Ночи на юге темные, теплые, с пронзительно яркими россыпями звезд и сильными запахами, разносящимися на многие мили вокруг. Это по-своему очаровательно и чаруще, хоть ей больше привычна прохлада предгорий и лесов с их светлыми ночами и бледными светилами, огромными белесыми светлячками нависающими над Пущей. И все-таки, время, проведенное в этих странных краях, навсегда останется в безупречной эльфийской памяти, как одно из самых счастливых, что ей довелось пережить.
Сейчас, в тишине и покое каюты, куда спустилась, наглядевшись за день и на спорую работу гондорских следопытов-мореплавателей, и на лазурные воды могучего Андуина, и на смену дня чернеющей ночью, - Тауриэль осталась наедине с размышлениями, настигающими неумолимо, будто лавина - одинокого путника на заснеженном склоне горы.
Как Боромир не старался - а он проявил немалое рвение, без всяких сомнений, - тревога и опасение не покинули его эллет. С каждым мгновением, приближавшим прекрасный "Гвайрен" к Минас-Тириту, Тауриэль беспокоилась все больше и больше. Ему, владеющему ее сердцем, она верила безоговорочно. Его отцу - нет.
"Будет ли благом для Гондора наш... союз? Что скажет Наместник, увидев и услышав для него предназначенное - не разгневается ли, посчитав меня, изгнанницу без рода и имени, всего лишь охотницей за знатным неженатым мужчиной, будущим правителем? Так ли прав Боромир, уповая на родительскую любовь - порой слепую, и вместе с тем жестокую?"
Как не пытайся, как не пробуй прогнать эти мысли, ни в какую они не уходили, впиваясь в сердце что иглы в вышивку - болезненно и часто. Виду Тауриэль не подавала - незачем ни Боромира, ни тем более иных гондорцев беспокоить напрасными тревогами. А все же страшно - и в желанных объятиях не спрячешься, как бы не хотела подняться наверх, подле генерал-капитана встать и любоваться им, его статью и умелыми движениями. "Ни к чему отвлекать", - решила, и передумывать не собиралась.
Так и проводила время после полуночи, томясь в духоте каюты, но из нее носа не показывая. Покачивание судна не беспокоило с той же силой, что прежде, в Тедасе, когда впервые ступила на борт. Корабль, дело ясно, отличался. Поменьше, устойчивее, да и прежде по морю шла, не рекой. И команда другая была, в иной раз к такой близко и не подступишь, чего говорить о путешествии по воде - иноземье во многом опаснее Средиземья оказалось. Впрочем, в воспоминания о Тедасе погружаться желания не нашлось. Мало там случилось хорошего, и ею, чужестранкой, владело желание возвратиться, отчего ни одно сравнение не шло в пользу мира, где ее сородичи - рабы во всем, кроме названия, а жестокость привычна и даже нормальна для каждого, что обладает хоть малой толикой власти над другими.
"Средиземье иное, ведь лишь те, кто подвластны Врагу, способны на настоящее зло. Эдайн - другие, более мудрые и благородные", - уверенно думалось, оттого чуть легче стало испереживавшемуся сердцу. Ведь если сам народ силен и ценит честь, их властитель, каким бы гордым ни был, не забудет об этом. По словам Боромира, Дэнетор мудр и прозорлив? Так, может... ей повезет? И не так он холоден и суров, как ей показалось?
Тяжелые шаги знакомы ей, и вошедшего в каюту мужчину Тауриэль встречает теплой улыбкой, снова пряча беспокойство так глубоко, чтобы он не заметил.
- Осторожнее, сердце мое, - усмешка слетает с губ, несдержанная, а следом эллет заключает Боромира в объятия, легко коснувшись поцелуем по неловкости и усталости ушибленное место. - Не беспокойся обо мне.
"Конечно скучала! Каждый миг о тебе думала, каждая мысль к тебе возвращалась, будто не на одном корабле мы, а вдалеке друг от друга", - он продрог, пускай снаружи не холодно - Тауриэль берет его ладони в свои и крепко прижимает к своей груди, следом вновь обнимая его, крепче.
- Надо тебя согреть, - а у самой перед глазами встает первая близость их, и все то, что тому предшествовало - так и сверкает белозубой улыбкой, вместе с пылающими тем, прошлым смущением щеками, - только скажи как.
Неловкость - все та же, прежняя, - сменяется озорством, когда, выдохнув усмешку ему в шею, целует его, надолго к его губам прикоснувшись, не углубляя поцелуй. И льнет ближе, желая своим теплом поделиться, отогреть, убрать этот холод, пробирающий и ее, но теряющий силу.
- Или, может, предпочтешь подкрепиться? - чуть отстранившись, со смешком почти спрашивает, понимая - если он и захочет, она никуда его от себя не отпустит.

Отредактировано Tauriel (2018-08-31 00:04:37)

Из его объятий нет желания выбираться. С ними тепло, даже жарко. Спокойно. Правильно - от этого ощущения никак не уйти, его не понять до конца, да и надо ли? Ведь главное, что им обоим хорошо.
Тауриэль ни на одном из известных ей языков не смогла бы описать испытываемые ую чувства во всей их прекрасной, волшебной, поистину невероятной полноте. "Всего лишь четырежды занимался рассвет с той ночи на берегу реки Порос, а ты, милый мой, стал мне роднее и дороже всего, что я знала и считала важным для себя. Как мне сказать тебе об этом? Как поделиться хотя бы и малой частью того, отчего сердце грозит остановиться, переполненное сверх всякой меры любовью, к тебе испытываемой?" - вместо ответа, эллет прижимается еще ближе к Боромиру, мимолетно целуя его.
Теперь она понимает. Печаль лихолесского короля, не желающего слышать о своей безвременно почившей супруге - боль слишком сильна в его сердце до этих самых пор. Ровное счастье и чуть заметные ей, наделенной особой внимательностью, улыбки, когда владыки Лотлориэна идут рука об руку. Тепло, исходившее от ее собственных родителей, казалось, порой даже ее, их единственное дитя, не видевших, стоило взглядами пересечься - Тауриэль все помнила. Отличие лишь в том, что теперь она не только помнит, но и воистину понимает, знает что же это такое, когда эльф любит.
Тонкие пальцы касаются заживающего следа от харадской стрелы, легким прикосновением проводят по нему, бездумно почти. Позже, когда охотно отвечает на ласку, целует и прижимается крепче, хоть кажется, будто то невозможно, - позже Тауриэль походя задается вопросом - а если бы не повезло врагу ранить гондорского военачальника, изменилось бы что-то между ним и его разведчицей, присягнувшей на верность? Что бы было? - "не стоит загадывать понапрасну. Все случилось иначе, и, как бы то ни было, случилось к лучшему".
Но к лучшему ли?
Снова, как прежде, в Пеларгире, недовольство разъяренной птичкой скребется внутри - на себя. Пожалуй, стоит ей обучиться премудрости, о которой молвил Боромир. Наслаждению данным моментом, настоящим, а не тяжкими раздумиями о том, что будет, и том, что могло бы быть. Быть может, тогда она обретет истинное спокойствие.
...Их прерывают, когда Тауриэль с сожалением осознает - не удалось ей скрыть переживания от своего избранника. Слишком он прозорлив, или опытен - или мудр, пускай утверждал иное. Она благодарна за молчание. Достаточно было сказано там, в Пеларгире, и повторяться нет смысла - до встречи с отцом Боромира, эллет не сумеет отринуть то и дело возвращающиеся страхи. Оттого объятия в разы более необходимы, желанны до отчаяния, дабы в них вновь ощутить себя под защитой.
"Он говорил, женщины Гондора вверяют своим мужчинам право их защищать. Я - иная, нежели они, однако... Теперь я понимаю", - что ни размышление, то умозаключения, давным-давно необходимые ей. Очень уж многое из того, о чем раньше либо не приходилось задумываться, либо думала без должной серьезности и понимания, теперь, с тех пор, как ступила на гондорские земли, ей становилось ясно. Владыка судеб все предусмотрел. В Гондоре ей дОлжно стать не юной эллет, чьи суждения порывисты и резки, но той, кто будет достоин своего рода и того, кому отдала свое сердце.
Мысль эта, какой бы решительной не была, рассеивается, уступая место тревоге - теперь, за корабль и его экипаж, когда юнга доносит о причине оживления на палубе. "Цвета Минас-Тирита? Неужели выслали отряди им на встречу?" - одеваясь в походные одежды, Тауриэль глядит на Боромира чуть непонимающе - и зачем их встречать, если по воде идут? - но молчит, тенью за ним следуя наверх, под блеклый свет скрытого утренним туманом южного солнца. Примечает радость на лице капитана, и глядит в сторону, куда он показывает - на берег, где несколько всадников остановились и ждут. "Гвайрен" верным ходом приближается к цели. Тауриэль только-только разглядывает вдали лица людей из Минас-Тирита, когда Боромир подтверждает увиденное - это действительно Фарамир, второй сын Наместника Дэнетора.
Эллет улыбается своему гондорцу, искренне, чисто - встрече с его братом и она будет рада. Сколь сильно бы они схожи ни были, Боромир и Фарамир различались нравом, то она успела приметить в краткие встречи, да и старший наследник-принц рассказывал о брате, которого, без всяких сомнений, любил.

На берегу, куда сошли они с Боромиром и часть отряда Следопытов, Фарамир встретил их улыбкой, внимательным взглядом - Тауриэль едва удержала странную дрожь, очень уж пронзительным и понимающим был этот взгляд, - и добрым словом.
- Брат, ты, наконец, решил возвратиться домой, - со смехом произнес он, кратко обняв старшего, - миледи Тауриэль, рад нашей новой встрече.
- Благодарю, милорд, - она отозвалась дружелюбно и спокойно, спрятав волнение - Фарамир точно все знал. Неспроста так глядел на них, будто бы незаметно, а все же с любопытством.
- Отец отправил меня на встречу вам. Он ждет вашего скорейшего возвращения. Идемте же, не будем заставлять Наместника ждать дольше, чем следует.
Сопровождавшие принца солдаты подвели коней - каждому по одному точно не хватит, придется садиться вдвоем, - а Фарамир, тем временем, спросил:
- Какие новости с юга, брат?

