Посмертная жизнь похожа на забродившее вино из хурмы — со временем становится кислой.

— Заходи или выходи… Войти просто, а вот выйти…

Приставучая песенка про игру в прятки намертво въелась в память после встречи с группой студентов, приехавших в Каракуру на обзорную экскурсию полгода назад, все вертелась на языке, и Гин поет ее, когда невмоготу гонять две строчки в уме. Он помнит день памятной встречи. Трое шумных молодых людей и две очень общительные девушки в тот вечер покинули кампус студенческого общежития, где расположились на ночлег, вышли искать приключений – и заодно гида, кого-нибудь из местных, чтобы показал тут всё. Ичимару в тот день как раз впервые посетил город, чтобы размять ноги и, если повезет, убить парочку Пустых.

Он никак не ожидал, что вместо изуродованных колоссов с пугающими масками вместо лиц встретит разношерстную компанию молодых смертных, но оказалось, этого даже предвидеть не стоило – вечер прошел мирно. Ичимару показал им памятные места сражений капитана Айзена с Куросаки Ичиго, сказав, что это самые популярные среди туристов места в городе, провел по закоулкам, в одном из которых встретил собственный мучительный конец. Он улыбался всю дорогу, и все ждал, пока кто-то из людей укажет пальцем на приклеенную улыбку и повторит слова Хицугаи, но… шло время, Гин заводил их все дальше и дальше вглубь города, но ничего не происходило.

Никто так и не сказал «Он подозрительный. Улыбается постоянно. Не доверяйте ему» или: «Будьте с ним осторожны». Вместо этого Ичимару слышал только сочувствие: «Наверное, он очень несчастен», «Тот, кто так широко улыбается, на самом деле сильно страдает», и когда эхо этих слов достигло его ушей, Гин на краткий миг возжелал абсолютной тишины. Он страстно захотел покинуть тот гигай, что удалось заполучить ценой сделки с собственной совестью, проткнуть лезвием Шинсо пространство перед собой, чтобы создать портал и сбежать подальше отсюда. Что угодно, лишь бы не слышать сочувствие.

Менос его побери, Ичимару в мыслях даже призвал Пустого.

Желание Гина сбылось. Он не жалеет об этом. Материализованное желание Ичимару настигло их за два квартала от той улицы, по которой он идет сейчас  – Гин улыбается, вспоминая, как привычным росчерком лезвия Шинсо убил огромного Пустого, вместо того, чтобы спасти от обломков рушащихся зданий трех молодых людей и двух общительных девушек.

Наверное, думает он, мысли и впрямь способны становиться реальностью.

– М? — Гин оборачивается на звук, инстинктивно прислушиваясь к окружению, чтобы вычислить источник, но не слышит ровным счетом ничего подозрительного. Один-единственный громкий возглас, вскользь оброненное кем-то ругательство. Пустяк, с кем не бывает. Люди часто злятся и по самым разным поводам, а бывает и так, что им даже такая формальность не нужна.

Или все же не показалось?

Ичимару опускает голову, скидывая очки на переносицу, и понимает, что его внимание себе привлек вовсе не шум ветра, не погашенный расстоянием гудок автомобиля на соседней улице, не хруст гравия под ногами, а чужая реяцу. Слабый отголосок духовных частиц, почти незаметный в общем потоке энергетики города, где каждый третий обладает ее невероятным объемом, а видеть и взаимодействовать с ней может и вовсе каждый второй. Такая неровная, волнообразная, скачущая, словно вот-вот выйдет из берегов реяцу может принадлежать кому угодно, вплоть до души, заключенной в оболочку мягкой игрушки из человеческого мира, и поначалу Ичимару даже не может понять, что же конкретно сейчас его смущает.

За год своей вынужденной смерти и последующего воскрешения ему частенько приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Вроде мелочь, а вроде и беспокоит. Вроде человек, две руки, две ноги – а если отойти на шаг и взглянуть со стороны, то, сколько же всего внутри происходит? Взаимодействие с объектом пристального внимания Пустых забавляло Ичимару, который в своей новой жизни искал не только покоя, но и новых развлечений — а чем не веселье, скажем, охота на незарегистрированные души? Он видел Кона и других игрушек из коллекции Куросаки Ичиго, знал о существовании других душ, которым по-хорошему полагалось смириться со своей природой и развоплотиться раз и навсегда. Умелой рукой Ичимару писал докладные записки, подражая почерку младших офицеров, и беззвучно смеялся всякий раз, как вышестоящие начальство давало ей ход. Всего один клочок бумаги освобождал объекты, на которые Гин указал своим костлявым бледным пальцем, одного за другим.

