Hinamori Momo & Ichimaru Gin
как уголь, черно мое кимоно, твое, как снег, бело
искры ночей все горячей, плавится хрупкий наст
занялся мох, но наш лисий бог — он не оставит нас
лисий бог не оставит нас
Страница: 1
Сообщений 1 страница 14 из 14
Поделиться12018-05-30 22:24:35
Поделиться22018-05-30 23:11:13
Несмотря ни на что, ненавидеть Ичимару было очень легко и просто.
Никто даже не стал осуждать Момо, когда она, очнувшись в палате в Четвертом отряде, некоторое время молча плакала, а потом уверенно заявила, что во всем виноват Гин. Никто даже не пытался отговорить лейтенанта - никому не нравился ехидный и противный Ичимару, наоборот, все пораженно смотрели, как четвертый офицер Хинамори таскает ему кофе и хурму, и почти так же преданно заглядывает в лицо, как и Айзену-тайчо - почти, да не так, по-другому. Эти двое неожиданно поладили, хотя трудно было найти более разных людей, чем Ичимару Гин и Хинамори Момо. И поэтому все жалели Момо еще больше - два предателя в жизни бедной девочки, как она такое переживет, как справится с таким ударом - в прямом и переносном смысле.
А ведь пережила.
На груди остался шрам. На душе - кровоточащие раны. На губах - невысказанный, невыкрикнутый, невыплаканный вопрос "почему"?
Сначала Момо была просто ослеплена яростью. Широ-чан говорил ей "опасайся Третьего отряда". Широ-чан не доверял Гину. Момо - доверяла. Он ведь тоже спас ее тогда, когда она была еще ребенком из Академии. Он ведь тоже закрыл студентов от голодных пастей Пустых. И им Хинамори тоже восхищалась - называла "Гин-семпай" и бегала хвостиком то за ним, то за Айзеном-тайчо, параллельно обучаясь кидо и владению мечом. Тогда она была счастлива - у нее было все, что ей нужно. Любимый отряд, хорошее начальство, друзья, Широ-чан, по выходным Момо навещала бабушку... Маленькая беззаботная девочка жила спокойно и тихо, пока не проснулась однажды утром и не увидела мертвое тело своего обожаемого капитана, прибитое к стене здания Совета-46 на высоте нескольких человеческих ростов. Вокруг, кроме нее, были еще люди - кажется, Момо слышала голос Киры, кажется, он звал ее - но она просто плакала, упав на колени, хотя уже видела смерть товарищей, но не так, не так близко, не от зубов Пустых, а... от чьего-то меча. Кто мог так высоко прибить тело? Кто мог вообще желать смерти добродушному и дружелюбному капитану Айзену? Кому мог мешать ее тайчо?
Ичимару Гин стоял и широко улыбался, и это решило его судьбу в глазах Момо. Он улыбался, как и всегда, даже еще шире, чем обычно, хотя был убит человек, которому он был предан - так думала Момо. А как иначе? Ведь Гин тоже был лейтенантом Айзена-тайчо, пока его не повысили! И вот он стоит, спрятав руки в рукава шикахушо, и скалится...
К чертям полетело тогда все воспитание Хинамори. К чертям полетела ее вежливость, ее скромность, ее застенчивость... К чертям полетела ее дружба с Ичимару, который по-своему был дорог Момо, но... но он улыбался в такой момент, как он мог?
В мыслях скользнуло воспоминание о шикае Гина, о длине лезвия его меча... чтобы прибить тело на такую высоту, пожалуй, хватило бы.
А потом Момо не думала - она кричала, выхватывая занпакто и бросаясь к Ичимару, чтобы клинком стереть улыбку с его лица - срезать, если придется. И звякнула сталь о сталь - Кира защищал своего капитана, Кира, такой же преданный, как и она, Кира, один из ее лучших друзей...
И закричала в небе раненая чайка, и выпрямилось лезвие Тобиуме, и появились на нем отростки, как у дзютте, и полетел вверх огненный шар...
Сколько времени прошло с тех пор. Кто бы мог подумать, что Момо ошибалась настолько жестоко? Они все ошибались. Весь Готей-13. Ичимару Гин не был предателем. Ичимару Гин был одной из жертв жестокого бога, одной из ступеней на пути к власти - и он тоже ошибся, когда попытался убить Айзена, чтобы прекратить все то, что натворил Владыка, а вместо этого умер сам, пав от руки бессмертного существа, которым стал бывший капитан Пятого отряда.
Момо узнала правду от Рангику, и с тех пор вина сжимала ее сердце холодными пальцами. Ей не стоило ненавидеть Гина, но она тогда просто сгорала от ненависти, желая непременно убить Ичимару - вот и получила, вот он и мертв, только не от ее руки, и смерть эта не принесла ни удовлетворения, ни облегчения - только пустоту в сердце, комок в горле и едва заметные слезы в уголках глаз Рангику - Момо заметила, и от этого ей стало еще хуже.
Лейтенант встала из-за стола, отставив в сторону пустую чашку кофе, третью за сегодня. Отчеты уже надоели до тошноты, но отчасти работа помогала - за работой Момо могла отвлечься и думать о чем-то другом. Не о войне, что недавно отгремела, не о тех потерях, что понес Готей, не о своем бывшем капитане, что снова был заключен в Мукен...
Не о том, что сегодня - годовщина смерти ее старшего друга, который пожертвовал собой ради всего мира, что стремился защитить.
Момо не могла оставаться в четырех стенах - ей просто не хватало воздуха. Момо не хотела оставаться в одиночестве, но и видеть никого не хотела, чтобы ее не стали расспрашивать о причине ее грусти. Можно было достать из заначки Хирако-тайчо бутылку саке и пойти к Рангику-сан, но видеть Рангику-сан в этот день - выше сил Хинамори, она не выдержит, даже если подруга будет улыбаться.
Особенно если подруга будет улыбаться.
Мацумото всегда скрывала свою боль. Момо сначала завидовала ей за это умение, а потом и сама стала учиться, и даже немного преуспела, но все равно не могла улыбаться, когда внутри разрывается сердце, рушатся здания и падают замертво птицы. Какая она все-таки глупая была, лейтенант Хинамори Момо. Какая она была... маленькая. И как резко ей пришлось повзрослеть, зачерстветь и ожесточиться. Предательство Айзена научило ее умирать. Война с квинси научила ее убивать. И ей не нравилось ни то, ни другое - первое причиняло боль телу, а второе - душе.
Момо скрылась в лесу, решив немного потренироваться, как не так давно научилась - сканировать все большую местность на предмет чужого реяцу. Она прижалась спиной к древесному стволу, слегка откинула голову назад и закрыла глаза.
Ощущение было такое, словно она парила надо всем Сейретеем сразу и видела всех одновременно. Вот Широ-чан в своем кабинете, разбирает бумаги. Вот Нанао-сан отчитывает Кьёраку-сотайчо за его лень и безалаберность. Вот Котецу-фукутайчо обходит больных в лазарете. Всех, решительно всех чувствовала Хинамори - это поначалу даже немного пугало, но потом она привыкла и даже стала гордиться, что стала такой сильной.
Внезапно Момо, как током, прошило секундное ощущение чужой духовной силы, которой в Готее-13 быть не могло. Словно игла уколола ее тело - всего на долю секунды, но она почувствовала - и задохнулась от неожиданности. Быть не может! Она галлюцинирует! Сегодня ведь... год уже, как Гин-семпай... она просто думала о нем, вот и показалось...
Игла уколола снова, но только потому, что Хинамори инстинктивно настроилась на это ощущение, сосредоточившись только на нем. Такая знакомая реяцу... В окраинах Руконгая... Да нет, быть не может...
Момо вошла в шунпо, повинуясь странному порыву. Неслась на предельной для себя скорости, пока не выбежала на какую-то полянку, и остановилась на месте соляным столпом, потому что у дерева сидел...
- Гин-семпай? - голос Хинамори сорвался и она прижала ладонь к отчаянно бьющемуся сердцу. - Вы?..
Но он же умер! Умер! Умер! Он не может тут находиться! Он умер, он убит Айзеном, его больше нет...
Поделиться32018-05-31 21:08:44
Гин отвратительно долго медлит, по собственным меркам, непростительно медленно поворачивает голову, и замирает, обратив издевательский прищур впалых глаз на источник шума. Проходит секунда. Эхо и шелест листвы смывает звук, словно кисть смазывает пятно на листе бумаги, и вот на полянке воцаряется благословенная тишина, прерываемая только неровными всполохами реяцу Хинамори.
Тишина абсолютна. По крайней мере, так кажется Гину. Айзен-тайчо, вы слышите это? Вот как должно звучать всепоглощающее отчаяние. Тишина. Словно тут никого нет. Нет, и никогда не было. Словно и Ичимару, и Момо пожгло адским пламенем, смыло волной очистительных рек, развеяло по ветру прах их душ. Словно все происходящее сейчас – дело рук вашей Кьоки Суйгецу.
В других обстоятельствах не сносить бы ему головы. Гин давно был бы мертв, если бы медлил тогда, выходя на свет ласкающей его острые скулы луны к Айзену-фукутайчо и непростительно слаб, отказывая себе в удовольствии год спустя занести меч над головой слабейшего из противников, которые ему встречались. Маленький мальчик с лисьей улыбкой, кто ты такой? На что ты способен? Интересный ребенок, чьи возможности Айзен Соуске никогда не устанет проверять, непредсказуемый, ехидный, ядовитый цветок, тщедушная душа с отравленными клыками – вот кем Ичимару был для бывшего Владыки.
Ему понадобилась секунда, чтобы услышать голос, и еще две на то, чтобы понять, кто его звал. Чужой голос, его дрожь и трепет — это все, что сейчас волнует Ичимару. О мере дружелюбия он предпочитает не думать, давно привыкнув к косым взглядам и отчаянным проклятиям.
Тонкий девичий голос, с мечтательными нотками когда-то рассуждающий о светлом будущем в отряде Айзена-тайчо, вот он. Совсем рядом. Хватает всего одного шунпо, чтобы сократить разделявшее их расстояние. Гин тянет уголки губ вверх, в своей излюбленной манере игнорируя смутное беспокойство, робким зверьком копошащееся в груди, и лениво кладет ладонь на рукоять своего занпакто, вкладывая в этот привычный жест все свое актерское мастерство ленивого лиса, изнеженного жизнью в тени самого опасного из существ, но готовый в любой момент атаковать.
Улыбайся, Ичимару Гин. Улыбайся, кому говорят.
Улыбайся!
Ненависть. Ты должна чувствовать ненависть, испепелять глазами, полными глубокого отчаяния, проклинать его, этого Ичимару Гина, Хинамори-чан. Как тогда, в прошлом, которое наступило после того, как Айзен-тайчо предал Готей-13, убил Совет сорока шести и скрылся, прихватив двух верных псов – его, Ичимару, и Тоусена. Знаешь ли ты, как невыносимо жить с клеймом предателя и отщепенца, отверженного всем и каждым в этом мире? Чувствуешь ли ты, каково это — обреченно скитаться по миру живых, бросая нерешительный взгляд в сторону родных трущоб Руконгая, вспоминать жизнь капитана в Сейретее, не спать по ночам? Покойный Ичимару-тайчо этого не знает, никогда не знал. Он даже не догадывался, что это может быть больно и страшно.
А ты, Хинамори, знаешь это, как никто другой.
Пожалуй, осознание плачевности своего положения приходит не в момент смерти, а значительно позже. Когда пытаешься открыть глаза, но свет так ярок, что, кажется, вот-вот выжжет светлые, как горная слюда, зрачки, когда рука привычно тянется к поясу, где дожидается своего часа Шинсо, но ей не дают – сначала собственная слабость, а после чужие теплые руки.
Ужасно, что в этом мире столько добрых женщин.
Ичимару, помнится, мальчишкой частенько гадал, сумеет ли Матсумото, случись что, поднять на него меч и нанести смертельный удар. Прячась ночами в лесах Сейретея и ожидая очередного свидания с Айзеном-фукутайчо, задавался вопросом: сумеет ли он сам, если придется, замахнуться на Рангику своим Шинсо?
Годы спустя он узнал ответ.
