Горячий ветер гулял над холмами Эмир Арнен, дышал с юга в лица – пропыленные уже, загорелые, оседал тусклой пылью на стали доспехов, скрипел на зубах горьким песком. Сотрясался под копытами коней вьющийся меж холмов тракт, что прозывался Харадским. Местные давным-давно прозвали его попросту «большим», а прежнее название стёрлось, сбилось в веках в дорожную пыль.
Серели камни когда-то доброго пути – поистине, доброго. Удобного и торного; по обочинам высились останки верстовых столбов, будто вех – примет времени. И, чем дальше на юг, чем гуще становилась синева летнего неба, и горячее – ветер, тем горше становились те приметы. Испятнанные запекшейся кровью изваяния древних нуменорцев, оскверненные, разбитые, опрокинутые. Кони сердились, пугались их, а по лицам мужей Гондора проносились, будто быстрые облака, тени скорби и гнева. Но да окажется гнев прибережен напоследок, для тех, на кого истинно направлен! – взоры устремляются на юг, в едином порыве, и кони, чувствуя нетерпение седоков, упрямо ржут, пускаясь в галоп. И навстречу им возвращаются, широкими дугами и с востока и с запада, одновременно почти, разведчики, верхом на резвых и легких конях. Под белым штандартом проходит короткий совет, и отряд уходит с тракта, под сень деревьев – на восток, прочь от горячего солнца, что летним золотом заливает подступы к северным пределам Харада. И вечер, подступающий с юго-востока, катится почти что осязаемой тьмой рядом с ясным летним закатом.

- Звезды здесь кажутся крупнее, - тайным оказывается привал, тихим. Костры почти не дают дыма, доспехи не лязгают, укрытые зелеными плащами. Но напряжены тугие луки – что Северный Итилиэн, что Южный –  для Следопытов Гондора все едино. Вечерние тени вытянулись, легли длинно, окутывая собой – а затем и вовсе развернулись широко, слились меж собой, накрывая неприметную лесную лощину. Посвежевший ветер нес с собой запахи близкой воды, и негромкий шум ее – река Порос, извиваясь на своем каменистом русле, рокотала ворчливо и будто сердясь.
- Переправимся вброд, - над пергаментом простирается рука, взгляд – внимателен, и перескакивает с лица одного Следопыта на лицо другого. Что скажет разведка? – известно, что ниже реки разведчики не забирались, опасались выдать себя на открытом пространстве. В лесу же, в который ушли, приходилось таиться еще больше, ибо харадские дозорные, обходя свои границы, на лес обращали особое внимание. Опасное для муже Гондора.
- Брод есть, господин, - не на пергаменте уже, а на земле, острием небольшой палки чертится рисунок, в точности повторяя чернильные линии, начертанные на пергаменте. Немолодой Следопыт улыбается пустой и спокойной улыбкой, выцарапывая излучину несколько долгих мгновений, а затем указывает палкой чуть левее ее. – Брод весь в камнях, конь сломает ногу. Лес на том берегу, харадрим засядет с луками. Не перейдем, - пламя костерка чуть заметно вздрагивает, когда нога стирает начертанный на земле рисунок, и под короткий сигнал – «костры гасить!» - накрывается пластом заранее вырезанного дерна. Враг обнаружит их – конных, тем более, то неизбежно. Но – не сейчас.
Густые жесткие ветви кустов соскальзывают по кожаному плащу, стараются уцепиться, да никак. Жарко, пускай и спустилась почти что уже над Южным Итилиэном ночь. Вьется мошкара, несмотря на пропитавший одежду и тело запах дыма – не просто так жгли костры, все-таки, благо, ветер позволял, и все так же дышал с юга. Шелестит в листве неприветливо, будто вопрошая, дескать, кто такие? Чего надо? – но не переменится. Не подводит чутье, - раздвигаются кусты, шум реки, и сырой воздух над ней все ближе, и сам он – будто свежей воды глоток. Здесь заросли гуще, и скользить по ним – та еще задача для того, кто велик ростом, и тяжел телом. Но годы опыта на северных пределах Итилиэна точно даром не пройдут, - тихий посвист сойки раздается в южном лесу, почти теряясь в шорохе, с которым из-под ноги ныряет спугнутый зверек.
Темнота окружает – почти как глаз выколи; луна не поднимается, а солнце одело линию горизонта раскаленным ожерельем, и света от него почти нет. Только звезды – те самые, крупные здесь, будто ледяные светляки, рассыпавшиеся по густому, иссиня-черному небу. И рисунок их здесь другой, - взор безотчетно к ним обращается, ищет знакомые очертания – и находит, но сместившимися. Ладонь поднимается к небесам – с курса не сбились. И дойти осталось совсем немного.
И все же, совсем бесшумного пути не получается. Нет-нет, да скрипнет ветка, но в шуме реки, да в шелесте деревьев мало кто поймет, что кто-то пробирается по лесу. Мало чье ухо уловит приближение с тыла – разве что эльфийское. Нет луны в черных небесах над Харадом, но отблеском ее светится во мраке светлый лик Перворожденной, когда чуть приподнимается капюшон. И в ответ ей вспыхивает белозубая улыбка, - тугой лук чуть задевает по спине, когда генерал-капитан Гондора припадает к земле рядом со своей разведчицей, и переглядывается с ней – дескать, как обстановка? А впереди – замерший в молчании вражеский берег, сердито шумящая пеной по острым камням река, и надвигающаяся с юго-востока ночь.

Сереют впереди угловатые камни под угрюмо бормочущими водами потока, слабо, почти неразличимо, - поморгав слегка, Боромир всматривается туда, куда указывает ему маленькая ладонь. И он знает теперь, какова она на ощупь, отчего-то мелькает не очень-то кстати быстрая мысль, и ухмылка не сходит с лица – бывает, всякое лезет в голову. Пусть же помножается на радостный азарт – его прекрасная разведчица обнаружила еще один брод, но они переглядываются понимающе – разве стали бы харадрим оставлять столь удобную переправу без присмотра?
Шепота их не слышно, когда переговариваются – Тауриэль отвечает на короткие вопросы генерал-капитана по существу и столь же коротко. Настороженности она не скрывает, и Боромир мимолетно жалеет, что не способен, подобно Перворожденной, так хорошо видеть в темноте. НО он знает уже, что может полагаться на навыки Тауриэль, будто на собственные – столь хороша она, столь искусна, как воительница, а уж как разведчица… и вовсе цены ей нет, поистине.
Ставшая диковинкой в Минас-Тирите, эльфийская дева, видно было, тяготилась своим положением, пускай вслух никогда о том и не говорила. И Боромир, вечный бродяга, понимал ее – Минас-Тирит он любил всем сердцем, но, тем не менее, всякий раз охотно покидал его высокие белые стены. Ибо для того, чтобы вернуться домой – дом надо покинуть.
И всякий раз, выезжая из своего Города через Великие Врата, горяча коня, копыта которого дробным цоканьем высекали искры из камней Пути к Вратам, Боромир, сын Дэнетора, оборачивался на сияющий шпиль Башни Эктелиона, и тихо клялся о том, что вернется. И – возвращался всегда, откуда бы ни довелось.
И сердце его, бродяги – но не изгнанника, неизменно сочувствовало Тауриэль, покинувшей родные леса. И посему, когда кони мужей Гондора, вздымая пыль на тракте, устремились на юг, когда вольный ветер заиграл в волосах и конских гривах, он увидел с радостью, как глаза эльфийки загорелись прежним огнем. Тем самым, что светом далеких звезд опалил его не столь давно в итилиэнском лесу, близ поющих водопадов Хеннет Аннун. Она была там, где привыкла – ведь не зря говорила тогда она ему, стоя над Городом, на рассвете первого своего дня, проведенного в Цитадели, что привычные ее руке куда больше быстрый клинок и надежный лук. Воительница – Боромиру и прежде доводилось встречать дев, умеющих обращаться с оружием, и неплохо умеющих, но с Тауриэль едва ли могла сравниться хотя бы одна из них. Эльфийка, Перворожденная – эльдар – и этим все сказано.
