В этом они были противоположностями. Моран терпеть не мог, когда все доходило до таких тесных столкновений, а Джим это обожал – наверняка чувствовал себя исследователем, у которого в самом крупном аквариуме наконец начался интересовавший его процесс. И в то время, как Мориарти стоял, буквально носом уткнувшись в прозрачное стекло этого аквариума, Моран ходил вокруг, взвинченный до самого предела, напряженный и не выпускающий из рук оружия.
Всегда проносило. Каждый раз, стоило Джиму устроить очередную подобную выходку, сколь бы тщательно она не была спланированной – им удавалось удержаться за стеклом, пускай порой с той стороны на него градом сыпались ожесточенные удары. Кто выдерживал: стекло или Мориарти? Или Моран?..
Несмотря на то, что Себастьян давным-давно покончил со всеми военными делами, он до сих пор хорошо помнил одну из основных истин: каким бы ни был идеальным подготовленный заранее план, во время войны он не сработает. Обязательно что-то пойдет не так, особенно если включен человеческий фактор, и поэтому все планы обязаны быть такими гибкими, чтоб без потерь корректироваться по ходу дела. Моран был полковником, его опыт позволял следить за планом как бы со стороны, одновременно непосредственно в нем участвуя, но Себастьян все равно не питал больших надежд на то, что удача будет сопутствовать им вечно.
И не то чтобы у него было предчувствие, но неладное Моран заподозрил еще пока они в Лондоне ссорились с Джимом. Ссориться он не любил, ценил партнерство с Мориарти за то, что оба друг друга в равной степени уважали и считались с мнением, но в этот раз Себастьяну пришлось уступить, потому что Джим был в том своем состоянии, в котором его невозможно переупрямить. Он решил нечто для себя и хочет получить это, чего бы оно ни стоило. Делом Морана было максимально сбить цену, вот и все.

- Круто.
Естественно, он согласился. Даже если бы и нет – они уже сидели в чертовом отеле и ждали, пока здесь, совсем рядом со стеклом этого аквариума, начнется перестрелка. Погибнут люди, и те, от которых Джим хотел избавиться, и те, кто верно ему служит. Джим это понимал, он шел на жертвы, считая их необходимыми и оправданными, и Моран не возражал: за время сотрудничества с Мориарти он порядком смягчил свою точку зрения… впрочем, и раньше он не был радикальным защитником справедливости, прекрасно зная, что любая справедливость напрямую зависит от точки зрения оценщика.
Градус напряжения не снижался ровно до того момента, как Джим получил по телефону сообщение о том, что основное дело сделано. Джиму досталось то, чего он так хотел – зрелище, финальную часть которого он так или иначе пропустит, потому что она будет носить более пассивным (конечно, сравнительно) характер. И по взгляду Мориарти полковник видел, что тот придумал для них двоих другое занятие; что ж, тут Моран был целиком «за», поскольку передохнуть после нескольких часов в перманентном нервном напряжении ему бы не помешало.
Глядя на курящего Джима, Моран слегка улыбнулся. Тоже подумал о сигарете, а может и о двух подряд – он пытался перестать так делать, но иногда позволял этому режиму послабление, - как вдруг в коридоре громыхнуло. Сразу же после этого раздался звон битого стекла, по полу с металлическим лязгом скакнула граната.
Времени было пара секунд. Моран успел подумать, что не успеет вышвырнуть гранату обратно в окно – до нее было слишком далеко. Тем более, Джим к окну близко, если взорвется в полете, то всё.
- На пол! – крикнул он, в два стремительных шага подбегая к гранате и отфутболивая ее ногой по направлению к раскрытой двери спальни.
Как он и думал – взорвалась в полете. Моран не успел развернуться, но сделал это по инерции, на энергии ударной волны: граната оказалась не осколочной, к счастью, но и не светошумовой (к сожалению), а газовой, и ее эффект Себастьян ощутил на себе моментально.
Дышать стало сложно, каждый вдох словно наполнял легкие битым стеклом. Моран упал на пол, потому что там чистого воздуха должно было остаться больше, тяжело закашлялся; организм будто сошел с ума в считанные секунды – из глаз градом лили слезы, из носа текло, а Себастьян неспособен был даже отползти подальше, сосредоточив все оставшиеся силы на том, чтобы понять, что только что произошло.
В голову лезло слишком многое. Главное – газ, должно быть, смертельный. Не слезоточивый, эффект проявился по-другому, у Морана уже был опыт, но надо определить, какой именно.
Не получалось. Не сходилось. Он ничего не видел, но, возможно, просто не мог разлепить глаза.
- Возьми пистолет, – кое-как прохрипел он, рассчитывая, что Джим услышит, если по дурости до сих пор остается в помещении. - Выйди наружу. Смени одежду.
Три главных пункта. Первый – потому что снаружи тоже небезопасно. Второй – потому что здесь опасность куда более явная. Третий – ведь Моран помнил, что химикаты впитываются в одежду моментально, и Джиму будет куда проще пройтись по Дублину голым, чем полуживым.
А о себе Морану позаботиться будет куда проще, когда он будет точно уверенным в том, что за Джима может не переживать.

Себастьян не мог вспомнить, когда прежде ему было так же плохо. Он почти привык получать синяки и ножевые раны, даже к пулевым относился снисходительно – боль всегда можно потерпеть, если только она тебя не выключила, а если выключила, то все происходит еще легче. Но в этот раз была не боль, о нет. Было тошнотворное состояние беспомощности, безоружности; Себастьян не видел ровным счетом ничего, почти не мог слышать, все оставшиеся силы он сосредоточил на том, чтобы не прекратить дышать.
Каждый вдох требовал усилий, воздух словно прорывался сквозь десятки преград, прежде чем попасть наконец в легкие, и точно с таким же трудом он выходил обратно. В первые моменты Моран еще пытался соображать, думать над тем, что это был за газ и как он повлиял на организм, но вскоре уже и мыслей не осталось. Он задыхался и чувствовал это, и все, что он понимал, сосредотачивалось на смерти. Он умирает. Медленно и чертовски глупо.
Нет бы умереть от взрыва бомбы, или от пробившей лоб пули, или от внутреннего кровотечения. От всаженной в шею иглы, от ножа в сердце, от падения с высоты. В конце концов, от огня или воды. Можно даже высадить самому себе мозги. В свое время Моран успел представить себе огромное количество вариантов того, как он закончит эту жизнь, но вот такого среди них не было. Точно так же, как Моран не ожидал умереть в постели от старости, он не рассчитывал задохнуться из-за одной несчастной гранаты, метко попавшей в окно.
О гранате он вскоре забыл думать.
Все было черное, плотное, будто его еще живьем сунули в полиэтиленовый мешок для трупов.
Потом был запах пластика и кое-как выравнивающееся дыхание. Что-то ему вкололи, так что отечность слизистой наполовину уменьшилась, и Моран ощущал на лице кислородную маску, которая была ему уже знакома по личному опыту. Хорошо. На трупы маски не надевают, хотя он все еще имел сомнения в том, что жив.
Следующий укол он уже чувствовал. Не больно, не неприятно – просто укол. Знать бы еще, что там за препарат. Вряд ли обезболивающее, вряд ли жаропонижающее. Что-то другое; Моран не так опытен в медицине, как ему на самом деле хотелось бы.
А разряд дадут?
Пара лишних десятков вольт в грудную клетку казалась ему неплохим вариантом, чтобы наконец проснуться, или хоть чтобы прояснилось зрение, потому что вместо хоть какой-нибудь картинки, пусть замыленной и черно-белой, у Себастьяна стоял шершавый темный лист.
То есть – ничего.
Он захотел поднять руку, чтобы проверить, нет ли на глазах повязки, но не смог, конечности не слушались. Зато в ухо кто-то прогудел с ирландским акцентом: нужно оставаться на месте, все под контролем. Под чьим, спрашивается, контролем? Где Джим? Где сам Моран?.. Этого не объясняли, сознание туманилось и прояснялось, будто было песчаным берегом, на который накатывали волны, а потом снова отступали.

