От тумана отсырели плащи, укрывающие кольчуги; отряд продвигался по кромке неширокой полосы перелеска почти бесшумно. Шумели впереди, и это было на руку Боромиру и его людям.
Он переглянулся с разведчиком, быстрой тенью выскользнувшим из молодых зарослей орешника. Лето совсем недавно вступило в свои права, и зелень итилиэнских лесов была еще очень светлой, прозрачной, почти предательской. Дико было даже мыслить подобное о родных лесах, порой казалось сыну Наместника, но в эти смутные времена диких вещей развелось, как моргульских орков.
Они и шумели впереди, не таясь, они спешили, потому что чуяли добычу. Боромир намернно выслал нескольких бойцов вперед, дабы те показались оркам, и увлекли их за собой на расстоянии полета стрелы. Большой отряд, около сотни. Тьма не считает своих солдат, не бережет – да и где ей, бесчестной, о подобном печься? – несомненно, этот отряд был пробным камнем, вновь нацеленным на руины Осгилиата, которые в недавней победе были отвоеваны мужами Гондора.
В очередной раз, - бессилие на мгновение сковало руку, легшую на рукоять меча. Древняя столица Гондора, Звездная Цитадель – Осгилиат, ныне стоящий в руинах, постоянно переходил из рук в руки. Каждый раз, отбив нападение с востока, сердца мужей полнились радостью и новой надеждой, но проходило время, и Черные Ворота выпускали новые и новые полчища нечисти. Не желая терять людей, Боромир и Фарамир отступали, с тем, чтобы вернуться, и одолеть врага не числом, но умением. И так продолжалось годами.
Однажды Боромир заметил странные зарубки на камне старой сигнальной башни Осгилиата, и пожелал узнать, что они такое. Смущенный солдат признался, что он считает, сколько раз он сюда возвращается. Боромир было вспылил, возмущенный небрежением, но вмешался младший брат, и с улыбкой сказал солдату – того звали Айглас – что он, Айглас, весьма везучий малый, раз сделал столько отметок. Днем позднее везучего Айгласа сразила черная орочья стрела, а зарубки на белом камне руин постепенно выветрились и стерлись, будто скрытые мглой.
Мгла ползла и сейчас – серой, подлой полосой тумана с востока. За ее плотными полосами было хорошо скрываться сейчас, но гондорцы знали, как опасно доверять такой вот хмари – пахнущей ядовитой гарью и солью, пропитывающей, казалось, до костей. Пахнущей отчаянием.
Вот и сейчас – полосы тумана раздвинулись, открывая взору неширокое ущелье близ змеящейся вдалеке тусклой ленты Андуина. Гондорцы приникли к земле,  глядя на то, как в ущелье ордой черных мух ссыпаются орки. Солнца не было, да утро еще не успело разгореться в день, так что поганые твари пока не слишком страдали из-за дневного света.
«Скоро им вообще не придется страдать», - с жесткой усмешкой, красившей лицо, Боромир приставил ладонь ко рту, и трижды крикнул кукушкой. С противоположной стороны кромки скал ущелья, из колышущегося там такого же зеленого орешника, донесся тот же ответ. Мгновением позже из орешника свистнула крепкая ясеневая стрела.
- Гондор! – взревел весенний лес, и настоящие птицы вспорхнули с деревьев, вспугнутые боевым кличем, и звуком рога, что выводил сигнал к атаке. От этого звука орки суетились в страхе, метались, пытаясь выстроиться в подобие боевого порядка, но безжалостные стрелы с верхних краев ущелья косили их, будто траву.
- Вперед! – из ножен со звоном вырвался меч. Его рукоять горячила ладонь сквозь кольчужную рукавицу, будто раскаленная. Меч рвался в бой, меч желал испить черной орочьей крови, и Боромир не стал заставлять его ждать. Прикрываемый стрелками, его отряд вломился в черную орочью стену с тыла, пока те пытались ответить стрелами на стрелы. Каменная ловушка ущелья захлопнула свои челюсти, и теперь безжалостно перемалывала добычу острыми зубами – сталью гондорских клинков.
Это место подсказал Фарамир, в вылазке не участвовавший. Ныне он находился в Минас-Тирите, отправился с донесениями, требующих внимания фигуры более значительной, чем просто сержант, к примеру. Уезжая, брат хмурился – не хотелось ему оставлять рубежи Осгилиата, и оба они – и Фарамир, и Боромир, знали, что точно так же нахмурится отец, когда увидит вместо старшего сына младшего. Боромир давно уже потерял всякую надежду втолковать отцу, что Фарамир никогда не станет вторым Боромиром, да и незачем это – Фарамир и без того хорош, сметлив, умен и ловок. Где Боромир возьмет силой, там Фарамир доберется проницательностью. Где Боромир увидит хорошее место для засады, там Фарамир сообразит, как без потерь заманить туда врага. Они с братом ведь как две руки, правая и левая – поодиночке вроде и справляются, но непобедимы лишь когда вместе.
Но не об этом думал Боромир, с размаха снося уродливую орочью голову ударом меча; не лицо брата стояло у него перед глазами, когда отбивал щитом орочий ятаган. Он рубил без устали, отбивал удары щитом, сек и колол, пока последний орк не рухнул, перерубленный почти надвое, и кровавая пелена перед глазами приугасла, а вскоре и вовсе развеялась.
Опершись на меч, Боромир тяжело дышал. Пить хотелось. Солнце скользнуло по выцветшим волосам, припекая – шлем генерал-капитан уже снял, и сейчас держал в руке, машинально ощупывая вмятины. Ох, если бы не умение гондорских кузнецов, валяться Боромиру здесь же, с орочьими трупами, и с пробитой головой, - он потрогал над виском, где уже вздувалась болезненная шишка. По виску потянулось, горячо и тягуче – ссадина. И колено вдруг заныло – в пылу боя не замечал, а сейчас чувствовал, как под поножами становится сыро.
- Мой господин, - к нему приближался гигант Маблунг, с мехом наготове. Отхлебнув теплой, но самой вкусной, самой замечательный сейчас воды, Боромир поблагодарил его кивком, и вернул мех. – Потерь убитыми нет, но Эмрод ранен серьезно. Остальные – так, заживет.
- Так, заживет, - невесело ухмыльнулся Боромир, перешагивая через труп орка, неизбежно оступившись на раненой ноге, и покачнувшись. Если б не Маблунг, придержавший его за панцирь – пропахал бы принц Города носом пропитанную кровью землю прямо на глазах у своих солдат. Впрочем, они его всяким видывали. Со своими людьми Боромир не чурался быть собой. – Доставьте Эмрода в Осгилиат, - сам он не собирался покидать рубеж, на котором находился сейчас. Раны промыть, перевязать, смазать – благо, целители в Гондоре сродни его кузнецам, и все заживет. Куда оно денется, - предвкушая уже и костер, и добрую трапезу, и заслуженный отдых, Боромир двинулся вверх по осыпи, к своим.
Соотношение получилось один к четырем. Сотня против двух дюжин.  И все остались живы – это ли не радость, не достижение? – так что, невзирая на боль в ноге, шагалось Боромиру легко и радостно. Он остановился на кромке ущелья, рядом с бойцами, что суетились над Эмродом. Молодой еще, трех десятков лет нет, гондорец не стонал, только кусал губы от боли. Повязки, шедшие через грудь и живот, медленно пропитывались кровью.
- Мой господин… - захрипел он, когда сын Наместника опустился подле него на колени.
- Молчи, молчи, - ладонь легла на холодный, липкий от пот лоб. – Ты отважно сражался, друг мой. Отдохни немного в Осгилиате, друзья позаботятся о тебе. А мы подождем тебя здесь, так ведь, ребята? – ущелье отозвалось стройным хором. Примерно половина бойцов спустилась вниз, и стаскивала тела орков в одну кучу, чтобы затем поджечь.
- Я… - в углу рта Эмрода предательски блеснуло красным. Скверное дело. Боромир накрыл его руку, лежащую на повязках, своей.
- Помни, ты нужен нам, Эмрод. Готовы? – он сноровисто поднялся, уступая место на краю волокуши, которую для Эмрода соорудили здесь же, на которой его и бинтовали. – Удачи! – Боромир проводил взглядом бойцов, исчезающих в зарослях орешника. Опытный воин, он знал неизбежность потерь, но привыкнуть к ним? – нет, это  пусть остается тем, кто не считает и не щадит своих бойцов. Тем, кто раз за разом выпускает на земли Гондора черные полчища, - взгляд невольно обратился на восток, где линия горизонта была покрыта вечным черным свинцом.
- Капитан! – один из раненых в стычек солдат приближался к нему, прижимая руку к груди. – Все закончено.
- Двинулись, - черную кучу внизу уже подожгли, и свободный здесь, подвижный среди камней ветер уже начал раздувать под ней огонь. Дул с востока – а они сейчас и шли на восток.

