//PETER PARKER
И конечно же, это будет непросто.
Питер понимает это даже до того, как мистер Старк — никак не получается разделить образ этого человека от него самого — говорит это. Иначе ведь тот справился бы сам. Вопрос, почему Железный Человек, не позвал на помощь других так и не звучит. Паркер с удивлением оглядывается, рассматривая оживающую по хлопку голограммы лабораторию. Впрочем, странно было бы предполагать, что Тони Старк, сделав свою собственную цифровую копию, не предусмотрит возможности дать ей управление своей же лабораторией.
И все же это даже пугало отчасти.
И странным образом словно давало надежду. Читать
NIGHT AFTER NIGHT//
Некоторые люди панически реагируют даже на мягкие угрозы своей власти и силы. Квинн не хотел думать, что его попытка заставить этих двоих думать о задаче есть проявлением страха потерять монополию на внимание ситха. Квинну не нужны глупости и ошибки. Но собственные поражения он всегда принимал слишком близко к сердцу.
Капитан Квинн коротко смотрит на Навью — она продолжает улыбаться, это продолжает его раздражать, потому что он уже успел привыкнуть и полюбить эту улыбку, адресованную обычно в его сторону! — и говорит Пирсу:
— Ваши разведчики уже должны были быть высланы в эти точки интереса. Мне нужен полный отчет. А также данные про караваны доставки припасов генералов, в отчете сказано что вы смогли заметить генерала Фрелика а это уже большая удача для нашего задания на такой ранней стадии. Читать
uniROLE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Daisy, Zakuro
школьные дни
Есть такие проблемы, с которыми не пойдешь к психологу - потому что отправят к психиатру. У них, бывшей Мельфиоре, нынешней Джессо, одни только проблемы и остались; а еще сложное прошлое, суматошное настоящее и неопределенное будущее.
А еще они - явно не самая лучшая компания для детей, но что поделать, если они семья и больше никому не нужны?
Остается только держаться вместе и решать проблемы самим.
Дейзи никак не мог решить, как он относится к школе. С одной стороны, ему там ужасно нравилось: после стерильной тишины больницы пёстрый шум класса приводил его в восторг. Каждый день случалось что-то новое, даже если «новым» была опрокинутая банка красок или таблица умножения. И — в это сложно поверить, но это правда-правда было так — никто не бился о стену головой.
Кроме — изредка — самого Дейзи.
Потому что, с другой стороны, школа ужасно его пугала. Теми же шумами, и красками, и невозможностью спрятаться и посидеть в уголке, или на подоконнике, или где-нибудь в шкафу. И в школе были очень красивые девочки вроде Франчески и Клары, которые казались Дейзи похожими на кукол и на бабочек и на фей, и от которых было страшно и здорово и щекотно в голове, и Дейзи не знал, нравится ему, что Франческа и Клара есть в школе, или нет, и стоит ли поделиться с ними шоколадным молоком на обед или лучше дёрнуть за хвост, отобрать резинку для волос и рассматривать её потом на заднем дворе: яркую, красивую и пахнущую яблочным шампунем. А ещё в школе были Джованни и Антонио, насчёт которых Дейзи ни капельки не сомневался и хорошо знал, что хотел, чтобы их не было в школе, не было в Италии и не было на свете, потому что это из-за них Дейзи сидел сейчас в подсобке среди вёдер и швабр и ласково гладил Бубу по истерзанному уху.
В подсобке ему нравилось. Здесь, конечно, было не так интересно, как на проходившем сейчас уроке искусства, где можно было красить монстров и рисовать пальцами, но зато здесь было тихо, спокойно, и приятно пахло мокрой тряпкой. И никто не пытался дёрнуть Дейзи за волосы, или высмеять его акцент, или показать язык, или бросить в него недоеденной булочкой, или попытаться оторвать Бубу ухо.
Оторвать! Бубу! Ухо! Как они могли — хотя бы даже подумать —!
Едва Дейзи начинал вспоминать это, ему казалось, что пальцы у него начинают гореть невидимым пламенем. Оно не обжигало, потому что приходило не снаружи, а изнутри, пламя было продолжением Дейзи, пламя делало его сильнее, и пламя обещало, что Джованни будет несдобровать. Как он мог!
Дейзи гладил многострадального кролика, тихо шепча утешения, и обещал, что ещё немного, совсем немного, и всё будет снова хорошо.
«Помнишь, — шептал Дейзи, — мы ждали Бьякурана, чтобы он пришёл и спас нас, и он пришёл. И спас. А теперь мы сами, мы сильные, я приду и — мы сами придём и спасём нас.»
Бубу смотрел понимающим взглядом и, конечно, всегда поддерживал Дейзи, потому что как же иначе, зачем же ещё тогда нужны в этом мире друзья.
«Ну и вот, — говорил Дейзи, — ещё немного, и мы всё сделаем правильно, и всё будет хорошо, и, может быть, Франческа тоже скажет, что всё правильно, и тогда я сяду с ней рядом и мы будем вместе монстров рисовать. Или Клара скажет, это тоже будет здорово, но лучше бы Франческа...»
Звонок продрался сквозь плотно притворённую дверь подсобки, Дейзи подхватил Бубу, вскочил с места и помчался по коридору на лестницу, по лестнице вниз, едва не сбивая высыпавших уже школьников, и дальше к раздевалкам, и мимо раздевалок на улицу, и у входа резко затормозил – взлетели и упали волосы – и, развернувшись, принялся ждать.