Он почувствовал движение. Автомобиль. Наверное, скорая. Все еще темно, но звуки более-менее ровные, и слышна сирена, гудение мотора, тормоза при поворотах. Подташнивает от качки, как будто у водителя руки растут из задницы. Рядом кто-то сидит; Моран думает, что это Джим, но потом слышит голос и убеждается, что нет.
- Куда едем?
Ему отвечают – к Джиму. По крайней мере, думает Моран, тот все-таки жив. Возможно, цел. Послушался, значит, и вышел из проклятого номера, не надышавшись того, что там было распылено. Хорошо.
- Что со мной?
Второй вопрос дается ему труднее. Моран догадывается и так, что с ним ничего хорошего, раз он с трудом шивелится, дышит в маску и не может видеть, но информацию о собственном здоровье он привык иметь. Какой бы страшной она ни была.
Теперь ему отвечают с промедлением. Отправление газом зариновой группы, большая часть повреждений пришлась на слизистую. Херня, думает Моран, потому что слизистая – это и нос, и рот, и пищевод, и дыхательные пути, ну и глаза, конечно.
- Насколько серьезно?
- Нужно полное обследование.
Ответ размытый, уклончивый. Моран и сам умел так отвечать, и, что еще хуже, он хорошо знал, когда именно такие ответы необходимы.

Еще спустя пятнадцать минут автомобиль останавливается. Моран понимает, что пора выходить, и отталкивает чужие руки, стягивает с себя кислородную маску. Без нее снова начинает задыхаться, но упрямо хватает воздух ртом. В легкие его поступает слишком мало, но пока что Себастьян не падает в обморок, а перед Джимом он хочет появиться как полковник, а не как калека.
Конечности слушаются теперь гораздо лучше, Моран наконец может потрогать лицо. На глазах вправду повязка, влажная и наверняка пахнущая чем-то. Игнорируя рекомендации, он развязывает края на затылке и снимает ее.
Темнота не уходит. Моран осторожно касается пальцами лица, глаз, потому что не до конца верит, что они все еще на месте, но нет: глаза там, где им быть полагается, мало того – они открыты. Просто не видят.
Очень хорошо.
Отвратительно.
- Мы должны вернуть это на место, – кто-то тянет повязку у него из рук, но Моран грубо обрывает:
- Не сейчас. Позже.
Вначале он отказывается от помощи, но потом все-таки принимает ее и опирается на чью-то руку, придерживается, чтобы войти в какой-то холл, потом подняться по лестнице, войти в лифт и выйти из него.
Он слышит, как в дверь спереди стучат, и слышит потом голос Джима, приглушенный створками.
- Оставайтесь здесь, – Моран все еще не знает, кто с ним рядом, но сейчас хочет войти один. Его слушаются, и он трогает дверь перед собой, опускает ладонь на ручку и нажимает. Толкает вперед, делает шаг, поднимая ногу выше обычного, закрывает дверь за собой и прислоняется к ней спиной.
Дышать тяжело, но можно.
Стоять тяжело, но тоже можно.
Видеть – никак.
- Джим, ты в порядке?

Не стоило и думать, что удастся обмануть Джима. Себастьян уже по той паузе, которая возникла между его словами и ответом Мориарти понял, что для него все ясно, несмотря на то, что Моран мог стоять на ногах и внятно разговаривать. Да и что толку от этих двух базовых функций, когда зрение все равно отказало и… Нет, Моран не был врачом и знать не знал, что именно сказал бы доктор, но в вопросах подобного плана он не был оптимистом. Можно надеяться, что срастется перелом, что затянется рана, но зрение – вещь хрупкая и ценная, испортить его слишком легко, а восстановить слишком сложно.
Они должны поговорить об этом. Прямо поговорить. Но сам Себастьян не понимал, как такие разговоры начинаются, и потому позволили Джиму отвести себя за руку – как калеку! – к дивану.
Позволил в основном потому, что ощущать его теплую руку в ладони было приятно. Моран не тешил себя надеждами и собирался наслаждаться каждым моментом с Джимом, потому что вряд ли на его долю их осталось много.
- Мне оказали первую помощь по дороге сюда. Я догадываюсь, что была за граната. Судя по симптомам, по быстродействию… – он пожал плечами. - Когда-то зарин применяли в террористических актах в Корее и Японии, но его непросто синтезировать, так что обычно пользуются чем-нибудь попроще.
Голова болела. В горле, в бронхах, чуть ли не в легких першило и сдавливало. Каждый выдох давался Морану с трудом, и он ненавидел себя за эту слабость, а еще за то, что не предусмотрел долбанной гранаты, брошенной в окно, заранее.
Разговор в этот день так и не удалось начать. Появились врачи, попытались усадить полковника в инвалидное кресло, которое он пригрозил сломать нахер, если его не уберут; но уйти все-таки пришлось – он и сам знал, что ему нужна помощь. Точнее, ему нужна была помощь, раз уж Мориарти действительно решил попытаться; Себастьян был уверен, что если бы на его месте оказался любой другой снайпер, автомобиль с ним уже ехал бы не в госпиталь, а в лес.
Впрочем, и он сам до последнего не был уверен в том, куда едет. Мутная темнота перед глазами ничуть не помогала в ориентации, а звук мотора заглушал все посторонние звуки, но потом, когда транспорт остановился, Моран все-таки поверил, что это больница, а никакой не лес.

Доктора, должно быть, старались. Делали все, что могли, и все, что от них зависело, потому что при условии работы с Мориарти по-другому просто и быть не могло. Однако Моран не хуже них знал, что такое близкий контакт с зарином, и уже одно то, что он не задохнулся в первые несколько минут, можно было считать победой. Ему предстояло затрудненное дыхание на протяжение ближайших недель, постоянные мигрени и повышенная усталость в ближайшие месяцы, а зрение…
Моран старался об этом не думать. Теперь на его глазах была повязка, которую с равной периодичностью заменяли на какой-то новомодный медицинский аппарат, и ни в первом, ни во втором случае Себастьян не мог даже попытаться поднять веки. Но это было и не нужно – он чувствовал, что в поле зрения все равно будет та же темнота, что и раньше. Ничего нового.
Когда в палату зашли, Моран чуть приподнял бровь, но даже не повернулся. Он лежал, заложив руки за голову, упирался одной ногой в спинку кровати – проводить время в таком положении ему не нравилось, но так голова болела меньше всего, и Себастьян пытался следовать инструкциям и давать себе отдых.
С ним рядом постоянно кто-то находился, считалось, что слепого человека оставлять наедине с собой нельзя, так что он молчал ровно до того момента, пока посетитель не заговорил, позволив узнать в себе Джима.
Моран высвободил руки и, уперевшись ими о кровать, сел.
- Джим.
Может быть, именно сейчас пришло время для разговора.
Может быть, Джим не захочет говорить вовсе. Моран хотел думать, что если Мориарти все-таки решит от него избавиться, то сделает это как-то без лишних сантиментов. По-мужски.
- Чувствую себя прекрасно, – солгал он, полагая, что вопрос больше риторический, чем прямой. - Тут вкусно кормят. Каждый раз ем и думаю – траванут или нет.
Могли и травануть. Себастьян, конечно, не думал, что в его случае Джим предпримет этот метод, но… легко было бы потом списать на зарин. Состояние не стабильно, лечение не сработало, жаль.
Моран улыбнулся.
- Как дела у твоих конкурентов? – поинтересовался Себастьян, все еще не чувствуя себя достаточно уверенным для того, чтобы говорить с Джимом прямо.
И – он не волновался. Почти.
И не хотел ни в чем обманываться.
- Это врачи тебе сказали, что я восстановлюсь? – он начал издалека. - Джим, я точно этот препарат не знаю, но он почти как зарин работает. Может, модифицированный, а это еще хуже. Если они говорят о позитивной динамике или утешительных прогнозах – можешь гнать их в шею, они тебе лапшу на уши вешают.

