[icon]http://s8.uploads.ru/sFdQl.png[/icon][nick]Coyote Starrk[/nick][sign]Если нет тебя в этом мире, значит, где тот, другой мир?[/sign][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Койот Старрк</a></b> <br>одинокий волк Уэко Мундо<br><center>[/lz][status]solitude[/status]«Я  н е  о д и н».
Реяцу была вязкой, отвратительно теплой, застревала в горле, но он глотал, судорожно, почти захлебываясь. «Еда», - у мысли не было формы, она просто б ы л а, как чернота кругом, как тепло во рту (пасти), словно отрыжка волчицы, кормящей детеныша.
«Еда», - было только это. Было ощущение присутствия и пустоты, была тьма, ибо не было глаз. Глаза? Что это? – они рефлекторно распахиваются во тьму, и грудь наполняет воздух. Мельчайшие частицы царапают изнутри, словно иголками, и кашель с рычанием рвется изо пасти. Что-то задевает по ключицам, и что-то странно холодеет, прямо в груди.
Перед глазами – прямо в сознание – просвечивается серп, серый и одинокий.
«Луна», - что-то задевает по векам, будто мириадами крохотных пальцев, и он закрывает глаза.
Хочется спать.

Что-то хрустит рядом, как скорлупа. Тихо так, с шелестом, распадается в ничто, а потом кадык вздрагивает, и новый глоток реяцу проливается в пересохшее горло. Не как вода, а как все та же жижа.
«Здесь нет воды», - глаза снова открываются в черное небо с неизменным оскалом луны.
У луны нет клыков, но она скалится, - он ведет пальцем над ключицами, чувствуя острое и неровное. Тихий скрип – кожу прорезает, будто лезвием.
«Лезвие», - шумно рядом что-то погибает, едва только дернувшись ближе, почувствовать кровь.
Она липкая, и быстро засыхает на пальце, и на нее налипает вездесущий песок.
Спать хочется по-прежнему.

Здесь нет времени. Нет воды. Нет жизни и света, - глаза быстро привыкают к темноте, но зрение почти ни к чему. Можно передвигаться даже с закрытыми глазами, ориентируясь на ощущения аур, духовной силы. Но чаще всего – на обоняние. Он учится различать запахи смерти, смутно понимая, что это уже когда-то было.
Когда?
«Лезвие», - появляется привычка трогать белую кость над ключицами – она похожа на нижнюю челюсть. Клыки длинные, и сильные, острые. И указательный палец постоянно кровоточит, и дергается то и дело, будто что-то ища.
Под ладонью что-то должно находиться – оно удобно в нее ложится, так, что указательный палец… двигается.
Что это?

Кругом все умирают. Постоянно – слабеют, затем иссыхают, распадаясь в мелкую пыль. Пищу.
Не хочется на это смотреть, потому что они едва успевают подбежать к нему. Кричат, рычат громко, скалятся, но не как луна. Та всегда постоянна, эти же – разные. И все – неприятные. Смутно, отдаленные похожие на него – он ощущает родство, но все они – не то. То, что он ищет, похоже на него. Очень, очень, и оно…
«Маленькое», - он наклоняется над песком, поднимая с песка осколок камня. Неровный, но с одной гладкой стороной – «кварц», - он поднимает его к черным небесам, и смотрит сквозь него на луну. «Понравится», - осколок блестит, грани немного переливаются, там, где не затерты, не зашлифованы песком.
- По… - голос вздрагивает, пропадает, в горле точно пленка лопается. Долгий кашель снова разрывает легкие, словно воздух стал другим. Осколок кварца выскальзывает из ладони, и, тихо звякая, катится по камням, а затем соскакивает на серые обрывистые утесы, блеснув на них в лунном свете, как слеза.
Рвануться за ним – быстрее, чем моргнуть. Только сухой воздух содрогается негромким звуком, похожим на биение сердца. «Сердца?» - осколок снова в руке. Слово не имеет значения, - перед глазами мелькает что-то черное, как исполинский… плащ? – он вскидывает глаза. Чернота будто ожила, вытянувшись непомерно, и увенчавшись бледной красноглазой маской с вытянутым острым носом. Огромные глазницы вспыхивают красным, и в маске раскрывается зубастая пасть, в которой медленно собирается красное свечение.
Позади носатого еще с десяток таких же, и снова хочется спать. Носатые все равно распадаются в пыль, только после них как-то…
Сытнее? – каменные колонны, похожие на деревья, там, внизу, у утесов. Он еще туда сходит.
Тут можно кормиться.
Песок тихо шуршит под неподвижным оскалом луны.
Искра лунного света горит на осколке кварца, напоминая о чем-то.

Ему снятся сны – с луной, с бесконечным бегом под черными небесами. Ничего не меняется; облака по-прежнему серые (серые?), песок проваливается под лапами, бег не прекратить. В этих снах у него есть вой, есть капающая сквозь клыки горячая кровь – духовная сила. И незачем просыпаться, потому что наяву – то же самое. Только чего-то не хватает, - он резко встряхивает головой, жмурится, принюхиваясь.
Что-то есть, - запах слабый, едва заметный. Свой? – нет, он  р я д о м  со своим, рядом с собственным. Он был… и не был одновременно.
Небеса во снах становятся голубыми, а под ногами – яркие коробки. «Это дома, дурак!» - звонко подсказывает чей-то голосок, слишком пронзительно.
Он бежит среди коробок, взмывает навстречу голубым небесам. Он ищет, принюхиваясь, идет по следу.
«Старрк!» - лапы резко тормозят, поднимая тучу пыли. Голос, где голос? – сны колеблются, становясь зыбкой серой явью; руки скребут по песку – не лапы.
- Ли… - холодный ветер заметает маленькие отпечатки на песке, уходящие за долгий серый горизонт.
- Лилинетт, - слово прорывается на бегу, на выдохе. Быстро, быстрее.
«Где?!»
«Лилинетт», - «если я убью твоих волков… эта девочка пострадает, так?» - от спокойного голоса шинигами шерсть на загривке встает дыбом.
Выстрелы синевой под синими небесами; вой собственной духовной силы, вой волков.
«Старрк», - это не имя – рычание, которым клокочет реяцу. Острая, как лезвие клинка, боль, пронзившая грудь – дыру в груди.
«Черный!»
«Лилинетт!» - где она, где, где, где, где?! – волк ищет, рыщет, и там, где он пробегает, мгновенно разрушаются все, погибают, истлевая в пыль.
Он один. Синяя реяцу стелется за ним, будто хвост.
Он найдет Лилинетт, и клыками вырвет сердце того, кто посмел лишить ее его. «Старрк!» - рычание переходит в вой, когда волк запрокидывает лицо (морду) к мертвым небесам, чуя след.