Не смог. Не сумел, не решился, не справился. Припугнул, надавил, сыграл на жалости - сделал все, но не то, что от него требовало положение подчиненного при Владыке и обстоятельства, куда он добровольно себя загнал, а потом Ичимару спрятал Рангику. Скрыл ее реяцу так мастерски, что даже Айзен Соуске, великий и ужасный Владыка, отказавшийся от своей природы шинигами, поднявшийся на высшую ступень развития и достигнувший пика, не смог ее почувствовать.
У котов от опасности идет дыбом шерсть на затылке, лисы пятятся, чтобы приготовиться к нападению, и только змея, это очаровательно смертоносное создание, на секунду сжимается в пружину, а затем бросается вперед без тени сомнений. В этот момент ей все равно, кто ее противник, сколько сопротивления она встретит по пути и чем окончится атака.
Бледный палец касается нежных губ лейтенанта, огибает линию по дуге.
— Тш-ш-ш-ш... Хинамори-чан. Нас услышат. И тогда наше свидание превратится в шумное столпотворение. Это будет та-ак грустно, а?
Ичимару-сенсей.
А, к адъюкасам всё.
Он давно уже мёртв.
Сейчас перед Хинамори стоит совсем другой человек, не Ичимару. Знать бы самому еще, кто он такой. Год прошел, а Ичимару до сих пор не знает о себе ничего – не говоря уже о том, как относиться к наличию надгробного камня в том месте, где при его жизни разводили хурму. Изуру бывает там дважды в сутки: утром, перед построением отряда и после наступления темноты, когда его новый капитан ложится отдыхать. Спит ли Роуз вообще хоть когда-нибудь, Ичимару не знает.
— Ты скучала по мне, Хинамори-чан? – Гин намеренно тянет гласные, лениво растягивает каждое слово, словно у него в запасе всё время мира. По-змеиному ловкие пальцы приподнимают ворот косодэ и забираются под ткань, волнуя нежную кожу. – Скажи мне. Не нужно бояться. Ведь я никуда не уйду.
И исчезает, словно бы в издевательство. Шунпо он овладел в совершенстве, месяцы практики в Уэко Мундо не прошли даром, а посмертная жизнь и необходимость каждый божий день ощущать себя, смешно сказать, живым, лишь закрепили навыки. Один мерцающий шаг, второй, третий. Ичимару беззвучно смеется, а его лицо искажает не улыбка даже – отвратительная ядовитая гримаса.
У него получилось, думает Ичимару, глядя на умело созданную иллюзию тела Айзена-тайчо, он смог, менос его подери, убедить всех и каждого в своей смерти. Готей-13 уже не один день как пляшет под дудку трех зарвавшихся капитанов, сестру Кучики-тайчо не ровен час казнят, привычная жизнь со дня на день рухнет в Ад, а все, что сейчас волнует Сейретей – труп, прибитый к стене.
Гин тогда улыбается не себе – ситуации.
И опускает уголки губ перед Матсумото, понимая, что извинения – последнее, что она услышит от него в этой жизни.
Ичимару останавливается, оказавшись достаточно далеко от места, где нашла его Хинамори, поднимает в примирительном жесте руки. Повернувшись к ней, бывший капитан склоняет голову набок и насмешливо щурится. Он проверял ее силу и остался доволен результатами. Хинамори действительно уже не та, что прежде.
- Как поживает наш капитан? По-прежнему томится в заключении?
Отредактировано Ichimaru Gin (2018-05-31 21:57:30)
Поделиться42018-05-31 23:28:23
"Я сплю, - думает Хинамори, которая не привыкла, чтобы мертвые возвращались, - я галлюцинирую. Я вижу сон. Я думала о Гине-семпае, я чувствовала вину перед ним, и его душа пришла ко мне во сне".
Такое ведь однажды уже случалось в ее жизни, только ничем хорошим не кончилось - а она была так счастлива тогда, в первый раз увидев живым того, кого успела похоронить и даже оплакать - своего драгоценного капитана, который улыбался ей и гладил по голове широкой теплой ладонью, заботливо замечал, что девушка осунулась, говорил еще что-то ласковое, пока она плакала на его груди, сжимая в пальцах ткань хаори - впервые за долгое время осиротевшая Хинамори плакала от радости, потому что ошиблась. Айзен-тайчо не мертв, а значит, и виноватых в его смерти нет, и не следует больше подозревать Широ, который смотрел на нее с таким недоверием и ужасом, когда она направила на него клинок. Айзен-тайчо был жив, он был теплым и от него приятно пахло чаем с чабрецом, который он так любил. Айзен-тайчо был настоящим... и настоящим был его холодный голос "прощай", и уж точно настоящей была сталь, протыкающая ее тело, как мягкое масло, настоящей была ее собственная кровь на ладонях и боль. И темнота тоже была настоящей.
Нет, ничем хорошим возвращение покойников с того света не кончается, в этом Хинамори убедилась. Та странная квинси по имени Жизель тоже возвращала к жизни убитых, но они были всего лишь покорными зомби, повинующимися ее воле - и это было страшно. Впрочем, Готей-13 использовал ту же тактику, когда Куроцучи Маюри привел на поле боя воскрешенных капитанов, а заодно - арранкаров. Все перепуталось тогда, ложь и правда, верх и низ, правое и левое, как будто мир подвергся влиянию Саканаде, занпакто ее нового тайчо. Враги оказались друзьями, друзья - врагами... Хинамори не могла доверять этому новому Гину. Не могла оставаться рядом - не должна была. Самым правильным, пожалуй, было попытаться... не сразиться, но хотя бы спутать его бакудо. Задержать. Раньше у Момо никогда бы не получилось тягаться с шинигами на уровне капитана, но она стала сильнее, а Гин, если действительно умирал, возможно, не сумел бы сейчас использовать всю свою силу. Просто спутать. Он даже не заметит - не заметили же арранкары из фракции Трес Эспада, хотя были готовы к бою... вот только фракция Трес Хинамори не видела и о ее присутствии не знала, а Гин видел и знал.
Следующим вариантом было сбежать и вернуться в Готей, направиться к Кьёраку-сотайчо и доложить о том, что видела. Это ведь ее долг перед Обществом Душ, как лейтенанта. Но это было бы предательство - способна ли она предать того, кого считала другом? Перед которым испытывала яркую, жгучую, неугасимую вину? Вот так просто уйти и выдать его?..
Нет, Момо не может. У Момо - свои идеалы. Момо кажется, что она способна предать идею, коллектив и даже миропорядок, но она не может предать одного-единственного человека, который стоит напротив нее, смотрит, касается пальцем ее губ - Хинамори инстинктивно резким рывком делает шаг назад. Она не любит чужих прикосновений, а Гин теперь чужой, незнакомый, новый для нее человек, человек, суть которого ей нужно переосмыслить, взвесить, проанализировать. Ведь это так важно - уметь разбираться в других и в себе. Это может пригодиться даже на поле боя, особенно если ты используешь против врага не грубую силу, а уловки вроде ловушек из бакудо. Предсказывать атаки, читать по глазам и губам, замечать движения тела, когда они только начинаются - Момо училась, выбирая для спарринга более сильных офицеров Пятого отряда, которые превосходили ее в фехтовании, хотя и значительно уступали ей в кидо. Теперь ей нужно - необходимо - понять, чего хочет Гин. Он - не галлюцинация, его палец на ее губах и рука под косоде - непозволительно близко! - подтверждают, что он - настоящий.
Какой мерзавец, он не имел права ее касаться.
Момо уже собирается дать наглецу пощечину, но лишь замахивается - и Гин исчезает в шунпо. Момо до сих пор чувствует легкие, едва ощутимые уколы его духовной силы, и следует за ним в самом быстром своем шунпо, хотя не знает, что будет, когда [если], она его догонит. Нападет? Как тогда, в какой-то не прошлой, а, наверное, позапрошлой жизни, у здания Совета? Теперь Хинамори уж точно не та маленькая девочка, что не умеет просчитывать ходы в битве, и теперь, даже если она приходит в ярость, может себя контролировать и понимать, что происходит. Теперь она точно не бросится так бездумно на противника, который в сотню раз превосходит ее по силе - интересно, если бы тогда не вмешался Кира, что бы сделал Гин? Сразился бы с ней? Изуру ведь искренне верил, что его капитан просто убил бы Момо, да и нападать на первого офицера - предательство, караемое законом. Но сейчас, спустя время, Момо не думала, что Гин убил бы ее. Он не навредил бы ей. А она... Она в тот момент была готова убить его, наплевав на всю дружбу и все хорошие отношения, и была уверена только в собственной жажде мести и крови. И за это ей до сих пор до боли стыдно - перечеркнула все взмахом клинка, вспышкой огненного файербола - сама душа ее тогда горела, как будто в пожаре, обугливалась до костей.
Сейчас - тоже больно. Хинамори даже рада, что Гин щурит глаза, что она не видит того, что отражается в его зрачках. И в то же время - она не знает, что чувствует к ней Ичимару сейчас, что он думает о ней, не считает ли ее такой же помехой на пути, как в свое время считал Айзен? Момо страшно, но она собирается с духом. Представляет себе сеть кидо, воздвигает паутину вокруг Гина, незаметно - научилась скрываться. Медленно к Ичимару подбирается сеть, готовая в любой момент сомкнуться на щиколотках и приковать к земле. Момо сдерживается, чтобы не положить ладонь на теплую рукоять Тобиуме, так как Гин может расценить это, как угрозу, и напасть первым.
"Наш капитан".
Они оба служили одному и тому же человеку. Только если Хинамори делала это слепо, беспрекословно, с обожанием выполняя любой приказ и не дожидаясь благодарности [хотя дождалась - вместе с клинком в грудь], то Гин шел за Айзеном, преследуя собственные мотивы. Зная, что однажды убьет этого человека, желая спасти мир от присутствия в нем столь опасного бога. Но идеальный, на первый взгляд, план богоубийцы провалился. И вот он - тот, которому в Третьем отряде воздвигли надгробие, и Момо на себе уже ощутила, что он живой и теплый.
- Он будет томиться там еще двадцать тысяч лет, - в голосе Хинамори звенит металл. - И вы тоже можете попасть туда.
Момо не хотела угрожать. Вообще больше всего на свете сейчас она хотела бы крепко обнять старшего друга и разрыдаться, но ситуация до смешного напоминает ей прошлое, а свои былые ошибки лейтенант поклялась не повторять. Она идет по совершенно новому, другому пути. Она больше никогда не будет слепой, жалкой и беспомощной. Она не будет плясать под чужую дудку. Она станет самостоятельной и сильной, станет хорошим лидером для своего отряда и умелым бойцом, чтобы Широ больше не пришлось ее защищать и проливать из-за нее [ради нее] кровь. И она сама больше не позволит кому-то управлять ею. Ее решения теперь - только ее решения.
- Год прошел, - говорит Хинамори, и нет уже металла в ее тоне. Она хочет сжаться в комочек, обхватить руками свои плечи, опуститься на землю - но вместо этого еще больше выпрямляется и глаза ее сверкают пламенем. Год прошел, год с тех пор, как все его похоронили - а он здесь.
- Я думала, вы умерли. Все так думают, - продолжила Момо. - Но у вас, как оказалось, был запасной план... Гин-семпай... Я вас ненавижу. Но не за то, что вы якобы околдовали Айзена. И не за то, что вы предали Общество Душ. Я ненавижу вас за то, что вы проиграли. Что вы умерли. Что из-за вас плакала Рангику-сан. И я...
Хинамори поджимает губы. Она тоже плакала, но не обязательно Ичимару об этом знать.
- Я скучала, - шепчет Момо, и ее слова уносит поднявшийся порыв ветра, развевая ее укороченные волосы, треплющий рукава форменного шикахушо. Но лейтенант не плачет, хотя ей ужасно хочется зарыдать в голос. Возможно, просто разучилась, кончились ее слезы вместе с ее детством. Повзрослев, Хинамори поняла, что нужно проливать не слезы, а кровь. Чужую. Вражескую. Алую-алую, багровеющую на руках, засыхающую под ногтями...
- Я вас ненавижу, - повторяет Момо, пронзая взглядом Ичимару, глядя ему прямо в лицо. Паутина бакудо еще ближе, совсем близко - если Гин сделает попытку уйти в шунпо, она его схватит. Использует еще кидо... Главное, суметь увернуться от лезвия Шинсо.
