//PETER PARKER
И конечно же, это будет непросто.
Питер понимает это даже до того, как мистер Старк — никак не получается разделить образ этого человека от него самого — говорит это. Иначе ведь тот справился бы сам. Вопрос, почему Железный Человек, не позвал на помощь других так и не звучит. Паркер с удивлением оглядывается, рассматривая оживающую по хлопку голограммы лабораторию. Впрочем, странно было бы предполагать, что Тони Старк, сделав свою собственную цифровую копию, не предусмотрит возможности дать ей управление своей же лабораторией.
И все же это даже пугало отчасти.
И странным образом словно давало надежду. Читать
NIGHT AFTER NIGHT//
Некоторые люди панически реагируют даже на мягкие угрозы своей власти и силы. Квинн не хотел думать, что его попытка заставить этих двоих думать о задаче есть проявлением страха потерять монополию на внимание ситха. Квинну не нужны глупости и ошибки. Но собственные поражения он всегда принимал слишком близко к сердцу.
Капитан Квинн коротко смотрит на Навью — она продолжает улыбаться, это продолжает его раздражать, потому что он уже успел привыкнуть и полюбить эту улыбку, адресованную обычно в его сторону! — и говорит Пирсу:
— Ваши разведчики уже должны были быть высланы в эти точки интереса. Мне нужен полный отчет. А также данные про караваны доставки припасов генералов, в отчете сказано что вы смогли заметить генерала Фрелика а это уже большая удача для нашего задания на такой ранней стадии. Читать
uniROLE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
JUST ENOUGH TO SEE THE SKY
ost ♪
[T I E R H A R R I B E L] | [C O Y O T E S T A R R K] |
Иногда тебя подпускают до такой степени близко, что позволяют находиться на своей территории.
Иногда причиной для разговора становится стекло с красками.
Иногда тихие разговоры прерываются громкими обстоятельствами.
Они отчего-то не растекаются – разноцветные краски по стеклу. Странно, всегда казалось, что по чему-то такому гладкому они должны собраться в одинокие капли, и рассесться, сердито посверкивая, - Старрк смотрит издалека, не решаясь подойти поближе. Не помешать, не напрячь бы приближением главную художницу. Апаччи, так зовут эту девицу, глаза которой выглядят словно яркие кляксы этих самых красок. Разноцветные, яростные порой. На лице – бледном, что иссиня-черными волосами подчеркнуто – цветные брызги; она часто ругается, спорит с другой девицей – та много темнее кожей, с пышной гривой волнистых волос. По мнению Старрка – ни разу не неуклюжа, но от разноглазой редко ей сплошь и рядом достается эпитетов за какую-то неловкость.
«Не хуже других», - прикрывает он глаза, заставляя себя отстраниться, отгородиться и от звонких воплей Апаччи, и от низкого рычания – голоса пышноволосой, и от мелодичного ехидства третьей. «Мила Роза и Сун-Сун», - эти имена, как и имя художницы, бережно хранятся в памяти, в чужой и одновременно своей. Эти имена значат много, и, стоит в Старрке проскользнуть хотя бы намеку на ассоциацию с ними, как они выныривают, точно ящерки из песка.
- Лилинетт, сюда надо зеленый, ну!.. – привычно заводится Эмилоу, но осекается – направление звука идет в сторону Старрка. Он и бровью не ведет, и веком не дрогнет – спокойно устроился на широкой тахте в углу светлого просторного зала. Светлее сейчас тут не стало, но стало ярче, - Лилинетт подскакивает к Апаччи, протягивая ей краску. Разноглазая вскарабкалась на кусок камня, достаточно устойчивый для того, чтобы ее выдержать. Старрк чувствует на себе ее взгляд, резкий, через плечо брошенный. Будто двумя камешками разного размера (калибра) швырнули – и он больше не смотрит, не смущая. Не мешая.
«Не подглядывай, Старрк!» - приглушенно доносится до него мысленный голосок Лилинетт, и фалангой большого пальца Койот скребет себя по виску, прежде чем снова закинуть локти на спинку тахты, и слегка откинуться назад, расслабляясь. Тахта втягивает его в себя, словно тихая теплая вода, погружает в желанную дремоту, которой не мешает ни болтовня девиц, ни возгласы Лилинетт, ни ощущение постоянного присутствия той, кому эти покои принадлежат.
- Подвинь это сюда, Франческа!.. – не нужно видеть, чтобы знать, что там происходит. Все сообщают отзвуки духовной силы, запахи – напряжение, удовлетворение, раздражение. Они выступают на коже – смуглой или бледной, оседают под волосами – темными или каштановыми. Запахи Лилинетт ощущаются слабее, потому что она меньше, воспринимает то, что ее окружает, одновременно короче и полнее. У арранкаров-девиц – множество причин для озабоченности, у Лилинетт же их едва ли хватит на одну пятерню. Чтобы Старрк не подсматривал, потому что Апаччи не любит, когда смотрят на ее работу, и чтобы Сун-Сун не заслоняла свет, когда так вот прислоняется к вырезанной в стене круглой дыре.
Сквозь нее светит луна, постепенно окрашиваясь в цвета, которых не существует в Уэко Мундо. Меж стеклянных трещин-змеек она просачивается мертвым серебром, но в свободных промежутках становится разноцветной. Старрк чуть вздыхает, чувствуя волнение Лилинетт, прикасающейся к чему-то ярко-синему. Он видит ее глазами, и ее движением проводит пальцами по ладони, чувствуя липкое и прохладное, хотя собственная рука в перчатке. «Не подсматривай», - почти обиженно повторяет Лилинетт, но тут же отступает. Уступает.
Это их секрет. К тому же, она знает, что Старрку тоже хочется посмотреть. Снова.
«Ладно, так уж и быть, смотри», - и он видит словно щепотку черной пыли в застывшем стекле, исполинском и круглом, теперь закрывающем прореху в стене дворца. Крохотный Пустой, растворившийся в потоке неистовой реяцу Примеры, навсегда застывший в расплавленном песке, ставшем стеклом. Толстым, почти с руку Лилинетт – ну, в длину если.
«Старрк, пойдем, ПОЙДЕМ!» - ворвалась тогда в их логово, разбудила, ухватила, потащила. В смятение и спокойствие – смятение от троицы, спокойствие – от их госпожи. К светящимся серебром трещинам. К тому, чего никогда не вообразил бы, что… что это вообще кому-то может понадобиться, и так далее. Остолбенел даже.
От стеклянной глыбы его реяцу фонило так, как если бы он прожил в этом крыле дворца пару столетий. И сейчас оно накрывало все здесь, пропитывало – но Старрк чувствовал, как отголоски идут на спад, становятся тише. Словно их облизывает морская вода, набегающая на камни.
Здесь не давило реяцу той, кого троица называло госпожой. Она – духовная сила – просто была. Возникала резко, обступала водами. Переменчивыми – то темными, как небеса вечной ночи, то с отблесками луны, бегущими бликами, как на дне тихо поблескивающего водой бассейна.
Здесь влажно, влажнее, чем во всем Уэко Мундо, и оттого запахи чувствуются острее и резче. Он вдыхает их глубже, погружаясь в расслабленный полусон. Он гость здесь, из тех что «не-обращайте-на-меня-внимания», - и его почтительно оставляют в покое, пускай почтительностью этой и давит. Внимание на себя перетягивает Лилинетт, но троица Третьей помнит о Первом. Будто о лежащем у стены спокойном, но свирепом сторожевом псе, пришедшем присмотреть за своей маленькой хозяйкой.
Но хозяйка здесь одна. Та, чей запах здесь становится единственным воздухом; та, с чьей кожи он смыт водой. Что здесь, невидимая, присматривающая за всеми. За ним – возможно, более бдительно, чем за другими; он вхож сюда только по воле Халибелл, и не найти сейчас зверя смирнее Старрка. Даже духовное давление контролировать легче. Из-за того, что здесь территория Третьей, и она здесь решает и властвует, кому помогать, а кому - встать стеной.
Над ответом он не сильно задумывается. Пусть все идет своим чередом. Многое проще принимать таким, какое есть - с молчаливой, как он сейчас, благодарностью.
Океанское течение уносит его на своей спине, укачивает. Старрк не противится, опять погружаясь в дремоту, одним глазом наблюдая за Лилинетт – через Лилинетт. Больше ему ничего и не нужно.
Ей хорошо, - она приникает к выкрашенному синим, словно небо или море, стекло глазом, и смотрит на песок сквозь мазки и разводы.
Уэлш постулировал, что путешествия помогают осознать несовершенство того места, в котором ты родился и вырос. Тия бы не согласилась, но мысль из книжки запомнила, отметила взбухшей бумагой и ленивым оттиском реяцу по словам. Арранкары не рождались - во всяком случае, они делали это далеко не так, как это делали живые. Они скорее осознавали себя в относительно сознательном возрасте - и сразу ввязывались в борьбу за выживание. Мест для путешествий у них было не так много - или Лес Меносов, или огромная пустыня, Айзен-сама, безусловно, дал им еще несколько направлений для деятельности, но попасть к тем же людям было дано только некоторым, а в Общество душ дорога вообще была заказана. При всех планах их лидера, даже верхушка сильнейших не была просвещена на тему строения улья шинигами - и вариантов штурма. Это все заставляло хмурить тонкие брови и отметать сомнения. Даже если все это было подозрительным и странным. Улькиорра - наиболее беспристрастный из них, он доверяет Господину, значит, можно выдохнуть. Четвертый был разумен. Возвращаясь к Уэлшу - Тия бы не смогла расценивать новое место как пример того, что в Уэко что-то было неправильным. Оно было другим, возможно, но хуже это не делало ни одну из сторон. Даже если их мир был мертв и пуст - они тоже не пылали кострами любви к своей новой жизни и чаще всего занимались бестолковой резней друг друга за силу. Дети своего мира. Третья принимала это со смирением - и просто училась находить что-то хорошее если не в плохом, то в обычном, сером. Если же найти было невозможно, всегда можно было сделать. Это заметно повышало боевой дух и жажду жить у ее бестий, а когда улыбались они, Трес могла спокойно погружаться в воду и дремать. Ей не нужны были цвета, чтобы ощущать радость - ей нужно было видеть счастливыми своих подопечных.
Уэлш был по-своему мудрым, но мудрость его была слишком живой. В нем не было мертвенного смирения.