- Ты! – он не думает, но синие вспышки – «Серо, это – Серо» - ударяют очередью, стоит ему только подумать об этом. Отовсюду – от глаза, от челюсти, от плеча, скрытого наброшенным плащом, и глаза волка светятся той самой мертвой синевой. Тот, кто перед ним – был  т о г д а. Там. «Каракурра!» - с клыков капает синей реяцу, будто кровью.
– Где она?! – рычит, занося руку для удара; быстр, обезумевший волк. От того, кто перед ним, пахнет прошлым – безумными снами о голубом небе и ярких домах, о рычащих волках, и он не знает, сон это сейчас, или явь – но он ищет, не чувствуя запаха, но помня рядом с этим ее.
- Лилинетт!..

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2018-09-25 13:23:02)

[nick]Coyote Starrk[/nick][status]solitude[/status][icon]http://s8.uploads.ru/sFdQl.png[/icon][sign]Если нет тебя в этом мире, значит, где тот, другой мир?[/sign][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Койот Старрк</a></b> <br>одинокий волк Уэко Мундо<br><center>[/lz]«Старр-к. Старр-к», - ссутулившись, он стоит напротив противника, чувствуя, как песок проплавляется под ногами, не выдерживает давления реяцу. Тот, другой – «капитан», -памятью об имени прознает висок, точно выстрелом – выстрелом.
Босы ноги уходят в песок по середину голени, ссутуленная спина идет волнами мышц под плащом, а руки напряжены, как у зверя, припавшего на лапы перед броском. «Л-лил, л-лил», - верхняя губа вздрагивает, обнажая клыки.
«Лилинетт», - Серо срывается неприцельно. Такое больше ослепит, чем ранит, но нет никого здесь более слепого – (слепого, слепого, - «капитан Тоусен»), чем Старрк.
Волчий вой пронзает мертвые небеса прежде чем рука с когтями сгребает чужака за грудки, отшвыривает на добрый десяток метров.
- Где?! – воздух – колкий, колом в горле встает, а удлинившаяся челюсть не дает говорить, теряет звуки. Старрк кашляет, хватаясь за дыру в груди, чувствуя расходящиеся по холодной коже шрамы – как трещины.
- Т-ты… - он не знает, что от него осталось, поводит носом по-волчьи, скалит клыки, вздергивая верхнюю губу. Для нового броска хватит лишь доли движения.
- Т-ты… смха… тхрел, - «говорила. Она – говорила», - она постоянно что-то болтала-щебетала. Когда надо, и не надо. Но замолкала, если он – «Старрк, я – Старрк» - просил ее помолчать.
- Лилинетт. Ты смотрел за Лилинетт, - имя ее просвечивается и пропечатывается раскалённым клеймом в груди, изнутри. «Где?» - у небес не хватит сил, чтоб устоять перед этим воем.
Реяцу хлещет так, что песок кругом них превращается в стекло.
- Где Лилинетт? – сейчас хочется, чтобы это было сном. К тем же в копилку, про чистые голубые небеса и яркие коробки домов. Яркие, - по щеке, задетой ударом, прокатывается болью, коротко – шевельнувшейся улыбкой.
«Свет, краски. Ей бы понравилось», - спрятанный в складках плаща кусочек кварца потерялся, наверное. Это не злит – это огорчает; по позвоночнику проходит судорожная волна. Он выпрямляется.
- Умри, - на этом – отпечаток реяцу убийцы. Отчетливый, как оскал луны над головами; пространство расцветает синими залпами Серо. Старрк тратит реяцу, не оглядываясь и не задумываясь – пусть умрет тот, кто помогал убийце.
«Если я убью твоих волков, эта девочка тоже пострадает?» - «умри. Умри, пожалуйста, быстро и чисто», - но от последней судороги залпа Серо, осмысленного Серо, его вдруг останавливает простая мысль.
Этот – выдерживает.
Не умирает, когда Старрк приближается к нему; с ним нужно сражаться.
Это не радует, но пульсирующее в мозгу имя не дает остановиться.
- Я… должен найти ее, - просто объясняет он чужаку, слегка устало, чувствуя под рукой теплую и мягкую, словно мех, духовную силу своего зверя, неуловимо перекликающуюся с его собственной.
«Отколись уже, а», - это не больно. Ну, не сильно – как если корочку с царапины содрать.
- Явись, Лобо, - хрипло, жестко и ласково зовет он. Духовная сила вспыхивает из сумерек рубиновыми глазами, принимая форму волка. Зверь скулит, совсем как собака, шевелит носом – и воет.
«Это – не она», - волк смотрит так, будто это он виноват во всем. Клыки у него белые, длинные. Отомстит?
- Где Лилинетт? – вопрос – на грани фола. Вины. Или обстоятельств, - Старрк помнит лишь имя, помнит этого беловолосого, чья реяцу сейчас отчего-то странно схожа с его собственной.
«Где ты?» - в шорохе песка на ветру теряется все.
Колени подгибаются, Старрк с размаху садится на песок, безотчётно гладя и почесывая шею призванного волка, и глядя перед собой. Почему-то больно так, как если бы у него было сердце.
- Кто ты?
И одиноко.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2018-09-25 22:29:14)

[nick]Coyote Starrk[/nick][status]solitude[/status][icon]http://s8.uploads.ru/sFdQl.png[/icon][sign]Если нет тебя в этом мире, значит, где тот, другой мир?[/sign][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Койот Старрк</a></b> <br>одинокий волк Уэко Мундо<br><center>[/lz]И клинки, и чешуя – уже не сон, - «жаль, что не сон». Волк вскидывает морду, воет, истаивая под рукой, и в ладонь ложится что-то ребристое и жесткое. Под движение – бросок назад; Старрк – «я – Старрк» - отскакивает, принимая удар двойных мечей на лезвие из духовной силы, подается назад – а затем нажимает на них, и отпрыгивает еще, ощущая, как рукоять меча распадается горячим жидким пламенем, стекает по пальцам. И прижигает порез на указательном.
«Лобо», - зовет он, снова ощущая, как что-то откалывается; это доля мгновения – осколок мерцает прозрачной синевой, откалывая еще кусочек – это как от того кусочка кварца, вдруг понимает он, но рядом – снова волк. Такой же, как и первый – припадает на лапы. Совсем как Старрк до этого, рычит, дыбит шерсть из синего пламени на загривке. Скалит клыки.
Но драться не хочется, - у Старрка есть еще короткое время на вздох.
- Ты не знаешь, где она, - разочарованным утверждением. «Она?» - «Лилинетт», - успокаивающе звенит голосок, неуловимо смешанный с собственным, хрипловатым и низким.
Кажется, он молчал до этого вечность.
Кто знает, может, и так, - веки вздрагивают, опускаясь на миг. Кристалл кварца снова роняет осколки – и поле колышущейся духовной теперь окружает его. Песок под лапами призрачных волков снова плавится.
- А меня – знаешь, - «кто я? – Старрк, Старрк», - успокаивающее рычание. Он выдыхает, не зная, откуда в его сознании это имя, откуда в его голове на разные лады рычит Лобо – его волк.
Или он сам?
«Примера Эспада», - вдруг судорогой долетает до сознания эхо выкрика чужака. Прежде чем тот переменился… «Эспада», - вихрь лиц, прищуров, взглядов - цветной и мертвый, одновременно.
Он теперь один, - накрывает тяжело и плотно, обреченностью.
«Я Примера!» - резкий выкрик, удар кулачком по груди.
- Первая… Первый… - реяцу волков затухает, и только призрачные хвосты вздрагивают, точно пламя под порывом ветра.
«Первый. Кто – первый?!» - по рукам, стиснувшим виски, проносится крупная дрожь.
«Ты разве не будешь сражаться?» - он качает головой, не опуская рук, будто бы даже это короткое движение способно разорвать его череп.
У памяти нет имени, но есть образы – тот же оскал луны, настороженно и весело зыркающий глаз из темноты. Легкие босые пятки, барабанящие по спине – «просыпайся, Старрк!»

