//PETER PARKER
И конечно же, это будет непросто.
Питер понимает это даже до того, как мистер Старк — никак не получается разделить образ этого человека от него самого — говорит это. Иначе ведь тот справился бы сам. Вопрос, почему Железный Человек, не позвал на помощь других так и не звучит. Паркер с удивлением оглядывается, рассматривая оживающую по хлопку голограммы лабораторию. Впрочем, странно было бы предполагать, что Тони Старк, сделав свою собственную цифровую копию, не предусмотрит возможности дать ей управление своей же лабораторией.
И все же это даже пугало отчасти.
И странным образом словно давало надежду. Читать
NIGHT AFTER NIGHT//
Некоторые люди панически реагируют даже на мягкие угрозы своей власти и силы. Квинн не хотел думать, что его попытка заставить этих двоих думать о задаче есть проявлением страха потерять монополию на внимание ситха. Квинну не нужны глупости и ошибки. Но собственные поражения он всегда принимал слишком близко к сердцу.
Капитан Квинн коротко смотрит на Навью — она продолжает улыбаться, это продолжает его раздражать, потому что он уже успел привыкнуть и полюбить эту улыбку, адресованную обычно в его сторону! — и говорит Пирсу:
— Ваши разведчики уже должны были быть высланы в эти точки интереса. Мне нужен полный отчет. А также данные про караваны доставки припасов генералов, в отчете сказано что вы смогли заметить генерала Фрелика а это уже большая удача для нашего задания на такой ранней стадии. Читать
uniROLE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Мир изменился. Тьма крепнет, неустанно испытывает, искушает самых стойких и сильных, повергая в отчаяние слабых духом. Воздух полон запаха пепла и смерти, чувства близости неминуемой войны - беспощадной, кровавой. В эти страшные времена, в час затишья перед грядущей бурей, гордому народу Гондора остаётся лишь ждать - бдить, зная, что Враг не дремлет.
Ждать - и сохранять надежду, всё ещё не утерянную.
Ведь пока есть те, кто стоит на защите земель гондорских, Юг не падёт.
Boromir x Tauriel
"Госпожа моя", - говорит он, и Тауриэль улыбается вопреки сказанному ею же самой о подобном обращении. Недовольство шевельнулось, да мигом пропало, ибо на сей раз иначе звучит эта вежливость. "Воистину твоя, сердце мое", - пронеслось в мыслях солнечным светом, запахом могучего леса и далеким шумом великих вод.
Да и сложно чему-либо возмущаться, когда прохладные губы твоих касаются поцелуем легким, но уверенным.
Что до прочих, придется заново привыкать - учтивость, кажется, у всех встреченных ею гондорцев была в крови. Либо вбивалась силой, кто знает. Как бы то ни было, бесконечная череда "миледи" и "моя госпожа", это не самая большая плата за то, чтобы находиться среди людей гондора. Особенно, подле их генерал-капитана.
Боромир уходит навстречу сражению с харадрим, дверь с едва слышным скрипом затворяется. Эллет выдыхает, чуть улыбаясь - тревожно и вместе с тем счастливо, - и невольно вздрагивает, слыша голос лекаря:
- Миледи, что произошло? - словно позабыла о том, что и он здесь. Непозволительная невнимательность, уже стоившая ей подошедших слишком близко харадских преследователей и, позже, ранения. Привычным гневом на себя саму полоснуло, отдавшись в пострадавшем боку - больно, проклятье!
- Нас преследовали южане. В последнем сражении одному из них удалось меня ранить. Лорд Боромир оказал помощь, однако рана открыта.
Мужчина кивнул, осмотрелся, будто удостовериваясь, что все, что ему необходимо, лежит на своих местах. Затем малость нервно поглядел на необычную гостью, подошел ближе и произнес, ясно чудом сдерживая неловкость, его неожиданно для себя обуявшую:
- Мне... необходимо осмотреть рану, миледи. Вам помочь?..
- Да, господин... Как Ваше имя?
- Маэнас, миледи.
"Маэнас означает мастерство. Какое подходящее имя для лекаря", - Тауриэль улыбнулась, представилась ему в ответ и кивнула - помощь ей абсолютно точно необходима. На кровати оказался плащ и дырявая теперь куртка, верой и правдой служившая ей много лет. Затем гондорец осторожно снял бинты, со смущением касаясь светлой кожи эллет. Кровь кое-где подсохла, порождая болезненные ощущения, но вскоре ткань оказалась снята, являя взору лекаря длинную рану, снова начавшую кровить.
- Будет неприятно, миледи.
- Стерплю, господин Маэнас, - не первый раз и не последний.
А снаружи послышались первые звуки начавшегося сражения.
Маэнас зашил рану и наложил свежую повязку к тому самому времени, как бой у башни закончился. Трудился он осторожно, поначалу после каждого аккуратного стежка извиняясь, что ее скорее смущало, чем забавляло. При всем том, что Маэнас являлся полевым лекарем, каждодневно с воинами бок о бок трудящимся, он показался Тауриэль излишне мягким - или то было из-за ее присутствия? И женщина, и эльф, мало того, сыном Наместника приведенная и препорученная заботам врачевателя - тут и не таким предупредительным станешь.
Шов дошел до середины, когда она не сдержалась, мягко сказав:
- Господин мой, полно вам с подобной излишней заботой ко мне относиться. Мне ведомо, какой редкостью для вас являются гости-эльфы, тем паче воины-эльфийки, но боль от иглы это не то, что может меня умертвить. Прошу вас, попробуйте забыть, что я эллет - сейчас я всего лишь ваш подопечный.
Он замер, внимательно и вместе с тем изумленно глянув на Тауриэль. Сидя столь близко, невозможно было не увидеть морщины, покрывавшие его лицо, и седину, редкими волосками пробивающуюся в волосах и бровях - Маэнас старше Боромира, хоть и не намного, видимо. Лекарь смотрел на нее с новым интересом, будто не ожидал услышать подобных слов от одной из тех, о ком слышал только в легендах. Но вскоре, наконец, медленно кивнул и продолжил свое дело.
Так и прошло время до того, как услышали победные возгласы стражников башни - Маэнас трудился, а Тауриэль наблюдала, сравнивая его с лихолесскими врачевателями. Дело ясное, в ином случае он мог бы показать свои умения куда лучше, ведь не только швами и ранами занимались целители разных народов, будь те эльфы, люди или гномы. Интересно было бы поглядеть на его работу в иных случаях - только лучше бы не довелось после этого сражения, ибо сколь бы сильными любопытство ни было, лекарю этим днем большего труда, чем помощь ей, желать не хотелось.
Бой окончился, и эллет не стала ждать новостей сидя внутри. Надев любезно предоставленную лекарем светлую рубаху - велика та была, совсем не по размеру, но выбирать не приходилось, а чистому одеянию и вовсе цены не было, - Тауриэль поблагодарила его за оказанную помощь и внимание и вышла наружу, опоясанная перевязью с мечами. Лук и колчан, опустевший почти, оставила внутри, зная, что успеет забрать прежде чем отправятся дальше. Мечи же пускай и легли тяжестью на изувеченный бок, но позволяли ощутить уверенность. Все-таки, оружие под рукой успокаивало.
Так и оказалась под ярким дневным солнцем, полускрытым деревьями. "Живой", - первым делом отыскала глазами Боромира, а там улыбнулась широко и радостно, приветствуя знакомых Следопытов, к ней подошедших - и они живы, проныры! С вопросами ее, понятное дело, не обступили, но то и дело Тауриэль ловила на себе взгляды и радостные, и облегченные - и отвечала такими же.
В палатку, устроенную для нее на корабле - и кто только такое удумал? - Тауриэль зашла лишь однажды, оставив в ней свое оружие, да ненужный плащ, а после возвратилась на палубу, к раненым. Ее место там, как бы худо самой не было. Рана досаждала с меньшей силой, травяные лечебные отвары пропитавшие повязку оттягивали жар на себя и пахли чуть пряно, оставляя за эллет знакомый каждому, кто хоть раз бывал в палатах врачевания, запах. Оный окутал и тот угол, где лежали раненые защитники сторожевой башни. Эллет как никогда жалела, что неспособна им помочь со всей полнотой эльфийских умений, потому старалась облегчить боль и Словом Силы подтолкнуть тела самим восстанавливаться быстрее. Лекарь, что был прислан из Пеларгира, помощи был только рад и с ним вместе они на протяжении всего недолгого пути то переходили от одного к другому, то обсуждали методы лечения и использование сочетаний разных трав.
Тауриэль то и дело поглядывала на увлеченного делом Боромира, пряча мягкую улыбку, затаившуюся в уголках губ и глазах. Приметила и взгляды на них обоих направленные, особенно, со стороны Следопытов, с которыми знакома дольше прочих. Те перешептывались, словно незаметно, да да не для нее с ее эльфийской зоркостью. И взгляды эти казались чересчур понимающими, да почему-то одобрительными.
"Ох, прохвосты! Вот и вся наша скрытность истаяла", - впрочем, горечи либо обиды не было. Решили-то иначе. Теперь и придется привыкать.
"И с этим свыкнусь".
Пеларгир раскинулся перед ними всей своею белоснежной красой и скрытой мощью. Десятки пристаней расположились с разных сторон, и множество кораблей сверкали белыми парусами в свете закатного солнца. Воистину, точнее названия городу-порту и не придумаешь. Тауриэль не удержалась, приблизилась к носу их корабля и восторженно засмотрелась на раскинувшийся перед ней вид - никогда не видывала столько суден в одном месте, да еще таких красивых и внушающих трепет! Разве сравнится с этой белой армадой пестрое собрание разношерстных лодочонок в грязном порту Киркволла или пара торговых кораблей близ Амарантайна? Ответ и не нужен.
Лишь когда вплотную к одной из пристаней подошли, Тауриэль отмерла и отправилась к палатке, дабы забрать оружие и плащ. Не дело позже задерживать кого-либо - вскоре вернулась обратно на палубу, держа в руке верный лук, переживший вместе с ней множество приключений. И вновь улыбнулась. Сын Дэнетора, кажется, и не заметил, как они почти у цели.
- Ты решил остаться здесь, господин мой Боромир? - после сражения только и успели парой слов перемолвиться, но Тауриэль ни малейшего намека на обиду не испытывала. Глупо ведь, когда он после пропажи возвратился к своим людям и вынужден был взяться за дело, не переведя дух ни на мгновение.
- Полагаю, мы прибыли. Как ты себя чувствуешь? - перевязка перевязкой, а рана его не залечится так быстро, как ее собственная. И беспокоить будет некоторое время, как и, вероятно, отголоски отравы появятся. Больно быстро справился с ним, - эллет чуть нахмурилась, посмотрев туда, где под одеяниями скрывалось пораженное харадской стрелой место. А еще говорит, будто эльфийской крови в нем нет. Видно, осталась она, какой бы слабой ни была.
Тем временем, пришвартовались правым бортом к пристани. Стоило опустить трап, как на палубу в сопровождении нескольких стражников поднялся высокий сухощавый мужчина грозного вида - суровый взгляд осмотрел, казалось, каждого, на них с Боромиром остановившись. Подойдя ближе, неизвестный, но явно знакомый с сыном Наместника - еще бы! - мужчина учтиво поклонился своему генерал-капитану.
- Приветствую, милорд Боромир, Пеларгир - твой. Миледи, - легкий поклон в ее сторону, - мое имя Коринир, именем Наместника Дэнетора я правлю этим городом много лет. Рад приветствовать здесь одну из эльдар.
- Благодарю, господин. Зови меня Тауриэль, - ответила спокойно, опустив голову в приветствии. Коринир медленно кивнул, скупо искривив губы в подобии улыбки - не от неприятия, но скорее по неумению, - после чего повернулся к Боромиру.
- Милорд, вести о сражении с харадрим крайне тревожны. Прежде они держались за рубежом Пороса и не продвигались вглубь наших земель с подобной наглостью. Но, если позволишь, отложим дела на завтрашний день, ведь тебе и твоим воинам необходим отдых. Идемте, сытный ужин и покои подготовлены.
Пеларгир не был столь же величественен как Минас-Тирит или хмур подобно разрушенному Осгилиату. В нем была своя прелесть, и запах моря, кажется, доносился отовсюду, хоть до залива было несколько дней пути. Из слов Коринира Тауриэль поняла, что Следопытов разместили в казармах, тогда как Боромиру и гостье-эльфийке отвели покои в чертогах, где жил сам правитель города-порта.
По пути местные жители радостно приветствовали гондорцев и засматривались на эллет, разглядывающую окрестности с нескрываемым восхищением. Более всего потряс, конечно, сам порт и корабли. Едва ли найдется другой такой, либо более великолепный в своей белоснежной мощи и изяществе корабельных силуэтов в окружении синих волн Великой Реки. Но и город производил самое благостное впечатление. Тихие чистые улочки, аккуратные домишки, террасы с многоцветными полотнами ковров и занавесов от мошкары. Здесь было тише, гораздо спокойнее, нежели в Минас-Тирите, и только громкие чайки беспрестанно переговаривались то тут, то там.
Строение, в котором проживал Коринир, ненамного возвышалось над окружающими домами, все такое же белостенное, как и другие дома Пеларгира, только куда более широкое и протяженное. Внутри оказалось много света, даруемого зажженными свечами и факелами, освещающими убранство парадной залы чертогов.
- Добро пожаловать, милорд, миледи. Слуги отведут вас в подготовленные покои. Ежели что-то понадобится - скажите им, либо разыщите меня. А пока, позволю себе пожелать вам приятного отдыха, - со сдержанным поклоном правитель Пеларгира удалился. Тауриэль сначала вопросительно взглянула на Боромира, затем посмотрела на слуг, учтиво пригласивших гостей последовать за ними.
Покои оказались выше, и их с военачальником комнаты находились рядом. Улыбнувшись ему и едва удержав себя от того, чтобы приблизиться и поцеловать, все накопившееся с полудня на нем вымещая, эллет отворила двери и вошла внутрь, слыша, как позади заходит и женщина-слуга. Сама комната оказалась весьма большой и сильно напомнила ей гостевые покои в Минас-Тирите, ставшие за это время почти родными. В камине не горел огонь - не мудрено, ведь ночи, как и дни, были очень теплыми здесь. На каменном полу, устланном коврами, стоял невысокий стол, два кресла. Напротив очага расположилась большая кровать с пологом, а на стене между ними - арка, ведущая на балкон. С него прекрасно был виден порт и сверкающие воды Андуина вместе с треугольниками-кораблями.
- Миледи, принести ужин?
- Нет пока что. Если есть возможность, я бы хотела умыться и переодеться. Найдется ли пара чистых штанов и рубашка, которые я могла бы надеть?
- Я поищу, миледи. Воду я согре...
- Не стоит. Мне хватит и двух ведер холодной, - с благодушной улыбкой произнесла Тауриэль, снимая с пояса перевязь. Здесь оружией ей едва ли понадобится.
Умывшись и с затруднением переодевшись - и штаны, и рубаха были ей чуть великоваты, но жаловаться нечего, когда нет иного выбора, - эллет заплела мокрые волосы в косу, схватила несколько ранних летних ягод, принесенных слугой вместе с ужином, и вышла на балкон. Свежий теплый ветерок дул со стороны залива. Вдали кричали чайки. Спокойствие.
В соседних покоях Боромир наверняка отошел ко сну - идти к нему Тауриэль опасалась, не желая потревожить его отдых. Одно дело, быть рядом в лесу, другое - в городе. Он сильно устал и мешать ему она не смела. Как бы сильно не хотелось оказаться подле него, в жарких объятиях, слыша мерный стук большого отважного сердца.
Вздохнув, Тауриэль отвернулась прочь от прекрасного вида и шагнула внутрь своей темной комнаты, где так и не горела ни одна свеча.
Дела разделили их, подобно водам могучего Андуина – Боромир едва успел проститься с Тауриэль, когда они сошли на берег Пеларгира. Пеларгира белокаменного, сияющего водами и стенами подобно звезде – прекрасного, близ дельты Великой Реки раскинувшегося будто лучами. Старший из сыновей Дэнетора любил его, ибо он напоминал ему о Дол Амроте. Хотя сравнивать мощь Андуина и бескрайний рокочущий морской простор, это как… - Боромир улыбнулся, чуть щуря глаза над полотнами пергаментов, поднимая голову от них, и глядя на виднеющийся сквозь арку окна речной залив. Вечерело, и закатные лучи трогали румянцем белый камень, изогнутые лебединые шеи кораблей, убранные, и раскинутые паруса.
