этом, если бы не… я хочу сказать, что мы успели вовремя. Но суть не в том, отец. Мне не кажется, я вижу, - нажал Боромир голосом, не опуская взгляда, - как Тьма ползет по улицам Минас-Тирита, и больше всего я вижу ее здесь, перед собой. Так поведай же мне, господин мой, что за Грима Змеиный Язык подточил тебя так, что ты едва держишься? И не уверяй, что причиной тому тревога за меня и Гондор, ибо мне ведома твоя сила. Но отчего ты потерял надежду, отец?!
Отредактировано Boromir (2017-09-14 11:38:04)
Говорить о надежде Дэнетору легко и привычно: слишком часто он о таком говорит. И его словам верят, на них опираются, как калека на костыль. Если сам наместник, который сведущ в этих делах, уверен, то остальным грех сомневаться. Но верил ли сам он? Когда перестал уже даже надеяться? Когда в очередной раз посмотрел в палантир, понимая, что спасти их может только чудо? А чудес не бывает, и в них Дэнетор уже слишком давно не верил - с тех пор, как перестал быть маленьким мальчиком, который забирался на колени деда, чтобы послушать одну из его походных историй.
Надежды не было - она закончилась, и эта тонкая эфемерная нить порвалась, как что-то оборвалось внутри. Дэнетор прекрасно понимал, что он не может не надеяться, но даже тут себя заставить было тяжело. Единственное, что он еще мог, так это внушать ту самую надежду другим, чтобы они не опускали руки, чтобы верили в завтрашний день, чтобы старались ради этого дня. Сам он руки, пожалуй, что уже и опустил, но не прекратил бороться, не мог прекратить. Он наместник, он должен, он не может подвести и отступить - и его жизнь снова была соткана из этих бесконечных долгов, которые он взвалил на свои плечи, не позволяя никому разделить эту тяжелую ношу, не желая другим такой участи, на которую обрек себя.
Боромир сильнее сжимает его руку, и Дэнетор выныривает из этого омута своих тяжких дум, от которых нет спасенья, которые преследуют его даже во сне, материализуясь в кошмары, которые он не желает озвучивать себе, но которые раз за разом подсказывает ему палантир. Сын рассказывает про Теодена, и наместник хмурится. Он видел и это тоже, но разве что-либо мог сделать? А мог ли? Но он зато прекрасно понимал, какой это ужас, какой удар для конунга - ведь из-за своей слабости он, фактически, стал палачом своей семьи и своей страны. И это тоже был один из его кошмаров, который Дэнетор не собирался допускать любой ценой!
Но голос Боромира меняется, а слова уже говорят про Минас-Тирит. Он смотрит пристально, будто пытается по лицу или взгляду наместника прочитать ответ и без слов. Дэнетор понимает, что дал себе слабину, что позволил сыну увидеть все то, что ему видеть не должно было. И теперь эти вопросы - расплата уже за его слабость. Но мог ли он сказать правду? Сказать так, чтобы Боромир ее понял? Да, вполне, у него бы хватило и слов, и доводов. Но стоило ли оно того? Боромир не пожелает оставаться в стороне и наверняка захочет разделить эту ношу с отцом. Хотел ли этого сам наместник? Нет, никогда и ни при каких обстоятельствах!
- Я держусь, Боромир, и буду держаться столько, сколько потребуется, - это Дэнетор обещает твердо, не собираясь сворачивать с когда-то выбранного пути. И, если станет слишком тяжело, то он сделает все возможное, а потом уже невозможное и немыслимое, чтобы устоять. Получится ли у него такое? Наместник надеется, что да, что он сдюжит и в этот раз. Но как оно будет? Пожалуй, что даже сам Эру не знает!
Но Боромир уже сталкивался с тьмой, знал ее в лицо, чувствовал запах и щемящий страх внутри. Но страх не за себя, нет, за тех, кого он не сможет защитить, если поддастся, кому не сможет помочь, если провалится в свою личную бездну. И эту тьму, незримую, но слишком хорошо ощутимую, он видел здесь, перед собой, в лице Дэнетора. И возразить, пожалуй, тут даже нечего: наместник прекрасно понимал, что общение с палантиром не проходит бесследно, и Саруман был лишним тому доказательством. Но Дэнетор еще держался, старался, не поддавался, хотя тьма уже сжимает его горло и руку, где перстень наместников, кажется, даже потускнел.