«Как тебя зовут? – Лилинетт».
«И что мы будем делать? – Все что захотим».
«И куда мы пойдем? – Куда захотим».

Она тогда спрашивала. Но спросил бы и сам Старрк, если бы... он не помнил, почему не спросил первым.
В его руке, под порезанным пальцем – больше не рукоять меча, не рукоять пистолета.
Маленькая детская ладонь.
- Стой, - над серым песком звучит ровный, ясный голос. Кулак мягко сжимается, Старрк подносит его к глазам, и раскрывает пальцы. Кусок кварца на месте, теплый, чуть поблескивающий.
- Стой, - повторяет он осколкам, которые осыпаются перед внутренним взором. И они повинуются.
- Я не хочу драться, - «и тогда не хотел». Запах прошлого чувствуется сильнее, но сильнее становится и разочарование.
«Кто был первым – я или она?» - вопрос без ответа отчего-то дает успокоение. Трещины вокруг дыры заращиваются обратно, но, если коснуться, - рука  скользит под пропыленный драный плащ, касается черного края, - то там широкий шрам.
- Твой друг меня убил, - внезапная, как выстрел, мысль. – Но я почему-то жив, - черно-белые широкие клинки вновь скрещиваются, и с них срывается порыв обжигающе холодного, мертвого ветра. Клинки выходят из теней, клинки играют.
«Детские игры?» - совсем не хочется драться. Только тоска забирает еще сильнее, - Старрк тянет воздух носом, понимая, что Лилинетт здесь нет.
Значит, он будет искать ее дальше, - не глядя уже на чужака, он разворачивается к нему спиной, и идет прочь, загребая ногами песок. Имя пульсирует в мозгу, мягко мерцает, словно осколок в ладони.

Отредактировано Kyoraku Shunsui (2018-09-27 10:57:37)

[nick]Coyote Starrk[/nick][status]solitude[/status][icon]http://s8.uploads.ru/sFdQl.png[/icon][sign]Если нет тебя в этом мире, значит, где тот, другой мир?[/sign][lz]<center><b><a href="ссылка" class="link3";>Койот Старрк</a></b> <br>одинокий волк Уэко Мундо<br><center>[/lz]- Я не похож, - невпопад отвечает Старрк, бредя по песку. Похож – это когда ты чье-то отражение, когда ты – кто-то. Он же пуст. Он – никто, и все, что у него есть – прыгающая собственная тень на холодном песке. Он останавливается, но не на оклик, а для того, чтобы посмотреть на луну – та светит в спину, огромная, скалящаяся и безжалостная.
Что-то ломается в груди, и вибрирует, наполняя легкие колким песком. Кашель сводит горло, долго, сухо, лающе.
Длинная тень оказывается рядом. Такой же, как у Старрка, рваный плащ, пыльный, пыльные волосы – чужак примерно одного с ним роста, но это неважно.
По черному небу бегут серые облака, пустыня – мертвое море песка. Он резко, болезненно жмурится - видит тонкую ручонку, высунувшуюся из ветхой тряпки, пересыпающую песок. «Пшшш», - с тихим звуком, в поднявшееся облачко пыли. «Пшшш», - иногда такая пригоршня песка могла просыпаться ему на волосы, или на физиономию. Она почему-то находила это смешным, и, наверное, так оно и было.
«Пшшш», - этот звук так убаюкивал, помнится. Под него он так часто засыпал, пока она играла, - лицо кривит странным движением, в такт чему-то, шевельнувшемуся слева от дыры.
«У арранкаров нет сердца», - голос, прозвучавший в голове, под левым виском – безликий, как пески Уэко Мундо. «Арранкар», - он снова запрокидывает голову к луне, и хриплый стон срывается с потрескавшихся губ, переходя в вой. Негромкий, как проба голоса, - Старрк садится на песок, прикрывая глаза, не слушая ничего.
Он видит волка – мчащегося сквозь пески, и глаза синевой блестят сквозь белую костяную маску, видит длинные клыки, такие же ослепительно белые – пальцем ведет по челюсти на шее, снова и снова вскрывая порез на указательном пальце. В тот снова попадает песок, скрипит, какой-то болью даже вздрагивает. Он с удивлением смотрит на палец, вдруг понимая, что все это время горло жило словно своей жизнью, выводя негромкую волчью песню.
Вой – луне.
Как же давно это было, - сглатывает пересохшим ртом, выдыхает, по-прежнему чувствуя нагревшийся кусочек кварца в кулаке.
- Тут никто никому не помогает, - после некоторого раздумья говорит Старрк, глядя теперь уже в темную даль. Туда, где серое сливается с черным; бесконечный горизонт. Сколько тысяч лет бежал по нему одинокий волк, охотясь и питаясь, прежде чем встал вот так, на две ноги, и смог почувствовать, осознать свое одиночество?
Вот же зараза, а стоило почувствовать – кругом него стали умирать. Все, с кем бы ни пытался заговорить, и к кому бы ни подошел. Даже самые сильные; умирая, они питали его силу. Ему даже не приходилось напрягаться – только знай глотай реяцу, словно слепой волчонок - пережеванную и отрыгнутую волчицей жижу.
Попадались и сильные, но погибали и они. Пустыня была бесконечной, как одиночество – а однажды он шевельнул пальцами край своей маски, и та подалась, словно высохшая, истощенная песками и ветром кость.
И стал еще сильнее.
«Прах», - горько усмехается что-то внутри. Опять слева от дыры – Старрк прикасается к ее краю, чувствуя пульсирующий рубец.
- Здесь все убивают друг друга, - спокойно и раздумчиво говорит он. – Капитан, - «да, капитан».
Был еще один, кого называли капитаном. Который посулил ему, Старрку, осатаневшему от одиночества, место рядом с такими же сильными, как он. Чушь. Дело не в силе.
Но в том, что серые пески сменились хоть чем-то, похожим на жизнь. Немудрёную, но уж какая вышла.
И недолгую, судя по всему, - только вот воспоминания о Лилинетт все равно отгорожены в сознании тонкой стеклянной стенкой. Нет. Не сейчас.
- А ты-то почему мертв? – он поднимает глаза на того, кто… в общем-то, здесь быть не должен. Обломок маски, тянущийся от щеки и над ключицами, говорит  сам за себя.
«Арранкар», - думается об это равнодушно. Песок высыпается из пригоршни – левой, с тихим звуком «пшшш». И еще раз.
- И здесь - почему?, - прошлое самого Старрка засыпано таким вот песком – от него самого.
Неизменного в Пустых немного – только дыра на месте души.