Моран не мог видеть Джима, но чувствовал, что тот напряжен. Этот вид молчания ощущался подсознательно, или Себастьян просто настолько хорошо успел узнать некоторые отдельные повадки Мориарти, что даже без помощи зрения мог угадать его реакцию. Судя по ней, нечто в словах Себастьяна криминальному гению не понравилось и, хорошо и быстро над этим поразмыслив, снайпер понял, что не «нечто», а в принципе вообще все.
Вот к чему иногда приводит откровение. Ты пытаешься избавиться от двойных смыслов и говорить прямо, а потом все идет вопреки изначальному плану.
Пощечина стала для него сюрпризом. Потом уже по звуку Моран предугадал вторую, и только слегка успел отвернуть лицо – боль вышла жгучая, не такая, чтобы доставить ему настоящий дискомфорт, но скорее… стало стыдно. Пощечины ведь для этого и существуют – чтобы заставить мужчину подумать о том, чем он заслужил.
Морану, впрочем, долго думать не пришлось – Джим уже начал говорить, объяснять, кричать в своем собственном уникальном стиле. Себастьян сидел, слушал и надеялся на то, что стены этой палаты обладают хотя бы минимальной звукоизоляцией, потому что некоторые подробности, произнесенные Мориарти, обязаны были с ним и умереть.
И Моран, будучи в общем-то спокойным и уравновешенным полковником, тоже начал закипать. Джим как будто перекручивал все его ощущения, переиначивал все слова – кто ноет, он, Себастьян?.. Чья это тут жизнь никчемная – его?! И еще – кому, ты сказал, она принадлежит?..
Дальше он слушал уже вполуха, не акцентируясь ни на словах, ни на смысле, а воспринимая в основном звук. Истерики Джима порой случались при Моране, и поэтому полковник хорошо знал, что может последовать дальше. Пронзительные крики, которые слышны были наверняка на весь коридор и в соседних палатах тоже, каким бы ни был здесь уровень звукоизоляции, и, конечно, разбивающиеся о стену предметы.
Хорошо, что Джим начал с малого.
Моран повернулся, и пока Мориарти был увлечен собственными криками, свесил с кровати ноги. Дождался смачного звука, с которым в стену полетел увесистый графин, и когда Джим сосредоточился на стуле, Моран наконец его схватил.
Получилось сразу, с первого же раза, потому что ориентироваться по голосу мог любой дурак. И дальше дело было за малым: держать как можно крепче, одновременно зафиксировать руки Джима, которыми он мог махать подобно ветряной мельнице, и не дать укусить себя – но это легко, с учетом того, что Моран находился позади.
Голова, стоило ему встать, начала кружиться, выдавая еще не прошедшую слабость, последствия отравления газом, но Моран не обратил на это внимания и еще сильнее сжал в руках Джима.
- Угомонись, разорался, а то сейчас мне придется пальцы тебе в рот засовывать, чтоб ты утих, – ему нечасто приходилось говорить подобные вещи Мориарти, и Моран знал, что никому другому это вообще не позволено; но если нужно было переходить границу – он переходил. И знал, что за это качество Джим тоже его ценит. Ему необходим был кто-то, не боящийся Джима и не превозносящий его.
И вместе с тем, Моран понял главное: пока что Джим вправду не собирается его убивать. Как долго продлится это «пока что», какого результата Джим ждет от этого лечения – тот еще вопрос, и никакой уверенности в дальнейшей судьбе у Себастьяна все еще не было, но в данный момент он ощутил облегчение. Напряжение прошло, то незримое – во всех смыслах – что разделяло их с Мориарти, исчезло, и теперь Себастьян не просто держал его прижатым к себе, но именно настолько близким и ощущал.
- Смотри какая штука, моя жизнь принадлежит тебе, а твоя прямо сейчас в моих руках, – он, продолжая удерживать Джима правой рукой, поднял левую выше, накрыв ладонью его горло. - Чувствуешь? Так что давай-ка мы по-быстрому урегулируем вопрос принадлежности, потому что когда-то этим самым ртом ты выговаривал слово «партнеры», а это не означает какую-либо принадлежность.
В дверь в этот момент постучали требовательно и громко, и Моран точно так же требовательно и громко отозвался:
- У нас деловой разговор, будьте добры, свалите нахуй! – и добавил потом тише, наклонившись уже к уху Джима, зная, как иногда раньше это заводило его и меняло его настроение: - Ну так что, Джим, ты прекратил орать или мы еще немного померяемся тут хуями?
Что до Морана – он ощущал себя к этому готовым. Теперь, когда понял Джима, даже более чем.

Этот их вышедший из-под контроля разговор мог закончиться абсолютно чем угодно – с Джимом редко когда работали предсказания и теории. Если он что-то вбил себе в голову, если что-то решил, то изменить его планы было ой как непросто: даже Магнуссен редко мог с этим справиться, что уж говорить обо всех остальных. Но Морану повезло, и настроение Джима переменилось то ли благодаря близости полковника, то ли из-за того, что он говорил, или как проявлял силу, не обращая внимания на то, что совершенно не может видеть. Теперь прикосновения Джима были заинтересованными, а его голос пестрел оттенками эмоций так же, как бывало у них перед сексом.
Моран усмехнулся – ему это все было приятно, льстило самолюбию, а еще успокаивало. А больше в его положении ничего и не нужно было, но Джим, сам того не зная, дал это «больше» сполна.
- …я буду так же бороться за твою жизнь.
Интересно, мог ли Мориарти сказать что-то подобное хоть кому-нибудь другому, кроме Себастьяна? Из его уст это звучало даже откровеннее, чем признание в любви. И уж куда как надежнее.

Именно за эти слова Джима Себастьян держался все остальные дни. В новом доме было тяжело: Моран прежде бывал тут только несколько раз и конечно не жил постоянно, потому все было в новинку. Он не узнавал расположение предметов и часто спотыкался, даже если двигался медленно и с выставленными вперед руками. Натыкался то на угол, то на стул, ругался себе под нос и иногда готов был вспылить и вышвырнуть все эти стулья к черту, но сдерживался. Он как-никак сильный мужчина; гораздо более слабые люди примиряются со слепотой и учатся так жить, неужели не сможет он?
Сможет, конечно. Даже когда на кухне никак не находилась раковина, или когда заедали полки, когда краны с водой откручивались в непонятные стороны, когда стопорился механизм дверного замка. Моран был ограничен пределами одной квартиры, но и этого порой казалось чересчур много, так что он тратил свободное время на то, чтобы как следует тут все выучить, а когда уставал – затыкал уши наушниками, не рассказывая Джиму, что именно там слушает.
Раз в несколько дней он отправлялся в клинику, и эти дни Себастьян не любил больше всего. Обследования не были болезненными, но оставались неприятными и уязвляли его самолюбие. Он был один, тогда как напротив него трое докторов, которых он даже не видел, обсуждали его случай так, будто он к сидящему перед ними человеку никак не относился. Но Моран терпел, зная, что во многом именно от этих людей и их слов и действий зависит его будущее.
В гораздо большей мере оно зависело от Джима. Никогда еще Себастьян не ощущал себя настолько привязанным, даже когда освободился из тюрьмы благодаря Мориарти. И порой ему казалось, что все идет хорошо, Джим бы разговорчивым, искрящим энтузиазмом, каким Моран и любил его, но в другие дни он вдруг выключался, гас как фонарь, и молчал, а Себастьян, не видя его лица и не понимая эмоций, тоже не рисковал его тревожить. В эти, вторые дни Морану казалось, что их дела очень плохи.
Но как бы то ни было, Джим не очень часто уходил из дома, поэтому когда он сорвался куда-то вечером, Моран напрягся. Он некоторое время мерил гостиную шагами, уже точно зная, как ни во что не врезаться и ни обо что не споткнуться. Потом сделал чай, выпил его за три глотка, и стал ждать. Не может же Джим пропасть надолго – рано или поздно он явится, пускай даже через день, через два…
Он пришел глубокой ночью. Сперва Моран услышал, как трется металл о металл – Джим открывал замок. Потом он вошел, захлопнул дверь, снял верхнюю одежду и прошелся мимо до окна. Щелкнула задвижка, поехала в сторону створка; полковнику показалось, что Джим так и не обратит на него внимания, но он все же заговорил.
- Ждал тебя, – коротко объяснил Себастьян. До этого момента он еще сомневался в том, в каком состоянии сейчас Джим, но теперь почувствовал запах алкоголя и услышал его нотки в речи Мориарти.
Предложение, которое прозвучало до странного пряма, Морана не обрадовала. Джим был не такой, не действовал никогда так грубо и прямо, так что Себастьян невольно задумался, не употреблял ли он чего-нибудь еще, кроме крепких напитков.
- Может и хотел до того, как ты это сказал, – он поморщился. - Что ты принял?
Чем бы оно ни было, а Моран мог гордиться собой: Джим вернулся домой, а не решил потрахаться с кем-нибудь зрячим и находящимся в зоне доступа.
- Мне не нравится, когда ты такой погасший. И я не думаю, что ты на самом деле хочешь трахаться. Я знаю твой голос, когда тебе хочется.
У Джима было много голосов, которые Моран умел распознавать, и этот был одним из главных – Себастьян не раз замечал, как его член делает стойку на томные и завлекающие нотки в разговоре Джима, и говорить он при этом мог о каких-нибудь совершенно отвлечных вещах. Сейчас же все было не так: благодаря отсутствию зрения слух обострился, так что Моран хорошо мог отличить, что Джим не в порядке.

