Он готовится к этому дню с самого вечера, с привычными уже дотошностью и тщательностью: перепроверяет и подписывает документы, которые потом разнесут офицеры, проводит собрание, где объясняет, что завтра весь отряд будет полностью на плечах Ренджи - эти самые плечи тут же расправляются и лейтенант приосанивается, стараясь выглядеть ответственнее и внушительнее. В этом нет особой необходимости - Ренджи любят и так, за веселый нрав и тяжелую, но справедливую руку, в то время как Бьякую уважают и боятся. Это правильно, так и должно быть, лейтенант может позволить себе панибратство или пропущенную пиалу саке после службы; лейтенант - голос и глаза капитана, еще одно звено в цепи иерархии.
Бьякуя знает, что оставляет отряд в надежных руках, хотя времени прошло совсем мало - особенно в противовес его собственным годам. Знает также, что Ренджи интересно и хочется спросить, в чем причина такой резкой отлучки; знает, что старшие офицеры, те, которые в отряде уже не один год, объяснят это, стоит тому лишь заикнуться. Даже странно, почему они, в большинстве своем потомки аристократических семей, так легко ему доверяют и общаются, не смущаясь руконгайского прошлого. Почему сам Бьякуя так легко закрывает на это глаза, но...
Слуги в поместье тоже готовятся: он знает, что ранним утром, едва солнце задребезжит на горизонте, на поместье словно опустится плотная полупрозрачная вуаль скорби и тишины, только тихо будут шелестеть вишни в саду; ветер будет заносить их лепестки в открытые сёдзе, ворошить, лениво сметая к углам. Их не тронут до самой ночи, и это единственный день в году, когда такое позволено. День, когда умерла Хисана.
Сложно быть суеверным в Обществе душ, точно так же, как верить в Бога, когда ты сам - шинигами; еще труднее верить, что в тихом завывании ветра и поскрипывании ветвей можно услышать знакомый голос, потому что Бьякуя знает - точно и абсолютно, как то, что зима сменит осень, а Общество душ будет существовать всегда, - что Хисана мертва навсегда. Возможно, она переродилась и ходит по Генсею, не подозревая, кем была, и он не будет ее искать. Это не имеет смысла, потому что она никогда больше не будет собой, той, ради любви которой он смел все устои семьи, словно ворох ненужных бумаг со стола. Жестокая правда, но он давно предпочитает жестокость и честность по отношению к близким и - в первую очередь - к себе.
В ее присутствие верить невозможно, но его человеческая часть все равно надеется. Наверное, это и делает его - их всех - не просто воплощением чего-то большего, но живыми.
Третий луч солнца застает его в той самой комнате - любому другому она покажется пустой и серой, заброшенной, хотя убирают тут каждый месяц, но для Бьякуи тут все еще, спустя столько лет, слишком много всего. Свеча у алтаря бьется в агонии от порыва свежего ветра - двери в сад открывают только в этот день и закрывают вечером на весь следующий год - а потом разгорается еще сильнее, тянется вверх. Здесь лежала она, слабая и беспомощная, даже в последние мгновения жизни не беспокоящаяся за себя, но умоляющая найти сестру. Здесь она посмотрела на него в последний раз и ее едва теплая рука выскользнула из его пальцев. Бьякуе кажется, он до сих пор чувствует тяжелый, удушающий запах болезни и собственного отчаяния пополам с беспомощностью, но это, конечно, не так. Прошло уже почти пятьдесят лет - целая жизнь для обычных людей и юность для шинигами. В комнате нет ничего, кроме алтаря - но для него это по-прежнему слишком много.

