Если через эти места Уэко Мундо Старрку проходить и доводилось, то он не помнил. Память – песок сквозь пальцы, помнить о том, что было здесь, в череде одинаковых дней, незачем. Смутно колышется что-то о том, что тогда был один – а потом уже не один, и где-то на уровне подсознания что-то определяется, бессмысленное немного «несколько раз».  А теперь здесь, на месте равнины – дворец.
И пусть его, - он дремлет, даже сквозь сон понимая, что не ощущает привычного. Сухого дыхания ветра, шороха песчинок по лицу. Звуки другие, имеющие эхо – звуки в принципе е с т ь, и это делает сон немного беспокойным.
Не потому, что он чует опасность – он давно уже отчаялся оказаться близ настоящей опасности, такой, которая простоит не против него – рядом с ним, хотя бы… сколько? Разговор? Два?
Время измеряется разговорами, а Старрк, на беду, не очень болтлив.
Он хмурится во сне, чувствуя изменения духовного фона, понимая подспудно, что это он – их причина. Он ворочается – и окружающая его реяцу ворчит и двигается, а у кого-то не хватает дыхания. Снова – эти токи страдания и почти умирания. Старрк чувствует, и почти бесится внутри, но если беситься – тогда всем станет еще хуже.
Поэтому он спит, усилием какой-то воли погружая себя в сон более плотный и крепкий, чем прежде, и Лас Ночес выдыхает с облегчением.
Выдыхает.

- Стаааррк! Стаааррк! – что-то с размаху плюхается на бедро, легкое, и теребит, дергая за куртку. Она оббегала весь дворец, везде сунула свой нос, словно любопытный щенок, что-то подслушала, от кого-то убежала – не нападали, не пугали, цыкнули разве что пару раз. Она – Примера Эспада, и если кто-то считает Лилинетт фрасьоном, Старрка, то крепко ошибается.
На них смотрят с удивленной опаской, а чаще – с непониманием. И пусть их. Не каждому дано – что осознать, что повторить. И подобного Старрк не пожелает никому, - в бок утыкается короткий изогнутый рог, и слышно приглушенное ворчание – а потом рог поддает, что есть силенок.
- Хватит спать, ну! – стены комнаты – полупустой коробки – сделаны таким образом, что заглушают окружающее Старрка духовное давление. Ему незачем было возражать – когда перед его глазами предстали те, кто способен выдержать его присутствие, то их оказалось больше, чем он мог себе вообразить в самых смелых мечтах.
Хотя корёжило и их, - на лица он смотрел с хмурым сожалением. А потом уходил – сюда, как в логово, где спал. Его не трогали – к нему зачем-то относились с тем, что называется пиететом. «Примера», - это было какое-то подчеркнутое одиночество.
На его силу скалились и косились. В особенности – тот, кто в свое время, как и прочие, не сумел приблизиться к Старрку из боязни исчезнуть. Даже силу всепоглощающей смерти, старения, разрушения реяцу Старрка подавляла. Теперь-то все складывалось иначе. Маска зовущего себя Королем Уэко Мундо также сломана. И, если им придется сразиться, Старрк может и проиграть.
Но они не грызутся, - Лилинетт бормочет что-то рядом, прыгает. В бок поддает рогом снова – понравилось, а потом затихает, под рукой свернувшись. Ее мысли – где еще полазать, скучно как, надоел этот Старрк, урод этот очкастый прогнал, хочу вкусного, Мила Роза когда рычит, то нос смешно морщит – перетекают в его сознание. Ее, Лилинетт, разум, отделен от его собственного, и этот осколок души, - Старрк резко распахивает глаза, - живет и растет по-своему. Словно ветка дерева.
По бедру ударяет легкая пятка – Лилинетт и полминуты не может усидеть на месте. Даже лежа, дергается, - пальцами Старрк выстукивает по ее голове, которую прикрывает маска, словно шлемом, что-то незамысловатое, и малявка довольно шипит, делая вид, что очень недовольно.
- Себе по голове постучи, ну! – и болтает снова что-то, бесконечно, без умолку, что думает – то и болтает. Мысли ее обретают словесную форму, и плывут кругом, заполняют коробку словно разноцветным дымом. Старрк еле заметно кивает, опять уходя в дремоту – ему не нужно слушать, ему достаточно просто быть, чтобы знать, что думает и чувствует Лилинетт. Но разделяющую их сознания тонкую преграду он держит сознательно.
«Ведь тогда я снова останусь один», - волк недовольно и беспокойно ворочается во сне, прижимая уши – осознание того, что находящиеся рядом с ним хрупки и слабы, так просто не изгнать.
Шинигами по имени Айзен посулил Старрку стаю. Стая есть – оскаленных, себе на уме, безразличных, спокойных, или почти безумных. Сильных – все они могут спокойно дышать рядом со Старрком, и ему самому дышится проще, когда он не опасается кого-то раздавить.
Среди всей Эспады – так их назвали – он больше всех похож на явившихся в Уэко Мундо шинигами. Понятие вражды между холлоу и шинигами для него лично давным-давно истлело – он не покидал Уэко Мундо один песок знает, сколько времени. Ему незачем было соваться в мир живых для охоты – добыча сама приходила к нему в Уэко.
А стертые в порошок его силой шинигами – что же, он может извиниться за это, - веки опять приятно тяжелеют, а от мысли о стае делается спокойней.
Иногда они исчезают, иногда меняются местами. Исчезла Неллиэл. Третья по силе, оказалась заменена Тиа. Тиа – из Вастар Лордов. Так они себя называют, сильнейшие Пустые, но Старрк уже слишком давно вне их. Он сам сломал свою маску, никакой шинигами с одновременно восхищающей и ужасающей вещицей, не использовал на него его силу.