Хотя кто сказал, что бой состоится, если ни Гин, ни Хинамори всерьез не хотят сражения?..
- Что вы здесь делаете, Гин-семпай?
Поделиться52018-06-01 01:03:31
Двадцать тысяч лет. Ичимару морщится, и улыбка впервые стекает с его губ. Слова Хинамори-чан звучат неприятно, словно сладкий картофель, подсунутый вместо хурмы. Но то не обман, правда. Зачем ей лгать перед лицом вечности? Мертвецу – тем более, зачем? Ичимару несколько раз повторяет про себя пугающе большую цифру и отмечает вернувшийся язвительный оскал.
Он снова рад, но чему? Двадцать тысяч лет – ничто по сравнению с вечностью. Готей-13 ошибся – в который уже раз? – заключив бессмертную силу в кандалы, и один только основатель знает, чем это может кончиться. Гин чувствует дрожь в ногах, но это не слабость, а с огромным трудом сдерживаемая злость. Наверное, его реяцу сейчас полыхает так, что слышно на весь Сейретей. Но ему удается взять себя в руки и снова скрыть свое присутствие, хотя на краткую долю секунды Ичимару замечает, как дернулся во сне Изуру, как его лейтенант заворочался на футоне, вжался в пол и прошептал «пожалуйста, останьтесь со мной, капитан».
Ну, уж нет.
К меносам Киру.
Как же больно.
— Знаешь, что портит взрослых, Хинамори-чан? – Гин улыбается своей самой елейной, самой покровительственной, самой язвительной улыбкой из всех, на какие способен, и делает шаг вперед. Бывший капитан давно потерял страх перед смертью, что ему теперь кидо? – Идеалы и сила. Получив второе, мы начинаем строить воздушные замки из первого, свято уверенные в непогрешимости собственного мнения. Как наши мечты могут быть ошибкой, если они идут из души? Как вера в идеал может померкнуть, когда мы сами придумали и воздвигаем ему алтари один за другим?
Мы верим в то, что придумали сами – эту мысль Айзен-тайчо никогда не озвучивает вслух, но Ичимару хватает такта и слуха, чтобы уловить ее в редких разговорах и усвоить на будущее. Уже тогда он попадает в умело расставленную сеть, из которой так просто не выбраться, но решает остаться, несмотря на протесты Рангику и собственный страх. Ребенок, каким был когда-то Ичимару, не понимает и десятой доли великого замысла, пока он лишь марионетка, фигура в шахматной игре, где противником выступают законы мироздания, а разменной монетой – бывшие капитаны, лейтенанты, да арранкары с квинси, бросает слово там, взгляд – здесь, - и вот парад мертвецов начинается.
Ичимару не был первым в длинном списке жертв Айзена Соуске, но и последним ему тоже стать не повезло. Он затерялся где-то посередине, в той части списка, куда сквозь стену имен доберется только внимательный взгляд, и терпеливо дожидался своей годовщины в добровольном изгнании, пока не решил, что нужно вернуться.
Можно стать взрослым и выжечь себя дотла,
Можно остаться ребенком, но – умереть,
И, если б душа моя насквозь не прогнила,
Вечным огнем бы в руках ей твоих гореть.
Взрослея, он становится крепче. Умнее. Хитрее. Юркой змейкой проскальзывает в ткань повествования повести Айзена-тайчо, доступную лишь малочисленной группке избранных и внимательно наблюдает за происходящим, ловит каждый взгляд, каждый жест, каждое будто бы вскользь брошенное слово. Ичимару бережно поднимает драгоценные крупицы знания с пола, осторожно отряхивает от пыли и прижимает к груди. Все, лишь бы Рангику не плакала. Гин готов сделать ради этого что угодно. Он разрушит старый мир и построит новый, воздвигнет замки и посвятит храмы в ее честь, сметет все преграды на пути ее счастья. Меносы, он даже готов убить Бога, лишь бы ее слезы больше никто не видел. Лишь бы ей не пришлось больше плакать.
Провалился, убит, уничтожен, развеян в пыль.
Что слова, когда прах холодит ладонь?
Подвиги, ненависть – все поглотила быль,
Умоляю, возьми меня, только её – не тронь.
Друг, наставник, предатель, неудавшийся убийца. Кто ты на самом деле, Ичимару Гин? Сколько раз он задавал себе этот вопрос – дважды, кажется? – и оба раза вопрос повисал в воздухе, а взгляд прищуренных глаз упирался в пустоту. Он был наивным мечтателем, который поверил в себя настолько, что ради счастья другого возжелал убить самого Бога, если потребуется. Пронес в себе это желание через годы – и все равно провалился. Самоубийца-идеалист, не иначе. Гин был готов уничтожить все, что мешало счастью Рангику, и защитить ее друзей, ставших и ему опорой: Хинамори, Изуру, юркого колкого подростка с ужасно смешным прозвищем Белячок, нервного, рефлексирующего Изуру, но что-то каждый раз мешало. То самоуправство Хинамори, покорно следующей воле Айзена-тайчо, вставляло палки в колеса, то всепоглощающая ненависть Хицугаи, который, кажется, не понимает до сих пор, что Гин никогда не желал ему зла. Ах, наивный ребенок… как был им, так им и остался.
И, слава богу, иначе в глаза Момо было бы совсем неуютно смотреть.
— Ну же, ну же. Что такое? Мне больно. Неужели эти ограничения и впрямь необходимы? Режешь меня без ножа, Хинамори-чан. Как не стыдно.
О да, он будет насмехаться сколько потребуется, лишь бы поддержать ее ненависть. Она необходима ему как наркотик. Гин понятия не имеет, как жить без постоянного чувства презрения, косых взглядов украдкой, брошенных будто бы невзначай угроз и подозрений. Наверное, поэтому он и прибился к единственному знакомому лицу, которое подозрений не внушало. Хинамори была очаровательной и милой, достаточно наивной, чтобы верить в авторитет, но в той же степени одарена чутьем, чтобы различать друзей и врагов.
Вот только жаль, что чутье дважды ее обмануло.
Сначала был Ичимару – язвительный неприятный тип, которого сторонился даже собственный отряд. Несмотря на высокое положение, навыки кидо и уровень владения занпакто, поговаривали, что свою должность он явно заслужил не только боевыми подвигами. Об этом говорили многие, но далеко не каждый знал, что их лейтенант в курсе всех слухов, а большинство так и вовсе пустил сам. Просто ради забавы. Игра интересна, когда знаешь правила и готов им следовать, когда принимаешь ответственность, идешь вперед, несмотря ни на что, учишься, сражаешься – и выживаешь.
Ичимару выжил дважды.
Потом Айзен-тайчо вышел на сцену, сыграл доброго всепрощающего капитана, готового пойти ради благополучия подчиненных на смерть или даровать им добрые слова и теплые улыбки в награду за труды – как выпадут карты. Ичимару терпеливо наблюдает за игрой с Хинамори, давя в душе зерно сомнения в правильности собственного выбора, день за днем убеждая себя: она сильная, она справится.
Ичимару прячет руки за спину, наклоняется в половину корпуса, склоняет насмешливо голову вбок.
— Ах, уже год? Как быстро летит время… Знаешь, однажды мы с Айзеном-тайчо поспорили на твой прогресс. Давно это было! К стыду своему, я дал тебе год и семь месяцев на достижение твоих текущих результатов, а вот Соуске…
Ичимару тянет время, исследуя область вокруг Хинамори. Вдруг она не одна? Что если с ней Ренджи или, чего доброго, Матсумото? Минуты сменяют друг друга, а они по-прежнему наедине. Гин осторожно переступает с ноги на ногу, не желая попасть в ловушку кидо – не смертельную, но все-таки неприятную.
- … а вот Айзен-тайчо дал тебе год. Я пришел проверить твои успехи, Хинамори-чан… раз уж наш капитан почивать изволит. Вижу, мне есть, чем его порадовать.
Врет, бессовестно врет, но иного не остается. Хинамори не примет его обратно, не простит, не пощадит, у нее не вымолить прощения. Гин и не собирается. Все, чего он хочет – всегда хотел или только сейчас сподобился дать себе отчет? – так это снести к матери всех меносов надгробие на территории третьего отряда, уничтожить кольцо с подвески Матсумото, стереть боль с лица Хинамори. Сделать все, лишь бы о нем забыли.
Он заслужил свое место в вечности, но не в памяти.
- Ты…
Горло сдавливает спазм. Гин хочет рассмеяться, но из груди раздается сиплый хрип. Это не слабость, это боль пополам с удивлением.
- Ну, уж нет, Хинамори. Ты не должна быть добра ко мне…
Ичимару некстати вспомнился день их знакомства, вернее, очередной акт спектакля, разыгранного Айзеном Соуске: утро после победы над кучкой Пустых, в бараке только он и Хинамори. Ичимару протягивает бледной ученице Академии духовных искусств сушёную хурму как знак одобрения ее смелости, признания заслуг, обещание дружбы.
Менос его побери, тогда Гин улыбается искренне.
Ичимару в настоящем опускает голову, выставляет вперед локоть и ненароком задевает сеть кидо; морщится от боли, шипит, но терпит. Шинсо, его верный Шинсо, уже поднял голову, готовый встретить ярость Тобиуме.
- Я тоже себя ненавижу, Хинамори-чан. Но кому от этого легче?
Отредактировано Ichimaru Gin (2018-06-01 01:09:42)
Поделиться62018-06-01 02:31:12
Это было очень давно, и тогда она тоже не думала о последствиях - просто смотрела, как Пустые разрывают старших студентов, как они гибнут в пастях чудовищ, как Хисаги-семпая окружают твари, а он уже ранен, но все равно кричит младшим, чтобы они убегали прочь, приказывает им - и Кира с Ренджи действительно убегают, повинуясь велению, а Хинамори стоит, не решаясь ни помогать, ни бежать, но потом все же приходит понимание: если она сейчас бросит Хисаги, она себя никогда не простит.
Тогда Момо была уверена в своих силах. Она была подростком, которому море по колено, она и не подумала как-то поразмыслить, что-то придумать - да и времени думать не было, потому что Пустой уже был в сантиметре от Хисаги, и некогда строить планы... И маленькая девочка одна бросилась защищать командира, хотя друзья пытались остановить ее: куда ты лезешь, Хинамори, с твоей-то силой, да наперекор приказу! Но все равно ребята побежали за ней, уже не в силах бросить до безрассудства отчаянную дурочку, к которой оба успели привязаться.
Тогда она идеально выполнила Шаккахо, да вот только это не помогло - и ничего бы не помогло, если бы не появились первые офицеры Пятого отряда. Айзен-тайчо и Ичимару-фукутайчо - последний вовремя отвел Момо в сторону, пока Айзен одним взмахом меча расправлялся с Пустыми. А на следующее утро, в бараках, когда пылинки танцевали в солнечном свете, протянул Хинамори сушеную хурму, как будто предлагая вместе с угощением и свою дружбу.
Момо понравился сладкий вкус хурмы и то вяжущее ощущение во рту, которое вызывал этот фрукт. И на следующий день она принесла лейтенанту Ичимару кофе и к нему немного хурмы. Странное сочетание, но Гину понравилось - а Момо понравилось с ним разговаривать. Гин был интересным и глубоким человеком, на все имел собственное мнение, они обсуждали книги, Хинамори показывала ему свои рисунки... И, несмотря на то, что Ичимару сторонились, Момо хотелось находиться рядом с ним, узнавать его ближе, понимать, что он совсем не такой, каким его считают - она сердцем видела, что Гин просто хочет казаться хуже, чем он есть, неизвестно, правда, для чего. И Момо хотела это узнать. Хвостиком бегала за лейтенантом, как надоедливая младшая сестрица, но никогда не обижалась, если Ичимару просил оставить его в покое и заняться делом. У Момо и самой было много дел - она усердно тренировалась, чтобы когда-то занять место Гина, но не стремилась его превзойти. Она никогда и никого не хотела превзойти, как многие ее знакомые вроде Ренджи, который так яростно сражался со своим капитаном, мечтая однажды его победить. Момо не понимала, зачем это нужно Абараи. Зачем вообще кого-то преодолевать? Можно ведь просто оставаться на своем месте, становиться сильнее, но не ради того, чтобы кого-то победить - ради того, чтобы защитить. Защитить то, что для тебя важно, тех, кто тебе дорог. Защитить хотя бы себя, чтобы не быть обузой в чужих руках, чтобы Широ не беспокоился за нее, чтобы он не винил себя за ее собственную слабость, за ее глупость, за ее веру в людей, за ее дурацкую преданность некому кумиру...