Рукия находит его сама - он слышит ее шаги и, кажется, даже может различить взволнованное сердцебиение, замирает на пороге неуверенно, и в Бьякуя плещется холодное раздражение пополам с интересом и чем-то родственным: она ведь тоже потеряла Хисану, хотя и не знала об этом до последнего времени. Она не знала ее, как знал он, для нее это чуждый день и чуждая скорбь - сложно скорбеть за тем, кого не знал и никогда не узнаешь. Бьякуя ее не винит, тем более, сам скрывал это и скрывал бы, наверное, еще дольше, если бы не страх смерти. Не своей - ее. Хисана ушла и ее не вернуть, но у него оставалась та, за которую он теперь нес ответственность. Стоило подойти к этому серьезнее.
Но все же прерывать его грусть в этот день - не лучшее решение. Возможно, им стоит перенести разговор, сегодня он хочет просто побыть один в этой боли и тоске, но пламя свечи перед портретом - она так похожа на Рукию, что это почти невозможно - вдруг взметает ввысь и угрожающе трещит. В это невозможно верить, но верится, что Хисана злится на него. За нерешительность и холодность? Возможно.
- Могилу Хисаны? - переспрашивает он, не оборачиваясь, просто чтобы сказать вслух и осознать. Огонек прыгает и кажется, что Хисана смотрит на него укоризненно. Так, как никогда не смотрела при жизни. - Идем.
Он поднимается с колен и выходит из комнаты первым, но не спешит, давая возможность Рукии идти рядом. Она никогда не разделит его горе и в этом нет ничьей вины, кроме, возможно, самой Хисаны, но он никогда не осуждал жену. Он, возможно, был еще хуже, когда позволил подстроенному суду чуть не убить то, что поклялся оберегать.
Вишни вокруг них шелестят, под порывами ветра тянутся ветками, задевая плечо. Он идет молча ровно до того момента, как они выходят к небольшому, спрятанному от посторонних глаз уголку сада - не зная, дороги не найдешь, разве что случайно совсем наткнешься. Скромный памятник, высаженные цветы и скамейка под деревом - она хотела так, и он не посмел ослушаться.
- Думаю, я должен был сказать тебе раньше, - говорит Бьякуя, переводя взгляд с могилы на Рукию, и опускается на скамейку. - Но надеялся, что ты догадаешься сама и мне не придется вспоминать об этом - вы очень похожи с ней, Рукия.
Внешне, но не внутренне - Хисана даже разговаривала тихо и спокойно, нежно, как она сама; у Рукии явно руконгайсая привычка кричать и бить всех, кто попадется под руку, и в этом она куда больше схожа с Ренджи. Конечно, если совсем присмотреться, можно найти различия, волосы у Рукии короче и сама она мельче, словно навсегда осталась "младшей сестрой", но это успокаивает - полного соответствия он бы не выдержал.
- Что бы ты хотела узнать о ней?

Ветер едва ощутимо холодит кожу, скользит по хаори и забирается под рукава - белая ткань легкая и на вид, и на ощупь, но на плечах все равно чувствуется тяжелым грузом, а сегодня еще и ощутимо мешает. Словно не дает вдохнуть, не дает полностью принять грусть, своеобразный щит, через который не пробиться - не стоит и пытаться. Обычно ему не перед кем раскрываться, но сейчас - впервые - с ним на могиле Хисаны кто-то еще. И не просто кто-то, а Рукия, ее сестра, его ответственность; часть его семьи, которую он никогда не хотел, но которая кажется ближе, чем все остальные многочисленные родственники. Среди них не так много шинигами - многие предпочитают праздную жизнь в многочисленных поместьях бесконечным боям и ранней смерти от зубов Пустых, и Бьякуя считает это слабостью. Рукия отличается от них; руконгайское дитя, она храбрее и сильнее половины, она стремится вперед: он видит это в ее взгляде, в ее постоянном вызове во всем теле, в решительности, с которым она сжимает свой занпакто, в покорности, с которым она приняла его решение на суде.