Он и без того сильнее всех, - открывая глаза, он садится, и Лилинетт резко вскидывается, радостно, словно все тот же щенок.
Он бы не покидал этой комнаты, но Лилинетт хочет выбраться наружу вместе. Хочет похвастаться; хочет, чтобы ее видели те зазнайки и зануды, нумеросы. Ее кто-то обижает? – нет, она сама обижается, легко. Так же легко, какая легкая она сама. Ее называют малявкой, - слова и мысли снова плавно перетекают в Старрка, когда Лилинетт сидит на его плече, болтая ногами. Голосок звонко отдается от сводов коридора.
Дворец огромен.
Но вне стен ему – им – привычней. Лилинетт тоже замолкает, словно и не хотела только что, чтобы на них все смотрели.
Да никто на пути и не попался, можно ли было чего-то другого ожидать?
- Старрк, - голосок ее в макушку звучит, горячим дыханием.
- А ты хотел бы обратно? – дергается ведь что-то в душе, когда он смотрит на эти пески, и неподвижный оскал луны.
- Нет, - односложно отвечает он, помня бесконечный бег под черным небом.

Луна и песок. Светит сверху – отражает снизу. Просвет в гулком коридоре, выводящий на подобие балкона, или просвета. Луна и песок – пейзаж, у которого не хочется останавливаться, - по лицу ведет сухим ветром, и толикой воды.
Там, где ее не должно быть, - но она стоит стеной, клокочет готовой обрушиться волной.
«Обрушиться?» - скорее, волну держат за загривок, если он у нее такой есть. Старрку это знакомо до предела, до последней духовной частицы. До самой первой поглощенной когда-то души.
Контроль, - Лилинетт вертит головой, вцепившись в него поперек груди. Висит сбоку, за талию обхватив ногами, на предплечье сидя – смотрит правым глазом на показавшуюся из сумрака прохода Халибелл. Стискивает за отвороты куртки сильнее, переползает на руки – Старрк перехватывает ее, словно маленькую обезьянку, и тонкие ручонки обнимают его за шею. Лилинетт не боится – она немного робеет, и эта робость прохладным дуновением накрывает Старрка, заставляет остановиться.
Зеленые глаза смотрят на него спокойно, без угрозы, как та самая стена реяцу позади Тиа. «Вода», - он сильно вдыхает, потому что, пусть пустые редко знают, что такое голод и жажда буквальные, зверь внутри него еще что-то помнит. И тянется к этой воде, с тем, чтобы отдернуться и зарычать – вода эта солона, словно кровь.
Старрк смотрит на Халибелл не мигая, по волчьи, слегка наклонив голову. Впитывает ее запах, обоняет – соленый, сильный, влажный, смотрит на светящиеся капли бронзы на загорелой коже – на лбу, висках, обнаженном животе. Она открывает уязвимое место словно нарочно, привлекая к нему внимание, потому что так могут не заметить ее клыков. Что напрасно.
Лилинетт вдруг, завозившись, с сопением соскальзывает с него, одергивает свой крохотный жилетик – она не любит одежду, та стесняет ее движения, и, коротко зыркнув на Халибелл одним глазом – проблеском бледно-красного, стремглав уносится. Ей за спину.
Дробный топоток разлетается по сводам коридора, Старрк чуть наклоняет голову, пожимая плечами.
- Она не помешает, - глядя куда-то за тонкую золотую косичку, с которой по короткой белой куртке тянется влажный след, просто вздыхает он. – Извини.
Любой другой в Уэко Мундо посоветовал бы Халибелл выбирать более сильных союзников.
Но ощущение испускания чужой жизни, жизни тех, что принадлежат не ему, слишком знакомо. И Старрк делает шаг назад. Конец длинного черного пояса мягко колышется, словно волчий хвост. Он уступает.
Это легко, потому что другие тоже хотят жить. А споров и драк, уж тем более, с Халибелл вовсе не хочется. Из-за прихоти Лилинетт, решившей прогуляться, пройтись, показаться? - малявке тоже одиноко, Старрк давно это знает. И скучно – а если она находит что-то интересное, то, как всегда, тащит его посмотреть. Беда только в том, что оно, это интересное, как правило живое. И слабое. Одной Лилинетт хватает. Когда они вместе, то уже и смотреть становится не на что. И не на кого.
«Потом расскажешь», - Лилинетт чувствует эту мысль. И она обязательно расскажет, пускай и оно ему и ни к чему – не потому, что не интересно, а из-за раздвоенности сознания. Ветка – она из ствола дерева. Тот неподвижен на ветру, она – колышется.
Такими Старрк помнит деревья. Он не видел их слишком давно – наяву.
Но если прислушается, даже немного, то сможет стать ею – убежавшей Лилинетт. Ее глазами – глазом, руками и носом. Там, где он не может пройти, она всегда пролезет. Увидит, изучит, и сообщит ему. Так он чаще всего теперь мир и воспринимает. Это добавляет цвета и цветов его снам,  особенно, когда в них становится все больше черого песка и черных небес.
И бега.
Обоняние у нее тонкое, волчье, и помноженное на его, Старрка, духовное чувство, оно частенько выручает Лилинетт. Позволяет улизнуть от тех, кто по-настоящему опасен – Десятый, он же нулевой. Пантера, Богомол – все они вряд ли станут церемониться с той, кого так легко недооценить, когда так легко забыть, чьей души она часть.
Старрк знает – если заденут Лилинетт, то всей Эспаде придётся разом насесть на него, дабы успокоить. И упокоить, скорее всего, но в процессе могут пострадать и ни в чем не повинные арранкары. Нумеросы, к примеру. Или фрасьоны. Чужая стая.