Но порой посещала его мысль, отчего же так? – но с расспросами Боромир не спешил, деликатно полагая, что его высокочтимая гостья однажды поведает ему обо всем, что сочтет нужным, сама. И, строго говоря, не так уж и много времени миновало с того дня, когда Боромир и Тауриэль повстречались под звёздами Итилиэна. Он понимал, что эльфийской деве нужно освоиться, и, вероятно, в чем-то привыкнуть к людям, которых она звала эдайн.
Как и людям – к ней, с непривычно строгой, но ослепительной красотой, с тем, что девица, как бы то ни было, сражается наравне с мужами, а то и лучше их. Боромир тому не удивлялся особо – «и не с такими встречался», только вот не здесь. Не в Средиземье, - отчего-то сердце его терзало прежними мыслями о сходстве двух миров, куда оказался однажды занесен, но, увы – не таковы были эти мысли, что можно высказать вслух. Пускай и клинок из легкого сильверита всегда был при нем, памятью о далеких землях, в которых всего было вдоволь – и боли, и крови, и ярости, и любви.
Теперь не сойка уже, но козодой протяжно кричит в густой листве, - взгляд вновь обратив к Тауриэль, Боромир кивком указывает ей на противоположный берег реки Порос.
- Взглянем сами, госпожа моя? – чуть улыбается он ей, и, не дожидаясь согласия, подается вперед, скользя в зарослях пусть не бесшумно, но, по меньшей мере, не слишком их тревожа. Да, не столь легок он телом, сколь легок и проворен Фарамир, но и ему, Боромиру, стыдиться нечего. Умеет – просто есть те, кто одарен способностью к искусству скрытного передвижения более, чем он.
И, как бы то ни было, ни камешек не шевельнётся под ногой его, когда прибрежная галька оказывается перед ними, пощелкивая то и дело – стремителен поток, то и дело ее сдвигает. Серебром взблескивая, скачут рыбы на невысоких порогах, а сама река – бурная, но неглубокая в этом месте. Перейти вброд возможно, что они с Тауриэль и делают, и Боромир с удовольствием отмечает, что легконогой эльфийке его помощь ни к чему.
Отряхнувшись, он тихо приседает за высоким валуном, который словно нарочно здесь, укрывает их от вражеских глаз. Действительно ли, есть кому наблюдать? – лук, с которого он снял тетиву перед переправой, теперь под ладонью. Генерал-капитан делает знак Тауриэль – дескать, ты справа, а я – слева, и, пригибаясь, осторожно ступает по теням, держа наготове стрелу. Берег тих и пуст, но что-то Боромира настораживает… возможно, молчание птиц? – густые заросли жестких кустов смыкаются за ним, пригибающимся.
Если их обнаружат, то гонцы мгновенно ринутся в сторону своих форпостов, - «а есть ли кому обнаружить нас?» - ни ветка не шелохнется в ночной темноте, и вся надежда теперь для Боромира на звонкий голосок сойки, да зоркие эльфийские глаза.

Птиц по-прежнему не слышно, и только ветер недовольно шумит в верхушках деревьев. Черные небеса высоки и чисты, усыпаны звездами; но здесь, внизу, ночь непроглядна. И что Боромир надеялся здесь разглядеть, не обладая эльфийским зрением? – он знает, что по пятам за ним идут, по меньшей мере, двое Следопытов, которые, случись чего, непременно прикроют их с Тауриэль. Но есть ли, от кого прикрывать? – «птицы молчат». Если кто и перекликался сейчас над ночными лесами, так только северные козодой и сойка.
Тетива коротко вздрагивает под тронувшей ее ладонью. Лук невелик, по сравнению с привычными итилиэнским Следопытам, но для ночной разведки, где важнее скорость – вполне сгодится. Там же, где понадобится сила, есть непревзойденная ловкость Тауриэль, и Боромир в который раз дивится тому, сколь легко ему удалось найти со строгой эльдар общий язык. Одно из объяснений получалось крайне простым – Боромир поручился за Тауриэль своим именем, именно его словом ей было право свободного прохода по всем пределам Гондора, и он, согласно повелению отца, наблюдал за ней, присматривал – но только лишь по этому? «Нет ли здесь сердечной склонности?» - не в дозоре-засаде будучи, размышлять о подобном, но мысли все же одолевают, даром, что ответ на них один-единственный – «нет».
Эльфийка диво как хороша собой, но строгость ее, серьезность и сдержанность мигом отбивают охоту любым ухаживаниям. Да и не сомневался Боромир в том, что вряд ли станет представлять хоть какой-то интерес для бессмертной Перворожденной – он, которого она старше в пятьдесят раз. «Проклятье, да это даже больше, чем мне лет», - он усмехается в темноту собственным мыслям. Поистине, это даже не… досадно. Тауриэль хочется любоваться, будто стремительной рекой, или бурным морем под солнечными лучами, но помыслить о том, дабы прикоснуться к ней? – о, помыслить можно. Но незачем. Слишком чиста она, сердцем и помыслами – чиста, но сильна потому же. И уважение Боромира к эльфийской деве слишком сильно, дабы докучать ей свом мужским интересом.
Такие мысли заставляют Боромира слегка улыбаться – «вот же остолоп, нашел о чем, и когда размышлять», но взор его устремлен в лесную тьму. Глаза уже привыкли к ней, как приноровился и слух, и потому короткий шорох в кустах отзывается в нем мгновенной готовностью – стрела на тетиве, но близ воды мелькает что-то маленькое, замирает, услышав, по-видимому, его – белая грудка видна в темноте, и два блестящих глаза. Лисица?
Что-то спугнуло зверька, и вряд ли то была Тауриэль. Ее Боромир не видит, да и разделились они совсем ненадолго, но внезапный шум, и вскрик затем, разрезавший ночную тишину, и резко оборвавшийся, заставляет его мягко перекатиться вперед, на звук. Вскрик – хриплый и короткий, издал мужчина. Что же, вот харадрим и познакомился с эльфийской ловкостью, - никто из Следопытов не сунулся бы сюда, да и разве мог здесь оказаться кто-то, кроме врага? Удобное место для переправы – лишь ловушка, вовремя обнаруженная, - громкий хруст ветвей впереди заглушает возглас сойки, и на Боромира почти что вылетает харадрим – «больше-то некому», снова. Вылетает – и удивленно хватает ртом воздух, вдруг кашлянув наполнившей рот кровью. Круглые черные глаза удивленно расширяются, и тело с глухими шумом падает на землю, сминая поросль молодых кустов, а звезды загораются на лезвии короткого меча, металл которого слишком ярок, и светится, будто серебро на солнце.
Снова коротко кричит козодой, и неяркое свечение звезд обрисовывает стройный черный силуэт. На миг видны аккуратные заостренные ушки; вот Боромир подле Тауриэль. Сильверитовый клинок, мимоходом отчищенный от крови, уже ушел в ножны.
- Сколько их было? – трое? Проклятье, девица обошла его. Всего – четверо; подходящее число для организованной разведки. Двое или трое могут остаться на месте, один – отступит к основным силам, принесет весть, если отряд будет вынужден вступить в бой. И именно такой на Боромира и налетел – ослепленный темнотой, генерал-капитан слишком углубился в лес. Везение?