В воде она то ли полудремлет, то ли просто очень крепко задумывается о чем-то до такой степени, что едва ли движется. Нет, безусловно, все происходящее - под чутким контролем, это всегда делает инстинктивно, вода течет сквозь львиную гриву, по змеиной чешуе переливается, вымывает звонкие копытца. Даже к маленькой волчице тихо прижимается, треплет загривок с мягким шорохом прилива. Волк же - тема отдельная. Во-первых, он с контролем себя неплохо справляется и сам - девочки чувствуют себя... хорошо. Возможно, потому что поддерживаются взвесью реяцу Третьей, повисшей в воздухе, не суть, главное - чтобы им хорошо. И им хорошо. Старрка же Тия не ограничивает, не сажает на привязь, но находится рядом. Она не будет его ограничивать, но скользит рядом огромным подводным чудовищем, готовым вцепиться не в шею - а сразу оторвать здоровый кусок мяса от тела. И не так уж важно, откуда именно. Этим же мрачным призраком морской пучины она проплывает мимо всякого, кто шныряет мимо их с девочками покоев. Без угрожающего дыхания на ухо и рева при выпрыгивании из воды. Трес всегда была крайне молчаливым и смертоносным хищником, который мало распылялся на дешевую театральщину. За этим к дельфинам и морским котикам, которые и мячик на носу подержат, и через обруч прыгнут. А акулы слишком свободолюбивы и горды, чтобы повиноваться приказами.
Вода идет вибрацией, когда над ней кричат, когда шумят - и Тия открывает глаза. Не видит совершенно ничего, потому что вода вокруг абсолютно черная - так привычнее. Плотная концентрация духовных частиц - маленькое личное мертвое море. Именно частицы - ее зрение. Именно реяцу - ее внутреннее чувство направления. Ей достаточно только их, чтобы видеть очертания вещей, чтобы видеть все, что есть в ее суверенных водах - глаза выцепляют кисточку. Глаз дергается от легкой судороги, следом за мышцей рефлекторно слегка дергается вправо и голова. У бортика выкладывается потеря - и вибрации по воде помогают понять, что Апаччи очень благодарна, Мила-Роза очень неаккуратна, раз не может удержать в своих лапах кисточку а Сун-Сун достаточно умна, чтобы не ввязываться в этот набивший оскомину спор. Успокаивать их мягким давлением на плечи - уже привычка. Как уложить ладони - и неодобрительно посмотреть. Даже не столько неодобрительно, сколько просто устало-печально, разочарованно - они же такие большие и умные девочки, а грызутся, что маленькие и неразумные котята.
Халлибел довольна. Над черной водой возникает смазанным желтым пятном, едва-едва равняет уровень глаз с черной гладью водной - дышать ниже уровня таковой ей совершенно нет смысла, а потому половина маски - спокойного костяного оскала - остается там, в родной стихии. Ей нравится наблюдать - Апаччи ее присутствие ощущает плечами, отчего становится чуть увереннее и чуть громче обычного, а Мила-Роза рычит чуть более раскатисто и бархатно. Она долго смотрит на стекло - витраж - и радуется их удовольствию своей работе. Они что-то сделали вместе, у них теперь еще больше общего, поэтому, если однажды ее не станет, они смогут не растерять своего единства. Еще будут ругаться, но не оставят друг друга - потому что привыкли все делать вместе, сообща. Это приятно - и оставляет в глазах какую-то затаенную тоску. Возможно, потому что Трес не верит в то, что всегда будет рядом, чтобы это увидеть. С другой стороны - она все равно гордится своей стаей. Лилинетт смотрится рядом с ними очень правильно и очень гордо. Ну, в конце концов, она ведь помогала. Значит, заслуживает быть частью их "общего".
Присутствие ее, Лил, более спокойной и зрелой половины ощущается отголосками горячего ветра по коже - зелень плавно движется от бликов лунного света в сторону оккупанта тахты. В воде скользит Третья бесшумно - во многом потому что находится в своей тарелке. В своем бассейне, скорее, но дела это не меняет - это ее территория. Гораздо более "ее", чем вне воды, где кожа сохнет. У бортика рядом с лежбищем волчьим оказывается быстро и тихо, укладывает на ровную черную плитку матовую руки - но из воды особо не показывается, разве что косчиками да плечами светит. Ну, и частью маски, которая вместе с ключицами гордо из воды не показывается. Смотрит на Койота внимательно, смотрит пристально, изучает реакцию. От любопытства. Учится делать выводы. Правильные.
- Почему не смотришь сам, Примера? - это, впрочем, пока только предположение, основанное на отзвуках-мазках реяцу. И ей все еще любопытно, безусловно.
Отредактировано Tier Harribel (2018-10-18 07:26:21)
Плеск воды в бассейне едва способен уловить даже волчий слух Старрка. Отчасти это потому, что кругом – мир Третьей. Ее реяцу, ее звуки, ее запахи, ее метки – несуществующие, но отпечатками мокрых ладоней спускающиеся потеками по белой стене. Ее пространство, в которое Первый милостиво допущен, пускай на том никто не делает акцента, благо, постепенно обращают внимания действительно меньше, чем на мебель. Он неподвижно врастает, впитывается в это пространство своей бешеной духовной силой, подстраивается так, чтобы девочкам Халибелл было спокойней, чтобы они могли заниматься тем, чем хотят, не думая о старшем… о спутнике своей маленькой подруги.
Словно достаточно знакомое, чтобы иногда о него задевало высокомерием вчерашних зверей, умеющих сбиваться в стаи. Достаточно сильных, чтобы выбирать себе подобных, и достаточно разумных, дабы понимать, что в стае все они – сильнее.
Между арранкарами - и Пустыми, само собой, порой случается дружба. Взаимная привязанность, - пример сейчас у него перед глазами, но настолько плотная и тесная связь скорее исключение, нежели правило.
Это понимает не только Старрк, это видят все остальные в Эспаде. И, помимо того, что оно раздражает тех, кто не способен понять истинную суть привязанности, кто смеется над чем-то подобным, держа свою стаю страхом или силой, нутром в этом также чувствуется и серьезная уязвимость.
Троица фрасьонов и их госпожа – серьезные противники. Реши кто выступить против них, «девочки» станут сражаться за свою госпожу в десятки раз яростней, чем сражались бы за себя. Но и друг за друга так же, - Старрку незачем вслушиваться в истинные интонации фрасьонов, как-то вникать в смысл их перебранок. Они спаяны куда прочнее, чем понимают сами, и даже когда вода высохнет, то связь их останется, хочется в это верить. Отчаянно хочется.
Не началось бы грызни, - он чуть прижмуривает веки, когда девицы снова начинают цапаться, когда плеск воды оказывается немного громче, чем раньше, словно немного хмурясь на происходящее. Без гнева, с укоризной, - он глубоко вдыхает, уходя в сон, оставляя между собой и Лилинетт самую тонкую связь. Пусть развлекается – а ее ощущения, ее радость познания и несмелое тепло понимания того, что она еще больше не одна, согреют и его. Даже сквозь стеклянную стенку между сознаний.
Да и тахта удобная. Шевелиться не хочется, - расслабление накатывает глубокими ласковыми волнами, фон реяцу становится глуше, и под ногами – будто расступающаяся головокружительная бездна. Не смертельно жуткая, а темно-зеленая, глухо и ласково рокочущая. Для того, кто умеет плавать, она не страшна.
Волки плавать умеют, - по мышцам плеч проходит приятная волна, дыхание выравнивается. И низкий глуховатый голос почти застает Старрка врасплох.
Тихий плеск воды, светящиеся на золотых волосах капли. Живой бронзой отсвечивают плечи, глаза горят ярко. Ниже Старрк взгляд не опускает – поморгав, снова поднимает глаза к потолку. И чувствует, как по шее проходит незаметное движение, гаснущее в его мышцах – Лилинетт обернулась, но, одернутая Апаччи, возвращается к краскам.
«Это наш секрет», - беспокойство Лилинетт – не потому что кто-то посторонний узнает об их связи слишком много, и потом использует против них. Не из-за разбросанных по всему Лас Ночес сетей Октавы – о, этот парень точно паук, совершенно правильно находится на своем восьмом номере. Не исследований Айзена-самы опасается вторая часть его души, но, снова – того, что ее перестанут принимать здесь как свою. Будут думать – «это Примера-сама с нами рисует», имея в виду, конечно же, Старрка, а не ее. А ведь она тоже Примера! Но ее никто «-сама» не величает, а могли бы ведь! – Старрк гасит смешок, хмыкая над привычным бунтом Лилинетт. Та, кажется, даже надулась – мечет короткий взгляд на него, чуть ухмыляющегося, и яростно водит кисточкой по стеклу.
«Так мне рассказать им?» - немного лениво думается Старрку, и улыбка тянется на волосок дальше, в ответ на решительное и гневное «Нет!»
«Ну, нет – так нет», - нить между сознаниями делается тоньше, пока вовсе не истаивает до паутинки. Лилинетт незачем подслушивать.
Незачем, он сказал.
- Интересней… так, - вновь прикрывая глаза, вполголоса отвечает Примера. Реяцу Халибелл снова прикасается, легко, накатами волн, к которым он привык уже, оседает соленой влажной пылью на загривке – это приятно, и дышится легче. Как и воспринимать мир, глядя на него словно сквозь отмытое, удивительно прозрачное стекло восприятия Лилинетт. Ведь иначе – по-новому.
«У арранкаров нет возраста, да?» - но есть нечто, формирующее их суть и сущность. Лилинетт могла уничтожить и поглотить здоровенного Пустого, но всякую мелочь, неразумных зверьков с отсутствующими душами, жалела. Старрк предположил бы, что это из-за него, из-за их общей непомерной силы. Или просто брезгует мелочью.
«С той зверушкой Ямми она играла немало», - возражает он сам себе. Но Десятый-Нулевой сейчас – отнюдь не то, о ком хочется размышлять. Подумав еще немного, Старрк поясняет:
- Она все немого иначе воспринимает, - вполголоса. Все так же не открывая глаз. – И твои фрасьоны нервничают, когда я на них смотрю, - по плечам опять слегка пробегает волна. Расслабленная, и чуть с сожалением – дескать, я бы рад их переубедить, но.