Было время научиться ценить то, чего сам никогда не имел. Даже сейчас, в стае себе подобных, он вынужден останавливаться. Уступать. Уходить в логово – это не слишком мешает, но иногда хочется шагнуть дальше. Так, чтобы никому не навредить, не бояться, что и этот мир – чужой мир – падет и разрушится лишь потому, что он оказался неосторожен.
Из глубины коридора слышен шум, громкий возглас, и заливистый детский хохот. Улыбка дергает лицо Старрка неожиданно, словно резиновое – это не его смех, но удовольствие от того, что Лилинетт снова подразнила кого-то из фрасьонов Халибелл, отскакивает в него, словно солнечный зайчик.
Конечно, это очень условное выражение. Большинство их видело солнце только во снах.
Луна заглядывает в прорезь окна, загорается тусклой седой искрой на высыхающих каплях воды в золотых волосах Третьей. Яркие краски, каких в мире вечной ночи не встретишь. Но зеленые глаза из бахромы золотых же ресниц смотрят по-прежнему.
- Так – лучше? – уточнять, что именно «так» - незачем. Когда Лилинетт отдаляется от него, духовное давление немного снижается. К тому же сейчас Старрк словно сгребает самого себя за загривок – дескать, нельзя.

Отредактировано Coyote Starrk (2018-10-14 14:31:24)

Движение ресниц Халибелл красноречивей любого слова. Если снова подумать о том, что время измеряется разговорами, то с Третьей оно пролетало бы очень быстро. Или напротив, размеренно и плавно, словно ее движения, - лунные искры теперь горят на острых пиках-вихрах, тоже золотистых, переливаются. Он моргает,  чуть наклоняя голову, в знак согласия.
Эспада легко переносит его присутствие. Интерес к тому, что собирается показать (или что сделать) Третья, в Старрке проявляется коротким огоньком, затем прячется. Вновь – словно осаживая себя, он вздыхает, засовывая руки в прорези хакама, и следуя за плавно идущей впереди Тиа.
То, что она хочет ему показать, или о чем побеседовать, он будет обдумывать позже. По факту. Перед фактом оказавшись. Сейчас же он ступает легко, по-волчьи, негромко, за почти бесшумно идущей Халибелл. Меч в ножнах на ее спине тускло поблескивает оковкой рукояти, и Старрк сосредотачивается на нем, погружая себя в расслабленное состояние.
В расслабленную бдительность, - реяцу окружает его плотным коконом, в который входят токи чужих духовных сил, пронизывающих Лас Ночес. Его окрестности. Старрк чувствует шевеление Пустых в изрядном радиусе духовных миль отсюда, чувствует смерть и перерождение – в Уэко Мундо не рождаются. Сюда приходят – такими, какими застала смерть, а затем перерождаются, раз за разом, с каждой пожранной душой.
Кто-то помладше, кто-то постарше. Есть юнцы, есть старики. Сам Старрк где-то посередине, но он не знает, как измерять свой возраст. Может быть, знают шинигами, но кто станет их спрашивать, да и зачем это вообще нужно арранкарам. У них нет возраста – и именно поэтому бегающая по Лас Ночес Лилинетт вызывает так много недоумения. И интереса. Не только у Октавы с его тихим лязгом металла в лабораториях, желавшего изучить так называемые «феномен разделения души». Его желания ему пускай и остаются, а недооценивший Лилинетт неизбежно сталкивался с негромким рычанием реяцу позади нее, словно невидимого волка.
Интересно и женщинам. Старрк чувствует – через Лилинетт, принимая ее восприятие в себя гораздо глубже и шире, ибо ее сознание слабее, меньше. Моложе, в конце концов – он чувствует и слышит в словах женщин особое внимание к ней. Как если бы здесь, в месте, где не рождаются дети, им удалось воплотить один из инстинктов, присущий большинству живых существ. И некоторым неживым, как оказывается. Материнский.
Хотя об этом Старрк знал не то что бы много, но образ самки и детеныша в его подсознании укоренен прочно. Почти так же, как образ стаи, и ее вожака, заботящегося о слабых.
«Заботящегося», - о Лилинетт заботились. Как иначе назвать то, что ей уделяли свое время – единственную и бесконечную, как ни парадоксально, ценность в этом мире, Койоту знать неоткуда. Ее воспринимали как детеныша – значит, более слабую, забывая о невидимом волке позади, а она и сама рада была не думать о нем. Незримо присматривающем, сквозь полусон и дрему касающегося чужих рук, трогающего разные вещи, обоняющего новые запахи. Так и он делался вхож к тем, к кому оказывалась вхожа Лилинетт – не буквально вхож. Любопытством Старрк никогда не отличался, ему достаточно было мелочей, того, что щедро разбрызгивала Лилинетт, порой пополам со слюной из слегка шепелявого рта, когда бурно и весело рассказывала ему о своих похождениях.
Прозрачную стенку между двумя сознаниями Старрк не убирает еще и потому, что иначе его мысли, его восприятие, проникнут в Лилинетт. И ей будет немного сложнее наслаждаться так странно переменившейся жизнью.
Они все – в ожидании. Шерсть на загривке приподнимается, уши сильно прижаты, клыки готовы обнажиться. Скоро те, против кого выступает этот шинигами Айзен – его сородичи – вступят в войну. Или Эспада вступит с ними в войну, неважно. Койот о таком не думает. Ему не особо интересны планы Айзена-самы, как его называют. Он здесь такой не один – кому-то дают шанс подраться, кому-то – показать силу. Каждый здесь за своим; Старрк с Лилинетт – за стаей.
Волк не стратег, он тактик, приспосабливается на ходу. Спроси его, что он собирается делать дальше, не нашелся бы с ответом. Совершенно точно будет спать, дальше этого не загадывает, и загадывать не торопится.