Расслабляться не стоит. Крик убитого Тауриэль харадрима вполне мог долететь до остальных, к тому же, ночь сейчас не позволит понять, сколь же близко располагаются силы противника. Боромир делает девице знак – «оставайся здесь», и быстрой тенью отступает к реке, в шум вод которой вскоре вплетается уханье совы.
Тауриэль услышит приближение врага, если тот вновь решит двинуться с юга, и предупредит их. Поистине, одна Перворожденная приносила пользы больше, чем ударный взвод следопытов, и те это сознавали. Роптать – не роптали, но гордость их была уязвлена тем, что командир больше доверяет не им, испытанным и проверенным, а той, что даже не одной с ним крови. И, понятное дело, не обошлось и без грязных сплетен. Которыми Боромир, даром, что зуботычины раздавал редко, охальника накормил от души, буквально вбив их ему в глотку. После этого – как отрезало, а на Тауриэль перестали косо смотреть. Почти – но Боромир знал, чем занять своих подчиненных, дабы не трепались почем зря. В том числе, и сейчас – несколько Следопытов переводили коней вброд; остальные рассредоточились по берегу цепью, занимая позиции. Перекличка – снова закричал козодой, определяя местонахождение каждого. «Добро».
- Миледи, - вновь пройдя темнотой, Боромир остановился подле Тауриэль. Как всегда, она в авангарде; сердце полнится благодарностью к ней,  и есть миг для того, чтобы ее высказать:
- Спасибо тебе, - голос Боромира негромок, и услышит его лишь та, к кому он обращен. – Клянусь Предвечными Силами, Средиземье не знает разведчицы более искусной и ловкой, чем ты, Тауриэль, - добавил бы, что Лихолесье лишилось умелой воительницы, но не станет. Незачем бередить рану в душе эльфийки. – Не сочти мое любопытство неуместным, но как вышло, что ты избрала стезю воительницы? – у них есть время сейчас, и возможность для разговора – Следопыты бдят за периметром. – Или то в обычае твоего народа, и каждый, мужчина то буде, или женщина, волен сам выбирать, чем заниматься?

То, что гневной скорбью сейчас звенит в Тауриэль, ясно и Боромиру, и отзывается в нем точно так же. Пусть и рожден он мужчиной, воином, и будущим властителем, но боль утраты, и гнев за нее хорошо знакомы и ему. Ибо терял он – и теряет до сих пор, не близких родичей, но свою родину. День ото дня, кусок за куском, Тьма отбирает у него самое дорогое, что есть – Гондор.
Пламя мести горит ярко, горит опасно, и слишком часто сжигает того, кто мстит – или же выжигает, иссушает изнутри. Но тот, у кого достанет сил подняться над этим пламенем, укротить его в себе, поставить на службу – тот переродится, откованный заново. Такой стала Тауриэль – юная целительница, дочь своей матери, взялась за клинки и лук отца, следуя тому, к чему звало ее опаленное страданием и жаждой мщения сердце. И, глядя на точеный профиль сбоку, на ясные, звездным светом сияющие глаза, Боромир чуть улыбнулся эльфийке, светло и сочувствующе. Склонил голову в знак почтения к ее утрате, заодно пряча и заинтересованность в сказанном – об умении исцелять. Признаться, он полагал это умение у эльфов сродни тому, что знал на родине. Гондорские врачеватели славились, как искуснейшие, и их мастерство не раз и не два спасало Боромиру жизнь, даром, что лечиться он терпеть не мог. А эльфы, выходит, врачуют силами собственной души? – то тайное, что было известно Боромиру об исцелении, схожим с подобным, на деле же, разительно отличалось.
Целители Тедаса одинаково и убивали, и врачевали своей магией, не взывая при этом к собственной душе ни на мгновение.
- Мужи Гондора высоко чтут своих женщин, госпожа моя, - серьезно отозвался он, пускай улыбка тепло так и осталась в углу рта, незаметная в темноте, но слышимая в голосе. – А те вверяют нам высочайшее – право их защищать. Ведь только тот, кто знает цену миру, может познать и войну, - на сей раз он взглянул Тауриэль в глаза прямо. – И, пусть нет для меня ничего желанней сражения, пусть кипит моя кровь, сколько помню себя – но сражаюсь я не лишь ради доблести, не для того, чтобы потешить себя – но чтобы торговки, крестьянки, швеи и лекарки могли трудиться на благо Гондора. Битва страшна – но в битве и проще, так говорила мне моя мать. Но лишь с годами я стал истинно осознавать мудрость ее слов, - немногое помнилось Боромиру о Финдуилас – все же, годы постепенно стирают память, как ветер и дожди изменяют лик привычных скал. Глянешь годы спустя и ахнешь – ничего почти не осталось от привычного.
- Наши матери, жены и сестры избирают свою стезю потому, что так заведено от века. Их есть, кому защищать, и в том я, признаться, госпожа моя, вижу знак доброй надежды. Ибо когда за оружие берутся женщина, или дитя, или старик, то это значит, что защитники подвели их, и мир оказался на краю гибели. И не этими руками мир оттаскивать назад – те, кому на роду написано дарить жизнь, не должны касаться смерти, - «равно, как и тем, кто едва начинает жить. Или же те, кто пожил славно, и заслужил покой и защиту».
- Но, госпожа моя, я не из тех, кто стал бы препятствовать иной женщине, буде ей захочется испытать себя, взяв в руки оружие. Более того – времена, в которые мы живем, неспокойны, так что, пожалуй, большинство крестьянок сумеют управиться если не с мечом, то с садовым ножом или мотыгой вместо копья. А в иных местах и пределах, где мне доводилось побывать, женщины и вовсе служат вместе с мужчинами в армии, наравне, - хмыканье, как Боромир надеялся, получилось не слишком громким. – Конец дисциплине в таком войске, должен сказать, но там как-то… справляются. Как бы то ни было, миледи, надеюсь, я сумел ответить на твой вопрос, - говоря так, генерал-капитан продвигался вдоль невысокого цветущего, пряно пахнущего в темноте пригорка, держа ладонь на рукояти короткого меча, гася в себе желание потянуть его из ножен. Незачем – сильверит остер и легок, но слишком приметен даже в окружающей их темноте. Да и тишина царит в лесу – настоящая лесная тишина, с шорохами зверей, с цоканьем и цвирканьем уже настоящих птиц, - Боромир вдохнул поглубже воздух, понимая, что по такой вот прохладе немало истосковался, и едва слышно посвистел. Лес позади него пришел в неуловимое движение, и отряд скрытно двинулся дальше, вглубь, туда, где меж деревьев серебром поблескивала излучина реки.

Харадский форпост взяли тихим приступом – подошли с трех сторон, и ночными тенями накрыли. Небольшой, слабо укрепленный – времянка. Боромир осмотрел его, пока Следопыты стаскивали тела в кучу. Снаряжены и вооружены харадрим были для быстрого перехода и стремительной разведки. Значит, намеревались отправляться восвояси относительно скоро, - косой складчатый парус негромко хлопнул, расправляясь некогда пестрым, а теперь зачерненным ради маскировки  полотном. Свои лодки харадрим вытащили на берег, но были те легкими и удобными, пригодными для самого быстрого путешествия. Чтобы подхватиться – и в путь.
- Доводилось ли тебе ходить под парусом, миледи? – поинтересовался у Тауриэль Боромир, разматывая конец фала. Длинноват, и разлохматился – придержав его локтем, он извлек из ножен сильверитовый клинок, и легко обрезал длинные концы. - Мне понадобится кто-то на руле, - лодка могла вместить себя и больше, чем двоих, но увеличивать ее осадку Боромиру не хотелось. Обратно, ежели чего, придётся идти против течения. И под поднявшимся уже солнцем.