Привал решили устроить, отойдя от ущелья примерно на пол-лиги. Нога Боромира побаливала, и разок он остановился – снять погнутый понож. Теперь же сидел под деревом, светлоствольной, чудом уцелевшей здесь березкой, вытянув перевязанную ногу перед собой. Поодаль незаметно курился небольшой костерок. Тихо переговаривались бойцы, кто-то ел, кто-то дремал, свернувшись на земле, а несколько человек несли караул, встав в пикеты.
Боромир пошевелил босыми пальцами ноги, попробовал двинуть коленом, и скривился. Орочий клинок ухитрился попасть в щель между поножем и сапогом из крепкой кожи, прорезать оный, и сильно полоснуть капитана по ноге, вырвав небольшой кусочек плоти сбоку колена. Сейчас рану промыли, замазали лечебной смолой, и накрепко перевязали. Силу этой смолы Боромир знал хорошо, не раз проверил ее на себе. Но им надо продвигаться дальше, а колченогий он пользы мало принесет. Потому надо ценить минуты отдыха, ибо они вполне могут оказаться последними, - он прикрыл глаза, откинувшись затылком на белый прохладный ствол березы.
День только-только перевалил за половину, солнце грело, почти припекало. Предательское тепло, истома разливались по телу, коварно напоминая о долгой усталости. О бдениях, о ночных стражах, об изнурительном напряжении, в котором держали его равнины Итилиэна. Он привык к этому, он врос в них, прочнее самого могучего дуба, но все-таки естество его отнюдь не дубовое.
Им всем нужен отдых, - он открыл глаза, обвел своих бойцов взглядом. Кто-то встретился с ним глазами, кивнул , кто-то указал на котелок с остатками горячего травяного отвара, куда ребята, неизбежно, добавили пару капель чего-нибудь хмельного и крепкого. Боромир не осуждал их за это. Все они – на границе, на тонкой грани подступающей Тьмы. Пусть же сердца веселятся пред ликом бури – и не дрогнут, когда ударит гром.
Он потянул руку за стоящим рядом кубком, из которого пил до этого – воду, и замер, прижав ладонь к земле. Знакомый дробный звук летящих по равнинам копыт. Кажется, лошадь не одна.
- Всадник, - опередил его дозорный. Боромир поднялся, держась за березку. Сгибать ногу пока не рисковал, понимал, что рана может разойтись.
Появление всадника, да еще галопом, ничего хорошего не могло сулить. Временный привал мгновенно пришел в движение – котелки и выпивка мигом исчезли, расслабленные еще мгновение назад воины вздернули тетивы на луки, подхватились, подобрались, и встречали приближающегося всадника внимательными выжидающими взглядами.
- Милорд! – гонцом был молодой, легкий в кости Страж Цитадели. Осадил взмыленного коня, похлопал его по шее, и спешился. – Срочные известия от Его Милости Наместника, милорд!
Боромир шагнул вперед, не замечая камешка, впившегося в босую ногу, и протянул руку.
- Где донесение?
- Н-нет его, мой господин, - парнишка поклонился, избегая смотреть в потемневшее лицо Боромира.
- Ты потерял его?
- Нет, милорд… Его Милость на словах приказали мне передать вам его волю. Она гласит – немедленно возвращайтесь в Минас-Тирит.
В строю послышался ропот – и тревожный, и недовольный.
- Что-то случилось в Минас-Тирите? Отвечай! – Боромир перехватил гонца за руку, которой тот все еще держался за поводья. Парнишка энергично замотал головой, так, что мокрые от пота волосы взлетели.
- Никак нет, мой господин. Все в порядке, все спокойно, - странным тогда все это было. Как и его солдаты, Боромир в первую очередь встревожился о Городе, но гонец явно не лгал.
- Что-то с моим отцом? С моим братом? – отрицательные кивки. Боромир отпустил руку гонца, обернулся на Маблунга.
- Принимай командование, - он еще раз осмотрел своих людей. Короткий привал позволил им восстановить силы, но…
- Не рискуйте понапрасну, - и взялся за поводья приведенной гонцом лошади.
- Мой господин… - прилетел в спину низкий голос Маблунга.
- Что еще? – здоровяк, храня непроницаемое выражение лица, шевельнул подбородком куда-то вниз. Глянув себе под ноги, Боромир, несмотря на снедающую его тревогу, расхохотался.
- Белое Древо! Будь я проклят, - смеясь, он кое-как натянул распоротый сапог на ногу. Повязку было видно, ну да и что с того? – закрепив щит, Боромир тронул коня пятками. За ним двинулся гонец, которого принц очень скоро оставил позади, на своем более свежем коне. В голове роились самые мрачные мысли, причудливо мешаясь с надеждой. Что же это за дело, по причине которого отец так резко выдернул его в Город? Ведь он знает, что и Фарамир покинул рубежи Осгилиата, а это означает, что дозорные пока лишены обоих своих командиров. Возможно, он встретит Фарамира по пути? – Боромир придержал коня, позволяя гонцу поравняться с ним.
- Что-нибудь необычное в городе произошло?
- Нет, милорд, - юнец тяжело дышал, вспотел под черными с серебром одеждами. – Но ваш отец… прошу прощения, Его… - Боромир нетерпеливо тряхнул головой, дескать, давай без этих титулов! – ваш отец велел передать, что ваше прибытие крайне важно, и поскорее.
- Сдается мне, тебя поручили о чем-то молчать, - хмуро процедил Боромир сквозь зубы, неожиданно для себя немного успокаиваясь. За пустяком, с другой стороны, отец его вызывать не будет. А в Городе все мирно. Это главное, - пришпорив коня, он поскакал во весь опор к растущей навстречу белокаменной громаде Минас-Тирита.

- Открыть ворота! – тяжелые Ворота распахнулись, впуская принца. Его приветствовали, и стражи, и простой люд – он был любим в Городе, и отвечал ему тем же. Невольная улыбка освещала лицо Боромира, пока конь нес его к верхним ярусам. Вместе с тем, он отметил необычное оживление на улицах, как будто до него кто-то проехал здесь, торжественно, - копыта его коня разбрасывали уже истоптанные цветы, которыми была усыпана мостовая. Люд переговаривался, что-то обсуждал, жестикулируя. Ладно, обо всем можно расспросить в Цитадели, - конь вознес Боромира к венчающей Город площадке. Бросив поводья Стражу, Генерал-Капитан поинтересовался у него:
- Мир тебе, Берегонд! Что за суета в Белом Городе?
- Мир вам, мой господин. Благородные гости прибыли с Севера, - худое, живое лицо Стража Цитадели сияло щетиной. – Король Рохана Теоден и его сын здесь.
- Король Теоден, вот как, - Боромир понимающе нахмурился. Давний брат и союзник, Рохан… Что же, тогда понятна спешка, с которой его вызвали.
- Да, они сейчас беседуют с Его Милостью.
- Спасибо, друг, - хлопнув Берегонда по плечу, он прихрамывая, но широким шагом отправился в сторону тронного зала. Тут-то его и перехватил Фарамир.
- Стой! Куда! – он сцапал брата за рукав, и оттащил в сторону, под сень портика.
- Как куда? Король Рохана здесь. Меня не за этим вызвали, скажешь?
- За тем, да не за этим, - Фарамир, вопреки обыкновению, был одет чересчур нарядно. Боромир почуял неладное.
- Пойдем, - младший поволок спотыкающегося старшего в сторону личных покоев.
- Какого… Фарамир! Объясни, что не так?
- Не в таком же виде тебе туда идти? Вымойся, от тебя разит, как от конюшни.
- Королю Рохана покажется, что я пахну его родиной, - неуклюже пошутил Боромир. – И вообще, чем мой наряд плох? Я не из садов Дол Амрота вернулся.
- Тем и плох, что ты не можешь предстать перед леди Эовин с окровавленной рожей, потный, пыльный, в орочьей крови и дырявым сапогом, - пока препирались, брат таки доволок Боромира до дверей его покоев. Слуги порскнули кто куда, лишь завидев принцев.
- Та-ак, - а вот теперь неладное стало явью. Ручка двери затрещала под стиснувшими ее пальцами. Потемнев взглядом, Боромир уставился на Фарамира. Тот выдержал это с обычным своим спокойствием. Боромир открыл рот, набрал воздуха в грудь, чем брат и воспользовался, втолкнув его в комнату.
- Я приказал все приготовить, и все уже сделано. Отец гневается, учти.
- Он вечно гневается, - глухо пробурчал Боромир, стаскивая с себя пропотевшую рубашку. Неужто отец вновь решил ему кого-то сосватать? Знает ведь, что Боромир покамест бежит от любой женитьбы, как орк – от полуденного солнца. А обидеть нареченную из Рохана, если они там уже сговорились, не приведи Свет – может оказаться опасно.
- Красивая хоть? – да будь она по красоте равна эльфийским девам, Боромир уже заочно терпеть не мог эту леди Эовин. Он был вынужден оставить своих людей там, на фронтире, ради какой-то девицы!. Сам себе подобного простить не мог. Отец гневается? – ну а Боромир своему отцу сын. И тоже гневаться умеет.
- Я только мельком ее видел, - донесся до него сквозь открытую дверь купальни голос брата. – Стройная, волосы светлые.
- «Стройная, волосы светлые», - передразнил Боромир, выливая на голову ковшик уже порядком остывшей воды. – Ты сейчас отбываешь в Осгилиат?
- Конечно, - отозвался Фарамир. – На торжественный ужин я не приглашен, - Боромир скривился, как от зубной боли. Лучше бы Фарамир оставался здесь, с этой леди Эовин, торжественным ужином, и всем тем, что любезный батюшка приготовил своему первенцу.
- Одевайся, - стоило Боромиру выйти из купальни, как брат кинул ему охапку нарядной одежды. Старший принц едва успел натянуть штаны, как дверь покоев с треском отворилась.
- Что ты здесь делаешь, Фарамир? – Боромир, встряхнув головой, выдвинулся вперед. – Разве я должен говорить тебе, где ты должен сейчас находиться?
- На пути в Осгилиат, отец, - наклонил голову Фарамир, и оказался отодвинут плечом брата.
- Здравствуй, отец, - гневное выражение на лице Наместника Дэнетора сгладилось, будто солнце осветило хмурые тучи.
- Сын мой, Боромир!
- Отец, чего ради ты вызвал меня? – улыбка отца стала жесткой, непререкаемой.
- Ради обсуждения дел наших, и наших уважаемых друзей и союзников. Король Теоден здесь, и сын его, Теодред.
- Я знаю про короля и его сына! – прервал Боромир. – Тебе не нужен мой совет, тебе ни к чему мое присутствие. Хватило бы и… - он не стал называть имя брата, зная, что это мгновенно вызовет бурю, - твоего объяснения. Я был в разведке, я был после боя. Мои люди там, - рука указывала на восток, - без меня. А я зачем-то здесь, - он с ненавистью одернул богато расшитый камзол.
- Ты здесь, потому что ты нужен мне здесь, - раздельно произнес Наместник. – А твой брат… - Дэнетор повернулся, чтобы пригвоздить Фарамира гневом, но того и след простыл.
- Мы должны быть там. Вместе, - лицо Наместника не дрогнуло от упрека, звучащего в голосе старшего сына.
- Идем, - и, прихрамывая, Боромир двинулся за отцом.