Волка кормят ноги. Если что-то изменится, ему будет жаль покинуть стаю – он так называет Эспаду про себя, потому что ему такую ее дали. О близости с кем-то не может быть, видимо. Пока он набирается осторожности с кем-нибудь заговорить, те уходят, то ли из-за непомерной духовной силы, то ли еще по какой причине. Не спросишь уже. Проще махнуть рукой и притвориться, что ничего не было. Потому придремать, и снова бросить воспоминания, словно мусор, в сновидение. С того не убудет, как не убудет и со Старрка.
Ему редко смотрят в глаза. Халибелл смотрит в глаза. Третья в Эспаде – как исчезнувшая Неллиэл, которую Старрк поначалу тоже пытался принять за сон – поначалу, после ее исчезновения. Но Лилинетт запомнила Ту Одельшванк, и спрашивала о ней. Даже не так – как-то она растолкала спящего Старрка, и спросила, мол, Неллиэл пропала, куда она пропала?
Эспада на этот счет помалкивала, а Старрк вопросов не задавал. В Уэко Мундо закон простой – либо ты, либо тебя. Но сквозь обоих – и Лилинетт, и Старрка, сочилось сожаление.
Тиа со своей стаей мало походила на Нелл, но особой любви к убийству ради убийства не испытывала. Спокойствие, от нее исходящее – уверенно, ровное, точно тихая вода. Тихая, как сама Трес – таким кажется рокот прибоя, когда слух привыкает к нему. Совсем не угрожающим, целым, цельным, всегда существующим.
Это хороший духовный фон.
Старрк слегка встряхивает головой.
- Хм… куда? – ни любопытства, ни показного дружелюбия. Койоту плоховато даются эмоции. Но он признателен за то, что ему уделяют самое бесконечное и самое драгоценное.

«Куда» - тот самый вопрос, для Старрка, по меньшей мере. «Зачем» - это когда придется оказаться перед фактом; вначале он должен знать, куда направляется, оценивая обстановку. Кто еще будет – рядом, поодаль, поблизости, вдалеке. Кто еще может оказаться не в безопасности – но с Халибелл, кажется, подобный вопрос можно было действительно не задавать. Преградившая ему в коридоре путь до своей территории точно знает, куда ведет его; место, где окажутся, уже вплетено в какой-то план Третьей.
Какой – Старрка если интересует, то очень глубоко внутри, он снова прячет интерес, еле заметно сдвигая брови, и продолжая шагать за Халибелл. Иногда учишься ценить даже такие мелочи, даже такие крохи – чужое общество; для Старрка же причина ценить подобное существует всегда. Реяцу Тиа касается его, не соприкасаясь, не вступая в противоборство, что обычно неизбежно, и приводило к гибели других Пустых. Сильный пожирает слабого. Старрк очень силен, но, как бы ни старался укротить собственную силу, рядом с ним все равно умирали.
«Зачем»  - ему неинтересно. Он – «где». Здесь и сейчас. В эхе шагов, в слышном тонкому слуху дыхании – собственном и Тиа, в запахе – собственном и солёной воды, в неумолчно завывающем ветре снаружи дворца, пустынном и одиноком. «Я не один», - повторяет Старрк про себя, глядя на золотистые пики прядей волос.
Голос Халибелл заглушает воротником – негромкий, но волку достаточно. Луна бьет по зрению чуть сбоку, цепко, прицельно – он невольно вдыхает сухой холодный воздух так, как дышал им прежде. Когда ветер путался в шерсти, а песок под лапами мчался и мчался навстречу, вместе с черными небесами. Он не хочет туда возвращаться, вдруг понимает Старрк – «нет», сказанное им Лилинетт, сейчас обретает правильную, правдивую форму.
Он готов примириться со стенами и эхом, если ему есть, на чью спину смотреть, и чью спину прикрывать, вдруг понимает Старрк, протяжно выдыхая, потирая шею. По коже задевает жестковатой манжетой перчатки – она скрывает его номер, клеймо, пожалованное Айзеном. Айзеном-самой, - это очень странное и сложное чувство, объяснить которое волку не хватает  ни слов, ни окончательного осознания.
Айзен-сама дал ему обещанное – стаю, в обмен на обещание сражаться за него. В его войне.
Но если Айзен-сама и был их вожаком, то Старрк не мог этого ощутить. Эспада – сборище одиночек, злых и злобных волков, почти каждый из которых так и норовит вцепиться в глотку другому. У многих есть фрасьоны – «тоже стая?» - задается Старрк вопросом, когда Халибелл легко срывается с парапета, будто несуществующая в Уэко белая птица. Он шагает вслед за ней, и идет вровень.
Он может быстрее, его сонидо превосходит любящего бахвалиться своей скоростью Зоммари, но, опять же, Старрку все равно. Пусть тот хвалится, пускай кто-то говорит о своей силе громче и больше, чем оно на самом деле того стоит. Цену силе, как и контролю над ней, Первый знает гораздо лучше кого бы то ни было.
- Это разумно, - когда под ноги толкается белый песок, он отвечает на сказанное Тиа там, на открытом пространстве, под немигающим оком луны. Чуть искоса смотрит на оставшийся посреди пустыни Лас Ночес, вымеряет расстояние за долю секунды – да, все так. Они достаточно далеко, чтобы не повредить никому из своих.
«Её», - уточняет Старрк про себя, вспоминая троицу фрасьонов Халибелл. Своей небольшой стаей обзаводились все, но видел каждый, даже самый бестолковый, понимал любой – а Айзен-сама небось так больше всех, что самки Третьей идут за ней вовсе не из страха или чего-то схожего, подчиняющего волю. Не из ослепляющего желания служить, которое, как Старрк чувствует во фрасьоне Пятого, выпрямляет хребет на манер плоского лезвия меча. Не из подчинения силе, подобно свите Шестого, и не упрямо фанатичной гордости от причастности к тому, кто зовет себя богом Уэко Мундо.