Вечной ночи ни к чему такие сложности. Убьешь либо ты, либо тебя. А чтобы тебя не убили, надо стать сильнее. И побеждать всех, и поглощать, - он сглатывает, чувствуя холодновато-соленый привкус во рту – реяцу, которая как кровь. У сильных противников, те, которые пытались бороться со Старрком, она такая на вкус. И это будоражит – совсем чуть-чуть.
Жаль, что такие сильные редко оказывались разумными, - проблеск интереса шевелится где-то под правой лопаткой, и Старрк тянется почесать ее, повернув голову к севшему рядом шинигами.
- А тебе есть… зачем молчать? – нет, ему действительно все равно. Но кроме серого песка кругом, и скалящейся луны, их некому слушать. Вечной ночи ни к чему обращать на них внимание. Для нее они не более чем песчинки – что Старрк, что шинигами, что слова, рассыпающиеся сейчас тем самым песком.
И не имеет значения, что он хочет услышать, - медленный вздох снова наполняет грудь саднящей болью. В горле остатками волчьей челюсти снова начинает першить, и Старрк кашляет, гортанно, по-звериному. «Звериному», - чуть вздрагивает, потянув воздух носом.
То, что рядом с ним сейчас такой же, как он, ничего не помнящий, почти отходит на задний план.
Он снова смотрит на шинигами, который больше не капитан.
- Разве… вы… - он все еще плохо говорит. Слова ускользают, ибо внутри него – волк, беспокойный и принюхивающийся, не дающий другой части Старрка – сознательной, вести разговор и вести себя как человек. Волк отвлекает, он чудовищно напряжен. Он хочет втянуть носом весь воздух Уэко Мундо, перенюхать здесь каждый камень и духовную частицу, лишь бы уловить, учуять след Лилинетт еще раз.
Отпечаток, что он учуял раньше в этом вот, имени которого даже не знает (не помнит?), уже почти истаял. И все больше кажется, что это собственная память жестоко забавляется с ним, подбрасывая осколки пригоршнями – дескать, на, собери. Поиграй.
«Игры», - дыру в груди снова сводит огнем, от вошедшего в нее лезвия.
- Разве вы, - мысль проворачивается на месте старых шрамов, как клинок, - перестаете быть капитанами, когда умираете?
Он же умер, осеняет простая мысль. Как еще тут может оказаться шинигами?
Нет. Такой же, как Старрк, арранкар, - по босым ступням ведет холодным ветром, но это – привычное чувство. Он подносит руку к глазам, отчетливо помня, что когда-то этой руки не было – лапа была. Когтистая волчья лапа, но только сколько сотен или тысяч лет назад это случилось-то?
Явно больше, чем пальцев у него на руках, - обняв одно колено, он задумчиво смотрит вдаль. Говорить по-прежнему… можно.
- Тут был я, - тут – в Уэко Мундо. Объяснить, как это – что он был тут, осколком себя, Старрк не знает, как. Волк не мыслит такими категориями. Он не знает даже слова «категория». У него немного в голове.
То самое звериное – «инстинкты». Это даже удобно.
Но среди Пустых, погибших из-за силы Старрка, бывали умники. Отпечатки их знаний теперь оседают в Старрке.
- Осколок, - поясняет он, вертя в пальцах осколок кварца, затем убирая его. – Души.
Он не помнил, когда оставил его здесь, да и невозможно это.
- Не знаю, как, - эхом слов шинигами. Пусть будет шинигами. «Друг того», - неумолимо напоминает волк, и верхняя губа коротко приподнимается, в оскале. – Я умел так делать… долго. Давно, - раскалывать собственную душу. Это не больно. Оно потом все равно зарастает – всё, кроме сосущей сейчас пустоты.
На сей раз он потерял слишком много.
- Так и вернулся. Я тут давно. Долго, - внезапный короткий выдох через нос что-то напоминает. Это хмыканье, как смешок, - порезанный палец прикасается к лицу, к слегка вздрогнувшей щеке. Потому что сказанное Старрком сейчас можно очень по-разному понимать. Что он в целом в Уэко Мундо давно и долго, или же после возрождения уже невесть сколько времени миновало. Или же просто, что одно другому оказалось созвучно.
- Давно пустой, - в вечной ночи время также перестает иметь значение. Люди и шинигами привыкли измерять его отрезками, названия которых просвечиваются в памяти Старрка, но это – их привычки. Звери мыслят иначе.
В горле снова клокочет вой, негромкий. Луна отражается в глазах.
- Плохо, когда пустой, - голос опять медленный, глухой, горлом. – Ты – почему?
Почему душа в какое-то мгновение пустеет? – у него, оказывается, было время, дабы задуматься над этим.
Лилинетт спит, Старрк охраняет.
«Где Лилинетт?!» - волк в голове снова вскидывается, но Старрк просит его успокоиться, посидеть еще немного. Скоро они пойдут искать ее. Скоро.
Наверное.

Отредактировано Coyote Starrk (2018-10-01 23:41:42)