- Не врите, - отрезала Хинамори. - Вам не больно.
"Вам не из-за этого больно".
Она-то не понаслышке знает, как это - умирать. Ее тоже возвращали с того света, причем дважды. Унохана-тайчо сражалась за ее жизнь, как будто смерть была противником Первой Кенпачи - и победила. Момо выжила, выкарабкалась, снова стала улыбаться - многие ожидали, что она сломается, что не выдержит, станет лишь бледной тенью прежней себя - но на самом деле улыбаться было легко. Достаточно было посмотреть на солнце, и Момо уже радовалась, что видит его свет, что не вошла в цикл перерождений, что Тоширо заходит в палату, приносит персики и книги, что Кира и Ренджи наперебой рассказывают о том, как Готей готовится к войне, что Рангику и Нанао пытаются развеселить ее, принося журналы из Генсея и кроссворды оттуда же... И ради всего этого - солнца, книг, улыбок друзей - Момо, едва оправившись, вышла на поле боя, готовая, если понадобится, скрестить клинки даже с Айзеном. Может, даже умереть - лишь бы осталось Сообщество Душ, лишь бы танцевали пылинки в солнечном свете, лишь бы созревали плоды хурмы...
- Так вы пришли проверить мои успехи?
Момо горько улыбается. Ичимару делает шаг - она спутывает-таки кидо его тело. Успехи есть и они видны. Год и семь месяцев? Еще семь месяцев, и она освоит Курохицуги, Хинамори в этом уверена. Теоретически она уже знает, как. Практически... тоже получится. Через семь месяцев - точно. Но столько ей дал Гин. Айзен дал ей год. И год прошел - и вот Момо стоит напротив еще одного своего предателя, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Он опять врет. Вряд ли бы Гин пришел сюда ради нее. Момо бы поверила еще, если ради Рангику-сан, но уж точно не ради той маленькой девчонки-лейтенанта, которую он помнит.
От нитей кидо слышно потрескивание, едва различимое, но тишина вокруг стоит такая, что уловить не так уж и трудно. Это кидо способно взрываться, если Момо пустит в ход меч. Пока Тобиуме в ножнах на поясе, но в сознании занпакто буквально кричит на свою хозяйку, умоляя пустить оружие в ход. Тобиуме боится за Хинамори, ведь она умрет вместе с ней, часть ее души. Но Момо не торопится нападать. Она просто смотрит и сжимает кулаки до боли в пальцах.
Она правда не должна быть добра. Она - не святая, и уж точно не воплощение милосердия, как та рыжеволосая рёка, которая помогала исцелиться даже своим врагам. Момо в первую очередь воин. Она знает, что иногда воину приходится не только получать ранения, но и наносить оные. Убивать своих врагов без сожаления и без колебаний. Разве она колебалась, видя мертвое тело Айзена? Нет, она схватила меч и бросилась в атаку, готовая сражаться даже с Кирой или Широ, хотя никого ближе Широ у нее не было. И она не должна быть добра к Гину - но и ненависти не чувствует. Только вину, которая снова начинает раздирать изнутри, когда тот хрипло смеется и морщится, задев локтем сеть кидо.
На самом деле Момо не умеет ненавидеть, хотя саму себя убеждает в обратном. Она не умеет долго хранить злость, не умеет затаивать обиду, нося за пазухой змею. Она легко и спокойно отпускает другим любые, даже самые тяжелые их грехи, а вот свои - преувеличивает до абсурда, и не знает, как ей извиниться, как получить прощение от тех, кто пострадал от ее ярости и ее глупости. Не знала, как просить прощения у Широ, не знала, как разговаривать с Кирой, а теперь вот Гин, которому явно больно, и хотя Гин страдал не по вине Хинамори, все равно она виновата, потому что ненавидела его, проклинала и желала ему смерти.
- Я знаю, чего вы хотели на самом деле, - говорит Момо. - Я знаю, чего вы добивались. Как я уже сказала, я ненавижу вас... потому что у вас не получилось. И я... я должна попросить у вас прощения за то, что было раньше. За то, что я во всем обвиняла вас, а не Айзена. За то, что я хотела, чтобы вы умерли, за то, что хотела убить вас собственноручно. Я не должна была. Я была идиоткой. Я верила в неправильные вещи и причиняла боль тем, кто меня любит. И... Вы не должны ненавидеть себя. Вы просто были обмануты тем, кто обманул нас всех. Но вы хотя бы попробовали пойти против него, в отличие от остального Готея. Гин-семпай... Я правда счастлива, что вы живы.
С удивлением Момо ощутила влагу на своей щеке. Коснулась ладонью, поняла, что это слезы - и вдруг ей стало так легко-легко, с души упал не просто камень, а целая могильная плита: она плачет. Она снова плачет. Столько времени не плакала, копила в себе всю боль, считала это слабостью, считала, что переросла - а потом скучала по слезам, потому что как иначе ей сбросить напряжение на душе? Как иначе справиться с болью, кроме как выплакать ее? Это как отравление, когда нужно промывать желудок, выпивая один стакан воды за другим - только слезы очищают не тело, а душу. Момо скучала по слезам. Когда она с ужасом поняла, что разучилась плакать, это стало ей мешать - слезы нужны. Иногда это признак не слабости, а, наоборот, силы, силы духа, признак того, что внутри не все умерло, что у нее в сердце не выжженная обугленная пожарищем пустыня, а живая земля, и могут на этой земле расти живые чувства...
И Хинамори даже не стеснялась того, что Гин видит ее плачущей. Она улыбнулась ему сквозь застилающую глаза пелену слез, и, хотя не спешила снимать бакудо, немного его ослабила, ровно настолько, чтобы нити не причиняли боль, чтобы можно было сделать шаг.
- Но как? - прошептала Момо. - Как вы выжили? Как вы смогли?..
Поделиться72018-06-02 17:29:40
Хинамори пресекает ложь Ичимару на корню так быстро, что впервые с момента их встречи бывшему капитану Третьего отряда становится неуютно, почти страшно. Трудно застать врасплох того, кто готов к любой неожиданности, но Момо каким-то образом удается удивить Ичимару своей проницательностью, причем с первой попытки. Вот так сходу заявить, что он лжет! Маска предателя и убийцы под давлением речей Хинамори начинает потихоньку трещать по швам, угрожая раскрыть миру его истинную сущность, а этого Гин сейчас хочет меньше всего. Если так и дальше пойдет, долго он не протянет, это становится ясно задолго до того, как эхо от слов Хинамори успевает отскочить от кроны ближайшего дерева.
С этим нужно что-то делать. План готов, он знает что делать, не знает только, хватит ли сил.
- О, ты понимаешь… - Гин издевательски тянет гласные, словно дразня, но на самом деле он ненавязчиво подводит Хинамори к эмоциональной разрядке, которая необходима ей как воздух. - Действительно, понимаешь? Тогда скажи: что из моих слов – правда? Всё? Только часть? Десятая доля? А может, вообще ничего?
Ложь, если так подумать – это та же спелая хурма, только не в физическом воплощении, она так же сладка, приторна и со временем вызывает привыкание. Гин в свое время так полюбил этот фрукт, что в сознании окружающих намертво сросся с ним в единую ассоциацию. Любят – страстно, грустят - отчаянно, ненавидят – самозабвенно. А вот Ичимару только и делает, что горько лжёт, подслащивая малоприятный привкус хурмой.
Вот только у лжи тоже есть свой срок годности.
Ичимару лейтенантом обожал делиться впечатлениями от прочитанных книг, которые удавалось достать из мира живых, особенно не спрашивая, кто автор и откуда такой мусор вообще берется в Сейретее, но самозабвенно приставал с рассказами ко всем и каждому, кто попадался на пути. Жаловался на тугодумие героев, осуждал язык повествования, сетовал на переизбыток идей и действующих лиц, гневался на мотивы, если они, по его мнению, были прописаны слабо или просто-напросто плохо.
Из многих десятков душ понимала его одна лишь Хинамори. Когда Гин делился с ней впечатлениями, она всегда отвечала прямо и честно: сожалела, если не понимает предмета разговора, спрашивала его мнение, если когда-то читала ту же книгу. Эта девочка еще с самой первой встречи удивила Ичимару своей настойчивостью и решительностью. Алмаз, хрупкий, но ярко сияющий, нуждающийся в огранке, но прекрасный и сам по себе. Он испугался за нее тогда, на задании, когда их с Айзеном-тайчо послали спасать незадачливых студентов от кучки Пустых, и это странное желание защитить, уберечь от опасности, скрыть с глаз заставило ладони лечь на худые детские плечи и отвести в сторону. Совсем как в случае с Матсумото. Только на всех его любви не хватит, на себя и то едва-едва набирается.
Другие лейтенанты по большей части были настроены серьезно, Гин видел в их разуме слепое повиновение долгу и желание стать сильнее, хотя, казалось бы, зачем прыгать выше головы? Он этого не понимал. Можно занять свое место подле сильного лидера и спокойно пребывать в его тени, до тех пор, пока не наступит время выйти на сцену и сыграть свою партию.
К чему рвать на себе последнее косодэ, когда результат твоих трудов сам найдет тебя?
— Виновен, виновен, нет мне прощения, - скалит губы в едкой улыбке Гин, хотя на самом деле ему сейчас хочется совершенно иного. Стоять на месте совсем неинтересно, сколь бы приятным ни был его собеседник, ему сейчас нужны действия вместо слов, ярость боя, а не сожаление после проигранной битвы. Ичимару переступает с ноги на ногу, склоняет голову в другую сторону и с деятельным интересом щурится, глядя в сторону Хинамори, и улыбается еще шире. Его веки по-прежнему смежены, но он ясно видит все, что его окружает. На мгновение искушение берет над ним верх и Гин приоткрывает правый глаз, давая Хинамори возможность увидеть то, что видел мельком Хицугая, успел однажды заметить Куросаки и торжествующе отметил Айзен, убивая его.
Кристально-чистый небесно-голубой оттенок своих глаз. И сожаление.
Ичимару - не азартный игрок, поставивший на кон все, включая собственную жизнь, в надежде на солидный куш в будущем, он учился тактике у самого одаренного капитана Готей-13, постигал стратегию в бесконечных словесных сражениях с другими лейтенантами и офицерами помладше, когда те не отвечали взаимностью или попросту сторонились «этого странного Ичимару». Он хочет еще раз испытать судьбу, рассмеяться в лицо смерти после очередной победы над ней, а обстоятельства могут предложить лишь вынужденный плен и этот неловкий разговор. Ичимару пробует зайти с другой стороны, используя в своем ответе отсылку к когда-то прочитанной книге:
- Я - преступление. Я же – наказание. Ты знаешь, что эти двое всегда ходят рука об руку? Преступление и наказание – два самых близких друга. Где нет одного, там появляется другой… ты – мое наказание, Хинамори. Конечно же, я должен знать, насколько ты сильна. Вдруг тебе опять придется поднять на меня Тобиумэ?
Сеть кидо, опутавшая его с ног до головы, по-прежнему ощущается достаточно серьезной угрозой его свободе, но Гин не зря заслужил в Академии репутацию гения – он чувствует незначительную, но все же перемену в расстановке текущих сил с опережением, и удивленно моргает, ощущая, как сеть сковывающих движение линий кидо постепенно слабеет. Хинамори не намерена атаковать. Это удивляет, но в то же время кажется вполне разумным поступком.
Ичимару щурится, собирая в уголках глаз сеточку легких морщин, и протягивает вперед свои руки, повернув тыльную сторону кистей к небу, словно уже готов примерить наручники и отправиться в Мукен на один этаж к Айзену-тайчо, в свою персональную камеру смертника.
- Счастье? О чем ты говоришь? Подумай об этом немного иначе. Я – Ичимару Гин, и что? Я бросил вызов богу и проиграл, и что? Я жив, я здесь, я говорю с тобой… и что?