Немало отдал бы сейчас Боромир за то, чтобы ступить на палубу корабля, вновь ощутить под ладонью штурвал, услышать рокот снастей над головой, - он коротким жестом ответил шевельнувшемуся было за ним слуге, который, увидев, что лорд его оторвался от своих занятий, с услужливой готовностью шагнул следом. Иди, дескать – вышколены здесь они были неплохо, и только дверь и скрипнула.
«Море», - прислонившись к оконной нише, Боромир смотрел на порт. На снующие туда-сюда лодки – собирались на вечерний лов рыбаки. Причаливали запоздалые суда, пришедшие из Минас-Тирита – Боромир только сейчас насчитал пять или семь, и готовились отбыть корабли в Дол Амрот. «Тамошние», - вот в уже темнеющих, но пока еще не густых сумерках взвились на мачтах темно-синие флаги с серебряными лебедями. Хоть сейчас быстро набрасывай короткий привет, да беги передавать, - смешно сказать, но именно то Боромир в сей миг и ощутил, и даже рука дернулась к перу, а ноги – напряглись шагнуть.
Он скучал по морю, скучал по Дол Амроту, по его белым скалам и синим водам. Вновь хотелось увидеть родню матери, услышать их голоса – и, как всегда, сердце Боромира рвалось надвое, ибо Минас-Тирит даже в этот миг маячил пред ним, словно маяк. Башня Эктелиона… он прикрыл глаза на миг, видя свет ее, сияние на вершине ее шпиля. Вспоминая строгий голос отца, так не вяжущийся с теплым выражением пронзительных темных глаз. «Во что теперь успел ввязаться, брат?» - Боромир вздрогнул, вдруг будто наяву услыхав слова Фарамира, и почти озираясь, пусть вместе с тем и понимая – неоткуда здесь взяться младшему.
А хотя… всякое может быть, - со вздохом он возвратился к широкому письменному столу, заваленному бумагами и картами. Составлять доклад для отца, сверять донесения от разведчиков с тем, что уже имел – как-то само собой это стало разумеющимся, после того как стараниями Коринира сыну Наместника и его людям были предоставлены кров, стол, и отдых.
«Людям», - рука с пером замерла над пергаментом, чуть стиснув его.
Что за неуместная робость сейчас охватила его – его, Боромира! – что он здесь чуть ли не прозябает, закопавшись в дела пусть важные и не терпящие отлагательств? После короткой трапезы, после того, как раны Боромира были осмотрены личным лекарем Коринира, он как сел здесь, с картами и документами, так и не вставал. Доля эта ему была хорошо известна, пускай и крепко нелюбима, но… но почему он здесь, вместо отдыха даже? Дела не переменятся в ближайшее время, по крайней мере, в эту ночь – разведка докладывала, что по ту сторону реки все спокойно, недавняя стычка близ сторожевой башни решила многое. Харадцы не посмеют подойти к рубежам Гондора – пока что.
Звякнула чернильница, с шорохом сдвинулись пергаменты. И снова скрипнула дверь, закрываясь.
Идти далеко не пришлось – вот они, покои, в которые Боромир вошел сразу же после того, как негромко постучал в дверь. Он один здесь имел на то право, и та, чьи глаза распахнулись ему навстречу лесной зеленью, знала об этом.
- Здравствуй, душа моя, - с облегчением улыбнулся он Тауриэль, в несколько быстрых шагов оказавшись подле нее. «Вот теперь – все правильно», - от нее пахло и лазаретом, и целебными травами, но куда сильнее – ее собственным запахом, которым было не надышаться. Прижимал свою эльдар к себе Боромир бережно, помня о ране, и вместе с тем желая стиснуть ее в объятьях сильнее, чем когда бы то ни было. «Соскучился», - пролетела мысль быстрой стрелой, прежде чем губы ее – лесная малина, раскрылись теплом навстречу.
За окном опускались сумерки, точно прохладная вода – тихо и незаметно. Вот и последний луч погас, словно солнце сговориться решило с ними – Боромир ласково коснулся щеки Тауриэль, отмечая мимолетно, как же резко и бронзово смотрится его загар рядом с нетронутой белизной, светом ее кожи.
- Как ты чувствуешь себя? - отступить на шаг, и то сложно стало. Хотелось ощущать ее, ее хотелось – память о двух ночах, вместе проведенных, опалила жаром в одно мгновение. Боромир, сглотнув, чуть улыбнулся, вновь любуясь.
Нужны ли слова? – даже если и нужны, то их не было. Рядом стоять, обнимая ее, чувствуя, как неведомым путем души воедино сплетаются, срастаются.
Внизу, где-то под сенью галерей, разнеслись тихие звуки, будто кто-то подгадал, когда взяться за арфу. Из чад или домочадцев Коринира, догадался Боромир, помня, что ему была представлена и супруга правителя города, его старший сын, и две дочери – юные еще совсем. «Наверное, они», - но мысли эти ушли столь же быстро, как явились.
«Радость моя», - безмолвно думалось ему, когда смотрел в глаза своей эльфийки, своей, как она назвала себя, эллет.
- Я так скучал по тебе, - и новый поцелуй еще жарче прежних. Рука зарылась в длинные рыжие волосы, перебирая их, касаясь, на шею Тауриэль легла – «кто ты, моя эллет?» - изучать ее, познавать, знать – все, чего сейчас хотелось и о чем думалось. И теплом вело по сердцу, теплом, что раскалялось в неистовый жар.
Стук в двери удивил бы в иной раз, в иное время и ином мире - там, где эльфам не суждено превосходить людей в обостренных чувствах. Там, где все произошедшее за две ночи не более, чем сон, а клятва под золотом и зеленью - заблуждение. Прошло кратчайшее из мгновений, но Тауриэль знала чьи тихие шаги раздаются в опустевшем коридоре чертогов владыки Пеларгира, и сердце, было спокойное, затрепетало.
"Не спит, пришел", - ласковой улыбкой встретила Боромира, взглядом радостным, жаждущим. Словно расстались давным-давно, покинули друг друга под гнетом необходимости, но встретились снова - и жалкие часы разлуки показались вечностью. Она ли только что боялась потревожить его, пускай более всего на свете желала рядом оказаться? Вот он, вновь рядом с ней. Желанный, сильный, гордый воитель, владыка ее сердца, оным ставший тогда еще, в Белом Городе, на закате долгого дня, когда для них обоих воспылала надежда.
- Здравствуй, сердце мое, - негромко выдохнула ему в плечо, с готовностью приняв объятия, и на поцелуй отвечая охотно. Все печали, все тревоги будто отступили, исчезли. С ними и волнение истончилось, едва приметной тенью затаившись посреди нежности и спокойствия, обуявших с неистовой силой. Нет разницы где она - в густых лесах родного края, белокаменных чертогах Минас-Тирита или на корабле посредь вод Великой реки - лишь бы он рядом был, лишь бы обнял так же, как сейчас, и одним этим прогнал прочь любую горесть.
- Хорошо. Мастерство гондорских лекарей высоко, - будто назло, боль отдалась в боку ледяным на сей раз ударом, однако Тауриэль и бровью не повела, совладав с нею. Не менее пяти дней пройдет прежде, чем удастся снять швы. Впрочем, если тревог не будет, и раньше.
В комнате потемнело. На стенах странными дрожащими светлячками мелькали отблески уличных огней, и тени нависали, теснили остатки блеклого света зашедшего солнца. Боромир коснулся ее щеки - Тауриэль едва заметно вздрогнула, в неосознанном движении склонилась к ладони мужчины, и, подобно прирученному зверьку, чуть повела головой, будто ластилась. Прикрыв глаза, улыбнулась, не в силах сдержаться - так и переполняла теплая, болезненная почти, нежность. И губами коснулась пальцев, замерев.
Сердце, казалось, то сильнее, исступленнее билось, то обмирало. "Душа моя", - могла ли помыслить о счастье, что испытает, слова подобные слыша? За пределами этих покоев остались устремления и печали. Там, за темной дощатой дверью, ждали правители, наместники, короли, воины и целые государства. Там были целые миры, но и здесь, в темноте, их окружившей, был свой мир. Их мир.
- Я тосковала без тебя, - теперь понимает, и целует сильнее, настойчивее, до боли, будто нуждается в них более воздуха и воды, будто погибнет, едва отпрянут друг от друга. "Я - твоя, всецело", - хочется сказать ему, хочется, чтобы все, каждый в Пеларгире, в Гондоре, в Средиземье и за его границами, за самой Гранью - все чтобы знали об этом, но более всего - он сам. Хочется всем им обладать, без остатка, познать его, стать с ним единым целым и не отпускать никуда, ни к кому, никогда.
От сладкой боли она, Тауриэль, дрожит. Жадный вдох сделав, вновь к нему приникает - ближе, сильнее.
- Что же ты делаешь со мной? Милый мой, желанный мой, - всхлипнув, выдыхает жаром в его манящие губы, и целует, целует, целует! Позади них - кровать. К ней подталкивает, мимолетно дивясь собственной храбрости, ведь робела прежде, мучалась раздумиями. А вот оно как обернулось теперь. Не боится более - уверена. Счастлива.
Одежды мягким шорохом опадают на холодный пол, устланный коврами. Под окнами мягкими переливами арфы льется нежная мелодия. "Хорошо играет", - да не до музыки сейчас. Боромир вновь перед ней, но не сравнить то, что сейчас между ними, с двумя ночами в южных лесах. Опаляет щеки жаром - не смущения теперь, а вожделения им, прекрасным, могучим. Ее мужчиной. Тауриэль без раздумий касается его губ, обнимает его, зная уже, что вскоре он возвратит себе главенство и тогда она, подобно глине в руках умелого гончара, ему покорится без малейших раздумий. Ибо так правильно.
- Melethron nin, meleth e-guilen, - забывается всеобщий язык, забывается все на свете.
Есть лишь они двое и жар, обуявший обоих.
- И я тосковал. Без тебя, - о, Боромир даже не представлял, насколько, пока не увидел ее, пока не услышал голос ее, нежный и твердый одновременно, звучный, как дыхание флейты. Вся осторожность, вся опаска и, чего там уж, скованность, исчезли вмиг, словно неумело выстроенный песочный замок на границе с прибоем. Раз – и как не бывало, оплывает кучкой песка. Мгновенное, как искра, упавшая на сухую траву, желание, что поднимается пожаром - от одного лишь вздоха ее, от нежного слова. «Что же ты делаешь со мной», - и степной пожар вихрем перекидывается на лицо того, кто пусть и слышал прежде такие слова, но ни разу в жизни не пробирало от них т а к – и робостью в чем-то, неверием – «как же так, могу ли я быть с такой, как ты», и опаляющей гордостью за то, что она пожелала, что она – избрала.
И руки сплетаются, а шепот – один на двоих. Уберечь бы Тауриэль, помня о ее ране – но ведь она сама знает, как лучше, и потому Боромир позволяет ей вести – до поры. Торопливым и ласковым рукам отдается, наконец-то прижимая ее к себе, чувствуя ее – и какой-то частью души до сих пор не верящий, что это происходит наяву. Между ударами сердца падает прочь ненужная, словно любые слова, одежда, и сумерки – тайные друзья всех хитрецов и влюбленных, опускаются над Пеларгиром низко и плотно, торопясь перейти в ночь. Скорее, темнее! – пусть летняя ночь будет долгой, дольше, чем положено. Пусть скрывает ее, драгоценную, единственную – даже ночь сейчас Боромир не позволит взглянуть на Тауриэль, ибо она его, и только. Вся, полностью, до последнего вздоха, с каждым стоном и взмахом ресниц. «Моя», - хриплым шепотом в горячие губы, сбивчиво вздрагивающие эльфийской речью, от смысла слов которой точно бездна разверзается под ногами, но прыжок в нее – без страха. Ибо – вместе, ибо тоже, ибо…
«Твой», - отвечает бешено колотящееся сердце, и ночь, как по велению свыше, становится темнее и гуще. И только звезды насмешливо вспыхивают где-то в вышине южных небес, над белыми шпилями и кораблями, над Великой Рекой.
… И не идет сон, несмотря на усталость. Беспричинная улыбка озаряет лицо – хотя беспричинная ли? – вот она, причина, сама есть суть того счастья, что сейчас Боромира переполняет, так и норовит вскрыть уже заживающую рану. О боли, как и прежде, не помнит – но перевязанного бока Тауриэль касается осторожно, опасаясь увидеть на белом льне, обвивающем ее талию, вдруг проступившую из-за его, Боромира, неловкости, кровь. Но – ни следа. «Счастье затягивает любые раны», - так думается ему, без отрыва любующемуся этими высокими скулами, по которым палец скользит, словно по прохладному шелку, этой улыбкой, от которой звезды вспыхивают в зеленых глазах. Сон будто рукой снимает, право же – и пусть рассудок подсказывает, что немало ждет впереди подобных ночей, сердце переполняется жаждой её, не желая упустит ни мгновения.
Щетина задевает по кончику острого уха, когда Боромир прижимается щекой к сладко пахнущим волосам Тауриэль. «Будто бы земляника», - вся она – из лесных запахов сотканная, но пропитывает ее другим уже запахом – его собственным. И это – самое верное, говорит обо всем яснее даже, чем колотящееся под губами ее сердце, когда поцелуями Боромир спускается ниже, наслаждаясь ее частым горячим дыханием. «Познавать тебя», - тихо вздрагивают створки окон, в покои врываются две ночные бабочки – кусочки лунного света в отблесках внешних фонарей крепости, за ними – еще одна. И танцуя, они улетают – а Боромир снова ложится рядом со своей эллет, притянув вплотную к себе.
- Не потревожили? – ладонь вновь на ее боку, лежит бережно, едва касаясь. Затем переползает на спину, и Боромир тянет Тауриэль на себя, перехватывая – так, чтобы сверху оказалась. Длинные волосы щекочут, задевают по рукам, по груди, когда он заставляет ее наклониться за требовательным, горячим поцелуем.
«Мы отправимся в Минас-Тирит», - обжигающе вспыхивает сердце. «Скоро, или нет – но этой ночи мне не забыть», - вновь сладко и бешено колотится сердце, и снова нет слов. Они слишком драгоценны, но, прикрыв глаза, Боромир шепчет в острое ухо еле слышно:
- Душа моя… жизнь моя, - и почти стискивает Тауриэль в объятьях, лишь на мгновенье руки задержав – всё чтобы раненый бок не потревожить.
«Ничего, мы наверстаем все. Ведь так?» - и вполголоса, в зацелованные жаркие губы – «любимая».
"Мой", - как ни старайся, не забыть, не отпустить шепот, в мыслях неизбежно, подобно смене времен года в темных лесах, повторяющийся. И не хочется отпускать, и не отпустит - никогда уже. Ведь он - ее, как она - его.
Боромир улыбается, и на лице Тауриэль отражением губы растягиваются в схожей улыбке. Никогда ей не было столь хорошо, прежде не ощущала подобной правильности. Будто вот ее место, здесь - улыбка сменяется едва заметным смехом, в тишине ночи точно слышном ему, стоит представить как со стороны выглядит, разгоряченная, обернутая в тонкую ткань простыни. Вот уж, глупость собственной мысли о верном месте - сейчас ведь в постели лежит.
Но смешливость проходит, ибо об ином прежде помышляля - место ее рядом с Боромиром, вот что имеет значение.
Рука ее на его груди, давно облюбованной, снова. "Бинты заменили", - одобрительно думается, и аромат лекарств смешивается с буйством иных запахов, окружающих их обоих. Она глубоко вдыхает и дивится самой себе - раньше не придавала значения, но теперь чует его иначе. Закроешь глаза, и кажется, будто на берегу моря, на песчаных дюнах, а позади грозной стеной в небо стремятся сосны и ели. Под ногами грубый золотой песок, ракушки приудливых форм и цветов, и редкие шишки, ветром принесенные ближе к воде. И она сама, столь маленькая посреди величия стихий, подобна чайке, отыскавшей свой берег, свое место, где спокойно и хорошо, как никогда.
- Нет, не беспокойся, - и сама себя упрекает за последнее. Разве может он? Разве может она о нем не беспокоиться? Как тогда - мелькнула перед глазами лодочонка в водах Пороса, дрот в груди гондорца, как страхом наотмашь ударило, едва он упал. "Не допущу, не позволю", - поддаваясь его молчаливому требованию, Тауриэль оставляет прошлое в прошлом, ведь настоящее - вот что ценно. И настоящее смотрит на нее так, что она забывает как дышать. Серая - серебряная, мифриловая, сильверитовая, - бездна, в которой утонуть не зазорно, в которую окунуться с головой и остаться хочется безвозвратно, навсегда.
"Мой", - сердце вновь гулко стучит, для него бьется, о нем поет безмолвную песнь. Заставлять ее и не надо - целует, не жалея ни его губ, ни своих.