Джованни всегда выходил одним из первых, и Антонио с ним, и Лука, и Марко, и все остальные потом, но Дейзи смотрел только на Джованни. Подскочил и остановился прямо перед ним, нос к носу, и тихо сказал:
— Не трогай. Моего кролика. Больше никогда. Понял?
Джованни заржал:
— А то что? Заплачешь?
— Нет, — сказал Дейзи ещё тише. — Убью.
У мальчишек вокруг чуть истерика не началась, Марко хохотал так, что слёзы из глаз полились, Лука пищал от смеха на высокой ноте, а Джованни бил себя по ляжкам, пока вдруг – резко – не успокоился.
— Ну давай, — сказал он. — Убей.
И плюнул на Бубу.
Дейзи не очень хорошо знал, что случилось потом, потому что он даже не был уверен, что это всё был он, казалось – переродился во что-то страшное, рычащее, горящее тем самым пламенем, которое не причиняло ему вреда, но жгло Джованни так, что он орал и орал и не мог прекратить орать, пока Дейзи, не отпуская, бил его об стену, одной только рукой, потому что во второй был зажат Бубу, но вырваться Джованни не мог, уже и не пытался, только орал всё безнадёжнее, а вокруг этого крика была такая тишина и пустота и непередаваемый восторг, и Дейзи думал: пусть это не кончится, пожалуйста, пусть это никогда не кончается, пусть я буду вечно убивать Джованни, и это наконец-то – была – жизнь.
Отредактировано Daisy (2018-11-28 04:57:44)
Приглядывать за Дейзи - работа не пыльная и не сложная, скорее, скучная, но она занимает хоть какое-то время из того, что он раньше просто тратил на телек или приставку - выпросил правдами и неправдами у Кикье, ссылаясь на то, что выплескивать агрессию в видеоиграх нынче круто и модно и уж ему-то обязательно поможет. Работало от случая к случаю. Порой игры его только больше выбешивали и тогда приходиось без слов грохать дверью и выметаться наружу, бродить по улицам, где от него не шарахались только муравьи в парке и то, пока он не поджигал парочку пламенем кольца.
У Кикье бы волосы позеленели еще больше, если бы он увидел, на что только Закуро не тратит свои способности.
Да потому что, блядь, больше было не на что. Вот раньше...
Это раздражало. Это постоянное копание в "раньше, раньше", мало ли, что там было, там отец умер в том уебищном раньше, но порой, в моменты острого приступа скуки и жалости к себе и своим силам, думалось, что лучше бы было так, как тогда. Поклонение Бьякурану - сейчас его по большей части хотелось усадить на стул и попросить хотя бы пять минут посидеть спокойно, или гаркнуть и спросить: так а что дальше, нахер?! Хотя, едва ли Бьяуран внятно мог бы ответить. В "тогда" он нашел Закуро взрослого, измученного, брошенного, которому нечего было терять. Здесь Закуро нашел его сам - подростка, на которого вдруг свалилось все, чего он достиг за эти десять лет. Закуро просто потерял силу и вернул себе жизнь, а Бьякуран - каково это, быть всем, почти достичь своей цели и потерпеть поражение от Савады, школьника чуть младше, чем он сейчас? Ищет ли он его сейчас, наблюдает ли? Закуро был уверен, что да. Спрашивать, конечно, он не собирался.
И это, конечно, ничуть не помогало преодолеть барьер "раньше было лучше". Объективно говоря, не было. Но когда это он был объективным?
Что не радовало, нет, но забавляло - у него, да и у них всех троих, как самых старших, была возможность понаблюдать за мелкими. Блюбелл ничуть не отличалась от своей прежней версии, только уменьшилась в размерах и реже задирала нос, зато чаще - Закуро. Необъяснимую привязанность к себе Закуро объяснять не брался, просто отпихивал от себя, но скорее лениво, чем раздраженно, в конце концов, ей было всего шесть. Они оторвали ее от семьи - ну, от того, что от ее семьи осталось. Он не собирался заменять ей отца, как не собирался воспитывать Дейзи; он просто был рядом, как и многозадачный, вечно озабоченный проблемами Кикье, как и веселый и всегда улыбчивый Бьякуран.
Дейзи был совсем другим.
Как объяснил потом Кикье, они не успели бы в любом случае - Дейзи находился в своей больнице черт знает сколько времени, чуть ли не с самого рождения, и вообще было чудом и, определенно, дикой удачей, что им вообще удалось вытащить его из цепких лап врачей. Наверное, не обошлось без жертв, но об этом Закуро тоже не спрашивал.
Дейзи был тихим и забитым, по-другому и не скажешь. Не сравнить с тем психически-нездоровым подростком, которого Закуро помнил с "тогда", но что-то такое похожее, неясное, словно набежавшая на лицо тень, в Дейзи чувствовалось. Возможно, он был таким уже с рождения, возможно, это действительно было работой тех извергов, трудно было сказать, да и толку? Разнести всегда можно и потом, а Дейзи... был здесь и сейчас. И они пытались дать ему нормальную жизнь.
То есть, хотя бы ее подобие. Закуро хмыкал, молча курил, но не протестовал. Дейзи, в отличие от живой и энергичной Блюбелл, было откровенно жалко. А еще он немного напоминал ему самого себя.