Кто вообще такие боги?
Девицы Тиа идут за ней из странного чувства, тёплые токи которого Старрк ощущает, но не может подобрать верного определения для него. Это и преданность, и вера, и… Он сказал бы – «любовь», но это слово почти не имеет значения здесь, в серых равнодушных песках. Истончается и искажается, как, Койот знает, искажается лик луны в Уэко Мундо – зеркальное отражение той луны, что в мире живых.
Говорят, именно туда им предстоит отправиться, - Старрк смотрит поверх головы Халибелл, на белое слепое око луны – полной, на сей раз. Фрасьоны – со своими Эспада, или же Эспада с фрасьонами, неважно. От перемены мест…
- Насколько опасен… - неохота ему. На этот песок хочется сесть, а лучше всего – лечь. Так, чтобы, когда откроешь глаза, было видно постоянную светлую глыбу вдалеке, словно наклеенную на черный фон белую бумагу. Чтобы видеть, куда возвращаться.
Но его позвали с собой не для того, чтобы выслушать отказ. И Старрк преодолевает себя, под короткий выдох, под движение прижмуренных век разжимая ладонь.
Отпускает.
Песок идет рябью, волнами, словно от ветра, проседает кругом, когда Койот запрокидывает голову к черному небу. Остаток маски, лежащий на груди, резонирует со зреющим в горле звуком, нарастающим словно не из него, а извне.
По безмолвию океанских глубин ударяет ветром, воющим ветром, волчьим воем, что рвется из горла – на пределе звука. Вой – низкий, вибрирующий, расширяется; кость на груди вздрагивает. Старрк зовет, выводя песню.
Лилинетт не такая быстрая, как они с Халибелл.
Вой уходит в ультразвук – такое уловит Четвертый, без сомнения, как и все окрестности места, где стоят сейчас Старрк и Халибелл. По каждой песчинке, по каждой духовной частице сейчас мчится эхо голоса волка, что бесконечную черноту времени бежал по этим серым пескам, бежал, до мига, пока не остановился у воды.
Он открывает глаза, и неподвижно смотрит на Халибелл. Горло все еще дрожит, отзвуками волчьего пения, а выброс реяцу – чудовищен. И приятен.
Он не сдерживался. Это было хорошо, - по спине проходит тревожной волной. Это не его тревога. Это Лилинетт где-то споткнулась, несясь к нему сломя голову.
- Не стану, - Старрк обещает.

Отредактировано Coyote Starrk (2018-10-12 18:10:13)

Дрожь воздуха поднимается выше, выше, к луне, что тоже словно вдруг трепещет, - она коротко отражается в зрачках, расширившихся сейчас, темных, затянувших радужку будто наслаждением. Старрк чувствует на себе взгляд луны, и шею ломит, шею снова тянет запрокинуть голову вверх, и опять завыть.
Грудь распирает воем, но Койот только ловит воздух ртом, сильно – колкий и вязкий одновременно, от собственной реяцу, и солоноватый – как если бы ветер вдруг пропитался запахом моря, сильным и свежим, шумящим белой пеной на гребнях.
Поверх каймы белого воротника на него смотрят вдруг засиявшие зеленые глаза – замерцавшие, как мерцают на солнце самоцветы, омытые набежавшей морской волной. Того же цвета, - их просвечивает лучом, и в приглушенном голосе Халибелл это несуществующее солнце слышно. Старрк смаргивает, чуть наклоняя голову, усмиряя в себе взметнувшееся наслаждение, снова чувствуя воздух в легких – холодный и пахнущий песком.
Это было хорошо, но этого – хватит, - волк опасливо прижимает уши, скалит клыки, припадает на передние лапы. Хорошо знает, что обычно за таким вот следует – наслаждение от того, что смог потянуться, распрямить спину, повыть на луну, сменяется вошедшей в плоть, кровь и душу опаской кому-то навредить. Она – осаживает; Старрк встряхивает головой, опуская лицо.
И приходится напоминать себе о том, что стоящая перед ним Халибелл действительно это выдержит. Закрадывается вопрос поневоле – кто еще сумел вы вынести такой  в о й, с какого номера начинать считать? Навскидку он предположил бы, что где-то с середины, с Пятого. Шестой – возможно, но в итоге ему пришлось бы держаться только на собственном нахальстве. Может, и справился бы.
Тиа – «Трес», как она зовет себя. Третья, - как Неллиэл, которая наверняка бы тоже вынесла подобный вой. В ощущении реяцу что исчезнувшей Ту Одельшванк, что стоящей перед Койотом Халибелл есть нечто общее, роднящее обеих женщин не только номером в Эспаде. Не только полом – хотя в Уэко Мундо это даже немного смешно.
«Мы ведь все равно не размножаемся», - мимолетно слежавшимся комочком песка пролетает мысль, и рассыпается, когда Старрк тянется к ощущению духовной силы Халибелл, не зная, то ли ищет знакомое, то ли видит сходство, обманывая сам себя. Эта духовная сила – не ласкающие, но качающие на себе волны, они опасны, но мягки. Мягкой была и зеленая трава, готовая, случись что, смениться острыми каменными пиками. Это не всеуничтожение Секундо, не пропасть тьмы Куатро, не зазубренная пила Пятого. Еще немного, и Старрк будет готов связать это ощущение с прежней Третьей, но отступает в последний момент, спокойно выдыхая.
Самообманов ему и без того достаточно, незачем связывать их с другими. Незачем возлагать что-то своё на того, кто может оказаться слишком хрупок для этой ноши. Даже Халибелл. Даже Халибелл с ее стаей может оказаться хрупкой и проиграть. Поэтому мысль останется Старрку – еще одна в копилку цветных снов.