Главный зал Королевского Дворца с пустующим троном встретил его привычными рядами черных колонн, и мраморными ликами давно ушедших Королей. Боромир помнил, как ребенком решился поиграть здесь, вместе с братом. Отец тогда строго пресек их забаву, сказав о «неуважении», Но голос у него был таким, словно он сам не совсем верил в то, что говорит.
Он вошел в зал со стороны бокового входа, и поначалу не показывался. Видимо, до своей отлучки Наместник с Королем рохиррим уже вел какие-то обсуждения, а затем они прервались на что-то вроде передышки, - Боромир заметил, как слуги уносят пустые кувшины. Благородные гости восседали напротив черного каменного кресла Наместника на каменных же стульях, покрытых убористой, затейливой резьбой. Из-за спин и голов присутствующих здесь именитых сановников, военачальников, и прочих Боромир не сразу разглядел гостей из Рохана. Люди расступились перед ним, он остановился сбоку и сзади кресла своего отца.
Король Теоден был стар, старше наместника. Золото его волос обильно тронула седина, морщины избороздили лицо, но руки, крепкие руки наездника, были тверды. Его сыну, сидевшему одесную, Боромир не дал бы и двадцати пяти лет – с лицом девически чистым, ясными глазами, он держался скромно и с достоинством, как и подобает сыну правителя. А когда Боромир перевел взгляд на ту, что сидела ошую от Короля Теодена, то на миг забыл, как говорить.
Юная, и хрупкая, как цветок сибельмайна. «Стройная, и волосы светлые», - они ниспадали потоком бледного золота на узкие девичьи плечи. Белокожая, точно снег на горных вершинах. И юная, невозможно юная, словно девочка, с глазами серыми, точно звезды.
Боромир перевел дыхание. Эта девочка сейчас находилась на самом пороге своего расцвета. Нетронутый бутон, готовый распуститься, невыразимо прелестный в своей юности. И, если здесь хоть что-то было уже решено… то он откажется. Как отказывался и раньше. Жена ему не нужна. Пусть эта дева и взволновала Боромира мгновенно, до самого нутра – он смотрел на леди Эовин как на женщину, и не обманывался в том, но не его рукам будет суждено сорвать этот дикий белый цветок.
Нет… не его.

Отредактировано Boromir (2017-07-20 08:58:42)