Как-то раз Сун-Сун нашла сказки - в Лас Ночес книги были не только у Заэля, но и в библиотеке, однако откуда взяться сказкам смертных и - главное! - зачем, понять было трудно. Факт оставался фактом - дорогая змейка прочла сказку о Русалочке своим подругам, а Апаччи, как самая впечатлительная, была уверена, что ее Госпожа непременно из этого странного племени рыболюдов. Говорит она тихо, потому что колдунья украла ее голос, а чтобы без поцелуев - одарила маской на половину лица. В воде большую часть времени Халлибел-сама, чтобы вернуть себе хвост, который променяла на пару ног. И никак иначе, точно, так все и было. Она долго пыталась это дело пропихнуть в массы - то есть, чтобы ее поддержали подружки, но отчего-то Франческая и Циан только приподнимали брови и строили очень сомневающиеся лица. Эмилоу, как они считали, несла какую-то дичь, которую Тия отчего-то никак не отрицала и не подтверждала, только складывала привычно руки на бортике и слегка приоткрывала глаза, смотря то ли внимательно, то ли хитро, то ли полусонно. Но никогда ничего не отвечала - иногда только тихо посмеивалась, скрываясь в черной воде.
Фрасьоны Халлибел никогда не подслушивают ее разговоры - это от их бесконечного доверия к ней. Они знают, что если это будет что-то, что им необходимо знать, она скажет сама - в противном случае Тия будет очень обижена, если ей не оставят места для акульего маневра. Во многом помогает то, что говорит Третья тихо, а ее девочки часто шумят. Они не прислушиваются к ее разговорам с глазу на глаз с другими, вот и сейчас, когда витраж привыкает к тому, что стал частью безумно белой стены, и красит белое в блеклые цвета, змея что-то читает, львица чистит ногти, а шумный олень старательно учит Лилинетт рисовать на стенах - надо же, в конце концов, обработать стену и вокруг стекла, чтобы она стала красивой. Кажется, даже заговорщицким шепотом рассказывает свою русалочью теорию, периодически кидая на золотистые вихры подозрительный взгляд. Трес чует уют, спокойствие и расслабленность, а потому и сама расслабляется. Ее успокаивает вода и ровный счастливый фон, исходящий от ее девочек, умиротворяет то, что находится она на своей территории, ей размеренно и безопасно. И реяцу Старрка такая спокойная, такая умиротворяющая, словно почесывающая по кончику носа и вводящая в какой-то странный транс. Заставляющая показываться из воды чуть больше, подпирая фалангами пальцев костяную маску и поудобнее устраивая локотки на прохладном полу, от которого пахнет солью.
От Примеры пахнет чем-то уже до того привычным, что не напрягающим. Где-то между размеренных волн собственной духовной силы его проходится голубыми языками раскаленного ветра. Ветер помогает морю не замерзнуть. Первый, к собственному же удовольствию хозяйки местных угодий, спокоен и расслаблен. Это, наверное, неплохо - перестать бежать и просто радоваться от того, что можешь полежать и отдохнуть. Тия лениво переводит взгляд на Лилинетт, которая смотрит так, словно у нее то ли что-то отняли, то ли смертельно оскорбили, приглядывается внимательно, каждую черточку ее выхватывает, запоминает - после возвращается глазами к большему и старшему из их славного тандема. У них есть что-то общее во внешности - совсем неуловимое, это трудно выцепить отдельно, но общее ощущение не покидает. Голос у волка спокойный, приятный, вроде и говорит вполголоса, а вроде Третья говорит все равно тише. Разглядывает его из-под ресниц с легкой ленцой. Слушает внимательно. Выводы делает.
- И как же иначе? - для Халлибел, привыкшей если и воспринимать мир иначе, то разве что с чужих слов, это правда занятно, безумно интересно и бесконечно трогательно, у Старрка в руках есть самое настоящее сокровище, которому Трес по-хорошему завидует, потому что он более прочих обделен свободой, а такое окошко на волю кажется чем-то трогательным и понятным, - разумеется, они нервничают. Это естественно. Они боятся - не сами, скорее на уровне инстинктов. Дай им привыкнуть - и они воспримут тебя как доброго друга. Ты слишком нетерпелив, Примера, - Третья слабо пожимает плечами, смотрит куда-то в сторону своей стаи, по коже лениво мажет мокрой косичкой. Тия смотрит на все с какой-то своей точки зрения, так и здесь - она знает, что добрые отношения между ее девочками и волком с его волчонком возможны, более того, Лил уже воспринимается частью "семьи", остается только ее половина. Быстро только ломают, а вот строить, создавать, давать прорастать семенам - это дело долгое, кропотливое, нужно набраться терпения. Если не смотреть, как они привыкнут-то? К Халлибел ведь привыкли - а ведь тоже какое-то время шарахались, насмотревшись на то, как другие управляют своими стаями. Ожидали строгой власти и тирании, а получили заботу. Волк же хотел себе окружение, хотел не быть одиноким - но для этого нужно время. Время - оно, конечно, не лечит, скорее наматывает на рану чистый бинт - чтобы со стороны казалось, что все в порядке. И кто-то бы по Старрку сказал, что с ним все в норме, что он такой спокойный и замкнутый от того, что плевать ему на всех и вся, даже Трес проиграла этой иллюзии. А сейчас приглядывалась - и знала, что закрытые веки прячут взгляд куда печальнее, чем у Четвертого. Просто это нужно было высматривать.
От вопроса Третьей по спине пробегает холодком, неловким, иголками – словно за шиворот пресловутый песок сыпанула неугомонная Лилинетт. Старрк не привык к таким расспросам, не привык к вопросам, но наклоняет голову, не открывая глаз, соглашаясь – Халибелл, как и в ту их встречу, имеет право знать. Наверное.
Она допускает их с Лилинетт к себе, в свою стаю, впускает – это, вероятно, равноценно. Шерсть на загривке чуть опускается; Старрк заставляет всколыхнувшуюся вместе с песчаной волной мглу недоверия уняться. Халибелл расспрашивает не для того, чтобы причинить вред, - это знание внезапно выкристаллизовывается в сознании, и Койот ощущает себя нелепо топчущимся с сокровищем в лапах – что с ним делать, как его… куда?..
Не знает он, попросту. Не привык. Неисчислимое время, проведенное в изоляции, приучило к тому, что ничто не вечно. Что все, к кому успеваешь привязаться, или даже с кем поговорить – зыбки, как фигуры из высохшего песка, и неизбежно покинут. Такое понимание присуще большинству живых и не-живых – Пустым, в том числе, но в случае Старрка он мог отсчитывать чужие жизни на удары собственного сердца. Мог смотреть, как они комкаются и умирают, истлевают, покидают его.
Нынешние его сильные друзья иной породы – но все оказывается куда сложнее, чем когда-то могло воспринимать обезумевшее от одиночества сознание. Или его тень. Или чем бы они с Лилинетт прежде ни были. Изоляция – его аспект, его суть, его причина смерти. Вне ее оказывается… вот так, как сейчас. Неловко. Волк не слишком хорош в обычном общении, многого попросту не знает.
«Ста-аррк, ну-у! не завывай», - метания эти, не детально, но достигают Лилинетт, и она хмуро хмыкает, словно бы прямо Старрку в ухо. Почесав чуть повыше, он встряхивает головой, признавая, что малявка права, он слегка приоткрывает глаза, сквозь ресницы видя размытое бело-золотое пятно с проблесками бронзы, с чернотой позади. Снова – не страшной, но безмятежной.
Незачем завывать. Нужно просто расслабиться, и позволить волнам нести себя.
Голос Халибелл – словно рокот моря с тихим шелестом пены по песку. Старрка останавливают не недоверие, но осторожность. «Но чем здесь-то наврежу?» - только самому себе, колкими неловкостями собственных сбивчивых откровений. А они непременно будут сбивчивыми.
- Она не как ты или я. Она маленькая. Слабая. У нее все проще, - ярче, яснее, свежее, удивительней. Незамутненное. Лилинетт с чудовищной легкостью забывает о своей истинной природе – она тоже Пустой, существующий лишь ради смерти и пожирания. Лилинетт не думает о смерти, кода подглядывает за новым арранкаром, созданным Айзеном-сама. Ей это непонятно – как такая маленькая штучка, как эта, может создать нечто, подобное ей?
Она осознает себя частью целого, но до того самостоятельной, что на ее пронырливость Старрку разок пришлось выслушать жалобы. Осознает опасность, исходящую от остальных в Эспаде, но это не мешает ей тянуться к ним, тоже узнавать, познавать. Они – яркие пятна ее жизни, прежде полной только серости и темноты, в которой был только Старрк. И она воспринимает их по-другому, без леденящей душу цепкости старшего из зверей. Они все у него на прицеле, - Старрк чувствует убийственную ярость, плещущее безумие, непомерную алчность – это все тоже есть в нем, это часть его, но за века одиночества спрессовались в самый тонкий и незначительный пласт породы. Лилинетт его чувствует – так, да не так. И пусть Старрк запрещает ей ходить в крыло, занятое Заэлем, ей все равно интересно, что там творится в Октавы. Потому что его фрасьоны – жуткие, конечно, но забавные. В Девятом ее не интересует беспрестанно чавкающая за масками жажда, булькающая самой отвратительной смесью самой разной духовной силы. Старрку Ааронильо напоминает бесконечно грязные помои, океан таких помоев, и он недовольно выдыхает через нос, сильно, словно чувствуя этот тошнотворный запах неисчислимого множества поглощенных душ.
Они тут все такие – но Ааронильо в своем мире множественности похож на беспрестанно забавляющегося со своими жертвами палача. Вытягивающий память, способности и умения из пожранных, точно внутренности, вновь и вновь пробуждая их, забавы ради. «Их тоже двое, Арруруэри», - неприятно дергает мысль. Но сравнивать себя и Лилинетт с Новено Старрку почти так же отвратительно, как ощущать душок его реяцу, который существует сейчас, благо, только в его памяти. Неприступная вода смывает подобную дрянь, бесследно.
Но для Лилинетт Девятый – забавный и интересный, он показывает ей разные лица, и она с удовольствием к нему забегает, так, просто поболтать. Тоже чувствует двойственность, родство? – Старрк хмурится, понимая, что запретить малявке бегать к Ааронильо он не сможет. Она не послушает и не поймет. Новено хорошо относится к Лилинетт, значит он – ее друг. Как троица фрасьонов Третьей, которые, несмотря на этого скучного Старрка, словно стали еще теплее к ней относиться!