Нынче он уснет надолго, - по духовному чувству еще разок плещет набегающей на берег волной, искрящейся на солнце. Оно – цвета этих растрепанных прядей, к которым словно прикоснулся невидимый ветер. Легли на сторону слегка. В Халибелл не чувствуется того, что обычно отвечало на подобный выброс реяцу – страх, контратака, безразличие. Хотя последним отличился бы разве что Четвертый.
Но в ней было спокойствие, затягивающее в себя, но в глубине его поблескивало, словно выглянувшая из раковины жемчужина на дне океана, или осколок кварца в темной песчаной яме – удовлетворение.
Он-то почти разучился получать удовольствие от собственной силы. Пересох, иссяк – а вот солёной водой слегка капнуло, и песок в его душе зашуршал, задвигался, и голову оказалось вскинуть легче теперь. 
Он поворачивает ее на ощущение приближения, делает кивок-знак Халибелл – дескать, подожди, и ощущает, как глуховатым рокотом под ногами вздрагивают духовные частицы.
- Ты чего так далеко убежал?! – Лилинетт влетает в него со всего размаху своего слабенького сонидо, споткнувшись, ударяет с размаху кулачками в грудь, почти падая вперед. Дышит тяжело, духовная сила пляшет, готова разразиться новыми воплями – но испуганным волчонком замирает, когда оказывается поставлена на ноги, на том же месте, где Старрк стоял до этого. Перед Третьей.
Цепкие ручонки стискивают его запястье – Лилинетт удивлена, прячется за него, выглядывает единственным глазом из-за его спины, смотрит. Принюхивается, - маленький носик чуть шевелится, а язык малявка словно проглотила. Только дышит все еще часто, после быстрого бега.
- Старрк?.. – она поглядывает то на него, то на Тиа, и жмурится под легшей на маску ладонью.
- А? – он просто смотрит в ее единственный глаз. – А-а… - тот моргает, несколько раз, тревожно красноватым.
- Поняла, - Лилинетт обескуражена обстановкой, не понимает, что происходит, не понимает, что ждать от Третьей, но доверяет Старрку, как всегда. И кивает доверчиво, шмыгнув носом, прижавшись плечом к его бедру, и зажмурив единственный глаз.
Им запрещено воплощать ресуррексион во дворце. Но Лас Ночес – клочок бумаги на черном фоне – сейчас далеко, и поэтому, кажется, можно не сдерживаться. Вновь.
Кто-то другой поблагодарил бы Тиа за предоставленную возможность, но Старрк не может, ибо не чувствует в себе уверенности в том, что имеет право на что-то такое.
Это – не его выбор. Это желание Халибелл, продиктованное необходимостью, насущным.
А Старрк… хотел бы чего-нибудь другого. «Чего?» - прежде, чем волк в голове заводит свою песнь, созывая с т а ю, он еще успевает задаться вопросом.
- Сокрушай, Los Lobos, - вполголоса выдыхает ветер, переходя не в гудение – в могучий вой освобожденной реяцу.
Она хочет знать, к а к  оно будет – так пусть знает, еще успевает всколыхнуться сознание, прежде чем его заливает несуществующей здесь резкой синевой раскаленного неба.

Отредактировано Coyote Starrk (2018-10-13 09:09:59)

«Ка-ах», - плавится воздух над рыжими скалами, равнодушно касаясь их полосатых боков. «Ка-ах», - горячо дышит земля, растрескавшаяся, наготове – вот-вот нутро вывернет, хрусткое, в трещины невесомой пылью осыпающееся, но замершая, неподвижная в плавящемся спокойствии бесконечной жары. Пересечённая, перечёркнутая длинной тенью под беспощадным солнцем, и небом до того синим, что хочется вырвать себе глаза.
Волку жарко, но хорошо. Это – как дышать, это все – правильно, - «моя сила», - и миг высвобождения, возрождения – воплощения рессурексьона рождает то, что, что должен – удовольствие. Такое, от которого хочется выдохнуть к небу, запрокинуть голову, ощущая, как на лбу и загривке, выступает пот, - Койот встряхивает головой, ловя пересохшим на мгновение ртом пропитавшей, раскалившей собственной реяцу воздух. Он со своей душой теперь – цельное, одно, единое. Прежнее.
По взмокшему загривку ударяет холодом, словно и не плавится песок сейчас до стеклянного, идя трещинами по прозрачной, скользкой точно лёд корке. Под ней, он успевает заметить, на короткую долю секунд застывает какой-то крохотный Пустой-ящерка, а затем черным завитком испарившихся почти без остатка духовных частиц застывает в прозрачном, чистейшем стекле. Рукоятки пистолетов толкаются в ладони; импульс пробегает по ним, Старрк наводит прицел – не закрытый повязкой глаз, смотрит – и видит золотой проблеск впереди.
«Я не один», - ледяные тиски ужаса разжимаются, он выдыхает, и песком засыпает то, чем он был прежде. То, что прежде – не помнит о себе ничего, то, что раскололо душу надвое, когда ту заледенило одиночеством настолько, что не было сил шагнуть дальше – незачем.
Оба они, и Старрк и Лилинетт, очень страшатся этого прежнего, хотя в темной пустоте за плечами обоих таится всего-то немая печаль.
Вода плещется у носков сапог, не приближается, испаряется над раскаленной землей – он коротко смаргивает, отгоняя наваждение, и снова прикрывает глаза, чувствуя, как запястьем льнет мех – не рукавов, а призванной стаи, окружающих его волков из реяцу небесной синевы. Они окружают – колышущимися хвостами, смотрят на Халибелл, и рассыпаются цепью, чуть загибая ее концы.
«Стоять», - мысленный приказ.