Детство у Закуро тоже было дерьмовым. Мать он и не помнил, отец всегда был угрюм и, кажется, сколько он его помнил, всегда стар. Поначалу он тоже был мелким и неказистым, а еще странным и страшным: детям не нравились его глаза, детям не нравилась его внешность, детям, вообще, много чего не нравилось. Если ты отличаешься и не идешь за лидером, ты обречен быть изгоем. Он не был лидером, но от него шарахались, как от прокаженного. Он рано научился защищаться, потом - атаковать первым, не дожидаясь. Потом, конечно, все поменялось, а только в ход пошли гормоны и игры повзрослее, тогда он стал нужным и почти незаменимым. Идеальная агрессивная псина на коротком поводке.
Хуево было, он знал это тогда, просто не хотел понимать, не мог. Иначе было не выжить.
У Дейзи сейчас был второй шанс, потому что даже крохотная часть времени, проведенного вне больницы, могла стоить ему сохраненной части рассудка. Свое детство Закуро изменить не мог, но портить его ни в чем не повинному пацану смысла не видел.
И так и повелось, что таскался с ним, по мере возможностей, именно Закуро. Кикье был слишком вовлечен во все эти прыжки вокруг Бьякурана, все эти "у нас будет новый шанс на жизнь!", все вот это, что он называл "беспокойством о семье"; приходилось признавать, что на нем все и держалось "сейчас" - "тогда" они были вместе, потому что их объединял Бьякуран, давший им невиданную силу, давший им шанс стать теми, кем они и мечтать не могли, поднявший их с самого дна и сделавший самыми опасными существами в целом мире. Теперь они больше напоминали сбившихся в кучу сирот и просто брошенных детей. Это злило. Разочаровывало.
Это было не так уж и плохо, но собственное смирение тоже раздражало.
Хуйня, в общем.
Зауро пнул камень, подвернувшийся на пути к школе, куда они запихнули мелкого общими усилиями, поддельными документами и Закуро, одетого ради случая как взрослого и сознательного. Потянулся было к сигаретам, но потом передумал и шагнул за низкие ворота, со скучающим видом прошел по тропинке, игнорируя взгляды редких мамочек и папочек, и подошел к двери как раз в тот момент, когда она резко открылась, чуть не ударившись о стену. Суровая завуч - кажется, сеньора Бруно, но Закуро их всех вечно путал - окинула его взглядом и сказала:
- Вот вас-то мы и ждали, синьор Джессо. Пройдемте.
Наверное, надо было все-таки покурить, тоскливо подумал он, чувствуя, как внутри зарождается недовольство пополам с беспокойством. Тупая гремучая смесь, ему было противопоказано беспокоиться врачом, если бы, конечно, тот его когда-то осматривал. Раньше, когда он нервничал, он зажигал кольцо и разносил все вокруг. Сейчас мало что поменялось, кроме, разве что, радиуса поражения.
Нужно было сохранять спокойствие, забрать Дейзи и свалить нахрен. Почему он вообще должен был разбираться в проблемах чужих людей?
В кабинете, куда завуч отвела его, постоянно оглядываясь, но сохраняя мрачное молчание, сидел Дейзи и его заяц - игрушка, с которой тот не расставался даже в ванной. Заяц выглядел потрепаннее обычного, Дейзи - взъерошенным и каким-то странным, но в целом все было как обычно. Закуро оттеснил сеньору Бруно плечом, подошел ближе и присел на корточки перед мелким. Зрачки у того были расширенные и дикие. И вот это было херово.
- И в чем дело? - спросил он, поднимаясь на ноги. Взгляд завуча потяжелел.
- Дейзи устроил драку, - ответила она таким голосом, будто Закуро должно было стать стыдно. - Второй мальчик очень сильно пострадал, медсестре даже пришлось дать ему обезболивающее. И успокоительное, как и Дейзи.
Закуро снова посмотрел на него - тот даже толком не повернул головы, гладит зайца по ушам и, казалось, совсем не принимал участия в реальной жизни.
- Это плохо? - уточнил Закуро. Глаза синьоры Бруно сверкнули молниями, и он исправился: - Насколько все плохо?
- Нам удалось уладить конфликт с родителями Джованни, но, сами понимаете, их возмущение огромно, а уж наше потрясение... Вы не говорили, что Дейзи не совсем... обычный мальчик.
Закуро посмотрел ей в глаза и в этот раз она взгляд отвела, но голос ее не дрогнул:
- Вы должны были нас предупредить. Как и о том, что у него проблемы с общением со сверстниками и...
- Разве это не ваша работа? Наблюдать за гребаными детьми.
- Как вы можете выражаться при ребенке?
- А как вы недоглядели, что к нему полез левый пацан? - огрызнулся Закуро, теряя терпение. - Дейзи бы сам не полез, и я это знаю, и вы тоже знаете. Значит, виноват этот Джованни или как там его нахрен. Дейзи защищался. Какие претензии?
- Но вы должны...
- Слушайте, мы платим за вашу школу не для того, чтобы пацан терпел тут унижения, - кажется, что-то в его глазах заставило ее замолчать. А может, его рост. А может, он был, мать его, прав. Какого хера вообще. - Что с тем вторым?
- Мелкие ожоги, - безропотно ответила она. Нервно заправила прядь за ухо. - Говорил, что это Дейзи его так, но ведь откуда у маленького мальчика зажигалка...
- Я ее дал, - тут же ответил он. Проще было соврать, чем объяснять про пламя Солнца, больницу и злоебучую судьбу. - Больше он не будет. Но и вы следите, чтобы к нему не приставали. Это ваша гребаная работа.