Если бы Себастьян понимал, что именно чувствует Джим, разобраться было бы куда легче. Потому что в то время, когда Джим ощущал себя слабым из-за чувств, которым вынужден был поддаваться, Моран тяготился другим – он не хотел быть обузой для Джима, не понимал, почему тот просто не оставит с ним кого-нибудь из своих людей, а сам не уедет куда-нибудь, где ему будет веселее или… как там еще.
Нужно было приложить совсем немного усилий, чтобы сложить два и два, но пока что Себастьян слишком был сосредоточен на себе и на том, что говорит и делает Джим, так что рассуждать о таких вещах не мог.
От травки в другой ситуации Моран бы не отказался, но сейчас ощущал себя чересчур напряженным для того, чтобы еще и курить. Травка, конечно, для того и служит, чтобы расслаблять нервы, но Себастьяну нравилось больше самому, без сторонней помощи, взять контроль над собой и ситуацией, а уже потом – с косяком или без – отпраздновать эту победу. Так что он покачал головой и вслушался в звук зажигалки. Джим курил прямо в доме, но выбрал для этого обычные сигареты, потому что запах травки Себастьян мог узнать за считанные секунды.
- Меня не касается твой досуг, – согласился Себастьян, решив начать с чего-то более-менее понятного. - Но вот твоя безопасность меня еще как касается. Я должен был убедиться, что ты вернешься целый, ладно? К тому же, что еще мне делать?.. Ну, может, я не тебя ждал, а просто сидел тут и думал. Тебя, выходит, мой досуг не касается тоже, верно? Так что где хочу, там и сижу, сколько бы ни было на часах.
Рациональный подход обычно всегда выручал Морана, когда нужно было спорить с заводящимся Джимом. Заводился он часто, но спокойствие Себастьяна всякий раз играло им обоим на руку, помогая Джиму успокоиться или направляя его энергию в полезное русло. Но сейчас Моран не чувствовал себя достаточно спокойным для того, чтобы этот трюк, секрета которого он и сам не знал, снова сработал.
Ему и самому не помешала бы помощь. Чтобы кто-нибудь, например, вернул ему зрение: тогда Моран перестанет быть обузой и все встанет на свои места. Сколько бы они с Джимом ни трахались, а полезность снайпера измеряется все-таки в другом. Пусть теперь Моран был и партнером Джима, а думать можно и без глаз вовсе – но нет, нельзя. Не получалось, по крайней мере, пока что.
И чем дольше Джим держал его, бесполезного, рядом, тем сильнее Моран убеждался, что врачи что-то придумают. Просто не могут не придумать – у Джима ведь всегда все получается, за что бы он ни взялся.
- Никто со мной ничего, как ты, не делал. – Моран поднялся с дивана, одернул штанины, собравшиеся у щиколоток в несколько складок. - У меня вообще не было постоянных любовников. Любовниц. – Он уточнил потому, что до Джима и мужчин у него тоже не было. Ни постоянных, ни временных, ни на один раз. - Не передергивай мои слова, я не говорил ничего похожего на «мало».
Моран знал, что Джим говорит так не потому, что правда так считает, а потому что раздражен. Он в такие моменты всегда был резок на слова, и более обидчивый человек рядом с ним не выдержал бы, сбежав, а более вспыльчивый – поднял бы на него руку. Себастьян был золотой серединой: слишком непрошибаемый, чтобы по-настоящему обидеться, слишком умный, чтобы вспылить. Потому, он так думал, они и уживались.
Он подошел ближе, минуя диван и низкий журнальный столик – к расположению предметов здесь Моран более-менее привык, так что ничего не зацепил. Потом переступил свободное пространство до окна. Джим ощущался по дыханию, по усилившемуся запаху сигарет, по холоду, идущему то ли от окна, то ли от него самого. Моран вытянул руку, наощупь выискивая сигаретную пачку, нашел и взял себе одну, потом обнаружил  ладони Джима еще и зажигалку и взял ее тоже. Курить вдвоем ему всегда нравилось, этот процесс походил на ритуал или традицию, и как будто связывал их обоих, и Морану хотелось, чтобы Джим тоже ощутил что-то похожее на эту связь.
- Хочешь уехать? – спросил он, медленно прокручивая все недавние слова Джима в голове. Если ему надоело все здесь, то каким может быть ответ. - Ты не обязан оставаться здесь из-за меня. Я взрослый мальчик, – он глубоко затянулся, так, что запершило в горле, и когда казалось, что он готов закашляться, Моран выдохнул. После отравления курить ему было строжайше запрещено, потому что слизистая только-только начала восстанавливаться, но он решил, что один раз можно и нарушить этот запрет. - Найду кого-нибудь, кто будет гонять мне за сигаретами и жратвой, а с остальным я в принципе справляюсь. А еще хочу эту палку, которая у слепых. Она обычно складная, в собранном состоянии длина чуть больше ладони, но если проработать конструкцию, ее можно будет по-всякому использовать. Никто не ожидает, что слепой мужик вдруг переебет тебе хребет в одно движение, а?
Его это на самом деле немного веселило. Он то верил в возможность восстановить зрение, то нет, но хорошо помнил слова Джима о том, что надо жить, а ему для того, чтобы жить без глаз, понадобились бы навыки, которыми до сих пор он не владел. И, конечно, некоторые приспособления.

Того, что Джим предложит Морану уехать с ним вместе, Себастьян не ожидал. Он уже морально готовился к тому, что останется здесь в одиночестве, пытаться надеяться на лучшее и справляться с жизнью без картинки перед глазами. Винить Джима он не мог, хотя при таком раскладе очень хотел; однако и не пришлось. Себастьян еле-еле приподнял бровь, услышав предложение, и в тот же момент ощутил себя намного увереннее, чем раньше. Он улыбнулся, сразу же для себя решил, что вопрос риторический, ведь если Джим не возражает против того, чтобы Моран поехал с ним, то естественно он поедет. Разве может быть как-то по-другому?
- А те, что я раньше показывал, ты успел забыть уже? – сигарета заканчивалась, но Себастьяну не нужна была другая. В никотине сейчас был только повод подойти к Джиму поближе, он отлично сработал, так что Моран стоял рядом и вдыхал усилившийся запах дыма. Нужно будет открыть окна и проветрить потом, потому что приучать Джима или себя не курить в каких-то местах было намного сложнее и невыгоднее. - Будет трость, будут приемы.
«Трость» - он вспомнил подходящее название. Конечно, обзавестись такой – все равно что подтвердить перед самим собой, что без вспомогательного прибора обойтись оказывается слишком трудно. С другой стороны, Себастьян и правда во многом думал о том, чтобы использовать эту трость по всем возможным назначениям. Если уж ему выпало некоторое время ходить слепым, то и из этого можно извлечь пользу.
- Вчера вечером, – подтвердил Себастьян, почувствовав на щеке руку Джима.
Он очень любил эти прикосновения, и Джим обычно был на них довольно щедр. Полковник даже мог с уверенностью сказать, что дотрагиваться друг до друга им нравится. Джим обычно делал это более по-собственнически, а Себастьян испытывал желание коснуться немного реже и в основном если они были наедине. То ли сказывалось его воспитание, то ли просто характер был таким, но вместе с собственной сдержанностью Моран легко принимал любое поведение Джима. И если Мориарти вдруг позволял себе один из таких откровенных жестов прилюдно, Морану это даже нравилось – то, что Джим не стесняется ни его, ни отношений с ним. Сам Моран вообще ничего не стеснялся.
- Я думал, тебе нравится щетина, – он улыбнулся и прижал ладонь Джима к своему лицу, чуть-чуть о нее потеревшись. В общем-то он был не против бритья, но мог сделать это и сам – в мире давно стали популярными безопасные бритвы, - но мысль о том, что такое может сделать с ним Мориарти… Себастьян не совсем понимал, что именно его будоражит, но оно будто касалось самой души, как будто он мог позволить Джиму что-то настолько личное, чего никому и никогда не позволял.
И в душ с Джимом тоже хотелось. Пускай эта их ночная встреча с самого начала пошла немного по незапланированному пути, но сейчас все очевидно стабилизировалось. Моран не лгал, когда признавался в том, что не испытывает влечения к Джиму в тот момент, когда тот задавал вопрос, но теперь прошло время, они поговорили, Мориарти так касался его и сидел так близко, что и состояние Морана изменилось.
- Можно, – согласился Себастьян, вопреки своим словам обнимая Джима и не торопясь никуда идти. - Пойдем.
Он на секунду прижал Мориарти к себе крепче, но потом отпустил, чтобы тот мог слезть с подоконника. Моран слышал, как Джим снимает пиджак, оставаясь в рубашке, и немного жалел, что не облапал его всего как следует – теперь непонятно, в брюках он или в джинсах. Прямо сейчас Себастьян предпочел бы Джинсы, голубые или темно-синие, которые превращали Джима из криминального босса в профессора математики так, что даже очки не справились бы лучше.
В ванной Моран включил все освещение, едва о нем не забыв. Когда лампочки зажглись, ему показалось, что в поле зрения стало немного светлее, в темноте появилось больше оттенков красного и оранжевого, но он не мог точно гарантировать, что это произошло на самом деле, а не являлось только игрой воображения, которое в последнее время и так иногда подводило его. Решив на этом не зацикливаться, Себастьян стянул кофту через голову и на ощупь повесил ее на один из шести пустующих крючков. Потом он прислонился спиной к стене, сунул большие пальцы в передние карманы джинсов, приняв довольно свободную позу, и спросил:
- Хочешь, чтобы я сел, или и так сойдет?
Ему очень хотелось сейчас видеть Джима. То, как он реагировал на Себастьяна, всегда было приятным зрелищем, и воображение с памятью без труда справлялись с тем, чтобы его воссоздать, но всякий раз Джим немного отличался от себя самого, и за эту непохожесть Моран и обожал за ним наблюдать.
- Если ты решил воспользоваться моим состоянием и избавиться от волос на груди, я тебе не прощу, – Моран ухмыльнулся, не удержавшись. - Для этого тебе придется меня по меньшей мере связать.