Не остаться равнодушной, видя теплую встречу сыновей Наместника - Тауриэль улыбается, глядя на них, схожих и различных одновременно, и сердце исполняется радостью за них, за отца их и весь народ Гондора, которому немыслимо повезло. Сияют взоры, сверкают улыбки и братские объятья крепки, как и узы, что зримы будут, кажется, и незрячему.
Она безмолвно стоит подле Боромира, вслушиваясь в слова его и Фарамира, однако не желая присутствием своим обременить их встречу и разговор, особенно, едва тот касается лорда Дэнетора. О прозорливости оного и мудрости, равной эльфийским владыкам, не раз слышала и убедилась воочию, но то, что невысказанной мыслью меж его сыновьями повисло, принудило вновь взволноваться. Знал правитель Гондора многое, и, должно быть, владел даром предвидения или же чем-то схожим с них - кто ведает, быть может в нуменорской крови рода наместников была и кровь далеких эльфийских предков. Ибо о том, чтобы те, кто не являлись потомками союзов Перворожденных и эдайн, имели подобный дар, Тауриэль не доводилось слышать. Так что же на самом деле известно Наместнику? Мог ли он знать, что появится в подвластных ему землях эльфийка с Севера, и что ее ожидает здесь? Ежели так, знал ли о неизбежно произошедшем иль посчитал то невозможным?
"Наместник видит дальше, чем можно представить себе", - так сказал Боромир. Так может, зазря она беспокоится, ведь позволил Дэнетор ей остаться, и не опроверг сыновьего радушия эльфийской гостье.
Впрочем, ничего это для нее не переменит. Старые страхи не смогут покинуть ее так скоро, и, как и прежде, остается ждать. Однажды ей указали на ее место, что куда ниже тех, кто знатен и владеет богатствами. Повторится ли это вновь? - волнение как появилось, так и осталось, затаясь мелкой дрожью близ сердца. Немного времени осталось до судьбоносной встречи, что страшила безмерно сильно, потому каждый шаг, приближающий их к Минас-Тириту, отдавался внутри все увеличивающимся страхом. И нелепость ведь, право слово, ей, пережившей то, о чем Дэнетору доводилось лишь слышать, страшиться какой-то обыкновенной встречи - если, конечно, встречу с правителем сильнейшего из королевств Юга, можно назвать обыкновенной, - да в том и дело, что не простого приветствия да разговора, а той неизвестности, что впереди ожидает. Мириады "что, если?" в мыслях перемешиваются, будто и не было утешений и заверений ранее. Сейчас Тауриэль и крепкие объятия возлюбленного не помогут, даром, что и взглядом, и незаметной лаской он одаривает, когда отправляются в путь.
Как бы ей по душе плаванье ни было - перед взором вновь дом у моря, крик чаек и корабль о белых парусах, - а верхом привычнее, когда безжалостный ветер навстречу, проносятся мимо холмы и леса, и чувствуешь сколь быстр конь под тобой.
Гондор готовится к войне, и тому нечего дивиться. Силы Врага копятся, множатся, рано или поздно он выплеснет свою скверну за пределы гор, окруживших Мордор, и эдайн следует быть к тому готовым. Для начала, избавив свои земли от иных угроз - Тауриэль слушает Боромира внимательно, да неверяще. Имени Торонгила прежде не доводилось ей слышать, как и битвах, проходивших на Юге в конце прошлого века - в то время она путешестовала по Западу и не проявляла интереса к делам людских королевств, - но услышанное удивляет. Какой полководец не пожелает довести начатое до конца, ведь не сложно предположить, что когда-нибудь люди Умбара пожелают возвратить утраченное и отомстить Гондору. Иметь возможность и не воспользоваться ею - поистине, странным человеком представился ей этот Торонгил. Исход принятого им решения она видела, да, - кивает, чуть улыбнувшись, краем губ, и принимает нежданную ласку. А следом, улыбается шире, Белый Город приветствуя.
Второй раз доводится ей увидеть Минас-Тирит издали, и снова никак иначе, кроме как великолепной, не назвать великую крепость. Сияет она, сверкает, белоснежная до слез, в лучах солнца - подобно маяку, свет которого ищешь, а найдя, понимаешь - ты дома. Внутри что-то сжимается, теперь не от страха, но в изумлении - когда только впустила в душу Город Королей, наряду с родной Пущей его поставив? Не в то ли мгновение, когда взглянула на Боромира иначе - не как на военачальника, капитана и друга, но как на возлюбленного своего, того, кто властвовал в ее сердце?
И радость в ее взоре, обращенном к Белому Городу, почти не замутнена более страхами, в один миг будто осыпавшимися, что осенние листья от порыва жестокого стылого ветра. От слов Фарамира нестерпимо хочется рассмеяться, да так, чтобы во всех краях Средиземье услышали - он принял произошедшее и, будь Дэнетор недоволен, наверняка сказал бы иначе. "Нашего", - повторяла бы, будто заклятие, до конца самих времен.
Тауриэль улыбается, крепче цепляясь за пальцы Боромира, и знает не хуже тех, кто обладает провидением - все в их жизни сложится правильно.

По-иному Тауриэль взирает на город, на люд и, позже, на само Белое Древо, все столь же печально застывшее в ожидании новых, более счастливых времен. Все та же радость на лицах жителей, видящих сыновей Наместника, и на сей раз, узнаванием и почтением во взглядах встречают эльфийскую гостью, не настороженностью и удивлением, как тогда, в первый раз. Тауриэль и им легко улыбается. Ей чудится, будто каждый знает их с Боромиром тайну-которая-ни-для-кого-не-тайна, потому всматривается в лица внимательно, будто страшась отыскать там гнев и упрек - но чем выше поднимается их отряд, тем лучше осознает - немногим в Минас-Тирите известно. Пожалуй, тем, кто сейчас позади них едет, да тому, кто ждет их. "Ждет нашего возвращения", - и она не станет больше бояться.

Когда настает время предстать пред Наместником, Тауриэль беспокоится, но взаправду более не боится - тяжелые двери раскрываются навстречу всем троим, и людям, и эллет, и последняя вновь было робеет под взглядами безмолвных королей древности. Короткое, незаметное почти касание ладони Боромира не дрожащими уже пальцами, и самообладание возвращается, а лики статуй уже не враждебны - спокойны и вежливо приветливы.
Звуки тяжелых мужских шагов, затмевающих тихие эльфийские, заполняют тишину бело-черного зала. Впереди, на троне Наместника не сидит, а воистину восседает Дэнетор, сын Эктелиона, и его взор строг, но вместе с тем, светлеет, останавливаясь на первенце.
Приблизившись, Тауриэль останавливается ровно на шаг позади Боромира, слева от него, - ибо гостья, и не смеет стоять вровень с сыновьями Наместника, - и склоняется в приветствии.
- Вы явились, - веско звучит в наступившей звенящей тишине. Тауриэль замирает.

Отредактировано Tauriel (2018-09-01 23:03:29)

Не отмереть никак, ноги не гнутся и голос пропал, будто онемела в одночасье - только и может, что слушать, да пытаться услышать, что говорит Наместник. Пускай не страшно было, поджилки вновь так и трясутся от волнения. Кажется, сделай она хоть шаг, так мигом оступится и свалится прямо под ноги Дэнетора, словно и не эльфийка с их хваленой проворностью. Вот так потеха была бы!
Но о чем говорит он, упрекая Боромира? Откуда столько недоверия и едва заметного недовольства, в голосе неумолимо проскальзывающего? Позор, ошибка - неужели именно это для него, правителя гондорского, то, что между его сыном и гостьей-эллет происходит? Тень падает на ее лицо, в горле - ком обиды и негодования, однако она все еще молчит, не подавая ни звука. "Скажется на Тауриэль". Какое ему дело, как скажется эта ошибка и этот позор на ней, когда волноваться стоит о своем сыне - о том, что с ним будет и как на нем это все отразится, какая молва пойдет по городу. Ведь коли случится подобное, она уйдет обязательно, как грозилась прежде, ибо Боромир - сын своей страны и наследник своего отца, а это важнее любой любви, какой бы сильной та не была.
Эхом, хорошо знакомым, вновь проносятся в голове слова Трандуила о том, что она недостойна его сына, и Тауриэль чувствует, как гнев затмевает прочие чувства. Не зря опасалась, видимо. Не зря боялась. Ведь говорила тогда, в лесу, что не чета ему, принцу, а он не послушал, и вещал о чести и радости для его народа!
И все же, внешне спокойна, выходя пред строгие очи отца своего возлюбленного, пускай напряжена. Вновь застывает, но глядит тому в глаза прямо, не боясь уже ни его гнева, ни неодобрения. Достаточно он сказал. И что бы еще не сказал, она не сдастся, не позволит его опасениям и недоверию разрушить появившееся в ее жизни счастье, покуда то не вредит Боромиру.
Потому, едва Наместник заговаривает, Тауриэль готова ко всякому - но точно не к тому, что слышит.
"Что?" - не таких слов Дэнетора она ожидала. "Покажет, что достоен? Но ведь ты сам сказал, что это ошибка!" - она не может понять и, молча поклонившись, следом за Боромиром выходит из дворца, и идет дальше - мимо Белого Древа, мимо Башни, к скалистому выступу, к самому его краю, нависшему над Минас-Тиритом. Идет упрямо, ничего более не слыша и не видя, в собственные мысли глубоко погрузившись, будто в морскую пучину прыгнув.
Ветер здесь силен и холоден. Он нещадно развевает пламя волос и легкий плащ на плечах, просачивается сквозь одежду и холодит разгоряченную кожу. Если бы только помог он развеять и нависшую на сердце тяжесть.
- Я не понимаю, - голос ее излишне спокоен, холоден почти - как этот ветер, спускающийся с Эред Нимраис. Тауриэль знает, слышит - Боромир стоит сзади, и, быть может, он в том же смятении? Или, зная своего отца, он все понял? Она - нет. Она взволнована и в замешательстве.
- Я не понимаю, - повторяет снова, - твой отец считает то, что между нами - ошибкой? Почему? Хотя, глупо, я ведь говорила тебе - мы не ровня. О, Эру, я ничего не понимаю - но зачем говорить такое? Зачем называть н а с ошибкой, а после говорить о достойности и грозить тебе?
Тауриэль оборачивается - растерянная, сжавшаяся будто.
- Прошу, объясни мне. Потому как я не знаю что думать. Что все это означает? Я ожидала гнева, запрета, изгнания, радости или хотя бы чего-то понятного, но не такого. Или, - неожиданная догадка пронзает ее, сейчас, когда вспоминает речи Дэнетора, - быть может, то связано с чем-то, что мне еще неизвестно? С тем, что ты должен мне рассказать?
Пресветлая, как много вопросов! Только и остается глядеть на Боромира с надеждой и настороженностью, стоя у края выступа - так, словно стоит на краю бездны, в которую готова вот-вот сорваться.