Он улыбается, но на самом деле нисколько не шутит.

«Абараи Ренджи? Тебя не было в моих планах»

Лейтенант шестого отряда заслуживает искренней улыбки и Ичимару с радостью дарит ее. Поправляет длинный белый шарф на шее, лямку сумки на плече, плотнее кутается в хакама с рисунком из камелий на подоле, и начинает неспешное шествие. Подошвы гета, отскакивая от мостовой, издают четкий звук. Гин улыбается, идя навстречу одному из фрагментов своей прошлой жизни, покачиваясь из стороны в сторону и напевая «Войти просто, а вот выйти…»

Здравствуй, Абараи-кун, давно не виделись. Слышишь звук в отдалении? Это похоронный марш твоей свободы.

Бедный, бедный лейтенант шестого отряда. Ичимару стоит быть к нему снисходительным: этого шинигами ни у кого в планах нет — и никогда не было. Капитан Айзен первым понял проблемную природу Ренджи и сослал его в другой отряд, чтобы не мешался, а после от него избавились и там, переведя в Шестой. Но даже после Абараи не нашел покоя – вместо повседневной рутины он получил ежедневные стычки с капитаном Кучики. Мечта превзойти капитана заслуживает восхищения. На большее Ренджи, казалось, даже не рассчитывал. Впрочем, может, именно это ему и требовалось? Мотивация, стимул к движению вперед. А капитан Айзен ненароком поспособствовал зарождению очередной доминанты поведения в Готее, совсем как во времена своего пребывания в должности лейтенанта при капитане Хирако.

Ичимару вплотную подходит к Абараи, моля всех богов, чтобы отголоски его реяцу не привлекли еще кого-нибудь из предыдущей жизни.

- А! Действительно, «да ладно!»… - Гин наклоняется, чтобы подобрать с земли монетку. – Странно. Вроде ведь в руке держал, а она все равно выпала. Спасибо, что обратили внимание! Хорошего вечера. Берегите себя.

Смаковать растерянность и удивление, исходящие от лейтенанта шестого отряда еще приятнее, чем пробовать на вкус только что отцветшую хурму. Улыбка,  подаренная на прощание, имела подтекст: мы не знакомы, Абараи-кун. Ты видишь человека, всего лишь оболочку из плоти и крови, пусть и безумно похожую на капитана-предателя. Это новый цикл смертей и перерождений. Нет больше Ичимару Гина. Есть только его бесконечные копии.

- Кстати говоря, - в привычной вежливо-издевательской манере произносит Ичимару, отойдя всего лишь на шаг от Ренджи. – У вас такая темная аура… словно вы мечтаете об убийстве. Не завидую я этому человеку… ох, как не завидую. — Ичимару чувствует острое желание открыть портал в Уэко Мундо – а это верный признак того, что стоит ждать беды. — Мой вам совет: будьте добрее.

Отредактировано Ichimaru Gin (2018-06-10 19:56:03)

Приказ остановиться звучит решительно, и в то же время от него веет паникой. Человек, отдающий его, явно не может определиться, чего хочет больше — удержать объект силой своего авторитета или упросить его остаться на правах человека из прошлого, приходит в ужас от собственной смелости, и потому вкладывает в одно-единственное слово чуть больше силы, чем требуется. Смешной, но такой искренний парень, который, кажется, так никогда не научится почтительно относиться к старшим.

Шок Абараи нетрудно понять — все-таки не каждый день видишь гуляющих на свободе живых мертвецов в гигае, но до чего же забавная получается история. Действительно очень сложная, неоднозначная и запутанная, хотя обстоятельства просты и понятны, как стиль капитана Кучики в написании хайку. Вот преступник и предатель, мертвый для целого мира, прогуливается по узкой улочке. Он свободен от надзора и косых взглядов, может делать, что вздумается и идти, куда пожелает. А вот шинигами при исполнении возвращается с задания, наслаждаясь вечерними пейзажами Каракуры, он расслаблен и думает о чем угодно, кроме опасности, подстерегающей за каждым углом. Город, ставший для него второй родиной, всегда был безопасным местом. Вот почему лейтенант так беспечен.