Слушая речи отца и короля Теодена, Боромир внимательно наблюдал за высоким собранием, но взгляд его, нет-нет, да оказывался прикован к белому цветку, такому непривычному и неуместному в своей простоте среди всего это шитья, бархата, и темных богатых одежд. В своем простом до изысканности льняном белом платье, леди Эовин вызывала восхищение мужчин, и зависть женщин, - Боромир устремил взор поверх голов, пряча улыбку в углу рта. Прекрасная и неприступная, желанная и… нежеланная. Он чувствовал на себе взгляды придворных, для которых также не было секрета в том, зачем же здесь, на важном совещании, присутствует родственница давнего друга и союзника, юная девица на выданье. Единственная причина, по которой она здесь.
Улыбка превратилась в усмешку, прищур серо-зеленых глаз стал жестче. Он встретил посмеивающийся взгляд наследника короля Теодена – с Теодредом они встречались не раз, и выдержал сталь, прорезавшуюся сквозь доброжелательное, дружеское почти подмигивание. Мол, я за тобой наблюдаю, кабанчик-на-убой. Только посмей обидеть мою кузину. Боромир сдвинул брови, чуть вздернул подбородок – дескать, чушь не неси, - и вперил взор в неподвижное, изборожденное морщинами, но полное благородство лицо короля Теодена, слушая его глуховатый, неторопливый голос, вещающий об извечных проблемах на границах. О запустении земель, некогда принадлежавших Гондору, о том, что там плодятся и множатся дикари, доставляющие немало хлопот обеим сторонам; что отряды орков, мало похожих на моргульских, появляются в долине реки Изен… Скрипели перья по пергаментам, слышались отрывистые вопросы, начинала болеть нога.
Лица советников и придворных, поначалу напряженные, постепенно светлели. Становилось ясно, что визит короля Рохана, по сути своей – не более чем обмен любезностями, дань старинной дружбе двух свободных государств. Времена тревожные, это так, но они всегда были таковыми. Хотя…
Орки в долине Изена.
- Долгих дней и приятных ночей тебе, Король Теоден, - приложив кулак к груди, заговорил Боромир, и шум голосов кругом стих. – И тебе, Теодред, сын Теодена, - роханский принц поднялся с кресла, тем же поклоном приветствуя Боромира. – Уделишь ли ты время мне, поведав об орках, что появились на Изене? – они с Теодредом понимающе уставились друг на друга. Светловолосый, с гривой длинных, как у девушки, волос, принц Рохана согласно наклонил голову.
- И тебе мир, Боромир, сын Дэнетора! – они с Боромиром были одногодками, но Теодред смотрелся гораздо более юным, возможно, из-за открытого лица, которое чисто брил, или из-за того, что старший сын Дэнетора был почти на голову его выше, и гораздо шире в плечах. – Я охотно поведаю тебе о них, друг мой…
- Но вначале позволь мне представить дочь моей сестры, лорд Боромир, - поклон Боромира стал ниже и почтительней, а выпрямившись, он встретился взглядом с двумя распахнутыми на него серыми звездами. Невозможно юный цветок сибельмайна обратил к нему свой лик, и Боромир второй раз за сегодня ощутил, как дар речи покидает его. Хороша. Невероятно хороша, дика, не покорена и непокорна, - огонек промелькнул в глазах гондорского принца, прежде чем он отвесил леди Эовин глубокий, полный учтивости поклон.
- Эовин, дочь Эомунда и Теодвин, - в голосе старого короля звучала гордость, и было чему гордиться – юность и красота его племянницы разили насквозь, словно быстрые стрелы Следопытов Юга. Девица стояла легко и прямо, и взгляд Боромира выдержала бестрепетно.
- Мне доводилось слышать о красоте роханских дев, но истину о них не передать никаким словам , - сын Наместника занял место рядом с отцом, справа от него, заслоняя широкими плечами пустующий Трон. – Поистине, благословенный день сегодня для Минас-Тирита, ведь ясное солнце северных степей озарило его, - и новый поклон. На учтивые словеса у Боромира никогда не хватало терпения.
Теодред, видимо, неплохо его понимал. Наклонился к отцу, что-то шепнул – Король Теоден медленно кивнул, и совещание потекло дальше. Боромир всецело переключился на обсуждение проблем, задавая роханскому принцу вопросы о рубежах Изена, и почти не вспоминал о двух серых звездах. Опомнился только, к самому завершению, и недоуменно сморгнул – только что же ведь леди Эовин была здесь, а теперь ее нет – и без ее белого платья в Тронном Зале словно померк свет. И о свете, к слову – солнечные лучи, падающие сквозь стрельчатые окна, намекали о том, что время клонится к вечеру. Боромир невольно напряг ногу, отдавшуюся неприятной болью. Выслушал завершающие речи отца, вздохнул про себя насчет торжественного ужина – есть ему хотелось уже сейчас, а вот восседать на пиру желания не было, и, раскланявшись с высокими гостями, покинул Тронный Зал.
Закатные лучи освещали Внешний Двор, и белый камень башен и шпилей оделся словно стыдливым девичьим румянцем. И среди слуг, и среди Стражей наблюдалось оживление – немудрено, ведь предстояло празднество в честь друзей и союзников. Боромир невольно всмотрелся в людей на галерее, и обругал себя – Фарамир уже уехал, а вот уж с кем бы он сейчас охотно поговорил, так это с ним.
- Лорд Боромир, - донеслось сбоку, и гондорский принц с улыбкой повернулся к принцу роханскому. Руки сшиблись в приветствии, они обнялись. В серых, как у двоюродной сестры, глазах Теодреда искрилось лукавство.
- Вижу, друг мой, ты из седла – на бал? – он указал на прихрамывающую походку Боромира, и его физиономию, со свежими ссадинами. Тот согласно кивнул, присаживаясь на край перил балкона – нога разнылась.
- Так и есть, принц Теодред, - в последний раз они виделись лет семь назад, уже не заносчивыми юнцами, но еще и не зрелыми мужами. И умудрились поспорить, сшибиться в поединке, и затем примириться, с тем, чтобы проникнуться друг к другу самым настоящим и искренним расположением. Сейчас же Боромир понимал, что ступает на тонкий и скользкий лед, притом – не по своей воле.
Он не искал жены, и не желал семьи. Но, если политические причины брака с леди Эовин окажутся сильнее его предпочтений…. Нет, отец его не заставит. А с леди Эовин он сам разберется. К тому же, такую нежную красоту если уж кому в жены и отдавать, то никак не медведю Боромиру.
- Жаль, что брат в отъезде, - Теодред кивнул.
- Я перекинулся с лордом Фарамиром парой слов, - Боромир усмехнулся. Парой слов перекинулся, а вот на кузину посмотреть не дал. Хитер ты, дружище Теодред, только вот хитрость твоя сразу показывает, на кого тут ловушки готовятся. На того самого медведя.
- Ты не видел леди Эовин, лорд Боромир? – невинно эдак прозвучало. Боромир хладнокровно выдержал лукавый взгляд принца.
- Я вышел из Тронного Зала через минуту после тебя, принц Теодред, - и в тон ему отозвался. Рохиррим не смутился.
- Это на нее похоже – отправиться на прогулку без сопровождения. Я беспокоюсь о ней, друг мой. Не поможешь ли ты отыскать мне дочь сестры моего отца? – разумеется, отказаться Боромир не мог. Поднялся, припадая на ногу, пошевелил ей, пытаясь размять, но колено налилось тупой болью. Ладно, ерунда.
- Кажется, вот и она, - прохвост Теодред, несомненно, знал, где гуляет его кузина, ибо в поисках ее они прошли всего пару галерей. В дальнем конце, под светлыми арками тонких колонн, белел тонкий силуэт. Дева Рохана, погруженная в раздумья, озаренная нежными лучами долгого гондорского заката, выглядела еще прелестней, чем до этого, в Тронном Зале. Боромир ощутил, как чувства к ней раздваиваются – нет, спутницей своей он не желал бы ее видеть, тем более, невестой или супругой – от таких мыслей его всегда передергивало. Но коснуться этой белой кожи, заглянуть в глубокие глаза, узнать, каковы на вкус бледно-розовые губы…
- Эовин! – окликнул девицу Теодред. Она обернулась, и Боромир вздрогнул. Горячая волна пробежала по телу, он чуть сощурился, опуская глаза в уместном поклоне, пряча проскользнувшее во взгляде вожделение. Оскорблять высокородную деву он ни в коем разе не собирался.
- Лорд Боромир, я должен покинуть вас, ибо отец звал меня, - сын Дэнетора стоял с каменным лицом, слушая всю эту чепуху. – Прошу, позаботься о леди Эовин, - и Теодред был таков, проклятый прохвост.
- Можешь быть уверен, друг, - негромко отозвался Боромир, и добавил, уже громче:
- Прошу простить меня, миледи, - «хотя во всем виноват ваш кузен», - если я нарушил ваше уединение. Любуетесь закатом? – безобидная болтовня. С чего-то же надо начать.
- Вероятно, беседы о боях и войнах наскучили вам, миледи? – любой девице наскучит, если она не является центром всеобщего внимания хотя бы десять минут. Особенно, если она юна и хороша собой.

Отредактировано Boromir (2017-07-20 09:34:06)

Боромир слегка сощурился, наклоняя голову при звуке девичьего голоса, сейчас впервые услышанного. Отчего-то казалось ему, что то будет мелодичный перезвон, вроде как у серебряных бубенцов на праздничной конской упряжи – но в четких нотках негромко и прохладно позванивали чистые ручьи вересковых пустошей Рохана. Студёные и искристо прозрачные, такие же, как прямо устремленные на Боромира серые глаза – Дева Рохана смотрела на гондорского принца открыто, и закатные лучи солнца чуть играли в глубине ее взгляда. Пониманием? «Что же, интересно, она поняла?» - он улыбнулся девице в ответ, на короткий миг задержавшись взглядом на ее губах. «Каковы на вкус, ха?» - то, что прежде показалось ему мягким, точно  спелый плод, сейчас выглядело иначе. Соблазнительно по-прежнему, но с едва уловимым стальным проблеском где-то в уголку рта. Не так проста, как поначалу показалось.
Не столь мягка.
- «О, Минас-Тирит, часть души моей», - отвечает на речи о Городе цитатой, и на мгновение забывает Боромир о том, с кем говорит, и зачем – знает лишь, о чем говорит – о высоких стенах из белого камня, о шпилях и башнях, о рдеющих в лучах долгого летнего заката белых штандартах. О шумящих на ветру садах, о гулких мостовых, залитых червонным золотом лучей – Минас-Тирит, Крепость Последней Надежды. Белый Город – ясная звезда Средиземья на границе с Тьмой.
- Мне доводилось бывать в Эдорасе, госпожа моя, - как не запомнить прихотливую вязь резьбы на высоких столбах Златого Чертога, как сердцу не застучать в такт конскому галопу, когда табуны вздымают тучи пыли над вересковыми пустошами? – всей душой любил Боромир родные земли, горы и степи Гондора. Но холодная краса скал и пустошей Рохана, его бездонное светло-синее небо однажды раз и навсегда покорили его – суровостью своей, и тем, что билось глубоко под ней.
- И я помню, как горело золото Медусельда вечером, на таком же закате, - Боромир чуть прислонился к высокой колонне, стараясь не переносить вес на вконец разнывшуюся ногу. – И как мчались белые кони по зеленой траве, - он взглянул на Эовин, и весело улыбнулся. – Благословенна земля твоего народа, миледи, и, признаюсь тебе – многое бы я отдал, дабы вновь оказаться на зеленых лугах Рохана. Мне довелось немало странствовать, и немало повидать, но из всех пределов Средиземья, виданных мной, Рохан – поистине, словно изумруд среди песка, - и Боромир не лукавил, говоря так. Не льстил этому тонкому стану, этим ясным серым глазам, волосам цвета бледного золота. И строгому лицу с чертами юными, еще заостренными, чуть угловатыми, как у подростка. «Убрать волосы – и станет похожа на мальчишку», - тоненькая, стройная, словно натянутая струна. И взгляд ее – будто грань отточенной стали, блеснувшая на солнце. Без угрозы – но металлом, - Боромир чуть подобрался. Цветок сибельмайна оказался не таким уж и хрупким и нежным. Как и лицо Девы Рохана, светящееся юностью будто изнутри – все той же сталью. Кто она, эта дочь вольного народа рохиррим? – обычно Боромир не задавался такими вопросами. Благо, в Минас-Тирите еще не перевелись любезные девицы с волосами цвета бледного золота, но… Не сомневаясь в том, что в жены эту девицу не возьмет – не уговорит его никто, Боромир, помимо воли ощутил еще один интерес.
- Нет нужды в извинениях, миледи – я рад как находиться в вашем обществе, так и сопроводить по Минас-Тириту. Не желаете ли пройтись? – Боромир взглянул на девушку, выпрямляясь. Ногу тянуло чуть меньше. И, как бы то ни было, перед девицей он сдержится, кривиться не станет, - усмешка чуть шевельнула свежую ссадину на левом виске. – Поблизости, правда, только плац и тренировочные площадки. Но до садов и галерей совсем недалеко, - он не ведал, к чему готовили эту девицу, с чем она и ее благородные родичи прибыли в Минас-Тирит – то ли смотрины это, иными словами, то ли уже почти сватовство. Но был уверен в том, что отобьется.