"Твоя... вся - твоя", - эхом откликается, в полузабытии своем, безумном, невероятном.
И обмирает, слыша короткое, невыразимо желанное - "любимая".
- О, Боромир, - думала, будто то, что прежде чувствовала, описать неспособна. Теперь же... В бездну всю осторожность! Приникла к нему еще сильнее, еще жарче, еще ближе, еще, еще! - не замечая, как горошины-слезы по щекам скатились, падая к его щетинистому подбородку. Как теперь показать ему, как сказать что внутри происходит? Как раскрыть душу и вытащить сердце, из груди рвущееся?
- Любимый, - не по-эльфийски на сей раз, не на родном наречии, но так, чтобы он слышал и понимал, и знал что значит для нее.
Сладко, жарко и больно его касаться, его целовать, и вместе с тем - невообразимо приятно, радостно. "Мой", - все повторяется и повторяется. "Мой без остатка, весь". И никак не унять эту жажду, все возрастающую.
- Я люблю тебя, - вырывается наружу вместе с редкими слезами счастья, иссушающимися, кажется, мгновенно, в жаре, что между ними.
И более нет ни преград, ни терзаний, ни сомнений, ни даже волнений - истончившаяся тень, не пропавшая было, исчезла, растворилась навсегда, чтобы более не возвратиться. Только неутолимая жажда да переполняющее счастье остались, сближая сильней и сильней.
Этой ночи не забыть им обоим, - а за окном все еще нежно играет арфа, и чайки вторят ей песней о далеких неведомых землях, о бескрайнем море и теплых ветрах, переменчивых и своевольных.
Южные ночи темны, но коротки - когда небо неумолимо светлеет, и тьма отступает под натиском пробуждающегося солнца, Тауриэль, легко поцеловав дремлющего Боромира, приподнялась с кровати, обернутая в тонкое мягкое покрывало.
- Спи, сердце мое, - ладонью коснулась его щеки и улыбка сама появилась при виде его, сонного, беззащитного почти. Нежность накрыла могучей волной, заставляя ком застыть в горле. "Вот какой ты разный, сын Гондора", - улыбаясь, эллет встала, оставляя его одного. Сквозь арку, ведущую на балкон, видны рассветные светлые небеса. Редкие звезды еще не ушли с небосклона, и ярче всех - Эарендил, несущий по небесному пути Сильмарилл на своем корабле Вингилотэ.
С именем древнего героя вспомнились и иные истории, великие и вместе с тем печальные легенды из прошлого. Особенно, та, которую Тауриэль любила более прочих.
"Лишь Илуватару и Вайрэ под силу знать судьбы Его Детей - равно Первых и Вторых. Предназначал ли он это, или мы сами встали на этот путь?"
Сверкнул далекий Эарендил, будто в ответ на ее размышления, и эллет кивнула ему, подняв руку - приветствуя великого мореплавателя. "Какой бы ни была истина, выбор мой сделан".
Тауриэль возвратилась в покои, закрыла створки окон и, скинув на пол укрывавшую ее ткань, возвратилась на кровать, к Боромиру. Под его теплый бок, на его плечо.
Охранять его сон.
Столько времени просыпаться под открытым небом, да и в общем, спать., в плащ завернувшись – и вот теперь лежать в удобной постели, и открывая, видеть над собой потолок… пришлось вспомнить, где находится, но и сотой доли мгновения то не заняло – Боромир слегка повернулся, привлекая к себе Тауриэль, и улыбаясь, не открывая глаз пока. Она – как продолжение сна, пусть и не помнил, что снилось. Но жаркого и желанного, как и губы ее, которых мягко коснулся, все же открыв глаза.
- Доброе утро, душа моя, - а оно уже разгоралось над Пеларгиром, заливая покои отблесками летнего солнца. За обнаженным плечом Тауриэль виднелось окно, и в нем – синий лоскут неба, но небу-то ничего не сделается, а вот не поцелованное плечо – это непорядок, - коснувшись его, восхитительного и округлого, губами, Боромир откинулся обратно на подушки, увлекая за собой Тауриэль.
- Вновь из нас двоих спал только я? – его до сих пор удивляла способность эльдар обходиться почти что безо всякого сна. Чем-то это было даже обидно, ибо он был точно уверен, что зрелища прелестней, чем спящая эльфийка, в своей жизни не увидит. Ладонь осторожно легла на повязку, на талию, – не ощутив напряжения, Боромир чуть усмехнулся, и уверенно повел рукой ниже, к бедру, вскидывая его на себя. Меж нагими телами ничего не было, кроме их собственного жара, и желание было готово пробудиться снова – в обоих. По взмаху этих длинных ресниц, по одному-единственному вздоху из раскрывшихся губ. Медью, пламенем светились струящиеся меж пальцев длинные волосы Тауриэль, и вновь все перестало существовать, кроме нее – нездешней и бесконечно своей.
Слуги, наверное, удивились немало, обнаружив покои гондорского принца пустыми накануне вечером. Но, раз никто не искал его, и не беспокоил Тауриэль, то ума хватило, дабы сложить два и два – и на душе от этого понимания делалось еще спокойнее. «Обо всем-то догадались…» - улыбнулся Боромир, чуть щурясь на скользнувший по лицу отблеск позолоты из-под потолка откуда-то, и продолжая поглаживать прохладное плечо эльфийки. Так бы и провалялся в постели весь день, поистине – и ее бы от себя не отпускал. «Не война же еще», - лениво подумалось Боромиру, вслед за тяжелым вздохом – на границе неспокойно, и не след ему залёживаться… им. Обоим, - кое-как, с величайшей неохотой разомкнув объятья, он все же сел на постели, и замер, пронзённый восхищением.
«Какие еще дела, какие еще заботы», - понимал, что не выбросить из головы ему этого зрелища, этого сияния пламенных волос, разметавшихся по простыням, изгибов тела и света глаз.
И со вздохом рухнул назад.
«Праздность не к лицу будущему правителю», - строгий голос отца звучал в ушах, но Боромир отогнал его, как назойливое жужжание, целуя Тауриэль. Еще немного праздности он позволит себе, ибо будущий правитель, - оторвавшись от губ ее, он улыбался.
- Как тебе Пеларгир, милая? – накануне было не так много времени, чтобы осмотреть город, строго говоря. – Пожелаешь ли задержаться здесь, или поспешим в Минас-Тирит? – пред строгие отцовские очи, - улыбка стала слегка сконфуженной, как у нашкодившего юнца – «вот те на», с нежностью думалось Боромиру, пока смотрел на Тауриэль – бездумно и наслаждаясь, «вот же на тебе».
Неужели все же сумел... снова?
Дыхание меняется, становясь более прерывистым, и само сердце бьется иначе - пробуждение Боромира не пропустить, его невозможно не заметить, и Тауриэль искренне улыбается едва покинувшему страну сновидений мужчине. Час рассвета давным-давно прошел, жаркое солнце правит на лазури небес. Новый день вступил в свои права.
- Доброе утро, сердце мое, - иным оно быть не может, когда он рядом, когда поцелуем приветствует и опаляющим взглядом, от которого пламя стремится к щекам, даром, что подле него не впервые. Но так - первый раз. Чтобы лежать на мягкой кровати, любуясь им и не позволяя заботам возвратиться в их маленькое царство праздности - как только раньше жила без него?
- Кому-нибудь обязательно необходимо оставаться на страже, господин мой, - тихий мягкий смех нарушает спокойствие комнаты - Тауриэль не в силах сдержаться, повинуясь ладоням мужчины, приникая к нему, желая его отчаянно, самозабвенно. Разве можно насытиться им, его прикосновениями и поцелуями? Разве можно устать и более не жаждать его общества, насколько бы близким то ни было? "Никогда", - она растворяется в своем желании жалея лишь об одном - рано или поздно, эти покои им обоим придется покинуть.
Но время у них еще есть.
...Оно есть, и оно - каждый миг его, каждая доля мгновения, - благословенно. Ибо нет ничего прекраснее, ничего желаннее быть рядом с ним, обнимать его, целовать его, губами касаясь мягко, но требовательно. Была бы воля ее, на века продлила бы сладкую негу, в дремоту обращающуюся. Бывало, различить сон и явь становилось не под силу. И ежели сейчас ею овладел сон - пускай он никогда не заканчивается. А ежели явь...
Настоящее не замедлило о себе напомнить терзаниями, обуявшими Боромира. Деятельная его натура, его воспитание не позволяли, видимо, долго бездействовать, и Тауриэль понимала его, пускай с высоты своего опыта - не будущего Наместника, но военачальника, чьи обязательства перед родиной сильнее прочего. Понимала и потому малость удивленно, но решительно ответила на поцелуй, ладонью коснувшись его волос, пальцами по ним проводя. Темное и медное на мгновение слились воедино, когда от арки балкона повеяло свежим теплым ветерком. "Не отпускать бы тебя ни на миг", - все повторяла и повторяла про себя, и с неимоверным трудом отстранилась, слабо улыбнувшись.
Вопрос его застал врасплох, ибо ни о чем помыслить не могла, кроме него, только-только поцелуй оборвав. Оттого пару долгих мгновений молчала, принуждая туман в разуме отступить, а когда с собой совладала, крепко задумалась, не на Боромира глядя - на небо в проеме арки и едва видные шпили зданий города-порта. Им следовало возвратиться обратно, в Минас-Тирит, к Наместнику Дэнетору, и сообщить о произошедшем, а после - решить что далее предпринять, ибо Враг не отдыхал, в отличие от них. Но часть ее - малодушная, самолюбивая, - иного желала.
В глазах смятение отразилось, когда посмотрела уже на мужчину, ответа ее ожидающего. Что же сам он думал? И почему сам не решит, свое веское слово не говорит? Или... тоже в сомнении? - не только о том, выходить ли из этих покоев, но и как скоро покидать гостеприимный город.
- Пеларгир прекрасен по-своему, - произнесла тихо, за улыбкой - о, Владычица Звезд, отчего улыбаться только и хочется, с ним говоря, его видя? - пряча нерешительность. - Здесь красиво, очень красиво. И так свободно, легко. Минас-Тирит покоряет величием, здесь же - спокойствие. Будто во сне, - усмехнулась невольно, повторя, только вслух, прежние мысли, - который так и хочется продлить.
По глазам видит - он все понимает. Ладонью коснулась его лица, проводя от виска до губ и пальцами цепко ухватив покрытый колкой щетиной подбородок. Замерла, любуясь тем, кто покорил ее сердце - статью его, силой, равно и видимой, и скрытой. Не удержалась - снова приложилась к его губам, в них выдохнув, едва сумела поцелуй оборвать - "как можно отпустить тебя? как можно не быть подле тебя? как не желать тебя, когда все, чего жажду - тобой обладать?" И снова приникла со всей нежностью, на какую была способна. А оторвавшись, коснулась его лба своим, глаза прикрыв - чувствуя, как сердце болит от переполняющей его искренней любви.
Казалось, прошли годы или даже века, когда нашла в себе силы выпорхнуть из постели, выходя под золотые лучи солнца, освещающие комнату сквозь полуприкрытые створки окна и арку балкона.
- Полагаю, нам дали достаточно времени на отдых, сердце мое, - и снова усмешка. Слышала как слуги подходили к пустым покоям сына Наместника, как стучались и вошли внутрь, а после, переговариваясь, не смели приблизиться к дверям в покои гостьи-эльфийки. - Ведь будет невежливо не отобедать с Кориниром, раз пропустили завтрак, не так ли?
Шагнув обратно в тень, Тауриэль подхватила с пола одежды, так и оставшиеся раскиданными с самого вечера. Вещи Боромира положила рядом с ним на кровати, свои же привычно быстро надела, разгладив чуть помятые края длинной рубахи.
- А затем, коль найдется время, может, покажешь мне город? - едва ли много у него было времени и, если откажет, она сама отправиться гулять по улицам и площадям Пеларгира. Но лучше бы с ним, вместе.
Лучше бы так отныне и навсегда.
Дыхание остановилось на мгновение, когда нежная маленькая ладонь (могущая быть и смертоносной, знал Боромир) коснулась виска, повела по щеке – а глаза Тауриэль светились, и засияли, казалось, в тот самый миг, когда губы снова слились. Перестало хватать дыхания – и они смотрели друг на друга, и Боромир понимал, что слова у него кончились, так, словно отродясь не имел их. В душе разгоралось знакомое пламя, каковое прежде всегда умел укрощать.
Почти всегда. Выше ключицы, слева, у него до сих пор оставался уродливый, с годами, правда, сгладившийся, шрам. И с тех пор пусть миновало немало лет, огонь этих дней, и пронзающую боль по утраченному, об утраченном Боромир вспоминать не желал. И всегда успешно себя осаживал, попросту дальше идя, как бы сердце сильно не колотилось. И что же теперь? Ведь прежде никогда не смотрел на Тауриэль вот так – зачем, вроде как, себя бередить недосягаемым? – а ведь ее нежность и влекущая красота мысли поневоле сводили к одному. Но ведь не единожды сердцем увлекался, знал себя Боромир – а значит, мог увлечься и здесь, чуть только бы подвернулся случай. И не выдает ли он и сейчас желаемое за действительное? – улыбка вышла короткой, когда Тауриэль прильнула к нему, и в чем-то неуверенной. Она не видела, как Боромир понадеялся – ведь глаза прикрыла, а сердце его сильно дернулась в груди, болью отозвавшись в ране.
Влюбчивое, легкое на подъем сердце. Слишком большое, куски которого в свое время Боромир раздавал щедро. Да что там, «в свое время» - и по сей день раздает. Не привыкший никому принадлежать, но зато берущий все сам, и, с чужим своеволием сталкивающийся, приходящий в ярость – таков он. Тауриэль многого не знает о том, кого избрала, - «но так ли все будет?» - прикасаясь к ней, привлекая ближе – вновь ощутить, почувствовать, понять, что настоящая, сплетаясь руками с ней, он размышлял. Все прежние надежды бились в его душе, и, упрямые и отчаянные, мешались с гордостью. Боромир вдруг взглянул в глаза эльфийки тревожно и требовательно, будто искал в них ответы, и помощь в сомнениях, что сейчас обуревали.
Нет, не в себе он сомневался. Но до конца поверить в то, что чувствует, не мог. Пока что – не мог, - и чуть покачал головой, зная, что не сумеет утаить от своей эллет перемену в настроении. И улыбнулся, на всякий случай, упреждая расспросы – не готов он сейчас отвечать. Даже самому себе.
- Клянусь Белым Древом, пропустил бы я сейчас и обед, - но все же, дольше оставаться в постели не годилось. Боромир поднялся, быстро одеваясь, шевельнул плечами, не обратил внимания на легкий укол под вконец сбившейся повязкой. «Снова менять придется», - мимолетно пронеслось в голове, когда он положил руки на плечи Тауриэль, и прижался губами к рыжим волосам. «Пламя», - они, казалось, тоже слегка светились, ибо хотелось щуриться, когда они были так близко. Полотно ее рубашки слегка смялось под ладонями – «нет, так дело не пойдет».
- Если пожелаешь, душа моя, - осматривать город – так осматривать город. Хоть обратно в лесную чащу – пусть желает, Боромиру лишь в радость то станет. Не удержавшись, губами повел но чуть напрягшейся шее, и ближе к себе привлек, чувствуя, как бьется ее сердце, когда прижалась ближе. И взял в ладони ее лицо, зацеловывая – жестко, жарко, забыв обо всем в тот же миг.
- Но от себя никуда не пущу, - по горячий шепот, и чувство правильности внутри, верности происходящего. Стальные крючья сомнений, что впивались в нутро, будто бы истончились, и Боромир вздохнул уже свободней.
- Никуда и никогда, - «да, пусть будет так».
Возвратиться в свои покои все же пришлось, где себя в порядок привел. Не без помощи слуг, что помогли с перевязкой и подобающим положению лорда нарядом – но прежде приказал им явиться к леди Тауриэль, и помочь ей со всем необходимым. Штаны и рубашка – это в лесу самое удобное, даже для женщины, но не при дворе правителя города. И не рядом с тем, кому этот самый правитель вскоре присягнет на верность, как верховному владыке этих мест. Немало помогла супруга Коринира, понявшая все с полуслова, насчет платьев и украшений также. Все должны были видеть, кто такая леди Тауриэль. Не самый большой любитель церемоний и церемонности, Боромир не посмел бы допустить и тени неуважения к своей… избраннице?
«Тауриэль», - вот же, скоро пятый десяток пойдет, а стоит сейчас под дверьми ее покоев, точно мальчишка. Влюблённый мальчишка? – «Да пускай и так», - и с легким сердцем он толкнул двери ее покоев.