Иногда Себастьян не понимал, как и в какой момент меняется настроение Джима. Порой это происходило за долю секунды, и наверняка в голове у Мориарти творился настоящий ураган, а информация обрабатывалась за доли секунды – он успевал оценить обстановку, прийти к каким-то выводам и подстроить себя под них, ну и конечно же что-то спланировать, чтобы конечный результат происходящего был точно таков, как ему хочется. Но сейчас, при нем, Джим менялся постепенно, и тут уже Моран видел, что именно он, его слова и действия, стали тому причиной.
Можно было гордиться, если бы Себастьян усматривал в этом повод для гордости. Но он видел другое – то, насколько Джим открыт и доверяет ему, хотя об этом Моран знал уже давно. Но знать и получать подтверждения – это разные вещи, и сейчас, трогая пах Джима сквозь одежду, Моран чувствовал, как растет возбуждение в его крови. Джим, как бы там ни было, умел влиять и на него тоже, и прекрасно знал, что нужно сказать и как коснуться, чтобы Себастьян и думать не мог ни о чем другом, кроме него.
- Эй… – Джим начал куда-то отодвигаться, Моран сразу потянулся за ним рукой, но потом по звуку понял, что он просто раздевается. Сжав пальцы в кулак, Себастьян опустил руку, думая о том, как несправедливо то, что сейчас он не может видеть этого.
Должно быть, и Джим думал о чем-то похожем, ведь прижался к нему полностью, и Моран тут же воспользовался этим, обведя ладонями спину Мориарти, его поясницу и ягодицы, а потом бедра, и он мог бы продолжить – черт возьми, он продолжил бы с радостью, настолько поднялось у него вдохновение, - но Джим напомнил, зачем они здесь и что собираются делать.
- М-м… – предупреждение об осторожности было ни к чему. Случайных порезов Моран не боялся, а намеренно причинить ему вред Джим мог и в другое время, если бы захотел, но вот в то, что он бы пожелал подобного, сейчас Себастьян не верил. - Ладно.
Сперва дело, потом остальное. Бритье не занимает слишком много времени, Моран потерпит, а Джим и так уже голый – больше времени они все равно не потеряют.
Пена пахла привычно – чем-то чуть приторным и контрастно-ментоловым. Себастьян слегка прикрыл глаза, расслабляясь и давая Джиму полную свободу, но после первого же касания лезвия, Моран чуть напрягся. Это была не бритва, сто процентов. Куда больше походило на нож или кинжал, он даже подумал, не тот ли это, что Джим сам дарил ему на день рождения; захотелось перехватить руку Мориарти и выяснить ответ, но Себастьян ничего не сделал. Медленно выдохнув, он ждал, пока Джим сам поймет, что можно продолжить. Полюбопытствовать, что это за нож, можно и после, а пока чем скорее они закончат, тем скорее Моран сможет прижать его к кафелю под горячими струями воды…
Он так увлекся этими мыслями, что пропустил момент, когда Джим, не оставив на коже ни единой царапины или пореза, закончил.
И, конечно, не уследил за новой переменой, которую потом до дрожи ощутил через интонацию и слова, которые Джим говорил.
- Джим. – Он особенно сильно жалел сейчас, что не видит Джима. Что не может посмотреть ему в глаза и тем самым успокоить, внушить уверенность. Оставалось только слушать и пытаться понять правильно, ведь даже когда Мориарти говорил все прямо, как есть, в его словах был и двойной, и тройной смысл: словно текст писался заранее, а на ходу уже корректировался, менялся в соответствии с чувствами, оживал. - Джим, я знаю тебя настоящего. Я знаю.
У него никогда не было иллюзий насчет того, что это за человек. Моран не даром был самым близким к нему из всех, кто существовал на этой земле, и пусть он мало знал о прошлом Джима, но даже в его настоящем были вещи, от которых другим стало бы не по себе. Себастьян все это принимал и понимал, иногда даже поддерживал, но сейчас боялся, что из-за собственной слабости не сможет.
- Я люблю к тебе прикасаться, о чем ты говоришь?..
Моран был чертовски слаб в таких вещах. Когда Джим говорил о чем-то внутреннем, психологическом или философском, Себастьян пытался вникнуть во все это, но часто терпел поражение. Он был военный и снайпер, тонкие материи человеческой души – это не его сфера. Он мог оберегать Джима и защищать, мог даже пытаться ограждать его от него самого, но… В этом Мориарти был сильнее.
Худшим было то, что Моран не знал, как помочь Джиму сейчас. Какие найти слова, что сделать, как поступить, чтобы Джиму стало легче.
- Джим. Я не хочу, чтобы ты умирал. Тебе еще не время.
Он был так сосредоточен, так взволнован, и так сильно пытался не показать этого, что почти не понял, как и когда Джим вложил ему в руку нож. Рукояткой в пальцы, крепко и уверенно – или это рука вспомнила, как держать? – а потом на лезвие что-то надавило, Моран только тогда спохватился и отвел руку, чтобы не поранить Джима еще больше, но нож бросать не стал. Не хватало еще, чтобы Мориарти поднял его и…
- Так, слушай меня внимательно, – Моран обхватил Джима одной рукой. Не обнял – скорее сжал и придавил к себе, крепко и категорично. Другой он только придерживал, ведь в ней оставался нож, а ничего опаснее этого для Джима сейчас не было. - Ты не умрешь, пока я с тобой рядом, понял? Никто не убьет тебя, не выстрелит в тебя, не вскроет тебе глотку, и ты сам не сожрешь ни единой лишней таблетки. Я здесь для того, чтобы с тобой такое не случилось. Даже если ты сам этого хочешь.
Здесь было труднее всего. Здесь было то, чего Моран не понимал. Хрупкий лед, по которому идти было нужно с осторожностью, чтобы не сделать хуже, чем уже есть.
- Наши отношения – это не игра. Я уже слишком взрослый, чтобы играть в такое, Джим. То, что между нами есть – оно на самом деле. И, знаешь, не думаю, что соглашусь на то, чтобы мой любовник умер. Придется нам с тобой придумать другой способ, как сделать тебе лучше. Что-нибудь кроме «одного удара», таблеток и так далее. Ты понял меня? Смотри мне в глаза и отвечай. И плевать, что я твоего лица не вижу – можешь быть уверен, я пойму, если ты начнешь увиливать.
Он совсем не был уверен, что строгость и чрезмерная уверенность – именно то, что нужно, но так он себя чувствовал. Состояние Джима прямо сейчас больше собственного беспокоило Морана, он боялся за Мориарти, вдруг подумав, что в любой момент тот может просто покончить с жизнью, а Себастьян даже не сумеет вовремя отреагировать.
- Джим, ты нужен мне, – неожиданно и тихо признался Себастьян, по-прежнему не отпуская его из рук. - Прости, но я не могу тебя отпустить.