А вот ему придется подождать, - на плеск воды он чуть вздрагивает бровями, не позволяя себе открыть глаза. Достаточно ощущений сквозь закрытые веки – он видит силуэт Халибелл, женственные очертания, окутывающую ее фигуру духовную силу.
- Терпения у меня с запасом, - вздыхает он. – Пусть привыкают пока хотя бы так... но, тебе виднее, наверное, - само осознание того, что к нему можно привыкнуть, до сих пор вызывает недоумение. Как так-то? – но ответ вон там, копошится и разговаривает, частично перемазанный красками, частично подчеркнуто спокойный, или рычащий. Прижмурившись на мгновение, он открывает глаза, поворачивая голову в сторону фрасьонов. Лилинетт едва заметно напрягает плечи, но не оборачивается, а Старрк моргает - правый глаз, будто резкость настраивая, слегка заслезился.
- Апаччи-и, покажи мне, а, не получается, - Лилинетт отвлекает внимание самой (слабой?) восприимчивой, хочется думать Старрку, не обижая сравнениями «сильный-слабый» тех, к кому входит гостем. Девица приседает с кисточкой рядом с Лилинетт, и Старрка вдруг осеняет, неожиданно теплой мыслью – «а ведь похожи немного». Только у Эмилоу рог на остатке маски посередине, а не сбоку. В остальном же - почти одинаковые белые шлемы, и Апаччи легонько хлопает Лилинетт по макушке, оставляя разноцветный отпечаток пятерни. И та смеется – низковатым звонким смехом, заходится, хлопая ту в ответ, смазывает краской по волосам. И снова – хохот, уже вдвоем.
Олень легонько поддел волчонка рогами, волчонок в ответ слегка куснул оленя, и они играют дальше. Невозможно, - край рта застывает, в обреченном, черном неверии.
Невозможно, чтобы Пустые так вели себя, так поступали, так… это не их природа. Это искажение – к человеческому для них возврата нет. Так твердят Старрку многовековые инстинкты, и вместе с тем он с тоскливой жадностью продолжает смотреть на то, чего не должно быть.
Их, этих фрасьонов, не должно здесь быть, даже Халибелл – еще много-много времени должно пройти, прежде чем они смогли бы сломать свои маски самостоятельно, - палец рассеянно ведет по лежащему на ключицах обломку маски, задевает по острым, как бритва, зубам. Острым даже сквозь перчатку.
«Острее, чем у нее?» - думает он об акуле.
Не стал бы проверять. Ни сейчас. Ни раньше.
- Ты идешь за Айзеном-сама из-за них, Третья? – еще один взгляд на фрасьонов – мягкий, мажущий, не пристальный. Как волчьим хвостом повел. В самом деле, пусть привыкают. Если это дозволено.
Отредактировано Coyote Starrk (2018-10-21 05:00:35)
Доверие Примеры вызывает странные чувства: Халлибел ненавидит лесть, но тут - приятно льстит. Она не считала себя кем-то, кто имеет право что-то требовать. Она в принципе никогда не требовала ничего и ни от кого, если ей что-то было нужно, она просто за этим шла. Дальше - по ситуации. С ответами на личные вопросы все совсем иначе, потому что Трес ненавидит силовые методы и чтит чужое личное пространство. Она позволяет оставлять за собой все права и регалии даже тогда, когда заходят на ее территорию - стоит незыблемым то ли Цезарем, то ли Цербером - с поднятым вверх пальцем и смиренно опущенными головами. А когда ее гостеприимством пренебрегают, палец опускается вниз, а морды поднимаются в оскале. Все чаще, правда, накатывали ассоциации не столько с Цербером, сколько с Гидрой, но это полемика. Полемика не вызывает того доверия и смирения, которыми дышит Старрк - и это оседает где-то на холке, заставляет смотреть внимательнее, заставляет смотреть пристальнее. Она дает ему время - найти слова, собраться с мыслями. Во многом потому что очень терпелива. Во многом потому что его неловкость ощущается физически - покалыванием в пальцах и завихрениями в жарком ветре - легкими, почти незаметными, но Тия достаточно терпелива, чтобы приучиться распознавать настроение своих коллег одним лишь взглядом на их природу. Сложнее всего с Четвертым. Четвертый слишком вязкий - как патока, как ночь, под него можно подстраиваться, но это требует крайне осторожного и нежного подхода. Как, впрочем, и Старрк, но он - скорее в силу какой-то по-волчьи дикой недоверчивости.
Старрк говорит, что Лилинетт слабая - а для Трес ее сила очевидна. Возможно, потому что реяцу для нее - не совсем мерило. Она не привыкла смотреть ни на физические аспекты, ни на какие-то хоть сколько-то силовые. Для нее сила - она в возможности кооперации. Она в возможности взаимодействовать, в возможности понимать. Мощь - это, конечно, важно, но если мощь не подпитывается ответственностью и моральными ориентирами, грош цена такой мощи. Койоту очень повезло - у него была Лил. Она была и его ориентиром, и ориентировалась на него. Она была безумно светлым и добрым существом, любознательным, по-звериному прытким и готовым сражаться, но с той потрясающей возможностью взаимодействовать, которой не было у других. Даже у Третьей. В Третьей еще было все то, что было в Пустых - доминирование личности. Все Пустые, обладающие - за исключением, пожалуй, Девятого - самосознанием, переходили именно благодаря этому на стадию адьюкасов, где уже были в состоянии определять свой выбор самостоятельно - и испытывать что-то, что не вечный голод. Они рождены в постоянной конкуренции - в Лил этого не было. В ней не было желания конкурировать - она стремилась узнать как можно больше. Возможно, потому что сторона смерти Примеры - одиночество. Возможно, потому что ее появление - это именно что не результат конкуренции. Она не выгрызала себе путь.
Третья прикрывает глаза и слабо улыбается за маской. О да. Ей виднее - какое распространенное заблуждение. Она просто позволяла в своем присутствии честность. Во многом потому что считала, что уже мертва, так какой смысл в расшаркиваниях и высоких интригах. Ей не было смысла держаться за жизнь - только за жизнь своей стаи. Тот факт, что и они мертвы, ум активно отрицал. Они были живыми, радовались, смеялись в голос, она дарили ощущение уюта. Люди мнят свою смерть концом - разве есть у кольца конец? Стороной смерти Халлибел была жертва - не в плане комплекса, скорее в желании отдать другим все, включая жизнь. Религия смертных смешна, но однажды за их грехи они распяли жертву. Возможно, она тоже так умрет - только если чему-то посмертие ее и научило, так это тому, что жизнь - это кольцо. Просто сторона арранкаров - та, что внутренняя. Самая быстро стирающаяся из памяти и самая незаметная, на нее никто не смотрит. Но они все еще были частью кольца. Мысли подобными Тия не делилась, потому что сомневалась, что арранкары захотят о таком думать. Во многом потому что до Четвертого все заняты восхождением на более высокие позиции, Четверый слишком верит Айзену, Второй слишком мнит себя Богом, а Старрк... Примера, кажется, не особо часто о таком думал - только наблюдал. Вот и сейчас - видел, почему своих фрасьонов Третья не отдаст никому. В них есть искра жизни, в них есть если не огонь, то еще не остывшие угли. И если им нужна жизнь взаймы - ей совершенно не жалко, они заслуживают. Как и Лилинетт.
- Да, - разве в его случае что-то отличается? Он же не за стаей для себя пришел, Старрк за стаей для Лилинетт пришел. Потому что не за собой присматривал, а за ней, хочет только одного - чтобы у нее, такой славной и маленькой, все было, а на себя он же так плюет. Потому что для себя и не искал особо никого, даже если хотел, то боялся, а вот ее берег всячески, но ее дружбы чудной ни с кем не ограничивал - Лил рассказывала, что Вега однажды споткнулся и упал от страха, когда увидел Старрка. Себя, себя только в рамки вгонял - силу свою, волю свою, страхи свои, недоверие свое, все ради нее оставил - потому что если бы этого он не делал, сейчас ее девочки были бы мертвы. Так и Халлибел - она сюда не ради себя пришла. На себя ей, в сущности, было очень наплевать. Она вполне могла бы прожить без силы, если бы ей не было необходимости кого-то защищать. А необходимость была. Под крылом господина Айзена даже Второй не смел тронуть ее девчушек - и это ее успокаивало. Потому что своим приближенным Барагган в былые времена срывал маски сам - и они были опасны. Особенно - для них. Третья слегка прикрывает глаза - как бы говоря, что это было очень очевидно, но вопрос был правильным, поэтому она на него ответила. Поэтому не упиралась, как наверняка сделал бы Шестой - мол, ни за кем она не следует. Просто ее поводок не нужно натягивать, чтобы она не ерепенилась и была послушной девочкой. Хотя, разумеется, если ее бестий не будет - она не будет кусать руку, которая ее кормит. Она вцепится в шею. Плевать на поводки и ошейники, кровь захочет крови - и кровь будет платить за кровь.
Где-то на задворках гибкого разума скребется забавная мысль о том, что при всем равенстве двух Пример, Лил - личность главная, "основная". Возможно, потому что это у нее более всего прав и возможности общаться. Отшвырнуть от себя большую часть своих сил - это же какая сила воли должна была быть у того, что было их предтечей. Тия только складывает руки и умещает на них подбородок, расслабляется, чувствует воду - и оттого полнится гармонией. Абсолютный комфорт недостижим, в абсолют все возводят или слепые, или глупцы - и тех, и других в армии господина Айзена было множество. От слова "господин" неприятно натирает кожу под осколками маски на шее - натирает кожаной удавкой с шипами внутрь. Арранкары - звери страшные, им подойдет лишь строгий ошейник. Он давил на жабры, драл их, мешал дышать, но зато старый череп - на вкус его реяцу похожа на прах и пыль, сухая, она заставляет едва незаметно морщить нос под маской - не смеет тронуть более слабых, чтобы задеть в своих дворцовых интригах Халлибел. Трес, правда, интересует не возможность быть задетой - ее интересует сохранность ее стаи. Она не доверяет никому из Эспады - ну, разве что Старрк заслуживает молчаливого уважения и доверия - последнее не потому что сильный, а потому что здесь любят и доверяют Лил. Первое - потому что его позиция понятна, тихо касается влажным носом мизинца, проходится волчьей шерстью. Собственная духовная сила - и та к Койоту привыкает, размеренно льнет к пустыне, поддается ветру - не в попытке касаться, скорее в простой констатации факта: "Я здесь". И в отличии от работы с прочими - это не заявление о намерениях, не инстинкт защиты своей территории и своих. Это - просто подставить плечо, если понадобится.