Тем удивительнее, зная его характер и возможности, понимать, что Абараи до сих пор отсиживается на вторых ролях, будто храбрый воин в ожидании подходящего момента для атаки, и даже в мыслях не претендует на звание повыше, но исправно несет службу в своем чине и не жалуется. Впрочем, в звании ли дело? Ни Хинамори, ни даже Изуру после стольких  битв и сражений, пройдя через все круги ада, не получили повышения, а ведь у каждого из них был и огромный потенциал, и необходимая сила воли, и жгучее желание защитить каждого, кто им дорог, до последней капли собственной реяцу. За капитаном Момо пошли бы во имя мира и, веруя в силу, скрытую даже в самой, казалось бы, непримечательной личности. Кира в качестве капитана придал бы каждому из членов своего отряда решимость того оттенка, с которой приговоренные идут на казнь: вера в собственную правоту перемешана с мрачным торжеством. Такие, не размениваясь на пустые оправдания, сами никого не молят о пощаде. 

Если бы еще вчера Ичимару и Абараи знали о том, что сегодня случится, как поступил бы каждый из них? Гин задает себе этот вопрос, делая еще один шаг прочь, проверяя границы терпения Ренджи на прочность. Ему интересно посмотреть, как далеко они простираются и насколько прочны.

Все выглядит так, будто Ичимару намеренно попался на глаза лейтенанту шестого отряда именно сейчас, сам напросился на встречу с предсказуемым до боли исходом, вышагивая перед ним с той же спокойной уверенностью, с которой Ренджи так же яро и самоотверженно уничтожает Пустых и защищает свою честь вперед достоинства отряда. Совсем не жалеет себя, бедный мальчик, работает сверхурочно, и не боится ведь бросить себя на амбразуру, если потребуется. Его даже просить не нужно: Абараи отличается завидной самостоятельностью в принятии подобного рода решений. Всегда гордился, что думает своей головой, знает, как поступать в критический момент, говорил, что не спасует перед лицом опасности — и действительно, сейчас он поступает как настоящий лейтенант, прошедший две войны и потерявший в сражениях не только нескольких друзей, но и очарование юности. Тот Ренджи, которого знал Гин, не убегал никогда, но этот…  не сбежит тоже. Жаль, ему же будет хуже.
Гэта отсчитывают шаги, кругом слышны голоса редких прохожих, и лишь спустя минуту отдана четкая команда. За это время Ичимару не успел уйти далеко, мог бы, если хотел, но ему все еще интересно наблюдать за Ренджи, и потому бывший капитан не спешит скрываться.

Хватит, набегался.
«О, вот значит, как?»

Гин ведет себя так, будто он по-прежнему капитан, которого остановили в надежде вернуть старый долг. Словно не было года пряток и побегов, сделок с собственной совестью и долгих бессонных ночей под сенью деревьев городского парка, будто Ичимару не прокручивал в голове варианты будущего, всякий раз приходя совсем не к тем выводам, на которые рассчитывал. Он послушно замирает по команде Ренджи, крутя между пальцами монетку в пять йен, и улыбается так, словно только что съел кусок отличного торта. Ичимару нельзя уличить в любви к сладкому, только к хурме, но по его логике этот фрукт стоит выше любых понятий и оценок вкуса — не докажете.

Ичимару аплодирует суровому тону, сосредоточенно сдвинутым на переносице бровям, решительному настрою и, конечно же, улавливает увеличившееся духовное давление. Хлопки медленные, редкие, актер сыграл свою роль на ура, но Гин никогда не любил театр. Видит его капитан, лучше бы происходящее было пьесой. Но это – жизнь, сложная, запутанная, непредсказуемая.

— Капитанский голос, значит, тренируешь? Не боишься гнева свыше?

Отгремев, аплодисменты обрываются. Словно кто-то грубо обрезал звуковую дорожку ножницами. Гин  послушно поднимает руки в примирительном жесте, но на этом следование протоколу заканчивается. Нельзя сдаваться так просто. Ичимару небрежно стягивает лямку с плеча, и на мостовой оказывается мелочь, которую можно найти в любой сумке: книга в кожаном переплете, несколько монет, записки о душах плюс и древний мобильный телефон.
После настает черед одежды, и это уже форменное издевательство. Гин, потянув вниз за ворот, освобождает от плена хаори плечи, обнажая всю мрачную привлекательность гладкой структуры материала, из которого сшита юката, и когда белые одежды тоже оказываются на земле, Ичимару наконец поворачивается к лейтенанту лицом. Оставшись в одной юкате, он гораздо больше стал похож на арестанта, хотя в представлении не было практической нужды — в Сейретее все равно выдадут другую одежду. Руки вытянуты вперед тыльной стороной к земле. При всем желании выслушать исповедь о том, как бывший капитан изоврался или получить предложение обняться Абараи не сможет — он не тождественен Хинамори. Как славно, что ничего из этого ему и не нужно. Гин медленно следует навстречу своему конвоиру, мягко улыбается, но душу переполняет разочарование.
Рангику могла арестовать его еще до побега в Уэко Мундо, держала его запястье в своей ладони, а к горлу приставила занпакто, но не сделала этого, позволила уйти и поставить в их отношениях жирную точку. Прекрасную возможность пленить предателя Мацумото упустила и во вторую их встречу, когда Гин освоился в своей новой роли, но тогда помешали серьезные раны, полученные в сражении с арранкарами.