Время в Уэко Мундо похоже на песок, но не тот, что льется из пригоршни. На зыбучий, - память снова сует поперек зрения кривой осколок с исполинским оскалом, и перетекающим серым искрящимся песком. Как звали того Пустого? Память не дает ответа, издеваясь, снова подбрасывая очередное без ответа.
Старрк складывает эти осколки бережно, не зная их назначения и предназначения. Это прошлое – он с тем уже смирился, как и с тем, что не знает ответа на вопрос, чье же это прошлое.
Палец чертит по песку полосы. Палочки. Короткая черточка вверх – и длинная вниз.
«Один».
«Один», - выдыхает он про себя, наклоняя голову, и потирая лоб предплечьем. Перед глазами, на грязной руке, мелькает что-то, словно еще более грязное. Полосой, вытатуированной, полустертой длинными шрамами.
Номер.
«Примера, я – Примера!» - череп изнутри разрывает звонким голоском, пронзительным и горестным – так кажется, мне только кажется, уговаривает Старрк сам себя, силясь удержать рвущуюся наружу боль.
Он тоже забыл, но помнит имя. Два имени, - и поворачивает раскалывающуюся болью голову к шинигами. Старрк. Лилинетт.
«Нас было двое», - пальцы сжимающие кусок кварца, раскрываются сами собой. Отблеск луны на сколе – не оскал, просто отблеск. Необъяснимо успокаивает.
- Здесь просто забывать, да, - эхом откликается на слова. Сам Старрк не помнит того, что с ним было раньше, но знает – смутным нутряным чувством волка помнит. Что когда-то и он был другим. Сейчас – сейчас ли, но недавно, все это было как напоминание.
Когда он снова лежал в песке, словно тот самый осколок кварца, и глотал реяцу мелких Пустых, которые растворялись рядом с ним в пригодную для роста жижу из духовных частиц. Сколько с тех прошло времени, не ответит никто. Оно здесь словно зыбучий песок.
- Отряд. Ты – капитан. Был и есть, - уверенно. Внезапно левую сторону головы сводит новой полосой боли, словно кусок стекла срезает кожу, скребет по кости, но Старрк лишь стискивает зубы, чувствуя во рту внезапно удлинившиеся клыки. Показалось, - языком быстро трогает, но ничего такого. Но это вот «капитан-н!» - отзывается в нем желанием прижать уши и глухо зарычать.
Он тогда остался один. «Каждый за себя», - как оно было неисчислимое множество скачков серого волка по серой пустыне. Хоть допрыгни ты до луны – все равно будешь один. Хоть куда ты иди – все равно будешь один.
Слабые прячутся, слабые убегают вместе – быстрее, быстрее, прочь от него. Волк не преследует – на двух ногах бежать не так-то просто, но он знает, что стоит ему захотеть, и духовные частицы вздрогнут с глуховатым звуком. И он догонит. Любого Пустого – но увидит лишь, как того комкает, словно бумагу, как искажается трещинами и волнами маска, как могучая духовная сила сминает его, поглощает.
Волк голоден – ему всегда мало, но Старрк сыт. По горло.
Смертью и одиночеством.
«И куда мы пойдем? – Куда захотим».
- Ты думаешь... твой друг… виноват, что ты стал Пустым? – глядя перед собой, спрашивает Старрк негромко. – Я плохо помню, - он потирает лоб, под которым пульсирует безнадежная, отчаянная, неукротимая, словно крик ребенка, боль. – Я все плохо помню. Но вы… живые, - шея тоже словно закостенела, а белая кость на ключицах холодит почему-то до самого нутра.
- Вы… живые… не похожи на нас, - у Пустых дыра в груди вскоре вытравливает все из прежней жизни. Немудрено, что и у этого потихоньку начинает теряться память. Или не восстанавливаться. Или не начинает - какая разница.
Уэко Мундо разъедает и его.
- Вам есть, ради чего… всё, - Старрк не находит нужного слова, оно ускользает, как песок сквозь пальцы свободной руки. В другой он бережно и крепко сжимает осколок, сейчас почти горячий.
- Жить. Помнить, - «вы не одни». И во взгляде снова просвечивается тяжкой волчьей тоской вопрос:
- Разве друзья… забывают? – жадно.
«У тебя будут новые друзья. Достаточно сильные», - снова будто кожу с щеки сдирают, только с другой стороны.
«Я был не один», - смутные фигуры, рослые и не очень. В белом.
Он был не один. «Мы», - с трудом просвечивается мысль.
«Мы были не одни», - кровь снова выступает на пальце, которому больно, но Старрк продолжает упрямо давить на волчий клык. Заставляя себя вспоминать.

Отредактировано Coyote Starrk (2018-10-04 14:09:10)

Гнев налетает на него, словно ветер на скалу, шелестит, свистит в трещинах старого камня, и скала рассыпается песком. Старрк опускает усталые веки, вздыхая. Ему все равно, убийственно все равно – пустота внутри на миг выплескивается кругом, затопляя печалью, равнодушием. Одиночеством.
Нет, это неправильно – «а что – правильно?» - тихо и безнадежно усмехается внутри него голос. Еще один. Больше похожий на собственный, только не искаженный волчьей мордой и потрескавшимся от долгого молчания горлом.
Что здесь вообще правильного? – возле дыры в груди снова прожигает, прижигает, сильно – рубиново-алым; он поднимает голову, глядя в прозрачную черноту впереди. «Лилинетт», - услышать это имя со стороны, от кого-то, еще оказывается странным.
«Неправильным? Непривычным», - её еще называли Лил, да. Такое тоже было.
Были – они, похожие на нее, только, – палец невольно рисует изгиб на песке, и Старрк наклоняет голову, как заинтересовавшийся зверь, поводит носом.
Они были самками. Это знание возникает самостоятельно, ему не удивляется волк, не удивляется и сам Старрк. Лилинетт, Лил – она тоже была самкой, но не такой. Маленькой. Детенышем, - он снова поводит носом, принюхиваясь, как если бы эти осколки памяти могли иметь запах.
Больше всего в нем осколков, пахнущих смертью и отчаянием, болью от потери. Они черные и синие, как небеса, или собственная духовная сила – он раскрывает грязную ладонь,  затем смотрит на крест и три линии под ними. «Тринадцать». Они не стерлись, даже когда тот, кто называет себя не-капитаном, взвился на ноги, со своим гневом.
- Он убил меня, - просто отвечает Старрк, - твой друг.
«Говорю, что хочу. Какая уже разница», - откуда-то в нем это есть – желания. Что-то, кроме дергающего, как больной зуб, как ожог где-то под кожей, как раскаленный уголь в углу черепа – искать, искать. «Найти!»
- И я говорил не о тебе. О нем, - тихо, шелестом песка, безразлично поправляет он. – Он – живой. Твой друг. Он ведь живой? – ему не с чем сравнивать. У него нет памяти, только осколки. В этих осколках – синее небо, белый плащ, черные клинки. «Двое. Два клинка», - отчего-то это заставляет снова посмотреть на свои руки, пустые сейчас. Никаких осколков – ни цветных, ни прозрачных.
Указательные пальцы жмут на спусковые крючки. По запястью мягко уходит отдача, она льнет, она как собственный пульс.
«Пистолет», - продолжение руки. Продолжение души. Продолжение Старрка.
«Я убиваю сердцем».
То, с чем он мог прикрывать свою стаю. «Прикрывать», - почти нелепо. Они сражались один-на-один, это было будто неписаным правилом, но в том бою, в последнем – их было двое. Двое против двоих?
- Тогда почему ты не ищешь? Своего друга. Если ты понимаешь меня, – волк действительно не понимает. Они как-то нелепо сидят на песке, что-то чертят, вместо того чтобы идти искать дальше, - взгляд снова машинально скользит по кресту и трем черточкам. «Тринадцать», - один и три.
- Четыре, - вполголоса. «Смерть», - смерть от чего?
От пустоты, приходит ответ. От отрицания. «Чего – отрицания?» - слуха касается хлопанье кожистых крыльев, но оно не настоящее, Старрк знает.
Духовный фон вокруг них не шевелится. Никого нет. Они одни. Устрашившись духовного давления, Пустые разбежались и попрятались. Так было и раньше.
Так было всегда.
- Одиночество, - слово падает на песок, словно тяжелый камень. – Я – одиночество.
И, пускай рядом с ним есть кто-то, способный выдержать его, тот, кому он не способен навредить, Старрк ощущает себя тем же, кем был до… до чего?
Это было бы проще, не забывай он то и дело то, что только что вспомнил. Но все, любое «проще» здесь поглощает однообразная и простая пустыня, черные небеса.
И мертвая луна.
- Как твое имя? – спрашивает он, глядя на песок, на не стёртое «тринадцать», и непонятное, мягким изгибом – «восемь».