"Разве это ты поспешен и опрометчив?" - дрожат руки, пусть сильные ветры Тауриэль не страшны. Круг жара и холода - вот их любовь, и невольно на ум приходит сравнение с тем, как закаляют сталь, только не слишком ли часто они то распаляются, то остывают? Можно желать, дабы крепче узы их становились, не не станут ли, напротив, более хрупкими? - эллет тихо выдыхает, не отводя взгляда от глаз Боромира. И как бы крепко не держал он ее, как бы сильна ни была его хватка на ее запястье, ей, кажется, не будет больно и стисни он изо всех сил - вечное пламя горит в ней, затмевая все прочее своей яростью и пылом.
Но с каждым словом его, которые она жадно впитывает, Тауриэль становится спокойнее. "Не ты поспешен, любовь моя", - повторяется мысль, ибо это она по своему обыкновению ухватилась за услышанное, не поразмыслив как следует, и стала рубить с плеча. Сомнение, строгость и даже гнев в сером омуте глаз гондорца, её мужчины, тому подтверждение. Раз за разом идет на поводу у сердца, полного извечных сомнений и страхов, и все никак не усвоит горькую науку - и делает больно тем, кого любит, и кто любит ее.
А он - любит, - в его крепких объятиях тепло. Чувство правильности снова охватывает. И вины перед ним, безмерно глубокой.
- Прости меня, - вполголоса ему в плечо говорит, - во имя Илуватара, прости. Я люблю тебя, - вместе с поцелуем, чуть отличным от предыдущего, которым Боромир накрыл ее губы - отчаянным, сильным, полным будто бы извинения и, одновременно, нежности, - как же я люблю тебя!
Если и появляется на кратчайшее из мгновений смущение - чувствует на себе внимательные взгляды жителей Белого Города, - нет ей до того дела. Ведь и он не отстраняется, не отпускает, только ближе и ближе становится.
"В бездну ветер!"
Ладони ложатся на лицо Боромира, кратким поцелуем Тауриэль словно запечатывает произнесенное, и говорит, стараясь отогнать снежной лавиной накрывшее чувство стыда:
- Прости меня, любимый мой. В своем страхе и ожидании неизвестного я перешла все границы дозволенного. Я не хотела оскорбить ни тебя, ни твоего отца и повелителя - ни словом, ни недоверием, ибо вы проявили ко мне доверие, которого я, быть может, вовсе не заслуживаю. За то, я приношу извинения. Услышь же меня, прошу, - не для этого места ее слова, но должны быть сказаны, а момента лучше для того она может не застать.
- Что бы не подумал ты, что бы не считал твой отец, не знаю я человека достойнее тебя. Благороднее, сильнее - пускай ты не слышал слов моих там, на Юге, я повторяю их, и буду повторять до тех самых пор, пока ты не осознаешь. Я люблю тебя. Я избрала тебя, и вижу тебя - лучшего из эдайн нуменорского рода. Мне нет дела до твоих прошлых ошибок. То в прошлом, и клянусь, ничто не изменится, какой бы страшной не оказался твой рассказ. Коль пожелаешь - поведай, нет, значит, нет. Я избрала тебя, - повторяет она, вновь целуя, - и не переменю своего решения. И я верю тебе, как никому и никогда не верила. Прошу, поверь и ты мне. Поверь тому, что между нами. Поверь нашей любви.
"Никогда, ни за что не оставлю тебя", - хладные губы касаются его, теплых. А пламя волос, всколыхнувшихся от порыва ветра, скрывает их близость от всех страждущих взглядов - впрочем, всем всё и без того отныне известно.

Теплее становится, пускай ветер все злее, все настойчивее задувает под полы плаща и недлинных, по середину бедра, походных одеяний, с дороги чуть запылившихся. Главное, все же, иное - Боромир верит ей, и ничто иное не имеет для нее значения, когда плечи его опускаются, более не напряженные, и в ее ладонях его голова словно тяжелеет. Запоздалой тревогой пронзает - это ведь она без продыху способна пройти многие мили и прожить несколько дней без легкой дремы, а он, все же, человек, у которого отдыха не было едва ли не с тех пор, как вышли из Пеларгира. По глазам его ясно, что устал, и по облегчению, в каждом взгляде и малейшем движении видному.
"Не должен ты ничего мне доказывать, ни к чему это", - да разве остановишь его, когда уверен в собственной правоте? Нет, пусть доказывает, коли желает. Только без подвигов и жертв, как в древних (и не слишком) песнях - так и осеклась в разумьях, посмурнев на миг, будто маленькое облачко пролетело перед солнцем и тут же ушло. Нет, не нужно ей такого доказательства, ведь им сражаться вместе и прикрывать друг другу спины.
"Почтительный сын, заботливый брат. Всё прозвания превыше знатнейших из титулов. И только одно для меня наиболее важно - мой любимый, сердца моего и помыслов властитель", - покорно, как подобает ей, следует за Боромиром, последний перед входом обратно во дворец взгляд бросая на Белое Древо, сиротливо примостившееся у небольшого пруда. Кажется, будто оно ей кивает, согласно шурша голыми иссушенными ветвями.
Смущением опаляет, когда стремительно проносятся мимо безмолвных Стражей - их глаза неотступно следуют за ней и Боромиром, покуда только не удалятся они на порядочное расстояние. Ведь всё видели, всё наблюдали. "Молвы было не избежать", - сама хороша, отыскала самое видное место, будто нарочно. Как только прежде думала сохранить в тайне их чувства?
"Ничего не хочу хранить, пускай все видят, пусть все знают", - в покоях старшего сына Наместника ей, гостье Гондора, доселе побывать не доводилось. Пускай любопытство шевельнулось внутри, его быстро уняла - не до того, когда желание вспыхивает между ними пламенем, ныне иным, не яростным, но отчаянным - отчаянно жаждущим, терзающим до боли. До дрожи - теперь на холод ветров Белых гор не посетуешь, ведь дрожь иная. Не отпускала бы от себя. Искусала бы, измучала эти губы, с ума сводящие, умелые. Жесткие и жестокие, каким подчиниться приходится, сколько не сопротивляйся - да разве она станет?
Слова его неожиданно отрезвляют, принуждают дымку желания отступить, или, если вернее, стать подвластной эльфийке, после еще одного, короткого, поцелуя, отступившей. Унимается до поры пламя. Ему не понадобится много усилий, дабы вновь вспыхнуть ярко и жарко. Заново разжигать не придется.
- Коль они ждут, эти купальни, не будем медлить, - Тауриэль улыбается, и в этой улыбке - хитрость, нежность и пыл, припасенные лишь для одного-единственного человека.

Сладкая сонная нега окутывает и ее, много позже, когда и купальни, и трапеза позади - Тауриэль вновь оказывается в крепких объятиях, на сей раз, в постели, быстро согретой. На душе покой, невзирая, или, быть может, благодаря всему произошедшему. Ибо для тревоги нет причины сейчас, задолго до выхода в путь - разве что, на сей раз хочется, чтобы как можно позже выступили.
Тауриэль улыбается. Ее горячее дыхание касается груди Боромира, мерно подымающейся. Правая рука на ней же, а под ладонью, особенно белой на его смуглой коже, - сердце, спокойное биение которого хорошо ощущается. Он устал, об этом думается с ласковой обеспокоенностью, и чуть щекочет в горле. Хочется обнять его, приласкать. Облегчить его долю. Забрать себе усталость. Увы, подобными силами она не обладает, как бы того не желала.
"Владыка снов, даруй ему крепкий сон без сновидений. Даруй отдохновение - и телу, и духу его, прошу тебя", - легко коснувшись губами плеча Боромира, где с удобством устроилась, Тауриэль придвинулась ближе и сама прикрыла глаза, вслушиваясь в дыхание мужчины.
И вскоре заснула.

Ей снится дом. Тот, старый, просторный, где родилась и росла. С изумительным садом, каждое растение в котором взращено заботливыми руками матери. У Фингаэриль был особый дар обращения со всеми живыми существами, будь те ее сородичами или созданиями Йаванны - растениями и животными. Талантливая целительница, она необычайно чутко, как подобает искуснейшим эльфийским лекарям, чувствовала саму природу Арды - и ее дух, и отражение в зримом мире. Она способна была ухватиться за самую малую часть уходящей на суд Мандоса фэа и уговорить ту остаться, продолжать бороться и не покидать смертные берега, покуда не настанет час отбытия, и подобным не каждый, кто служил самой Жизни в чертогах врачевателей, мог похвастать. Впрочем, матушка никогда не желала славы, не была охоча до признания. Она верила в свое дело, и полагала, что дочь, такая похожая на нее - и внешне, и, во многом, по норову, - пойдет по ее стопам.
С тех пор минуло множество зим, и не менее пяти сотен раз сменялись листья на огромных ясенях, растущих на юго-западе мрачнеющей Великой Пущи, но Тауриэль не забыла своего дома. И сейчас, глядя на него, не смела унимать боль в сердце. Мечтание то было, видение, посланное Валар, или сон, какой одолеть способен человека, не эльфа, - нет разницы. Дочь Лихолесья медленно шла по саду, вдыхая благословенный запах цветущей вишни - мать особо почитала ее, ибо то было растение, которое в древние времена сама Владычица Эсте одарила способностью помочь в целительстве.
- Тауриэль, - далекий шепот донесся до нее вместе с теплым легким ветерком, мягкими незримым ладонями коснувшимся ее щек. Зашумела невысокая трава, зеленым покровом расстелившаяся по рыхлой земле. Скрипела древесина качелей, когда-то сооруженных отцом для малышки-дочери. Как быстро она покинула пору детства! Как хотелось возвратиться в то благославенное время без единой печали, все только в радостях! Печальная улыбка расцвела на губах, и Тауриэль двинулась вглубь сада, где, как чувствовала, ее ждали.
Босые ноги чуть приминали зелень, вишневые ветви, покрытые нежно-розовыми крохотными цветочками, нежно касались рук, обнаженных - тогда и заметила, что одета в светлое летнее платье, сорочку почти. На миг сад стал гуще. Кусты малины и смородины обступили со всех сторон, нависли сверху переплетения дикого винограда, стлался по земле подорожник и невысокий лопух, на листьях которого застыли капли росы. Темнее стало, труднее дышать, и эллет пожелала было возвратиться обратно, как вдруг расступились растения и явили ей ту, на чей зов Тауриэль пришла.
- Мама, - вместе с горьким вздохом скатилась по бледной щеке первая слеза. Грудь сдавило печалью - темной, вязкой, перерастающей в отчаяние, а следом - в гнев на тех, кто лишил ее обоих родителей. Говорят, эльфам свойственно холодно относиться к смерти и долгой разлуке, ибо встреча тех, кого объединяет любовь, рано или поздно произойдет. Однако Тауриэль ни тогда, ни сейчас не желала смириться. Особенно, сейчас.
Фингаэриль смотрела на дочь все тем же взглядом - мягким, всепрощающим, понимающим. Она была все такой же, какой Тауриэль запомнила ее - с пламенно-красной крепкой косой, засунутой за кушак, опоясавший тонкий стан высокой лаиквенди. И все также сияли серые с зелеными проблесками глаза. И руки, красивые, каких никогда более ни у кого не видела, объятиями раскрылись навстречу растерянной дочери.
- Моя naurhen, - и запах все тот же - земляника и ацелас, - моя девочка.
- Прости меня, простите вы оба, - "ведь нам более не увидиться до самой Последней Битвы, ибо в выборе своем я последую за ним, в Чертоги Безвременья. Ибо избрала свой путь - не эльдар, но эдайн".
- Помни о нас, дочь, как мы всегда будем помнить о тебе. Коль будет на то воля Единого, мы встретимся в час скончания времен, и станем сражаться вместе. А до тех пор, - легким поцелуем коснулась Фингаэриль лба Тауриэль, отчего та зажмурилась, чувствуя, как срываются слезы вниз, на землю, - будь счастлива. Радуйся отведенному вам сроку, каким бы коротким иль долгим он ни был. Ведь лучше прожить десятки лет вместе, чем всю свою бессмертную жизнь - в одиночестве. А теперь ступай.
И как бы не хотелось остаться в объятиях матери хоть на миг дольше, тяжелое ощущение пробуждения неумолимо настигло ее прежде, чем Тауриэль успела хоть что-нибудь произнести.