Ах, если бы Хинамори только знала. Ичимару неуютно отвечать на вопросы о собственной смерти, но гораздо непривычнее объяснять, как он выжил. Не потому, что это секретная информация, имеющая стратегическое преимущество, просто бывший капитан Третьего отряда до обидного не помнит, как разрушения фальшивой Каракуры сменились теплым футоном и загородным домом где-то в пригороде, как облегчение сменяет беспокойство и паранойя, как легкая дрожь в пальцах передается остальному телу, а потом исчезает так быстро, словно ее и не было вовсе.
Ощущать себя едва живым было страшно и больно. Память милосердно сгладила углы, стерев малоприятные подробности, и оставила лишь фрагменты воспоминаний: вот он открывает глаза и видит перед собой женщину, ошибочно принимает ее за Рангику и тянет руки, желая обнять, вот в ответ его мягко просят: не надо…
Той, кто его выхаживает, оказывается бывшая пленница Айзена-тайчо в Уэко-Мундо и она не желает Ичимару зла. Слова рёки не расходятся с делом: каждое утро она приходит, чтобы залечить его раны, и очень скоро на том месте, куда пришлась последняя атака Айзена-тайчо не остается даже шрамов. На десятый день интенсивного лечения пропадает смертельная усталость. Две недели спустя Гин уже может встать, не шатаясь, еще через неделю – использовать шунпо и использовать кидо на прежнем уровне. Пять дней спустя замечает, что уменьшился в росте, а зеркало подтверждает внезапную догадку. Гин готов рассмеяться в голос: спустя почти месяц после возвращения с того света он снова выглядит как лейтенант пятого отряда. Такой же нескладный скелетоподобный юноша со змеиным прищуром глаз и улыбкой, от которой становится не по себе. Эффект пропадает после возвращения в Руконгай, в родные стены Ичимару возвращается в прежнем обличье. Змея сбросила кожу и отрастила новую.
Гин меняет положение рук – теперь он словно приглашает к объятиям. На левую руку намотана белая лента. Он не двигается с места, но держит руки протянутыми, задавая Хинамори, этой смелой, бесшабашной девочке, преданной своим друзьям и себе, простой вопрос, скрытый под слоем множества смыслов.
- Почему бы тебе просто не принять это? Фокус перестает работать, когда секрет становится известен публике. Сейчас важнее другое... Скажи, что ты намерена со мной сделать? Позовешь на помощь Киру или капитана, сдашь меня на их суд или милосердно отпустишь?
Поделиться82018-06-04 00:29:14
Тепло. Ветер, который развевает кудри Хинамори, теплый и ласковый, приносящий на своих крыльях аромат цветущего луга. Солнце сияет на небесах так ярко, что бьет по глазам, и вокруг расстилается этот прекрасный и пестрый мир, поют птицы, медленно плывут по вечному небу облака, стрекочут в травах кузнечики, покачивают головками цветы - Момо становится страшно от мысли, что кто-то мог поработить всю эту красоту. Разве можно присвоить себе зарево заката или раскат грома? Разве может у мира быть хозяин? Разве это допустимо?
- В ваших словах нет правды, - говорит Момо, сверкая глазами. - Вы лгали всем. Вы лгали даже Айзену - и вы потрясающе сыграли свою роль. Тайный агент, герой - только я не считаю вас героем, Гин-семпай. Я считаю вас лжецом.
"Добро пожаловать", - сказал Ичимару, когда дрожащая от страха лейтенант входила в здание Совета-46, где все чиновники были мертвы. Тогда у Момо не было времени думать над словами старшего товарища, она видела только Айзена, живого и настоящего. Сейчас же Хинамори была уверена: Гин знал, что ждет ее в объятиях обожаемого капитана. Гин знал, что Айзен уготовил своему лейтенанту смерть. Гин знал - и не предупредил, не сказал Момо бежать, не оттолкнул - просто позволил ей умереть. Разве так поступают друзья? А ведь она считала Ичимару именно другом, любила его, как друга, ценила, наверное, одна она не сторонилась его, если не считать Рангику-сан. Она заботилась о нем, как умела, освещала своим светом, грела у своего костра, что зажигала в душе - а потом этот мирно горящий костер превратился в пожар, во всепожирающее, уничтожающее все на своем пути пламя.
Сейчас Момо снова - сгусток пламени, пылает, искрится, но уже не разрушительно, не желая убивать и сжигать до обугленных костей. Сейчас она - сгусток созидающего пламени, около которого греют замерзшие ладони и готовят пищу, чтобы продлить свою жизнь, она - пламя, которым прогоняют страхи и сосущую глаза тьму, она - пламя, что приятным светом освещает леса и долины - она - солнце. Момо всегда старалась быть именно такой - быть солнцем для своих друзей, для своих подчиненных и своего командира. Даже когда ее жестоко сломали, отбросили в сторону, как ненужную более вещь, Хинамори сумела снова разжечь свое пламя и улыбаться, заботиться о других, хотя и осуждала иногда себя за это- тоже мне, Данко, решивший нести свое сердце, как факел в темноте. Что стало с Данко, Хинамори очень хорошо помнила, и ей совсем не хотелось разделить его участь. Но все равно - светила, как могла, светила, когда сгорала сама. Но и сжигала, когда вынуждала ситуация.
Момо пришли на ум опустошенные глаза рядового квинси, чью грудь она разорвала файерболом. Сначала еще совсем молодой юноша с ужасом смотрел на лейтенанта, потом - с таким же ужасом и неверием - на свое искалеченное тело, перед тем, как упасть на колени и умереть. Хирако-тайчо вовремя прижал Хинамори к своему плечу, чтобы она не видела агонии, и она послушно спрятала лицо на груди капитана, позволив себе постоять немного рядом с командиром, пока тот отбивался от врагов.
Раньше Момо убивала только Пустых, а они не были похожи на людей. Армия Айзена поразила Хинамори - перед ней были не чудовища, но люди. Не такие, как шинигами, и явно не настоящие люди, но все же они были в человеческом облике, а не огромными тварями, которых она себе представляла, которые приходили к ней в кошмарных снах, когда Момо просыпалась, отчаянно ловя ртом воздух. Те трое... фракция Третьей Эспада... Они были врагами, они были сильнее, но не потому Хинамори не могла их убить - они выглядели, как люди, а поднять меч на человека всерьез в то время девочка-лейтенант не могла. Даже отправляясь сражаться с Широ, допустив, что письмо Айзена может быть правдой, ведь это был его почерк, и она помнила, что капитан писал что-то перед своей смертью, даже собираясь скрестить мечи с самым дорогим для себя человеком, Хинамори не собиралась сражаться всерьез. Тогда она малодушно собиралась погибнуть от руки Хицугаи, чтобы наконец-то кончились эти пытки, когда она не знала, кто друг, а кто - враг. И Момо даже не попыталась сражаться всерьез, не использовала кидо, не призвала шикай - упрямо сжимала губы и атаковала, ожидая смертельного удара, но даже когда Широ все же отразил ее атаку, после она очнулась в привычной [хоть абонемент получай] палате Четвертого отряда, и была жива, жива после всего, что натворила.
А потом Момо убила квинси. Но это был рядовой, а сейчас перед Хинамори стоял пусть и бывший, и, вероятно, ослабевший, но все же капитан. Капитан, который мог просто пронзить ее клинком и все... А она - идиотка! - ослабила кидо, позволила его сладким змеиным речам повлиять на нее...
Все это ложь. Он обманул всех - даже Айзена. И иногда Момо казалось, что Ичимару Гин обманул сам себя.
- Я не хочу поднимать на вас меч, - честно отвечает Хинамори, опуская руки. Это правда. Не хочет. Она уже достаточно раз атаковала друзей - до сих пор чувствует себя виноватой при виде Киры, которого так страшно ранили квинси. До сих пор не может смотреть в глаза друга, который просто хотел уберечь ее, огненную дурочку, а она натворила глупостей...
Сеть кидо потрескивает. Момо улыбается, вспоминая свою любимую вещь у генсейского писателя Достоевского. На самом деле, это произведение ей нравилось, и читать его ей было намного легче, чем остальные романы этого автора. Преступление и наказание... это правда, они неразделимы, как неразделимы сущности доктора Джекилла и мистера Хайда у другого генсейского писателя Стивенсона. Одно следует за другим, а иногда одно может одновременно быть и другим. Разве нам не больно, когда мы совершаем нечто непростительное? Разве не разрушает это действие нашу душу? Разве не было ей больно посылать файербол в юношу в белой форме, которому просто не повезло оказаться по ту сторону баррикад? Разве не тошнило ее потом, разве не снилась ей чужая раскуроченная грудь, кости и внутренности, что обнажились после того, как попал в цель и разорвался ее файербол?
- И ничего, - дерзко отвечает Хинамори, вскинув подбородок. Да, обычно она - вежливая и скромная, но сейчас ее видит только предатель, только дезертир, и перед ним она уж точно не должна рассыпаться в любезностях. В их случае любезность - это уже то, что в Ичимару не летят огненные шары, что бакудо не сковало его тело, что он спокойно стоит и разговаривает с лейтенантом Пятого отряда, которая не желает нападать. А возможно, зря. На ее стороне - эффект неожиданности. Вряд ли Гин знает, насколько хорошо овладела Хинамори демонической магией, вряд ли ожидает от нее серьезных действий, так что она может продемонстрировать то, как стала сильнее... Но... Нет. Момо до сих пор дорог этот мерзавец, что назывался ее другом, ее семпаем, ее командиром, ее спасителем...
Гин спрашивает, что намерена делать с ним Хинамори, но она не знает, что ответить. Сказать Кире... при чем тут Кира? Ему и вовсе не нужно знать, думает Момо. Ему будет больно. С тех пор, как Изуру ранили, Момо обращается с другом как можно более бережно - хорошо, что он не замечает, она старается скрывать свою заботу, и получается, потому что она всегда была ласкова со своими друзьями, и никто не догадывается, что она жалеет Киру, потому что ему не нужна ее жалость. И о появлении бывшего капитана Изуру узнает уж точно не от Хинамори. А вот доложить о появлении того, кого считали мертвым, хотя бы капитану Хирако она обязана, потому что она - солдат Общества Душ. И Момо уже хочет ответить, но видит, как Гин протягивает к ней руки, так... доверчиво, что ли, и не может говорить; из ее горла вырывается всхлип, она бросается вперед и крепко обнимает Ичимару, буквально падает к нему на руки, прячет лицо на его груди и плечи ее трясутся от рыданий.
- Гин... семпай... Я... вас... никому... не выдам! Я... вы и так достаточно наказаны! Вы и так... Я никому не скажу, - сбивчиво шепчет Хинамори. Кидо, понятное дело, лейтенант сняла, как только сорвалась с места, и теперь ничего не сковывает Гина. Он свободен. Он может идти, куда хочет. Он уже не принадлежит ни Обществу Душ, ни Айзену, никому, кроме самого себя, и он вправе выбрать собственный путь.
Он заслужил этого, как никто другой.
Поделиться92018-06-04 21:13:27
Каждое ее слово обжигает плоть до костей, но Ичимару стоически терпит. Бывший лейтенант просто стоит и протягивает к лейтенанту нынешнему распростертые для объятий руки, неспособный открыть рот и сказать что-то в свою защиту, связанный по рукам и ногам – но не сетью кидо, не чужим духовным давлением, а собственным упрямством.
Он знал, на что шел, когда переступал порог этого мира и мира живых.
Он знал, но был ли готов?
Ичимару молчит. Все обидные и горькие слова давно были сказаны, все сумасшедшие детские глупости – совершены, и ничего, ничего уже нельзя вернуть. Хватит, кричит в нем глухое отчаяние, давно пора это прекратить. Бессмысленно снова и снова вспоминать прошлое, царапая грудь в тщетных попытках – хотя бы так! - добраться до собственного сердца, иссушенного годами лжи и ненависти. Бессмысленно возвращаться в Сейретей, когда ничего, кроме аккуратного могильного надгробия, сломленной воли и воспоминаний верного – до сих пор! – лейтенанта и плохо скрываемой боли подруги детства тебя ничего не ждет. Бессмысленно улыбаться как в прошлом, потому что все, включая тебя же самого, еще год назад усвоили, какой ты на самом деле был – обманщик, плут, но самоотверженный обманщик и плут, но ты до сих пор веришь, что сумел измениться.
Ичимару тянет руки к Хинамори потому что хочет извиниться, но не знает, как. Тяжело когда знаешь так много слов, но не можешь ими правильно распорядиться. Гин говорит совсем не те слова, которые хочет, но других у него нет.