- А мне есть, на что надеяться, Боромир? - он отвечает вопросом на вопрос, а потом медленно убирает руку, усаживаясь прямо, больше не подаваясь навстречу сыну, будто этим отгораживаясь ото всех разом, снова надевая непроницаемую маску на свое лицо. Вот только маска все больше напоминает застывшее изваяние - такое, как на надгробиях высекают из камня, чтобы не забыть ушедший образ. Но разве такое можно забыть? Дэнетор не забывал никого. - Какая надежда у того, кто уже одной ногой в могиле? Умереть с честью и оставить своим потомкам лучший мир? Если только это, - он говорит спокойно, как о свершившемся почти факте, уже смирившись со своей судьбой. И после этих слов повисает долгая гнетущая пауза, а наместник снова смотрит за окно, на Восток. И тьма уже почти рядом!
- Впрочем, время позднее, а тебе еще нужно отдохнуть, - он резко меняет тему, не желая более продолжения такого разговора. И, в конце концов, у него еще дело: ему надо собраться перед тем, как подняться по ступеням и снова коснуться всевидящего камня. И в этот раз палантир должен подчиниться именно ему, а не ТОМУ, кто уже давно ждет его за гранью тьмы.
Слова, которых Боромир ожидал, - унимая сильно бьющееся сердце, он внимательно смотрит на Наместника, что вмиг закрывается, и будто бы опускает забрало незримого шлема. Будто и не было мгновение назад рядом с сыном искреннего, с сердечным теплом отца. Боромир не удивляется – он привык к подобному не отчуждению, но отстранению. Он смотрит на это уже три десятка лет, и привык, в общем-то, к тому, что выражает чувства за троих – за себя, за Фарамира, и за отца. Только и это сейчас пустое. Наместник вновь становится Наместником, и губы Боромира трогает мрачноватая, но понимающая усмешка. Только вот про могилу отец зря поминает, - усмешка дергается, на миг становясь почти оскалом.
- Ты сам выбираешь то, что выбираешь, отец, - «и не надейся, что я позволю тебе осуществить твои намерения», - голос спокойно упрям. – Я лишь об одном могу просить тебя – пусть сказанное мной о Проклятии останется в самых далеких глубинах твоей памяти. Тьма здесь, - он говорит уверенно, взглянув куда-то под потолок, будто бы полумрак покоев – это уже сгустившаяся Тьма, - и, чем меньше ей известно о наших помыслах и чаяниях, тем… надежней. Я наслушался этого шепота, я слишком хорошо его помню. И знаю, насколько он бывает соблазнителен, и как коварен, - взгляд следует за отцовским, в приоткрытое окно, за которым сгущается вечер. Поздний час? – но ведь еще не ночь. А уже так темно – и причина не в больных глазах.
Тьма идет.
- Да, - он отдохнет, если сумеет уснуть после этого разговора. Если не сумеет – что же, есть и другие способы восстановить потерянные силы. – Скажи мне только, повелитель, известил ли ты о моем возвращении моего брата? – все возвращается на круги своя. Боромир, как и положено преданному и почтительному сыну, повинуется своему отцу, которому больше нет нужды раскрывать свою душу, ослабляя ее, и без того – сын чувствует – бесконечно уставшую.
Пусть сосредотачивается на том, что считает важным. Боромир позаботится о другом, - когда дверь за отцом закрывается, он выжидает некоторое время, а затем все же поднимается, и на деревянных, плохо повинующихся ногах идет к окну. Раскрывает ставни шире – так и есть, над Городом – будто бы тусклая темная дымка. А горизонт кипит тьмой, и сквозь нее – багровыми сполохами.
Это то, чего так опасался Боромир, когда покидал Минас-Тирит минувшим летом. То, видения чего преследовали его в неспокойных ночевках под открытым небом, в непростом пути с Братством, то, о чем болела и страдала его душа. И вот – он вернулся домой, пред ликом надвигающейся гибели, и он готов к ней, как никогда.
Но бьется в нем, будто луч одинокой звезды, сверкнувшей сквозь мглу, затянувшую вечернее небо – бьется, не сдаваясь и не угасая, надежда. Может быть, сосредоточенная в руках двоих хоббитов, что бредут где-то там, на южных просторах – Боромир не сомневался, что Фродо и Сэм живы. И, пока они, незаметные и маленькие, идут к своей цели, дело больших, сильных мира сего – вновь стать щитом для всех свободных народов Средиземья.
