[status](a)live[/status][icon]http://s5.uploads.ru/K5jLC.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка на анкету или вики" class="link3";>Каллен Резерфорд</a></b> ²⁴<br>рыцарь-храмовник Цитадели Кинлоха<br><center>[/lz]— Есть хочется, — долетает до слуха приглушенный голос, и к горлу тотчас комок подкатывает, потому что самому тоже хочется есть.
Если бы помнил, как смеяться — посмеялся бы. Ведь его кормили. Давали воды. Не хотели, чтобы умер, — «ты нам еще нужен, Каллен», — у этих лиц нет названий, нет имен, у ласковых, посмеивающихся оскалов. Они все улыбались. Получи, говорили они. Нравится? — спрашивали. «Знаешь теперь, каково сидеть в  к л е т к е, храмовничек?»
— Может, кухню не разорили? — тот же голос, но с места никто не трогается. В библиотеке, рядом с обгоревшими телами, дотлевают книги — на это смотрят почти равнодушно. Пламя в какой-то миг разгорается, но проходит какое-то время, прежде чем капрал, спохватившись, наступает на него.
Оглушительным кажется сухой хруст обгоревших страниц. Кожаные переплеты полопались и скрутились, легко ломаются под сапогом; несколько листков, потемневших от огня, но с вполне различимыми знаками, рассыпаются. Темнеют линии пентаграмм, кругов призыва. Сапог придавливает и их, и бумага, хрупкая от жара, тоже ломается.
Молчание. О кухне вряд ли кому-то теперь думается, но и с места сдвинуться — тоже почти невозможно. Поднять глаза на лестницу, ведущую прочь из библиотечного крыла, представить то, что за ней — кладовые усмиренных, еще книгохранилища. Такие же, как это — полные пепла, огня, и смерти. Это вот, напротив - слишком легко. И слишком живо, вся та смерть.
— Двинулись, — капрал кашляет, кашель тонет в лязге доспехов — шагнули синхронно, не думая. Приказ есть приказ, — позади стеллажей кто-то плачет, на одной ноте, но пойти туда, и посмотреть, кто же — хуже нет ничего, и быть не может.
— Глянь, Резерфорд, — во вскинувшихся глазах — пустота.
— Давай ты, — голос беды не предвещает. Почти ровен. Можно собой гордиться. Рука капрала тяжело ложится на плечо Каллена, задевая наплечник. И вся выдержка, какая остается еще, уходит на то, чтобы не вздрогнуть.
Не дрогнуть.
— Ладно. Идите пока. Разберитесь с телами, — как от сна очнувшиеся, храмовники расходятся. Незачем даже давать команды или указания — все знают сами, помнят, где чей пост. Пятеро храмовников. Работать придется по двое.
У них на лицах — и облегчение, и отвращение. «Уцелели», — сердце переворачивается глухой обидной болью. Под ногой хлюпает полузастывшая кровавая слизь, ее же брызги уже засохли на стенах, и сейчас валятся отвратительными комьями. Близ кладовой их особенного много, таких вот… куч. Где верстак стоял, где алхимический стол, или где сортировали ящики — теперь лишь кровавые следы былого присутствия. Существования.
Были - и нет.
— Создатель, — самому голодному из парней теперь точно не до еды. А у Резерфорда сводит желудок болью, будто от сердца ниже перешла, и все нутро затем сковывает, как если бы меч вонзили в живот, и хорошо так повернули туда-сюда.
— Создатель милосердный, — ошарашенный шепот.
«Не услышит Он», — без злорадства, без досады — с неизбывной, усталой, отчаянной печалью.
Каллен ободрал и  горло и душу, пытаясь докричаться — Создатель оставался глух к любым мольбам. «Но ведь послал избавление, так?»
— Каллен? — «почему они не отводят глаза?»
— Нет, ничего, — осколки склянок, усеивающие кровавую мешанину плоти, некогда бывшую одним из усмиренных, тускло поблескивают в свете одинокого, чудом уцелевшего магического светильника.
— Может, тебе лучше вниз вернуться? — они не отводят глаза. Они смотрят с участием. Беспокоятся. За что? Зачем?