А улыбается она, все же, будто лучом солнца ведет по горным снегам, - Боромир не мог не улыбнуться в ответ, глядя на то, как радостно, и почти благодарно вспыхивают лучистые серые глаза Белой Леди в ответ на его искренность. И рад тому был так же – ибо не привык он сдерживать пыл души, говоря всегда, что думая, все, что на сердце. Сыну правителя, наследнику, к тому же, кто-то бы и попенял, возможно – дескать, не всегда искренность и прямота себя оправдывают, но ему-то, Боромиру, лучше знать. Ибо пути к людским сердцам находил он всегда именно так – и потому, идя рядом с Эовин по белокаменным площадкам верхнего Яруса, под его сводами и колоннами, не мог не поклониться благодарно на ее слова. Бесхитростные почти, простые – но идущие точно так же, от сердца. А потому – еще более ценные.
- Однажды мне суждено будет взять в руки жезл Наместника – если не вернется Король, - привычной присказкой звучат слова о Короле. Присказкой, в которую мало кто верит уже, тысячелетия спустя пресечения династии, но сердце твердо, когда Боромир говорит эти слова. Ничто не уязвляет его присутствия духа, его решительности – когда случится сказанное о Короле, тогда и случится. Верит ли он в это? – видят Предвечные силы, что нет. Но, буде оно случится – не отступит, и соблюдет клятвы своего рода.
- А без любви народа, правителя, как известно, нет, и потому слова твои, миледи Эовин – редкая, и высокая честь для меня, равно как и мнение твоего высокородного кузена, - он коротко кланяется ей, но учтиво – на ходу. Идут неспешно, и Боромиру почти не приходится притворяться, что не хромает. Летний ветер теплым шелком скользит под сводами колонн, и огромное небо распахивается им навстречу – закат красит его алым и золотым, и тонкие росчерки высоких облаков кажутся полосами раскаленного металла. «Вёдро будет завтра», - мимолетно отмечает для себя Боромир, и столь же безотчетно он ступает вперед, заслоняя свою спутницу от порыва ветра, что взвихряет пыль над плитами Яруса, ударяет в лицо – тепло и упруго, хлопает широкими рукавами белого платья Эовин, и его расшитым подолом. Чуть обернувшись через плечо, Боромир слегка улыбается девице – а затем отступает с ее дороги и они продолжают путь, провожаемые любопытствующими взглядами.
Прогулка эта – дань приличиям, и понимают это оба. Молчание готово вот-вот повиснуть – Боромир, за несколько недель пребывания своего в Итилиэне, подрастерял навыки обращения со столь высокородными девицами. И столь высокого положения, которых, к тому же, ему в невесты прочат, - взгляд падает на четкий, решительный профиль девицы, на ее высокий лоб, чуть жестковатые скулы, и маленький упрямый рот, и недавнее вожделение вновь коротко вспыхивает, недолгим отголоском. Юна. Юна и непокорна – а какой ей еще быть, дочери степей? – изнеженным красавицам Минас-Тирита далеко до нее. И легкий оттенок снисходительности, с которым Боромир доселе смотрел на леди Эовин, постепенно сходит на нет. Тверда она, и том ее взгляде, когда говорила о красоте взмаха меча, резко – тем же стальным взмахом, просветилось понимание того, о чем говорит. И – снова искренность, сменившаяся затем девичьей покорностью и следованием этикету.
Они оба прекрасно понимают, зачем идут здесь, зачем зелень садов шумит теперь вокруг них, незаметно сменив собой белые стены. Искрится впереди фонтан, рассыпаясь десятками струй, сыплющихся золотом на закатном солнце, а с пути принца Гондора и принцессы Рохана незаметно исчезают случайные (случайные ли?) прохожие, Стражи, и челядь. И сам Минас-Тирит, залитый закатным огнём, здесь словно тише становится. Привычны ли леди Эовин такие звуки? – звуки кузниц, литейных, камнетёсных мастерских; водяных мельниц и прочего, чем полнится Белый Город, известный и славный своими ремесленниками? Он помнил Эдорас – город на высоком холме, город дерева и коней.
- Миледи, - недолгое, впрочем, молчание нарушается Боромиром, - как поживает твой брат, лорд Эомер? – они давно не виделись. «И знает ли тот рохирримский щегол о том, что им более чем есть о чем поговорить?» - мелькает стремительно, как вспышка молнии, короткая мысль, вмиг воскрешая в памяти неистовую грозу над островом – осколком древнего Нуменора. И пытается углубиться дальше, в воспоминания еще более глубокие, и тень почти мелькает по лицу Боромира – но он вовремя удерживает себя.
Столько лет ведь уже миновало – можно и начать забывать. «И давно уже пора забыть», - они спускаются по широким ступеням к фонтану, возле которого вид на закат – еще лучше, чем с той галереи. Впрочем, скоро солнце уже сядет, - взгляд поднимается к пику горы Миндоллуин, который всегда прощается с солнцем последним, а встречает его – первым. И беседе у фонтана явно суждено стать короткой, - принц мимолетно вздыхает, вспоминая предстоящий торжественный пир, и, дождавшись, пока его высокородная спутница присядет на белую скамью, располагается рядом – но на расстоянии, выверенном этикетом до мелочи. И с удовольствием вытягивает раненую ногу, на миг прижмурившись, вновь видя перед собой кущи и перелески Итилиэна. Не здесь он должен находиться, не ему следует развлекать пустыми разговорами и обменом любезностями девицу. Его место – там, со своими людьми, - и на сей раз тень все же падает на лицо Боромира. Взгляд делается жестким, и устремляется вдаль, будто пущенное сильной рукой копье. Но – он смаргивает, и с некоторым извинением смотрит на Эовин.
- Прости меня за неучтивость, госпожа моя. Я задумался о тех, кого оставил на восточных рубежах, и о своем брате. Как и твой брат, мой стережет границы – но Гондора. К слову, была ли ты представлена ему, миледи? – за простыми вопросами, в общем, ничего не кроется. – Жаль, что ему пришлось срочно отбыть, - «в тот самый миг, когда вернулся я». Но ни тени упрека, или неудовольствия нет в Боромире – он всего лишь искренне жалеет о том, что младшего нет поблизости, ибо за три недели отсутствия в Минас-Тирите успел по нему соскучиться. – К тому же, я беспокоюсь за него, - «хотя он и лоб здоровенный давным-давно, едва ли намного меньше меня», - как и ты за своего брата, не так ли, миледи?