В тот момент, когда древние оковы замкнулись на ее руках, Бьякуя вдруг понял, что она заслуживает правды. Что сейчас пройдет миг - и говорить будет некому. Хисана, наверное, хотела не этого, когда просила его защищать, но таковые были законы. И все же Рукия выжила - благодаря этому рёка, но выжила. Справедливый суд обернулся бесчестным планом и насмешкой над всем Готеем, унизительной пощечиной, которую Айзен отвесил с такой легкостью, что Куросаки можно было признать правым - их систему давно пора было менять. Из-за этой системы он чуть не потерял последнее, что связывало его с женой. Кем бы считали его, отправившего пускай и названную сестру на смерть, когда выяснилось, что она ни в чем не виновата? Это стало бы еще одной клятвой, которую он не смог сдержать.
Но теперь Рукия стояла рядом, и говорить о Хисане все равно было непросто. Тогда, на холме, после удара предателя Ичимару, Бьякуя знал, что не умрет, но ранение помутило разум, ослабило привычные барьеры и правда давалась спокойно: словно всегда просилась наружу, а теперь с легкостью выходила из души, освобождаясь и освобождая его самого от невидимых оков. Рукия заслуживала знать.
Но с чего же начать?
Ладони все еще хранили тепло ее тела - Бьякуя не был силен в том, что касалось душевных переживаний, но понимал, что Рукия, вероятно, нуждалась в защите и заботе, потому и обнял. Нуждалась в обычном участии, которое он никогда не давал и, пожалуй, не будет способен полностью дать. Так было и с Хисаной, но она приняла его: редкие моменты близости и покоя, скупые выражения привязанности. Даже в собственном поместье он оставался, в первую очередь, будущим главой семьи, и уже потом - мужем. Хисана никогда не требовала больше - а, возможно, этого ей было достаточно, но Рукия была совсем другой. Он не особо трудился узнать ее раньше, лишь обеспечивал, что было необходимо, следил, чтобы ее лишний раз не выдергивали на опасные миссии, помог - попросил сам - чтобы ее назначили в Тринадцатый отряд, где был спокойный, светлый, как солнечный луч, Укитаке. Бьякуя сделал все, что от него зависело, и Хисана наверняка с нежной улыбкой назвала бы это заботой. Но правда была в том, что этого не всегда оказывалось тем, что требовалось.
Ветер все еще шумит в ветвях и играется с одеждой, треплет кончик хаори. Оно мешает и обезличивает: напоминает, что здесь он тоже в первую очередь капитан, а потом - вдовец. Какой Хисана была для него? Бьякуя хмыкает и в каком-то порыве тянет хаори с плеч, небрежно бросает на примятую траву; оно остается лежать белой бесформенной кучей, наверняка испачкается, но это даже не стоит внимания. Один раз в году ничего из этого совсем не имеет значения.
- Слуги не расскажут ничего правдивого, - он смотрит на тонкую ветвь сакуры, принесенную Рукией: Хисана любила этот цвет, любила весну, она сама была похожа на нежный цветок, который тронь - он сорвется вниз и останется лежать на земле, умирая. Она всегда смеялась с такого сравнения и говорила, что больше похожа на дикие сорняки - они цветут мелким, едва заметным цветом, растут везде, и сколько их не убирай, на месте старого все равно вырастет новый.
- Хисана никогда не считала себя особенной. Это всегда удивляло меня - ее честность и открытость. Она говорила, что таких, как она, сотни тысяч, и я легко могу подарить сердце одной из них; что когда ее не станет, на ее место тут же придет другая, - он прикрывает глаза, призывая в памяти тихий вечер, слабое дрожание свечи и слабую улыбку - тогда уже было ясно, что болезнь серьезная, но шансы - надежда - еще оставались. - Она часто оказывалась права, но здесь ошиблась.
Ему кажется, что где-то высоко над ними укоризненно скрипит сакура.