- С рулем ты справишься, я уверен, - Перворожденная не могла не схватить все на лету. – Разведаем, что ниже по реке, - проще было бы поставить Тауриэль к парусам, но тут наука все же, посложнее, нежели руль. А одновременно и с парусами управляться, и с веслами, да на реке – да для Боромира проще простого.

Светает на юге быстро, потому приходилось поторапливаться. Складчатый парус брал ветер неохотно – двинулись вдоль берега, там, где ветер терялся и путался среди деревьев. Благо, лодочка легкая, осадку имела небольшую. Да и то, казалось, что весь вес ее лишь Боромир и составляет, - отведя взор от все светлеющего неба, он потянул шкоты, шевельнул правым веслом – нос лодки чуть дрогнул, выравниваясь, складки паруса устало вздохнули, и расправились, наполнившись ветром. И речи Тауриэль не сразу достигли слуха генерал-капитана – был сосредоточен на том, что делает, да заодно напряжённо прислушивался к ходу лодки, как та слушается руля. Ведь рулевой у него пускай и талантливый, но неопытный. Благо, пока все несложно, и река спокойна.
- Что? – переспросил он, встряхивая головой, убирая упавшую на глаза прядь волос. – Меч? – сильверитовый клинок согласно качнулся на бедре, тускло сверкнув уже немного потертым, но хорошо различимым узором на ножнах. Бородатые лица, хитрая вязь знаков, скрывающая металл, сияющий так же ярко, как звезды. Поговаривали, что легендарный мифрил светится так же, но Боромир знал, что это не так. Сверкание мифрила мягче, глубже – это он еще в детстве узнал, вернее, в отрочестве. Когда наслушался в дворцовых кузницах о таинственном металле, и брату о том потом рассказал, а он возьми да вспомни, что крылья на короне Королей вычеканены из мифрила. сказано – сделано; оба сына Наместника Дэнетора пробрались в сокровищницу, и какое-то время на корону глазели, пока не оказались застуканы стражей. И от отца досталось обоим, - все это вспоминалось мимолетно, пока Боромир смотрел на Тауриэль, в ее чуть изменившееся лицо. Настороженное, встревоженное – а глаза горели странным огнем ожидания.
Переложив шкоты в правую руку, придерживая их цепкими, науку знающими пальцами, он положил левую ладонь на рукоять короткого меча. Сверкнуло над водой – будто бы солнце загорелось на стройной полосе клинка, хотя кругом ни проблеска еще и видно не было.
- Ты… знаешь, что это за металл, миледи? – не веря собственным ушам, тихо спросил Боромир, чуть растерянно усмехнувшись углом рта. – Вероятно, ты говоришь о мифриле, он тоже светится серебром, - нет, проклятье, этого не может быть. Да и мало ли в Средиземье тайн, почему средь них не оказаться металлу, похожему на сильверит? Жизнь эльфийки – многие века, и мало ли… мало ли что ей довелось встречать за время ее долгого хода.
«Землях, едва ли походящих на Средиземье», - так и ударило, словно обухом по затылку. Боромир сглотнул, чуть наклоняя голову, понимая, что на мгновение ему стало трудно дышать.
Лишь одному человеку во всем Средиземье было ведомо о странствиях Боромира. Как и прежде, поверял он свои секреты младшему брату, с отцом не делясь. И Фарамир не мог… Белое Древо, да он вообще здесь не при чем.
Чуть крепче сжав рукоять короткого клинка, он дотянулся острием до стальной клепки на обшивке лодки. Тронул ее, слегка ударив – раздался тихий и чистый звон, похожий на стеклянный.
- Сильверит, - не взглянув на Тауриэль, произнес Боромир. – Его называют сильверит, - меч легко развернулся в руке рукоятью вперед. Узор на ней соответствовал ножнам – четкие косые скрещивающиеся полосы на навершие, складывающиеся в прямоугольники и ромбы. Гномы Орзаммара отдавали предпочтение именно таким узорам.
«Нет, этого не может быть!» - но он рассмеялся, с радостным удивлением глядя в глаза эльфийки, когда руки их чуть соприкоснулись – в миг, когда он передал ей обнажённый клинок.
- Ты тоже… не верю!  - лодку качнуло, пришлось перехватить шкоты. – Смотри за рулем! – бросил он Тауриэль; меч зазвенел по дну лодки. Парус хватанул слишком много ветра – лодку разворачивало поперек течения.
- Налегай! – река здесь чуть сужалась, и шла теперь бурно, свирепея, так что Боромира и Тауриэль обдало изрядным фонтаном брызг – особенно, когда пришлось слегка подтабанить веслом, выравнивая суденышко, уменьшая его ход. Поплатились, поистине, лишь стоило отвлечься, - костеря себя, и понимая, что руки чуть подрагивают, Боромир спешно укрощал парус, но шкоты, обычно послушные ему, сейчас так и норовили выскользнуть, и отнюдь не потому, что речной водой их вымочило полностью.
- Тедас?! – ревела река, но голосом ему удалось сей рев с легкостью перекрыть. Боромир обернулся через плечо на Тауриэль, по-прежнему смеясь, улыбаясь – чудеса, да и только.
«Она такая же, как я», - сладкой болью так и грянулось в сердце, пронзительно и жгуче счастливом. «Как я», - столько лет думать, что один-единственный такой, во всем Средиземье, то ли проклятый, то ли странно отмеченный – способностью встречать выходцев из других миров. И, более того – в таких мирах бывавший.
А вот теперь, оказывается, он не один такой, - в глазах цвета листвы напротив светилось понимание и узнавание, И Боромир на миг забыл обо всем – о разведке, о непослушных фалах, о том, что лодку все ближе к середине реки относит. Да даже о том, что солнце вот-вот взойдет – смотрел на Тауриэль, будто на давным-давно потерянную сестру, как на возлюбленную, как на с в о ю – счастливо и нежно, так, что сердце рвалось у самого.
- Я думал, я один такой, - река кругом ревела по-прежнему, но Боромир отчего-то знал, что эльфийка услышит его.

Речными брызгами вновь метнулось перед глазами, на лицо попало – Боромир встрянул головой, словно конь отфыркиваясь, смаргивая воду, и на миг замер в изумлении – такая же вода стояла в глазах Тауриэль. А улыбка ее, и смех…
О, куда страшнее и смертоноснее эльфийских стрел, - вздохнул прерывисто, смотрел счастливо. «Как я», - вновь обдало мыслью, будто солнечными лучами, но шкот в руке заскользил, ослабевший – отвлечься пришлось, как бы ни хотелось расспросить. Здесь же, немедля, наплевав на опасность! – но, чуть только повернув голову в сторону носа лодки, Боромир спохватился. Не время, Силы Предвечные! – мгновение отделяло их лодку от того, чтобы кильнуться. Мачта заскрипела опасно; складки паруса опять взялись строптивничать, тонкие прутья, на которые крепилось полотно, повиноваться не желали. Тяжел такой парус, неудобен, но при хорошем ветре мчит лодку вперед, словно хищная акула. Да и по форме ее плавник он и напоминает, - кое-как управившись все же с парусом, Боромир с неподдельным облегчением заприметил впереди небольшую отмель. Там и причалят, - постепенно становилось все светлее, но тянущийся над рекой Порос туман пока надежно скрывал их. И, пускай нетерпение в Боромире так и клокотало, пока что действительно, лучше помалкивать.