И в этот момент в дверь без стука зашла еще одна участница представления: невысокая, худая, с беспорядочно торчащими волосами, словно она быстро бежала и нервно приглаживала рукой. Закуро ее даже симпатичной бы не назвал, обычная, слишком даже. Лет под тридцать. Она обвела их глазами, увидела Дейзи и всплеснула руками.
- Вы его отец, верно? Нет, брат? Я все хотела поговорить с вами - Дейзи не хочет ходить на уроки рисования!
Закуро мысленно застонал и закатил глаза. Лучше бы, действительно, остановился покурить. Или лучше бы вместо него сходил Кикье.
Всё закончилось, и погасло пламя, и Дейзи тоже закончился и погас, и больше ему не было ни хорошо, ни весело, и быть он тоже почти перестал, спрятался ото всех, в самом дальнем и тёмном углу своей головы, и оттуда отстранённо наблюдал, как его берут за руку и уводят в сторону, и закатывают рукавчик и делают укол, всё как прежде, всё снова так же, как было тогда, ну, тогда: Дейзи снова стал тихим, и виноватым, и больным, и никчёмным, и так же, как раньше, сковал страх: а что, если его семья узнает, какой он плохой и неудачный, и снова отдаст в больницу, как в первый раз, как он будет жить, он ведь никак жить не будет, не сможет больше, и стало так страшно, что он захлебнулся этим страхом, утонув в нём, и никак не мог дышать, воздух застревал в горле, и Дейзи подумал тогда: вот и всё, ну и ладно, ну и хорошо, —
А потом страх просто кончился, одним ударом, и Дейзи просто сидел на стуле в кабинете синьоры Бруно и узко и плоско дышал, и ему не было больше вообще никак.
Вокруг были какие-то шаги и голоса, и телефонные звонки, и гнусавый плач, и беспокойные разговоры, и шум в коридоре, а Дейзи сидел, не шевелясь, на диване, прижимал к себе Бубу, слушал, как по кабинету летает муха, и больше ни о чём не думал и ничего не ждал. Не думать и не ждать – это он умел лучше всего.
Стукнула дверь, снова шаги, и впервые за много-много времени (Дейзи не знал, сколько точно, хотя он правда-правда умел определять время по часам, даже по таким, на которых всего двенадцать чисел и стрелки, даже по солнечным, и даже по цветочным, потому что его научил Бьякуран), впервые за много-много времени кто-то опустился перед Дейзи так, чтобы ему не надо было задирать голову, а можно было просто смотреть, и Дейзи смотрел, и это был Закуро, вдруг прямо здесь среди чужих голосов и шагов и телефонов был Закуро, и Дейзи потянулся, чтобы обнять его за шею, но Закуро уже поднялся и говорил, а Дейзи всё тянулся и тянулся и никак не мог дотянуться, и только потом понял, что он даже не пошевельнулся на самом деле, так и сидел, как замороженный, продолжая прижимать и гладить Бубу, и Дейзи подумал: надеюсь, Закуро не обиделся, только бы он не обиделся, почему он даже по голове меня не потрепал, потому что я никчёмный и больной, потому что я никчёмный. И больной. Голоса над ним всё так же о чём-то говорили (он пытался понять, о чём, но это казалось сейчас таким большим и огромным усилием), «грёбаные» и «нахрен» и «пацан» и «унижения», и «выражаться» и «потрясения» и «не совсем обычный» и «конфликт», и Дейзи казалось, что эти слова падают на него сверху вниз, и он оказывается всё глубже и глубже под слоями слов, и всё дальше от Закуро, и, может быть, если теперь поднять голову, его даже не будет толком видно, и волосы его будут больше не красными, а русыми или каштановыми, а Дейзи будет один и опять никому не нужен и наедине со всеми этими тяжёлыми словами, и –
Дверь снова открылась, и Дейзи знал новый голос, потому что это была синьора Ринальди, и синьора Ринальди говорила таким чистым голосом, что он слышал её даже через туман, по крайней мере, слышал главное, и это главное было ужасной несправедливостью, и Дейзи прижал Бубу крепче и задрал голову (снова голову приходилось задирать) и посмотрел на неё, а потом повернулся и смотрел уже только на Закуро, снизу вверх (в самый верх), и волосы у Закуро были всё такие же красные, и даже немножечко краснее, и он был небритый и возмущённый, но Дейзи тоже был чуть-чуть возмущённый (самую капельку), но больше растерянный, и он сказал, глядя только на Закуро:
– Неправда, очень хочу ходить! Я просто не хожу. Потому что Франческа и монстры и Джованни и настоящая гуашь, и мы однажды рисовали цветы и красивую вазу, но это неправда, что я не хочу ходить, я даже ходил иногда и нарисовал золотого носорога, вы разве не помните? – Он посмотрел на синьору Ринальди (разве она не помнила?). – Я просто, я, там гуашь и цветы и красивая бумага, и я...
Дейзи замолчал, потому что он рассказал, на самом деле, уже всё, и больше чем всё, и даже два раза, и вроде бы очень ясно всё объяснил, но лица синьоры Ринальди и особенно синьоры Бруно говорили, что не очень ясно, и что «не совсем обычный», и Дейзи больше всего хотел посмотреть сейчас на Закуро и чтобы он положил руку ему на плечо или на голову или забрал отсюда совсем или можно даже насовсем, но на Закуро смотреть он боялся сильнее всего, потому что вдруг он увидит – опять – что он совсем никуда не годится и испортился и опять заболел и всех подвёл, и –
— Пожалуйста, — сказал Дейзи очень тихо, не уверенный, услышат его или нет, и, может быть, даже лучше, если не услышат, он тогда всё ещё сможет надеяться, — пожалуйста, не отдавай меня в больницу. Я исправлюсь. Честное слово. Я выздоровлею. Выздоровею. Выздоровею. Я не помню, как правильно, но я стану здоровым, правда-правда. Я очень стараюсь. Честное слово.