Судя по ощущениям Себастьяна, в Джиме что-то переменилось. То, каким каменным он чувствовался в руках раньше, и то, как подрагивал теперь – разница была, но сложность состояла в том, чтобы определить, в чем конкретно она состоит. Не встречал еще Моран человека, похожего на Мориарти: эмоции могли накатить на него в любой момент, повинуясь мельчайшим катализаторам, которых неподготовленный человек может и не заметить. Моран был уже подготовлен, но порой и он ловил себя на удивлении, если настроение Джима менялось неожиданно.
Хотя ему иногда это нравилось. Он наверняка соскучился бы рядом с обычным предсказуемым человеком. Он, должно быть, навсегда остался солдатом, живущим на войне: ему необходимо быть то в напряжении, а то расслабляться, чтобы ощущать эту жизнь, а не просто проматывать дни.
Джим попытался забрать нож. Моран немного помедлив, гадая, какая подача у этой попытки, но все-таки доверился своим инстинктам и разжал пальцы. Если Джиму очень захочется, он воспользуется моментом, но на самом деле если его не убедили слова Себастьяна, то Мориарти найдет способ добиться своего. Он всегда доходит до поставленной цели и получает желаемый результат, чего бы это ни касалось.
Но сейчас Себастьяну везет. Он услышал, как Джим отложил нож, и сам заметно расслабился. Это был не конец их разговора, и уж точно не последняя трудность такого рода, с которой они оба сталкиваются, но на время Джим точно успокоится. Он поверил Морану, и это было главным.
Стоило Джиму обнять его лицо, как Моран ощутил, насколько сам был напряжен все это время. Теперь он расслаблялся, и мышцы почти болели от усилий, а облегчение было таким, что он не сдержал улыбку, выдающую его состояние.
- Я же знаю, что обо мне подумаешь ты. Вот даже побриться помог. Наверняка хотел поиграть с моим ножом и заодно сделать что-то полезное.
Ох, как же ему льстило внимание Джима и его желание. Моран уже давно и прочно сидел на этой игле – до Мориарти у него не только постоянных любовников не было, но и такого вожделения он не испытывал. Даже не предполагал, что оно существует по отношению к людям вроде него – а оказалось, что только и нужно найти подходящего человека, который совпадет с тобой и раскроет твой потенциал. Джим, в этом полковник был уверен, ощущает себя примерно так же. Хотя бы потому, что они работают вместе и Моран не видел рядом с ним никого другого с тех самых пор, как они выяснили отношения после Дублина.
Моран обнимал его в ответ, гадая, стоит ли остаться в душе или пойти в спальню. Он ощущал, что возбуждение вернулось не только к нему, но и к Джиму – так, будто не было никакого перерыва на неожиданный срыв эмоций, - и теперь ему точно нужно было дать выход. Думать стало сложнее после того, как Мориарти вслух озвучил свои желания; у Себастьяна из горла невольно вырвался тихий рык, красноречиво свидетельствовавший о том, что он прекрасно слышит, о чем ему говорят.
Отсутствие зрения даже не мешало. Моран готов был нагнуть Джима прямо здесь, трахнуть его быстро и сильно, но тот говорил о другом. Он хотел долго, а «долго» предполагало совсем иной  подход.
- Из-за проблем со зрением всегда обостряется слух и обоняние, а тактильные ощущения… – он не успел договорить из-за того, что Джим устроил ему тактильные ощущения прямо сейчас. Моран моментально заткнулся, снова прижал Джима к себе за голову. Он никогда не был из тех, кто любил понежничать, но с Мориарти все шло не так, и Морану нравилось не столько само касание, сколько то, что это делает Джим. - Черт, ладно.
Интрига заключалась в том, что Моран не мог увидеть, где собирается коснуться его Джим. Его губы перемещались по телу, выбирая неожиданные и очень приятные точки, и это словно была игра, в которой Моран и проигрывал и выигрывал одновременно. Джим в ней только побеждал, но понимать это тоже было приятно.
Когда касания достали до живота, Моран понял, что выдержки у него снова не хватает. «Долго» все еще оставалось в его памяти, но он хотел получить для начала что-то большее, чтобы потом растягивать это удовольствие, опираясь на эти эмоции. Поняв это, Себастьян властно надавил на плечи Джима, без слов ставя его на колени, и понял, что Мориарти только и ждал чего-то подобного – очень быстро он разобрался с одеждой, все еще остававшейся на Себастьяне, и, не допуская лишних промедлений (будто и сам этого дождаться не мог) взял член в рот.
Моран закрыл глаза, хотя и так ничего не мог видеть. Ему было не просто приятно – он как будто каждую секунду становился лучше, а мир вокруг – приятнее, и все ощущения, которые указывали на это, сосредотачивались у него в паху. С этим ничего нельзя было поделать; звуки оттуда доносились такие, что рвало башку, и Морану приходилось чуть сжимать плечи Джима, чтобы тот не увлекался и притормаживал.
Себастьян даже подумал, что не обязательно беречь сперму на один раз. Можно кончить и несколько – в рот Джима, в его задницу, в кулак, куда угодно еще. Но хотелось почему-то другого, хотелось делать это одновременно, так что он резко бросил:
- Все, прекрати… Иди сюда, я кое-что придумал, – он помог Джиму подняться, обвел ладонями его спину и предплечья, вспоминая, что он полностью сейчас обнажен, и тогда предложил: - Идем в спальню. Сюда вернемся потом, будет время.
Он не ждал, пока Джим пойдет первым, но крепко держал его за руку. Квартира уже была хорошо изучена, Моран не натыкался ни на двери, ни на косяки, и даже мебель обходил, только раз сдвинув стул, не поставленный на место. Потом он коленом уперся в кровать, повернулся к Джиму и наконец озвучил свою задумку:
- Не честно, что только я не могу тебя видеть, Джим. Принеси мне что-нибудь, чем бы я мог завязать тебе глаза.

Моран и так догадывался, что его предложение понравится Джиму, что тому захочется попробовать что-то, что отличается от обычного секса, но та реакция, которую он продемонстрировал, превосходила все его ожидания, даже самые смелые. Казалось, что если бы Джим не был в настроении и до сих пор, то он действительно завелся бы от одной-единственной фразы. Кончить мог бы вряд ли, все-таки для этого нужно было немного больше, чем слова, даже если считать то, что за ними стоит, но… Это, черт возьми, Джим Мориарти, и Моран не знал никого, кто был бы чувственнее его. Так что, может быть, и в его словах тоже есть истина.
Выпускать его после поцелуя не очень-то и хотелось, но Себастьян разжал объятия, давая Джиму уйти и поискать что-нибудь, что по его мнению подойдет. Морану все равно, что это будет; как только Джим отошел, он начал слишком явно ощущать каждую секунду промедления. Минета в ванной как будто и не было, член стояла так же крепко, как если бы ему снова было восемнадцать, так что даже уговаривать себя мысленно приходилось, чтобы потерпеть и не завалить Джима, как только он вернется.
В руку вложили полоску ткани. Моран ощупал ее пальцами и опознал галстук, сразу стало интересно – какой именно, с каким узором? Наверняка темный, они Джиму шли больше всего, но конкретики не хватало, так что Себастьян пробовал хотя бы определить, есть ли там выпуклый узор из ниток, пока Джим снова целовал его, выдавая собственные желания.
Прижав гибкое тело к себе, Себастьян ухмыльнулся. Джим уже полностью вошел во вкус этой игры и собирался продлить ее дольше, сделать разнообразнее. Не было сомнений в том, что Моран мог бы прижать его к себе прямо сейчас, никуда не отпуская, а потом вдавить в кровать, удерживая коленом где-то в области спины, и завязать глаза. А для верности еще и руки стоило стянуть за спиной – но все это в случае, если бы Моран хотел показать, что он все еще способен на что-то, даже без зрения. А у него были иные планы.
- А ты нарочно выбрал галстук, чтобы из-под него подсматривать? – Моран услышал по звуку и понял по движению, что Джим опустился на кровать, и, ощутив потом касание его ноги, перехватил ее за голень, крепко сжимая пальцами и не выпуская. - Учти, я пойму, если ты будешь играть нечестно.
Погладив его ногу, Моран наконец разжал пальцы, но не дал Джиму времени придумать план – слишком близко тот был, так что Себастьян прижал его бедра к кровати, разводя их, затем наступил на кровать сам и, удерживая левое бедро Джима ногой (там мог остаться след, но Моран не волновался), погладил обнаженное тело под собой. Кожа под ладонью была горячая, словно солнце успело разогреть ее. Под пальцами ощущались твердые мышцы, острые ребра, бусинка соска, который Моран тут же сжал и погладил. Хотелось проделать тот же путь губами и языком, но пока что Себастьян не мог.
В его руке все еще был галстук, и как бы сильно не хотелось связать им Джиму руки или заткнуть рот, Моран сам предложил эту игру.
От Джима приятно пахло. Слишком сложно было удержаться, и Себастьян прижался губами к его шее, кусая так, чтобы вызвать вскрик, а потом целуя, удовлетворенный этим звуком. Джим мог сопротивляться гораздо яростнее, но не делал этого, и полковник знал, почему – идущее от него желания невозможно было не почувствовать. Оно пьянило Себастьяна, делало его движения несконцентрированными, но оно же направляло его и заставляло спешить.
- И почему меня всегда заводит твое сопротивление?
Вопрос был риторическим. Моран зарылся в волосы Джима рукой, чувствуя, что они у корней стали немного влажными от испарины; погладил и слегка приподнял, а потом сжал так, чтобы Джим ощутил укол боли где-то у затылка.
- Держи так.
На то, чтобы завязать галстук простым, но крепким узлом, обычно не требуется много времени, но Себастьян нарочно медлил, оборачивая выровненной полосой ткани голову Джима, проверяя, как она лежит на глазах, а уже потом, опираясь о локти на кровать, завязал позади, удостоверившись, что так просто не сползет. О, как бы он хотел увидеть результат! Джима, распластавшегося по кровати, обнаженного и взъерошенного, горячего от желания, с приоткрытыми влажными губами и завязанными глазами – такого открытого, доверчивого, каким он даже при Моране не часто бывал.
Моран, закончив с галстуком, медленно повел пальцами по лицу Джима, дотронулся до губ и надавил на нижнюю, провел подушечкой пальца по кромке зубов, потом огладил подставленную шею. Он слишком хорошо знал Джима, слишком часто видел его раньше, так что сейчас мог беспрепятственно представить его даже несмотря на то, что перед глазами была идущая кругами темнота.
О собственных глазах Себастьян вскоре почти забыл. Они не мешали ему целовать Джима, который подставлялся и стонал так, что Моран вправду пожалел о том, что оставил его рот открытым. Не мешали сжимать его в своих руках и трогать везде, сменяя ласку на грубость, оставляя следы там, где наверняка еще не сошли прошлые. Себастьян ласкал его так, чтобы у Джима не было других вариантов, кроме как извиваться под ним от желания и просить таким голосом, которым попросить мог бы что угодно – и Моран сделал бы. Что уж говорить о сексе.
Себастьян как будто и не помнил, как совсем недавно у него совершенно не было сил. Энергия рождалась из ниоткуда, он вряд ли смог бы остановиться, если бы Джим попросил его – так сладко было втрахивать его в кровать, сжимать до боли и целовать до крови на губах, а потом слизывать эту кровь, замедляя движения, чтобы лучше прочувствовать это близость. Морану даже казалось, что ничего подобного у них до сих пор не было; и повязка с глаз Джима наверняка сбилась, и следы уж точно доставались ему через боль, да и Моран чувствовал на себе то ногти Джима, то его зубы, но разжал объятия он только после того, как почувствовал, что тело Джима до предела напряглось в его руках и потом он выплеснулся, пачкая спермой их обоих.
Дышать было так тяжело, что почти невозможно. Моран сам был весь потный, мышцы болели и в суставах ныло так, как не бывало даже после тренажерки, ужасно хотелось пить, но Себастьян не думал, что готов сейчас хоть на шаг отойти от Джима.