Отредактировано Tier Harribel (2018-12-01 08:59:09)
Старрк не особо старается вникнуть в Айзена – хмурится, даже думая об этом шинигами, и хмурится, снова прикрыв глаза, потому что так привычней, и так некого будет задеть-смутить потяжелевшим взглядом. «Тиа – точно нет», - это и в размышлениях не нуждается, но что-то такое-эдакое может проскользнуть в духовном фоне, если его недоверие и напряжение все же промелькнут едва заметно вставшей на затылке шерстью. Лилинетт заметит – расстроится. Если заметят и остальные, то это будет словно камешек, брошенный в воды бассейна Халибелл.
Про себя Старрк надеется, что Лилинетт никогда не бросала камешки в этот бассейн, хотя с малявки оно бы сталось. Но мысли его сейчас – будто те самые круги по воде, вибрацию и бег которых волк удерживает лапой. Нельзя, нельзя, - выдыхает, и, наклоном головы подтвердив, что понял, отпускает размышления вместе с неугомонно веющим в высоких рыжих скалах ветром.
Они все здесь – средство достижения цели. Айзен сколотил их в нечто, именуемое армией, и звучащее на собраниях «моя дорогая эспада» заставляет Старрка глянуть равнодушно – г л я н у т ь, обратить внимание на эту едва заметную издевку, которую шинигами по имени Айзен преподносит как самую что ни на есть истину. Кто-то ведется на это – кто-то готов склонить голову, принимая за чистую монету.
Они, безусловно, дороги для Айзена-сама, но обольщаться незачем – лишь как эффективное оружие. У каждого в Эспаде – свои причины и мотивы; Старрк снова думает о стае, в которой оказался, которую ему даже в чем-то предложили не возглавить, но признали сильнейшим – по праву. Но вожак из него такой себе; тому, кто веками, тысячелетиями пребывал в одиночестве, почти невозможно понять, как это – вести за собой. Его самого называют «Примера-сама», боятся, отшатываются – и не только потому что Старрк опасен и убийственен одним своим присутствием, что вышибает дыхание из тех, кто послабее, или ломает им кости, выкручивает внутренности мощью своего духовного давления. Они уважают его за место, за звание, в котором Старрк не видит собственной заслуги.
Он не виноват, что сильнейший. Сила давно стала естественным проклятием, его, чтоб ему, слишком много, и он с радостью отсек бы часть этой силы, отказался бы от нее, если бы это в конечном итоге привело его к безопасному существованию. Безопасному – для других; это в нем стонет пробившееся сквозь бесчисленное количество душ нечто единое, сконцентрировавшееся в одно-единственное кристально чистое и алмазно твердое – «я устал от одиночества». Но вместе с тем есть и некое несильное удовлетворение – несильное, оттого, что достаточное, удовлетворение собственной силой. Ее – много, она – достаточна ля того, чтобы постоять за стаю. И звание «Примера» все же пусть слабенько эдак, но греет душу, потому что хотя бы одной лапой, но волк – на своем месте. Там, где может наблюдать за остальными, на верхушке скалы лежа, видя, слыша и обоняя всех. Не вожак, но сторож.
Кого бы не пришлось стеречь, но, как говорилось в одной из немногочисленных генсейских книг, что довелось прочесть Старрку уже в этом своем существовании - Immanis pectoris custos, immanior ipse, пастырь лютого стада лютее пасомых.
И это было более чем справедливо для него, но еще больше справедливо для тех, кто поставил его якобы первым над этим стадом – для шинигами Айзена, к имени которого добавляли это вот все же – «господин», и причем далеко не все очень уж охотно. Он был силен – чудовищно силен, сильнее Старрка. Бросать вызов этой силе стал бы только безумец – но даже у безумцев, собранных Айзеном-сама, оставались хоть какие-то крохи инстинкта самосохранения. Старрк не особо пытается вникнуть в него, снова – он предпочитает погружаться в ощущения, в то, что слышит и чувствует, но шинигами держит свой барьер непроницаемым. Его слова – гладки, его движения – чисты, ни – словно параллельные, идеально выглаженные линии. Нечему зацепиться, не за что закрепиться размышлениям, и только собственные домыслы, неоформленные пока, начинают заполнять эти идеально пустые и светлые, как коридоры Лас Ночес, пустоты. Может быть, в том и состоит замысел шинигами, чтобы его Эспада сама создала его образ для себя, сама выбрала, за чем идти в том, кто, по сути, является ее смертельным врагом. За шинигами, – его сподвижники много слабее его, но они – его стая. И им подчиняются.
«И как так вышло?» - сильнейшие этого мира склонили головы перед своими извечными врагами. Старрк ощущает, какой ненавистью к шинигами пышет Септима, какой жадным желанием тянется к ним Ааронильо, не в силах противостоять своей природе вечной битвы, вечного пожирания и х, шинигами – но также ничего не способный сделать. И до сих пор остается открытым вопрос, насколько Эспада «дорога» своему… создателю?
Пальцы глуховато, из-за перчатки, пощелкивают по лежащей на ключицах волчьей челюсти. Расслабление и умиротворение, спустившиеся на Старрка в этот короткий миг, уходят, и, прежде чем открыть глаза, прежде чем ощутить колебания реяцу, он сильно вдыхает, уняв собственную духовную силу до предела. Ни кчему пока, - веки вздрагивают, одновременно с вопросительным возгласом Лилинетт:
- А где Мила Роза?
Львица удалилась какое-то время назад – стражница покоев своей госпожи, с чем и зачем удалилась – волк не знает, но вздрогнувшую в глубине дворца реяцу фрасьона чувствует. Рядом с ней – также знакомая. И не одна. «Тигр?» - тигренок.
- Старрк! – Лилинетт с размаху прыгает на него, и дергает за отвороты рубашки, трясет.
- Ста…
- Тихо, - на белой ткани остаются следы от краски, красной, на сей раз. Взгляд неподвижен – но перескакивает поверх белого шлема-маски на головенке Лилинетт на черные воды бассейна, где вспыхивают золото и бронза. И поднимается с дивана сам, чувствуя уже не колебания, но дрожь реяцу, словно землетрясение, в глубине дворца.
Второй.
Отредактировано Coyote Starrk (2018-12-01 11:46:03)
Отношения Айзена к его приближенным - это не любовь и не уважение. Его "моя дорогая Эспада" - это легальный эвфемизм к "вами так удобно пользоваться". Он просит верности - верность ему опорочена и опошлена, заляпана и обесчещена, замызгана. Халлибел чувствует себя грязной после каждого собрания - и всегда лезет в воду. Хочет снять с себя это все вместе с кожей. Но Айзен дает защиту и силу - достаточную для заботы о своих подопечных силу. Поэтому Халлибел жертвует чистотой - и это все отдает страшным дежа вю. Как будто кому-то это все было завещано - кому-то свыше, кому-то божественному. Кому-то, кто требует тебя всего - с самого детства до самой смерти. Кому-то, ради кого в кожу втирают благовония. И вот ты вроде благовоняешь, вроде веришь - а ничего тебе не остается. И ничего тебе не помогает. И силы тебе недостаточно - ее просто в один момент нет. Вся, что была - она твоя собственная, ты сам себя сделал и сам все потерял, ничего никогда не находил, ничего никогда не получал, только во что-то уверовал до такой степени, что повелся. И свыше какое-то не свыше вовсе. Так, фанеры кусок, умелая мистификация. Халлибел погружается в воду - и хочет ничего не помнить. Халлибел во второй раз не попадается - и в богов не верит. Айзен сделал себя сам, провозгласил себя сам, явил себя сам - все сделал сам, даже себя. Его милосердие - лживая мистерия. Он не свыше. Свыше ничего нет. Он, конечно, покупает ее лояльность - уверенностью в сохранности близких. Он, конечно, за это стребует. Он, конечно, всех их бросит, так делает каждый deus ex machina: после спектакля оказывается обычным актером, привязанным веревкой к крану.
Халлибел помнит горящий город, бывшим сердцем нации. Помнит залитую кровью плитку и сгоревшие - священные - оливковые рощи. Под ее загорелой кожей грохочут далеким эхом чужие доспехи. Она помнит царей-завоевателей и шорох волн - шорох волн поселился в голове. Он всегда там, где-то в эфемерном "внизу", где-то под ногами - под горящими рощами и кровавым рассветом над павшим оплотом империи. Помнит, что не будет сдачи города - потому что руины не сдают, на них наживаются мародеры. Насилуют женщин, убивают мужей. Халлибел помнит, что боги отворачиваются. Грохот стали въедается в кожу. Его смывает только там, вроде внизу, а вроде как уже давным-давно вокруг. Когда из-под ног выбивают почву, надо просто научиться летать - Тия отращивает жабры и идет только глубже. Во тьме глубин ни следа кисейных берегов и ни намека на светлое будущее. Но лучше ни намека, чем ложные надежды Икара, летящего к солнцу на обгорающих крыльях.
Она бы и рада сказать, что ей снится море, но она не уверена, что помнит, как нужно спать и видеть сны. Она только погружается в воду и в себя.
Так поступает и в этот раз, когда утоляет любопытство Старрка - соскальзывает с бортика, бесшумно теряется в воде. Это не вода, скорее вязкая и текучая форма реяцу - потому что в Уэко Мундо из нее соткано все. Журавля бы в небе, да подстрелили. Синицу бы в руки - да и ту выкрали. Только между ребер саднит - и некому залатать. Тия просто отрицает само ощущение - и предпочитает слушать не себя, а замок. Замок - он полон реяцу, как и пустыня. Те, кто вроде как живые, отличаются от мертвенного песка. Там, где песок - это просто недвижимая куча песка, проходящаяся по ощущениям и сенсорам легкой щеткой и ровным гудением, живые - яркие всполохи. Халлибел от окружающей вязкой реяцу почти не отличается - возможно, она наименее живая. Хотя Сун-Сун всегда знает, где именно плывет ее покровительница. Она умненькая. Она чувствует. Лилл тоже чувствует - потому что когда решается наклониться к бассейну, всегда знает, как именно и куда именно надо наклоняться, чтобы столкнуться лицом к лицу и разглядывать. Ей позволено. Позволено всякому, кто осмелится - и захочет быть частью целого. Для Третьей и ее окружения охота - спорт командный. Возможно, поэтому Луизенбарн так боится. Старого зверя трудно загнать в тупик одному. Молодого проще.