- Я нашел ее в Руконгае, в том же районе, где росли и вы с Ренджи, - они с Ренджи действительно похожи настолько, что иногда он думает, что взял Абараи в лейтенанты, потому что тот так же, как Рукия, возмущался и кидался раздавать тумаки провинившимся. За сорок лет успеваешь привыкнуть, хотя Рукия редко позволяла себе такое поведение при нем. - Наша встреча была случайной: в то время я не был капитаном, это было обычное задание с прорвавшими оборону Пустыми, в последних районах достаточно привычное дело. Наш отряд подоспел как раз вовремя, чтобы успеть отбить атаку, и все это время Хисана была там, защищала собой тех, кто был слабее ее, зная, что ничего не сможет противопоставить Пустым. В тот момент она была так похожа на тебя, Рукия.
У Хисаны были синие, словно вечернее небо, глаза, кроткая улыбка, ее темные волосы легко взлетали на ветру и спадали на лицо, мешались - у него была привычка заправлять их, а она нежно усмехалась в ответ и гладила ладонь кончиками пальцев. Это был их ритуал на двоих - в те моменты мир вокруг переставал существовать и отступали назад заботы.
- В ней не было лжи и притворства, которые окружали меня с самых ранних лет, - Бьякуя ведет пальцами по скамейке - непривычно шершавое дерево чуть колет пальцы. Он проводит здесь совсем немного времени - несколько раз в году, потому что не способен нести вечный траур изо дня в день. Он и так постоянно с ним - где-то очень глубоко, скорбь пополам с почти забытым отчаянием. Но теперь уже ничего не вернуть, да и почти полвека - серьезный срок для воспоминаний. - Хисана была добрым и очень тихим человеком, Рукия. В тот день это был единственный раз, когда я слышал, чтобы она повысила голос. Но в ней все равно оставался этот огонь, который раскрылся в тебе: просто в ней он горел спокойно и ровно.
И все же она держала тайну про сестру все пять лет - счастливые, но безумно короткие. Не рассказала о том, что беспокоило ее все это время, и смола признаться лишь на у порога смерти. Единственный раз попросила - и хотя эта просьба перечеркивала все правила и устои, Бьякуя не смог ей отказать. Ей одной - не смог бы никогда. Наверное, это было ошибкой - так прикипать душой, но Хисана, хотя и была обычной руконгайской душой, не была такой для него. И это все, что имело значение.
После нее он закрылся - но этого от него всегда и ждали. Он перестал быть мужем, остался лишь капитан и глава семьи.
- Она попросила о тебе перед самой смертью, и я сдержал обещание. Я любил и уважал ее, как никого другого, и не смел отказать. И все же... - предстоит самое главное, но слова подбираются тяжело и неохотно - не потому что, что не хочет ранить, а потому что и сам не знает правильных. Бьякуя может ответить на поле боя, может осадить зарвавшихся или вывести из себя врага, но здесь, когда действительно важно не задеть, сложнее. - Я не знаю, почему она оставила тебя, Рукия. Я не могу и не стану осуждать ее, хотя не знаю мотивов. Она мне так и не рассказала.
Что-то внутри неясно сдавливает, и Бьякуя хмурится, отбрасывает ненужные ощущения. Он не любит разбираться в себе, а эмоции слишком напоминают горечь от недоверия. Не имеет значения - уже, во всяком случае, точно.
- Но она всегда хотела для тебя лучшей жизни. Поэтому попросила меня.

Вы очень любите ее.
Бьякуя хмыкает и снова проводит пальцами по деревянной доске - почти щекотно. Из жизнь с Хисаной тоже чем-то напоминала прямую свежеобтесанную древесину - с виду гладкая, она была полна шероховатостей - как и у всех; он слишком много отдавал долгу перед семьей и Готеем, она слишком часто уходила в задумчивость и тогда взгляд у нее становился растерянным и слишком задумчивым, словно она потеряла что-то внутри себя и никак не могла найти. Уже потом, после, он понял, что именно Хисана искала - собственный покой. А может, уверенность, что ее сестра в порядке. Возможно, прощение, которого так и не получила. Они проводили вместе не очень много времени, выкраивая часы в нечастые спокойные вечера и редкие свободные дни. Хисану обступали со всех сторон многочисленная родня, обучая всему, что должна была знать Первая Леди клана, и ей, наверняка, это было непривычно и страшно. Бьякуя мог неделями не появляться дома - задания, порой, бывали сложными и требовали постоянного присутствия, к тому же, тогда он не был капитаном, а обычным офицером - возможно, даже в наказание за непослушание, Гинрей и отложил свой уход на покой. В конце концов, она была из Руконгая, а он - наследник одной из старейших семей в Обществе душ, они никогда не были ровней в глазах других. Хисана была кроткой и послушной, порой даже слишком; Бьякуя старался поддерживать ее, но порой от жены было ничего не добиться; как оказалось, полностью откровенной она с ним никогда не была. Быть может, не доверяла? Зная ее, скорее, не хотела класть на его плечи еще один груз, думала, что ее проблемы, как и она сама, лишь незначительный сорняк под ногами.