Голоса над водой хорошо слышны, - а наговориться о Тедасе всласть они успеют. Он так прижмет вопросами Тауриэль, что та и духу перевести не сможет, - беззвучно расхохотался, когда эльфийка подмигнула ему, явно озорничая – непривычно было видеть такое от нее, пылкой и строгой одновременно. И последовал за ней, словно в игре, неуместной, на первый взгляд. Но одним оказались объединены, точно дети-заговорщики – поистине, смешно сказать, эльфийка с жизнью в несколько веков, и без малого сорокалетний военачальник. И проследил за тем, как исчезает в густой зеленой листве Тауриэль, как шевельнулся, слетая с узорчатой перевязи, ее тяжелый, но быстрый лук – что она видит?
- Скверно стражу же несут, - еле слышно шепнул Боромир себе под нос, припав к земле у невысокого куста ракитника, наблюдая за форпостом. В голове уже чернильными пунктирами набрасывалось месторасположение дозоров, сопоставлялось расстояние – в чем уж был Боромир всегда прилежен, кроме воинских наук, так это в изучении карт и территорий. «Доверяй своему глазу, но обучи его вначале», - и Боромир учился. И природная склонность дала могучие всходы – никогда не кичился этим, да более того – даже не заговаривал, но старшего сына Наместника Дэнетора звали величайшим из мужей Гондора, а это хоть что-то, да значит. И, понятное дело, что причина тому была не только в глазомере, или же умении планировать и предугадывать действия врага. Даром, что прикинул уже про себя примерное расположение форпостов – наметил две точки, вспомнил то, что видел – солнце под каким углом поднялось бы, где была река и как струится ветер меж скал ниже по течению. По пальцам огнем пробежало, памятью о заскользивших, жестких фалах – «южнее ещё два таких же», - а очертания реки Порос, набросанные на старом, хрупком от времени пергаменте, так и поднялись перед внутренним взором Боромира.
«Южнее – опаснее», - их здесь всего двое. И пускай с ним женщина, но стоила она троих мужчин. Тогда как сам Боромир, пожалуй, в бою стоил пятерых – вот и решилось дело.
Главное, потише, - сильверит почти радостно, напевая свою далекую песню, входит в хрустнувшее горло едва успевшего проснуться часового. Шум упавшего тела – выскользнуло, проклятье! – заставляет проснуться остальных, но кровавый танец уже стелется по окруженному бревенчатыми стенами двору. Сверкают кривые сабли, блестят черные глаза – и застывают, залитые брызнувшей из распоротой груди кровью. Ее много – и ее будет больше, пока человек и эльфийка учиняют свою короткую расправу.

- Мы сильно углубились на юг, госпожа моя, - странно сейчас смотреть на Тауриэль как прежде, странно одновременно помнить о том, что вот она, лишь руку протяни – та же, что странствовала по иным мирам, и одновременно помнить о том, что враг не дремлет, и готов возвратиться. Пустых надежд генерал-капитан не питал, и не надеялся даже на то, что разведчики харадрим не заметят того, что оборона, образованная их форпостами, оказалась прорвана в одном месте.
Он отдавал своим Следопытам приказ – двинуться южнее перед самым восходом солнца, которое уже скользнуло первыми лучами по высокой, но примятой сейчас траве.
- Миледи, встанем по углам, - форпост имел изогнутую форму, и приближения врага Боромир ожидал с юга и востока – так и заняли позиции. Тишина осела над лесом, постепенно озаряемом солнцем, и Боромир не выдержал.
- Расскажи мне, - в мгновение ока оказался подле эльфийки. Глаза его сверкали нетерпением и радостным ожиданием. – Прошу, поведай, - башня на краю изгиба форпоста, где заняла позицию Тауриэль, была небольшой, и Боромир задевал головой бревенчатый потолок. – Как ты оказалась… в Тедасе, - и вновь рассмеялся, понимая, что впервые говорит о чужом мире с кем-то своим.
- Мне было… мне было тринадцать, когда я впервые узнал о других мирах. Когда я повстречал чужака. И с тех пор, еще и еще, встречал их. Здесь, в Средиземье – еще не одного, - но Тедас, Тедас! – место, о котором ведомо уже двоим.
Значит, все эти отражения миров тоже имеют какую-то суть, подоплеку. Все не напрасно – равно, и искажения в них.

«Пятнадцать лет назад», - Боромир прячет в опустившемся на мгновение взгляде ту боль, каковая терзала его как раз те самые пресловутые пятнадцать лет назад. Когда коснулся запретного, пожелалл его – и остался ни с чем.
Миновали годы, но шрам на сердце так и ноет порой, - затем же он смотрит внимательно и почти напряженно, и вслушивается в знакомые слова и названия. «Киркволл», - «оттуда была Бетани, там оставалась ее семья». Бежавшая от Мора  в город, где пыталась выжить, и оказавшаяся пойманной в ловушку. И вовсе не ту, которой опасалась, - медленный вздох вырывается у него, ласковой, теплой тоской. Бетани – не шрам, Бетани – ласковый свет далекого солнца, помнить о которой – благо и радость. Пусть даже никогда больше не увидятся, но она была Боромиру верной подругой и спутницей, и пожертвовала ради него слишком многим, дабы это просто так позабыть.
- Порождения тьмы, - с кивком успевает вставить он свое слово в повествование Тауриэль, не забывая при том нести дозор. Пришлось встать чуть ближе к ней, дабы иметь обзор получше. Солнце постепенно заливает лес лучами, и дымка, что поутру затягивала небо, истаивает. Жарко, и пить хочется, - фляга отцеплена с пояса, но первый глоток Боромир учтиво предлагает сделать Тауриэль. Еще бы, речь ведь долгая – и слушает он ее с неугасающей улыбкой, ибо любое слово ее словно величайшая драгоценность для Боромира. «Такая же, как я», - радостно обмирает сердце, и от того, чтобы заключить гордую и строгую эльдар в объятья, ему приходится поистине удерживать. Но радость его вскоре становится сдержанной, а затем и вовсе будто останавливается – когда голос Тауриэль становится горче и жестче, когда боль за тех, кого стыдно назвать соплеменниками все же прорывается в ней. Тяжелая ладонь Боромира коротко ложится на покрытое тонко выделанной кожей предплечье эльфийки, и взгляды пересекаются.
«Я понимаю», - а вслух говорить незачем, ибо понимает и Тауриэль.
- До мига, когда оказался в Тедасе, я не встречал эльфов. Лишь слышал о них, в том числе, средь преданий о матери своего предка. О леди Митреллас из Лотлориэна, - смущение еле заметно пробегает по лицу Боромира в сей миг – поистине, вот уж о чем он задумывался крайне редко, так это о благородной эльфийской крови, доставшейся ему со стороны Финдуилас. – И мне было горько, как и тебе, миледи, - просто говорит он, чуть склоняя голову.
Не желал бы Боромир будить в Тауриэль сейчас те воспоминания о былом – чувствуется, что гнев, о котором говорила она, не утих в ней. И готов всколыхнуться вновь, даже сейчас, когда она замолчала.
«Подчиняется тот, кто позволяет себя подчинить», - мог бы сказать Боромир, но непохоже было, будто Тауриэль нуждается в утешениях такого рода. Потому он лишь кивает слегка, глазами указывая ей на небольшую, но крепкую вышку в углу форпост, на которой ей, лучнице, будет удобней наблюдать за лесом. А сам же Боромир встанет чуть ниже, подле оструганных бревен – голос его эльфийского слуха достигнет. В том убеждался не раз.
- Рассказ мой будет долгим, потому скажи, если заскучаешь, миледи, - чуть усмехается он, отчего-то видя себя на крепостной стене одного из Ярусов Минас-Тирита, на бешеном ветру, удерживающего младшего брата – как бы не снесло щуплого Фарамира. И девочку подле них – удивительно спокойную, с глазами ясными и чистыми, как лесное озерцо.