- Ты готова, душа моя? – Тауриэль была ослепительно хороша всегда – и в платьях, каковые носила в Минас-Тирите, и в окровавленной броне, аи даже в самой простой одежде. А сколько хороша была она без нее, Боромир тоже знал – и жарко становилось, лишь только это вспоминалось. Но еще никогда не казалась она ему столь прекрасной, как сейчас, когда взор ее светился счастливо, а он, Боромир, мог заключать ее в объятья. Каждый миг, вместе проведенный, становится дороже всяких драгоценностей. А воздух без ее нежного дыхания – затхлый смрад Мёртвых Топей.
- Была бы ночь сейчас, - спрятать пришлось улыбку, ибо двусмысленность проскользнула все же в сказанном, - звезды от зависти к твоей красоте посыпались бы с небес дождем. Ты прекрасна, душа моя, - короткий, горячий поцелуй остается на ее запястье.
- Нас ждут, - тихо, прижмурившись, и почти со стоном – поистине, в пламени Ородруина видал он все эти церемонии. Да и смогут ли они с Тауриэль блюсти какие-то там приличия? – ведь светились от радости оба, войдя в пиршественный зал. Пиршества как такового не наблюдалось, но трапеза была накрыта изобильная и роскошная. Сам Коринир со чады и домочадцы здесь присутствовал, военачальники его и сподвижники – немногое из сказанного за столом запомнилось Боромиру, но из оброненного насчет укреплений городских рубежей сделал для себя правильные выводы.
Он осмотрит их – они осмотрят. А заодно и весь Пеларгир.
Переменился его взгляд, его лицо, омраченное чем-то - она было заволновалась, да напрасно. Если и обуревали Боромира сомнения или страхи, их не готов он был разделить с ней. Имел на то право, ибо пускай близки они стали, познавать друг друга им предстояло еще долгое время. Надеялась только, что настанет время, когда ни тайн, ни сомнений меж ними не останется. И это время станет счастливейшим в ее жизни.
- Знаю, охотно бы осталась здесь, - к нему прильнув, снова, отбросила всякие тревоги, было обуявшие. К чему то сейчас, когда в его объятиях так хорошо? Когда губы снова на коже, пылающей под каждым его касанием - и иного желать нельзя.
"Не отпускай меня, никогда, никуда", - вторит сердце, вторит душа - ведь сама ни за что не отпустит. На каждое слово его отвечает поцелуем, руками обвивает его, к себе притягивая, будто уже не чувствует биения его сердца - так близко они, так жарко стало. Лишь одна мысль бьется в едином с сердцем бешеным ритмом.
"Не отпускай".
Супруга правителя Коринира, Нелладэль, показалась эллет женщиной обманчиво мягкой и ложно хрупкой - под стать суровому мужу, представшему перед Тауриэль черствым человеком. Возможно, она не права, ибо видела его лишь однажды, да и то, мельком. Все-таки, не с ней, гостьей, ему разговаривать необходимо было, а с сыном Наместника, генерал-капитаном Гондора. Впрочем, то не означало, что новой встречи не состоится.
Трапеза вот-вот должна была состояться, а ей, деве из рода эльфов, предстояло впервые появиться рука об руку с Боромиром. Взгляды, что кидала на нее Нелладэль, пришедшая в покои эльфийки с несколькими служанками, несущими различные платья и украшения к ним, сомнения развеяли - следовало подготовиться, ведь не только одной-единственной знатной даме интересно будет поглядеть на диковинку.
Платья, как и прежде, Тауриэль не жаловала, но и не жаловалась, примеряя одно за другим. Дело ясное, многие из них не подходили ей - то большие, то слишком длинные, - а времени отправлять их к портному либо самой подшивать, не было. Потому остановились на первом же, которое подошло. Чуть коротковатое для нее, видно, созданное для юной девушки пониже, тем не менее оно подошло.
Усмешка так и просилась - и тут пристрастие к зеленому ей не изменило. Изумрудный бархат тяжестью своей упал вниз, к чуть видным лодыжкам, на талии тут же закрепили широкий серый пояс, изукрашенный рисунками из бусин. Длинные рукава - серый шелк и зелень парчи, - на локтях расходились, и ткань опадала, стоило сложить руки под грудью. Платье чуть свисало с оголенных плечей и открывало шею.
- Возьмите это, - Нелладэль протянула гостье ожерелье белого жемчуга - в тон к поясу и маленькой броши, затерявшейся посреди неглубокого выреза.
- Благодарю Вас, миледи, - эллет тепло улыбнулась женщине, дивясь ее гостеприимству. Немногих людей она встречала, и еще меньше привечали лучницу в своем доме. Далеко не всегда это было радушно. - Не знаю как отплатить Вам за Вашу доброту.
- Не стоит, леди Тауриэль, ведь друзья лорда Боромира - наши друзья, - и снова взгляд ее заставил эллет смутиться - зарделась, из-за чего повернулась обратно к большому зеркалу, какие, как раньше считала, были редкостью. Вскоре супруга Коринира удалилась вместе со слугами, а Тауриэль занялась иным делом, не менее важным - распустила волосы, все косы, которые раньше были, расплетя. На сей раз не будет привычных ей плетений. Несколько прядей перевязала сзади лентой, и все.
Такой и предстала перед Боромиром, когда тот со стуком вошел в гостевые покои. Улыбнулась ему - иначе, нежели хозяйке дома, ведь было бы странно, ежели тому, кого любит, и той, кто привечает, одинаковое внимание оказывала, - и внимательно осмотрела, отмечая, как к лицу ему наряды цветов Наместника.
- Готова, сердце мое, - схоже отозвалась, стеснение снова ощутив. Объятие его - всегда желанное, - с радостью приняла, а от восхвалений зарделась в тон волосам. Никак намеренно решил смутить, чтобы к хозяевам чертогов выйти не гордой эллет, а неловкой юной дамой, от одних только взглядов прячущейся?
Вздрогнула от поцелуя его, пылающей печатью на запястье оставшегося. И молча вышла из покоев, опасаясь проронить хоть слово.
За трапезой все больше молчала, слушая, порой отвечая, ежели расспросы появлялись. К счастью, много не говорили, все больше ели, хоть и здесь Тауриэль проявляла эльфийскую умеренность, быстро насытившись и отпивая вино, по словам Коринира, взращенное в Дол Амроте. Люди Пеларгира, к чести их, гостью особенно не разглядывали, но изредка спрашивали, желая узнать откуда она, почему путешествует и как оказалась здесь, в Гондоре. Заинтересовало их и то, что ранее была командиром лесной стражи - тогда оживились и военачальники. С ними говорили о защите рубежей - лесных, городских и гондорских, об орках, о харадрим и об умбарских пиратах, которые, по слухам, снова о себе давали знать на побережье и в море.
Когда трапеза, к ее хорошо скрываемому облегчению, заметному разве что Боромиру, завершилась, Тауриэль прошептала ему:
- Если ты согласен на прогулку по городу, думаю, мне стоит переодеться - в платье я, увы, долго не продержусь.
Наступить на подол и упасть станет не самым лучшим ее воспоминанием, уж точно.
Много времени ей не потребовалось, а пока шла трапеза, ей успели подыскать и оставить в покоях короткое, до колена, верхнее платье без рукавов. Темного, почти черного цвета, оно скорее напоминало накидки стражей Белой Башни, разве что без символов Гондора. Это платье и надела поверх светлой рубашки и штанов, опоясав перевязью с мечами - без них даже в спокойствии Пеларгира было не по себе. Успела и волосы заплести в косу, прежде чем, наконец, была готова.
- Часто тебе удается побывать здесь? - спросила, когда вышли из чертогов повелителя города. Ладья Анора пересекла черту полудня и медленно, но неизбежно двигалась в сторону запада. Пеларгир раскинулся перед Боромиром и Тауриэль всем своим спокойным великолепием, привлекая многочисленными запахами - воды, рыбы, свежей выпечки, цветов и многими другими.
- Веди, господин мой, - вновь улыбка, такая, которая ему одному предназначена. И невесомая мысль, хотя глядеть и думать только о нем хочется - стоило бы и своих Следопытов навести, наверное. Но тут пускай он решает - куда бы не решил отправиться, она будет рядом.
Отредактировано Tauriel (2018-08-09 23:44:17)
Пока ожидал Тауриэль после трапезы, успел распорядиться касательно дел. «Все-то научишься делать быстро», - только вот и мысли Боромира, признаться, были не о делах вовсе. Не о разведке, не об укреплении стен, и вестях с дальних форпостов – но о том, как бы с этим всем разобраться поскорее. И, когда его эллет все же появилась пред ним, сверкая медью волос на послеполуденном летнем солнце, но Боромир одновременно и возрадовался, и укорил себя за небрежение обязанностями.
Нельзя так голову терять – но, проклятье, как же хочется.
Руки соприкасаются незаметно, и хочется замереть так вот, на мгновение, приобняв Тауриэль – пускай смотрит челядь, пусть видят люди. Пусть радуются, ибо народ Гондора, подобно своему будущему правителю, в появлении эльфйики на своих землях видел все тот же, все прежний проблеск надежды. И радовался – вместе с Боромиром.
- Доводилось, радость моя, и нередко, - конюх подвел им пару крепких коней, и чеканные заклепки на сбруе поблёскивали раскидистыми ветвями Древа. – Из Пеларгира суда отходят на юг, в Дол Амрот. Здесь самый удобный порт для этого. Есть еще Линхир – он лежит западней, но туда надо добираться посуху, а здесь – все по Реке.
Расположенный в низине дельты Андуина, Пеларгир искрился каналами, что лучами расходились от башни в центре. С западной стороны здесь почти не было укреплений – только на северной и южной стороне располагались могучие каменные заслоны, выстроенные еще при предках Боромира. А то и раньше – набеги со стороны Харада здесь случались часто, на протяжении многих сотен лет. С востока же город защищал сам Андуин, и стена флота. Кораблей – не как в дол Амроте, но тоже много, и боевых среди них было примерно столько же, сколько торговых.
«Донесений от отца еще не было», - но что-то Боромиру подсказывало, что Наместник, когда получит доклад от старшего сына, распорядится о новом походе на юг. И кому, как не Боромиру, возглавлять его – в особенности, если морем?
«Дело это все равно не самое быстрое», - ему незачем было помогать Тауриэль подняться в седло, но так хотелось – сжав ее руку, лёгшую на луку седла, он взглянул в ее глаза снизу вверх, и снова замер, пригвожденный к месту. Недопустимо быть таким счастливым – но оно все же есть, - в седло своего коня он взлетел, будто на крыльях.
Улицы Пеларгира, залитые светом и запахами, полные людей, стлались перед ними. Меж домов – невысоких, меньше, чем в Минас-Тирите, все так же поблескивала гладь каналов. Множество мостов здесь было – уже на третьем повороте Боромир сбился со счету. Они с Тауриэль привлекали к себе внимание – понятное же дело, лорд и наследник правителя, а с ним – леди небывалой красоты… эльфийская леди.
С нежностью смотрел Боромир на нее, любуясь – улыбался все шире, чувствуя, как радость искрится внутри него солнечными лучами, и словно прогревает изнутри уже подзажившую рану. Смотрел, как на величайшее из сокровищ – какой там еще осмотр укреплений. Его собственное сердце кто сейчас бы укрепил, готовое вырываться, проломить ребра изнутри.
- Душа моя, - обратился он к Тауриэль позднее уже, когда с открытых улиц среди каналов они свернули на аллею, густо обсаженную деревьями, - позволь мне поделиться с тобой своими мыслями. Наша разведка, - чуть усмехнулся Боромир, - и сведения, добытые Кориниром, в итоге, ведут к одному – мой отец, Наместник Дэнетор, скорее всего, организует военный поход на юг. И я возглавлю его, - в том не могло быть сомнений. – Вначале, понятное дело, мы отправимся в Минас-Тирит, - солнце пробивалось сквозь густую листву тонкими лучами, загоралось на конских гривах, на чеканных бляхах упряжи. – Но после, когда все будет готово – вновь двинемся на юг. Скажи, отправишься ли ты со мной? – «видят предвечные силы, не могу я расстаться с тобой ни на мгновение. Но подвергать опасности?» - потому Боромир одновременно и страшился ответа Тауриэль, ждал его с нетерпением.
Хотя и знал, на самом деле, как все окажется. Она не оставит его. А страшился же…
Потерять ее он страшился, и понимал это сейчас с поистине убийственной остротой.
«Теперь ведь смертны мы оба», - горькая, но неизбежная мысль, чувством вины входящая под лопатку. Ведь если бы не он, Боромир, то Тауриэль не пришлось бы избирать смертный удел.
«Да что же это я, право», - и выругал себя за малодушие. Что толку жалеть? – нужно все сделать, чтобы выжить. И жить, - склонившись к руке Тауриэль, Боромир коротко поцеловал ее, чувствуя указательным пальцем, как колотится пульс в ямке на запястье. И на миг проклял Пеларгир и свои обязанности – ничего не желал сейчас сильнее, чем остаться со своей эллет наедине.
Мягкие прикосновения, что урывками, тайно почти, дарят друг другу, отзываются теплом в груди, ширятся, заполняя пустоту, о которой прежде и не ведала. Пускай давным-давно не малышка, впервые слышащая рассказы о любви, Тауриэль подневольна - смущается каждому такому касанию, каждому взгляду, и вместе с тем не может не желать их, желать его самого, даже сейчас подле Боромира стоя. Не было бы вокруг других людей, так бы и прижалась к нему, поцеловала, чуть губу его прикусив и улыбку пряча в пылающем взгляде. Но - нельзя, и остается себя корить за само предложение в город отправиться, как бы разум не твердил об обязанностях сына Наместника и вежливости, что не позволит им весь день провести в тиши облюбованных покоев.
Не оторваться от него никак, не отвести глаз - приходится, все же, когда им приводят коней. Приветственный шепот сам вырывается, и гнедой жеребец фыркает, мотнув головой. Черная грива рассыпается по могучей шее. Тауриэль касается ее ладонью, только оказавшись в седле, и снова обмирает, мягко улыбаясь Боромиру - тепло его ладони на своей ощущать желаннее всех драгоценностей всех миров вместе взятых. А какие глаза, - дрожь пробирает. "Как тебя такого отпустишь? Как без тебя такого прожить, сердце мое?" - все ответы словно давным-давно известны, а на деле - удивление напоминает о себе, снова, - и нескольких дней не прошло. Мнится, будто позади целая жизнь, иная совсем, серая, без него прожитая, - Тауриэль сама осекается, виду не подавая. Ведь так и есть. Прошлое прошлому, а настоящее и будущее озарились ярким солнечным светом, играя непознанными прежде красками, подобно тому, как лучи летнего солнца танцевали на поверхности синих вод пеларгирских каналов и отражались от стекол и витражей в окнах невысоких домов. Сам мир будто стал иным, и эллет всецело отдалась прекрасному чувству, радостная, как никогда.
Легкая улыбка на ее лице, куда то и дело попадет солнечный зайчик, отчего приходится щуриться, посмеиваясь. Пеларгир, как и прежде, кажется менее суетливым, более спокойным, нежели Минас-Тирит. Людей здесь много, и каждый норовит поглядеть на двоих всадников, следующих по одному им известному - скорее, лишь Боромиру известному, - пути. И на сей раз, в отличие от прежних, Тауриэль более не стеснена, не чувствует волнения и не представляет себя диковинкой, из далеких стран привезенной на радость и потеху честному люду. Нет, на сей раз все иначе. Спина ее пряма без напряжения, лицо не застывшее, а взгляд искренне приветлив и полон интереса. Всякую мелочь подмечала, проезжая по узким светлым улочкам, и знала - потом не раз вспомнит радушие да странную будто бы надежду и радость жителей города-порта, когда они с Боромиром проезжают мимо.
"Неужели прав был, и радость народа - истинная?"
И все же, тишь аллеи восприняла как благо, под тень высоких древ ведя коня уверенно. Желала было спросить о дальнейшем пути, когда сын Дэнетора заговорил, задавая вопрос, на который и сам, без сомнений, ответ знал. "Будто не знаешь - куда ты, туда и я".
- Отправлюсь, сердце мое. Без малейших сомнений.
Как бы трудно ни было, что бы их впереди не ожидало, рядом с ним всяко спокойнее, чем тревожиться каждый миг взаперти величественного, но пока еще чужого города. Да и мог ли он представить, что она останется там, в безопасности, пока он будет сражаться с южанами, орками и прочими тварями, какие бы не попались в пути? Нет. Не такова она.