- Ты пугаешь. Раньше – нет… а теперь пугаешь, Хинамори.
Ичимару хорошо знает, насколько Хинамори на самом деле проницательная девушка. Она думает, что видит насквозь обуглившуюся душу бывшего друга, верит в это, и разубеждать ее не хочется. Никогда не хотелось. Момо всегда видела ровно столько, сколько позволял ей Гин – но, только умерев, он понял, что заблуждался. Он открывался совершенно искренне сам того не подозревая, даже когда насквозь прогнил трупным ядом сладких речей Айзена-тайчо. Доверие никогда не было его сильной стороной, но время не только лечит, но и учит. Все, что Ичимару сейчас может – это верить, глупо и отчаянно верить в Хинамори.
- Страшно, - срывается с губ едва слышно. – Как же все-таки страшно.
Ичимару до сих пор игнорирует жажду крови Шинсо и не пускает занпакто в ход лишь только потому, что Хинамори говорит с ним по-человечески, хоть и пытается скрыть боль за пеленой ненависти. Не вешает ярлыки, не пытается осудить – даже сейчас Ичимару слышит отголосок прошлого, далекого и теплого, но давит воспоминание в зародыше, потому что в груди снова становится слишком тесно.
Или Хинамори все же понимает? Всегда понимала, причем лучше многих... Ичимару до сих пор не может забыть как однажды, возвращаясь к себе в барак, встретил по дороге Хинамори, но был так занят собственными мыслями по поводу очередного спектакля, который предстояло разыграть перед другими лейтенантами, так сосредоточен, что не сразу ее заметил. Прошел мимо, опомнился, обернулся, запоздало подарил Момо одну из своих приклеенных к лицу ехидных улыбок, и скрылся в комнате Айзена-тайчо, чем вызвал очередную волну улыбок уже с его стороны.
Он не сказал Хинамори ни слова.
Молчит и теперь, отговорив своё.
Замерев, он вслушивается в то, что происходит вокруг: не слышно ли криков или сигнала тревоги, предупреждающего о появлении нарушителя? Какая-то часть Ичимару до сих пор малодушно надеется на плен – но вокруг только лес, такой же густой и дремучий, как потемки его души.
Все потому что смысла защищаться больше нет, как и нет резона строить неприступные стены. Их все равно разрушат – удар врага или протянутая рука друга. Зачем черстветь душой, сжигая в себе любой намек на человечность?
Ответов нет, а теперь и в вопросах пропадает всякий смысл, потому что Хинамори совершает очередную глупость – в который раз, менос ее подери, она обнимает Гина. Песочные замки надежд на плен рушатся, стены его крепости ломают без тарана, уверенность крошат в пыль. Ох, Шинсо, тебе до такого далеко.
- Хинамори…
Вдох. Прямое столкновение с прошлым. Выдох. В груди щемит, рвется наружу безмолвный крик, но получается только хриплый шипящий звук. Окружающий мир теряет в цвете и четкости, кружится голова, а еще горячо. Ичимару пытается держаться из последних сил, но ноги предают его еще раньше, чем он предал Айзена-тайчо, и он, обессилев, падает на колени, роняя голову на грудь Хинамори. Ладони обнимают пустоту. Хочется кричать. Она поняла, поняла, понимает! Всегда понимала без слов все, что нужно, всегда видела здравое зерно в исковерканной логике этого мира.
Дрожащие пальцы находят тонкие запястья, и Ичимару зубами вгрызается в эту надежду, в этот огонь, в этот лучик света, ведущий прочь из темного тоннеля. Правильно, Хинамори, наказан, наказан достаточно, чтобы сгореть от стыда прямо здесь. Но чтобы все получилось, чтобы Айзен поверил, нужно было стать негодяем. Он слишком хорошо понимает людей, слишком умен и слишком осторожен, чтобы доверять первому попавшемуся кандидату на должность своей правой руки. Поэтому и приходится идти на хитрость и вверить себя ему, продаться в рабство своим же демонам, убедив себя, что от этого можно получить ни с чем несравнимое удовольствие.
О да, как будто он по этому скучал и когда-нибудь будет.
- Ты… - Гин хочет сказать «прощаешь меня?», но слова застревают в глотке. Пальцы все плотнее сжимают кольцо, и приходится волевым решением отпустить тонкие запястья Хинамори. – Ох, меносы, как же мне плохо.
Точно такие же слова Хинамори уже однажды слышала – тогда Гин только-только стал капитаном третьего отряда, и Матсумото на радостях утащила его отмечать повышение к Кьораку-тайчо, прихватив по дороге Изуру. Количество выпитого тогда плохо поддавалось подсчету, потому что какие-то запасы Рангику принесла с собой, а что-то обнаружилось в капитанском кабинете, но от Исэ досталось всем. Гин до последнего пытался отказаться, даже, кажется, использовал шунпо чтобы сбежать - но его поймали и в качестве наказания заставили играть в шоги с Кьораку-тайчо, прекрасно зная, что правил новоиспеченный капитан не знает.
Наутро расхристанный Гин нашел прибежище в бараках пятого отряда. И только напоровшись на сочувственный взгляд Хинамори, поднял голову, улыбнулся и повторил: меносы, как же ему плохо. Сейчас – то же похмелье? Сейчас – он наконец-то свободен?
Поделиться102018-06-07 01:21:22
Она действительно иногда пугает сама себя, когда смотрит в зеркало и видит уже не ту наивную и восторженную девушку, что так упрямо верила в хорошее, верила в то, что в каждом человеке есть свет, просто нужно найти его и заметить, отыскать среди темной чащи и бурелома, взять в ладони хрупкую, едва тлеющую искорку, поднести к губам и раздуть пламя. Момо больше не верит в то, что в каждом есть этот свет - или ей кажется, что не верит. Сначала - точно не верила, слишком сильно и больно ее представления о жизни сломали, пронзив мечом ее тело, но душа все равно болела сильнее. Не верила, искала подвоха, каждый раз напоминала себе, что люди имеют свойство предавать, что не все такие хорошие, как она себе напридумывала, что есть на свете жестокость и подлость, что даже ее добрый капитан смог лишить ее жизни, и уж точно не стоит снова бросаться бездумно в чужие объятия, плакать на груди вернувшегося из мертвых друга, но...
Она иногда пугает сама себя, когда понимает, насколько легко ей дается кидо. Раньше Хинамори шла к цели упорным трудом, обжигая ладони и проводя бессонные ночи на полигоне, зазубривая заклинания в библиотеке, тренируясь, не щадя сил, но теперь - теперь в ней как будто что-то включилось, загорелось, и уже не нужны были сложные формулировки, чтобы хадо или бакудо оказалось достаточно сильным. Шаккахо уже получается едва ли не машинально, то самое Шаккахо, которым Момо блистала в Академии, с помощью которого убила своего первого Пустого и спасла Хисаги-семпая - это заклинание уже не требует произношения, а просто слетает с ладоней и не теряет при этом силы. Момо это нравится. Ей нравится чувствовать себя сильной. Иногда она думала: может, именно этого добивался Айзен? Ощущения собственного могущества? Это ведь действительно потрясающе, особенно когда больше никто не знает, насколько ты силен. Момо начинает понимать своего бывшего капитана. Момо выросла достойной ученицей Айзена, пусть и с другими стремлениями. Момо не хочет завладеть миром, не хочет подчинить себе рассветы и грозы, она просто хочет... защитить то и тех, кто ей дорог. Любой ценой.
Гин ей дорог, несмотря ни на что. Несмотря на то, что она его ненавидела. Несмотря на то, что яростно желала ему смерти - пусть на мгновение. Сейчас ему плохо и больно, и рядом только Момо - она обнимает его, и уже почти ждет лезвия меча в грудь, так ей напоминает эта ситуация прошлое - но нет, Ичимару обнимает ее в ответ, а потом опускается на колени - Хинамори тоже приходится опуститься, она хочет погладить Гина по спине в знак утешения, но он перехватывает ее руки, то ли просто так, то ли для того, чтобы она не смогла использовать кидо. Момо сжимается, в любой момент готовая к нападению - теперь она не даст так просто себя убить, но Гин просто обнимает ее и тихо шепчет, как ему плохо.
Когда-то давно он говорил такую же фразу, и Момо помнит - улыбается, все-таки гладит его по спине, когда он отпускает ее руки, невольно прижимает к себе, как будто хочет защитить, как будто охраняет от всего остального мира. Она давно на самом деле простила - в тот момент, когда узнала о его смерти. Покойников не судят. О них только помнят, хранят в воспоминаниях их лица и голоса, их поступки... Момо помнила все - и то, как они спорили о "Соборе Парижской Богоматери", когда Хинамори не понравилась Эсмеральда, и то, как они вместе тренировались, и то, как она помогала в то время лейтенанту Ичимару писать годовой отчет, и то, как он угощал ее хурмой, а она варила ему кофе, и невозможно это просто так забыть, отмахнуться от прошлой жизни в один момент, разрушить все до основания. Здания - можно, а душу - никак. Хинамори помнит все, и поэтому тихо плачет, прижавшись носом к плечу Гина - от радости, что она ошибалась, что они все ошибались, и он жив, и теперь - свободен.
- Все хорошо, Гин-семпай, - отвечает Момо. - Все хорошо.
Она утешает его и как будто баюкает, невесомо гладит по волосам, по щеке - она чувствует себя сильной, когда может подарить другому человеку уверенность, спокойствие, защиту. Конечно, Момо не сумеет защитить Гина на поле боя - он и сам не промах, а она больше не лезет самоотверженно на рожон, знает, как надо, умеет рассчитывать свои силы - но Момо может защитить Гина бездействием и молчанием. Она никому не скажет о том, что видела его, даже Широ и Хирако-тайчо. Гин выполнил свой долг перед Обществом Душ.
- Теперь вы свободны, - говорит Хинамори. - Вы живы и вы - свободны. Вы можете идти, куда угодно, вы можете поступать, как вам нравится. Вы не подчиняетесь больше Готею-13. Вы больше не солдат. Помните, вы давали мне книгу "Чайка по имени Джонатан Ливингстон"? Я запомнила оттуда одну цитату... "Мы вправе лететь, куда хотим, и быть такими, какими мы созданы", - продолжает Момо, - так вот, теперь вы вправе на это. Лететь, куда хотите.
Момо улыбается, отпускает Гина, присаживается перед ним на землю - благо, трава сухая и теплая, дождя давно не было - и убирает волосы с его лица, заглядывает в вечно сощуренные глаза, которые оказались голубыми, как весеннее небо.
- Я клянусь вам, что никому не скажу, что видела вас. Если о вашем появлении и узнают, то не от меня, - Хинамори ведь все еще солдат, в отличие от Гина. Он свободен, а она - нет. Она связана законом, как сетью собственного кидо - вот только закон тоже имеет свои огрехи. Никто не узнает, что лейтенант Пятого отряда видела бывшего капитана Третьего. Момо не скажет об этом даже Широ. Она будет хранить тайну, которая греет ей душу.
- Спасибо вам за все, - говорит Момо. Она уже не считает нужным вспоминать давние обиды, не хочет снова обвинять - да, Гин допустил, чтобы Айзен убил ее, но ведь она выжила. К чему ворошить прошлое? И так ведь больно - особенно ему. Она-то уже прошла через "воскрешение", когда Широ виновато прятал глаза, а младшие офицеры и рядовые в ее присутствии замолкали и сочувственно косились на своего лейтенанта. Момо прошла это дважды, и знала, как это мерзко - ты жив и дышишь, а все смотрят на тебя так, как будто ты вот-вот упадешь замертво в луже крови. И хуже всего было видеть вину в глазах Широ и Киры - это ведь она, Момо, была виновата, это она первая подняла на них меч!..
Но чтобы девушки жили, мужчины платят кровью. Широ-чан защищал Хинамори, не заботясь о собственной жизни. Гин тоже подставился под смертельный удар ради Рангику-сан и ее улыбки. Момо прекрасно это понимает, но ничего не говорит - зачем?..
Встав на ноги, Момо протягивает Гину руку, и улыбается - широко и радостно. Его старый путь закончился, а новый - только начинается. И Момо гордится, что он встретил ее на своем новом пути.