— Нет, я в порядке, — снова болью дергается что-то внутри. Настеганный конь ко кличке «долг» поднимает голову, разгибает ноги, и идет вперед, почти не спотыкаясь, но сильно прихрамывая.
«Благословенны праведные, свет во тьме».
Приказ. Долг, — снизу сквозь плотные каменные двери, доносится протестующий крик, слишком громкий, чтобы оказаться приглушенным. Невнятная, торопливая речь, низкий голос капрала. Крик стихает постепенно, снова перерастая во всхлипы. Что-то лягает рядом — один из храмовников действительно взялся передвигать мебель и извлекать из-за поломанных стеллажей то, что осталось от тел.
«Создатель, Создатель, Андрасте всеблагая, спаси и помилуй», — онемевшие руки не повинуются.
Они поднялись сюда, чтобы убирать тела. Но тел нет, — рот искривляет сухим, беззвучным смехом, который лучше спрятать. Ото всех и от себя, — Каллен торопливо отворачивается, глядя в присохший к конторке человеческий глаз, подернутый сизоватой пленкой. Глазное яблоко — уцелевшее, бдящее теперь за пришедшими храмовниками.
— Резерфорд, — настороженно. С опаской, тщательно прячущейся в голосе.
— Я, — глядя на мертвый глаз, с безразличной готовностью отвечает Каллен. Выгорел изнутри, пуст.
— Пойди проверь комнаты магов. Если что — зови, — кивнуть равнодушно. Отвести взгляд.
Он — отводит глаза. Почему же эти — нет? — несколько мучительных мгновений он смотрит на тех, кто уцелел, с яростной тоской. «Почему я?» — обида застревает в распухшей будто бы, больной голове, хуже наконечника стрелы где-нибудь под левой лопаткой.
Создатель милосердный, как же больно идти, и как же хочется, вопреки всему, есть, тоже теперь хочется. По коридорам Твердыни Кинлоха тянет запахом сгоревшей плоти, и это ужаснее всего. Оно похоже на запах жареной свинины. Арка коридора оказывается позади, и Резерфорда тянет обернуться, в коротком испуганном порыве — не чудится ли все это ему? Не новое ли наваждение, дикой мыслью о том, что все закончилось?
«Меня ведет моя вера», — еле уловимый светлый просвет. Все закончилось, что-то шепчет внутри, ласково, утешающе, но вряд ли — веря.
Часовня же совсем рядом, ударяет неожиданным, как глоток холодной воды, облегчением.
Скорее.

Отредактировано Cullen Rutherford (2018-07-08 18:17:56)

[status](a)live[/status][icon]http://s5.uploads.ru/K5jLC.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка на анкету или вики" class="link3";>Каллен Резерфорд</a></b> ²⁴<br>рыцарь-храмовник Цитадели Кинлоха<br><center>[/lz]В часовне – гарь и копоть, как везде. Статуя Пророчицы сбита с постамента, а у подножия ее кучей валяется нечто в истлевших доспехах. И холод стоит здесь, пронизывающий, - Каллен медленно обводит стены взглядом. Следы от заклятий. Кровь, кляксами, потеками, и щедрой темной бахромой по белому.
Отсеченная голова на стойке для подсвечников, да что же это такое, - он подходит к ней, и с усилием снимает. Слышен мерзкий хруст, острое ухо задевает по запястью.
«По крайней мере, ты был не одержим», - обезображенное муками смерти лицо не узнать. Ученик, чародей? – смерти все едино. Не найдя, куда пристроить голову, Каллен аккуратно кладет ее на скамью – единственную, что не опрокинута. Затем зачем-то начинает поправлять остальные, со скрежетом передвигая по каменному полу. Затем тяжелая статуя давит на подпершее ее плечо, на лбу пот выступает – это вопреки окружающему холоду, но вот, немного усилий – и Пророчица вновь воздевает длань с Негасимым Светочем навстречу Резерфорду. Мраморное лицо с тянущимися из слепых глаз потеками чьей-то засохшей крови тронуто улыбкой – но Андрасте не смотрит на Каллена. Ее улыбка, ее взор устремлены выше. К Создателю.