Не реветь, подумал Дейзи, прикусив губу. Я не буду реветь. Я вырасту и буду офицером, и смогу убить всех на свете и жениться на Франческе, только ни в коем случае нельзя реветь. Пожалуйста. Только не реветь.
Управляться с возмущенными женщинами Закуро умел хреново. С одной синьорой Бруно он бы справился - и потому что чувствовал свою правоту, и потому что за Дейзи у него внутри бурлило и закипало что-то непривычное, не разобрать, приятное или нет; Закуро знал, что пацан - семья. Хреновая, конечно, в какой-то мере нежеланная, случайно обретенная, но семья. А своих Закуро не бросал. Однажды он потерял отца и уничтожил всех, кто был причастен к его смерти; случайные жертвы были не в счет. Сейчас он его спас и имел возможность помочь Дейзи. Тогда он был свободнее и бездушнее, сейчас душа у него, хоть и потрепанная, была, как и сердце - больше не коробочка.
Он все еще не знал, хорошо это было или не очень.
Наверное, раньше он бы разнес эту школу по камешку сразу же, как только услышал о произошедшем, не стал бы тратить время на синьору Бруно и эту вторую, чуть чудаковатую с виду, достаточно было бы прикрыть глаза и сжечь тут все, и Джованни, и всех этих глупых баб. Нет, раньше он бы вообще таким не занимался. Дейзи не нужна была школа, а если бы и да, то малой и сам всех грохнул. Раньше они все были...
Дейзи смотрел на негоснизу вверх огромными зелеными глазами, прижимал к себе зайца - дурацкое имя у того было, какое-то... Дейзи вечно бубнил его поднос, точно, Буба, хрень, но в груди все равно екало, потому что Закуро, мать его, видел себя, только игрушек у него не было нихера, - и говорил ясно и словно встревоженно. Говорил он тоже херню, отдельные слова, рваные не предложения, так, отрывки, что-то про гуашь и золотых носорогов, но чисто интуитивно - как и почтив се в своей жизни - Закуро понимал, что пацан волновался. И что ему было важно. И что что-то в рисовании задевало те немногие частички души, что те гребаные доктора ему оставили не растревоженными.
Курить хотелось страшно, а еще внутри что-то заклокотало. Да, такими темпами в медпункте окажется не только тот идиот Джованни. И зажигалкой тут уже не объяснишься. Херня, нужно было успокоиться.
- Послушайте, - начал было он, потирая переносицу, - я не понимаю, что за хер...
Но Дейзи его перебил, точнее, забормотал он совсем тихо, Закуро сперва не расслышал нихрена, а потом, когда дошло, видимо, так поменялся в лице, что обе женщины побледнели, а Бруно даже шагнула назад.
- В какую б-больницу, Дейзи, солнышко, что ты такое говоришь? - залепетала та, вторая, и даже подошла ближе - то ли инстинкта самосохранения в ней было меньше, то ли любви к мелкому больше, Закуро не знал. - Никто тебя никуда не отдаст, - синьора Бруно снова бросила на него тот самый говорящий "почему вы не сказали раньше" взгляд, но промолчала - и хорошо, Закуро бы не сдержался, поэтому они оба смотрели, как, видать, учительница того самого рисования, садится перед Дейзи на корточки и гладит по плечу. Зайца не трогала. Не совсем дура. - Неужели дома тебе так угрожают, Дейзи...
Ебаный цирк, в котором Закуро незаслуженно чувствовал себя уродом.
- К черту, мы уходим, - почти рыкнул он, наклоняясь и сгребая Дейзи за руку - мелкую, худую, чуть влажную и прохладную, а потом почти потащил к выходу.
- Но что вы собираетесь делать? - беспомощно спросила синьора Бруно.
- Я вам позвоню.
Закуро даже не собирался оглядываться.
На улице стало легче - ну, ему точно. Дейзи болтался рядом, словно этот его заяц, Закуро помнил вроде, что нельзя сильно сжимать руку, забывал, старался не сделать больно, но все равно выходило так себе. Не лучший он воспитатель, отец из него никакой, брат он тоже херовый, все у него не так. Дейзи не виноват: ни в том, что сам такой - "необычный", ха, знали бы эти дуры, через что пацану пришлось пройти, через что им всем пришлось, ни в том, что у Закуро нервы ни к черту. Дейзи не был виноват, но теперь их задачей было научить его жить с этим. Справляться самому.
раньше все было намного проще. Черт.
- Слушай, пацан, - сказал он и осекся. Что говорить? В следующий раз старайся сдерживаться? Да, отличный совет от того, кто только что чуть не разнес нахрен всю школу. Но с другой стороны - не разнес же, да? Сдержался. Потому что нельзя. Потому что Дейзи там еще учиться - наверное, если только они не решат ее поменять, что подвергнет Дейзи еще стрессу и... Вот же херня.
Закуро остановился. Неподалеку послышался детский смех, крики - точно, парк же рядом, он обычно не отмечал такое, но Дейзи ж типа ребенок. Ему наверняка что-то такое пойдет на пользу.