И все же, они любили друг друга. Возможно, кто-то больше: Бьякуя уже давно ее не винил. И недоверие, пускай из нежелания обременять, но все же недоверие - тоже. Он был виноват перед ней и надеялся, что она простила его, пускай без слов извинения.
- Конечно, люблю, Рукия, но сейчас у меня остается лишь память, - отвечает он, как вдруг слышит тихий вздох. Или всхлип? Рукия плачет - незаметно почти, но это так не похоже на нее - всегда бойкую, немного вздорную, в чем-то слишком энергичную в своем стремлении сделать хорошо и правильно - что Бьякуя замирает. Слезы тоже для него непонятны - он плакал лишь в далеком детстве, которого и сам уже не помнил, и, возможно, причина была совсем глупой и мелкой, как и всегда у детей. У Рукии все сложнее, Бьякуя не знает, что испытывал бы на ее месте. Как можно утешить то, что для тебя тайна за семью печатями?
Наверное, лучший выход это честность.
- Мы никогда не узнаем, почему, - с непривычной мягкостью повторяет он, наблюдая, как вздрагивает ее худые плечи. Рукия совсем невысокая, почти что хрупкая - черная форма делает ее еще мельче - но ее друзья-офицеры каждый раз жалуются, что рука у нее тяжелая, а характер взрывной, как огонь - даже странно, что у нее такой ледяной занпакто. Но сейчас она больше всего напоминает обычную потерянную девочку - на секунду он даже представляет ее маленькую, какой, наверное, ее оставила Хисана. Почему? - Но я знаю, какой она была. Хисана поступила так из-за отчаяния. Хисана поступила так, потому что ей казалось, так будет лучше. Она никогда не сделала то, что причинило бы тебе вред.
А может, она была просто юной и напуганной. Думала, так будет лучше, но не могла знать наверняка.
Бьякуя только выдыхает и вновь смотрит на простой камень - все, что осталось от жены, кроме алтаря. И еще десятки вопросов, на которые теперь никто не ответит. И им - им с Рукией, потому что она связана с ними и они связаны вместе через нее - нужно жить с этим дальше. Отпустить или же просто загнать в самые далекие углы сознания и никогда не доставать.
- Иногда... - говорит он, а потом поддевает подбородок Рукии пальцами и заставляет посмотреть на себя - глаза у нее похожи в то же время - совершенно другие, но цвет неизменно синий. Только у Хисаны звезд было куда больше. - Иногда нужно выплакать боль и позволить ей уйти, - он вдруг едва заметно улыбается. - Если не ошибаюсь, так говорит твой капитан, Рукия? Я никогда не пробовал, но ты можешь.
Это странно, но почему-то ему тоже становится чуть легче. Словно тоска становится чуть светлее, а траурный день превращается в день воспоминаний. Возможно, ему все же стоило рассказать об этом раньше.
Бьякуя еще какое-то время смотрит на нее, а потом еле кивает самому себе.
- Пойдем. Есть еще кое-что, что я хочу тебе показать.
Белое хаори он так и оставляет лежать на земле.