Он обращается к Абараи, останавливаясь на расстоянии вытянутых рук. Своих же. Темные очки вслед за хаори Гин не снял.

— Абараи-кун, что ты сейчас чувствуешь? Ты ненавидишь меня за слезы Рангику? За боль и страдания Изуру? За отчаяние преданного доверия Хинамори?

Все становится серьезно в тот самый миг, когда сонную тишину вечерних улиц разрезает искрящий звук связывающего заклинания. Гин не сразу понимает, что происходит, в его голове все еще зреет план побега — лениво, тягуче, словно нехотя. И пропускает момент. Ичимару не торопится покидать сцену. Куда, и главное, зачем? В его распоряжении есть все время мира, перед ним открыты любые города и страны, только руку протяни. По-хорошему, валить бы ему и подальше: встреча с действующим лейтенантом и в более спокойные дни не располагает к дружеским беседам, а если ты военный преступник и считаешься погибшим — пиши пропало, понимания уж точно не жди. С такими, как Гин, у этих ребят разговор серьезный, и в другое время за серьезный настрой бравых парней в черных одеждах можно только порадоваться, но сейчас, как гражданин Каракуры, хочется возмутиться. Никаких манер и такта, только грубая сила и напор. Отсутствие уважения к старшим. На какой странице открыта жалобная книга?

Умные мысли не то оставили Ичимару совсем после чудесного возвращения в мир живых, не то ему самому на самом деле не очень-то хочется прощаться с прошлым - видит его капитан, не все дела еще переделаны. Стоит просто отрешиться, покориться и признать, что слабость есть, но, как ни старайся - не получается.
Доступных вариантов побега три, и каждый чем-то по-своему привлекателен. Гин может спокойно помахать лейтенанту Абараи ручкой, вежливо улыбнуться и уйти в закат, успев избежать связывания, ведь его решительно ничего здесь не дежит. Момент он умеет выбирать прекрасно, даром, что о последствиях думает далеко не всегда. 
Гин может сорваться и атаковать первым. Махнуть на благоразумие рукой, глубоко плюнуть на образ язвительного лиса с хорошими манерами, который с таким старанием и рвением создавал добрую сотню лет, и сорваться в шунпо, чтобы в следующий миг вонзить лезвие Шинсо в грудь Ренджи по самую рукоять. Увеличивать длину до тех пор, пока суровое молчание не сменят крики боли, и на прощание посеять в теле яд, который начнет действовать только по возвращению в Сейретей. Ренджи будет страдать несколько дней, возможно даже месяцев, и все это время в его маленьком смешном мозгу будет рыбой об лед биться иррациональное и потому постыдное чувство страха перед неизбежным концом. Шинсо - не та вещь, от которой существует противоядие.
О, это была бы восхитительно прекрасная агония.
Еще Ичимару легко может еще немного поиграть в дурачка — тогда Абараи после всестороннего обсуждения вопроса «атаковать или нет» точно сорвет резьбу и он атакует первым, только и знай, что уворачиваться от грубого лезвия Забимару.

Все это Гин мог – вот только ничего из этого не сделал.
Вместо этого он награждал Абараи аплодисментами и играл на публику. Дурак, обиженно заявил бы Тоусен, не терпевший показухи и не понимавший ее. Капитан Айзен вместо ответа снисходительно улыбнется. А остальные… где они? Нет их. Умерли все.

Ичимару отлично знает, когда стоит, выражаясь языком руконгайских улиц, жать на тапок, не дожидаясь оплеухи или атаки духовного меча, знает, что вопрос только в способе, которым можно избежать внезапной атаки или – о небо – позорного столба, куда как раз и ведет девятый путь связывания. И также знает, что вот его как раз стоит обдумать, как следует, иначе неприятностей не избежать. Наверняка духовный след Ичимару из-за вмешательства Ренджи распространился достаточно далеко, например, за окраины города, и привлек внимание не слишком сообразительного Пустого. Валить, валить бы ему и подальше, да только к месту уже пригвоздило – не вырваться.