А опасность с юга Гондору грозила нешуточная. Пожалуй, не меньшая, чем с востока, из Мордора, ведь одному Врагу подчинены и орки, и харадрим, только по-разному противостояние ведут. А в грядущей войне Гондору и вовсе туго придется, коли нападут с обеих сторон, да еще с севера - но оттуда едва ли прибудут, только если...
Взгляд, было теплый и жаркий от прикосновения губ Боромира к руке, потяжелел, и Тауриэль отвернулась от мужчины, легко сапогами двинув по бокам коня - тот легкой рысью направился вперед, по аллее. Более полувека назад Север выстоял под натиском войск Темного. Выстоит ли сейчас? Она давно не была близ родных земель, и не знала насколько сильны что люди, что гномы, что ее сородичи. Тогда, объединенные в последний момент, войска Свободных народов сумели победить, однако потеряли слишком многих. Если Враг направится туда вновь и победит, на Гондор нападут с трех сторон.
Впереди, в просвете в конце аллеи, виднелся возвышающийся над домами южный каменный заслон, перед которым раскинулась другая часть города с домишками, площадями и башенками.
- Как ты беспокоишься о юге, так меня снедает тревога за север, - произнесла, помолчав перед тем, быть может, слишком долго. - После Битвы Пяти Армий Враг будто бы отступил из Дол Гулдура и Гундабада, но я не верю в его окончательное поражение в тех краях, и боюсь, что новые силы скапливаются там, пока мы с тобой - здесь. В Рованионе есть кому справиться с орками и гоблина, но если нет, вся эта мразь отправится в Рохан, а следом и к Минас-Тириту.
Может, и нет. Может, она зря беспокоится, сомневаясь в силе своих бывших соратников и сородичей, да только Врагу однажды уже удалось в тайне собрать воинство. Может удаться и во второй сделать то же.
- Потому, с угрозой южан непременно необходимо покончить. И я отправлюсь вместе с тобой туда, где мои навыки буду гораздо полезнее. В бой.
Отредактировано Tauriel (2018-08-14 00:22:46)
Действительно, могла ли она сказать иначе? – сердце его, Боромира, с недавних пор. «Быстрые мы», - с улыбкой подумалось, когда голос Тауриэль, чистый и мягкий, ответствовал ему незамедлительно. Но вот потемневшие ее глаза насторожили его, в тот же миг – выпрямившись, он смотрел на нее, смотрящую на север. Безошибочно повернула голову, плавно и быстро, словно птица, чувствующая родину.
«Неужели однажды ты улетишь от меня?» - боль и тоска Тауриэдь, его , Боромира теперь, эльфийской изгнанницы, отражалась в нем сильнее, чем прежде. Она знает, что он разделяет ее боль и тоску, что может понять – и потому не стал говорить лишнего, только коня тронул коленом, так, чтобы тот ближе встал к лошади Тауриэль. И руки снова вдруг почти соприкоснулись – да, знал Боромир, о чем она говорит.
И прежде пускай о северных рубежах и не помнил – с той стороны Гондор защищали силы Рохана, да и маг Саруман также не пропустит северную Тьму южнее, в том Боромир был уверен. и не потому вовсе, что Саруман Белый был привечаем весьма при дворе Наместника, и уважаем самим Наместником… хотя, отчасти, и поэтому.
«Отец мудр и прозорлив, и в советниках у него лишь достойнейшие», - и вместе с тем, сомневаться в том, что менее достоин доверия другой из волшебников, Боромир не мог. Потому что младший брат его – тоже мудр и прозорлив, - он вздохнул коротко, радостно, вдруг понимая – нет, в Минас-Тирит они с Тауриэль отправятся непременно. И как можно скорее.
- Милая, - вполголоса заговорил Боромир, - мне ведомо твое беспокойство, - «пусть и сквозит в нем такая тяжкая для меня твоя тоска по родине. Ведь позовут же тебя родные леса», - резкой, колкой ревностью обжигает сердце. Нет, не посмеет Тауриэль…
Да о чем сам он думает, видят предвечные Силы. Лишь о том, как боится потерять едва обретенное – «это я, и боюсь?» - но именно таков этот его страх. «Я-то думал, что все зажило», - но юношеская память, ухмыляясь одновременно беспечно и жестко, вновь зачем-то подмигивает ему с палубы белокрылого корабля.
- И потому хочу услышать твоего совета. И отец мой, Наместник Дэнетор, затем пожелает его выслушать, если я скажу ему – а я скажу, - «присмотри за ней», - вновь отозвался в памяти голос отца.
Присмотрел так присмотрел, вот уж точно.
- Наши северные рубежи, чаще всего, оставались спокойными – или же, это в сравнении с южными и восточными. К тому же, северные союзники Гондора – рохиррим, отважны и доблестны, в том сомневаться не приходится. Но твоя тревога живет много дальше, я знаю, там, куда моему взору не достичь, - легкая грусть проскользнула в голосе, и сам себе Боромир подивился – нашел же время, когда задумываться о далеких путешествиях на север, о землях своего мира, по которым никогда не ступал! – и куда желает ступить. «Ты ведь показала бы мне их, так?» - он слегка тряхнул головой, все же продолжая.
- По приказу моему лучшие Следопыты Гондора выступят на север. Пробраться западным краем Рованиона им не составит труда – они закалены в пеших переходах, и жизнью в лесах. Но какие указания мне дать им, моя леди, дабы это в дальнейшем принесло выгоду обоим народам?
У них обоих еще есть время, дабы поразмыслить над этим всем, но в чем-то грядущее неизбежно.
- Пусть ты покинула свою родину, Тауриэль, - незачем говорить, что «была изгнана», - ты все равно – дочь своего народа. Дочь лесов, - не заботясь уже о том, что увидит кто-нибудь, Боромир мягко взял в ладонь ее лицо. – А идущий на нас Враг слишком силен, дабы встречать его в одиночку. Ты немного рассказывала мне о своем прежнем повелителе, но, думаю, наступает то самое время, чтобы рассказать, милая. Ибо если грядущее поистине останется столь темным, как видится мне, то без союзников не обойтись. Никому, - улыбнувшись напоследок, Боромир отнял руку от гладкой щеки Тауриэль.
- Возвратимся же сейчас в форт. Я достаточно насмотрелся на Пеларгир, - и успел, невзирая ни на что, дать ему смотр. – Теперь нам надлежит заняться делами, - вместе. Как Боромиру и хотелось – и никогда еще так не воодушевляла его предстоящая кабинетная работа.
Конечно ведомо, - Тауриэль склонила голову, убрав от лица несколько выбившихся из косы прядей, норовивших попасть в глаза. Мудрость его, та самая, которую в себе не находил или не желал находить, заключалась и в прозорливости, с какой проникал в ее мысли, будто бы потаенные. Была она и в сопереживании, в понимании - не зря думала об их сходстве, пускай и в том, как любят родной край, и как желают его защитить. Полоснуло по сердцу тоской. На кратчайший миг словно услышала в шорохе листвы отзвук Великой Пущи, и ветер, мягко коснувшийся похолодевшей кожи, казалось, донес скрип могучих древ-великанов, когда-то с радостью привечавших ее, дочь лесов. И вспомнились крохотные поляны, освещенные лунным светом, и танцы под звездами, и охоты, - прежняя жизнь пронеслась перед глазами вереницей картин талантливейшего из художников, ведь такими настоящими они показались, что протяни руку, зажмурься сильнее, представляя все до самых мелочей - и снова окажешься там, вдали от всех печалей и бед.
Но и вдали от обретенного счастья.
Выдохнула резко, подняла голову и скрыла переживания глубоко в себе, до поры до времени. Пускай было то лишь наваждением, но оно разбередило старые раны, а вместе с ними принесло и глухую, пока что, ярость на себя саму. Сколько бы ни было хорошего там, в прошлом, это всего лишь воспоминания. "Вспомни, дочь леса, почему покинула родной край. Вспомни, от чего и от кого ушла, с чем не пожелала смириться. И не забывай найденного в прежде чужих, но теперь - полюбившихся краях", - Тауриэль посмотрела на Боромира, к его ладони прижимаясь щекой. В который раз бесконечной чередой благодарностей хотелось его осыпать, перемежая их поцелуями - более легкими даже чем прикосновения бархатных белых, будто снега на вершинах Эред Нимраис, крыльев бабочек-капустниц.
"Будет еще время", - и не раз, дело ясное. И опалило, снова, виной, сдерживаемой мифриловой волей - снова ему утешать ее, снова выказывать понимание, когда она только и может, что о себе и своей тоске говорить. Пускай не вслух, но ведь чувствовал, понимал, и оттого еще горше. "Нет уж, не такова я, чтобы слабости столь просто поддаваться и оную выказывать при ком-либо. Хватит и того, что знает. А видеть - нет", - с решением и спокойствие возвратилось.
Следом же накрыло, будто волной, удивлением. Разве не должны были отправиться к укреплениям, как говорилось за трапезой? Осмотреть рубежи города? Впрочем, не ей то решать, потому, ничего так и не сказав, повернула коня назад, туда, откуда пришли. Позже на все вопросы ответит и все скажет, что он пожелает узнать - не станет скрывать. А пока, отчего бы не насладиться видами Пеларгира снова?
Возвратиться удалось не так скоро, как думалось. Вести о высоких гостях разносились по городу куда быстрее любых пожаров в иссушенных лесах, отчего по дороге обратно приходилось осаживать коней и смиренно улыбаться горожанам, собравшимся поглядеть на сына Наместника и на Перворожденную. Дети изредка показывали на нее пальцем, пока их не осаживали старшие, сами, видно, едва удерживающиеся от схожих проявлений радости и удивления - и вновь на лицах их читались только оные, но никак не горечь, осуждение или гнев. Глаза светлели, улыбки сами собой появлялись, и вскоре к приветственным крикам присоединились восхваления Боромиру и громкие шепотки, навроде, "она и правда эльф, гляди какие острые уши!".
- Теперь буду знать как вернее всего скрываться в людских землях - всего лишь скрывать свои уши, - искренне улыбаясь, пусть малость смущенно, Тауриэль склонилась к Боромиру. Смех в ее голосе был бы незаметен разве что глухому, и было сложно понять отчего так радостно на душе. - Кто знал, что лучше средства не найти. Глядишь, ты принял бы меня за одну из своих тогда, при первой встрече.
Близ врат покинутых ими после трапезы чертогов повелителя города, к Тауриэль приблизилась молодая девица, едва вошедшая в пору юности - почти ребенок, - и, неожиданно для эллет, протянула ей букет васильков, похожих на маленькое мохнатое облачко, обрамленное редкое зеленью. Удивленная, гостья Пеларгира успела только поблагодарить девчушку, а та, отдав букет, скрылась в множестве собравшихся горожан. "Не все люди грубы и заносчивы, как не все эльфы - благородны и милостивы", - спешившись рядом со входом в чертоги, передала подоспевшему конюху поводья, провела ладонью по шее коня, спокойствием своим и покладистостью порадовшего - даже посреди множества людей не растерялся, - и, снова улыбнувшись Боромиру, вошла внутрь.
Покои, предоставленные в пользование сыну Наместника, показались ей несколько просторнее и светлее. Жаловаться ей было не на что, безусловно, ведь более любила полутьму, да и она - не будущий правитель Гондора, чтобы ей оказывали особый почет. Не привыкла к подобному, как не раз уже говорила. А с балкона почти тот же вид - подошла к нему, все держа в руках букет. От него пряно пахло утренним полем, над которым только восходило теплое летнее солнце, отражаясь бликами в чистых каплях росы, и Тауриэль вновь вспомнила Пущу, равнины Рованиона и животворящие воды Лесной реки, бурным потоком несущиеся к Долгому озеру.
- Ты желал услышать мой совет, - начала, глядя на речную гладь и разномастые корабли в гавани, - но правда в том, что я не ведаю что именно сказать тебе и твоему отцу. Как было сказано, много лет прошло с тех пор, как я была на Севере, и не знаю, отзовутся ли на зов Гондора, станут ли даже раздумывать о союзе, пускай с людьми Дейла и Эсгарота вы дальние родичи, если предания верны. Что до эльфов и гномов, - Тауриэль повернулась к Боромиру, - с последними наверняка стоит попробовать договориться. Король Торин и лорд Даин из Железных гор - правители, как я слышала, дальновидные. А эльфы... Король Трандуил не примет людей. Ты отправишь своих Следопытов на верную смерть либо в плен на долгое время, но ответа так и не дождешься.
Эллет приблизилась к небольшому столу, где Боромир, видимо, трудился прошлым вечером. Положив на пустой угол свой букет, - "стоит набрать воды, чтобы не завяли цветы", - выпрямилась, будто стрела, и молвила голосом спокойным и ровным:
- Трандуил не любит ни людей, ни гномов, ни даже многих из эльфов не из рода синдар и нандор. Он не жалует любых чужаков, будь они хоть одними из мудрецов-магов. Тому есть причины, и чтобы их понять, тебе следует знать - он живет очень долго. Не знаю сколько, но он и его отец, король Орофер, служили еще королю Элу Тинголу во времена Первой Эпохи. Трандуил видел, как любовь смертного к дочери Тингола, Лютиэн, привела к величайшей трагедии Дориата. Он сражался с гномами после смерти своего короля, сражался с эльфами во время Третьей Резни. После, когда Орофер пришел в Великую Пущу и основал свое собственное королевство, Трандуил надеялся на долгий мир и спокойствие, но началась война с Врагом, и позже, во время Войны Последнего Союза, он потерял отца и множество подданных. Не раз он винил в этом людей и короля Гил-галада. Затем Трандуил боролся за свой лес, за Пущу, когда Тьма пришла в Дол Гулдур и погубила еще больше эльфов. Пришествие дракона Смауга в Эребор и гибель Дэйл окончательно отвратили его от остального мира. Он не хочет больше никем жертвовать. Он считает, во всяком случае, раньше считал, что заботы других королеств - это только их заботы, и потому я сомневаюсь, что он поможет. Во всяком случае, слушать людей он точно не станет.
"Но, быть может, услышал бы меня?" - слабая мысль, неуверенная. Не таков Трандуил, да и кто она теперь? Изгнанница все еще.
- Эльфы Лориэна еще более закрыты. Их совсем мало, и хотя Владычица Галадриэль могла бы отозваться на зов помощи, едва ли целая армия сможет прийти. Что до иных эльфов, мне неизвестно станут ли помогать. Говорят, в Имладрисе помогают всякому нуждающемуся, но войском? А Митлонд почти опустел. Там живут последние эльфийские корабелы и те, кто готовятся уйти на Заокраинный Запад. Потому, Боромир, кажется мне, что Гондор может надеяться на союз с гномами и Дейлом, но не эльфами. Правда...
Сомнения одолевают мгновенно. Коль предложить, то может это дать ложную надежду, а возвращаться с пустыми руками - если и вовсе вернуться сумеет, - совсем нет желания. И все-таки, сердце встрепенулось, мыслью подстегнутое. Повидать родные края, повидать лес, вновь вдохнуть запах Пущи и услышать мерный шум беспокойсной листвы - еще раз, прежде чем возвратиться в Гондор, обратно к нему. Хотя бы ради этого стоило бы проделать долгий путь. Если же удастся заключить союз и привести помощь под стены Белого Города, Врагу будет не устоять перед объединенной мощью людей и эльфов.
- Правда, я могла бы отправиться туда сама. Поговорить с Трандуилом, попытаться воззвать к его голосу разума и чести. Ради Гондора, ради тебя, я сделаю это - только скажи.
Быть может, не сейчас, не сегодня, и даже не в этот год, но время для подобного путешествия может настать. И лучше пускай они решат заранее.
Отредактировано Tauriel (2018-08-19 16:26:59)
И двинулись – в разгорающийся летний день, светлый и ясный, под синими, как васильки, южными небесами. Боромир улыбался, глядя на смущенную, но обрадованную Тауриэль, удивленную тому радушию, что оказывали ей жители Пеларгира. Сам-то он принимал это с благодарностью, и привычным достоинством – всегда отрадно, если находишься среди своих. Среди тех, кто тебя любит, - вновь кольнуло тоской по Минас-Тириту, и опалило ожиданием – скоро, скоро совсем они отправятся домой. И Тауриэль из Лихолесья станут рукоплескать точно так же, как здесь. «Из Гондора», - с ревнивым счастьем подумалось Боромиру, как будто позабывшему всё, чем прежде себя осаживал.