- Дейзи, - он развернул мелкого к себе лицом, присел, чтобы тот перестал задирать голову. Доверие, вся херня. - Слушай, пацан, мы тебя никому не отдадим, слышишь? Кикье с боссом жопы, - ладно, окей, к этому слову Дейзи придется привыкнуть, если он не уже, - рвали, чтобы тебя вытащить из той больницы, эй, мы никогда бы не вернули тебя обратно. Ну, не потому что они рвали, а потому... Черт.
Закуро вздохнул и потер глаза ладонью.
- Потому что ты наш. Понимаешь? Семья. - Ладонь переместилась на затылок, Закуро взлохматил короткие волосы, отвел взгляд. Искренность давалась нелегко, особенно с Дейзи, потому что эти глаза и вот это все... Заяц. Хрень. - Короче, хочешь в парк?
Отредактировано Zakuro (2019-02-25 15:53:18)
Он не ревел. Не ревел не ревел не ревел, он ужасно хорошо держался и всё время себе это повторял, потому что, если перестать повторять, то придётся думать, а думать было ужасно страшно, но даже через не ревел не ревел не ревел пробивались картинки: белые стены, и чистые простыни, и заправленное одеялко, и вокруг ни единого пятнышка, и яблоки, которые на вкус как картон, Дейзи потом ужасно много съел яблок, потому что у них был вкус, и он всё пробовал и удивлялся и удивлялся тому, какие они разные на самом деле, а теперь – что? Как он вернётся к картонным яблокам, ведь никак не вернётся –
И тут синьора Ринальди присела перед ним, и он неё пахло чем-то сладким и цветочным и немного гуашью, и хотелось зарыться в её блузку и чтобы она обняла Дейзи немножечко, она не обняла, но дотронулась до его плеча, и это тоже было неплохо, было хорошо, и сказала – «солнышко», и Дейзи почти улыбнулся, но только почти, потому что она тоже говорила про больницу, и было страшно, и Дейзи хотел сказать – вы не можете обещать, вы не знаете, – но никак не мог придумать, как раскрыть рот, потому что туман не исчезал, и через туман было ужасно далеко до всех кричать, а при синьоре Ринальди кричать и вовсе было невозможно, потому что она была всегда такая тихая и нежная и немножко грустная, и Дейзи всё не знал и не знал, что делать, и тогда вдруг Закуро выругался и схватил Дейзи за руку, и ладонь Дейзи совсем утонула в его руке, и он дёрнул Дейзи, и Дейзи поднялся вверх, а потом вверх поднялся Бубу, а потом они летели все вместе по коридору, и это было немножко весело, а потом наступила улица, и всё стало совсем другим.
Закуро тащил и тащил его по улице, и Дейзи хотел бы спросить – куда, но вообще-то это было не так уж и важно. Если не знаешь, куда ты идёшь, то это почти как приключение, даже если этому приключению длина – улица и ещё три шага. Лишь бы не в больницу. Но Закуро бы не повёл его в больницу, ни с кем не посоветовавшись? И он, кажется, не очень злился на Дейзи, просто был беспокойный, и больница была далеко, через аэропорт и большое море под названием Океан, туда не дойти пешком, и Дейзи решил – значит, не туда, а в какое-нибудь приключение. Дейзи представил себе, что они идут в зоопарк, и немножко повеселел. Он очень любил зоопарк – не в жизни (в жизни он зоопарка не видел), а на картинках, и ещё на одном из уроков у них была книжка с разными животными, и Дейзи всех их выучил, особенно тапира, но на вопросы учителя всё равно отвечать не мог, потому что, когда учитель спрашивал, все смотрели, даже Франческа и Клара. Но зато он знал, что если когда-нибудь увидит тапира, то скажет ему: здравствуйте, синьор тапир, и тапиру будет приятно, что Дейзи знает его имя. И, может быть, Закуро купит Дейзи сладкую вату. Она розовая и –
Лишь бы не в больницу, мелькнуло опять посреди сладкой ваты и зоопарка. Лишь бы не в больницу, ведь он правда старается быть сильным и учиться и ходить на все уроки, просто рисование слишком хорошее, но он же объяснил?
Закуро вдруг остановился, и Дейзи чуть не упал, дёрнул вверх рукой с Бубу и снова прижал его к себе. Закуро снова опустился на корточки, развернул Дейзи к себе, как куклу, но он не возражал: Закуро можно, он хороший и знает много смешных слов. Например, «жопа», как сейчас. Дейзи хихикнул и благодарно кивнул. И Закуро сказал ещё, что в больницу они его не отдадут, и что жопы, и что семья, и парк, и даже потрепал его по голове, и это было ужасно здорово, и Дейзи сказал:
– Хочу, – и обнял Закуро за шею, потому что давно хотел, и тоже потрепал, потому что, наверное, так надо.
Но ещё Закуро сказал – семья, и Дейзи надо было знать, потому что...
– Мама с папой, – сказал Дейзи и шмыгнул носом, но это он не плакать собрался, правда, это просто аллергия, наверное, может, на пух или на цветы, которыми пахла синьора Ринальди, – мама с папой тоже были семья, но они же меня отдали? Потому что я совсем... испортился. Если я опять испорчусь? Что вы будете делать? А если я заболею сильно-сильно? А если, – это волновало его ужасно, – если без коробочки я так и не научусь как следует летать и делать пыщ-пыщ и носорога? Что тогда?