Себастьян замечал все, хотя прежде не отличался наблюдательностью в таких делах. Но внимание Джима, его взгляды в сторону Морана, его действия и слова – все это попросту невозможно было упустить из внимания. Чувствуя на себе интерес Мориарти, Себастьян ощущал себя особенным, избранным среди всех прочих людей, но не знал, как должен к этому относиться. Он здраво себя оценивал и старался соответствовать мнению Мориарти – быть лучшим для него, находиться рядом, когда это нужно, правильно расценивать неоднозначные слова и прислушиваться к Джиму так, чтобы слышать больше, чем слышат остальные. Не даром он стал его партнером, и тем более не даром держался на этой должности. Слова Джима только подтверждали эти мысли, так что Моран пьяно улыбался, привалившись спиной к стене, и гладил влажную кожу Джима, сжимая его плечи.
Джим уже избавился от повязки, но Морана не смущала разница в их восприятии мира. Дома он чувствовал себя уверенным даже без зрения, а после диалога с Джимом и секса он чувствовал, что в ближайшее время ничего плохого между ними точно не произойдет. До этого Себастьян ощущал нечто вроде пропасти, которая их разделяла и с которой он не знал, как справиться, а теперь она исчезла и все было хорошо, так что он стоял, расслабленный и чуть усталый, и думал над тем, как крупно ему повезло в жизни – быть на одной стороне с Мориарти.
- Ремнем, – повторил Себастьян, прижимаясь затылком к мокрому кафелю. - Хм.
Он старался не выдавать своей реакции, чтобы Джим заранее не праздновал победу. Конечно, Морана интриговала эта мысль, как и любая мысль об экспериментах в постели – Джим любил секс и знал о нем чертовски много, в то время как Моран до встречи с ним был неприхотлив что в позах, что в любовницах. Джим словно учил его, открывал новые грани, хотя при этом всегда Морану казалось, будто главный он. Настоящий талант в подмене понятий, и Себастьяну просто не могло это не нравиться.

День подходил к концу медленно и лениво, следующий оказался таким же, а потом они начали собираться в Лондон. Джим сдержал свое слово – в этом Моран и не сомневался, - и сделал заказ на трость, которую они обдумали и едва ли не спроектировали вместе. Слишком сильно заморачиваться полковнику с ней не хотелось, потому что благодаря словам Джима он уверился в том, что слепота не продлится долго, но на этот период все-таки следовало иметь под рукой оружие, которым он смог бы пользоваться.
Да и в будущем тоже возможно будет пользоваться: надеваешь темные очки и непонятно, слепой перед тобой или зрячий, а трость в руках только усугубляет впечатление. Люди привыкли делать поспешные выводы, этим просто грех не воспользоваться.
Единственное, о чем Моран не подумал заранее – с тростью еще нужно было уметь обращаться. Он знал ее как оружие, но вот как пользоваться ею для того, чтобы проверять под ногами дорогу, узнавать о спусках и возвышенностях… Пришлось повозиться, чтобы прояснить. Обращаться за помощью Себастьяну совсем не хотелось: он ненавидел чувствовать себя к чему-то неспособным и нуждающимся, и поэтому делал маршруты по лондонской квартире и за ее пределы, спотыкаясь и врезаясь в углы, пока сам не научился держать правильный ритм, доверять кончику трости, скользящему по асфальту из стороны в сторону, правильно считывать его «показания».
Чаще всего с тростью Моран ходил до такси и из машины – во врачебный кабинет. Специалисты по-прежнему работали с ним, брали анализы и показания, устраивали целые сеансы терапии и вливали в глаза столько капель, что уже можно было в них утопиться. Моран иногда чувствовал прогресс: он видел светлые и темные пятна, реагировал на изменение освещения, но по-прежнему ничего не мог видеть. Однако стал увереннее: по Джиму ясно было, что рук он опускать не собирается, контролирует докторов и отлично знает, как там у них все проходит.
- Эй, Джим, – было около десяти утра, и Моран снова собирался в клинику. - Хочешь со мной? Полчаса там, и можно будет сходить в ресторан, пожрать мяса. Стейк, например, чтобы прямо с кровью. Не хочу один.
Джим мог быть занять, но они не так часто выбирались куда-нибудь просто поесть, и Себастьян рассчитывал, что тот согласится. В клинике ему вряд ли будет интересно, но Джим обычно брал с собой ноутбук, а если не его – то и со смартфоном он найдет, как поработать, чтобы не тратить впустую ни секунды своего драгоценного времени.
А на Морана, пожалуй, он бы его потратил – просто потому, что ни один из них не считал совместное времяпрепровождение бесполезным делом.
- Я, если что, уже готов, – он улыбнулся. Трость, сложенная пополам (а больше она из-за своей конструкции никак не сгибалась) уже была у него в руке; Моран учился не ощущать себя ограниченным в возможностях, тогда как на деле таковым пока что и был.