Это не тренировка. Подобное нужно нумеросам, всякой мелочи, недоделкам, порожденным силой странной и пугающей вещицы в руке того, кто когда-то назывался шинигами. Им нужно совершенствоваться, изучать друг друга, работать в команде. «Команде», - навскидку не вспоминается никто, правда, никто, кроме самок Халибелл; у остальных фрасьоны особой солидарностью не отличаются. Сама Эспада исключительно выше этого; каждый могуч, силен, самодостаточен, сам. Если на кого и полагается, что редко – то только на собственных фрасьонов, дабы создавать какую-то тактику в сражении. Но в сражении с кем? – нет во всем Уэко Мундо врага, способного противостоять Эспаде. Их враги – названные так, назначенные, обозначенные – там, за тяжелым брезентом накрывающей мир Пустых вечной ночи, под небесами такими же синими и ясными, как льющаяся сейчас сквозь Старрка его духовная сила.
Это не демонстрация. Он далек от того, чтобы красоваться, ему не нужно это, он проклятье, не из тех, кто желает привлекать к себе внимание, или, тем паче, впечатлять. Ему незачем, он устал от этого. Непомерная сила давит на плечи и давила всегда, сколько Старрк – ставший Старрком – помнит себя. Да, было разумно дать понять Халибелл, что он такое, и как с этим управиться, если они окажутся на одном поле боя. В раскаленном солнцем, расплавленном воздухе дышать нечем – он это знает, и не хочет навредить тем, кто дорог другим. Тем, кто идет за кем-то – и, право же, неважно, кто и за кем. Смысл не в том, что это как-то скажется на исходе битвы, против кого бы ни пришлось выступить, смысл в том, что причинять вред тем, кто слабее тебя – неверно.
Потому что они – стая, - он поднимает взгляд на Халибелл, осознавая, что все это время, непонятное по ощущениям – то ли вечность, то ли пару секунд, смотрел на песок уже возле ее ног. Выглаженный, как бывает после накатившей солёной волны, не сплавившийся и потрескавшийся в стекло, как вокруг него и под ним.
Осколки сверкают, отражая синее свечение реяцу, и пространство кругом Старрка напоминает исполинский топаз с неисчислимым количеством граней.
« - Старрк! Старрк! – им с Лилинетт не нужно переговариваться вслух, можно и мысленно. – Вы чего затеяли, а? мы что, будем драться с… Тиа-сан?» - опаска и уважение, звучащие в пронзительном обычно, резком голоске, немного удивляют. Маленькая задира, обычно всегда готовая с кем-нибудь поспорить, здесь по-настоящему не хочет ссоры с Третьей, и не потому, что думает, что Старрк может проиграть Третьей-сан. Вообще ничего подобного! Старрк самый сильный! – бровь под повязкой чуть дергается – это отголоски мыслей самой Лилинетт просачиваются в него.
Она не хочет драться с ней, потому что уважает, тоже не хочет навредить – тому, что уже внезапным образом обрела.
« - И девочки расстроятся, если вы поссоритесь», - маленькая бестия. А вот на сей раз уже подслушали его.
Разворчатся, расшипятся. Даже если это будет просто тренировкой – в итоге ведь кто-то все равно проиграет, окажется слабее, так? – Лилинетт не хочется, чтобы троица «девочек» Халибелл сердилась на Старрка, если их госпожа проиграет. А она проиграет, непременно – Старрк ведь Примера, и она тоже – Примера, но тогда Сун-Сун, Мила Роза и Апаччи обидятся и на Лилинетт, и ей больше не с кем будет играть. Они не захотят больше, чтобы она приходила к ним.
- Нет, - односложно отвечает Койот вслух, и пистолет словно выдыхает с облегчением.
- Так объясните мне, что вы тут затеяли? – немного наигранно бодрый голосок разносится над песками, рукоятка в ладони чуть теплеет. – Гуляете так, что ли? Старрк, отпусти меня, я с вами хочу, если так!
- Погоди, Лилинетт, - по зеленым глазам напротив гуляют глубокие топазовые отблески. – Тиа…
- Ты хочешь знать что-то еще?
Это не демонстрация и не тренировка, тяжело осознает он, вдруг ощущая себя до непонятного уязвимым, но отчего-то совершенно не беспокоясь об этом.
Это исповедь.

Отредактировано Coyote Starrk (2018-10-14 12:32:02)

Когда они уйдут отсюда, вдруг понимает Старрк, когда погаснет сияние его духовной силы, когда дотлеют последние язычки синеватого пламени, словно оброненные из волчьих хвостов шерстинки, то в выплавленную его реяцу стеклянную чашу заберётся луна. Ляжет грязно-белым жирным брюхом, будет смотреться в стекло, любоваться собой, отражаясь в гранях помертвевшего, опустевшего камня, и так продолжится еще одну вечность, пока песок не загладит стекло, не раздробит его обратно – в себя. Неизбежность для их существования.
И потому то, что кому-то есть до этого дело, до него, Старрка, удивляет его, искренне. Смущает же дважды – девчонки вообще падки на любое слово о красоте, а уж полученное от самой Тиа-са… Тиа-сан, - он вздрагивает бровями, большим пальцем поглаживая рукоятку пистолета. Дескать, успокойся, Лилинетт, - но под пальцем так и колотится, будто бы расшатавшийся боек.
Хотя у его пистолета нет ничего подобного. Его разбирать, и, тем более совершать хоть что-то, что положено совершать с пистолетом – полнейшее безумие.
« - Я не механизм!» - успевает фыркнуть Лилинетт, но Койот ее почти не слышит. Наклон головы Халибелл, эти чуть склоненные зубцы золотых пик вихров вызывают чувство протеста. Нет, незачем, хочется сказать ему, это ведь было тебе нужно.