- Ох уж эти братья, миледи, - Боромир чуть усмехнулся, понимающе, дескать, хлопот с ними полон рот, и нужен за ними пригляд, но деться-то некуда. Ему – потому что он старший брат, а ей – потому что женщина. – Ты права, я верю. В то, что он сейчас не проклинает меня, пробираясь по сырым итилиэнским зарослям, тогда как я здесь, в обществе девы столь прекрасной и благородной, что он точно лопнул бы. От зависти к тому, и стыда за мое косноязычие, -  усмешка стала коротким смешком. – Поистине, прошу – извини мне неуклюжесть речей, леди Эовин. Дни в лесах, вдали от двора не способствуют упражнениям в риторике и красноречии, - он потянулся поскрести висок, но дотронулся до ссадины. Поймал ускользающий взгляд Эовин, чуть шевельнул бровями – мол, ничего особенного, и вместе с ней уставился на догорающий закат. Во все небо – бесконечный, и долгий, вопреки сказанному, вопреки осторожной, аккуратно закругленной фразе девицы.
Закругляющей.
- Коли на то будет твоя воля, леди, то можешь наслаждаться сим зрелищем столько, сколько пожелаешь, - невольный намек проскальзывает в словах, и Боромиру это вовсе не нравится. Тогда как девица – весьма и весьма, но бросать тень на доброе имя леди Эовин даже малейшими поползновениями в ее сторону он не станет. И потому, что, улови старшие родичи хоть малейшую искру интереса, проскользнувшую между Эовин и Боромиром, последнего не замедлят охомутать. «Надо полагать, в хомутах рохиррим разбираются», - а также потому, что не ощущал в Деве Рохана ни малейшего интереса – к себе. Разве что, вежливое любопытство, спокойное и чистое. Подумаешь, мужчина и воин, которого ей прочат в мужья – надо полагать, у себя на родине она и помужественней встречала. Или тому причина ее юные лета, неискушенность? – но все же, какие ты только не ищи резоны, ответ один. Не загораются блеском ее глаза, не касается румянец нежных щек, не опускаются долу ресницы – пряма и спокойна она, будто тихая вода в осеннем озере. И столь же прохладна, - облегчение мешается с толикой разочарования, уязвленной мужской гордости, которое, впрочем, улетучивается быстро, как клочок темного облака на резвом ветру. «Мне же спокойней», - но желание обладать никуда не девается.
И, в общем, не помеха и это, - Боромир выпрямился, пристально взглянул на сидящую девицу. Набрал воздуха в грудь, коротко выдохнул.
- Госпожа моя, - издалека уже не подберешься. Темы для разговоров почти исчерпаны,  и далее тянуть с объяснениями смысла нет, - скажи, прошу – ведомо ли тебе причина, по которой… - резкий звук – стук подкованного сапога по каменным плитам ступеней, заставил Боромира вскинуть голову. И тяжело нахмуриться, ибо в сопровождении благообразной дамы средних лет, одетой по рохирримскому обычаю, к нему приближается Торонмар. Физиономия у сенешаля, впрочем, самая несчастная.
- Миледи, мое почтение, - делать нечего, приходится подняться. Торонмар отводит глаза, - «все ясно с тобой, ублюдок», - гнева, в общем, у Боромира как такового на него нет. Понятное же дело, что юную высокородную девицу не могли отпустить одну, без присмотра и пригляда в обществе мужчины. «Тем более, такого, как первый ходок по бабам Минас-Тирита», - желчно роняет что-то внутри него. И эта дама, несомненно, следила за ними – а для отвода глаз весьма оборотисто прихватила с собой Торонмара. Все просто, - он раскланивается, вежливо принимает хлопотливые извинения за нарушенное уединение, восторги по поводу красот Минас-Тирита и заката над ним… а сам с тоской рвущегося на волю пса смотрит поверх уложенных вокруг головы кос дамы на гаснущее зарево летнего неба. Солнце село – и да, пора возвращаться. Не по улице, как шли до этого – из парка есть более укромный путь, по тенистой галерее, освещенной яркими уличными светильниками. Компаньонка и сенешаль следуют за Эовин и Боромиром на почтительном расстоянии, но говорить не о чем – и некогда. Путь оказывается коротким, как и приветствия – церемонные и вежливые. Впереди – испытание этикетом еще более непростое, чем эта беседа в парке. Пир, праздничный пир – о, да хранят нас Предвечные Силы.

Теодред блистал, поистине. Золотоволосый и статный, с громким смехом, но учтивыми манерами, он немедля приковал к себе внимание всей женской придворной половины. Его кузина же скромно цвела поодаль, словно сибельмайн в тени. Цвел – но от тоски уже – и Боромир, сам себе напоминая стоячее болото, разве что не запахом – до плясок он никогда охоч не был, напиваться не хотелось – да и неуместно же, а чувствовать на себе многозначительные взгляды, точно на праздничном кабане, уже утомило. И болела нога – разнылась так, что опираться становилось на нее все сложнее. Осмотреть рану у него не было времени, прежде чем начался пир, разве что, одежду успел переменить. И сейчас расплачивался за это, похоже.
Старались музыканты, расстарались повара, а знать – как помоложе, так и постарше, и вовсе лезла из кожи вон, во всю чествуя и славя как именитых гостей, так и Наместника, и сына его. От танцев, к вящему облегчению последнего, отвертеться удалось – дескать, мне почти прострелили колено, и теперь дорога приключений особого рода перестала звать меня, на некоторое время. И неважно, что танцы редко приводили к приключениям особого рода, а по колену ему рубанули, а не попали стрелой. Для объяснения сгодится. Как и уважительной причиной – самой правдивой, притом, тому, дабы покинуть пиршественную залу, и похромать восвояси. Осмотреть рану.
Та вспухла, немного воспалилась, и снова кровоточила, - бранясь про себя вполголоса, Боромир кликнул слугу, который в мгновение ока принес все необходимое. Рану обработал он и перевязал, впрочем, сам – так и быстрее, и надёжнее.
Долгий вечер синел за раскрытыми ставнями, неторопливо вспыхивая крупными звездами. До покоев доносились звуки празднества, возвращаться к которому не было ни малейшего желания. Утомление недель, проведенных в лесах, постепенно сказывалось на Боромире, умножаясь глухим, постепенно нарастающим раздражением. Обязанности и этикет, с одной стороны – и могучее желание послать это все куда-нибудь в Ородруину, подальше, с другой. И чувство долга все же взяло верх, но на полпути к пиршественной зале прихрамывающий Боромир вдруг остановился – меч, висящий на боку, вдруг саданул его по ране, да так, что аж в глазах потемнело.
- Проклятье, - привалился к стене, втягивая воздух сквозь зубы… и замер, моргнув.
«Мечи... действительно!» - и похромал совсем в другую сторону.

Оружейная в Минас-Тирите была, поистине, королевской. Такого собрания клинков всех мастей и видов, размеров и форм, иного оружия – от крохотных метательных игл, что в ходу, говорят, у жителей далекой страны Кханд, до двуручных вастакских мечей, не найти, пожалуй, ни в одном пределе Средиземья. Пускай гномы и эльфы гордятся своим умением ковать оружие – лучше гондорской стали, все равно, нет ничего, - Боромир застыл над стойкой, на которой, тускло блестя сквозь неясный волнистый узор на лезвии, покоился полуторный меч. Рукоять – отделана золотом, в крестовину вделан темно-синий камень со звездой внутри. Ковки безупречной, легкий, вёрткий, - он снял меч со стойки, и подбросил его – крестовина закрутилась в воздухе, как кленовое семечко. Достойный подарок для принца Теодреда? – вполне, но есть и еще из чего выбрать, - из-за приоткрытой двери по оружейной гуляли сквозняки, но Боромир того не замечал, разглядывая меч за мечом. Или лучше, такой вот кинжал? – ножны из Харада, отделаны драгоценностями так, что смотреть больно, а сталь столь остра, что шелковый платок разрежет. Или прядь девичьих волос.

Мне снился сон. Я был мечом.
В металл холодный заточен,
Я этому не удивлялся.
Как будто был здесь ни при чем.

Мне снился сон. Я был мечом.
Взлетая над чужим плечом,
Я равнодушно опускался.
Я был на это обречен.