Открыв глаза, она первым делом тянется за оружием - то в ножнах, на боку, готовое ее защитить... Тогда и вспоминает, где находится, и взволнованно озирается по сторонам, ища взглядом Боромира. Напрасно. Его нет в покоях, тепло его тела давно покинуло постель, оттого первым делом было становится тревожно - неужели что-то стряслось? - а вторым уже вспоминается о наказе Наместника явиться к нему после отдыха. Наверняка он там, неугомонный, без устали готовый сражаться за свой родной край. Раз так, долго его не будет, ибо предстоит ему рассказать обо всем увиденном в мелочах, а после - начать составлять планы, ведь то небыстрое дело и кропотливое.
Тревога отступает, сменяясь печалью, стоит подумать о сне. Или дрёме, видении? - неясно, ибо прежде не доводилось испытать подобное, да к тому же так ярко. Поднимаясь с постели и заворачиваясь в одеяло, откинутое прочь - жарко ведь! - Тауриэль подходит к окну, выглядывая наружу. День клонится к вечеру. Вскоре сумерки накроют Минас-Тирит плотным покровом, а затем в свои права вступит и ночь, темная и звездная. Если солнце тучи из Мордора способны закрыть, звезды, хвала Пресветлой, еще неподвластны темному чародейству Врага. Они ярки и далеки. Так же далеки, как Заокраинный Запад, отныне для нее закрытый.
"А разве нужен он мне?" - Тауриэль смотрит на полный жизни город, ставший ей новым домом. Иным, отличным от прежнего, поначалу чужим - но теперь, столь же милым сердцу, как и Лихолесье. Здесь теперь ее жизнь. Здесь ее сердце, ее душа - во власти лучшего из мужей, и иной судьбы самой себе пожелать нельзя, ведь она полюбила его. 
Говорят, лесные эльфы охочи до золота и самоцветов. Тауриэль знает - это почти правда. Ибо она полюбила величайшую из драгоценностей Юга - Боромира, сына Дэнетора. И расставаться с ним не намерена.

Время далеко за полночь. Горят десятки факелов, освещая дворики и арочные проходы меж зданиями и Ярусами, и вездесущий ветер заунывно подвывает, гоняя по опустевшим переходам песок, набравшийся на дорожках за день. Вдалеке, за Эфель Дуат, рокочет отголосками грома - там буря, там недремлющее Зло готовится к неизбежной войне, и копит силы, дабы излить их через Черные Врата на страдающие земли Итилиэна, а следом и остальной Гондор - и всё Средиземье.
Тауриэль тяжело вздыхает, хмурясь. Неспокойно на душе, предчувствие надвигающейся угрозы принуждает держать руку у меча - или, хотя бы, там, где он должен быть. Опоясываться оружием поверх платья ей доводилось, но здесь, в безопасности Белого Города, приходится принудить себя оставить мечи в покоях Боромира. Два кинжала, однако, прячет в складках и под рукавами платья темно-синей парчи. Стоит придумать как отблагодарить возлюбленного - никто иной расстараться не мог, и убранства, ей принесенные, поистине отвлекли от тяжких раздумий, пускай и ненадолго.
Путь от конюшен, где удостоверилась в целости и сохранности несчастной Линд, Следопытами приведенной обратно в город, до дворца не занимает много времени, но ее сопровождают - ненавязчиво, незримо почти. Для Тауриэль, однако, труда не составляет услышать и буквально почуять приставленных стражей, следующих за ней в отдалении и, будто бы, и вовсе не за ней. В иной раз могла бы вспылить, затаить обиду на Наместника и его старшего сына, да не станет. Пускай следят, пускай охраняют. "Привыкну", - смиренно проскальзывает который раз повторяющаяся мысль, теряясь в иных, более оживленных и воодушевленных раздумиях.
Через фонтанный двор перед дворцом эллет проходит быстро, приостановившись лишь дабы склонить голову перед Белым Древом - будто со старым знакомым здороваясь, мудрецом великих лет, которого имеет честь знать. Если и хотел бы кто спросить отчего уважение проявляет к почти погибшему символу прервавшейся королевской власти, никто из здесь присутствующих не может, ибо недвижимы Стражи, за молчанием своим прячущие любопытство, сквозящее во взглядах.
Вскоре Тауриэль вновь оказывается в покоях Боромира. Ее невеликий скарб здесь уже, бережно сложенный в одном из углов, дабы не мешать и не бросаться на глаза хозяину комнат - она вовсе не желает посягать на невеликое свободное место, ведь есть гостевые покои, в которых ранее проживала. Странно для нее, все еще, сознавать, что разделяет и ложе, и чувства, и саму свою жизнь с кем-то, более того, с Боромиром. Теплом его имя отывается в сердце, улыбкой на лице. Улыбкой, скрытой тенями, не разогнанными светом огней.
На письменном столе, прежде покрытом многочисленными свитками, пергаментами и картами - "как там, в Пеларгире", - которые Тауриэль заботливо подвинула в сторону, лежит пустая книга. Ее вместе с чернилами и перьями принесли по просьбе эллет, вспомнившей о данном ею обещании рассказать о своем народе побольше, чем ныне было известно людям Гондора.
Отпив темно-красного вина из небольшого кубка, эллет садится за стол, раскрывает книгу, проведя ладонью по шероховатой поверхности бумаги, и аккуратными буквами выводит заглавие первой части: "Законы и обычаи эльфов Лихолесья".
Первые слова складываются в строки, строки - в бОльшие фрагменты, а там и целые страницы. Тауриэль пишет почти не останавливаясь, не задумываясь - воспоминания увлекают ее историями учителей, рассказами отца и матери, наставлениями короля. Так отдается она своему делу, погружаясь все глубже и глубже в найденное себе занятие, что не замечает, как за спиной тихо скрипит дверь и шаги тяжело стучат по каменному полу.
Сейчас, кажется, не заметила бы никого.
Но не тогда, когда чужие - родные, - руки касаются напряженных плечей - вздрогнув, эллет поднимает голову и затуманенным взором глядит на потревожившего её человека.  Мигом забываются все повествования и традиции, прежние заботы. Перо отложено, книга отодвинута чуть дальше от края стола, дабы ненароком не зацепить. Тауриэль улыбается - тепло и нежно, прижимаясь щекой к большой теплой ладони.
- Ты вернулся.

Отредактировано Tauriel (2018-09-06 22:17:43)

Объятия эти, голова Боромира на ее груди - невероятной нежностью, все сильнее, все шире внутри тепло разливается, подобно реке в половодье. Не остановить это никак, а разве захочется? Сколько не оказывайся она рядом с ним, как часто не прикасайся, все мало ей, все каждый раз по-иному, заново познавая и заново ощущая.
"Вернулся", - все на ее лице, в глазах, на устах - и радость, и счастье, и тягота ожидания, пускай недолгого, и тревога, но более всего - любовь, от которой сама она, кажется, сияет подобно созданиям Возжигательницы. "Ибо эльфы не зря прозваны детьми звезд". Те, вечные и далекие, с любопытством заглядывают в арку окна, мягкими молочно-белыми отблесками отражаются в стали и зелени, когда адан и эллет смотрят друг на друга, и наглядеться никак не могут. Звезды танцуют вместе с языками пламени на свечах, но сейчас Тауриэль и не обратит внимания на своих любимиц - только на него, своего любимого, ибо нет сейчас никого для нее важнее. Нет и не будет.
- Хорошо, благодарю тебя, - только и успевает коротко отозваться да глянуть на раскрытую книгу, как в мгновение ока Боромир подхватывает ее на руки - смех развеивает тишь переливом звонких колокольчиков у двери отчего дома висевших, когда Тауриэль от неожиданности крепче хватается за него, боясь, что оба упадут на пол. Ан нет, зря беспокоится. Силен ее гондорец, да ловок - они вновь сидят, но на сей раз ей куда сложнее станет продолжить летопись. "Будто бы мне позволят", - с тихим, на сей раз, смехом она ловит его быстрый поцелуй, накрывает его губы своими, пока ладони в его темные волосы зарываются, а пальцы ласково касаются кожи. "Будто бы я сама смогу", - все сейчас мешает - и платье, и его облачение, и огни, которых и не поймешь, мало или много.
Но отрывается Тауриэль и поворачивает голову к столу, желание, что все сильнее одолевает, унимая на время. Дойдет и до прочего, ведь сейчас, как-никак, ночь - благословенное время влюбленных. А у них есть время.
- Это, - голос чуть сиплый, и приходится потянуться за кубком, дабы промочь горло ароматным вином, - повествование об известной мне истории моего народа, о наших традициях и обычаях. О самом лесе. Я полагаю, Гондору, - "и тебе", - когда-нибудь может это пригодиться. Или, быть может, кто-нибудь сочтет интересным узнать о лесных эльфах, коль уж одна из них свободно разгуливает по Белому Городу.
Усмешка так и рвется наружу. Станут ли и правда любопытствовать, или же, как то свойственно многим, охотнее предпочтут довольствоваться слухами да домыслами, порожденными в душных трактирах? С людьми трудно порой угадать. Такие разные они, такие разобщенные, но, одновременно, и единые во многих свои устремлениях. Их объединяет и горе, и радость, и ей, привыкшей к эльфийской неспешности да закостенелости, среди них проще, как ни странно.
Улыбка становится шире - быть может, не столь и просто, но определенно приятнее.
Сложно вымолвить и словечко, когда от шеи касающегося горячего дыхания по всему телу мурашки; когда мягкие поцелуи в оголенное плечо дрожь вызывают, а широкие ладони накрывают грудь - уверенно и властно. Желание-жажду более не удержать - эллет пальцами цепко хватает Боромира за подбородок, чуть поднимая его, и глядя в глаза. В них сият расплавленный сильверит, на котором проблесками сверкает добела раскаленное пламя. В них белизна снегов Миндоллуина и темные грозы над лесами Юга. В них - хмурые небеса над Минас-Тиритом и мрамор дворцового зала, где навеки застыли короли древности.
- Какой ты, - разжимает пальцы и ладонью касаяется затылка мужчины, и сбивается дыхание, когда целует его в лоб, - невероятный, - опускается к виску, - необычайный, - ниже - к уху, прихватывая зубами мочку, - невозможный, - томно выдыхает в ухо, а следом прикусывает кожу на шее, - мой, - наконец, поцелуем касается губ, - любимый.
Снова и внова повторять, уверять, напоминать - что рядом с ним, что не отпустит и не покинет, пускай может их разделить расстояние. Не сейчас о печальном думать, не тогда, когда все, чего хочется, это своим мужчиной овладеть прямо здесь, до ложа не доходя.
Но - неудобно, а потому Тауриэль плавным движением поднимается, проведя ладонью по щеке и подбородку Боромира. Склоняется к нему, кратким поцелуем одаривая, и шепчет:
- Поможешь? - ведь зашнуровано платье на спине. И пускай сама бы с легкостью справилась - эллет хитро улыбается, не скрывая веселья и, вместе с тем, пыла, - это куда более будоражаще. Ответа не дожидаясь, ибо заранее знает каков он, стает спиной к мужчине, на левое плечо перекинув волосы, блеснувшие медью. И замирает, чувствуя, как неотвратимо с каждым мгновением все сильнее пылают щеки.