Она теперь – своя, его, и более ничья. Их, этих людей, что толпятся кругом, переговариваются, обсуждают, удивляются. И молва о принце Гондора и Перворожденной уже облетела Пеларгир стремительно, точно белая чайка. И очень скоро дойдет и до Минас-Тирита, если уже не дошла. Если…
Отец, все же, прозорлив, и простое сердце старшего из сыновей знает ох как хорошо. Что падок Боромир на женскую красоту, и женщину, подобную Тауриэль, непременно пожелает очаровать. А вышло все немного иначе, - коленом он слегка трогает бок коня, и тот, послушный, чуть чаще цокает копытами по белой мостовой. Звуки отдаются знакомо – точно так же конские подковы звенят по мощеными камнем улицам Минас-Тирита. Только там не несет так речной сыростью, не кричат чайки, кружась над водой.
И небо – не такое синее, как эти васильки.
- Не вышло бы, - с улыбкой отвечает он Тауриэль, вновь пустив коня вровень с ее лошадью, уже близ входа в крепость. – Когда видишь лицо, словно из звездного света сотканное, то поневоле задумаешься, душа моя, - весенняя ночь, пряная и юная, вдруг возникает кругом – стремительная, светло-прозрачная, дикая. Как девушка-дитя, встреченная Боромиром в итилиэнских кущах, и которая теперь – рядом с ним.
Безрадостно было видеть, как сходит с лица Тауриэль былое оживление, слышать, как голос ее тяжелеет, наливаясь горькими нотами, будто чьи-то пальцы задевают по гулким струнам. Его, Боромира, пальцы – он не задавал вопросов, но Тауриэль, глазами отражая воды Андуина, заговорила сама. Слушая ее, он между делом отстегнул ножны с перевязью, кладя их рядом с картами на письменный стол, снял через голову черный налатник с Древом, зазвенел кольчугой. Встряхнул головой, сдувая упавшие на лицо волосы, продолжая слушать свою эллет. И, чем глубже и взволнованней делался ее голос, чем горше, чем спокойней делался сам Боромир. Поистине, чему он здесь может удивиться, размышляя об итоге возможного посольства? Тауриэль еще раньше поведала ему, что стала изгнанницей в родных землях, что осмелилась пойти против своего Владыки. Если его люди явятся в Лихолесье, неся ее имя, как знамя, то вряд ли можно рассчитывать на благосклонность короля Трандуила. Оное надлежало преподнести куда дипломатичней, и Боромир не сомневался, что в том ему мог бы помочь отец… но по всему выходило, что затея, поистине, никудышная. Отправить своих людей на плен или смерть он не мог. Хорошо, что предупрежден теперь.
Резануло упоминанием любви Перворожденной и смертного – хмурясь, он приблизился к Тауриэль, накрыл ее ладонь своей, крепко сжав. И продолжал слушать, ощущая, как спокойствие в душе сменяется раскаленным жаром. Как если бы вместо сердца в груди у Боромира оказалась раскаленная каменная глыба.
- Выходит, даже битва с драконом, и последующее сражение, что на севере прозвали Битвой Пяти Армий, не сделали Владыку Лихолесья более снисходительным к тем, кого именуют смертными? – а ведь, насколько Боромир мог предположить – военачальник и полководец, только объединенные силы людей, гномов, и эльфов сумели дать отпор орочьим полчищам, хлынувшим с севера. Пусть знал он о тех событиях лишь из рассказов Тауриэль, в основном, но сомневаться в сказанном ею? – да он себе руку отрубил бы, пожалуй. И из слов ее он сейчас вполне понял, что эльфийский Владыка – не союзник им. Прочие же эльфийские княжества… Силы Предвечные, сколь велика эта раздробленность, разобщенность меж теми, кто именует себя Перворожденными! Помнят старые обиды до сих пор, не понимая словно, что мир вот-вот тряхнет небывалой грозой, что ему не выстоять в грядущей буре. «Вот, значит, каковы старшие Перворожденные», - горды, жестоки, подозрительны и себялюбивы. Долгая жизнь лишь укрепляет в них эти качества, не давая, не позволяя двигаться вперед, и мудреть, как ни странно. Малодушие – вот и все, что Боромир мог сказать по этому поводу. Непросто служить под началом такого господина, зная, что решения его чаще продиктованы собственными желаниями и помыслами.
И сейчас от него не укрылась неуверенность в голосе Тауриэль. Опущенные глаза, скакнувший в сторону взгляд – как если бы на туго натянутом луке внезапно дала слабину уже натянутая тетива.
«Она желает вернуться» - глыба в груди вспыхивает, словно от драконьего пламени, и разлетается во все стороны раскаленными осколками.
- Тауриэль, - пальцы чуть крепче сжимают ее тонкое запястье, когда он подносит руку эльфийки к губам, оставляя на гладкой коже поцелуй, - сейчас это – дела не самые насущные, - каких только усилий стоило Боромиру укротить собственное, готовое уже всколыхнуться – «так я и знал!» - ведала лишь его затрещавшая выдержка. – Но пока что…
Прядь волос снова падает на лицо, щекочет по брови, зажатая меж сомкнувшихся лбов. Жесткая ладонь снова накрывает белую, «из звездного света сотканную» щеку, и дыхание Тауриэль – жаркое и взволнованное, словно ветер.
- Ты нужна мне, - вырывается горячим шепотом. – Здесь, – неважно, в Пеларгире или в Минас-Тирите, но здесь. – Рядом со мной, - в частые поцелуи, жесткие, отрывистые, каждый – словно печать. – Я не сумею отпустить тебя, - «пока что». И в дальнейшем, как мрачно усмехается что-то внутри Боромира, мало что может измениться.
Если только угроза Гондору не окажется стократ сильнее его сердца, сейчас бешено бьющегося.
- Я и на юг-то не хочу тебя брать, потому что боюсь за тебя, - тихо, со смехом, выдыхает он в заостренное ухо. – Не смогу тебя потерять. И отпустить от себя не в силах, - шепчет, целуя ее в веки, прикрытые глаза, лоб, щеки, в губы – такие желанные и горячие.
- Я не хочу думать худшего, но боюсь дать тебе и Гондору ложную надежду. Быть может, все изменилось, и Владыка стал более дружелюбен к другим народам. Стал более, как ты говоришь, снисходителен, ведь помог жителям Эсгарота, как бы то ни было. Может, он внял голосу разума и советам тех, кто твердили, подобно тебе, о союзах, ибо знают - одним нам не выстоять, нас слишком мало, чтобы самим справиться с угрозой Врага, - произнесла и осеклась, унимая кольнувшую в сердце грусть. "Нам", "нас". Сколь долго не видела никого из Лихолесья, а все равно никогда не отделяла себя даже и мысленно от своего народа. Ведь эльфом, нандо, она являться не перестала только оттого, что более не живет в родимых краях. Нет, пускай хоть трижды изгнанница, но Великая Пуща никогда не будет позабыта дочерью леса. Ни позабыта, ни до конца отпущена.
Какой бы счастливой не стала, повидать родной лес хотелось. Не издали, как тогда, когда путешествовала близ Лотлориэна и вдалеке виднелась чернеющая опушка скверных лесов, изувеченных Тьмой. И желание это, жажда, с каждым годом все сильнее становилось, в дальних уголках души сохраненное и сдерживаемое, ибо в гневном порыве обещала себе не приближаться, не возвращаться. А обещания следовало держать, как бы сильно не хотелось их нарушить.
Другое обещание, клятву - быть подле Боромира, не покидать его, - напротив, нарушать не было ни малейшего желания. Право слово, как самолюбиво и бесчестно по отношению к мужчине сейчас, только-только обретя его, обретя неистовое счастье в его крепких объятиях, думать о том, чтобы уйти от него! Какой черствосердной она себя ощутила, приметив и тень, на его лицо набежавшую, и полыхнувшее серебро глаз. И слова его, губы его, ладони его - все твердило об одном. Не отпустит, не даст уйти, не оставит.
Прав он, всему свое время. Она и сама понимает это. Потому тоска только-только расправшившей крылья птицей возвращается в клетку, под крепкий замок, до той поры, когда настанет час возвращения. А он будет, в том Тауриэль отчего-то была убеждена. Когда-нибудь...
Но не сегодня. Сейчас ее место здесь. Всегда будет здесь - рядом с ним. Всегда возвратится к нему. Так, как и обещала.
Нежностью и болезненно-сладким пониманием преисполнилось гулко стучащее сердце. Каждое прикосновение, каждый поцелуй - десятки пут, связывающих их друг с другом, - распаляет все сильней, но Тауриэль со спокойной радостью принимает их и отвечает с ней же, обуянная не пламенем желания, но теплом ласки. Слова Боромира находят отклик в душе, пронзают насквозь. Ей никогда не понять, как тяжело ему, должно быть, признать подобное и облечь в слова - если действительно тяжело, но представляется, что так и есть. Ведь горд, мужественен, строг к себе - признать нужду в женщине, думается ей, непросто такому, как он. "Может и нет", - целуя его, рукам его подвластная эллет благодарна и Предвечным Силам, и Единому - вновь. За него. И когда поцелуй их, жаркий и отчаянный, как ни один прежде, все же прерывается, Тауриэль не сдерживается - обнимает Боромира, крепко, будто после долгой-долгой разлуки, длившейся целыми веками.
- Прости меня, - обхватив его шею руками, мягко касается губами покрытой щетиной кожи рядом с ухом, проводит носом по виску, так и замерев. - Прости. Меньше всего на свете я хочу, чтобы ты терзался напрасными раздумьями по моей вине.
Не разрывая объятий, отстранилась, дабы посмотреть ему в глаза - в любимые глаза человека, важнее которого для нее нет и не будет.
- Не стоит бояться, любовь моя. Сердце мое. Я всегда буду рядом, что бы ни случилось. Всегда вернусь к тебе, где бы ни оказалась. В том поклялась тебе, и клятву свою не намерена нарушать, - на сей раз она целует его - в лоб, в складку на переносице, в узкие губы. - Не потеряешь, - шепотом, касаясь напряженной шеи под ухом, - не отпустишь, - обратно, к губам, - не отпущу, - в ладони берет его лицо, не отрывая взгляда от потемневшей серой бездны, - не позволю.
Приникает вновь, исстрадавшись будто бы, жажду утоляя. Более нет спокойствия, нет рубежей, в коих стоило бы себя сдерживать. Желает его безраздельно, исступленно. Всего, для себя только. Здесь, в покоях, ни с кем не делить - ни с долгом перед Гондором, ни с отцом и братом. Здесь, он - ее, полностью.
Одежды летят вниз, на покрытый коврами каменный пол, и не остановить, и в бездну все обязательства и дела. Какие дела, когда от него не оторваться, даже и на крохотный шаг не отступить, ведь кажется, сделай это - и пропадет все, и исчезнет видением недужного разума. Оттого, уберечь дабы, не отходит, не отворачивается, глаз не прикрывает, даже когда рвется изнутри стон - ему в губы, в поцелуе. Сплетается все - руки, пальцы, губы, языки, мысли, чувства, - все, что обнажено и открыто взору, как снаружи, так и внутри, в сердцах и душах.
- Люблю, - выдыхает отчаянно, будто тонет - но, ведь так и есть. И потонуть в бурном потоке, в море, в океане того, отчего сердце так сильно дрожит, отчего душа пронзительно и счастливо плачет, грудь болезенно сжимая, - вовсе не зазорно, напротив - желанно превыше прочего.
Большая постель едва не остается без внимания, но Тауриэль решительна, подталкивая мужчину и, наконец, с тонкой улыбкой будто бы торжествующе глядя, как он устраивается поверх одеял. На сей раз она наверху, и пряди, выбившиеся из длинной косы, касаются обнаженного тела Боромира, когда эллет медленно приближается к его губам и накрывает их своими, требовательно и жестко.
- Мой, - драконьему пламени не сравниться с жаром меж ними, и сам зловещий Ородруин - не более покрытого ледниками самого северного пика Мглистных гор, у подножия которого скрылось одно из семи гномьих царств.
"Только мой", - и каждый поцелуй подтверждением, нитью, цепью - чем угодно, лишь бы самой ощутить, что никуда не денется, не исчезнет, не...
- Милорд Боромир, - стук в двери не хочется замечать, как и взволнованный голос стоящего за ней. Тауриэль не останавливается, надеясь на благоразумие и ненастырность пришедшего - тщетно.
- Милорд Боромир!
Отчаянный поцелуй, как в обрывающемся сне, за который цепляешься изо всех сил, хоть и знаешь - пробуждение неизбежно.
- Милорд Боромир, пришло послание из Минас-Тирита.
"Будь оно все проклято", - почти с рычанием эллет отстраняется, мгновенно прячась под одеяло. Если из Белого Города - значит, Наместник, а это превыше всего, хоть и думалось о том, что за пределами покоев остался долг.
Не унять ни сердце, ни вожделение, и Тауриэль дышит необычайно тяжело, глядя на своего мужчину. Не проясняется ни на мгновение в голове. Забыла, понадеялась, пора и расплатиться за желание уединиться посреди бела дня. Разочарование и недовольство в тугой комок сворачиваются внутри, отчего и взгляд хмур.
И к этому тоже придется привыкать.
Отредактировано Tauriel (2018-08-19 20:39:15)
«Не проси у меня прощения», - ведь сам же вызвал в Тауриэль эти размышления, сам навел ее на разговоры о Лихолесье. И хотел как лучше, а вышло уж как есть, - ладонь на шею ее ложится, другая – по бокам, по шнуровке платья скользит. Какие-либо слова ни к чему; в окно покоев льется пронзительный дневной свет, но все, кто может видеть их – это кружащие над Андуином чайки. Высоко они – над всем городом, который в единый миг перестает существовать. Когда о н а так вот льнет, когда ее губы раскрываются навстречу собственным – жарким шепотом, от которого все существо Боромира раскаляется в единый миг, то не о чем уже и думать. Желание – единое пламя, охватывающее обоих; гремит по полу уроненная было перевязь, шелестят, разлетевшись пергаменты, когда полунагие тела уже соприкасаются, но легкий толчок в маленькой ладони в грудь – и, подхватив Тауриэль под бедра, неистово целуя ее, и желая еще неистовей, Боромир все же отступает к постели. еще мгновение – и овладел бы ею где угодно, хоть на полу, вольно или подспудно же вымещая все же отголоски той боли, что по сердцу полоснуло – в миг, когда успел подумать, что она оставит его.
«Но ведь все же ты оставишь меня», - на мгновение взгляд цепенеет, застывает сталью, и это в миг, когда жару тел уже более ничто не мешает. Он сгребает Тауриэль за волосы, и кровать всхлипывает под резким движением двух тел, когда Боромир подминает эльфийку под себя – на нежность это совершенно не похоже, но иначе, как любовью, не назвать.
- Моя, - и по спине пробегает судорога, когда сквозь шум крови в ушах, и рванувшееся по телу наслаждение то ли слышится, то ли ощущается больше громкий стук в дверь. И звук собственного имени, - свирепо вскинув голову, Боромир тяжело дышит, затем встретившись с Тауриэль глазами. Та смотрит него едва ли не испуганно – разрумянившаяся, с полуоткрытыми, жаждущими поцелуев, но замеревшими губами. Нагая, под ним, - ладони безотчетно ведут по высокой груди, тяжело вздымающейся, по выгнувшейся талии – и, когда она подается назад, то хриплое разочарованное рычание уже не удержать..
- Будь оно все, - цедит он сквозь зубы, но еле заметно усмехается про себя, когда видит два испуганных зеленых глаза, сверкнувших из-под одеяла. Точно зверек, - улыбнувшись уже, и переведя дыхание, он наспех и с отвращением натягивает штаны.
«Будь оно все», - пара шагов до двери, и ординарец замирает, как статуя, вручая послание. По лорду видно все – и запятнанное красными отметинами лицо, и жесткий, молнии мечущий взгляд, и тяжелое дыхание, и нагое по пояс тело с длинными продольными метками от ногтей, тоже красными, на груди. От чего его оторвали, лучше не думать, - тяжелая дверь захлопывается с грохотом, с лязгом падает засов. Теперь-то весь форт будет знать, что принца Гондора лучше не беспокоить в остаток дня.
«Но никуда от этого не денешься», - с тяжелым вздохом он возвращается к ложу, садясь на него, и поднимая перед глазами послание. Касается рукой округлого комочка под одеялом, мягко сжимает, чувствуя изгиб бедра.
- Выбирайся, душа моя. Тревога миновала, - с треском ломается сургуч с изображением Древа. Одному-единственному человеку во всем Средиземье может принадлежать она. И однажды станет принадлежать Боромиру, - приобняв севшую рядом Тауриэль за талию, свободной рукой скользя по ее гладкой коже, он читает отцовское послание. И, дочитав, складывает его, и прикрывает глаза, носом проведя ей по скуле, и целуя в шею, ощущая настоятельную потребность вернуться в постель.