Если кто-то когда-то бы за каким-то хером захотел составить его психологический портрет, там ни разу бы не проскользнули слова типа "сентиментальный", "чуткий", "внимательный", потому что Закуро таким никогда не был. Может, в детстве он и плакал, но быстро перестал, потому что матери не было дела, а отец воспитывал его совсем иначе. Никого не трогали его слезы, поэтому и стали не нужны. Как омертвевшая кожа - ты ее сбрасываешь, потому что она только мешает.
Он не мог сказать, что эмоции это лишнее, потому что его пламя питалось ими: гневом, ненавистью, раздражением вот особенно - полыхало долго, ярко и сильно. Он знал, что такое боль, которая ввергает в уныние и апатию (он был ничтожной тряпкой в той жизни, пока его не нашел Бьякуран, потому что они отняли у него все, что было, и оставили доживать в нищете и голоде), знал и про боль, которая заставляла звереть и крушить все вокруг. Знал, что такое быть брошенным и никому не нужным, и хотя он перерос это, глубоко внутри это осталось незаживающим шрамом. Знал, что такое быть затравленным. Обратную сторону - радостное чувство мести - он тоже испытывал, но потом это все равно стерлось и замылилось, а горечь... Горечь оставалась с ним всегда. Въедалась, как въедался сигаретный дым в пальцы.
Что чувствовать, когда Дейзи вдруг подался вперед и обнял его за шею, Закуро не знал. В груди щемило, словно легкие и сердце вдруг разом осознали, какой херовый образ жизни он ведет, и решили послать его нафиг. Чужие с зеленцой волосы мешались и лезли в лицо (что же делали с пацаном-то? Как мучали? Уроды, все уроды, зря его не взяли, он бы все там уничтожил, сжег к чертовой матери просто!), пахли не то ромашкой, не то краской этой его, и совсем немного - словно полынью, что ли. И солнцем. Закуро не знал, как должно пахнуть солнце и может ли оно, мать его, пахнуть вообще, но именно так оно и должно было. Пламя проникало в них куда глубже, отличало от обычных людей, а Дейзи, учитывая то, через что пацана провели в этих сраных лабораториях, так и вовсе, наверное...
Нет, он не был больным. Искалеченным - возможно, но это была не его вина.
- Ну-ну, - растерянно сказал он, неловко опустив руку на зеленоволосую макушку. Дейзи не был совсем уж мелким (хотя для Закуро все дети младше десяти были на одно лицо), но в этих спонтанных объятьях казался совсем щуплым. Недоедает, что ли? Чем его кормить? Господи, что ж так сложно-то... - Никто от тебя никогда не откажется, пацан. Мама и папа просто...
Ну вот что, что он мог сказать? Это Кикье был мастером речей и уговариваний, в конце концов, он носился с Бьякураном, как с цацкой какой, и терпел его гениальные капризы (с гениями всегда было так, да, Закуро понимал, но радовался, что это не его забота). Закуро умел выполнять и посылать нахер. Что, во имя всего нахрен святого, ему нужно было говорить? Как объяснить Дейзи - ДЕЙЗИ - сложному закрытому пацану с херовой жизнью, что да, она такая. Была. Но теперь будет лучше. Теперь они все немного постараются и, может даже, не сдохнут. Или хотя бы не все. Дейзи вот должен постараться выжить во что бы то ни стало, потому что, ну, каждый заслуживает второго шанса, если первый у него отобрали и растоптали.
- Их заставили. Ты классный и очень умный, и круто рисуешь, я уверен, - он говорил первое, что приходило в голову, и вроде пока получалось, - никто не отдал бы тебя по своей воле. И мы не отдадим. Если захочешь, то всему научишься. И не слушай никого, а если кто-то вякнет что-то - скажи мне, я разберусь.
Закуро в последний раз неловко провел по худой спине, отстранился и неловко поднялся на ноги. Почесал затылок, покосился на Дейзи - ну, вроде хуже не сделал, значит, не так уж и дерьмово он справляется, а? Наверное. Дети были такими сложными... но вроде не так сильно, как он представлял.
- И это... носорога делаю я, не забыл? - И тут же мысленно хлопнул себя по лбу. Конечно, забыл. Вот дерьмо. - Я покажу тебе потом, только напомни. А сейчас пошли, дойдем уже до этого парка и ты будешь кататься, сколько влезет.
И снова протянул руку.
И вот они стояли на дорожке, и их обогнула какая-то женщина с коляской, молодая и немножко похожая на синьору Ринальди, а они стояли, и немножко дул ветер, и Закуро обнимал Дейзи и немножко гладил по голове, и Дейзи тыкнулся макушкой в его ладонь, как кот, и подумал, что так – хорошо, и он даже улыбался немножко, и было уже не так страшно, и если тебя обнимают, то одиноко тоже перестаёт быть, и почему только люди не обнимаются всё время? Может быть, тогда мир был бы совсем другим. Дейзи точно был бы совсем другим, это уж наверняка.
А Закуро говорил совсем уж странные вещи, никак не закурские – про то, что Дейзи классный и умный и рисует и что Закуро разберётся, и Дейзи не знал, что чувствовать, потому что – это было слишком много, и было сразу и приятно, что Закуро говорит такое, и страшно, потому что вдруг он заболел, и неловко, потому что он совсем не привык к такому, и подозрительно, потому что как же Закуро может знать, как он рисует, если Дейзи не показывал ему своих рисунков – но, может быть, синьора Ринальди показала? И Дейзи представил себе, как синьора Ринальди показывает Закуро рисунки Дейзи и говорит: Дейзи умный и классный, и почувствовал, как краснеют уши, это было бы так здорово, но тоже, конечно, неловко, и почему нельзя просто слушать, какой ты классный, без неловкости, а с одним удовольствием?