Отредактировано Tauriel (2018-09-08 00:36:06)

Жаль платье, да ленту шнуровки без труда заменить можно, а в следующий миг и вовсе не до того становится. Нет, невозможно рядом с ним быть и не ощущать влечения, бесконечного, будто темные небеса над Белым Городом - и звезды, коим все видно, все известно. Вожделение правит ею, ими обоими, но сопротивляться ему, себя усмиряя, никто и не станет. Тауриэль дрожит от прикосновений Боромира, сладких и мучительных, до боли прикусывает губу, обхватывая его ногами и тонкими руками. Ближе к нему, насколько способна.
"Твоя", - вся отзывается на шепот, что иначе как страстным не назвать. "Вся - твоя, без остатка, без сомнений", - и какие раздумья тут могут быть, когда вот она вся перед ним, его и только его. Никому более не раскрывшая сердце, никого более т а к не любившая, ему одному самое себя подарившая - нет места волнениям более. С ним, вместе, до конца, каким бы он ни был.
- Твоя, - эхом повторяет слово произнесенное прежде, но оттого не менее желанное и искреннее ныне, под взглядом его, что пылает сильнее любых самых больших костров на Пир звездного света.
"Навсегда", - торжествует зелень эльфийских глаз, и Тауриэль отдается порыву, понимая как никогда четко - никогда не остынет ее пыл, как и никогда им, своим гондорцем, своим мужчиной, своей наивеличайшей драгоценностью, коей сам Единый отчего-то решил одарить ее, сполна не насытится. Ни-ког-да.

О чем раздумывает он - загадка для нее, отчего эллет чуть хмурится. Пальцы безотчетно легкими касаниями выводят на его груди незримые изображения, касаясь волос и чуть путаясь в них, и замирая, стоит отыскать бугорки старых - и не слишком, - шрамов. Тауриэль тянет спросить, из беспокойства ли, или из любопытства - не столь важно, - однако она молчит, ожидая.
Ей как никогда хорошо в крепких объятиях. Тепло, жарко даже, и ветерок, проникающий в сумрак покоев будущего Наместника, едва заметно доносит до них прохладу раннего утра. "Скоро рассвет", - никак не привыкнуть ей к вечной тьме, что грозными тучами нависает на Востоке, и так хочется увидеть солнце, поднимающееся из-за гор - когда-нибудь, она уверена, леди Ариэн на своей воздушной ладье в великолепии розово-золотого сияния покажется и над Эфель Дуат, освещая поля Пеленнора. И поприветствуют ее люди Гондора с радостью, и перестанут тревожно глядеть в сторону Страны Тьмы, ибо не будет более оной.
Когда-нибудь. Но когда? Суждено ли им увидать те времена?
Боромир прерывает молчание - не тяжкое и не легкое, такое, которое после жарких любовных утех может сгуститься над двумя возлюбленными. Пусть мысли ее невеселы, сейчас нет желания печалиться, ибо каждое мгновение спокойствия и тишины близ того, кого любишь, - бесценно.
Слушая его, Тауриэль поначалу чуть улыбается - понимающе, разделяя и желание его, и нежелание. Воистину, оставила бы войну и сражения, коль было бы то возможно, ради него - и, подумав об этом, эллет сама себе безмерно дивится. Разве то действительно так? Разве променяла бы жизнь, полную опасности и бесконечным битв, на тихую жизнь здесь, во дворце, как одной из придворных дам? "Если он будет рядом, без малейших сомнений", - ибо из раза в раз тревожиться за него, бояться, вернется ли обратно иль нет, выше ее сил. Война претит и ей, ибо то означает бесконечную череду сражений, в которых одна-единственная стрела способна оборвать жизнь, будь та людской или эльфийской. И, коль мира желает он, она рада будет разделить этот мир вместе с ним. Но во времена войны предпочтет стоять за его спиной, быть подле, зная, что неизменно охранит его от опасности, буде хватит на то ее сил.
Теплеет внутри, хотя, казалось бы, куда еще сильнее? - Тауриэль приподнимается, поворачиваясь на живот и глядя в лицо Боромиру. И тревожась за него. Сколь сильно не пытайся он скрыть сожаление по прошлому, а она видит и смурнеет, чувствуя, как внутри раскаленным железом по сердце режет. "Кто была она и что сделала, любимый мой, дабы столько горечи оставить после себя? Ведь, как бы давно то ни было, ты помнишь все еще, и печалишься по сей день", - заместо вопросов, ненужных и неуместных, ибо то - его личное, что она не станет бередить, - целует его в напряженную шею, а затем выше, в тонкую линию сомкнувшихся губ, крепко сдерживающих секреты и тайны.
- Оставь прошлое прошлому, любовь моя, - мягко произносит, не отводя взгляда от стали глаз его, - ведь перед нами - будущее. Назови то эльфийским прозрением, надеждой или пустым заверением, призванным успокоить твое большое отважное сердце, но верую я в то, что настанет миг нашего триумфа. Не достанется Темному ни Минас-Тирит, ни сам Гондор, ни прочие земли, ибо с нами - свет надежды, о которой нельзя забывать. Помнишь, как говорят - темнее всего в предрассветный час, - тонкая ладонь показывает на окно, в арке которого - непроглядная тьма. - Рассвет придет, Боромир. И мы встретим его вместе, у подножия Башни Эктелиона.
Как в тот, первый день ее в Белом Городе.
Но на сей раз, перед глазами более не будет клубящейся угрожающей Тьмы. Только чистый Свет нового мира, свободного и счастливого.

Отредактировано Tauriel (2018-09-09 22:46:53)

Несомненно права, как иначе - улыбкой безмолвно отвечает, лучезарной и вместе с тем безмятежно-спокойной, словно и в самом деле видела, знает, что так непременно будет. "Ведь будет. Иного не дано. В иное не следует веровать, об ином и помыслить нельзя", - ведь говаривали среди ее народа о могуществе любого, кто наделен сильной волей и должным знанием. Ежели верить и в ту веру вложить немалую долю сил, чаяний и устремлений, непременно сбудится. Быть может, то лишь россказни, но Тауриэль не желала терять надежды.
Не сейчас, когда вновь обрела ее.
"Да будет", - обещанием, клятвой - как угодно то назови, суть одна, - сжимает трепещущее сердце и отпускает сразу же. Еще одной, от которой не отступиться, о которой не позабыть до конца отпущенной им жизни. Сколько всего связывает их двоих невидимыми узами, будто нитями хитлайн, что плетут в Лотлориэне! И крепче всего - сила, которую не одолеть и самой глубокой Тьме, самому ужасному Злу. Ибо бок о бок с надеждой во все времена следует любовь, к кому бы та не была обращена. Любовь к родине, к своему народу, своей семье. К тому, кто стал частью души, кто одним только своим взглядом - мягким, жаждущим, - залечил прежние раны и объятиями своими принудил на время позабыть обо всех печалях, что на сердце тяжестью скопились, будто камни на дне глубочайшей пропасти.
"Любимый", - целуя, касаясь его, повторять снова и снова, вместе со стонами, что не сдержать, с немыслимой дрожью, от которой не убежать, со всей невозможной нежностью, со всей обжигающей жадностью-жаждой, со всей яростью, мягкостью, вниманием, неистовством - всем тем, что он, Боромир, в ней порождает.
Когда гаснут немногочисленные свечи, человек и эльфийка того совсем не замечают. Только ночь - совсем раннее утро, - становится им свидетелем, постепенно, неумолимо окутывая пеленой темноты покои, где в этот предрассветный час безраздельно царствует любовь.