Мне снился сон. Я был мечом.
Людей судьей и палачом.
Г. Л. Олди

У клинков – свои голоса, и слушать их – отрада для Боромира. Лучше, слаще любой музыки для него тихий звон, с которым сталь выходит из ножен – с закрытыми глазами, по звуку определит, чьей ковки, а коснувшись, скажет, как его ковали. Помнилось, как в иные времена, с замиранием сердца, еще ребенком будучи, он смотрел на работу кузнеца. На рождение клинка в огне и воде, и – сколько ему было? восемь, семь? – донимал затем родителей неустанными обещаниями о том, что вот-де, непременно будет кузнецом. Воином-кузнецом, пускай! Кем только не мечтаешь стать, когда тебе семь, - усмехнулся воспоминаниям, любовно ведя взглядом по зеркальному лезвию, вдоль кровостока которого было мелко начертано на… адунаике, кажется? – еще одна нуменорская реликвия. Прямой, холодно блещущий – здесь десятки, сотни, подобных ему, как и иных – изогнутых, облегченных, узких и широких, коротких и длинных, каждый из которых был некогда одним – стальной полосой. Рука кузнеца придала форму, закалила, н а з н а ч и л а каждый – как отковывает и закаляет любого жизнь. И из семилетнего неугомонного мальчишки выковала она будущего правителя, повесу и бойца – но вовсе не кузнеца, а детские мечты и помыслы стали лишь искрами окалины – вспыхнули под ударами молота судьбы напоследок, и сгорели.
«Судьба правит всем», - отражение блеснуло навстречу ему из глубины клинка, колышущееся в отблесках факелов, что тускло освещали темные стены оружейной.
- Wyrd bið ful āræd, - вполголоса, вслух произнес Боромир на языке рохиррим, невольно мыслями возвращаясь к той, которую собственная жизнь и судьба ковали по своему хотению. Эовин – дочь, удел которой ясен с мига ее рождения, в отличие от него, Боромира… хотя и его участь была предопределена кровью, родом и долгом. Не искал он иной судьбы себе, не ждал другой жизни – старше будучи той, кого ему прочили в невесты, на десять с лишним лет, он успел немало и повидать, и много где побывать. Он – видел жизнь, знает ее; она – нет. Его свобода – свобода, данная мужчине по праву рождения, прежде всего остального. И это – тоже судьба; как бы ни силился человек доказать судьбе, что он сильнее ее, и сам ее крутит – он остается вертеться в колесе судьбы, которая лишь посмеивается, глядя на неугомонных и возражающих. Говоря, что меняешь свою судьбу, все равно, все едино – поступаешь так, как она предопределила тебе, сука насмешливая и неумолимая, - он смеется негромко, в пустоту, своим размышлениями, легко проворачивая в руках два одноручных клинка – прямых и легких, с тонкой и искусной работы рукоятями, но удобным хватом. Красота не должна мешать тому, для чего предназначен меч – убийству, и есть в том, как сопрягается в оружии это несовместимое, свое дикое, но пленительное наваждение.
Клинки поют в руках, ведут свою песню, и улыбка, серьезная, чуть хмурая, с лица Боромира не сходит, когда свистит холодный воздух оружейной, рассекаемый отточенной кромкой стали. «Этот?» - легок чуть изогнутый меч, чье лезвие слегка отливает зеленью, будто замерзшая морская вода. Для рубки на скаку – самое оно, но рукоять длинновата. Навершие станет задевать запястье, - вспоминая прямые четырёхгранные мечи рохиррим, он вложил тот меч, что держал в правой руке, обратно в ножны. В левой же... – Боромир окинул взглядом короткий клинок, на сей раз поблескивающий глубокой, но едва заметной синевой, будто свежевыпавший снег в ранние зимние сумерки. Недлинный и прямой, удивительно легкий. Послушный, с мягким, до волоска выверенным балансом – уж в чем-чем, а в этом Боромир разбирался. И, осмотрев крестовину, он не нашел клейма и метки, а говорило это уже о многом. Ведал ли он, что раньше здесь скрывалось такое сокровище, ведь, вроде как, все клинки в оружейной знал почти что наперечет? – как видно, не все. С таким даже жаль было бы расстаться, - он взглянул на оба клинка, еще раз, вновь достав первый из ножен. И улыбнулся.
«Оба», - неловко повернувшись на раненой ноге, Боромир направился к выходу из оружейной, где почти столкнулся со слугой. Распорядившись подготовить выбранные мечи как дары высоким гостям, он с тяжелым сердцем возвратился в пиршественную залу. Духота и шум после прохлады и тишины оружейной оглушили его, в первое мгновение навалились – но делать нечего. Положение обязывает, - сдержанно отвечая на приветствия, и заздравные тосты в свою честь, что звучали, пока шел вдоль длинных столов к своему месту, Боромир ловил себя на мысли все более четкой. «Сбежать», - оглянулся почти невольно, ища глазами Фарамира, но тот… - вдруг он буквально почувствовал, как тоскливое выражение на лице сминается, точно бумажная маска, и сменяется учтивой миной – ибо встретился глазами с леди Эовин.
- Боромир, дружище! – Теодред так и подлетел к нему сбоку, положил руку на плечо. В свободной руке его сверкал солнечным дол-амротским вином чеканный серебряный кубок. – Неужели ты почти лишил нас своего общества в этот прекрасный вечер?
- От тебя отвяжешься, пожалуй, - смеясь, отозвался Боромир – толку злиться на этого развеселого, навеселе, болвана, коли уж эти проклятые игры снова продолжаются? Лишь подыгрывать и остается, отринув усталость. И сомнения. И прочие думы, что гложут, - взгляд его вновь остановился на белом хрупком стебельке сибельмайна – она смотрела удивительно прямо. Отблеском того зимнего клинка – и будто видела насквозь. И будто глоток родниковой воды среди пустынной жары был ее взгляд, - легким наклоном головы отказавшись от протянутого ему кубка, Боромир, почти не хромая, направился к леди Эовин. «Юная», - стучалось в голове, но серые глаза смотрели каким-то вечным пониманием, чем-то поистине постоянным, - сморгнув, он остановился подле нее. «Девчонка же», - удивленно промелькнула мысль, вслед за тихо лязгнувшим осознанием того, что внутренняя сталь не имеет возраста.
- Приношу свои извинения, леди Эовин, что вынужден был покинуть тебя, - за все время пира, в общем, они едва ли парой слов перекинулись. Но приличия нужно было соблюсти и здесь, ибо десятки ушей были сейчас навострены, обращены в сторону принца Гондора, и принцессы Рохана. – Окажешь ли ты честь мне, согласившись подарить танец? – проклятая нога, не подведи.
И леди отвечает согласием – как же, ведь ждут здесь этого от обоих. Тонкая, но не хрупкая кисть ложится в жесткую ладонь Боромира – первое прикосновение, выверенное этикетом до мелочей. Ни тени искры, ни намека на пожатие – как нет чего-то такого и в движениях, что начинаются под заново заигравшую музыку. Не любит Боромир танцы – вернее, любит, но не т а к и е, и не на подобных празднествах, где он – в роли праздничного кабана. Но фигуры выполняет с известной легкостью, насколько позволяет непослушная нога, а взгляд его спокоен сейчас, и светел, и улыбка чуть мелькает в нем, когда глаза встречаются – сталь со сталью. Дескать, не переживай, миледи. Мы оба понимаем, для чего это все – но ты не бойся. Все будет хорошо.
«И для тебя, и для меня», - и в одном из переходов танца Боромир едва слышно шепчет ей на ухо, глядя на то, как от его дыхания чуть вздрагивают, золотясь, выбившиеся из узла прически волосы:
- Не скучно ли тебе здесь, миледи? – вот, вновь приходится подбираться издалека. Но на сей раз – дабы не спугнуть возможным излишним напором девицу юную и невинную. «Определённо, невинную», - и, вопреки прежнему, это уже не так будоражит воображение. Вожделение не ушло, но унялось накрепко – ибо желать можно кого угодно, от портовой девки начиная. Но желать безоглядно ту, к которой просветилось уважение – есть неуважение и неучтивость само по себе. – Я хотел бы продолжить наш разговор, буде на то твое согласие, - снова – едва слышный шепот, и прямой взгляд – глаза в глаза. Без улыбки уже, спокойно и серьезно.

Не показалось Боромиру, что по маленькой твердой ладошке, что лежит в его руке, проскальзывает легкий импульс – все же есть искра, но обжигающе ледяная. Пересекаются взгляды, вновь, в очередной фигуре танца – и он видит мелькающую в глубине серо-стальных глаз почти обиду. Короткой тьмой ведет раздражение по его душе – «что же ты, в самом деле, не знала, куда везут тебя, леди, и зачем?» - но уходит быстро, ни на миг не просветившись. Может быть, и знала. Но довольной быть совершенно не обязана, - шаг, поворот – то, как движутся они в танце, почти похоже на поединок. Режущая тревога Эовин становится почти осязаемой, и Боромир едва заметно сжимает ее ладонь, улыбаясь на последний ее, льдом звякнувший вопрос – дескать, не здесь, и не сейчас.
- Не все мне ведомо, госпожа моя, но догадаться я могу о многом, - одними губами шепчет он, почти касаясь ими маленького розового уха – танец позволил приблизиться, и тонкий запах полевых цветов и холодного ветра – кожи ее, и золотых волос, вдруг касается обоняния. Надолго – даже выпрямившись, и отстранившись, Боромир все еще чувствует его, усилием заставляя себя сосредоточиться. Стихает музыка – танец завершен; и, раскланиваясь с Эовин, он добавляет прежним шепотом, завершая движение:
- Скажись усталой, госпожа моя, - пожатие руки – короткое. Доверится ли? Поверит? – важнее ли истина приличий?
Но отчего-то кажется Боромиру, что Эовин не испугается. Как встречи с ним наедине, так и предстоящего разговора, - что до первого, то он сделает все, дабы ни малейшей тени не коснулось ее репутации. А во втором – призовет на помощь всю свою обходительность, ибо, поистине, не посмел бы оскорбить или обидеть неосторожным словом деву, отвага которой оказалась стальной, словно ее ладонь. Твердая – и нежная, вместе с тем, - он склоняется к ней, касаясь белой кожи коротким церемонным поцелуем, и снова чувствуя запах степей и ветра. И чуть улыбается.