Развернувшись, Каллен идет прочь, забыв о найденной голове. Та, завалившись набок, мертво таращится, копируя Пророчицу.
Под ногами что-то хлюпает – темное, обильное. «Кровь?» - меч вылетает из ножен быстрее любой мысли. «Вода?» - тянется через порог спальни, в которой обитали чародеи. Общая, на нескольких – память не подводит, но будь проклята она сейчас, эта память. Сколько здесь жило чародеев, сколько из них погибли, сбежали, стали одержимыми, или магами крови? – математика, пульсирующей болью отдающаяся в висках.
И Резерфорд почти не удивляется, когда видит перед собой темный силуэт, еще один, из тех, что окружают его – эти тени идут за ним, исполняющим свой долг. Они преследуют его все это время – шепчут, смеются, прикасаются к голове холодными руками, покрытыми гладкой чешуей. У них золотые, безжалостные, как сама смерть, глаза, и шелестящие голоса.
Тени, скрывшиеся в каждом, кто не носит на груди знака меча милосердия, но носит за спиной посох. Каждый, над ладонью которого может зажигаться свет, запретный свет – ибо оный может принадлежать лишь Создателю.
«Магия – дар Создателя», - с трудом вспоминается что-то, падает, как кирпич из расшатанной кладки. Только стена та – над пропастью, и рушится в нее, в черную, как охватывающая Каллена паника, бездну.
«Она», - за миг до того, как тень оборачивается на звук его шагов. Сердце колотится так, что можно оглохнуть, наверное, от того, как оно ломится изнутри об кирасу.
Обнаженный меч ярко блестит.
- Ты, - больно говорить. «Она», - больно и думать.
- Изыди, - едва слышно. Нет, все показалось, все привиделось и причудилось; ничего не закончилось. Он – по-прежнему там, в гудящем аду, устроенными ей подобными. И они вновь истязают его, - меч блестит, нестерпимо ярко, будто впитывая в себя отсветы от лириума над клубящейся чашей в Зале Истязаний.
Как молился тогда Резерфорд за нее, за Солону – храмовник, назначенный убить ее, буде что-то пойдет не так. И полагал, что страшнее в жизни своей ничего уже не переживет, и молиться истовей не сможет.
Смог, глядя в это лицо, чистое и светлое, словно жемчуг, с холодными и жестокими золотыми глазами.

Отредактировано Cullen Rutherford (2018-07-09 22:40:07)

[status](a)live[/status][icon]http://s5.uploads.ru/K5jLC.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка на анкету или вики" class="link3";>Каллен Резерфорд</a></b> ²⁴<br>рыцарь-храмовник Цитадели Кинлоха<br><center>[/lz]«И-зы-ди», - стенающей болью ударяет внутри, повторяясь, и Резерфорд прикрывает глаза, как тогда, как  т а м – надеясь, что проклятое видение исчезнет. И веки приподнимает в обреченной надежде, что все получилось – но нет, о н а  по-прежнему здесь.
Собственное имя режет слух так, что хочется закричать. Произнесенное ее голосом, тем самым, что бесконечным эхом отдавался в ушах, эхом-смехом, что выворачивал и рассудок и душу Каллена наизнанку. Заставлял молить о пощаде и смерти, и он молил, не помня ничего от стыда, унижения и боли. 
«Тише», - не так она говорила раньше, когда гремящий доспехами храмовник пытался тайком прокрасться за библиотечные стеллажи. Оба знали, что это невозможно, как бы Каллен ни старался, что храмовника слышно за версту, в этот-то все и дело, и смеялись над этим вынужденным «тише», дескать, старайся ты, или нет, это…
Они знали, что это было невозможно, - белые ладони раскрываются рядом с белым лицом, поднятые. Руки Солоны – «мага!» -  свободны, но это не значит ничего. Ей достаточно лишь пожелать, и…
Ее глаза блестят, цветом осеннего неба. В них коротко загораются искры от уцелевшего и здесь магического светильника, и оплетка рукояти меча надсадно скрипит, стиснутая. Запоздало приходит понимание, что щит-то не то что не снял со спины, но даже не взял с собой, горе-храмовник, ничему не научился. «Щит», - в памяти встает заостренный низ храмовничьего щита, суженный книзу, вошедший в горло опрокинутого на спину мага. Не его, Каллена, щит – Энн-Лиз.