Духовная сила Франчески вспыхивает и колышется, ревет, обнажая клыки. Она не зовет - она вызывает. Гнев и на бой. Ее "иди ко мне" скалит пасть, выпускает когти - и становится рычащим "и дико мне". Халлибел это чувствует - и мгновенно подхватывает.
Любовь - именно любовь, не привязанность или верность, а жертвенная и неукоснительная материнская любовь - Халлибел к ее девочкам была вещью преступной: оставляла отпечатки только лишь реяцу, никогда - пальцев. Дело в перчатках, возможно. Она давала им свободу - но всегда была готова сорваться с места и помочь. Старрк реагирует первым - вернее, первой реагирует Лилинетт, что лишний раз говорит в ее пользу. Они ощущают все как-то остро. Халлибел показывается над водой живо, чувствует все и сама, едва удерживает давление собственной духовной силы - разгневанное, мрачное и тяжелое. Потому что Халлибел неукоснительно и пожизненно отдана своим. Потому что ее любовь, конечно, сохраняет жизни - их жизни. Для прочих же ее она - вещь преступная. Потому что контрольный в голову. Выскальзывает из воды где-то за собственной оккупированной тахтой, вроде и мокрая, а вроде ткань не липнет, не мешается, надеть хакама довольно просто - Тия делает это оперативно, живо и ни разу не резко. В ее движениях резкости нет. Вся резкость ушла в давление - покрывающаяся рябью от приближения морского чудовища вода и воющие киты на фоне. Киты выбрасываются на берег и умирают в своей природной тоске на песке. Халлибел вышвырнет на песок пустыни каждого прихвостня старика Луизенбарна сама - и оставит задыхаться и медленно умирать. Без милосердия. Без быстрой смерти. Если хоть волосок с головы, то чужие головы непременно с плеч.
Выдох сквозь маску выходит каким-то рокочущим и хриплым. Это объявление войны и роспись в отказе от пощады. Это не месть - потому что если Третью вынудят мстить за ее детей, она мстить не будет. Она просто планомерно разнесет все по кирпичику. До состояния девственно чистой пустыни. Для нее просто станет больше песка в одной большой братской могиле. И плевать, что с Бараггана песок и так сыпется.
Трес смотрит на Примеру коротко, но приглашающе - с немым "доброй охоты всем нам". Она, конечно, ни разу не Багира - в ней нет игривости и жеманности, она - старый и мудрый Каа. Бандерлоги Второго ее боятся - и совершенно заслуженно. Тронуть Милу Розу - это все равно, что при ком-то из фрасьонов Третьей назвать ее желтой рыбой. Или земляным червяком. Она, конечно, не просит себе помогать - во многом потому что Койот ей ничем не обязан. Он был ее гостем, а потому навязывать ему свой конфликт - последнее дело. Но отказывать Первому в праве быть рядом со своей семьей она не собирается. У Лилл это право было всегда, он же - ее часть. Это нормально. Он может. Куртка зычно звякает молнией, укрывая и остатки маски, и посмертный ее, маски, оскал. Халлибел всегда прячет зубы и когти - и открывает слабые места. Но это, право слово, совершенно не значит, что она их прячет из-за того, что не умеет ими пользоваться. Редкий охотник размахивает на охоте ружьем до момента выстрела в добычу.
Апаччи вскакивает и начинает ворчать про то, что львица тупая, если во что-то вляпалась. И что вообще кошка драная. И что когда они ее вернут, она ей все выскажет - и придется Лилл затыкать уши, потому что Франческа достала уже. Халлибел только молча распахивает высокие двери и уходит в сонидо, ныряет в него естественно и легко, с легким буханьем пространства выходя аккурат за три шага. От Чески, которую моментально ощупывает своей духовной силой. От Луизенбарна, которого обдает всем спектром испытываемого от встречи взаимного неудовольствия. Не сказать, что в Белом Замке об их особенных отношениях не знают. Об этом не слышал только глухой - нумеросы даже тотализатор, кажется, завели. Кто кому быстрее откусит голову. Его подручные уже не интересуют. Потому что кто кому быстрее откусит голову - вопрос резонный. У всякой вражеской армии стоит убить генерала - чтобы посеять хаос и раздор. А еще всякая рыба гниет с головы.
- Второй, - Халлибел говорит, но только потому что с Милой все хорошо, только потому что она в полном порядке, только потому что нет повода отрывать руки и ноги. Ни ему, ни его шакалам. Нарушение территории - это не совсем повод. Не для убийства, нет, Айзен может за это наказать фрасьонов самой Тии, а это... нежелательный исход. Только поэтому она говорит - одним обращением демонстрируя и свое молчаливое "проваливай", и свое спокойное "ты жив, потому что пока нет приказа свернуть твою шею". Халлибел не притрагивается к рукоятке Тибурона, но он с ней, за ее спиной, звучно клацает акульими челюстями и полностью готов. Даже если высвобождать его нельзя. Халлибел плевать, если дело касается ее подопечных. И если хоть кто-то заставит ее подумать, что высвобождение необходимо - она это сделает.
Еще ничего не взорвалось и не вылетело, проламывая стену – Старрк обращается в слух и ощущения. Двойная – «не только» - реяцу быстро прирастает, вспухает стремительно, ураганом, точно облака несуществующей здесь грозы. Прибавляется. Гул землетрясения становится явственней, и плавная стремительность, с которой позади него слышатся плеск воды и шелест ткани, красноречивей всего.
Халибелл крайней красноречиво молчит, - Старрк стоит неподвижно, с ладонью на макушке Лилинетт. Та выставила одно плечо вперед, боком развернулась – готова оттолкнуться, рвануться, очертя голову. В ней клокочет огромный, не смотри на то, что мелкая! – гнев, с едва заметно проскальзывающей жилкой страха на самом дне, в самой глубине – как тонкое корневище, ветвящееся черным изломом. Это их общий страх, но в Лилинетт ставший уже отдельным, почти переродившимся, иным – конкретным. Его Старрк принимает себя сквозь ее восприятие, чувствуя общую природу, чувствуя единое – страх навредить кому-то, но здесь все иначе. Здесь вред может причинить не она. Не они.
И это заставляет бояться.
Лилинетт боится, что старый Барраган навредит Миле Розе, боится иррационально, зная, что не должна бы, что все обязательно будет хорошо – ведь у той есть Тиа-сама, есть девочки, все помогут, Старрк тоже поможет, да, да? – единственный глаз на него вскидывается гневно, дескать, ты чего стоишь?! – но чуть сжавшиеся на круглом шлеме-маске пальцы удерживают ее на месте. Пока Старрк не получает подтверждение – над белой кромкой жесткого воротника тускло взблескивают глаза, яркой зеленью. Неподвижно и убийственно, на излете глядя уже сквозь Старрка. Сквозь стены – и двери не потребовалось бы распахивать, столь быстро движение Халибелл.
Вмешиваться Примера не хочет. Вмешаться – означает определить свою принадлежность, вмешаться – означает расставить приоритеты, дать другим понимание того, о чем им знать пока определенно не следует.
Безо всяких «пока» - Эспада может грызться и собачиться, ненавидеть друг друга – хотя меж иными и слову «ненависть» не найдется места, распадется в пыль от давления духовной силы. Стычки между фрасьонами случаются, до смерти порой, и это неизбежно верно. Биться за тех, кому верен – верно. В этом хранится хрупкое равновесие собранной в одном месте невероятной силы. Ей надо давать выход, иначе она уничтожит себя саму. Именно поэтому порой на белых стенах Лас Ночес, похожих на маски Пустых, так часто видны следы битвы.
Свою природу им изживать незачем, и на короткое мгновение Старрк ощущает, как незримая шерсть на загривке встает дыбом, а верхняя губа слегка приподнимается в инстинктивном оскале.
То, чем содрогается нутро Лас Ночес – слишком древнее, в изначальной своей сути.
Вражда тех, чьими силами содрогается Лас Ночес – много моложе. Старрк только слышал – не случался свидетелем этому противостоянию, но на собраниях Эспады он ощущает это всегда – тяжелеющий духовный фон, плотный, который только мечом и резать. Он – всегда, когда Третья смотрит на Второго. Или когда тот глядит на нее из борозды шрама. Это чувствует не только Примера, погруженный в расслабленную дремоту, с вечным волчьим ухом торчком – это ощущает любой в Уэко Мундо, кто окажется на расстоянии хотя бы одной духовной мили от Трес и Сегундо. Халибелл не переносит Второго, он отвечает ей тем же.
Лилинетт слышала в разговорах нумеросов, в тихих шепотках Бестий о давнем противостоянии Короля Уэко Мундо и их непокорной госпожи. Старрк не знает деталей – и не уверен, что они нужны ему, что имеет право на них, но чистую темную мощь ярости Трес, что поднимается позади нее волной, он помнит достаточно хорошо.
Тогда она не несла в себе ярости, правда – встала предупреждением.
«Тебе не стоит идти дальше», - не стоит делать и шага более ни Второму, ни его фрасьонам. Их реяцу в обширном зале бурлит и вскипает, не давая дышать, не давая смотреть – все ходит ходуном.
- Халибелл, - Луизенбарн не называет остальных по номерам. Никогда и никого, словно обозначить чей-либо номер для него означает встать на одну доску с тем, кто оказался взвешен и измерен. Он выше их – так полагает – Старрку все равно, по большому счету. Когда-то давно, неисчислимые барханы песка назад, к нему пытались подойти прислужники того, кто зовёт себя Королем Уэко Мундо. Назад к своему господину они не вернулись.
Голос Второго – отголосок землетрясения, низкий и рокочущий, заставляющий его фрасьонов склонить головы, а девиц Третьей напрячься, встать, будто заслонившись. Неприметно появилась рядом с Халибелл Сун-Сун, выставив перед собой руку, почти вскинулась Апаччи. Старрк не видит их еще – пока что. Только чувствует – ему даже не стоит смотреть, достаточно только обонять.