- Неведомо мне, отчего я отмечен подобным – встречать выходцев из иных миров, и, более того – знать не знаю, как сумел оказаться в Тедасе, - прозвание чужого мира, произнесенное вслух, вновь заставляет кровь вскипеть гроздьями коротких ледяных иголок. – Два года назад в Минас-Тирит явилась весть о том, что в Эред Нимраис, Белых Горах, были обнаружены следы древних гномьих поселений. Тогда как доселе никто и слыхом не слыхивал о том, что гномы добирались до тех мест – и я, вместе со своими людьми, отправился в те места ради исследований. Пусть я куда больше воин, нежели ученый, но не терпелось мне увидеть то, чего прежде никогда не знал. Я и мой человек оказались застигнуты бураном, и заночевали в горах в небольшой пещере… а проснулся я уже на Глубинных Тропах близ гномьего города – Орзаммара, - он вскидывает глаза на чуть виднеющийся через дощатый настил вышки маленький сапог.
- На Глубинных Тропах мне повезло – я повстречал Серого Стража. Отважную женщину, которая не только вывела меня из тех опасных мест, не дав подхватить скверну, - и вновь радостно от осознания того, что говорят на одном языке, что понимают друг друга! – но и проводила меня по землям Ферелдена дальше, в поисках возможности для меня вернуться домой. Немало странного нам с ней пришлось пройти вместе. Она стала мне верным другом, - «а также возлюбленной», и тепло в голосе Боромира светится подлинно солнечное, - и я надеюсь, что, куда бы не занесла ее судьба, у нее все сложилось хорошо.
Он не просто надеется – он желает этого Бетани, всем пылом своей души, способным пробить границы мироздания, и домчаться до той, о ком сейчас Боромир думает. «Обрети счастье», - только этого он и желает отважной девушке с непростой судьбой, которая, несмотря ни на что, не погасла.
- Она была магом, и знала немало секретов этого ремесла. Бетани, - задумчиво произносит Боромир вслух имя, которое не звучало вслух уже почти два года – «Бэатани». – Бетани Хоук - таково ее имя. Вместе мы обнаружили наследие древних эльфов Тедаса – зеркало, называемое элювианом. Так я и вернулся домой, - он помнит холод, который коснулся лица, будто задрожавшая вода, когда шагал через преграду. Как изнутри едва не вывернуло, и как… пришел в себя на ледяном каменном полу горной пещеры.
- В тот же день и час я возвратился. Как и ты, миледи, - о, поистине, им еще будет о чем поговорить, рассказать друг другу даже о мелочах. Но – не сейчас; неясная тревога вдруг оседает на Боромира тяжело, будто скверно подогнанный латный доспех.

- Так и есть, - кивает Боромир, быстро скрываясь в тени стены бревенчатого частокола. В который раз успевая подивиться тонкому эльфийскому слуху, спешно проверяет и щит, и мечи – сильверит снова подмигивает ему коротким серебряным проблеском, на полпальца показавшись из потертых ножен. Те, кто приближается к ним, не таятся, и на слух если определять, то их не меньше… десятка два, или больше? Против двоих? – но на беспокойство в голосе Тауриэль лишь усмехается. Оба они в бою стоят, по меньшей мере, пятерых. Даром, что растекается, будоражась, тревога по крови – но на самом деле, лишь распаляет. Сильнее и веселее, - и что же это, всего-то рассказ так воодушевил, что Боромиру чудится, будто он сейчас способен этот самый частокол поднять, и на врагов так и зашвырнуть, не напрягшись?
- Справимся, - времени на то, чтобы подать сигнал своим, у него немного, но зажжённый факел падает на кучу заготовленного сырого мха. Скоро над деревьями поднимается тонкий ствол густого дыма, успеть бы ему разгореться! – но уже свистят эльфийские стрелы, Тауриэль не стала таиться. Что же, заманивать харадцев в крепостицу в намерения Боромира не входило. Затем ж еще и не выкуришь, - он укрывается у восточного входа, понимая, что лучницу на вышке постараются обойти с тыла. Прятаться в густом подлеске легко, ублюдки этим непременно воспользуются, - горячая волна пробегает по телу, когда из колыхнувшихся папоротников показывается черный тюрбан харадрима. В положении разобрались быстро, следовало отдать им должное, - короткий меч сверкает коротко же, легко рассекая плотную кожаную броню, усиленной клепками – только и лязгнули, когда извлекал меч. Остальные с боевыми кличами так и ринулись на Боромира, что широкими плечами закрыл проем выхода, выставив щит перед собой.
Никто не пройдет мимо него, - пригнуться, за щитом укрыться от ударивших стрел. По ногами не бьют – целиться неудобно, стрела потеряется. Только и остается, что либо стрелы тратить, либо пытаться выбить гондорца с его позиции. Подходи по одному! – кто в тангайле не стоял, почитай, войны не видел. А Боромиру было шестнадцать, когда впервые оказался в нем – тангайл, стена щитов. И стоял он там под клинками таких же харадрим. И ребро еще у него тогда было сломано, - оскал прорезает окровавленное лицо – плеснуло из распоротого горла кинувшегося на него харадрим. Много их, ошибся он поначалу. Три десятка – поняв вскоре, что и стрелка с вышки не убрать, и здоровяка с прохода не убрать, харадрим решили задавить числом. Полезли на высокие частокольные стены, друг друга подсаживая – Боромир рубиться не уставал, но и позволить, дабы их с Тауриэль разделили, не мог.
- Тауриэль! – слышит, понятное дело. Отступили вглубь крепостицы, по земле, еще сырой и скользкой от крови недавно ими же, эльфийкой и гондорцем, убитых харадрим. Отступали, в мешанине клинков и стрельбы – стрелы так и свистели мимо, несколько застряло в кольчуге Боромира, серьезного вреда не причинив. Нуменорский клинок разил тяжело и беспощадно; взлетая и опуская, всякий раз отнимал чью-то жизнь. «Много их», - он не думает, но понимает нутром, что силы переоценил. И в тот же миг сильным ударом Боромира почти что разворачивает боком – опустив глаза, видит короткий дрот, торчащий из груди.
«Что ж так больно-то», - больно дышать. Пошатывается, но щита и меча не роняет – вскидывает, контратакуя; трава скользит под ногами, затем вдруг сменившись хрустом, неожиданно резанувшим по слух. Прибрежная галька – лодчонка, на которой приплыли, привязана. Эльфийский клинок ударяет по канату, Боромир последним усилием сдерживает наседающих ублюдков, про себя отчаянно молясь неведомо кому, чтобы Тауриэль в спешке не напутала чего с парусом, и только хуже не сделала. Его теснят – вот уже по колено в воде, когда несколько стрел из-за спины точными выстрелами сражают ближайших к нему харадрим. «Лодку бы не опрокинуть», - руки зачем-то слабеют, разжимаясь, когда на дно падает избитый, измочаленный щит, и окровавленный до самой рукояти меч. А поверх них – сам Боромир, со стоном, чувствуя, как проклятый наконечник дрота входит в плоть глубже.
И во рту зачем-то солоно, - пальцы перебирают шкот вбитыми, заученными движениями. Дышать тяжело; Боромир силится хотя бы на спину повернуться. Хотя бы как-то, чтобы польза от него была – и получается. Парус ловит ветер, но в нем застревает несколько стрел. Течение реки Порос уносит лодку, все быстрее.