По полутемной галерее гуляет ветер, тиха она и безлюдна. Снаружи собирается внезапный дождь – пахнет сыростью уже, сквозь наползающую духоту; Боромир тянет в сторону тугой ворот своего наряда, и вполголоса бормочет несколько ругательств. Эха нет – и это именно то, чего он хотел. Хотя на страже его с Эовин разговора, тем не менее, будет кому оказаться. Торонмар, в ужасе будучи после нескольких часов разговоров с дамой – компаньонкой принцессы Рохана, трижды поклялся своему лорду, что устроит его беседу с леди Эовин так, чтобы ничье ухо ничего не услыхало. К тому же, чувствовал вину за то, что не сумел помешать деятельной даме тогда, в садах. Но во всем предстоящем сейчас, Боромир, впрочем, более предпочел положиться на супругу сенешаля, леди Ирильдэ. Которая наивной простушкой уж точно не была, - темноволосая и сероглазая, высокая, она  увлекла Эовин не более чем четверть часа спустя того мига, как руки принцессы Рохана и принца Гондора разъединились, после танца. Боромир, выждав же чуть дольше, и показательно споткнувшись в танце со следующей партнершей, окончательно сослался на раненое колено, и абсолютно неподдельно ухромал прочь из пиршественного зала. Не очень-то его отсутствие и замечалось – вина в Гондоре, поистине, отменные, а пить и веселиться народ его еще как любит. А с гостями-союзниками – оно так и вовсе, святое дело.
Снаружи, по камню закрытого сада, тихо зашептали редкие капли дождя. Короткий, ненадолго – смыть дневной жар и горячую пыль, коснуться лица прохладой, заглушить негромкие торопливые шаги с дальнего конца галереи – пускай и вслушивался напряженно, но уловить за шелестом капель Боромир смог их едва-едва. Поднял глаза – старшая из женщин, пряча беспокойную улыбку, оборачивалась через плечо на поворот, из-за которого они вышли. За углом мелькнуло доспехами – «Торонмар», - Боромир поднялся с перил, на которые присел, и отвесил обеим леди поклон.
- Миледи Эовин хватятся нескоро, но я советовала бы вам поторопиться, милорд, - склонив гибкую шею, вполголоса проговорила Ирильдэ.
- Ступай, леди, - он и без того знает, сколь рискованна эта затея. – Я признателен тебе и Торонмару за помощь. Быстрее, - Боромир перевел взгляд на Эовин, затем глянул за тонкие переплетения белых арок, за которыми все так же шептало дождем.
- Здесь нас никто не побеспокоит, госпожа моя. Спасибо, что согласилась прийти, - жаль, что здесь даже некуда присесть, кроме как на невысокие перила, за которыми переговариваются с дождевыми каплями листья сада. Скамья в нем уже сырая – и, если Боромир на это в жизни не стал бы обращать внимания, то Эовин…
-  Миледи, - Ирильдэ удалилась уже, - прости меня за откровенность, прошу, но более не вижу я резона в молчании. Твой благородный опекун намерен обеспечить твое замужество? – старайся ты, или не старайся быть обходительным, но негодование, подспудно томившееся в Боромире весь это проклятый день, начинает потихоньку назревать и готовиться прорываться. Не на Эовин – конечно же, не на нее.
- Скажу лишь, госпожа моя, - голос мягок, как и взгляд, - что Король Теоден расположен к тебе, словно к родной дочери, - отчего-то слово «любит» не идет на язык. – И посему, тебе достаточно будет сказать «нет» – и слову твоему он внемлет. Даже не сомневайся, - и пусть она хороша, словно рассвет над вересковыми пустошами, пусть притягательна, сама того еще не сознавая – и от того еще более желанна. От сырости все запахи становятся острее, и у Боромира,  с его собачьим обонянием, на коротки миг сбивается дыхание – нет, поистине, не осознает этот невинный цветок, сколь велики ее чары, и сколь сильны.

«Приберег Король Теоден все напоследок. Будь уверена, миледи, что он задаст тебе сей вопрос нынче же вечером. Не жесток он, все же, и любит тебя – дал, вначале, посмотреть на того кого в мужья тебе прочит», - Боромиру усмехнуться бы, да только непонятной тоской, почти жалостью, начинает тесниться в груди, будто от духоты. Он снова тянет ворот своих распроклятых парадных одежд, и устремляет взор туда же, куда и принцесса Рохана – в шелестящую пелену дождя.
Таков удел их, обоих – служить интересам своего народа, своих государств. И никогда не бежал Боромир от своего долга, никогда не уклонялся от соблюдения его, и любой, кто посмел бы упрекнуть его хоть в чем-то, жестоко поплатился бы за свои слова. Ибо ярость будущего Наместника бывала порой поистине страшной… «и  е й  тому становиться свидетельницей?» - он глядит на Эовин чуть сбоку. Та кажется еще более бледной, словно изваянной из мрамора – неподвижная красота, холодная, не девичья. И звенит в ней напряжение – и смущением, и робостью, и чем-то еще. Боромиру обманываться незачем – слова о том, что выбор Короля «льстит» юной принцессе, слуха его не задели, как и сердца. Возможно, Эовин он и пришелся по нраву – слегка, но вряд ли запал в душу так, дабы о том можно было сказать не из обычной вежливости. И это правильно, и это хорошо, - от девицы почти что веет отчаянием. Не желает она становиться заложницей династических интриг и матримониальных планов – молода же еще совсем! – и Боромиру кажется, что во взгляде ее, устремленном в сумерки сада, он читает понимание.
Перила под ладонью мокрые – он пододвигает ее ближе, к лежащей на камне маленькой узкой кисти. И на неловкий, почти смущенный, пусть и твердо заданный вопрос, отвечает  негромким смехом.
- О, госпожа моя. Поверь, во всем Гондоре не сыскать человека упрямей, чем Наместник Дэнетор. Но я – его сын, - Боромир почти весело смотрит на Эовин. – И упрямством я превзошел его. Потому – не беспокойся. Переупрямлю любое его недовольство, - как и десятки раз до этого, в том, что касалось женитьбы. Понимая, что ступает на скользкий лед, он все же продолжает. – У мужей моего рода принято поздно вступать в брак. Мою мать отец  привез из Дол Амрота в Минас-Тирит, когда ему самому было за сорок, почти под полвека, - ей-то, едва ли миновавшей двадцатилетний рубеж, подобное и вовсе может показаться чем-то невозможным.
«И долго мать моя не прожила», - печалью отдается в Боромире, что невольно сравнивает с Финдуилас Эовин, привыкшую к вольным степям и холодным ветрам своей родины. Каково ей будет здесь, в городе из камня, среди людей, что станут смотреть на нее с удивлением. Ведь, как ни крути, а Боромир, и род его – старинной нуменорской крови, пусть сейчас и выдохшейся. А Эовин, как и прочие рохиррим – иных колен рода людского. И, пусть не Боромиру, в котором нуменорская кровь так и проявилась, о том печься, но без тревоги здесь не обойтись. О ней – золотоволосой степнячке, которая зачахнет в холодных и прекрасных стенах высоких дворцов. Которую задушит этикетом и тысячами мелочей, из которых состоит придворная жизнь – и не потому ли сам Боромир столь неистово стремится, всякий раз, от этой жизни сбежать?
Ведь домой он возвращается не ко дворцу, но к людям. Не к положению, но к улыбкам, смеху тех, кто ему дорог, к разговорам о нуждах страны, к обсуждению военных планов, к тому, что поистине важно… а не вот этому всему, - треклятый воротник, да перестань ты так давить уже, будто ярмо.
- Я знаю, ты поймешь меня верно, госпожа моя, - негромко продолжает Боромир, и веселость в его глазах сменяется спокойной серьезностью. – Красота твоя, поистине, несравненна. В землях Гондора я не встречал дев, подобных тебе, как и в любых иных, - «встречал, впрочем – из  и н ы х  земель, но знать тебе о том незачем». – И через несколько лет, уверен, что прокляну себя за то, что оказался так глуп сейчас, и самонадеян. Но не в моем обычае принуждать женщину к тому, чего она не желает. А ты не желаешь. Или, вернее, желаешь – но одного со мной. Так? – он слегка касается ее руки, мизинцем.
- Из меня получится очень плохой супруг, госпожа моя, - хрипловатым шепотом говорит Боромир, вновь чувствуя запах волос Эовин… пройдоха дождь вновь усиливает все, а полумрак и шепот лишь помогают тому. И тепло маленькой ладони кажется почти чувственным – но Боромир еще не закончил.
- К тому же, я весьма уважаю твоего брата, миледи, - именно. Не Теодреда, ни Короля Теодена – кому, как не Боромиру, понимать, сколь близок этой девице ее  б р а т? – И не желал бы хоть чем-то вызывать гнев его, или неудовольствие, - а в том, что Эомер разъярится, чуть только узнав, что сестра его оказалась просватана, Боромир даже и не сомневался. Ведь не без умысла же здесь его нет, верного защитника, при сестрице? – ох он бы сейчас кружил над Эовин степным ястребом, оберегая от любого взгляда. И, возможно, потолкуй Боромир именно с ним, вся эта история оказалась бы проще. Тодред что? – ему происходящее кажется забавой, с Королем Теоденом не Боромиру договариваться. А Эовин…
- И я сам готов назваться твоим братом, миледи. А другом и союзником уже зовусь, - Боромир протягивает ей раскрытую ладонь. Проклятье... так и тянет прикоснуться к ней, все-таки – особенно сейчас, когда сделал сам для себя ее запретным, и от того еще более сладким плодом.