« - Старрк, быстрее!» - отчаянно звенит голос Лилинетт в голове, и Старрк чуть трет висок, усталым жестом. Он идет неторопливо. Како-ое еще сонидо, - он идет к противостоянию, что готово разверзнуться – или низвергнуться.
Лас Ночес не выдержит такого, нет, - но нет пока ни окрика, ни оклика, что контролировало бы вдруг разъярившихся зверей. Это настораживает – и оседает на краю интуиции неприятным осознанием того, что происходящее под высоким куполом зала – всего лишь спектакль.
Для тех, кто наблюдает.
Он идет не в спину вставшим друг против друга Второму и Третьей, а чуть сбоку, наискосок. При его приближении по фрасьонам проходит дрожь; Барраган и Халибелл – неподвижны и незыблемы, точно скалы под морем, по которому грянуло порывом ветра. Лилинетт крепко сжимает руку Апаччи – сжимала, но затем отступает назад, и хвостиком пристраивается за Старрком, который поднимает на Луизенбарна мрачно-утомленный взгляд.
Расставить приоритеты, обозначить себя, значит, - Примера вздыхает, понимая, что что-то в этом их существовании неизбежно. Мила Роза все еще стоит чуть впереди остальных, яростная, готовая зарычать – против нее Вега, ниже ростом, но с реяцу куда более впечатляющей. Львица – на тигра. Неплохо, - желтые глаза Веги загораются двумя огнями, чуть сузившись. Продемонстрировать слабость при своем господине он не может. Не смеет.
По загорелой спине, по лопаткам Франчески, не скрытым гривой пышных волос, проходит короткая дрожь; она быстро оборачивается, чтобы увидеть Примеру – в первый раз так близко. Смертельно близко. Она хватает воздух ртом, и мгновением позже оказывается позади Старрка. Он отодвигает ее со своего пути, легко и даже аккуратно – убирает себе за спину. Движение неторопливое, и вместе с тем – неуловимое глазу.
- Что за шум, Барраган? – на Трес и ее Бестий Старрк и ухом теперь не ведет. Они – позади, они – за ним. Он же смотрит поверх шлема Веги, который отступает назад, чуть накрест ставя ноги, сгорбившись – отступает, освобождая дорогу.
- Старрк, - голос Сегундо наливается кровавым, точно цвет его реяцу, гневом. Волк-одиночка в свое время был единственной силой, которую король Уэко Мундо не решался поставить себе на службу. Смешно даже, - Старрк вздыхает про себя, глядя на коридор, который образовывают фрасьоны Второго. Ишь, действительно – все сбежались.
В чем там заключался конфликт, уже не имеет значения. Третья сила вмешалась, делая его продолжение слегка невозможным. Напоминая обоим – и Второму, и Третьей, чем может обернуться их противостояние, замешанное на древней, как пески Уэко Мундо, крови.
Не то что бы те сами об этом не помнили.
Он идет дальше, мимо, сквозь плотную, как кипящая вода, реяцу, тон которой чуть изменился.
Второй оценил расстановку сил.
Отредактировано Coyote Starrk (2018-12-02 05:25:51)
Арранкары вроде бы не в цепях, но не свободны. Свобода для каждого из них была понятием индивидуальным. Для Халлибел она была недостижимой, потому что подразумевала под собой отдых. Отсутствие ответственности за чужие жизни - ей бы на свободу хотя бы на минуточку, хоть раз вдохнуть полной грудью, хоть раз не ждать нападения со спины от коллег по цеху. Свобода - это отсутствие угроз. Отсутствие вызовов. Цена свободы высока. Нужны развитие, сила и жестокость. Быть свободным - не иметь равных. Не иметь противников. Все это было диким и несправедливым для цивилизованных существ - но пустые саму цивилизацию-то недавно основали. У них был только один город - город был ограничен замком. Большим, конечно, с продвинутой техникой и могучими защитниками, но всего одним замком. Еще у них был Лес Меносов, но он - сгусток слабых и пугливых низших. Хотя иногда Халлибел позволяла себе поговорить с местным адьюкасом, которого называли то Хранителем, то Смотрителем, то Стражем Леса - он мудрый и спокойный. Они коротают время вместе редко - только когда Третья хочет прохлады и темноты. Тихо восседает на огромном колене и расслабленно разглядывает редкие лучи лунного света, пробивающиеся откуда-то там, сверху, из пустыни. Хранитель с ней почтителен - но если бы ему хватило силы, он бы вцепился ей в шею. Его останавливает только разница в их возможностях. Это не свобода, это ее мираж. Хотелось бы, чтобы это были светлые фантазии, но нет - жестокие иллюзии. В Уэко Мундо в принципе только они одни.
Где-то за спиной возмущенно пыхтит Апаччи и тихо рычит Мила-Роза - еще бы, как смеет этот престарелый пенек обращаться к их госпоже просто так, без уважения? Тия делает слабо движение головой, от которого ее фрасьоны затихают и смирнеют. Сейчас не время и не место грызться и показывать зубы. Тия - не та, кто зарывает топоры войны с кровными врагами, забывая обиды, за которые другая сторона не собирается ни раскаяться, ни извиниться. Она умеет мириться и смиряться - но не с Луизенбарном. У них разные принципы. У них разные взгляды. Разные подходы. Они в принципе кардинально разные. Вода камень точит - Третья в ярости и этого не скрывает, хотя выглядит привычно спокойно, не машет руками и не ломает ничего. Ее реяцу не кипит, но пенится, бьется о скалы с угрожающим ревом Сциллы и неумолимой силой Харибды. Халлибел помнит заветы мудрой и честной войны, но сейчас ее плечи сжимает война жестокая, кровавая, он - точно он, не она, там, где она милосердна, он кровожаден, - вдавливается широкой грудью в спину, щекочет длинной конской гривой шлема кожу, требует хрипло на ухо крови, требует содрать с наглеца кожу, требует загнать кабана - старого борова - и заколоть его копьем. Бог кровавой Войны только требует и только крови - его не останавливает маска, он вгрызается в шею сквозь кости и тянется к сокровенному ихору. Третья его не усмиряет, но и не вскармливает, раздувает ноздри, разглядывает из-под ресниц. Глаза у нее холодные и хищные, неподвижные - если бы взглядом можно было резать на куски, она бы уже разделывала самопровозглашенного Бога-Короля Уэко Мундо. Вместо этого она может только примораживать к месту, что чудная Горгона, которой, наверное, древнее. Возможно, Халлибел - мать всех чудовищ морских. Возможно, поэтому ее опасаются те, кто умеет правильно смотреть на вещи. Луизенбарн ее хорошо знает. Она не хочет ломать ему кости, не хочет с ним лениво играть, она хочет его голову - море за ее спиной раздувается капюшоном кобры и скалится десятком голов гидр. Их столкновение - столкновение моря и Тартара.
Оказаться за чужой спиной как-то. Пожалуй, непривычно. Сун-сун хочет возразить, ведь самая языкастая - но затихает от едва уловимого движения ладонью, от вязкого мазка духовной силы - у змейки мурашки по коже от того, до какой степени реяцу Халлибел бывает темной, из желтого солнца, танцующего на волнах бликами, в жидкое золото, которое выливают наглым королькам на голову; из влаги, дающей жизнь, в вечный и непокоряемый шторм. Им все еще тяжело переносить давление Первого - но за спиной Халлибел они выдержат. Пусть будут благодарны - так как сама Трес благодарна. Безусловно, она не считает, что нуждается в защитниках, что ей нужен кто-то, кто будет вставать между ней и Вторым. И если бы это был кто-то иной, покровительница Бестий без лишних слов вцепилась бы в чужое плечо и убрала со своего пути. Потому что это ее бой - и только ее. Даже если песня спета. Их вражда слишком старая, они были двумя враждующими хищниками, от полного воцарения их отделяла лишь победа друг над другом. Он привычно шли кругом, привычно не отрывали взглядов - и готовы были хвататься за оружие. Это была не схватка фрасьонов. Не стая на стаю. Это было древнее, старше их обоих - как сознательных личностей. Это ревело, рычало, выпускало когти и скалило клыки, отзывалось в осколках масок оскалами, тянуло голодом у черных дыр пустых. Это - альфа на альфу. Без стаи. Чистое столкновение двух непримиримых истин, двух непримиримых богов - само существование другого мешает их тоталитарности и единоличию. Это столкновение характеров, мировоззрений и принципов - столкновение лоб в лоб, рога в рога, с хриплым хищным дыханием и рычанием. Старрк с ними не конфликтовал - он был выше этого, он был вне этого, эта была их разборка.
Тия проводит за Волком несколько секунд - этого достаточно, чтобы Второй отреагировал на новую сторону их конфликта. Вернее, сторона не новая. Участник новый. Стороны все еще две. Расстановка теперь просто не в пользу бывшего Короля. Королей в Уэко Мундо - как скота на бойне. И это даже забавно. Самое забавное, конечно, не это, а то, с каким завидным упорством они игнорируют друг друга. Шестой, конечно, Король, но почему-то фрасьоны Второго уверены в том, что Король - их Господин. Ставить на доску очередную фигуру Халлибел не хочет - она не хочет в принципе напрягать Старрка. Они с Лилинетт имею то, чего у нее не будет, их связь глубже и куда ценнее, дворцовые склоки неприятны, но неизбежны, а заляпать в них Лилл не хочется, ей нужно радоваться и познавать мир так, как это умеет только она. Это как-то совершенно нечестно, заставлять делать выбор - хоть какой-то, плевать, что в свою пользу, он как минимум не в пользу волка и волчонка, он лишает их права на нейтралитет и полную свободу. Третья встает от Первого слева, скрещивает привычно руки - и выдыхает, глаза прикрывает. Ее Бестии скалятся, Апаччи демонстративно оттопыривает Веге в нос свой средний палец и шипит про то, что он - размалеванный придурок. Халлибел вдыхает, расправляет жабры и гонит кровь-реяцу по венам, вперивается во Второго взглядом вновь. Она, разумеется, перед Койотом извинится. Пользоваться им отвратительно - но сейчас стоит. Просто потому что Тия бережет свою стаю. Хочет быть частью их целого Первый, не хочет, а сейчас его расценивают как союзника Третьей. Это дает ей чуть больше прав - и не накладывает на нее никаких штрафов. До поры. Пока это дает ей право диктовать условия. Потом она, разумеется, попросит за свое поведение прощения - но потом. Сначала обезопасит своих - и утрет старому змею его здоровый нос.