Отредактировано Coyote Starrk (2018-10-14 16:00:05)

Ему как-то попался широкий, гладкий осколок кварца, из которого на него глянул некто.
Старрк долго смотрел на него, повторяющего его собственные движения, а потом ощутил упавшее в ладонь слово – «отражение». С запавшими глазами на смугловатом лице, с щетиной на щеках. Она росла медленно, и он иногда соскребал ее чем-нибудь плоским и заостренным, но немного на подбородке оставляя. Потому что так как-то или привычней, или как это еще называть? Слово не находилось. Бесполезное чувство того, что вот-вот обретёт утраченное, это проклятое понимание, зудело неотвязно внутри. Хотелось клацнуть зубами, поймать, как муху.
Что такое «муха»?
И взгляд оставался тем же – непомерно пустым и печальным. Он не мог разобрать, какого цвета у него глаза, но был уверен, что они серее этих песков. Серее любой тоски.
Песок накрывает все. Он похож на безразличие Старрка.
- Прощения? – говорит он стыку серого и черного. – Это бессмысленно. Ведь я все равно мёртв, - у повернувшегося внутри чего-то непонятного – странные углы. Как если бы на сколы граней куска кварца попало светом. Нездешним, живым. Из снов про цветной мир.
Ведь правда, это бессмысленно и незачем, край запекшегося рта чуть вздрагивает, просачивается соленым, и лохмотьями кожи с губ.
Он жив. И мёртв.
- «Смерть?» - он долго смотрит на черточки, снова складывая их в себе, один к одному, бережно и упрямо. «Четыре».
- Нет, - и качает головой. – Я – причина смерти. Одиночество. Аспект, - по сознанию проносится вихрем, цветным, жалящим, стремительным.
Их было десять, он - первый. Все – причины смерти. Все – просачиваются сквозь пальцы холодным песком. Он не помнит и от этого забирает холодная тоска, завывающая, словно все волки Старрка, вся его с т а я вдруг запрокинула морды к черным небесам. Им больше некого звать. Его стая не способна заменить тех, кто…
Кто?
«Разве друзья – забывают?»
- От одиночества тоже умирают, Укитаке Джуширо. Рядом со мной умирали. Все. Всегда. Почти, - ветер шепчет над барханами, сухо шелестит песком по руке. Голос Старрка негромкий, как его шепот. Тронутый, словно тонкими незаметными трещинами, виноватостью. Еще он надеется, что не уронит имя капитана шинигами. Невежливо было бы переспрашивать. Но, наверное, все же придется. Однажды.
- Но ты не умираешь. Значит, достаточно силен, - это было важно. Это он всегда держал в кулаке, словно горячую волчью холку, за жесткий и густой длинный мех. Сон и оцепенение не мешали. Это было глубже, сильнее, изначальней его, Старрка.
Это было до Старрка и Лилинетт.
Держать себя в руках. Контролировать то, что убивает других, ограждать их, слишком слабых и хрупких от чудовищного давления собственной духовной силы, - «она была другой. Она была как я. Часть меня. В этой силе она словно рыба в воде», - это очень теплое воспоминание, и болезненное вместе с тем. Старрк достает осколок кварца, смотрит сквозь него на луну, а затем – поверх, щуря глаз от попавшего в него луча.
- Дескоррер, - и осколком кварца ведет перед собой, словно пальцем. Короткая черта в пространстве, крохотная искра на грани осколка.
- Куда надо… выводит дескоррер, - у Старрка опять теряются слова. – Гарганта – просто дыра. Дескоррер – путь, – пальцем ведет из точки в точку, по песку. Сквозь песок. – Но надо знать, куда идти, да, - по спине нарастает короткая дрожь.
И почему он раньше не подумал об этом? – ответ опять падает и теряется в песке. Волк в голове вскидывается, заходясь хриплым воем.
- Я… - он очень давно не выходил за пределы Уэко Мундо. Мир снаружи не вынесет его присутствия; вечной ночи же все равно. А Лилинетт… могла.
Лилинетт могла, - Старрк поднимается с песка, резко, пружинисто. Взгляд суровеет, словно сам становясь прицелом.
- Лилинетт… могла открыть дескоррер. Я пойду искать ее. Я могу научить тебя открывать его. Ты ведь... не знаешь, как?.. – он хмурится.
- Ты ведь сам сломал свою маску? – волк прижимает уши, скалит клыки, но рука надежно лежит на его загривке. Тихо. Тихо.
Скоро мы отправимся искать.