Поделиться112018-06-08 23:37:44
— Хинамори-чан… - Ичимару едва шевелит губами, кажется, будто он только подумал, но ничего не сказал. По телу разливается тепло, он чувствует, как оживает – впервые за многие месяцы. Эта встреча стала долгожданным билетом в юность, когда самой большой проблемой был слишком легкий экзамен или несданный письменный тест. Ичимару крадет слезы Хинамори пальцем, обмотанным белой лентой, заглядывает в глаза и пытается приободрить улыбкой, но от него отчетливо сейчас веет горечью.
— Хотя бы ты – не плачь из-за меня. Или я зря умирал? Так обидно…
Как сейчас нужны эти слезы самому Гину, он на многое готов, лишь бы почувствовать как грудь разрывает на части, как в душе становится горячо и беспокойно, а на траву падает одинокая капля, но в уголках глаз сухо. Ичимару, тщетно пытаясь расплакаться вслед за Момо, вызывает в памяти образ Рангику в момент их последней встречи. Вспоминает немую скорбь в ее глазах – она выглядит так, словно мысленно уже его похоронила, и собственную отчаянную решимость пожертвовать собой, но спасти ту, кого любит. Ну, и мир заодно. Ичимару не может понять, почему Рангику столько лет терпела все его выходки и не попыталась ничего изменить. Может быть, она знала? Всегда приветливая и немного беспокойная. Просто не говорила. Просто верила. Просто ждала.
Ичимару повторяет про себя все обидные слова, которые когда-либо слышал. Бесчувственная змея, лживый лис, человек, приносящий с собой одни беды. Ничтожество. Грешник. Урод. Зарвавшийся мальчишка. Инструмент. Метод. Убийца. Предатель.
В груди горячо, но это не предвестник скорби. Гин злится, потому что слезы – единственное, что он не умеет.
Хинамори держит его как хрупкую игрушку из фарфора. Ичимару роняет голову ей на плечо, устало выдохнув. Не получается у него плакать, что тут поделаешь. Упоминание свободы заставляет давно высохшее сердце сжаться.
Нет, Хинамори, хочет сказать Гин, я никогда не буду свободен. Но вместо слов из груди вырывается сиплый хрип, а руки крепче сжимают запястья Момо. Ичимару на собственном опыте познал относительность свободы. Как и само существование шинигами, как и сама ткань бытия, она казалась ему чем-то иллюзорным и тонким, словно отрезок искусного шелка. Капитан Айзен как-то однажды сказал, что свободу нельзя потрогать на ощупь, невозможно понять, какая у нее фактура и цвет, что дотронуться и ощутить на кончиках пальцев ее тоже нельзя — только и остается гадать, вдыхая ее аромат, смотреть по сторонам и терпеливо ожидать новой встречи. Не душой, так сердцем. Так было заведено, продолжал капитан, и не им нарушать традицию.
Ичимару в ответ тихонько смеялся и говорил, что ему все равно.
Свобода, продолжал он, придумана глупцами для глупцов. Обманчива, как кицунэ, пьянит, как бутылка дорогого сакэ, и оставляет ощущение пустоты, когда ее отбирают. Каждый строит свою собственную клетку с твердыми железными прутьями и устанавливает такой размер, который покажется удобным. Потом заманивает кого-то другого разделить добровольное заключение, когда становится невыносимо одиноко или грустно.
Ичимару хочется верить, что он не одинок, но иллюзии капитана Айзена расставляют все по своим местам, день за днем отнимая то, что было дорого его лейтенанту. О, Гин одинок. Еще как. Мальчишкой он не понимает этого, и потому он – идеальный инструмент в руках безобразного бога. А теперь, став взрослым, умерев и вернувшись с того света в то же тело, хочет спросить капитана Айзена: ну, и кто теперь одинок? У Ичимару есть два замечательных лейтенанта - Рангику, Хинамори и, с горем пополам, капитан Кучики. У капитана Айзена в друзьях все глухое отчаяние Улья. Жалеет ли он о том, что совершил? Гин сомневается в этом.
Ичимару крепче прижимает к себе Хинамори, хотя внутри все противится этому. Он не должен, не может, нельзя…
- Спасибо. С меня тогда... шоколадка, томик Осаму Дазая и сказка на ночь? А? Что скажешь? Сказка со счастливым концом для доброй Хинамори-чан. Где все остаются живы и никто не умирает. Где каждый день светит солнце и течет жизнь. Где нет места лжи и предательству. Звучит волшебно, не правда ли?
Отстранившись, Гин поднимает голову к небу. Серебристая челка спадает со лба, открывая впавшие глазницы и резкую линию скул. В Академии учили, что шинигами должен доверять своим ощущениям, отточить свою реакцию до уровня безусловной, чтобы в любой момент быть готовым отразить неожиданную атаку врага, предсказать ход его мысли, выйти из схватки победителем.
Говорили еще, что шинигами ни в коем случае не должен смешивать личные чувства и воинскую службу. Тот, кто метит на высший управленческий чин и хочет носить хаори капитана с эмблемой отряда на спине, должен четко отдавать себе отчет в том, что делает, чем поступки могут отозваться в будущем и к чему приводит бездействие. Ичимару хорошо помнит, чем кончилась история третьего офицера пятого отряда — смешной, этот человек не умел видеть дальше собственного носа, и поэтому проиграл. Думая, что легко увернется от лезвия вакидзаси, не слишком-то беспокоился о защите. Он ошибся, недооценив противника. И поэтому умер.
Гин не хочет повторять его судьбу, он верит, что сумеет в нужный момент увернуться от ее молота и не попасть под наковальню возложенной на свои плечи ответственности. Не хочет, да только кто его спрашивал. Он не слушает сам себя. Он оглох. Он потерялся в обрывках собственных мыслей.
Гин всегда хотел зайти чуточку дальше, чем могли предложить умные мужчины и женщины в академических одеждах, и потому сознательно шел на риск, выполняя задания, которые предназначались старшим студентам и выпускникам. Чувство опасности пьянило, а верный Шинсо всегда был готов убивать – скорый выпуск Гина не удивил лишь его самого.
Момо красивая. Она уже ближе к женщине, которой ей предстоит стать, чем к девочке, которой была. Еще немного подождать – и станет совсем красавицей. Ичимару открывает глаза, и лазурь встречается с теплым кофе. Что ложью началось, то ложью и должно кончиться; это закон природы.
- Если случится чудо. Если случится трагедия. Если я снова встречу его…
В его голосе нет злобы или ненависти. Он тоже давно простил. Просто когда отдаешь всю свободу одному человеку – неизбежно становишься его заложником, и тут уже сам виноват. Ичимару долго не принимает свой выбор, но в конце-концов становится с ним единым целым. Обман не поможет. Внутренние демоны не оставят его в покое.
Поделиться122018-06-09 02:17:32
- Я... не плачу, - возражает Хинамори, хотя слезы продолжают литься из глаз. Такое новое и слегка непривычное чувство - снова плакать, снова быть слабой и уязвимой. Она-то как всегда наивно думала, что повзрослела, что больше не будет проливать слезы, потому что другие за ее слезы слишком часто платили кровью, а Момо не может - не имеет права! - допустить, чтобы Широ снова пострадал из-за нее, из-за ее глупости и порывистости, из-за ее отчаянного желания видеть хорошее во всех людях, зажигать чужие сердца в темноте, баюкать души на ладонях, такие хрупкие, такие нежные души - она-то знает, какие они, те, что стараются казаться сильными и непоколебимыми, те, которые сражаются до последней капли крови и отдают свою жизнь, как разменную монету. Она знает, она понимает, она видит. И она плачет, так что глупо возражать, но все равно возражает по привычке. Зачем возражает, не знает сама. Гину можно видеть ее слезы. Наверное, одному из немногих - можно. Наверное, ему открыться очень просто, ведь она виновата перед ним, хотя он вряд ли сердится.
Момо гладит Ичимару по серебристым волосам, и пряди ложатся на ее ладошку. Она улыбается, и солнце выглядывает из-за туч. Она знает на самом деле, что такое - свобода, и не думает, что это - иллюзия.
« Я привыкаю к свободе с дырою во лбу.
Душа свободна, а тело гниет в гробу. »
Свобода - это величайший дар и в то же время - проклятие. Свобода - это тогда, когда ты можешь делать то, что тебе хочется, но при этом тебе не хочется ничего. Свобода - наказание для людей, которым гораздо комфортнее в самолично выстроенных рамках, стенах и преградах; и то верно - никому не понравится ночевать в открытом поле на всех ветрах, а свобода - она и есть это поле на всех ветрах. Свобода - воздух, которым мы дышим, и одновременно - отсутствие воздуха. Свобода - то, что есть у всех и нет ни у кого. Момо не знает, как это объяснить, как облечь в слова свои чувства, и поэтому просто крепче обнимает Гина, который оказывается теплым и дышащим; она ощущает его дыхание на своем плече и ей немного щекотно, но совсем не неприятно.
Это и вправду похоже на сказку со счастливым концом. Герой не победил, но выжил. Его принцесса ждет его в замке, который уже не охраняет никакой злобный дракон. Только как встретит принцесса героя, если она его даже не ждет, если она его похоронила и оплакала? Момо страшно подумать, как Рангику-сан встретит Ичимару, что она ему скажет - а что бы она сама сказала Широ, если бы тот считался мертвым и вдруг через год вернулся к ней? Она ведь, всего на секунду, но успела похоронить Широ, когда на поле боя внезапно пропало ощущение его реяцу. Ей было страшно, но времени скорбеть не было, просто подумала вскользь "Широ-чан проиграл" и снова занялась ранами своего капитана, осиротевшая и потерянная, но не имеющая права срываться, потому что - военное время, потому что - от нее зависит чужая жизнь, потому что... Ей оставалось только верить. И как же было больно видеть Хицугаю в форме Ванденрейха, как будто он ударил ее по лицу или снова пронзил мечом...
- Я больше не люблю сказки.
Потому что сказки - ложь. Потому что сказки учат тому, что добро обязательно побеждает, а разве это верно? Да и даже если в войне побеждает добро, все равно остаются лужи крови на земле, мертвые тела и разрушения; как можно назвать то, что случилось, победой? Да, они отстояли миропорядок, но какой ценой! Все это... все эти жертвы, все эти смерти! Конечно, они не были напрасны - Момо старается утешать себя этой мантрой, но все равно ей больно видеть то, как уменьшилось количество солдат Пятого отряда, когда она проводит построения и тренировки. Многих погибших она знала, они заботились о своем лейтенанте, подчинялись ее приказам, просили у нее совета... А теперь ее ребят больше нет - как можно верить в сказки после такого? Как можно вообще придумывать эти сказки?
- Но я люблю шоколад! - продолжает Хинамори, и улыбается, а по ее лицу стекают слезы - странное зрелище, наверное, жуткое даже, - Я люблю книги!
Я жива, - хочет сказать этим Момо. Я жива. Я продолжаю жить. Я смогла - и вы тем более сможете, потому что вы сильнее меня, вы всегда были сильнее.
- Я хотела бы снова... Чтобы вы давали мне томики Осаму Дазая и... и...
Наконец из ее груди вырывается тихое рыдание, и Момо прячет лицо на груди Гина, орошает слезами его одежду, хотя он и просил не плакать, утирая ее слезы. Это хорошие слезы. Это слезы освобождения, слезы облегчения и радости, пролить их - все равно что небу обрушить дождь на иссушенную засухой землю, чтобы снова взошли ростки и зазеленела трава.
Нет, как раньше - все равно не станет. Невозможно повернуть время вспять, невозможно заставить реку войти в единожды покинутое русло. Место капитана Третьего отряда занимает золотоволосый музыкант-вайзард. Место капитана Пятого - такой же блондинистый, только более грубый и ехидный, безответственный, но все равно успевший стать Момо родным. Как раньше - уже не будет, но это не значит, что будет плохо. Это означает, что будет иначе, и нельзя отрицать, что не будет, наоборот, лучше. Пути судьбы неисповедимы и недоступны пониманию ни людей, ни богов смерти. Наверное, это даже хорошо и правильно. Наверное, так и должно быть?
- Если вы встретите... его? - переспрашивает Момо и холодеет, думая об Айзене, что томится в холодной темноте Мукена без единого проблеска света и надежды. - Что вы тогда сделаете?..