- Ты на моей территории, Второй, поэтому прояви уважение к моим гостям, - ее реяцу вжимается в чужую с грохотом, с напором многотонной волны, давит прессом на дно - Халлибел никогда не ограничивает чужой возможности охотиться, но всегда примет удар первой. Волны Халлибел немного пахнут пустынным ветром и немного поблескивают холодным голубым пламенем. Не со всей силой вжимается, потому что частью защищает своих девочек, укрывает их ласково. Барагган своих не укрывает - и только упрямо стоит на своем. Гора никогда не поклонится ветру, так, кажется, звучит старая человеческая пословица. Халлибел плевать на пословицы, потому что ее слово на ее территории, которую Франческа охраняла и на которую зашли чужие псы, и пословица, и примета, и закон, - тогда я закрою глаза на нарушение тобой правил и позволю тебе и твоим прихвостням уйти с миром, - оскорбленность Финдора слышится в его возмущенном вдохе. О да. Она еще как смеет. Она еще как может. И дело не в Старрке. Дело в том, что на своей территории Тия может размазывать по стенам всякого, кто ей не понравится - во всяком случае, это касается нумеросов. А сейчас ей не нравится каждый, кто льнет к чужой мертвенно-холодной духовной силе и злобно смотрит на ее девчонок. Но у Халлибел гости - и слово, данное Айзену, поэтому она проявляет великодушие и благородство. Которое мажет старику по щеке перчаткой и рикошетит по всем его подпевалам, но это даже забавно. Потому что в спину еще вжимается бог кровавой войны - и говорит, что не надо ждать повода, надо дать волю гневу. Луизенбарн не был бы так добр к Франческе. Халлибел смотрит на шрам, который когда-то оставила Бараггану - и чувствует хищное шевеление в груди, чувствует рычание оголодавшего моря, чувствует, что из-под пальцев вот-вот выскользнет все то, что она с таким старанием контролирует и подавляет. Просто потому что ее родные в опасности.
Второй был до такой степени плохим, что пробуждать мог только отвратительное.
Отредактировано Tier Harribel (2018-12-02 04:53:33)
Примера выдыхает спокойно, поднимает голову. Убранные в прорези хакама руки приятно расслабляются – он чуть напрягает ладони, растопырив пальцы на миг, дабы ощутить это бешеное, над ним почти разверзшееся. Эту грозовую тучу схлестнувшейся – почти схлестнувшейся духовной мощи - ему хорошо в ней, до расслабляющего безумия. Он выдыхает еще, и затем вдыхает глубже, чуть расправляя плечи, чувствуя, как стены дворца уже не просто ходят ходуном, но готовы потрескаться, как иссушенная ветром и временем кость, словно яичная скорлупа.
Но несколько мгновений может дышать почти свободно, - в голове невольно мелькает мысль о том, как бы они сражались, окажись на одной стороне – как они стали бы сражаться, выполняя предназначение, уготованное им господином Айзеном, и ответ приходит сам собой. Прекрасно бы сражались – если отставить в сторону распри Третьей и Второго. Тиа знает Старрка – он раскрылся перед ней, и она поняла. Не случайно в сполохах ее реяцу Старрк ощущает отголоски своей и это трогает, трогает немыслимо и просто, словно детская рука. Коли так, то в бою, если придется встать плечом к плечу Третья и Первый сработаются – сладятся. Такое вот молниеносное и самое явственное подтверждение, собственным синим пламенем в угрожающие гудящей морской волне.
Барраган же силен и самоуверен, он попросту не позволит силе Примеры хоть как-то воздействовать на его фрасьонов. Это стало бы унизительно и невозможно для него, - взгляд скользит по напряженному мальчишескому лицу Веги, который – сомневаться не придется – нынче знатно огребет от своего господина.
Это не жестокость, это – Луизенбарн. Иного от него ожидать бесполезно и незачем, но своего фрасьона за то, что тот дрогнул перед Старрком, Второй не убьет. Старрк чует это, чует звериной своей сутью – по-настоящему умелого бойца, натренированного и охочего до крови, воспитать не так-то просто. Все эти вот, сгрудившиеся позади Второго – их много – они давно при нем, они верны ему до последней частицы духовной силы. Он волен карать их, и миловать тоже. Они – е г о, и преданностью от них вскидывается, словно лучами злого светила.
За своего господина они встанут точно так же, как девицы Халибелл – за свою госпожу.
Неважно, чем в итоге это закончится, - море с грохотом ударяет о прибрежные скалы. Поднимается то, что много древнее этих стен, старше – а значит, имеет право их сокрушить. Пересеченное шрамом веко Баррагана вздрагивает, щурится, когда потолок начинает трястись, и мелкие камешки с тихим шелестом распадаются в ничто, поглощенные духовным давлением. «Дворец», - из могучей груди вырывается глубокое звериное рычание, и, затрепетав в последний миг, Лас Ночес все же замирает. Второй сдерживается.
Уж точно не ради гостей Халибелл.
Придавленные духовной силой фрасьоны выглядят помятыми, дышат тяжело – все, кроме Лилинетт, что выглядывает из-за Старрка почти нахально. Ей тоже понравилось дышать свободно, пускай это и было очень-очень опасно, а еще они победили, - по каменному лицу Старрка мелькает едва уловимое, ему несвойственное, но Барраган замечает это.
Старик крайне приметлив. И памятлив – такого он Примере не забудет и не простит.
Впрочем, меняло бы это еще хоть что-нибудь.
Приносить извинения, разговаривать, рычать, лаяться, молчать – все это Старрк оставляет другим, оставляет у себя за спиной, идя дальше. За него на Третью и ее девиц оборачивается Лилинетт – несвойственным ей жестом, плавным и вместе с тем жестковатым движением круглой головенки, и неподвижным взглядом единственного глаза. Затем моргает – и тут же коротко жмурится, глядя на девиц и их госпожу с надеждой.
Она придет сюда завтра. Или потом. Или… когда будет можно. Она очень надеется, что ей можно, всякий раз надеется.
Старрк прикрывает веки почти утомленно, потирает шею справа ладонью, вздыхает слегка. Дескать, что за ерунда, а, - проходит мимо, сквозь расступившихся фрасьонов Второго, которому кивает мимолетно.
Пожелай Барраган, его бойцы заступили бы Примере путь, все, как один, не дрогнув. Темноватой печалью наполняет Старрка от этого – сам он не способен внушить подобной верности. Для этого… нужно что-то, что он потерял за долгие годы одиночества, что истлело в пыль. Что-то, о чем он позабыл. Только осколок души, нагнавший его за поворотом, уцепившийся за руку, напоминает о том, что он не один.
Нет, вожаком ему быть не нужно. Достаточно хотя бы просто иметь стаю.
Лилинетт обезьянкой перебирается ему на плечи, сидит, уцепившись, прижавшись устало. Переволновалась. Белые пустые коридоры окружают их бесконечностью, словно прошлое. Был бег по пустыне – стали стены. И чувство, что ничего не изменилось, по сути.
- Будет что-то плохое, да? – вдруг спрашивает она, чуть в сторону, и по движению Старрк чувствует – опять обернулась, смотрит в коридор, за угол, за которым остались Тиа, ее девицы, и Барраган со своими подручными. Сейчас там уже ничего не произойдет.
- Потом – может быть, - равнодушно отвечает Койот, идя с почти закрытыми глазами. Жаль, что так вышло. Жаль, что… пришлось уйти, - цветные рисунки на исполинском стеклянном круге вспыхивают под опущенными веками, и Лилинетт на закорках ежится, шмыгая носом, потому что жаль обоим.
- Я… а, мне скучно, Старрк, - почти виновато говорит малявка, но это, что называется, ее проблемы. Коробка так называемых покоев окружает их, Старрк ссаживает Лилинетт на пол – та легко спрыгивает, и насуплено смотрит на него, уже растянувшегося на тюфяках в углу.
- А? – смотрит он на нее чуть искоса. – Иди, поиграй.
- Туда? Ты сдурел? – кажется, она прям рада ухватиться за эту возможность подоставать его, как-то сбросить это напряжение, выразить страх – так лают маленькие волчата, так лают маленькие, от испуга, после пережитого. – Ста-аррк!..
- Отстань, Лилинетт, - и, под возмущенное щебетание ее голоса он погружается в дремоту, в сны. Выбирая в себя сегодняшний день – не день? – отрезок времени. Вспоминая яркие краски витража, видя светящееся в синем небе солнце – яркое и одновременно тусклое, сквозь дымку расплавленного воздуха. Видя зелень шелестящих рощиц, по которым, если коснуться ветром, пробегает серебром, точно вздохом. Видя белые скалы, о которые плещется море – ослепительно синее, с искрящимися гребнями спокойного прибоя. Песок шелестит по серой шерсти, но не холодом вечной ночи, а живым золотом, щекочет слегка, и он, положив морду на лапы, чуть дремлет, греясь на солнце, слушая море. Ему дозволено греться здесь, пусть сны и полностью его, - сознание раздваивается, множится дальше, дальше – теперь уже не только море рокочет в волчьих ушах, но и ветер, гуляющий под чернотой небес. Глубокой и бархатной, живой, теплой, как дыхание раскаленных за день скал. Одинокий костер горит подле глубокой черной пещеры, и суховей шепчет, играя с перекати-поле, сухо перестукивает нанизанными на жилки костями. Кости – их много кругом, тоже перешептываются, шевелятся, поднимаясь из раскаленной, растрескавшейся земли, отряхиваясь, собираясь в зверя, что обрастает мышцами и шерстью, и, задрав голову в черноту, воет затем, издавая свой первый и вечный крик. И мчится затем, под черным небом.
А у костра старая женщина перебирает любовно собранные кости, улыбается морщинистым лицом, и смуглые руки ее, приподнимая край пончо, раскрашенного ярко, как исполинский стеклянный витраж, сучат новые жилки проворно. Она напевает старую песню, в которой слов не разобрать, но слышен вой ветра, трепетания его, стоны и шепот.
Они провожают волка.
Отредактировано Coyote Starrk (2018-12-02 07:12:09)