Рисунок, наконец, был окончен, и Тауриэль бережно отложила пергамент, убрала перо и подвинула ближе лишь отчасти заполненную книгу. Взгляд невольно возвратился к созданному ею неумелому творению - ведь прежде не рисовала, разве что в далеком детстве, на занятиях с наставниками и при обучении у травников да лекарей. А все же теплом довольства собой внутри согрело, да светлой печалью в глазах отразилось воспоминание, которым сумеет поделиться с Боромиром. Потому как под лучами яркого жаркого солнца, сквозь окно светящего прямиком на вновь занятый эллет стол, подсыхали чернильные линии ее дома, увы, давным-давно разрушенного и сгоревшего. Того самого, что давече привидился ей во всей своей простой красоте.
Не всякий в Лихолесье желал проживать вне королевской крепости-дворца. Когда-то давно эльфы населяли весь лес, и отец, живший еще в те времена, когда о синдар в Великой Пуще и не слыхивали, рассказывал, что жили все больше небольшими деревеньками, отдаленными одна от другой. С приходом чужаков из погибшего Белерианда, а много позже, с появлением гиблой Тьмы над некогда прекрасными лесами, переменились и порядки в жизни лесных эльфов. Многое оставалось как прежде, но не всё. Поселения опустели, эльфы ушли за горы, ближе к крепости. Отец и мать не желали покидать свой дом, остались там, где им было привычнее...
- Нет, довольно, - вспоминать морозную ночь, когда они погибли, Тауриэль сейчас хотелось менее всего. Ведь свой дом, единственный, который когда-либо имела, она изобразила, вспоминая о счастье, что ею владело в те времена. Его хотелось показать, его передать, но никак не страдание. И, как ей мнилось, вышло схоже - и очертания дома, и сад в стороне, и дикий виноград на стенах, и кусты роз подле резных дверей. "Я бы хотела побывать там вновь, вместе с тобой, любовь моя. Он не пришелся бы тебе по нраву, быть может, однако очаровал бы, без всяких сомнений", - печаль пропала, сменяясь покоем. Кто знает, может им суждено побывать в тех местах?
Поднявшись со своего места, Тауриэль взяла кубок с вином и было сделала глоток, когда услышала свое имя, раздавшееся совсем не позади или в коридоре. Так, с кубком в руках, и вышла на балкон, изумленно глядя вниз.
- И что же прикажешь, сердце мое, прыгать к тебе? - будто в любовных песнях, какие любили особо легкомысленные юные эльфийки, ее возлюбленный восседал на верном коне, улыбаясь. Рядом стояла Линд, неторопливо жуя некие белые лепестки - покосившись, Тауриэль приметила, что на одном из чудесных кустов стало меньше бутонов. "Маленькая пройдоха!" - с весельем эллет поглядела на Боромира и сказала, едва сдерживая смех:
- Думаю, здесь найдется достаточно ткани, чтобы соорудить своего рода веревку, - вот стражники изумятся, а уж как обрадуются небывалому времяпрепровождению своего сына и брата и его возлюбленной Наместник и его младший сын - и вовсе не передать. - Но могу и просто прыгнуть, если поймаешь меня.
Что грозило вероятными увечьями - не им обоим, так несчастному Дыму, который за подобное ребячество едва ли своего хозяина отблагодарит.
- Впрочем, раз ты прибыл без баллады, спущусь как подобает леди. Жди меня, господин мой, - только и мекнули рыжие косы над парапетом, когда возвратилась в покои. Кубок возвратила на его место на столе, подле большого кувшина, хорошо, если за это утро наполовину опустевшего. "Раммас Эхор, значит. Вооружаться или нет?" - привычнее было бы взять с собой мечи, да и не мешало бы облачиться в нечто иное, нежели простое платье цвета лаванды. Впрочем, они будут в безопасности крепостной стены, где, при надобности, и лук, и меч ей найдется. Потому, накинула легкий дорожный плащ да обулась в вычещенные свои сапоги - так и вышла из покоев.
А вскоре подошла к ожидающим ее Боромиру, Дыму и Линд, все еще улыбаясь. День обещал быть не только теплым и солнечным, но и захватывающим - на стене ей не доводилось быть, только проезжать врата, что у Осгилиата, что южнее, по дороге в Пеларгир.
- Здравствуй, друг мой, - пройдя мимо коня, провела ладонью по его могучей шее, но не остановилась и в следующий миг легко вспорхнула в седло, принимая поводья из рук гондорца. Тогда и Линд поприветствовала, потрепав ее гриву и шепнув, склонившись к уху:
- Надеюсь, те розы были вкусными, проказница.
Распрямившись же, спросила у Боромира, глядя на него светло и легко, пока Линд будто бы виновато фыркала, в сторону кустов стараясь и вовсе не поворачиваться:
- Отправимся одни? - дело ясное, ежели они едут по долгу, сопровождение понадобится - сменить ли караул, или для безопасности. Но, если есть возможность, отчего бы не поехать одним?
Так, под полные любопытства взгляды стражей и привычный уже едва слышимый шорох Белого Древа, Боромир и Тауриэль выдвинулись к ходу на следующий Ярус. Предстояло проехать еще шесть таких, и к тому времени, как они достигнут главных врат, половина города вновь выйдет на них поглазеть, уж теперь-то точно - вспомнилось произошедшее после разговора с Наместником, да и осталось там, в воспоминаниях. Теперь все хорошо. И нет ничего лучше, чем быть рядом с любимым.
Как сейчас.
Как будет всегда.

Сколь разительно отличен город в ее глазах, когда проезжают по нешироким залитым солнечным светом улицам, полным любопытного люда - все смотрят, и перешептываются, и радуются. Молва явственно облетела Минас-Тирит, то приметить несложно, ибо в прошлый раз проезжая, Тауриэль видела лишь уважение к себе, гостье, почтившей своим вниманием Город Королей. Теперь, видит радость иного толка, и сама наполняется ею, сверкая белозубой улыбкой в ответ. Когда же слышит нежданные благопожелания - будто бы неверяще оглядывается, дескать, взаправду ли это?
Но - правда, и сердце бьется все быстрей, окрыленное ликованием. Тауриэль чуть прикрывает глаза, наслаждаясь легким ветерком, что меж улочек разносит горную прохладу. Могла ли помыслить, что возрадуется теплому приему людей Белого Города? Боялась, да, что не примут и осудят, но не ее, а его, и ему не желала причинить боль - обернулось же все вот как, и с едва сдерживаемым смехом глядит на Боромира, малость натянув поводья, дабы Линд не спешила чрезмерно. В его глазах - неистовое торжество, эхом отзывающееся в ней самой. Ибо все волнения оказались напрасны. Ибо приняли ее, их, и его отец-повелитель, и брат, и сам Гондор.
Тревоги канули в холодные воды могучей Великой Реки. Там им и место - эллет улыбается и, не сдержавшись, поводит смирную лошадку чуть ближе к Дыму, дабы коснуться руки своего возлюбленного. Пусай видят, пускай знают. Он - её, как она - его.
И теплое летнее солнце, несмотря на близость Тьмы, освещает их путь из Крепости Последней Надежды. Той надежды, что с новой силой пылает в сердце.

Величественна Стена и мнится неприступной. Волею Предвечных Сил, так и будет, - Тауриэль внимает рассказу генерал-капитана, вновь думая об обороне своего прежнего дома. Не сравниться им, лесным жителям, в науке фортификации с эдайн, постигавшими ту многие века, ибо к иной войне привыкли и иначе заботились о безопасности своих краев. Сам лес когда-то помогал им, подвластный воле короля, - и поныне границы с запада охраняла Зачарованная река, а без ведома эльфов никто войти в Пущу не мог, - но с течением времени земель и эльфов стало меньше, а врагов - больше. Крепость, во Вторую Эпоху служившая не более чем летним дворцом, превратилась в последний бастион лесных эльфов, защищаемый яростно и отчаянно. Сколько ловушек было оставлено, сколько чар использовано - не счесть. И все-таки, они неумолимо отступали.
С победой в Битве Пяти Воинств хватка Тьмы над лесом чуть ослабла, что, как Тауриэль слышала, позволило отвоевать немалые территории и едва ли не к самому Дол Гулдуру приблизиться. Однако туда эльфам не было ходу. Зло рыскало по руинам прежней столицы Великой Пущи, и Трандуил не желал отправлять своих воинов на верную смерть, дабы отбить крепость у прислужников Врага. С годами Тьма вновь сгустилась, вновь пошла в наступление, и сейчас Дол Гулдур оказался вне поля зрения короля - снова. Что творилось там, какие силы вновь копились, дабы после излиться нескончаемым потоком на ослабевшее эльфийское королевство, не знал никто.
Также, как никому не было ведомо что назревает за Черными Вратами проклятого Мордора.
Потому, лишь возрадоваться стоило величию Раммас Эхор и понадеяться на ее крепость, да на отвагу ее защитников.
"С таким предводителем тревожиться не о чем", - с улыбкой, развеившей тяжесть на сердце, Тауриэль посмотрела на Боромира и рассмеялась его рассказу. Право слово, представить его безрассудным юнцом ни за что не выходило. Хотя, почему же - только ведь ожидал ее под балконом, что тот юнец, обуянный первыми чувствами. "Хотела бы я увидеть тебя таким, сердце мое. Хотела бы встретить тебя давным-давно, и полюбить тогда же, и никогда не отпускать".
- Но корабли с тех пор - твоя страсть, - с мягкой усмешкой эллет протянула руку к его ладони и крепко сжала, ведя Линд уверенно. Да та и не упрямилась, легкой рысью шла вровень Дыму. "Не всякий эльфийский конь столь смекалист", - то про обоих сказать можно было, и Линд, и Дыма. Не иначе как повезло тогда, недалеко от Хеннет Аннун, приглядеться к соловой кобылке непростого нраву, что присмирела теперь и подобрела.
- В начале нового тысячелетия мне довелось побывать на руинах Лонд Даэр, пройти по древним улицам и посмотреть на гавань, где когда-то строили лучшие из кораблей Нуменора. Но и она для меня не сравнится с красотой Митлонда. Единожды увидев его, поверь, никогда не забудешь. То место, полное светлой печали, ибо именно оттуда отплывают корабли на Запад, в Бессмертные Земли, и эльфы не возвращаются сюда, в Средиземье, более никогда.
Она видела белые паруса в золоте осеннего заката. Видела остовы кораблей, что в свое время примут на борт утомленных смертными землями эльфов, бегущих от нависшего над ними рока и Зла. Смотрела - и чувствовала, как горечь просится наружу вместе с гневливым окликом - как могли они уходить, как могли оставлять свои земли, когда каждый воин на счету?! Только ласковый прибой и шум волн был ей ответом, маня к себе, притягивая.
Но Зов моря не властен над нею, по счастью или же нет.
- И все же, я бы повидала Дол Амрот. Земли твоих родичей, - ведь оттуда его мать, не так ли?

За разговорами и краткими мгновениями близости - касаниями да, если получится, поцелуями, что украдкой дарили друг другу, добрались и до Мощеных Фортов, приветственно распахнувших врата перед сыном Наместника и его спутницей. Тауриэль уже не украдкой оглядывалась, но спокойно осматривалась, не в пример тому, как в прошлый раз едва успела увидеть хоть что-нибудь - тогда они спешили в Минас-Тирит, и не задерживались. На сей раз, время у них было.
Вытянулись воины, увидев того, кто в ним пожаловал. Заблестели глаза, кое-где и улыбки на разных - молодых и старых, - лицах наметились, оживление пронеслось пожаром по укреплениям - как же, командир их и будущий повелитель не должен сомневаться в их бравости и честному служению родине.
Навстречу всадникам, прочем, спешившимся, вышел крепкий мужчина, чьи годы и тяготы службы остались на лице и мелкими шрамами, и паутинками борозд прожитых лет. Седина пробивалась в некогда черных волосах, однако держался он ровно, горделиво, и явственно рад был видеть своего генерал-капитана, его спутницу одарив взлядом равно удивленным и восхищенным.
- Милорд, гарнизон в Вашем распоряжении, - он склонился в приветствии - в отсвете солнечного луча блеснуло на латах Белое Древо, - мы не ждали вашего прибытия.