Поделиться132018-06-12 21:23:56
— Один томик Осаму Дазая остался в отряде. Кабинет лейтенанта Изуру, третья полка, самая крайняя книга слева, - шепчет Гин на ухо Хинамори, обнимая ее за дрожащие плечи. Хинамори сотрясается от слез и Ичимару успокаивает ее, как может. Впервые он говорит не заученные фразы, а озвучивает собственные мысли, и это так непривычно, что хочется встряхнуться, словно проснувшись от долгого сна. Но Гин терпит. Потом, потом он вволю пройдется по своим ошибкам, даст волю эмоциям. Даже, может быть, закричит – но пока не время. Гин поглаживает плечи Хинамори, ее худую спину, прижимает голову к груди. Страдания Момо он ощущает почти физически и это больно, очень больно – но этого все-таки оказывается недостаточно, чтобы заплакать самому.
Видимо субстанция, которую древнегреческие философы называли душой, умерла в нем давным-давно, а ее место, повинуясь закону сохранения энергии, заняло нечто иное. Названия этому Ичимару не знает, и уже не надеется когда-нибудь выяснить – незачем. Он – не монстр без души, но и не раскаявшийся грешник. Ичимару Гин – это константа, с которой придется считаться в любое время, не важно, что это – польза союза или головная боль. Плечи, отстраненно думает он, обнимая единственную душу во всем Сейретее, которая была к нему добра.
— Достоевский, Хинамори-чан. Мой тебе совет: перечитай Достоевского. Можно «Идиота».
Ичимару тоже улыбается – ради этой девочки он готов сделать что угодно. Это ему совершенно не свойственно. Это дико, неправильно, так не поступают те, кто покоится в могиле. Но почему-то думая о том, чтобы протянуть руку помощи лейтенанту пятого отряда, Гин не чувствует отвращения. Он легко может пойти на сделку с собственной совестью, как делал уже сотни раз, может уйти, не сказав ни слова на прощание, если так будет нужно. Он готов на многое ради счастья Хинамори – своего-то уже толком нет. Даже если все пройдет гладко и Рангику встретит старого друга не ударом занпакто в грудь и слезами, а захочет просто поговорить, ничего уже не вернуть. Ведь на то и был расчет – кроме кольца на цепочке у Рангику нет ничего, что напоминает о Гине. Нет ни его фотокарточки, ни нарисованного наспех портрета, ни одной памятной вещи – все было отрядским, общим, безликим. Гин, уходя в последний раз, тщательно проверил каждый укромный уголок и планомерно, вещь за вещью, предмет за предметом, уничтожил физические следы своего существования.
Память недолговечна, и скоро о его предательстве все забудут, жизнь назавтра продолжится, как была, пока он будет нести службу у Айзена. Службу и свой крест, более никому не выносимый. Гин думал, что его быстро сотрут из памяти – ведь именно так поступают с предателями - но реальность доказала, как сильно Ичимару заблуждался. Его жизнь и смерть не просто не стерли из ткани бытия, а придали ей какой-то жертвенный оттенок, поставив на месте его медитаций аккуратное надгробие, продолжив выращивать хурму и раздавать ее другим отрядам.
Жизнь, какой знал ее Ичимару, давно перестала принадлежать ему одному, но он никогда не восставал против этого, не возразил ни разу. Да, место капитана третьего отряда когда-то принадлежала ему, но у Гина и в мыслях не было приватизировать эту должность себе, намертво связать ее со своим именем. Он просто нес службу. Его достижения как капитана поощряли, а за промахи – строго отчитывали. Так же поступали с другими. Гин не видел ни причины, ни смысла что-то менять: его роль была временной, и он это отлично понимал. Конечно, Изуру понимал это чуть хуже, но все же в эмпатии этому молодому человеку отказать нельзя – он ощущал желания своего капитана на уровне инстинкта, тонкого намека, случайного жеста. Ловил каждое слово. И где теперь он, а где — Ичимару?
Леейтенанты – удивительный все же народ, им позволено то, что становится недоступно капитанам с принятием форменного хаори: прямо выражать свои мысли. Гин отстраняется от Хинамори, снова закрыв глаза. Добродушная, чуть насмешливая улыбка остается при нем, но теперь они оба знают ее цену, и от этого на душе все еще неспокойно.
Айзен… в самом деле, что он скажет ему, если встретит? Гин думал, что после чудесного воскрешения его будут преследовать кошмары, в которых он погибает от его руки, снова и снова пытается прекратить эту войну с бессчетным количеством жертв, освобождая Камишини но Яри и делясь ее секретом, но Ичимару спит долгим беспробудным сном без видений прошлого. Он ожидал боли в месте удара лезвия Кьёки Суйгетсу, подобно той, что мучает людей, потерявших ногу или руку – но, вопреки ожиданиям, ее нет. Рёка отринула раны Ичимару, отведя от него смерть, и теперь он не чувстует боли.
- Я открою глаза, - говорит Гин, поднимаясь на ноги и беря на руки худенькую Хинамори. – Я покажу ему посмертие. Доставлю удовольствие, какого он еще не знал. Причиню боль, которой он никогда не испытывал. Возведу алтари и разрушу храмы в его честь, сотру его существование из ткани бытия, увековечу его деяния. Что-то из этого подойдет, а, Хинамори-чан?
Он срывается в шунпо без предупреждения, без подготовки, как был – в генсейской одежде, с Хинамори на руках, скрыв свою реяцу, чтобы больше никто не обнаружил его присутствия. Останавливается через несколько кварталов, возле бараков пятого отряда, аккуратно ставит на ступеньки возле одного из них, машет рукой на прощание и снова исчезает.
До свидания, Хинамори.
Не прощай.
Поделиться142018-06-13 01:20:51
Они не забывают. Никто из них не забывает - ни Кира, ни Хисаги-семпай, ни, уж тем более, Хинамори. Во всех смыслах преданные лейтенанты, они никогда, ни за что не забудут тех, за чьим правым плечом они следовали, чьи приказы выполняли, чей сон берегли - все они скучают, хотя и поняли, и приняли, и даже смирились и вроде бы отпустили. Кира приносит к надгробию Ичимару-тайчо календулы, по привычке ухаживает за растущей в отряде хурмой, хотя сам терпеть ее не может, читает те книги, что оставил после себя капитан. Хисаги-семпай готовит курицу с тушеной морковью по рецепту Тоусена, до сих пор называет его "тайчо" и перечитывает оставленные им черновики для "Вестника Сейретея". Хинамори может сказать, что ей повезло, потому что ее капитан и бывший кумир остался жив, отринув смерть, как данность, и приняв, как такую же данность, бессмертие. Он не погиб, как погибли Тоусен и Ичимару. Хинамори может прийти к нему, посмотреть в глаза, услышать хриплый и уставший голос, даже накричать на него, нагрубить - она ведь уже приходила, только Гину не обязательно это знать. Никто не знает. Этот визит остался тайной Учителя и его верной ученицы. Она ведь тоже скучает, как и ее друзья. Она, как и Кира, читает книги, которые остались от Айзена, заваривает чай так же, как заваривал он - Хирако всегда морщится, как от зубной боли, и просит лучше принести кофе - пишет очень похожим почерком, потому что именно Айзен учил ее каллиграфии... Наверное, ее нынешнему капитану с ней трудно, потому что Момо ведет себя, как в свое время держался Айзен - тихая, исполнительная, вежливая. Во всех преданных лейтенантах так или иначе остался след их бывших капитанов. Только Кира не улыбается, а Хисаги-семпай не идет по пути наименьшей крови - они не стали похожими на своих командиров.
Стала ли Момо похожей на Айзена в его молодые годы?
Но она думает не об этом, когда плачет, прижавшись носом к груди Гина, пока тот обнимает ее за дрожащие плечи. Она вообще толком ни о чем не думает, только отмечает: зайти к Кире и найти тот самый томик Осаму Дазая; перечитать Достоевского "Идиот"; вспоминает, каким милым казался ей князь Мышкин, как он нравился ей, и как раздражала ее Настасья Филипповна... Мысли мелькают быстро-быстро, но одна, самая главная, неизменна: Ичимару Гин жив и в Сейретее. Эта мысль пульсирует сердцебиением у нее в голове, растекается теплом по телу, отпускает на свободу ее потаенную боль: Момо больше не должна чувствовать свою вину, потому что нет вины, потому что кровь уже смыла всю ее вину - ее кровь, кровь ее врагов, кровь Гина... Хинамори теперь знает, что нельзя слишком ярко ненавидеть, нельзя бросаться в омут, очертя голову, нельзя рубить сплеча, потому что в этом хитросплетении миров не всегда точно ясно, кто друг, а кто враг. Момо знает это, как никто другой.
Гин так легко подхватывает ее на руки, что Хинамори даже не успевает охнуть, и уж точно не сопротивляется. Она осталась маленькой и худенькой, и, несмотря на то, что сейчас не любит чувствовать себя слабой, на руках Гина ей нравится. Момо успокаивается, перестает плакать - только удивленно распахивает глаза, держась за плечи Ичимару, и немного злится на себя за то, что она такая уязвимая, за то, что ее так просто поднять, за то, что она не сопротивляется, хотя ничего плохого в этом, наверное, и нет - Хинамори все же девушка, хотя и солдат. Ей не неприятно, хотя должно быть неприятно. Ей очень тепло и спокойно. Слезы высыхают, сердце бьется ровнее, дыхание тоже успокаивается, как будто Гин сейчас ее защищает, хотя и неизвестно, от чего.
Вспоминается, что в последний раз ее вот так на руках держал Широ, когда в ее груди снова расцветала алым рана, теперь уже нанесенная Хьёринмару - нанесенная тем, кто меньше всего на свете хотел навредить Хинамори. Тем, кто защищал ее ценой своей жизни. Простит ли она Айзену это? Свою боль - простила. Боль Хицугаи простить уже гораздо сложнее, потому что это больше, чем ее собственная боль. Момо ведь помнит, как он кричал, пока она теряла сознание на руках самого дорогого ей человека, истекая кровью, теряя жизнь с каждой секундой.
"За что, Широ-чан?"
Нет, не так она должна была тогда спросить.
"За что, Айзен-тайчо?"
Вопрос Гина явно риторический. Храмы и алтари в честь Айзена уже возведены - пусть и нерукотворные. Бывшего капитана Пятого отряда обожала не только его лейтенант Хинамори, не одна она была обманута - многие солдаты из ее отряда точно так же поразились предательству Айзена. Седьмой офицер Мидори часто приходила к Момо после ее выписки, приносила ей чай, а потом сидела напротив и плакала, не зная, что сказать. Мидори Котоноха, в отличие от Хинамори, была влюблена в капитана по-настоящему, видела в нем именно мужчину, а не Учителя, и ей было больно от его поступка, а Момо не знала, как утешить девушку, поэтому просто пила вместе с ней чай вприкуску со слезами и пыталась понять, как бы на ее месте поступил кто-то взрослый и умный. Как поступил бы тот же капитан Айзен. Или капитан Фонг. Или капитан Унохана. Но Момо не знала, кому из них лучше всего подражать, и поэтому просто молчала. А во время вторжения квинси Мидори Котоноха погибла - всего лишь одно имя на листе бумаги, которое подали лейтенанту, чтобы та ознакомилась со списком потерь.
Гин резко и без предупреждения входит в шунпо, и Хинамори инстинктивно прижимается к нему, чтобы не упасть, хотя он и так крепко держит. Момо не знает, куда отнесет ее Ичимару, но ей не страшно - совсем не страшно. И Гин приносит ее к баракам Пятого отряда, ставит на ноги - к счастью, тут безлюдно, все на тренировках, некому замечать восставшего из мертвых.
Момо встает, поднимает руку в ответ, и уже собирается что-то сказать, но Гин молча исчезает. Она стоит некоторое время, глядя туда, где он стоял, глядя куда-то в пустоту и все так же держит руку поднятой, а потом прижимает ладонь к сердцу и кивает каким-то своим мыслям. Правильно, что исчез, - думает Хинамори. Правильно, что не остался. Его ждет еще многое. Его ждет Рангику-сан, его ждет замаливание грехов собственной смерти... Но все же Момо думает то же самое, что и сказала ранее.
Теперь Гин свободен.
И она - тоже.
Страница: 1