Семьдесят восьмой район Руконгая за последние почти полвека, кажется, совсем не изменился - все те же старые, покосившиеся дома, прохудившиеся крыши и грязные подворотни. Похожие на остальные в последней десятке, как брат-близнец, даже лица здесь, кажется, такие же - озлобленные, уставшие, безразличные. Некоторые смотрят на него - на блестящий кенсейкан и шелковый шарф на шее - почти что с ненавистью, но большинству все равно. Он платит им взаимностью и тоже не обращает внимания. У него на поясе занпакто, и этого хватает, чтобы отпугнуть даже самых любопытных.
Бьякуя кидает взгляд на Рукию и невольно гадает, возвращалась ли она сюда хотя бы раз с тех пор, как вошла в его семью. Терять ей было нечего. Едва ли.
Найти нужное здание легко - оно, как и все вокруг, тоже не изменилось. Просто обычный полуразвалившийся дом недалеко от перекрестка. Безликий. Пустой. Хотя, едва ли там возможно жить.
- Здесь я ее нашел, - говорит он негромко. Снова пробегает взглядом по округе, но сердце все равно даже не вздрагивает. Просто обычное место. Еще одно. Нет, Хисана была особенной не потому, где он ее нашел, а потому, что он в ней в тот момент увидел. Она была красива и чесна в своем искреннем порыве защитить ценой своей жизни - настолько, что он не смог оторвать от нее глаз.
А теперь - ничего.
- Это ведь твой район, верно? Твой и Ренджи?

Если прикрыть глаза, отстранившись от лишнего шума, сосредоточившись только на голосе Рукии, можно вновь вспомнить даже мельчайшие детали той встречи. Удивленное лицо Андо, девятого офицера, которого послали вместе с ним; громкий треск дерева и черепицы под тяжелыми лапами Пустого, его тяжелый смрад, его голод, который, казалось, исходил от него волнами и холодил, когда касался кожи; худое маленькое тело незнакомой тогда еще девушки, ее яростный голос, ее готовность принести себя в жертву, но защитить... Как это было давно.
А теперь ничего нет.
Бьякуя выдыхает и прослеживает направление: взгляд скользит по однообразным домам, упирается куда-то вдаль. Там толком ничего не разглядеть, но Рукия говорит об этом таким голосом, что он считает возможным только кивнуть в ответ. Значит, там был ее дом с Ренджи. Очевидно, там был кто-то еще: руконгайские дети имеют привычку сбиваться в группы, он помнит это из далекого детства, когда вместе с нынешним капитаном Второго отряда - тогда она была еще меньше, чем сейчас, и забавно реагировала, стоило упомянуть Шихоин; сейчас она больше молчит и чаще действует, - они выбирались из огражденного Сейрейтея. Он знает это, потому что видит это в большинстве офицеров, не своего отряда, нет, хотя Ренджи - прекрасный пример истинного руконгайца, но во многих других. Не так уж много на все Общество душ тех, кто может похвастаться хотя бы сколько богатой родословной. Хисана была одной из них. Рукия тоже. Даже среди тысячи испорченных зерен можно найти целое и нетронутое болезнью. Это и есть работа Готей-13.
Он снова смотрит вдаль - значит ли, что где-то там Хисана и оставила свою сестру? Поздно спрашивать, почему. И думать об этом не хочется. Этот день полон печали по ушедшему, которое никогда не вернется; не в его праве омрачать этот день догадками или неверием. Иногда нужно просто принять и идти дальше. Он так и сделал, когда пришел в себя после смерти жены. Оставил позади, но все равно не забыл.
- Детьми, - говорит он, переводя взгляд на Рукию. - Ты сказала, с остальными детьми. Я думал, вы с Ренджи были одни. Никто из вас не рассказывал об этом раньше.