А свой он где-то потерял, - и от этого еще стыднее.
«Ты слышишь меня?» - отдал бы все, чтобы не слышать. Но ее голос теперь другой – звенящий, севший, не тот, которым она звала его, насмешливо, дразня и мучая. У нее никогда не было такого голоса, догоняет внезапно осознание. Она никогда так не разговаривала. И не произносила имя Каллена так вот, будто сто на краю все той же бездны. Из тьмы, разверзнувшейся под ногами, вырывается словно неясный проблеск, и если Каллен полагал раньше, что сердце так болеть не может, то теперь понял, что ошибался едва ли не сильнее всего в жизни.
Нет. Главная его ошибка, все же, - дышать – больно, смотреть на нее – больно, - главная ошибка его жизни сейчас стоит перед ним.
Он посмел презреть заповеди Создателя, пошел на поводу у себя. И кара его своевременна… заслуженна, так ведь? Из-за Солоны, из-за того, что однажды не сумел отвести взгляда, что поддался тому, на что не имел права.
Чувство отвращения к себе стискивает за горло горячей рукой. А она отступает назад, и какой-то другой Каллен отдал бы все, чтобы не видеть этого выражения на этом лице. Чтобы она не боялась, - свободная рука задевает по дверному косяку.
Она отступает. Другого выхода отсюда нет. А мимо его она – «маг» - не пройдет.
«Маг», - все эти годы Каллен винил себя за недозволенное. Никакое мимолетное счастье, никакая радость украдкой, никакой солнечный свет, отразившийся в девичьей улыбке – ох и прожигает же сейчас на кожу попавшим жидким огнем! – ничто из этого, и многого другого не сумеет перевесить груз чувства вины, растопить удушливую ледяную ненависть. Поплатился! – и был наказан такими, как она.
- Солона, - выдыхает, помимо воли. По глазам сверкает стальной полосой – обнаженным мечом. – Почему… - «почему ч т о?»
«Она спасла меня», - «лучше бы оставила там», - обреченно падает мысль. Ибо сердце, неугомонное сердце, ты рвалось на куски в проклятой клетке, но сейчас рвешься заново.
«Серый Страж», - тихо шевелится напоминание. Не легче! – среди них, известно, малефикаров и преступников хватает. А она теперь с ними, с убийцами короля, пускай Старшая Чародейка Винн и говорила что-то другое. Только вот что? – Резерфорд, вдруг сморгнув, смотрит на зажатый в руке меч почти с недоумением.
И опускает руку.
«Настоящая», - и с мучительной тоской смотрит на Солону, осознавая, и стыдясь. И отчего-то слабея.

[status](a)live[/status][icon]http://s5.uploads.ru/K5jLC.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка на анкету или вики" class="link3";>Каллен Резерфорд</a></b> ²⁴<br>рыцарь-храмовник Цитадели Кинлоха<br><center>[/lz]Где тот далекий грозовой вечер, когда весенний гром грохотал и хохотал, точно счастливый пьяница на Сантиналью? Дождевые капли точками касались лица, попадая в открытое окно библиотеки, а худенькая девушка-подросток держала на руках здоровенного кота, и улыбалась Каллену – тогда, в первый раз. Улыбалась – и тогда он, впервые задумавшийся о своем долге и о магах, чувствовал, что надежда возвращается. Что первая неудача – это пустяки. Надо пытаться снова. Учиться понимать магов, снова и снова, ибо «магия – дар Создателя», а Он напрасно не делает ничего, - издевательский хохот эхом проносится в голове.