Отредактировано Tauriel (2018-09-19 00:09:48)

Недолгим был доклад Бреадана, но дельным и обстоятельным - так, что и Тауриэль, многого об укладе гондорских войск, дело ясное, не знавшая, поняла и запомнила. Приготовления к войне на юге шли полным ходом. С высоты Седьмого Яруса Белого Города, и то видны были множащиеся корабли на пристанях Харлонда, а отсюда до чуткого эльфийского уха доносились и далекие отзвуки тяжелых работ.
Она полагала, что не более двух-трех лун займет сбор войск и составление планов, однако, люди Гондора в который раз удивляли ее. Видимо, не столь долго придется оставаться им в безопасности Минас-Тирита - вскоре настанет время отправляться в путь. "Но как хочется иного!" - взгляды Тауриэль и Боромира пересеклись, и эллет улыбнулась ему одними глазами, чувствуя, как тяжело лицо сохранить серьезным. Сама того не поняла, а раззадорилась прикосновениями его и поцелуями, быстрыми, что по пути удалось с желанных губ срывать. Вот дела, попробуй совладай с собой, когда презрев все приличия приникла бы к нему! Какая тут эльфийская стойкость и скромность - не до оных.
Потому, пока командир вещал, Тауриэль чуть дальше отошла, дабы не смущать незнакомого ей воина своим присутствием и вниманием. Заодно и самой пыл свой усмирить. Боромир-то знал, ей всяко хорошо слышно будет, однако мало ли какое недоверие иль смущение одолеет Бреадана, пускай и опытного, да с ее народом доселе дел не имевшего. Уж она не раз видела сколь сильно эдайн робели при виде ее.
Так, слушая и не глядя более на возлюбленного своего мужчину, всматривалась в мрачную громаду Эфель Дуат и, пока еще, полные зелени края Итилиэна. Вдалеке, посреди грозных черных туч, изредка полыхало огнем - пламенем изжигающим, оскверняющим, пугающим и ее, повидавшую многое. Каковы они, темные земли Мордора? Неужели, как в рассказах, то бесплодная пустыня, над которой вечная ночь клубится удушливым смрадом огнедышащих гор? Если жизнь в тех землях, есть ли там место малейшим росткам света - надежде, что одержит победу на самой Тьмой? Или же, Мордор похож на Дол Гулдур, край оскверненный и поруганный, окруженный ядовитыми туманами и непроходимыми дебрями?
"Нет разницы, ибо не земля порождает Зло, что населяет ее. Орки и их Повелитель способны изуродовать любой край, каким бы цветущим он ни был, мне ли, эльфу Лихолесья, не знать?" - горечью пылает взгляд, который от черных вершин не отвести. "Нельзя допустить, чтобы и Гондор пал перед Тенью. Ибо она придет первой, вместе с темными небесами, со злыми ветрами и отчаянием, что поначалу неприметной тревогой на сердце ляжет".
Так, как Тень накрыла Великую Пущу, навсегда изменив оную. Так, как медленно приближалась к Гондору.
Но ведь сама говорила - надежда есть, и она теплом крепкой ладони Боромира изгоняет тревогу прочь. Бреадан поначалу остается позади - Тауриэль чувствует его внимательный взгляд, - затем шаги отдаются на лестнице, по которой втроем поднялись сюда, к парапету. Сын Наместника и дочь капитана лесной стражи остаются одни. Почти. Ибо стражи безмолвны и недвижимы, почти как те, что близ Белого Древа денно и нощно бдят. И эллет неожиданно хочется совсем по-ребячески помахать ладонью перед шлемом одного из дозорных, мол, так ли ты бесстрастен, как кажешься - но с усмешкой качает головой, своим мыслям дивясь. Вот уж чего от себя не ждала, да в таком-то месте и подле такого человека!
Широк проход на стене. Невольно задумаешься о том, как оборонять ее в случае атаки, и Тауриэль говорит, словно бы просто так, раздумывая вслух:
- Сюда бы лихолесских лучников. В три ряда, с длинными луками, при полном доспехе. Ни одно войско не сумело бы и приблизиться, ни один мелкий зверек не смог бы пройти.
И стрелометы, подобные дэйловским или гномьим - лучше последним, все-таки наугрим не в пример лучше обращаются с механизмами. Под Стеной - ловушки, скрытые ямы, все, что задержит врага, а наверху...
Тауриэль осаживает себя, глянув на Боромира почти смущенно, но точно - с извинением и неловкостью.
- Прости. Все мысли мои здесь - о войне, неотвратимо грядущей, и, кажется, стоит отдалиться от Минас-Тирита, как раздумия становятся все тяжелее, а опасения крепчают. Вот и сейчас, не о великолепии Раммас Эхор думаю, а том, как защитить ее и приумножить силы, что обороняют Белый Город. Быть может, то правильно. Бдительность - в мире, ведь так? - но омрачать недолгое спокойствие тяготами предстоящего нет желания. Они доходят до возвышения над парапетом, где реет белое знамя Наместника, и под ним останавливаются, одни сейчас - стражи чуть поодаль.
Взор обращается к Харлонду, в сторону его, откуда начнется атака на Харад и Умбар.
- Мы не говорили о том, Боромир, - тихо молвит, ведь ни к чему слышать стражам ее слова, - но все же я обязана убедиться - не сомневаюсь, ты хотя бы на кратчайшее из мгновений задумывался о том, чтобы оставить меня в Минас-Тирите, когда корабли отправятся на Юг. И, думаю, знаешь каков на то будет мой ответ.
Мягка ее улыбка, да пронзителен взгляд. Зазря, быть может, решила заговорить о том, однако разве не лучше сразу убедиться, чем позже беспокоиться - теплая ладонь ложится на щеку генерал-капитана, когда они оба приостанавливаются. Свирепо подвывает разгулявшийся ветер, разметает пламенно-рыжие косы, да так, что те то и дело норовят перепутаться с темными волосами Боромира, столь близко двое идут. Тауриэль, кажется, никого и ничего более не видит, кроме своего возлюбленного, когда достает что-то из потайного кармашка и зажимает в кулаке, не раскрывая пока.
  - Я мало что успела рассказать тебе о традициях своего народа, - торжественен ее голос в этот миг. - Ты сказал тогда, что не перед кем мне отвечать, кроме самой себя, и я приняла это, но, - эллет замолкает, выдыхает, чуть прикусив губу, словно в нерешительности, - но есть те обычаи, которые нарушать мне не следовало.
Напугают ли его слова, которые она намеревается сказать? Слабо в то верилось, ведь далеко не из пугливых Боромир, сын Дэнетора. А все-таки нерешительность обуревает, хоть и не более чем на одно биение сердца, - и исчезает, сменяясь уверенностью - в себе и в нем.
- Среди эльфов принято обозначать свои намерения, даруя друг другу кольца. И пускай по обычаю моего народа мы уже... заключили союз, - та самая физическая близость в смутное время могла стать единственным подтверждением оного союза, ведь для эльфов равно важно влечение и плоти, и души, - я знаю, что обычай эдайн - иной. Но я желаю, чтобы у тебя было что-то, что всегда напомнит обо мне, рядом я или нет.
На раскрытой ладони лежало широкое серебряное кольцо. Сверкающее, будто только что выкованное, оно было красивым - некрупный зеленый самоцвет отблескивал в свете солнца, серебряная листва укрывала его, ниже переходя в искусную резьбу. Кто знал, что кольцо, обретенное когда-то в Орзаммаре, а после - переплавленное и заговоренное мастерами Имладриса, станет даром тому, кому уже подарила свое сердце.
- Meleth e-Guilen, - шепотом срывается с губ, когда целует его - и пусть хоть все Средиземье смотрит.

Отредактировано Tauriel (2018-09-19 03:03:06)