Это ведь ради того, чтобы Лас Ночес, - вырезанный замок на изнанке сетчатки открытого сейчас глаза – не пострадал. Чтобы могли дышать свободно те, кто там – неважно, злые или ласковые, свирепые или тихие, равнодушные или увлеченные. Чтобы образовавшаяся, зародившаяся там жизнь не оказалась под угрозой. Чтобы часть его души могла по-прежнему беспрепятственно проникать туда, куда ей позволят, и она будет радоваться шумно, а он – тихо, видя сны о чужой жизни, не завидуя им, а пропуская сквозь себя. Отпечатывая в себе – без претензии, без поиска информации, собирая в себе. Узнавая так, - край рта чуть приподнимается.
У него могучая реяцу, которая пропитала сейчас здесь все. У него огромная духовная сила, которая неизбежно пропитывает Лас Ночес, словно запах – там их много таких, но на эти метки Старрк не смотрит. Его метки, волчьи метки – сильнее прочих. Это – его территория, Лас Ночес. Окрестности. Все, что рядом.
«Куда?» - правильный вопрос. Сюда.
Это – его территория.
И так совпало, что попросившая его открыть свою силу имела на то право. Почему-то, если думать обо всей остальной Эспаде, то Старрк и пальцем не пошевелил бы для них, не стал бы ничего показывать. Тем более – доказывать или сравнивать. Просто глянул бы хмуро, зевнул по-волчьи, и ушел бы, как уходит утомленный приставаниями зверь. Мыслей о том, что можно было бы просто прогнать дурака духовной силой, попросту нет. Ему ничего никому не надо доказывать. Слишком глубокие дураки рядом с ним просто не держатся.
Старик Барраган не поймет такого, и его корона на облетевшем до последнего лоскута плоти черепе невольно сравнивается для Старрка с этими золотыми пиками-вихрами, и далеко не в пользу Второго. И отнюдь не из-за странной, внезапной доброты Халибелл – сейчас он чувствует себя еще более неловко из-за того, что не стал задумываться больше, что не разобрался в ее желании изначально, не копнул глубже. Может быть, сейчас и стоять перед ней было бы проще, - по щекам сечет отчего-то горячий песок. Точно, еще не остыл после его реяцу, - Старрк потирает висок цевьем пистолета, прикрывает второй глаз.
- Спасибо тебе, Халибелл. Это очень много значит, - «для нас». Он опускает пистолет, и наклоняет голову в ответ. Кажется, она сама дала ему щедрее, чем может себе представить. И увидела все, и даже больше – когда зеленые, с голубыми, морскими отблесками от волчьих хвостов глаза останавливаются на черном пятне повязки на его глазу, он это понимает предельно отчетливо. Он доверился, вопреки инстинктам, как щенок, ответил на зов одиночества – и, удивительно, что получил взамен нечто удивительно спокойное и светлое, как если бы протянув руку во тьму океанской пучины, схватил бы там жемчужину.
Незачем показывать что-то еще, - от завершения этого ему делается немного грустно. А еще расстроена Лилинетт – она все так же не понимает почти ничего, но тут явно намечалось что-то интересное, а она ее будто бы уже отправляют спать.
Хотя спать здесь хочется только ему, - он поводит плечами, жмурясь, а когда открывает глаза – на глазу уже нет повязки, а в руку толкается не тяжесть – вес, сменивший ощущения. Лилинетт взмахивает руками, цепляется за него, острым локтём по носу заехав.
- Предупреждать же надо, Старрк! – долго грустить она не умеет. Ведь все хорошо, так? – соскакивает с его рук на песок, но рукава принявшей прежний вид куртки не выпускает. Прячется за него – но уже не робко, скорее, смущенно. Ведь услышала Тиа. Значит, больше причин, поводов для встреч с ее фрасьонами. Будут еще игры, будет еще что-то, что составляет немудреное их житье-бытье.
- С… спасибо, Тиа-са...ма, - так её называют фрасьоны. Наверное, ей так больше подходит, наверное, ей так больше нравится - им больше понравится, если она будет говорить с большим уважением об их госпоже.
Пусть так. Хотя бы ненадолго.
Лилинетт тревожно от таких мыслей, что просачиваются в нее из Старрка. Ей не хочется их, не хочется даже думать о том, что кто-то может обидеть, а сейчас – тем более, потому что теперь сквозь раскаленный ветер за ее плечами тихо поблескивают темные глубины океана.
Может быть, Старрку хочется так думать. Он не беспечен – или же, оказался беспечен сейчас, открывая свою силу, исповедуясь, чем бы оно не было названо вначале. Он опасен. Второй это знает, но не видит в безразличии, не-стремлении Примеро угрозы для себя. Волк уходит, не противопоставляя себя кому-либо, просто помечая то, где прошел, собой.
Теперь все то время, что им отпущено, ставшее еще более драгоценным, потому что обрело границы. Лимит.
Скоро будет война, в которой они, запредельно сильные, выйдут против таких же запредельно сильных. Их – Эспаду – Уэко Мундо едва выдерживает, и Старрк невольно задается вопросом, а какой вообще смысл у их существования, таких вот сильных?
Он был один. Вообще – один; настолько сильный арранкар, Пустой, сам сломавший свою маску. И то, что теперь кругом есть подобные ему, должно радовать – оно и радует, но тревожит еще больше.
Старрк лучше других знает, что, если где-то скапливается непомерная сила, то она должна либо ударить, либо уничтожить сея. И это заставляет его скалить клыки и прижимать уши, вздыбив шерсть на загривке. Не он вожак этой стаи, пускай и Первый.
У него неотвязное чувство, что стаю скоро пустят в расход, потому что не им, не Пустым существовать вот так – непомерно сильными и незаконно счастливыми.
Лилинетт хохочет, убегая вперед, и Старрк тоже улыбается. Сам.
- Спасибо, - повторяет он, взглянув на Тиа. – Идем?

Отредактировано Coyote Starrk (2018-10-15 00:54:20)