О н и  достали и это. Осквернили даже эту веру, то, с чем Каллен Резерфорд из Хоннлита вступал в Орден храмовников, будто со знаменем. Его собственное – веру в хорошее, в лучшее, в то, что маги – и эльфы, и люди – достойны того же, что и все остальные. Он старался понимать их, вникать в их обиды, и чувствовал, странно вместе с гордостью за то, что исполняет свой долг, некую вину. Никто не виноват в том, что появляется на свет с магическим даром, ибо магия – дар, а не проклятие. И, обескураженной неудачей с первым беглецом, которого изловил, Резерфорд размышлял тогда очень долго о том, чего же не сделал, что же понял не так, в чем не разобрался? – а она, Солона, и тогда и потом постепенно залечивала его вдруг пошатнувшуюся веру. Подозревала ли о том сама? – и сейчас, глядя на нее, Каллен понимал с сухой отчетливостью, что все пошло прахом.
Что он был слеп. Маги – ненавидящие всех остальных чудовища, готовые на все ради своей мести. Он не творил зла – он исполнял свой долг, но в глазах этих нелюдей он был виновен во всем. В том, что посмел принести присягу Ордену, что носит на груди меч милосердия, что следует заветам Создателя – все, ради чего Каллен жил свои двадцать три года, оказалось вытащено скользкими пальцами, словно сердце из разломанных ребер – и раздавлено.
И Солона была одной из тех, кого он клялся защищать, с кем жил под одним кровом почти шесть лет. «Такая же», - и ведь каждое лыко теперь в строку. «Йован, так ведь?» - каким же Каллен был слепцом и глупцом. К этому ее приятелю, оказавшемуся магом крови! - он даже ревновал. «Ревновал», - поистине, как смешно сейчас даже думать о таком. Будто бы что-то еще…
Он звука шага ее он вздрагивает, как от сна очнувшись. «Будто бы», - и с обреченным ужасом смотрит, качая головой – нет, нет, не подходи. Не приближайся, ради Создателя, что отвернулся от чад своих, покинул, покинул, и все молитвы о возвращении Его – пустое, ибо незачем Ему возвращаться в этот мир. К тому, что осталось – а для Каллена осталось в с е.
- К кому… бы ты пришла? – голос – чужой.
Когда все кончилось – «кончилось!» - он спрашивал, какой сейчас день, но ничего не смог не сложить в больной голове, не запомнить. Измученный разум защищается, как умеет – понять это Резерфорду сейчас отчего-то хватает рассудка. Но на собственный вопрос ему не ответить никогда.
«Я верил, что ты не такая, как остальные. Что ты – лучшее, что только…» - и даже мысль невозможно закончить. Он отводит глаза, и меч лязгает неумело, будто бы взял его в руки впервые в жизни. Задевает по ножнам раз, другой, а затем с металлическим лязгом уходит в них, наконец-то, будь оно все проклято.
Но проклят Каллен, - шевельнуть рукой, протянуть ее вперед – невозможно теперь. Коснуться – да проще отрубить ее себе по самое плечо, чтоб неповадно было даже думать теперь о таком. Ибо все, о чем думал, что берег для себя, о чем даже и помыслить не мог, чтоб рассказать – вот оно, где-то рядом с осквернённым долгом лежит, окровавленное. Поруганное. Едва живое.
Резерфорд делает шаг в сторону, отходя от дверного проема.

Отредактировано Cullen Rutherford (2018-07-10 17:35:21)

[status](a)live[/status][icon]http://s5.uploads.ru/K5jLC.png[/icon][lz]<center><b><a href="ссылка на анкету или вики" class="link3";>Каллен Резерфорд</a></b> ²⁴<br>рыцарь-храмовник Цитадели Кинлоха<br><center>[/lz]Снова гулко ударяет сердце, стоит Солоне сделать шаг. «Нет», - обреченный стон измученной, загнанной души, рвущейся надвое – ведь, когда истязали, Каллен понимал, что не в силах отказаться от этого образа в своем сердце. И оттого становилось еще отвратительней, - ее глаза блестят, как два куска стекла, поднявшиеся на него, огромные.