Ответ его - тепло в груди, разгоняющее прохладу ожидания и прежних, глупых и позабытых почти тревог. Так быстро все, но так долго. Кажется, только повстречались в лесах Итилиэна, а вот уже здесь, на могучей стене, взирают друг на друга и не страшатся ничего, ибо рядом, ибо вместе.
Тауриэль не смеет скрывать ни торжество, ни нежность, ни смущение, особливо, стоит Боромиру обмолвиться об ответном даре. Пылают щеки, и неожиданно эллет усмехается самой себе, внутренне, понимая, что вновь не оставила выбора своему гондорцу - снова первая сделала шаг, но на сей раз то вызывает только неловкость, не страх. Последний распался на малейшие осколки днем прибытия в Белый Город. Для него более нет места.
- Прощаю тебя, господин мой, - смех на сей раз не скрывает, и тот мягким перезвоном звучит, а взгляд полон озорства и тепла, - но не далее как вечером сего дня буду ожидать дара. И ни мгновением позже, сын Дэнетора.
Желание смеяться и радостью своей делиться с каждым, кто того пожелает и нет, невыносимо давит, но не сильнее, чем крепкие полуобъятия. Тауриэль прижимается к своему возлюбленному, кладет голову ему на грудь и замирает, не дыша почти. Прикрыв глаза, вслушивается в биение могучего храброго сердца, ловит каждый его вдох и выдох. "Я бы одарила тебя всем, чем только пожелаешь, любовь моя. Я бы сделала все, дабы ты был счастлив - сделаю это. Довольно печалей, их много было и много, увы, грядет, но ежели хоть на кратчайший миг могу избавить тебя от тревог и смятений, я сделаю это без малейших сомнений и тем буду счастлива", - непривычны ей подобные раздумья, как необычно быть подле человека - любимого человека. И все-таки, теперь - знакомо и желанно превыше всего.
- Береги его, - отзывается, подняв голову и посмотрев на него, невероятно прекрасного сейчас. "Всегда", - недовольно проскакивает, сменяясь мыслью иной. "Береги его, храни его, как хранишь мое сердце", - с улыбкой Тауриэль смотрит, как Боромир надевает кольцо и снимает его, продолжая разглядывать. Наконец-то это кольцо обрело свое место - подарка и обещания. Клятвы, если угодно вспомнить обычаи ее народа. Но, прежде всего, напоминания. О ней, о них обоих. О том, что связывает их. О надежде.
Вопрос его вновь вызывает у нее смешок, не скрытый на сей раз. По глазам его видно - думает, в руках его нечто особенное. В некотором роде, так и есть, и все же, не совсем.
- История его странна, однако не столь захватывающа, как тебе может показаться, - эллет улыбается, вспоминая гномий город, торговые ряды... и то, что окончило вечер того дня, но это знать Боромиру не следует. Ни к чему бередить старые раны, давным-давно зажившие. Впрочем, в том путешествии было и хорошее, о том и следует вспоминать. О тех, кого повстречала и могла назвать если не друзьями, то товарищами.
- Странствия по Тедасу однажды привели меня в Орзаммар, - "а ведь там он раздобыл свой меч", - где мне и Серому Стражу, вместе с которым я была, пришлось переждать бурю. Я отправилась к торговым рядам, но ничто не привлекло моего внимания. Для той, кто бывала на ярмарках Дейла в годы его расцвета и дружбы с Эребором, гномьи изделия казались мне более грубыми. Красивыми, несомненно, и добротными, но менее изящными, если говорить об оружии или доспехах, а именно на них я по большей части обращала внимание. Последней я посетила ювелирную лавку. Не знаю почему зашла туда, украшения никогда не интересовали меня сверх меры. Однако же, именно там я увидела прелестное древнее на вид кольцо. Торговец сказал мне, будто в нем сокрыта удача, а еще оно раз за разом возвращается к нему, кто бы его ни приобрел. Оно приглянулось мне, и я купила это кольцо, однако проверить действительно ли удача сопутствует тому, кто носит его, мне не довелось - я почти позабыла о нем в поисках пути домой, оставила как напоминание и красивую вещицу, не более. Лишь по возвращении в Средиземье, когда я оказалась в Имладрисе, я отнесла его к мастерам-ювелирам и попросила переплавить - оно было большим для меня. Один из мастеров был из нолдор, и слыл великим умельцем. Он и сказал мне, что в кольце осталась частица магии иного мира, но здесь, в Средиземье, ее под силу пробудить только обладателю оного изделия. Пока он трудился, мне довелось помогать ему и помочь заговорить кольцо. Оно связано со мной, и будет столь же верно тебе, как было мне, подобно тому, как эльфийский меч повинуется своему обладателю. Теперь оно действительно принесет удачу тому, кто носит его. Только никто не смог сказать мне в чем же та удача проявится.
В самом деле, ювелиры-нолдор объяснили ей, что эльфийские чары на украшениях и оружии порой действуют вовсе не так, как ожидалось. Правда ли это - она не знала до сих пор.
- Оно точно принесло мне удачу, - Тауриэль посмотрела в глаза мужчине, лучась любовью и искренним счастьем, - ведь в день, когда мы повстречались, я впервые за несколько лет надела его, - потянувишсь, эллет коснулась губ Боромира коротким поцелуем. - Ты - моя удача, моя величайшая драгоценность. И я желаю, чтобы оно принесло удачу и тебе.
И даже шаги приближающегося к ним Бреадана не смогли помешать ей поцеловать любимого еще раз - нежно и медленно, будто пытаясь потянуть сладостное мгновение близости.

Отредактировано Tauriel (2018-09-24 20:40:26)

"Мы - удача друг друга, волею Первородных Сил иль самого Единого повстречавшиеся, но своей волею, свободной и светлой, узами себя связавшие. Не бывать пред нами преградам да не станем обуяны горестями, ибо покуда мы рядом, вместе, нечего нам страшиться. Ибо любим. Ибо верим - окажется низвергнут Враг, обрушатся стены Черных Врат и сам Барад Дур падет. Всё преодолем, всё сумеем превозмочь. Рассвет придет", - в который раз повторились в голове слова песни иного мира, несущей надежду, что разгоралась в сердце сильней и сильней. Та и прежде крепчала, с каждым днем после памятного боя на берегу реки Порос все больше, но теперь, казалось, ничто более не разрушит ее, как бы не пыталось.
Не появилось еще той силы, что способна погубить волю к победе и одолеть мечты - о мире, о спокойствии и радости, воцаряющейся над всеми просторами Средиземья, равно ближними и дальними. О времени без войны и тревог, без боязни потерять то дорогое, что осталось еще рядом и согревает любовью, вдохновляет, направляет.
"Настанет время, когда станет возможным отложить оружие и забыть о битве. То будет блаженное время, и столь же желанное, сколь и странное - для тех, кто себя не мыслит без сражений." Но оно когда-нибудь придет, иначе быть не может. В иное верить Тауриэль отказывалась.
Здесь, на могучей крепостной стене, стоя подле Боромира и его ладонь держа крепко своей, верить к нечто другое было нельзя. Невозможно.
"Я верю. Всё будет хорошо," - будто дитя - мысль точно под стать совсем юной деве, которой давно не являлась, - эллет безмолвно заклинает мироздание, отчаянно надеясь и веря, что так и будет.
- Рассвет придет, - шепотом повторяет она, едва сын Дэнетора поворачивается к терпеливо ожидающему их Бреадану. В этот миг в глазах Тауриэль - отсвет последних звезд в утреннем сумраке и сияние первых лучей бледного прохладного солнца, тяжело поднимающегося из-за далекой дымки горизонта. В глазах ее неистовая вера и отчаянная надежда на лучшее. Ибо иначе нельзя. Ибо иначе не привыкла, иного не знает.
"Главное - верить", - говорила ей мать, показывая на сверкающий в темных небесах Эарендиль.
Ведь не зря эта любимая звезда народа эльдар зовется также Гил-Эстель.

День давным-давно подошел к концу, однако, Тауриэль страстно желает, дабы он длился вечно. Каждое мгновение, проведенное рядом с Боромиром, отзывалось ликованием и пламенной нежностью, которой столь сильно она желала поделиться, что едва способна была утерпеть - немыслимо стало бы посреди Харлонда, под взглядами, откровенными и потаенными, но неизменно любопытными, лаской и поцелуями одарить возлюбленного. Но как хотелось!
По счастью, было на что обратить внимание в шумных доках и у белокаменных пристаней славной гавани. Здесь создавался флот, подходили все новые корабли - торговые и военные судна, - пестрой полосой многоцветных парусов мерно покачиваясь на волнах Великой Реки. Харлонд был переполнен людьми - от рабочих и купцов до солдат откуда-то с южных приморских рубежей Гондора. Все же больше первых - на стапелях не один корабль создавался умелыми мастерами. "Потомки нуменорцев, вестимо". Невольно вспомнился заброшенный Лонд Даэр с его величественными строениями, огромными доками и длинными причалами, тронутыми и временем, и беспощадным морем. Вспомнился и забылся - не бывать такому здесь. Не будут по позабытым улочкам расхаживать тени прошлого, а на мостовые не ступит враг, как бы он не именовался.
И раздумья тяжелеют, наливаются легкой тревогой, липкой тяжестью расползает ожидание неизбежного. В покоях Боромира плохо видны и совсем не слышны за городским шумом приготовления - но не здесь, в гавани, где каждый ждет новой войны, упиваясь своим ожиданием. Она же, пускай сама с радостью бросится в гущу сражения, не медля ни мгновения, сейчас, видя приготовления, понимает - вот она, новая война, совсем близко, на подходе. Всего лишь неделя до часа отбытия.
Слишком мало.
Это "мало" во всем - позже, когда возвращаются в Белый Город и остаются одни, Тауриэль более не скрывает ни той самой нежности с привкусом почти жесткости, ни желания каждую из дарованных им двоим минут быть с Боромиром, не важно как. Будь то мягкость объятия, жар переплетения тел или ласка легких прикосновений - всего жаждет, в разы сильнее желая, в разы острее ощущая. Какие там вежливости и церемонии? Какие украшения и дары, когда все, что ей нужно, ощутить жесткие губы его на своих, измученных, и пальцами провести по разгоряченной коже - короткими ногтями поверх краснеющих следов, оставленных прежними ночами. "Мой драгоценный, мой любимый", - шепот бесследно исчезает в круговерти стонов и шороха движений, и лишь позже, утолив первую жажду - "Всемилостивые Звезды, я и не думала, что может быть так", - Тауриэль понимает, что мало ей будет всегда.
"Ведь говорила о том прежде. Но сейчас способна, наконец, осознать как правдивы были те слова".
- Прощен, мой лорд, - Тауриэль тянется к его губам, коротко касается их, и краем глаза ловит отблеск зелени - нарочно то или нет, их дары словно подходят друг другу, пускай отличны не менее. Пальцы легким движением проводят по прекраснейшему из ожерелий, что ей доводилось видеть. Кажется, одари он свою эллет и простым камнем со склона Миндоллуин, Тауриэль была бы рада тому безмерно - и все же, необычно сильно колотится сердце, будто вырываясь из груди, стоит снова увидеть символы на ожерелье. Листва и очертания Белого Древа - вместе.
- Оно прекрасно, Боромир. 
Она не говорит о том, что станет носить его с честью и беречь пуще прочего - ни к чему обещать очевидное. Вместо этого вновь мягко целует в шею и чуть прихватывает невозможно округлое ухо губами. Оказывается, не одного его привлекают уши.
- Спасибо, - выдыхает, возвратившись к губам. Работа гондорских ювелиров прекрасна. Она отлична от эльфийской, но не уступает мастерству нолдор или синдар, ибо каждому свое - и Тауриэль по нраву подобный дар возлюбленного, что она не скрывает.
Однако, и от нее самой скрыть что-либо сложно. Боромир меняется в один миг, нега сменяется напряженностью, подобно тому, как натягивается тетива на тяжелом эльфийском луке. Эллет хмурится, осторожно кладя ладонь на щеку мужчины. И, как ей кажется, понимает.
- Мы победим, - тих ее голос, как всякий раз, когда мягка и строга в равной доле. - Обязательно. И возвратимся в Минас-Тирит со знаменами харадрим, положив их пред очи отца твоего и господина. А после...
После же их ждала другая война, не на Юге, но здесь, близ Эфель Дуат, за которыми скрылся Враг и его приспешники. Эта война неизбежна. Но и в ней они одержат победу, ведь иначе нельзя.
- А после увидим что преподнесет нам судьба, - улыбка на лице слабая, будто неохотная, и все-таки теплая. Тауриэль не знаешь что еще ей сказать, дабы развеять тень, нависшую над возлюбленным. Да и стоит ли?
"Стоит".
- Расскажи мне о Дол Амроте. И о море. О бурях, которые тебе довелось пережить. О берегах, островах и закатах. Обо всем, что пожелаешь, если хочешь, конечно, - вновь поцелуй в напряженную шею и ниже, в плечо, в один из едва заметных застарелых шрамов, каждого из которых ей хочется коснуться.

Отредактировано Tauriel (2018-10-10 01:08:02)