Впрочем, если подумать, с чего бы им? Ренджи, может, и мог бы - порой его было трудно заставить замолчать - но делиться прошлым он не любил, а Бьякуя никогда не интересовался. Рукию он держал на расстоянии сам, как и всех остальных, и всегда считал это правильным. В любой момент, говорил Гинрей-доно, может возникнуть потребность судить непредвзято. Сумеешь ли ты отстраниться и сохранить здравый рассудок, как того велит долг? и тут же добавлял: Не сумеешь. Не с твоим сердцем. Ты должен научиться его контролировать, пока оно не начало контролировать тебя.
Он и научился. Идеальная броня, которую пробила одна всего лишь руконгайка, которая была тем, что не должно было случиться. Она была полной противоположностью того, что он должен был выбрать, однако... Да что теперь. От нее осталась лишь ее - его - сестра. Смогли бы они вдвоем воспитать ее, как дочь? Что было, если бы Хисана доверилась ему раньше?
Бьякуя ненавидел вопросы, на которые не было ответа.
- Расскажи мне о тех, других. Где они теперь? Неужели в них не было ни грамма реяцу? - вышло все равно как приказ, но Бьякуя попытался смягчить: положил ладонь на тонкое плечо и чуть сжал. Мимо них шли души: обычные, не наделенные ничем, кроме вечного ожидания перерождения или окончательной смерти в жадных ртах Пустых. Кто-то останавливался и смотрел, кто-то пытался пройти быстрее, кто-то что-то говорил, но Бьякуя не обращал на них внимания - незачем. Напасть никто бы не решился - Сенбонзакура висел на поясе, безмолвное предупреждение отчаянным; да хватило бы просто давления его духовной силы.
И все же, как странно - среди этой грязи найти что-то действительно ценное. Этот район подарил ему радость и горе, жену, сестру и упрямого, но верного лейтенанта. Пожалуй, Бьякуя был ему должен.

Когда Рукия только появилась в его жизни, доме и семье, он не мог перестать видеть в ней Хисану. Поначалу не обращался по имени - не был уверен, что скажет верно, потому что прошел всего лишь год и сердце, которое он заставил замолчать, все равно болело где-то там, глубоко под броней, что он на него навесил. Заморозил. Это было даже забавно - занпакто у Рукии был ледяной, но только она смогла его смягчить. Немного, но ощутимо для него самого, и именно поэтому он согласился отправиться за ней и судить по всем правилам. Рукия стала слабостью, которую он больше не мог себе позволить, потому что поклялся на могиле родителей, а Бьякуя всегда ожесточенно задавливал собственные недостатки. Проще было искоренить, чем пытаться исправить. Но в последний момент... Небольшой шрам на груди он оставил, как напоминание. Порой слабость превращалась в силу. Возможно, желание заботиться о Рукии тоже могло сделать его сильнее.
Лишь когда Рукия стала самостоятельнее, он перестал вспоминать о ней при каждом ее движении и взгляде. Они были разные, словно огонь и лед, и тоска по жене постепенно стиралась под заботами, рутиной и, конечно, работой. Под разговорами с Укитаке, которому он доверил Рукию и попросил - вернее, сказал, а Укитаке, конечно, понял все верно и тепло улыбнулся - не продвигать на сложные задания. Или вверх по офицерской лестнице. Оставить в тени, чтобы эта тень не забрала и ее. Это ради ее блага. В противовес своему занпакто, характер у Рукии был совершенно иной.
Но сказать ей об этом Бьякуя не может и не хочет. Это - его собственные размышления, мысленный диалог с Хисаной, мысленное "гордишься бы ты ею сейчас?", "сделал ли я достаточно?" Он гордится, пускай и снисходительно, как, наверное, гордился ним отец, наблюдая за первыми осмысленными взмахами деревянного меча. Он слушает ее историю, наблюдая, она оживает - по-другому блестят глаза, словно полнятся воспоминаниями, оживает здесь, где души только гниют, ожидая своего конца и шанса на перерождения, спят, молясь, чтобы не сгинуть в жадных ртах пустых. Что шинигами их защитят - если успеют. Была ли Рукия одной из них? Хисана была готова пожертвовать собой, но как она могла оставить ее одну? Если бы...