А ведь это его грязную страсть выставляли на посмешище. Над его мыслями издевались и выворачивали их так, что хочется забыть собственное имя, все, до последнего мига, что происходило прежде – если это поможет справиться с пучиной омерзения, которая закипает в Резерфорде с новой силой. И она – из них, из этих, их проклятых и падших.
Он никогда не сможет рассказать ей, что с ним на самом деле сделали, никакая сила в мире не заставит.
«Ее сила», - холодным змеиным шипением пронзает вдруг стиснутые болью виски. «Ее сила – вполне способна. Покажешь ей? Не думаешь же, что сумеешь защититься?» - уймись, просит он про себя. Хватит, пожалуйста. Хва-тит, - сколько он столько не молил никогда в жизни, столько раз не произносил этого слова, как теперь.
И все это теперь достанется ему – и боль, и ненависть к себе, и подступающее безумие. Снова короткий смех вздрагивает в ушах – дразнящий, манящий, проклятый! – и Каллен встряхивает головой, скованный, ослепший в обуявшем его ужасе.
«Лучше бы я умер», - чем стоять вот так, и слышать ее шаги, видеть, как голубые глаза застывают холодной, смертельной, как мороз в горах, неподвижной тоской. Солона смотрит на него, и кирасу пронзают толстые ледяные копья. Насквозь. Что я творю? – «заслужил», - боль вздрагивает в руке, пульс ударяет в пальцы, которые все же дергаются, задевают тяжелое сукно мантии, и стискивают тонкое запястье Солоны, догоняя ее.
Удерживая.
«Как чужая», - и это о руке, в том числе. О своей, - близко лица. Так, как не были давно.
Не успели попрощаться тогда. Каллен отходил от мысли о том, что был бы вынужден убить Солону на Истязаниях. А затем… все случилось слишком быстро. И понять, что Солона, она, сейчас, его Солона, призвана сражаться с Мором – это она-то? Ей… куда ей? Она в жизни не сражалась ни с чем страшнее крыс-переростков в кладовой, и гигантских пауков. Куда, какие порождения тьмы еще для той, что в своей жизни почти не покидала Круг? Пешие переходы, опасности пути, порождения тьмы – она же еще почти дитя, куда ей?!. Едва прошедшая Истязания. Едва ставшая магом Круга – юная, беззащитная. Здесь, в Кинлохе, Каллен хотя бы мог присмотреть за ней. Защитить, - «и сейчас сумел бы защитить?» - тот же голос, то же змеиное шипение, знающее, что ответа у Резерфорда снова нет и не будет. Как и случая сказать хоть что-то, хоть что-нибудь, ибо, пусть клокочет, подступая, безумие, но взгляд Солоны перечеркивает все.
«Создатель», - это длится всего несколько мгновений, но выдохнуть становится неожиданно проще. Солона… изменилась. И лицо, которым его истязали – тот образ, облик, теперь кажется неживым. Словно кукольным – будто кому-то пришло в голове сделать похожую на Солону Амелл куклу. Да, теперь Каллен это понимает, - приметы перемен видны в ее лице. Она не поджимала губы так строго прежде, и не было этих теней вокруг глаз. И не…
- С… спасибо.
«Ты другая», - и тени будто отступают прочь. На полшага, но все же; а сердце колотится, как сумасшедшее, зная, что это запрещено – и все равно ему.
«Другая», - грех Каллена непростителен. И деяния, и помыслы, и чувства; то, чего страшился – настигло. Но слабый проблеск надежды – это лицо.
Оно не такое, как в видениях. И неизвестно, спасет ли, ни во что уже веры нет, - пальцы разжимаются, кажется, обуглившиеся до вторых фаланг.
«Не напрасно ли благодаришь?» - сколько причин захотеть себе смерти еще будет у Каллена? – тени снова обступают, дразнят, терзают гневом, обидой на тех, кого звал братьями, ненавистью к тем, кого клялся защищать, и кто его предал, предал, ПРЕДАЛ! – но более всего, ненавистью и стыдом к самому себе.
«Она спасла меня», - но все же, кажется, лучше бы не спасала.
Им теперь с этим жить.