- К тому… берегу, правь, - судорожно выдыхает Боромир, ловя перед собой рыжее и зеленое. До чего некстати-то все это, - взгляд, внезапно прояснившийся, поднимается выше головы Тауриэль, и замирает.
Над верхушками деревьев нет дыма. либо затоптали тот сигнал во время боя, либо потушили… либо так и не успело разгореться. По боку ударяет Рогом Гондора, который так и не затрубил в этом бою. Ошибка?
Вероятней всего, - спиной привалившись к мачте, и не выпуская подрагивающий шкот, Боромир вновь смотрит на черное древко, затем поднимает глаза на Тауриэль.
- Не… сейчас, - слышит свой голос. – Течение… быстрое. Нельзя бросать руль. Выберемся – вытащу, - только под кольчугой все жарче и сырее. А руки слушаются все хуже. – Я скажу, когда, - река здесь расширяется, уже не средь лесов неся свои воды, а по равнинам.
- Как на ладони мы, - усмехается Боромир, понимая, что ветер наконец-то повинуется ему, а стремнина  слегка унялась.

Шкот царапает, обдирает ладони – «сильно ветер приняли, круто», - Боромир пытается потянуть его, тянет неверно, и жесткая пенька сильнее впивается в руку. «Не наматывай» - первое в науке обращения с парусом. Налетит шквал – хорошо если только до костей обдерет шкотом. А то Боромир видел, как и пальцы отлетали, и кисти дробило. Особо неудачливым. И сам он из таких теперь, похоже, - на встревоженные слова Тауриэль лишь усмехнулся, не открывая глаз, лежа на дне лодки. Ничего, хотя бы немного, но он подсобит. Насколько хватит сознания, которое разливающаяся по телу темная пелена так и норовит погасить.
Боль в ране все сильнее – печёт, и дышать становится труднее. Как если бы кольчуга давила на грудь; Боромир вскидывает глаза на склонившуюся над ним эльфийку. Что она затевает?
- Я сам, - но его и не слышат, и не слушают. Проклятье, что за… - рука не повинуется, только ощущает Боромир, как по немного ссаженной коже ладони все же соскальзывает шкот. Слабость океанским валом обрушивается на него, заставляя мышцы тяжелеть, чуть ли не каменеть, когда тонкие, но удивительно сильные руки Тауриэль укладывают его удобней.
Глазами вот только двигать генерал-капитан вполне способен, да и зубы стиснут – стоило Тауриэль взяться за древко дрота, как болью пронзило по всему хребту, аж глаза распахнулись. И на миг задышалось глубже – и в этот самый миг белые пальцы эльфийки потянули дрот на себя. Вышел, задевая плоть наконечником – Боромир стиснул зубы, света белого не видя, но и звука не издав; тело свело чуть ли не судорогой, сквозь которую вдруг пробилось неожиданной прохладой, легшей на покрытый испариной лоб. Только и успел моргнуть, услышав певучий нежный голос, приказывающий ему:
- Спи, - язык знаком откуда-то, только вот откуда? – мягкие объятья темноты принимают Боромира в себя, накрывая ласково и неумолимо.

… В глаза бьет неяркий свет, искоса падает. Почти полумрак, - смаргивая, Боромир чуть приоткрыл веки, и со свистом втягивает воздух сквозь зубы – пришел в себя, пришла и боль. Сколько он проспал? – попытался пошевелиться, невзирая на боль, и поморщился от грохота – оказывается, задел прислоненный в изголовье собственный измочаленный щит. Осмотрелся кое-как – низкий каменный свод нависает над головой, и серое вечернее небо виднеется в проеме входа в пещеру. Сморгнул – а подле него уже оказалась эльфийка. Лицо строгое, глаза блестят, как у кошки, взгляд настороженный. Боромир скосил глаза себе на грудь, пытаясь кое-как сесть – получалось скверно, и после пары попыток он это дело оставил.
- Я далеко уходил, да? – раз уж речь о возвращении. Краем рта он усмехнулся, охнув про себя – не потому, что рана на груди ныла, а из-за тяжкой слабости, что наваливалась на обычно могучее тело. – В порядке. Спасибо, госпожа моя, - и за заботу, и за поданную флягу. И за помощь – эльфийке пришлось приобнять его за плечи, дабы смог напиться.
Отчего-то даже такая мелочь требовала от Боромира непомерных усилий. Проморгавшись, остановившись глазами на светлом лице Тауриэль, он медленно заговорил – даже слова давались с трудом.
- Неужели… я был так сильно ранен? – врачевать не умеет, понятное дело, лишь перевязать, разве что, но в ранах разбирается. Не должно его было так ослабить. – На острие был яд? – вот значит как. Прикрыть глаза, к себе прислушиваясь – так и есть, неведомый холод так и сидит где-то внутри, свернувшись скользкой змеей где-то под раной. – А ты… ты цела? – может, и излишним был вопрос, да только вырвался уже. Не поймаешь. Как и беспокойство.
- Где мы сейчас? – Боромир понимал, что сильно удалиться от той харадской крепостицы они не могли. И что реку сейчас, скорее всего, прочесывают вдоль и поперек, - прерывисто вздохнул, потянув воздух носом, и повернул голову, щекой задев по чему-то упругому и жестковатому – «кожаный нагрудник. «С себя сняла?» - из-под прикрытых  век наблюдал за стройной фигуркой Тауриэль, изгибы которой сейчас обрисовывала плотная зеленая куртка.
- Будет дождь, - утверждением. Сильно пахнет рекой, сильнее, да и ветер посвежел, залетающий в пещерку. Почти не показалось Боромиру, что первые капли дождя брызнули по траве, долетели до лица – он зажмурился на миг. – И шторм. Что с погоней? – напряженным взглядом впился он в глаза Тауриэль. – Сколько их было? – поистине, неведомые силы хранят их сейчас. Если харадрим вернутся вверх по реке, то им не позволит не только течение но и ветер. А какие тут шторма, на юге, Боромир знает не понаслышке. Сам в такие попадал – не на реке, а на море, но Порос достаточно норовист.
«Костра побольше, увы, не развести», - его пробирало холодом, ознобом, сводило. Кончиков пальцев не ощущал почти, - гася дрожь, пробегающую по телу, сильно выдохнул, поискал глазами свой хотя бы плащ. И было душно – «студеная какая-то духота».
- Не зябко тебе, миледи? – впрочем, и сам Боромир прежде никогда не страдал так от холода. Не мерз – право же, не в снегах Эред Нимраис же он сейчас. Значит, яд. То ли действует, то ли выходит, и тело так с ним борется, своим жаром выжигая. Неловко поёжившись, стукнул зубами – и сильно выдохнул, кое-как все же садясь.
- Ничего-ничего, - руки повиновались скверно, но все же повиновались. Боромир подтянул к себе аккуратно свернутый плащ – сам никогда б так не сложил, и завернулся в него, боли даже не заметив – так холодно было. – Скоро пройдет. Спасибо тебе, Тауриэль, - понимая, сколько ей пришлось с ним, раненым, провозиться, а заодно и причалить до этого, и лодку спрятать так, чтоб враг не заметил. – Поистине, нет равных Перворожденным, миледи. Ты сделала в одиночку работу троих мужчин, - и Боромир склонил пред эльфийкой голову в глубоком почтении. – И спасла мне жизнь, - он улыбнулся, теперь уже глядя на нее. – Хоть и виноват в случившемся я сам. Не сумел понять, что ублюдков будет так много, и что они явятся столь скоро, - отвлекся на рассказы во время разведки боем, и поплатился за то.
Хорошо, что рядом была Тауриэль. Хорошо, что сейчас она рядом, - Боромир поморгал, вдруг понимая, что силуэт эльфийки слегка расплывается у него перед глазами.