Дейзи подумал, что надо будет спросить это потом – но, наверное, лучше у Кикьё, он понимает такие штуки, а Закуро, наверное, и совсем не знает, что такое неловкость и покраснеть.
И Закуро протянул руку, и Дейзи взял её, и рядом был парк, и были качели и каруселька, и, может быть – Дейзи подумал – если вдруг там продают сахарную вату, может быть, Закуро согласится её купить, Дейзи страшно хотел бы сахарной ваты, но, конечно, её надо заслужить, надо быть для этого хорошим – но разве Закуро не сказал, что он классный, и разве это нельзя считать обещанием сладкой ваты?
Но все эти мысли, такие нежные и цветные, будто нарисованные мелками на доске, исчезли, когда другая мысль, большая и мокрая, смахнула их, как тряпка.
Закуро сказал – их заставили. Маму с папой.
Но это что же выходило? Это выходило, что...
– Как это – заставили? – шёпотом повторил Дейзи. – Как это – заставили?! – перешёл на крик. – Кто заставил? Как же они теперь? Я думал, она сами, а они... Они же там, получается, скучают по мне? Ждут? Думают – а вдруг Дейзи вернётся домой?..
Ой, нет.
Дейзи вдруг как-то обмяк и остекленел и подумал: вовсе не так. Они не думают, вернётся ли домой Дейзи, а думают – вернётся ли домой Курт, а Курт не вернётся, не домой и не в больницу и никуда уже не вернётся, Курт потерялся над океаном, превратился в белый след от самолёта и развеялся облаком, и когда Курт закончился, начался Дейзи, и Дейзи стало легко-легко, и Курту стало легко-легко, а теперь...
– Они меня не ждут, – сказал Дейзи очень тихо, – и я тоже не жду, потому что я закончился, и мы все, да? Все закончились, а потом пришёл Бьякуран, и мы начались заново.
Дейзи топнул ногой, поднимая пыль, пачкая и без того грязные кроссовки, топнул снова – облачко поднималось и поднималось, и снова падало, и ничего не менялось вокруг, а облачко всё-таки переставало быть, превращаясь опять в дорогу, и Дейзи перестал топать и дёрнул ладонь Закуро и сказал всё так же тихо:
– Пошли в парк.
Он понял, что ляпнул что-то не то, когда Дейзи, кажущийся взволнованным, но вроде бы адекватным, вдруг перешел на крик. Твою мать, беспомощно подумал он, мельком озираясь в поисках помощи или поддержки, мать твою, почему сейчас вместе с ними нет Кикье? Или Бьякурана? Кого-то, кто умеет трепать языком, понимает детей (Кикье в силу своего наседства, Бьякуран - потому что сам был таким, полеребенком, полу-страшным-и-властным) и умеет успокаивать. Закуро не умел. Максимум, что он мог сделать - это похлопать по спине и сказать, мол, нихерово справился! Или: круто мы их разнесли! Или...
Дейзи не был взрослым и сформированным. Дейзи торчал в этой лаборатории хрен пойми сколько и конечно, стоило догадаться, что он будет думать о родителях, вспоминать о них, считать их лучшими или худшими, и если бы Кикье был, то он бы сразу понял, что нужно сказать. Утешить или, наоборот, рассказать всю правду. Закуро и сам не знал, что там произошло, кем были родители Дейзи, были ли они вообще, чем руководствовались, что ему там говорили все это время.
Поэтому он просто стоял и беспомощно смотрел, как Дейзи обмяк, словно сломанная кукла, сжал руку крепче, чтобы помочь устоять, но и... все. Наверное, это сейчас был важным воспитательный момент, который он просрал, и Дейзи на всю жизнь запомнит это как "День, Когда Я Узнал Что Мои Родители Скучают По Мне", а потом выяснит, что, может, эти родители были ублюдками, раз отдали своего ребенка в лапы этим уродам. Может, родители давно мертвы - и это было бы лучшим вариантом. Может, они действительно где-то есть и скучают.
Но безоговорочным было одно - Дейзи никогда больше к ним не вернется. Как и Закуро.
Они просто уже не смогут.
Дейзи в его сопливые шесть... семь? восемь? неожиданно оказался умнее и сообразительные, чем он сам. Как бы Закуро не хотел бежать от этой правды, как бы не убеждал самого себя, что все еще сможет повернуться вспять, что вот он получит силу и все будет хорошо, как раньше, он ведь спас отца в этот раз, все... Дейзи, вот этот вот маленький костлявый неловкий Дейзи с длинными волосами, огромными глазищами и цепкими пальцами, который прижимал к себе зайца и держался за его руку, понимал в сраной жизни куда больше, чем, наверное, кто-либо из них. И в его хрупком тельце нашлись силы, чтобы принять правду.
Пришел Бьякуран - тогда или же сейчас - и они уже никогда не станут прежними. Они закончились. И сколько раз еще начнутся?
Закуро очнулся, когда Дейзи решительно дернул его вниз, в очередной раз удивился его силе - и физической, и внутренней, снова напомнил себе, что Дейзи не обычный ребенок и, вообще-то, Хранитель Солнца. И в одной из жизней он, как и Закуро, был невероятнее всего, что можно было представить.
- Ну, тогда давай, веди, - хмыкнул он и действительно позволил утянуть себя в парк.