Вот ведь неприятность… Интересно, а что будет дальше? Транспортировка в суд? Суд на месте? Впрочем, нет. Ренджи же не Бьякуя…

Проклятый Гэки, словно заправский моряк, крепкой рукой хватает канаты чужой свободы и с силой тянет, тянет на себя, пока жертве хватает кислорода. Ичимару награждает Абараи улыбкой и понимающим смешком. Только так можно выразить свою реакцию, хотя она Ренджи даром не сдалась, ничто другое не передаст нелепость ситуации, в которой угораздило оказаться. Бывший капитан третьего отряда, военный преступник, друг детства, понимающий сосед по парте, который всегда даст списать — все эти люди удивительным образом умещаются в одном тщедушном теле с костлявыми конечностями, сребровласой головой и отсутствующими следами совести на лице, и, похоже, отлично себя чувствуют.

— В знак восхищения я бы снял перед вами шляпу, лейтенант, вот только боюсь, у меня ее нет.

Очки висят на самом кончике носа вот-вот готовые упасть, самого Гина сковало, когда он чуть наклоняется, чтобы сделать шаг вперед, и потому выглядит почти как жертва Вабиске: голова наклонена в полупоклоне, руки сложены за спиной. Знаменитая улыбка, которую наблюдал Ичиго Куросаки при их первой встрече, только дополняет жути сцене и никак не помогает снять висящее в воздухе напряжение. 

Неужели тебе так хочется продемонстрировать свою власть? Нет, не похоже, что тебе нужно именно это… Тогда зачем ты делаешь это? Следуешь долгу, потому что иначе не можешь? Ренджи, Ренджи. Удивительное дитя. В Академии ты совершал ту же самую ошибку, за которую мне стоит поблагодарить тебя сейчас — делаешь слишком поспешные выводы.

Из Ренджи никудышный актер, но еще худший лжец, и потому его попытки выглядеть серьезным человеком выглядят почти правдоподобно. Гин помнит его в Академии. Лично не пересекались, но иногда их сводили общие знакомые. Абараи тогда был нескладным, грубым и очень шумным, решительно не понимал границ чужого личного пространства и откровенно хамил, когда следовало держать рот на замке. Кучики Бьякуя все-таки удивительный человек, думает Гин, видя их с Ренджи вместе: две противоположности притянулись друг другу крепко, намертво, не оттащишь.
Он тоже любит сложные вызовы и невыполнимые задания - как иначе объяснить столь странный выбор на место лейтенанта? Не приглядывать же за ним, как в свое время Хирако - тот обжегся с Айзеном достаточно сильно, чтобы впредь ни у кого из тех, кто знаком с ситуацией, не возникало желания повторить.

Ичимару терпеливо ждет, что будет дальше. Ему ничего не стоит сорвать печать заклинания и освободиться, чтобы затем сбежать, вот только интерес пока перевешивает. Интерес, а еще собственное корыстное любопытство. Возможно стоит все-таки дать себе волю, шепчет подсознание, пока гигай не связало более мощное заклинание, но это вызовет лишние неприятности - его потом будут искать. Ренджи не обладает тем же благодеянием, что Хинамори - он не будет молчать; в этом смысле они с Матсумото духовные родственники, почти кровная родня.

- И все же, Ренджи, как насчет поговорить?

Сознание возвращается к Ичимару медленно, будто нехотя. Тяжесть в теле, сковывающая по рукам и ногам, никуда не исчезает, держит крепко – не вырваться. В другое время он бы порадовался прогрессу лейтенанта Абараи, его возросшей силе и сноровке, да только сейчас все иначе – они больше не на равных в Сейретее. Все другое: положение в Обществе Душ, статус в реестре живых и мертвых, пожалуй, только этот плен и сближает. Они никогда, к слову, и не были на одном уровне, но Гину нравится вот так – безобидно и непринужденно обманывать себя. Нравится думать, что Абараи когда-то мог его догнать и перегнать в способностях, обойти в тактике, перехитрить. Гин живет так, словно он не может представить себя без иллюзий, и постоянно нуждается в легкой, безобидной лжи, не способной причинить особого вреда, но делающей мир вокруг чуть светлее. Посмертие оправдывает любую слабость, мастерски скрывает ее от чужих глаз и замыливает в тех, что стали родными.
Нуждаться в свете, когда добровольно отказался от него много лет назад – звучит иронично, выглядит смешно и ощущается нелепо. Ты глупец, Ичимару, говорит внутренний голос подозрительно знакомым голосом с бархатными обертонами, нельзя так подставляться. Демонстрировать слабые стороны можно, если делаешь это осторожно и не усердствуешь. Нет ничего плохого в стратегическом отступлении, отвечает призраку капитана Айзена Ичимару, напоминая себе, что он больше не капитан.