- Немногословен господин мой Наместник, - посмеивается Боромир, стягивая с себя штаны, и вновь оказываясь в постели, тело к телу. Сложенный пергамент с тихим шелестом падает на пол, где-то там же, где и одежда.
- Завтра поутру уже придется отправляться в Минас-Тирит, - шепотом выдыхает он, нависнув над своей эллет, вперёд подавшись, ноги ее себе на талию вскидывая, и словно плавясь в ней. – Но это… лишь завтра, любовь моя, - а пока у них есть еще остаток дня и ночь. Неважно, насколько полностью они окажутся и х – важно то, что здесь и сейчас они любят друг друга.
Смешно сказать, но Тауриэль почти ожидает, что внутрь кто-нибудь ворвется - слуга, посыльный, правитель Коринир или сам Наместник, - и станут рыскать по покоям в поисках ее, эльфийки, дабы обличить перед честным народом одну из Перворожденных за то, что зачаровала их возлюбленного военачальника. Возьмут ее, свяжут и отправят на границу Лихолесья, мол, забирайте обратно. "Какая только нелепица в голову не придет", - удивляясь себе, Тауриэль все же с головой ныряет под одеяло, слыша происходящее в покоях, но не желая показываться - щеки так и пылают, а глупая улыбка все никак не сойдет с лица. Что на нее нашло, в самом деле?
Потому и вздрагивает, едва не вскрикнув, когда Боромир касается ее бедра, сжимая.
- Ты уверен? - совладав со смехом, настырно просящимся, Тауриэль сбрасывает одеяло и присаживается рядом с напряженным мужчиной - в его руках то самое проклятое послание, помешавшее им, и эллет не проявляет любопытства, пускай и может подсмотреть что на пергаменте написано. Нет, ведь не ей оно предназначено. Пожелает - поделится, - заместо вопросов, она касается губами его обнаженного плеча, проводя ими выше по шее, к мочке уха, прихватив ту зубами и чуть потянув. "У меня такой нет", - думается опять со смехом. И миг спустя фыркает прямо в ухо, беззвучным смехом отзываясь на смешок самого Боромира. Воистину, человеком суровым предстал перед ней Наместник Гондора в первую встречу, и вряд ли ему свойственно писать длинно и многословно, каким бы словоохотливым не казался своим подданным. Ведь не послание государю иных земель или переписка с вельможей, а приказ своему сыну-солдату, возвратившемуся из похода и вынужденному ненадолго остановиться в Пеларгире, вместо того, чтобы тотчас же возвратиться домой.
Тауриэль тяжело сглатывает и улыбается, малость опустив голову вправо, затуманенным - снова, - взором глядя на возвращающегося к ней Боромира. Смотрит внимательно, с головы до ног, останавливаясь на следе от раны - куда только повязка девалась? - и поднимая глаза к его лицу. Любуется им. Любит его. Желает его.
Повинуется ему - ноги на его спине, спина выгибается и, кажется, сердце разорвет, так оно сильно бьется. Кожа под его горячими ладонями пламенеет нестерпимым жаром. Хочется отовсюду его ощутить, чтобы и самой воспылать всецело - также, как внутри все сгорает от ненасытной жажды. Пальцы сами устремляются к его плечам, груди, талии, - всюду, куда способна дотянуться, - ногтями в кожу впиваясь, а губы тем временем неустанно терзают его не слабее, чем он мучает ее. Какой там Минас-Тирит? Какой Наместник и его приказы, когда они касаются друг друга неожиданно яростно - Тауриэль жмется все ближе, - какие там раны, давным-давно позабытые? - в то же время раскрываясь навстречу ему.
- Боромир, - имя его требовательно и одновременно нежно выдыхает вместе с крепким поцелуем в жесткие - жестокие, - губы, обхватывая его шею руками, ладонями зарываясь в волосы. Желая все больше, сильнее, ближе! - не слышно ничего, кроме громкого дыхания, скрипа большой кровати и протяжных стонов - на сей раз, их не прячет, не сдерживает более, и не смогла бы, кажется, если бы и захотела.
Ничего более не слышно и ничто более не важно. Только в мыслях, подобно обезумевшим загоревшимся варгам скачущим, снова и снова повторяется одно.
"Люблю".
Темнеет. Солнце склоняется к невидимому за горами горизонту - эллет вспоминает волшебный золотой закат, встреченный в прекрасном Митлонде. Могла ли тогда подумать, что все вот так обернется для нее, потерявшей все, что прежде дорого было?
Голова Боромира покоится на ее здоровом боку, и не проводить пальцами по его волосам - выше ее сил. Тауриэль мягко перебирает пряди, изредка касаясь кожи. Пальцы другой руки переплетены с пальцами мужчины, и ее, непривыкшую, не знавшую прежде подобных тихих мгновений счастья, пробирает мягким теплом неистовой нежности - тогда же тянется к его губам за легким поцелуем, после чего вновь возвращается на прежнее место.
Коридор пуст, никто не подходил ни к ее, ни к его покоям, и оттого неловко становится перед домочадцами. Не лучшие они гости, все-таки, раз игнорируют принятые правила гостеприимства.
"Все равно утром уезжать", - себялюбивая мысль, и на сей раз Тауриэль склонна с самой собою согласиться. Предоставится ли им подобное время в Минас-Тирите - неизвестно. Там все будет иначе. Не так, как здесь.
Но будет. Они не отпустят друг друга, обещали ведь.
- Я рада, что тогда повстречала тебя, любовь моя, - голос тих, но она знает - он не спит и все слышит, - что ты оказал мне доверие и привел в своей дом. Провидение это, воля Валар или Илуватара, не знаю. А может, это наша собственная воля.
Приподнимается, склоняясь над ним - рыжие локоны на его потемневшей от южного солнца коже смотрятся странно, - и целуя.
- Я не хочу одна отправляться в Лихолесье или куда бы то ни было. Я хочу побывать там вместе с тобой. Побывать у моря. Показать тебе красоты эльфийских земель и ледяные просторы Севера. А если нет, если не будет возможности, хочу оставаться подле тебя, что бы ни случилось.
Еще один поцелуй - глубже, чувственнее.
- Жить вместе с тобой, постигать тебя и узнавать изо дня в день что-то новое. Сражаться вместе. Праздновать вместе. Скорбеть вместе, - ведь жизнь и смерть неотделимы друг от друга, а она в королевстве смертных.
- Разделить с тобой любые тяготы. Потому как я люблю тебя, и нет для меня большей чести и радости знать, что ты любишь меня.
С улыбкой накрыла его губы своими, и, почти не отрываясь, осторожно передвинулась, встала на колени и нависла над Боромиром. И рассмеялась следом, когда недовольно проворчал живот, прежде отличавшийся выдержкой. Ведь обедала! - сразу про несчастного мужчину, не ужинавшего, подумала, даже с укором почти посмотрела, будто это его, изголодавшегося, тело выдало.
- Мы определенно пропустили вечернюю трапезу, - со смешком, пряча неловкость, произнесла, коротко целуя и поднимаясь с непривычно мягкой постели. - Пожалуй, стоит сходить и попросить принести что-то в покои. Ты желаешь есть?
Долго собираться не пришлось - надеть штаны да рубаху, косу вновь заплести и сапоги зашнуровать. А там, поцеловав Боромира еще раз, справиться с засовом на дверях и выйти из покоев, так и не убрав с лица улыбку.
Отредактировано Tauriel (2018-08-20 03:05:18)
Никто не тревожит их с Тауриэль во время отдыха. А что до этого – посыльный, надо полагать, разнес и эту весть по коринировым владениями. Толстый камень стен надежно заглушал любые звуки, но от одной лишь памяти о них внутри все загорается былым пламенем. И тяжелеет дыхание, и рука снова тянется накрыть, ощутить, приласкать. Скользнуть по совершенной груди, вновь осторожно идя над боком, и стройное бедро поднять выше, на себя. Встретиться глазами с этими зелеными звездами, головой чуть тряхнуть – приятно так от ее пальчиков, что искры по всему телу рассыпаются жаром; и потянуться поцеловать. Смятение больше не нарастает – оно немного ворчит, как потревоженный пес, укладывающийся дальше дремать на солнышке. Ибо сказанное Тауриэль отзывается в самом Боромире.
«И куда только ушли все уроки красноречия?» - посмеивается он сам про себя, понимая, что не имеет слов, дабы ответить. Все, что может – ближе к себе притянуть, чтобы прильнула, под бешеный стук сердца на три лада – «я-то-же, я-тоже». И целовать, целовать, то заглушая ее, то заставляя голос выше взлететь – особенно, если в ямку на шее целовать.
- Тау, - голос Боромира серьезен, и бесконечно светел. Как и взгляд. В ладони – ее лицо, когда она склоняется над ним, и по глазам ударяет пламенем ее волос, вспыхнувших на солнце, как костер.
- Любовь моя, - по спине ее рука спускается, близко к себе прижимая, но затем расслабляется. Улыбка не сходит с лица – поистине, пусть Тауриэль сейчас хоть землю вверх дном переворачивает, делая все, что ей заблагорассудится. Трапеза? – он не голоден.
«А еще говорят, что любовью сыт не будешь», - хмыкнув мысленно, он провожает взглядом качнувшиеся бедра Тауриэль, обтянутые кожаными штанами, и сдвигает брови. Неподобающий наряд для леди. Для его леди – пока они не в лесах, не на поле боя, и не в постели.
«Возвращайся, душа моя», - ложе хранит еще тепло ее тела, и на подушке тонко загорается медный волосок. Спустив руку с постели, Боромир нашаривает на полу, в ворохе торопливо сброшенной одежды, отцовское письмо. Сейчас можно и перечитать, когда ничто не отвлекает.
«Сын… Вести из Пеларгира обнадеживают…» - и когда он успел получить-то их, вести? – но удивление это скорее такое, сопутствующее. Сыновей Наместника давно уже не удивляет едва ли не провидческий дар отца. Если бы еще остерегались шкодить при этом, - усмешка прячется в бороде.
И вот что сейчас отец скажет на новое приключение старшего сына, тоже было интересно. Боромир помнил тот разговор с Наместником, после того, как привел к нему Тауриэль. И да… он присмотрел за ней. Да так, что обрел нечаянное… счастье?
Исцеление для своего большого, сильного, но в свое время измучившегося сердца?
Но вместе с тем, затаившийся гнев на изгнанницу Владыки Трандуила мог горько аукнуться счастливому гондорскому принцу. И его стране.
«Пока не попробуем – не узнаем же», - не слишком удачная попытка приободрить себя, да и когда в голову идет только счастливое, поперек любых тревог – то как вообще можно здраво рассуждать?
Тем не менее, с постели он все же понимается. Негоже разнеживаться, - закатные лучи горят на водах Андуина. Вечер будет долгим, ночь – короткой, но все это – только для них с Тауриэль. Для двоих. И в Ородруин законы гостеприимства, и все прочее – после пары месяцев, проведённых в лесах, они хотя бы это отдохновение заслужили, - небрежно одетый, он оборачивается на скрипнувшую дверь от письменного стола, незаметно для себя уже взявшись за пергаменты и карты.
Выйдя наружу, Тауриэль на мгновение замирает. Краткое, незаметное почти - не дольше одного сердцебиения. Тело хранит каждое прикосновение, каждый поцелуй, и улыбку все никак не унять. Глубокий вздох - вернуть самообладание отчаянно необходимо. Негоже другим свое счастье показывать, тем более, когда все - она не сомневалась, слухи наверняка разлетелись после того, как их прервали с посланием от Наместника, - от слуги до самого правителя вероятно знали уже о близости генерал-капитана и его эльфийской спутницы. Посмотрят теперь с неодобрением? Осудят?
"Разве есть мне до того дело?" - думано-передумано было немало, как и решено не страшиться пересуд и домыслов. Только страшись не страшись, а неприятно, если дурная слава пойдет по Гондору. И втройне худо, коли дойдет до Лихолесья.
"Хватит", - право дело, ежели раз за разом возвращаться к одному и тому же, она лишится разума. Действительно, хватит. Оговорено, обдумано. Ре-ше-но.
По темному коридору с легкими дуновениями так и пробирающегося через щели ветерка лениво танцуют тени, и маленькие язычки пламени на факелах у стен подрагивают, стараясь одолеть вечерний сумрак, закравшийся и сюда. Пахнет сухой древесиной и сладкой выпечкой - видимо, к трапезе подавали булки или пироги с яблоками или ягодами.
Послышались тихие шаги и открылась одна из дверей, ведущих к пустым гостевым покоям. Оттуда показалась немолодая женщина, слуга, что ранее помогала Тауриэль одеться для обеда - не ожидая увидеть кого-либо, она вздрогнула от испуга, приметив эллет, и едва не выронила корзину с бельем, но успела крепко вцепиться в нее.
- Госпожа! - она было поклонилась в приветствии - "и зачем только?" - когда Тауриэль призносит:
- Простите меня, добрая женщина, я вовсе не желала вас напугать. Я ищу кухню или иное место, где можно раздобыть немного хлеба.
Добавлять, что пропустила ужин, не стала - по внимательному, малость заинтригованному и понимающему взгляду служанки и без того все явно. "Да, молва определенно разошлась", - подумалось обреченно-весело.
- О, не беспокойтесь, госпожа. Я передам, чтобы вам все принесли. Может, я могу чем-то еще помочь? Вы в чем-то нуждаетесь? - женщина оглядывает надетое на эллет отчего-то неодобрительно, как бы не старалась это скрыть. Тауриэль было задумалась отчего - и понимает почти сразу. Одеяния ее привычному любой гондорской леди платью явственно не соответствуют. А ведь стоящая перед ней видела ее в подобающем наряде и знает, что несколько оных в комнате остались. Вот и станут говорить об эльфийках, приличия не соблюдающих.
- Нет, благодарю. Более мне ничего не понадобится, - мягко ответив, гостья Гондора улыбнулась, кивнула слуге и отправилась обратно.
Боромиру, видимо, продолжительная праздность пришлась не по нраву, раз взялся за дело - Тауриэль тихонько усмехается, приближаясь к нему и приобнимая со спины. Различные карты лежат на столе, вперемешку с посланиями, донесениями и иными документами, часть которых так и остается на полу. "Смахнули в порыве", - жаром обдает при мысли одной. На бедрах чудится жесткая хватка пальцев, от которых дрожь по телу расходится - "уймись, наконец, ненасытная!".
- Сдается мне, если и были у кого сомнения, теперь их нет, - со смешком эллет коротко целует своего мужчину в шею, в щеку, и тихо спрашивает, положив голову ему на плечо:
- Уже наметил план похода на юг?
Обернуться Боромир не успевает – тонкие руки обнимают со спины, а лопаток касается горячее дыхание. Упругая грудь прижимается к его спине, и ладонь сама тянется назад – прихватить за бедро, сжать за него ласково… опять покрытое штаниной. Чего он ожидал сейчас, собственно? Что его леди зайдет переодеться? – но с какой охотой он сейчас бы смял струящийся над этим самым бедром подол, и…
- А, и пускай, - со смешком отвечает Боромир, гася колотящееся где-то за грудиной желание – остро, горячо колотящееся. И выдыхает медленно, когда затылка касается горячее дыхание, и узкие теплые ладони скользят по спине и груди. «Ведь знает же, бестия, до чего доводит» - и это прекрасно, потому что сейчас Боромиру искренне плевать на чужое мнение и чужую молву.
- Нет, - односложно выдыхает он в губы Тауриэль, обернувшись к ней, взяв ее за подбородок – поцелуй жесткий, будоражащий. И ее тело, льнущее к нему, говорит за нее лучше всего, а глазах загорается тот самый сводящий с ума плутовской огонек.
Улыбаться ей, ласкать, прижимать к себе, под шорох пергаментов сейчас, целовать так, что дыхание испаряется куда-то, а желание вновь подкатывает, словно не дольше четверти часа она отсутствовала, но долгие месяцы. Чего только вот здесь уже смущаться, в сущности? – Боромир мягко перебирает ее волосы, зарывшись в них ладонью – длинные, густые, теплые, как ласковое пламя.
- Ничего пока не придумал, - и это почти правда, ибо даже приблизительные планы продвижения войск Гондора на юг сейчас из головы Боромира вылетели мгновенно, лишь стоило ему услышать голос Тауриэль. «Негоже так рассудок-то терять, из-за женщины», - про себя он посмеивается, на самом деле зная, что, когда случится надобность, он и с этой своей слабостью справиться сумеет. А еще…
Избранница его в большей мере такова, что скорее, сама укажет ему на слабость, и Боромир, сын Дэнетора, в том для себя ничего зазорного не увидит. Ибо Тауриэль отличается от всех женщин, что он знал прежде, словно алмаз – от песка.