И Минас-Тирит, Крепость Последней Надежды остается таковой – и, пока дух ее защитников остается силен, она не падет, - Боромир не сомневается. Разум и душу его не точат более страшные видения – вот же, он сам все видит, собственными больными глазами. До последнего вздоха, до последней капли крови он будет стоять за свою землю, свой Город, и свой род.
Отредактировано Boromir (2017-08-15 23:18:07)
Дэнетор позволил себе в разы больше, чем позволял ранее. Что в нем говорит? Слабость после всего, с чем ему пришлось столкнуться, что измотала его и его душе? Или страх, что он уже на краю, а не успеет сказать то, чего не говорил, чего не собирался озвучивать, но чувствовал каждый день? Наверное, этого всего было понемногу, мешаясь в гремучую смесь, и внутри уже горит огнем сердце. Он не хотел бы для своих детей своей судьбы, не был готов, чтобы они делили с ним эту ношу, хотя каждый бы поддержал его и помог. Это - только его груз, и так тому и быть!
Боромир увидел слишком много, чего отец не собирался ему показывать, чем не собирался делиться. И дело тут было вовсе не в недоверии, о чем бы мог подумать старший сын. Поэтому наместник замирает, его лицо суровеет, а взгляд снова смотрит за окно. Привычная маска, холодности и отстраненности, как его личный щит от того, что может задеть, пробить его броню внутри. И пауза уже затягивается, пока Дэнетор собирается с мыслями, чтобы замереть на месте, более не сказав ни слова, скомканно заканчивая этот разговор. И ведь Боромир это видит, понимает, и от этой мысли - ему еще горше и противнее от самого себя!
- Ты прав, Боромир: я сам выбрал свой путь...
И мне потом будет некого винить, кроме себя.
Поэтому он обязан, он должен, он постарается изо всех сил, и это еще больше придает Дэнетору уверенности и решимости! Разве у него был выбор? Теперь уже нет! И теперь он должен осилить всю дорогу до конца, более не останавливаясь! У него уже почти нет времени, и это, что у него еще осталось, утекает, как песок сквозь пальцы. Пока он в силах, он сможет и он должен - и уже не время отсрочивать этот момент: надо подняться на башню и коснуться палантира. И он уже никому не отдаст власть над всевидящим камнем, который и изначально не был создан врагом, никогда не был в его вотчине, не подвергался влиянию, но был коварно захвачен им. Не ЕГО это, и наместник должен это доказать!
- Я никому не скажу, Боромир...
Как будто ОН не знает? Хотя ведь ОН и не знает доподлинно и... и это можно использовать! Например, направив по ложному следу.. почему бы и нет? Нужно только выбрать "жертву". Помнится, где-то подле Умбара была гавань и...
Дэнетор обрывает себя практически насильно: не о том он думает - слишком забегает вперед! Сначала надо удержать текущую позицию, а уже потом строить стратегические планы далее. Но мысль и правда заманчива, и, если наместник будет в силах, то он к ней вернется. И еще если будет время, которого у него нет, которое закончилось еще вчера, еще неделю назад, месяц, год, столетие...
- Фарамир прибудет в Минас-Тирит через пару дней и здесь узнает все новости. Он сейчас с отрядом находится в разведке, и, как ты понимаешь, привлекать к ним внимание и все-таки отвлекать его подобными новостями - не лучший выход. С ним все в порядке, Боромир, - тут Дэнетор уверенно кивает головой, а затем помогает старшему сыну улечься в постель под его тихое ворчание. Да, он уже большой, здоровый мужик, но наместник в нем все еще видит иногда маленького мальчика, и он не хочет терять эти видения из воспоминаний, который привносят в его жизнь каплю света - того света, который еще горел в их доме, пока была жива жена, пока тьма окончательно не расправила свои крылья - каплю света и надежды.
Дэнетор распрямляется, будто ни груз прожитых лет или забот не давит на его плечи, становясь уже привычной ношей.
- Отдыхай, Боромир. Я завтра по утру зайду тебя проведать, - едва заметная улыбка трогает его губы, и наместник чуть сжимает руку сына, не рискнув склониться к нему и поцеловать в лоб, как это делал в детстве Боромира, когда укладывал его спать. Он неслышно закрывает за собой дверь и только там переводит дыхание. Пожалуй, ему нужно выпить кубок вина и немного собраться с мыслями до того времени, как он поднимется на башню. Он более не может полагаться на случай - ему нужна четкая стратегия, и тогда палантир снова подчинится ему!