Впрочем, все еще может измениться. Держите нос по ветру, лейтенант Абараи. В сражении двух умов побеждает не логика и лучшее решение, а хитрость. Свободным из камеры выйдет тот, кто сумеет сориентироваться в обстоятельствах и не упустить своего. Ичимару чувствует себя вполне уверенно даже будучи скованным по рукам и ногам, вот только перестала бы так кружиться голова… 

— А лежанки в камерах шестого такие же, как в третьем… приятно знать, что хоть что-то в этом мире остается постоянным. Лейтенант, вы бы хоть подушку подложили. Чтобы добиться правды, нужно создать арестанту комфортные условия… расположить к себе, если хотите. А вы много хотите, лейтенант. Много и не по статусу.

Гин поднимает взгляд и поначалу принимает за Абараи тень на стене. Улыбается ей, как если бы на его месте был капитан Айзен, чуть прищурив глаза, и едва слышно шепчет: «Извините меня, капитан». Сам себя ругает, опомнившись: надо же, как глубоко Айзен окопался в его душе, а он, в свою очередь, слишком уж увлекся игрой. Позволил яду чужих слов проникнуть под кожу, впитаться в кровь, присвоил себе убеждения и помыслы человека, которого некогда желал убить. И сейчас хочет, чего уж себя обманывать, горечь и злость за собственный промах никуда не делись, вот только стоит бросить взгляд на капитана – и опускаются руки. Айзен никогда не был таким человечным и понятным, хотя созданная им иллюзия доброго и всепрощающего капитана крепко засела в памяти всех, кто его знал. Теперь все иначе. Может, в посмертии все же есть свое очарование, думает Ичимару, невесело улыбаясь – еще один оттенок эмоции, который можно себе позволить, и который не заметит лейтенант Абараи.

Он — другой. Ичимару таких не любит. Люди, подобные лейтенанту Абараи, слишком шумные и прямолинейные. Они ломятся в стену вместо того, чтобы обойти ее. Любое препятствие в их глазах превращается из сиюминутной проблемы в дело всей жизни, принципиальным становится вопрос выживания. Капитан Кучики, смеется про себя Ичимару, ну и намучились же вы с Ренджи в свое время: взращенный в атмосфере руконгайской вседозволенности, он пустил корни в отряде, сплошь состоявшим из людей с точно таким же взглядом на вещи, а их грубость, крикливость и склонность делать поспешные выводы, в свою очередь, пустили глубокие корни в него.
Капитан Кучики наверняка и по сей день испытывает определенные сложности в общении с Ренджи - такие, как он, очень плохо поддаются дрессировке.

Кажется, будто тот способен свернуть горы, просто встав с постели. Ичимару прекрасно умеет оценить расстановку сил и подняться на ступень выше ровно в тот момент, когда кто-то думает, что вот-вот до него доберется. С лейтенантом Абараи не вышло. Сейчас, сидя в камере, Гин думает, что побег не такое уж несвоевременное решение. Глупо было оставаться. Еще глупее – недооценить бывшего подопечного, который еще вчера кричал и размахивал шикаем при первом признаке опасности, а сейчас ведет себя как – смешно сказать - взрослый. Когда прошел первый шок, он не растерялся и применил против беглого преступника силу, держа в уме, что серьезно рискует, выступая против капитана. И все равно не отступил! Достижение, на самом деле, если не гордишься таким лейтенантом хотя бы в мыслях, то плохой из тебя капитан.

Ичимару поочередно дергает плечами, но путы пока слишком сильны. Надо радоваться мелочам, скажи спасибо, что хоть говорить можешь.

— Я слышал, капитаны-вайзарды вернулись. — Гин хватается за первую попавшую в голову мысль, и развивает ее. — Как мы к этому относимся?

Хорошо бы сбросить эти невидимые кандалы, которые тот наложил, уж очень хочется расправить затекшие плечи и стряхнуть с мыслей оцепенение – Ичимару же действительно собирался разговоры разговаривать, хотя по-хорошему, стоило бежать.