Пальцем Старрк снова трогает клыки маски, неспешно, задумчиво. В контраст резкому движению, которым поднялся. Он слушает. Ощущает, как в волосы, будто в шерсть на загривке, входит ветер, он слушает ветер, потоки духовных частиц, и ощущает, как глубже и громче начинает ударять сердце.
Не в дескоррере дело. Не только для него Старрк слушает, - он прикрывает глаза, вдыхает пустыню, будто обоняет ее по-новому, иначе. Ищет едва ощутимые стыки в пространстве, которые холлоу умеют нащупывать, едва только оказываются в Уэко Мундо. Если не погибают, если успевают сделать еще хотя бы несколько прыжков по этому серо-черному миру. До ближайшей норы – затаиться. А затем, перебирая  по граням духовного пространства, искать прореху, выискивать, втискиваться в нее, разрывая проход в Гарганту, ощупью ища то, к чему всегда будут стремиться Пустые.
К жизни.
Старрк не поступал так уже слишком давно. Угрюмый голод, что бесконечность точил его изнутри, давно заглох, легши изломанным стальным клубком. Больно – глуховатая боль, но привычная, как контроль. Как рука на вздыбленной холке дикого зверя.
- Я Примера. Первый, - он долго смотрит на того, кто назвался Укитаке Джуширо. – Первый, - повторяет Старрк, и потрескавшийся рот снова трогает полузабытым движением. Кажется, оно и прежде было очень редким, – кто сломал свою маску.
«Не из-за силы», - он налетает снова, этот проклятый разноцветный вихрь. Снова фигуры в белом. Стая.
Эспада.
- Были и другие. Немного, - после небольшого молчания говорит он неспешно. – Но мы с Лилинетт – первые.
Лучше не думать о том, сколько прошло времени после смерти Старрка. Лучше не понимать, иначе волк в голове снова начинает неистовствовать.
Обещал.
Идем.
Искать.
- Лилинетт тоже может искать меня, - ощущение чего-то иссякающего, эту пробуждающуюся память, Старрк гонит от себя. Лилинетт не могла погибнуть, - «погибнуть?» - откуда это в его голове.
«Ты тоже не помнишь», - он удерживает себя от того, чтобы снова оскалиться и зарычать. Чтобы снова кинуться на капитана шинигами, который уже не шинигами, но все равно – видел и помнит Лилинетт.
Его друг убил Старрка. А этот мог убить Лилинетт, - тонкая кварцевая грань опять поворачивается перед глазами. Контроль. Спокойствие.
Лилинетт не мертва.
Он сильнее нажимает указательным пальцем на клыки маски. Так и не заживший порез снова тихо скрипит, кровь выступает тепло и липко. Старрк поднимает руку перед собой.
Тонкая грань в пространстве – перед ним. Отмеченная его духовной силой – его кровью сейчас.
Если ты знаешь, куда идти, то непременно придешь. Он – не знает. Но у него есть то же самое, что у Лилинетт.
- У нас одна духовная сила, - говорит это черной пустоте впереди, словно спокойный голос и тихая, в нем едва проскальзывающая просьба способны вывести его туда, куда нужно.
По песку струятся волны, от высвобожденной духовной силы, он немного проседает под босыми ногами. пространство с глуховатым скрипом трескается, раскрывается прямоугольными лоскутами – впереди, за дырой – струящаяся чернота, как если бы пески и небо Уэко Мундо вдруг перемешались и ожили.
Они пройдут тут быстро, - он не смотрит на капитана шинигами, и делает шаг. Под ногами мгновенно собирается островок из духовных частиц. Узкая волчья тропа. Ему больше и не надо.
Старрк очень давно не выходил в мир живых. Выдержит ли тот его? – быстрые рывки сонидо позволяют думать. Волчья тропа стелется под ногами ровно настолько, насколько необходимо. А вскоре впереди маячит нечто, заставляющие прибавить шагу, бегу, рвануться вперед, позабыв обо всем. Это не Лилинетт, горько понимает Старрк, это старше.
Это тяга к жизни, - впереди – тоже тьма. Но живая, шепчущая не песком и смертью, а деревьями. Это запахи, заставляющие резко затормозить, и с размаху зажать нос ладонью – голова вот-вот взорвется от обилия всего. Старрк дышит часто, ртом, озираясь, не понимая, на чем стоит.
Ветер кругом поднимается все сильнее, и он почти запоздало спохватывается, приглушая духовное давление.
Ночь. Но не вечная, а та, что скоро сменится рассветом. Звезды, которые видно с земли. Холодная земля под ногами, а не песок. Деревья, которые шумят возмущенно и испуганно, - Старрк вжимает голову в плечи, последовательно запирая себя, закрывая духовное давление. Тише. Тише.
Дышит чаще, и ладонь с лица сползает, стискивается поверх дыры в груди, поверх шрама. Держи. Держи.
Не навреди.

Отредактировано Coyote Starrk (2018-11-20 12:00:03)

Дрожь проносится по телу. Старрк не слышит слов – звуки, после мертвой тиши Уэко Мундо, ранят сейчас слишком чувствительный слух. обоняние готово взорваться, а воздух… сколько времени он не дышал таким воздухом, знает только оставшийся позади песок. У него не хватает движения – повернуться назад, обернуться, увидеть за собой захлопнувшийся дескоррер. И он сжимается, хмурясь, скручивая свою духовную силу так, что этот воздух мира живых, живой воздух, выходит из легких вместе с кашлем.
«Живое», - когда черные круги под зажмуренными веками исчезают, он старается дышать. Понемногу, словно заново учась, словно грудь изнутри снова может полоснуть огнем. Кашель все еще рвется, сильно, но уже без натуги.
А если попытаться принюхаться, то и голову больше не рвет изнутри тонкими ветвистыми проволочками запахов, которые словно так и хотят впаяться в плоть, раскаленные. И ушам легче. Так, наверное, себя ощущают едва появившиеся на свет существа.
Мир, из которого он вышел, был темным и теплым, словно материнская утроба. А сейчас полуслепой волчонок Старрк съеживается, с трудом удерживая стон, готовый выломать его ребра изнутри. Мир живых словно исторгает его из себя, слишком опасного, и он не хочет вредить ему, но должен… должен идти и искать. Безмолвная мольба о прощении возносится к звездам не мыслью – последним импульсом окончательно запертой реяцу. На сей раз – окончательно.
И затем его отпускает, - он медленно запрокидывает голову к небу, живому небу, на котором мерцают звезды. Они кажутся знакомыми. Они пришли к нему из снов, - если думать, если представлять себе, что кругом – сон, то будет проще.
Все правильно, все хорошо, тише. Он медленно выплывет из своего сна, и осмотрится.
- Парк, - вполголоса повторяет он слово, не чувствуя любопытства. Склоняется к земле, приседая, прикрывая глаза, и вслушиваясь в окружающее их духовное пространство. Реяцу не-капитана шинигами тиха и ровна, словно вода. «Вода», - он сглатывает, понимая, что помнит еще одну воду.
Только – соленую, у не-капитана… другая.
- Слышишь, - это не вопросом. Это самому себе. Старрк делает несколько шагов вперед, на чуть согнутых ногах. Хищник в нем прижимает уши, неспешно крадется. Лопатки сведены, по ним снова дрожь проносится, но теперь - почти радостная – он слышит то, что радостно вспыхивает памятью в нем, искрой на грани исполинского круга из толстенного грубого стекла. Оплавившегося песка, попросту.
- Море рядом, - рука с полустертым клеймом вскидывается к виску. Там искрой загорается память, ускользающая, но играющая, словно звезда вдалеке. Он поворачивает голову, вдыхая глубоко острый и солёный запах – знакомый запах. Нет, не ошибается. Море.
- Я не выходил сюда очень давно, - произносит Старрк тихо и безжизненно. – Еще до того, как умер – тоже, очень давно, - но сейчас дескоррер вывел его почему-то именно сюда. В ночь. К морю.
Но окружает его только собственная реяцу. Свою духовную силу не-капитан усмирил куда быстрее и легче, нежели Старрк. Это даже интересно, - волк потирает висок, делает несколько шагов вперед. Еще.
Огни. Дорога. Тишина.
Но море плещется неподалеку, близко и низко, судя по медленно лижущему лицо солёному ветру. Он такой знакомый, - Старрк подставляет ему ладонь, чувствуя, будто прохладную, но все же теплую воду.
«Да», - что-то складывается, что-то мерцает, будто изумруды на желтом песке. Или море в жаркий солнечный день. Он вдыхает глубже.
«Трое», - три. Памятью – не своей, какой-то… не свойственной, тянет, но не натужно, а осторожно, словно тихонечко дергая за рукав. Он опускает глаза на свое предплечье, из пыльного рубища торчащее, и не видит на нем тонких детских рук, что дергали бы.
«Три», - гордое рычание. Язвительное шипение. Звонкий перестук копыт. Три, такие необходимые… не ему.
Но такие важные!.. не для него.
Пространство поддается по шаги сонидо легко, чуть вибрируя.
- Нужно увидеть море, - говорит он живому воздуху, поясняет, кивая будто бы сам себе, но затем оборачивается на капитана шинигами, и видя его будто в первый раз. Так вот – не сквозь пыль. В темноте – но не во тьме. Ему не хочется ни сражаться с ним, ни нападать. Напротив – Старрк благодарен. Пока еще не знает, за что, но чувствует звериным своим нутром – если есть рядом кто-то, то есть, в ком отражаться. Есть, что помнить, и, главное, зачем все это вспоминать.
Почему-то сейчас самым важным кажется именно это.
А море тихо шепчет навстречу, обнимая широкой ночной прохладой, солью. Плещется, тихо набегая на берег – море спит этой ночью, но негромко рокочет, когда к нему приближаются двое. Слишком сильные для того, чтобы существовать в этом мире.
Но немного ведь можно, - к морю его ведет эта память, золотистая, тонкая, словно волос, нить.
- Лилинетт нравилось возле моря, - вдруг вырывается, под короткий кашель. – Она почти каждый день приходила к нему играть, - в Уэко Мундо было море. Теперь Старрк уверен в этом полностью.
Он не напрасно здесь, он кое-что вспомнит. Потрескавшийся рот чуть вздрагивает.
Да. Это улыбка. Он вспоминает.
Он нашел.
- Расскажи… что ты помнишь о том бое. Там. Тогда, - просит Старрк, глядя на неумолчно плещущуюся чернильную тьму, в ее рокочущий шепот вслушиваясь.