Моран не назвал бы это свиданием, но и не отрицал схожести. В его понимании свидания были созданы для тех, кто как минимум не живет вместе, для пар, которые только узнают друг друга – романтика, все дела. У них с Джимом отношения никогда такими не были, стандартные категории были не для них, но мысль о том, что Мориарти зовет это свиданием Морану была приятна. Как будто они обычная парочка. Он мог даже заплатить за Джима, впрочем, как и Джим за него, потому что финансы в таких вопросах никогда не были во главе угла.
Джим согласился на предложение очень легко, заставив Морана улыбнуться. Он мог быть ужасно занят в этот момент, мог быть огорчен или зол, но все неплохо совпало, и что бы Мориарти ни делал, он наверняка мог заняться этим потом, или перепоручить кому-нибудь другому.
В больницу Себастьян ехал с тем же волнением, что и всегда, хотя внешне этого ничто не выдавало. Доктора давали хорошие прогнозы уже несколько раз подряд, да и он сам ощущал улучшение, но страх все равно не отпускал – несмотря на то, что полковник научился жить и без зрения, привыкать к этому отчаянно не хотелось. В хорошем расположении духа его обычно держала только уверенность, что эти трудности временные, и совсем скоро он снова начнет видеть. Кроме того, Себастьян догадывался, что на этот счет у них с Джимом мысли сходятся. Слепой снайпер – да его бы просто перестали уважать…
- Не скучай тут без меня, – обратился он к Джиму, когда оставил его ждать в больнице, а сам отправился вместе с врачом в кабинет.
Он терпеть не мог докторов, попадать к ним, какой бы ни была причина. Даже когда вмешательство медицины было необходимым, Моран чувствовал себя неудачником и слабаком, подставившимся под пулю, напоровшимся под нож, получившим ожег или что с ним могло еще произойти. Теперь он к ним немного привык, но сорок минут общения с ними, их аппаратами и лекарствами не вполне шли на пользу психике.
Так что когда Моран освободился, есть ему хотелось по-настоящему сильно. Может, даже сильнее, чем уйти отсюда.
- Дойду, у меня вообще-то ноги на месте, – он миролюбиво фыркнул. Трость в руках уже не ощущалась как предмет инородный, Себастьян привык к ней и неплохо с ней обращался, мог с ее помощью чувствовать неровности почвы перед собой, начало и конец ступеней, их высоту. Полезное приобретение, он был очень благодарен Джиму за работу над ней.
Себастьян мог даже не щупать тростью перед собой, а просто нести ее в руках, когда ощущал уверенность в местности, но переулка, по которому Джим повел его, он не знал, так что приходилось выглядеть как настоящий слепец. Морану интересно было, кем он кажется со стороны, но в то же время он надеялся, что никогда не узнает.
Когда им навстречу вышли, Себастьян не сразу понял, что это угроза. Только по тому, что Джим остановился и затормозил его, он сообразил, что не все в порядке, и поудобнее перехватил трость, совершая для этого незаметное движение, которое никого не смогло бы насторожить.
Разминуться миром не получилось. Моран чуть облизал губы, примерно представив по подсказке Джима, с чем придется иметь дело. Что ж, теоретические занятия – это одно, а практика в реальных условиях – совершенно другое дело.
- Отойди в сторону, – скомандовал ему Моран.
Неплохо было бы, если бы Джим еще хотя бы примерно обрисовал расстояние, но с этим Себастьян мог разобраться и сам. Думал, что мог.
- Хах, смотрите-ка, намечается интересное! – донеслось спереди, благодаря чему Себастьян и понял, как далеко ему до одного из тех двоих с ножами.
Дальше он уже не ждал. Бросился вперед и вниз, взмахнул тростью, целя на уровень коленей, и услышал свист ножа, которым опешивший от неожиданности противник пытался отмахнуться. Металлический звон – лезвие по трости, - а дальше Морану уже и глаза не пригодились бы: дело пары движений, за который он оказался позади, вывернул руку с ножом и завладел оружием. Оставалось вывихнуть руку в локте и так ударить по колену, чтобы ходить в ближайшее время показалось настоящей пыткой, и можно переходить к следующему.
Со вторым, уже сообразившим, что соперник не так прост, как показалось вначале, пришлось повозиться дольше. Моран получил небольшой порез поперек предплечья, но в основном из-за того, что отвлекся на мысли о Джиме – хорошо бы на него никто не покушался. Пусть бы лучше тот, третий, тоже переключился на него, ведь у Морана теперь была и трость, и нож, а это уже гораздо больше, чем ему по-настоящему было нужно.
Оба противника ужасающе громко топали. Музыкой для ушей было слышать, как трость оставляет на них синяки; кто-то получил в челюсть и наверняка расшатал половину зубов, потом металл снова натолкнулся на нож, а Морану в бедро досталось битой, правда, на излете, потому что он вовремя повернулся. В ответ он ударил нехорошо, по яйцам, но бой и так был неравным, нечего тут придерживаться правил приличия.
- Джим? – позвал он, когда еще один противник уже лежал на асфальте, а оставшийся предпочитал держаться в стороне. - Что ты для них вызвал, копов или скорую?
Фраза предназначалась скорее для запугивания, чем ради реального интереса, но Себастьян чувствовал, что последние тут не помешают. С копами разбираться ему не хотелось, но он знал, что формальности Джим мог уладить в любом из вариантов.

Моран надеялся, что оставшийся идиот окажется все же достаточно умным для того, чтобы больше не соваться, но дурости в его башке было все же больше. По звуку стало понятно, что он решил напасть на Джима, но к счастью – без ножа. Джим смог справиться сам, по крайней мере, не пострадал и скинул с себя соперника, да еще и дал предельно короткую и понятную ориентировку. Руководствуясь ею, Себастьян перехватил трость удобнее и двинулся вперед, а потом уже по звуку чужих шагов и дыхания смог понять, как далеко находится противник и как быстро он двигается.
В конечном счете это было легко. Тренировки даром не прошли, Моран почти не ощущал дискомфорта из-за того, что перед глазами видел только непонятные цветные блики. Разве что драка пощекотала нервы, а этого с Себастьяном давненько уже не бывало, ведь обычно он не сто процентов был уверен в своем превосходстве. А тут, посмотрите только, его даже ранить умудрились!..
- Ты так преображаешься, когда разговариваешь не со мной, – услышав, как последний нападающий трусливо сбежал, Моран немного расслабился, но брать трость так, как трость, а не как оружие, пока не спешил. - Как будто Мориарти – это сущность, которая в тебя вселяется.
Засмеявшись, Себастьян приобнял Джима за плечо, пока тот разглядывал его руку. Та действительно болела, саднила неприятно, но в целом он не корил себя за то, что подставился. Если бы нормально видел, то это был бы повод напрячься – теряет, значит, навыки, если какие-то уличные грабители сумели задеть его ножом, - но отсутствие зрения в данном случае полностью его оправдывало.
- Аптеки должно быть достаточно, – решил он, зная, что мог бы вовсе обойтись без помощи, если бы находился в полевых условиях. Но он в городе, рядом с человеком, которому может быть приятно о нем позаботиться, и незачем жертвовать безопасностью. Вряд ли ножи были чем-то отравлены или заражены, но случайности происходят неожиданно, потому и называются случайностями. - Куртку жалко, – признался Себастьян. - Что мне нравилось в армии, так это форма, за которую никто не беспокоился.
Были еще вещи, которые он любил в армейской жизни: порядок и дисциплина, возможность быть собой и не подчиняться конструктам общества, не нужно было успевать за темпом городской жизни… Но все плохое, с чем пришлось столкнуться, с лихвой компенсировало эти плюсы. Порой Себастьян даже задумывался, стоило ли оно того – если забыть о том, что Мориарти вытащил Себастьяна из тюрьмы, конечно, - но всякий раз приходилось искренне ответить: стоило.
Даже потерянное зрение было лучше, чем то прошлое, от которого Моран в свое время сбежал. Тем более если зрение возвращалось – а это он знал не только из слов докторов, но и из собственных ощущений (которым куда больше доверял) тоже.
Почувствовав руку Джима на щеке, Моран чуть расслабился, а потом уже не сдержал удовлетворенную ухмылку, услышав, что он говорит.
- Комплимент… – полковник перехватил руку Джима за запястье, легко погладил ее пальцами. - Но мы не можем остаться в переулке, скоро сюда точно кто-то припрется, даже если на самом деле ты не взывал катафалк. – Он коснулся его запястья губами, совсем немножко, а потом отпустил и наконец взялся за трость как полагается порядочному слепому, никого по обыкновению не избивающему. - Там на трости кровь не осталась? Надо бы стереть.
Потому что он все же хотел пообедать в кафе, теперь точно уверившись, что выберет хороший стейк средней прожарки, ведь как следует проголодался. А появиться там лучше безо всякой крови, но по пути они все-таки найдут аптеку, чтобы заклеить порезы на руке. Куртка темная, кровь на ней не видно, а по пути обратно ее можно просто выбросить – жалко вещь, но не настолько, чтобы оставлять ее, испорченную, при себе.
- Но мы можем вернуться к этому разговору ближе к вечеру, – заметил Себастьян, переступая через ногу бессознательного дебила, на которую случайно натолкнулся, пытаясь двигаться в нужном направлении. Он снова схватился за руку Джима, но инстинктивно, и сразу отпустил ее, показывая, что отлично может идти сам… Вряд ли Джим сомневался – человек, который может уложить минимум двоих, хоть тоже наверняка приспособлен. - Кстати, доктор говорил мне избежать физических нагрузок, – вспомнил он, слегка пожав плечами. - Придется все нагрузки переложить на тебя, если ты меня понимаешь.
Повернув голову к Джиму, Моран подмигнул. Перед глазами на миг потемнело, потом снова стало яснее, и это было еще одним доказательством того, что вскоре зрение полностью восстановится.