- Отец мой настаивает на моем спешном возвращении еще и потому, что намеревается обсудить дальнейшую стратегию продвижения на юг. Это не то, от чего возможно отмахнуться, или же, где разумно промедлить. Ибо Наместник видит дальше, чем можно представить себе, - внезапным беспокойством прокалывает воспоминание мельком прочитанное в отцовском письме, и Боромир вновь берет его. Сложенное, с края стола. И где это было…
«… твоя эльфийская спутница, несомненно, должна будет также доложить об увиденном», - как именно Тауриэль придется докладывать обо всем Наместнику Дэнетору, Боромир может предположить… Не самое это приятное – когда цепким взглядом из тебя выжигают буквально то, что ты можешь знать, и даже не можешь – а уж когда понимаешь, что и всего-то услышанного наместник понимает гораздо больше, чем ты, видевший, то и вовсе как-то не по себе становится. Но и к этому можно привыкнуть, и, раз отец упомянул в письме Тауриэль напрямую, то отвертеться не удастся.
«И не слаба она. Справится», - возражала же своему королю?
«Как бы ее после такого доклада отец не повелел изгнать», - а такая вот мысль – недопустима, пальцы переплетаются, когда Боромир берет Тауриэль за руку, и раскрывает перед ней отцовское письмо.
- Мне кажется, о нас знает уже не только Пеларгир, - поверх волос ее, слегка губами касаясь, произносит он с улыбкой, - но и мой отец. Говорил же я – он видит гораздо дальше, чем можно себе представить, - большой палец ногтем подчеркивает словосочетание «твоя эльфийская спутница». – Только не начинай волноваться, душа моя, - хотя и самому волнительно, чего уж там. Рука тепло и крепко обнимает Тауриэль за плечи. – Привыкай.
В дверь позади них слышит осторожный стук, Боромиру приходится все же выпустить эльфийку з объятий. Но за них все говорит более чем красноречиво – и разобранная, распахнутся постель, на которую служанки стараются не коситься, и отголоски запахов, что еще царят в покоях, невзирая на распахнутые окна. Трапезу им накрывают сноровисто – вино, легкий то ли перекус, то ли ужин, а затем ретируются. Через часок примерно Боромир встретится с Кориниром, а затем, когда солнце коснется горизонта на западе… вновь окажется здесь, - склоняясь над картами, он мягко сжимает ладонь Тауриэль.
И она окажется здесь.
Нет, так нет - придумать успеет, не завтра в поход выходят, и не на следующей неделе, вестимо. И командиры отрядов помогут, и разведчики, и она сама, если потребуется. Их ждет не одно непростое сражение, впереди целая война, и да будет милосерден Всевышний ко всем им, когда придется вновь взяться за мечи.
Сейчас не до планов им. Разве что, иного толка - взгляд пылает, как и желание, неослабляющее, неотпускающее. Цепко схватилось оно за Тауриэль - да та и не против, - не слабее, чем пальцы Боромира - за ее острый подбородок. Охотно отвечает на поцелуй, прикусывая губу мужчины. Как тут не ответить, когда сама желаешь того же, и много большего, словно не с десяток минут назад покинула жаркую постель.
- Придумаешь, - дрожит голос, звучит эхом, слабым отголоском того, что внутри происходит. "Пресветлая, как сложно отстраниться от него! Один-единственный шаг назад сделать, отступить, отвернуться - невозможно. Не под силу", - во взгляд закрадывается тень сомнений, прежде одолевавших, чтобы исчезнуть, сменяясь искренним теплом и радостью. Нечего отпускать. Незачем. Не станет. "Мой", - вновь и вновь бьется масль вместе с сердцем, разгоняя печали и заботы. Уметь наслаждаться каждым мгновением, проведенным вместе - вот приятное ремесло, которому обучиться приходится. А прочее - не сейчас, потом, позже.
"Уметь терпеть, уметь ждать", - то, что с превеликим трудом ей всю жизнь поддавалось, придется отныне взращивать в себе с бОльшим усердием. Иначе худо будет уже им обоим.
Слова Боромира остается разве что к сведению принять, кивнуть и бровями двинуть, хмурясь, когда отголосок тревоги в голосе звенит - Наместник мудр и прозорлив, сомнений нет, но отчего беспокоиться ему, любимому сыну своего строгого отца, о предстоящей встрече? И следом - как ушатом ледяной воды обливают, до дрожи, вовсе не от ласки или желания. Напротив, от волнения.
Одно дело, горожане и местная знать. Другое - Наместник, не только о своем сыне заботящийся, но и о подвластных ему землях. Только-только погребенная под сердечным теплом тревога возвращается, терзает сомнениями. Проносится в мыслях сказанное прежде, и сколько бы хороша она не была в сокрытии чувств, ежели того пожелает, беспокойство на лице отражается ясно - он видит.
- Уже начала, - усмехается, по обыкновению, да в глазах нет ни смеха, ни улыбки. "Обещала, что привыкну. Говорила себе, а все равно страшно. Что, если разгневается? Что, если посчитает, будто со злым умыслом совратила будущего Наместника? Что, если решит изгнать?" - и без того белокожая, Тауриэль бледнеет сильней, пока вошедшие в покои слуги расторопно делают свое дело. Эллет, дабы не мешать им и скрыть терзания от Боромира - хватит ему волнений, с ней связанных, - отходит к окну, выглядывая наружу, на озаренный мягким вечерним солнцем город. Вот бы здесь навсегда остаться, вдали от всего и всех. Малодушная мысль, она то понимает, а не может не думать. Или отыскать домик на берегу моря, откуда будут видны и рассветы, и закаты, и будет слышен шум своевольного прибоя. Рядом будет густой лес, всегда пахнущий хвоей и дождем. Изредка она будет ходить на охоту и возвращаться в тепло натопленные чертоги, где никто не посмеет тревожить их уединение, но чаще всего она будет ждать его, своего возлюбленного, обратно, домой, взглядываясь в синюю морскую гладь и пытаясь приметить белоснежный парус и белую ленту знамени над ним...
"Неисполнимые мечтания", - когда слуги удаляются и Тауриэль оборачивается к Боромиру, беспокойство покидает ее взгляд, и тень печали на лице пропадает следом.
- Твой отец одобрит... нас? Ты говорил, твои родичи воспримут с радостью, но твой отец, как ты говоришь, видит дальше - не увидит ли опасность во всем этом? - прямо спрашивает, так и стоя у окна. Союз человека и эльфа. Благородного мужа и эльфийской изгнанницы. Едва ли подобное мог предполагать Дэнетор, привечая необычную гостью в своем городе и королевстве. Не разгневается ли? Не станет ли, подобно королю Тинголу, изгонять нежданную "эльфийскую спутницу", уповая на отходчивость человеческого сердца, и надеясь, что молва не дошла до эльфийских королевств? Гондор и Лихолесье не имеют связей и не ведут торговлю, чтобы опасаться за мир между королевствами. Но Боромир говорил о возможности заключения союза с Трандуилом - так может, Наместник убоится отказа и гнева Лесного Владыки, стоит тому узнать, кого радушно приняли в королевстве Юга?
Как тут не волноваться? Как не предполагать худшего, пускай хочется надеяться на лучшее?
- Что, если и привыкать ни к чему не придется?
Едва ли Тауриэль сама понимает, чего желает услышать от Боромира. Утешения лишь на время успокоят, а заверения растревожат еще больше. Видимо, только и остается, что ждать неминуемого разговора.
"Привыкай, терпи", - уголки губ дрогают. Придется.
Смотрит на нее Боромир, сдвинув брови, с недоумением. Нет, тревоги понятны, но… неужто еще не поняла Тауриэль, каким сокровищем является сама по себе? – со смехом заключает в объятья, снова напряженную, будто тетива лука. Мягкая досада нарастает внутри – дескать, сколько мне еще увещевать и успокаивать тебя надо, глупенькая? – щетина легонько скребет по белому виску, к которому Боромир затем прижимается губами.
- Выброси эти мысли из головы, Тауриэль, душа моя, - и, пускай смех в нем по-прежнему, точно солнечные лучи, но тверд и непоколебим он, точно камень горы Миндоллуин.
- Мой отец… - «давно отчаялся пристроить меня, если уж на то пошло». Теперь-то кажется – как раньше на других-то мог смотреть, да и разве станет впредь на кого-то заглядываться? И не только потому, что не посмеет оскорбить Тауриэль чем-то подобным, но из-за того, что рядом с ней любая смертная – лишь блеклая тень.
Каких только женщин прежде не встречал старший сын Дэнетора. И молва о нем в Минас-Тирите ходила известная – что-де, не только воинской удалью славен. Любил он женщин – но все же меньше, чем войну и походы. Семьи и жены не искал никогда, однажды лишь, в далекой молодости всего разок о таком помыслив. Но то – молодость, чуть ли не юность. А здесь время уже к другим годам, да и сам Боромир с тех пор сильно изменился. Во многом стал мудрее, сдержаннее… и все же не настолько, чтобы позабыть того белозубо ухмыляющегося повесу. Если сердце большое, горячее, то для кого его жар сохранять? Напротив, расточать надо, щедро – так Боромир и поступал. До сих пор.
«Не сгореть бы нам обоим в этом пламени», - что как лесной пожар, охватывает. Все слишком стремительно, да вот сомнения, что еще день… два? – сколько-то там часов назад еще мешали, шептались, осаживали, сгорели теперь в этом пламени, словно сухая листва.
- Мой отец… мудр и прозорлив, да. И суров. А еще он знает, что нет моему сердцу никого милее, чем та, кого оно уже избрало, - ладонь – снова на щеке Тауриэль, бледной, точно мрамор, и словно похолодевшей. Напрягшейся – и оттого еще более желанной.
- Милая, - лбом прижавшись к ее лбу, тоже холодному, и привлекая ближе к себе за узкие плечи – согреть, утешить, - о какой «опасности» ты говоришь? Стоит ли мне повторять, кто ты для моего народа, Тауриэль, и… кто ты для меня? – последнее – тише, и тяжелее. Как и взгляд.
Немного она пока знает о Боромире, все же. Пока что.
- Наместник упрям, но я – его сын. И… - «каким бы суровым ни казался, он любит меня, своего старшего сына, безмерно. И в чем-то я вовсе не прочь воспользоваться этой его слабостью», - смешливые думы – под шорох рубашки, что медленно сползает с плеч Тауриэль, обнажая их – лилейно-белые в едва нарастающих сумерках, почти светящиеся. Обнажает высокую грудь, часто вздрагивающую под ладонью, что накрывает ее мягко, но властно.
- Тебе мало моего слова? – негромко, в раскрывшиеся навстречу губы. Трапеза позабыта; шаги путаются, хотя до постели – рукой подать.
Дурные мысли надлежит выгонять чем-то приятным, и жарким – объятьями, дыханием, скользящим по ее трепещущему телу. Как можно после нее о ком-то еще хотя бы просто помыслить! – ни одной женщине не сравниться с ней.
- Люблю тебя, - печатью – на губах, стонущих; на сей раз не щадит ее, заставляя стонать, дышать тяжелее, оставляя на белой коже следы – и рук, и поцелуев.
А всевозможные – или же возможные – союзы с эльфийскими княжествами еще надлежит взвесить по десятку раз, ибо Боромир знает – отец его столь же недоверчив, как и названный Тауриэль король Трандуил. И горд – это сыну его, с горячим сердцем, что поперек разума обычно рвется, сейчас весь мир хочется осчастливить, ибо счастлив сам. Второпях ли сказал вслух о союзе? – отчасти. Но обсуждаться это, в любом случае, стало бы только с Наместником.
«А он, все же, мудрее нас обоих будет», - со смешком уже думается, с поцелуем в эту напряженную шею, сладко пахнущую ландышами. И, чуть прихватив нежную кожу зубами, Боромир, чуть привстав над Тауриэль, замирает – и вновь в глазах ее тонет.
Как в первый раз, дар речи потеряв.
Легко сказать - выброси. Будто не пыталась, не пробовала. Сколько раз говорила себе отринуть сомнения и перестать беспокоиться, но нет, невозможно то. Ведь не ему недоверяет, как раз напротив - только ему и доверяет, но не прочим. Не его отцу, не людской природе его народа. Впрочем, и эльфийской природе не до конца верила, зная, как изменчивы порой на самом деле могут быть мнимо застывшие во времени эльфы.
По правде, она боялась, и страх этот принуждал возвращаться к невеселым раздумьям. Разве не права она, опасаясь слов отца Боромира? Разве не права, страшась его гнева, когда то, что между его сыном и ней, появилось и взросло за столь малый срок?
Сколько себя не увещевай, сколько не останавливай поток боязни, смуту в душе порождающий, а не могла остановиться. На время, разве что.
Почему так сложно ей обрести покой? Ведь не должно так быть. Не должна ничего бояться, когда впервые за всю свою недолгую жизнь чувствует всю полноту ее, всю радость многочисленных чувств, даруемых любовью к мужчине, совершеннее которого нет ни в одном из миров. Прежде искренне полагала, будто вершитель судеб не одарил - не одарит, - ее возможностью испытать благо любви иной, нежели дочерней и сестринской, какую к своим родителям и другу-принцу ощущала. Теперь же Тауриэль понимает - суждено ей было отыскать свое предназначение не среди сородичей. "Вот оно как бывает", - эхом отцовской присказки пронеслось в мыслях, когда сердце маленькой испуганной птичкой встрепенулось от прикосновения горячей ладони к ее щеке.
Она смотрит в глаза Боромира. Смотрит внимательно, не моргая почти. И с каждым словом его сковавшие все тело путы опадают невидимым пеплом под ноги.
"Но кто я для тебя? Ты говорил мне, но в самом ли деле оно так?" - перехватывает дыхание, и Тауриэль ужасается своей кощунственной мысли. "Нет, я не смею и не посмею в тебе сомневаться. В ком угодно - в себе, в эльфах и людях, в самих Валар и Илуватаре, но не в тебе. Ты дал мне слово. Я не посмею переносить на тебя недоверие, что испытываю к другим".
Ведь не о нем речь шла. О его отце, страх перед которым не развеивался, лишь затаился. И пока не узнает его решения, никак не изгнать эту боязнь, что бы не говорилось.
Ему, Боромиру, верит. Другим нет.
С этой верой, с этим доверием она перед ним - открытая, в его руках млеющая, подвластная ему, будто укрощенный зверь. "Ведь я - т в о я", - и все правильно.
- Никогда, - ответом на его вопрос - поцелуй, - но...
Дыхание сбивается, сжимается что-то внутри, как каждый раз, когда он ее касается рукой или взглядом - неважно. Кажется, вот-вот рыдания сотрясут ее тело, хрупкое, когда подле него стоит, в его объятиях. Но нет слез, только дрожь вожделения овладевает ею. Под ее холодными пальцами его кожа - открытое пламя, дотрагиваться до которого уже не страшно. Каждое мгновение их близости, каждое прикосновение - столкновение холода и жара, льда и пламени, где победителем всегда - желание.
- Т е б я мне мало. Кажется, всегда будет мало. Никогда не насыщусь, никогда не утомлюсь тобой, - шепотом сказано, к уху склонившись. Жестоки губы, его шею терзающие. Крепки руки, его обнимающие. Тауриэль отвечает лаской на его нежность, а на жесткость - жесткостью. Она не сдерживает стонов, его ладони - отовсюду, и невозможно сопротивляться. Ее пальцы на его спине, и позже снова на загорелой коже появятся краснеющие линии, каждую из которых она с нежностью покроет легкими поцелуями.
- Люблю, - срывается голос, не скажешь ничего, когда и думать-то неспособна связно. Не похоже это на то, что прежде было, совсем иначе. Сильнее, жарче, ближе - еще и еще, пока безумие не охватывает с головой. Пока мир не теряется, оставшись там, за стенами, где-то очень далеко.
И этому неистовому порыву она готова отдаваться вновь и вновь.
- Люблю, - повторяет и смотрит на него. Грудь часто вздымается, касаясь его груди. Глаза сверкают - лучи закатного солнца проникают в сумерки их уединения, падая на них двоих. Они оба будто светятся в этот миг, и она не может не любоваться им, прекраснейшим, лучшим из всех, кого знала. Действительно драгоценность.
Ладонь сама ложится на его щеку, и с прикосновением наваждение, было остановившее их, развеивается. Тауриэль целует его, с наслаждением ощущая его тепло и вдыхая так быстро ставший родным запах. Целует, и обещает себе бороться за него, что бы не случилось.
"Люблю", - и нет такой силы, которая могла бы их разделить.
Ведь слово дал не только он.