Отредактировано Coyote Starrk (2018-11-21 12:25:12)

Где-то поблизости – скалы, и высокие, вдруг понимает Старрк, слыша ветер. Прикрывает глаза, поднимает левую ладонь, трогает его, мягкую  подвижную шерсть совсем не такая, как у его, как у его волков. Та – колкая, пусть и кажется почти той же мягкой. По ней снуют сполохи духовной силы, как электрические искры. Она покалывает ладонь незаметно, но не слабо. Только вот, коснись кто-нибудь этой шерсти просто так, мог бы лишиться пальцев.
Потому что он слишком силен, - Старрк опускает голову, чуть мотая ей, продолжая касаться ветра. Этот – теплый, пропитанный морем и водорослями, резким запахом со стороны скопления живых душ в стороне, противоположной скалам. Там еще мерцают золотые огни, - он смотрит сквозь падающие на лицо глаза, чувствуя в горле нарастающий тихий вой.
Песню печали, - песок под ладонью такой же холодный, как в Уэко Мундо, но живой.
Этот мир состоит и отпечатков и памяти, из множества цветного, вечного, переплетенного и врастающего друг в друга. У всего есть аура. Стерильная тишина Уэко Мундо не знает такого, - на какое-то мгновение становится трудно дышать, дыру в груди выламывает  на вдохе – судорожном, прерывистом.
- Да. Я не люблю сражаться, - слабым кивком подтверждает Старрк, сжимая пальцы, сгребая в горсть влажноватый песок вперемешку с камешками. Сильно, остро пахнет солью и морем, он вдыхает этот воздух глубже, жмурясь, помня и не помня.
- И тоже помню боль, - шрам, пересекающий дыру в груди, пульсирует сильнее. «Лезвие было широким», - песок и камешки с ладони задевают по коже, сыплются, когда он просовывает руку под свое рубище. Что-то провалится сквозь – это неприятно и в чем-то даже смешно.
Смешно. Лилинетт смеялась, - рот снова дёргается, но не своим движением. Чужим. Памятью.
Как делала она, - шрам опять прокалывает, тягуче и больно.
- Она и меня зовет старым. Иногда, когда злится, - голос едва слышный, от пронзившего где-то в пустоте, стершего в пыль злополучный камешек – пронзительного, изнутри идущего чувства одиночества. Не чувства даже – воплощения. Того, чем они были прежде.
«Она зовет», - он растирает шрам сильнее, пытаясь унять боль. Но та тянет – неумолимо и сосуще.
Пустота. Одиночество.
Старрк.
- Каждый когда-то умер. Я… - это не совсем правильно, так говорить про себя. Старрк – старше. Сильнее. Но он – не то, чем они были раньше, - Старрк смаргивает, снова проваливаясь в плавный темный омут.
- Ты умер. Я умер. Первый раз. Тогда. Там, - слова мучительные, колкие, приходится продираться сквозь плывущий под ногами песок.
- Пустые… все мертвые. Но мы раньше были другим Пустым. Раскололись. Он расколол себя, - голова кажется набитой, наполненной такими вот осколками, и дышать – все труднее. «Нет, нет, не говори! Это наш секрет!..» - требовательно, вибрируя, на высокой ноте просит что-то в груди, и Старрк резко стискивает зубы, гася рычание.
- Но когда-то он был живым. Ходил по этому миру. Или по какому-то еще, - это осознание появляется внезапно, с почти забавной легкостью. – Я почему-то помню это.
Зато не помню другого. Имена. Лица. Море.
- Спасибо, - не безразлично, но безжизненно произносит Старрк, опять закрывая глаза. Услышанное, вспомненное, понятное, обретенное – ворох цветного стекла. Части снова, похожие на явь. Ощущения слишком давние, чтобы понимать их, и неизвестно, чьи – его или Лилинетт.
«Лилинетт», - осколок кварца ловит легкий отблеск чего-то красного вперед, на краю мыса. Точно подмигивает ему розоватым глазом. Одним. Единственным.
Старрк глушит свою реяцу, медленно, последовательно запирает себя, как там, после выхода из Гарганты. Плотными путами контроля, чтобы не уронить, ничего не потерять случайно дрогнувшей рукой.
Это как собирать пистолет, вдруг мелькает мысль. И готовить патроны. Медленно, точно, твердо. Тщательно. Другого шанса не будет.
А море плещется в темноте, и черное небо мира живых не давит, как в Уэко Мундо, а мчится. Звезды кажутся ярче, когда он запрокидывает к ним лицо, а где-то далеко впереди, за черной линией горизонта, готов подняться рассвет.
Мёртвая луна осталась позади.