А еще она смеется - тихо, стесняясь, наверное, но Бьякуя понимает. Хотя ему дико - радоваться воспоминанием о жизни здесь, он, наверное может понять, даже у него в детстве было несколько радостных теплых воспоминаний, при мысли о которых хочется улыбнуться, но груз следующих лет придавливает и не позволяет. Рукия другая. Возможно, в этом она чуть лучше него - конечно, когда дело не доходит до вопросов долга и правил. Она совсем не подходит его семье, семье Кучики, но в то же время вносит что-то... свое. Что-то непокорное, несмотря на внешнюю отстраненность и принятие, что-то, что он себе позволить не может. Они с Ренджи - словно отдушины, створки, через которые он выражает протест.
Простите, Гинрей-доно, я не самый идеальный внук. Но не позволю никому очернить имя нашей семьи.
Хотя что осталось от благородных семей? Возможно, лишь название и статус. Шихоин, Шиба, Цунаяширо... особенно последний. Все в прошлом. Лишь Кучики еще держатся. Рукия - исключение, но она не подведет. Он в ней уверен. Потому что знает, на самом деле, сколько усилий она прикладывает, чтобы соответствовать их уровню. Ему докладывают всегда, когда бы он ни попросил.
Рукия теряет улыбку возле невзрачного дома, и Бьякуя замирает рядом. Ничего особенного. Такой же, как и остальные. Для нее это особенное, но смысла врать о "прекрасном" он не видит, поэтому оглядывается вокруг. Возможно, это место можно назвать красивым, будь оно чище, будь здесь свободнее - конечно, в своем поместье он тоже заперт, но пространства там все равно больше. Здесь, кажется, давит все - не размерами, но обреченностью, повисшей в воздухе. Чувствует ли это Рукия? Есть ли здесь радость?
Неудивительно, что Руконгай порой выпускает таких сильных шинигами. Здесь или борись, или доживай, как есть. Здесь растут бойцы, а не его изнеженные родственники. Мысль, что он мог стать одним из них, кажется нелепой. Они с Рукией похожи больше, чем это допустимо в такой семье, как их.
- У вас с Ренджи было непростое детство, - говорит он, видя, как Рукия вдруг блекнет и словно тушуется. Резкий росчерк еще несколько мгновений назад - и смазанная линия сейчас. Она и раньше всегда была такой в его присутствии? Так и должно быть, она в его семье, она младшая сестра, которой оказали честь, но все же... Нет. Так правильно. Лишь немного жаль. - Ты прошла через большие потери. Я могу представить, каково тебе, пускай у нас разные судьбы.
Бьякуя никогда не терял друзей, потому что их не было, но родители погибли рано. Это непросто. Но он справился с этим, потому что на его плечи легла ответственность и долг, а что чувствуют обычные руконгайские души? Без цели, без стремлений, без чего-либо, особенно, когда не надаелены и каплей реяцу.
Нет, Рукия не Хисана. Но Хисана сделала ее такой - своим поступком тогда, много лет назад, какими бы мотивами она не руководствовалась. Что бы ею не двигало. Стоит ли ее нынешняя жизнь тех несчастий, что она пережила еще до академии?
- И мне странно слышать, что ты называешь рёка своим другом. - Куросаки Ичиго - настоящая головная боль, и смысла скрывать это Бьякуя не видит. - Возможно, некоторые из них совершили этот отчаянный и глупый поступок действительно из благих целей, но они нарушили закон. Неоднократно. - Да, их помощь неоспорима, но это можно было сделать иначе. Мысль о том, что кто послушал бы людей, когда он сам был готов казнить Рукию, потому что так было проще и яснее, не приходилось сомневаться в правилах и их справедливости, Бьякуя отметает.
- Ты совсем другая здесь, Рукия. Ты кажешься счастливее. Неужели поэтому тебе близки Куросаки и его друзья?
Должен ли он извиниться за свою уверенность в ее вине?