- Командир – я, моя леди, - отозвался Боромир наполовину со смехом, дескать, хорош же сейчас из меня командир, на ногах не стоящий. – Потому и вина моя, - «мои решения. Моя ответственность. Моя вина» - от подобного генерал-капитан Гондора уйти счел бы бесчестьем.
Из фляги, поданной Тауриэль, тянуло чем-то свежим, и полузабытым. Как будто когда-то что-то пробовал такое – во времена, когда и солнце больше казалось, что ли, и луга были весенними, и улыбался чаще – как будто вновь ему лет семь или восемь. Потянуло улыбнуться.
Боромир отхлебнул раз, другой – затем медленно и нехотя оторвался от фляги, все же решив внять указаниям своей врачевательницы. От выпитого по телу неспешно поползло легкостью, но, увы, ненадолго – тугая стальная проволока, вроде той, из которой мечи куют, шевельнулась в ребрах колким угловатым кольцом. Проклятье, вот же дрянь, - рану жгло огнем, а само тело будто окунулось в ледяной горный поток. До слуха Боромира не сразу дошли речи Тауриэль – как и до сознания; но, услыхав, он воззрился на нее в недоумении. И жест, которым она повела гордой головой, выдавал ее беспокойство… «потому и вырвалось, что на самом деле – недовольна. Только в себе не станешь признаваться», - фляга медленно выскользнула из руки Боромира. Кончики пальцев теперь покалывало, как если бы вначале затекли, и, напрягшись, он все же смог ими пошевелить – а затем и поднять ладонь. Вот же диво, право же – поначалу сам почти гневался на себя, но гнев утих, не успев разгореться, едва стоило увидеть и услышать беспокойство Тауриэль. Незачем добавлять ей еще и такого беспокойства – а уж каков Боромир как подопечный, о том могли все целители Палат Врачевания поведать, горестным хором. Ненавидел лечиться, презирал телесную немощь – собственную, и потому, не оправившись – по мнению лекарей, конечно, сбегал из Палат, едва только случай подвернется.
Но здесь его врачевала, ни много ни мало, эльдар – и потому, когда Тауриэль возвратилась к Боромиру, он выслушал ее спокойно и вежливо. И даже сумел повернуть к ней раскрытую ладонь в знак того, что понял.
- Такое обращение привычно людям Гондора, миледи, - но не принял. – Мы с тобой… - говорить-то непросто, так, чтобы на стук зубами не срываться, но Боромир упрям. Хуже иных. – Мы с тобой… вели речи о женщинах моих земель, и ты знаешь о том, что мы, мужи Гондора, почитаем их. Ты теперь на землях… Гондора. Посему – не бери в голову то, что знала прежде. Я обращаюсь к тебе так лишь потому, что… - голос прервался – под лопатку словно что-то тупое воткнулось, Боромир дернулся было, но куда там – и пошевелиться ж никак. – Потому что… уважаю… тебя… Тауриэль, - неяркий свет костра вдруг показался нестерпимо ярким, и Боромир зажмурился – движение тоже отозвалось болью, словно колокольным звоном в висках. – Но… я услышал тебя. Я постараюсь, - ибо это тоже уважение, к желанию ее. С которым, будь ты трижды командир, спорить не станешь. Тауриэль – из Перворожденных, тут уж… не Боромиру слово поперек ей ставить. И касательно врачевания, в том числе.
Гнев, если прежде и просвечивался, теперь отступил. Куда здесь гневаться – не забыть бы, как дышать.
- Справимся, - одними губами прошептал он. – Мил… Тауриэль, - тихо выдохнул, унимая себя усилием воли, треклятую эту дрожь, чтоб ей!
- Завяжи… мне глаза. Так станет спокойней, если я, как ты говоришь, потеряю зрение, - ужасом пробирало от одной мысли, не то, что от слов. Временно? – да будто от этого легче.
Он чувствовал, как тяжело, теми обрывками проволоки, толкаются в крови попеременно то жар, то холод – и каждое биение сердца отдается болью. Доводилось Боромиру как-то в горах замерзнуть так, чтобы рук и ног не чувствовать, а как они отходили потом, с какой болью – вот это сейчас ох как вспоминалось.
- Ты никогда не станешь, как они, - невнятно сорвалось с запекшихся губ. Много не пить? – но так хочется, - Боромир судорожно, прерывисто вздохнул, не открывая глаз.
Беспомощный, раненый, отравленный – ох и злило же это его, проклятье.
- Справимся, - повторил сквозь стиснутые, сцепившиеся, будто в судороге, зубы. шевельнуть ладонью, нащупать обжигающе горячую руку Тауриэль. – Кто… знает, вдруг… старая кровь… все же проявит себя. Я ведь… - ох, да чего смеяться-то? Если и есть в Боромире что нуменорская кровь, что эльфийская, то молчит она. И доселе ни разу не проявлялась. На Фарамира взгляни, или на отца – по ним сразу заметно. А Боромир – рослый, сильный, но без той печати древности во взгляде. «Печали-печати», - судорогой снова свело под лопаткой, но на сей раз Боромир уже слегка притерпелся. Приноровился.
- Бди за входом, - чуть слышно произнес генерал-капитан. – И надо как-то подать сигнал… - это уже размышления, вслух вырывавшиеся. Сигнал не подать – ночь сгущается, и заметен он будет, только если окажется огненным. А это означает, что с обеих сторон заметят – и свои, и чужие. Отправить Тауриэль на север? – отчего-то Боромир был уверен в том, что начавшийся шторм ей нипочем.
«Но ведь ты не оставишь меня», - и сам не ответил бы, что было в этой мысли на самом деле – досада, понимание, или все же мольба.

«Я… знал, что ты так ответишь», - даже мыслить сейчас тяжко, не то что говорить. Горячим прижимается к груди, раскаленным, но Боромир, даже если бы мог пошевелиться – не стал бы сбрасывать эти ладони, ни за что. Они – как тепло в горную метель. Пусть прожгут насквозь – он не пикнет. Повязка плотно обхватывает голову, глаза , которые он держит закрытыми. На всякий случай, - но поворачивает голову на шорох, пытаясь угадать, чем занята его врачевательница.
Сражаться с завязанными глазами тоже учился когда-то. Было дело – и недостойно воителю падать духом, буде настигнет его подобное увечье, но понять, что оное неизбежно – все же, страх. Сильный редко когда в том признается, но величайший страх его кроется в том, чтобы стать слабым. Как сейчас – да с ним справится ребенок, не говоря уже о харадских бойцах. «Прочесывают реку», - неизбежно. И заявятся сюда, - рук и груди снова касаются раскаленные ладони, и затем веки распахиваются, с шелестом ресниц, одному Боромиру слышным – к нему льнет обжигающее женское тело. Щеки касаются мягкие волосы, па пальцы почти переплетаются.
- Т-тау… - дыхания не хватило на то, дабы полностью произнести имя эльфийки, легшей с ним. К нему. Нет… ох, проклятье.
«Зато стало по-настоящему теплее», - по лицу ведет жаром, то ли смущения, то ли неловкости, то ли удивления. О таком способе согревания Боромиру, понятное дело, было ведомо, но тело его ныне отнюдь не в том состоянии, дабы отвечать на оказанное внимание. К тому же…
«Я ведь человек», - и вот здесь уже берет оторопь. Стоит ли искать в этом поступке Перворожденной некий особый смысл – приятный, без сомнений, но в то ж время и постыдный? – а рука ложится на ее талию, и привлекает ближе к себе. «Действительно, теплее», - другая рука, вдруг оживши, просовывается под эльфийкой – вот она и в объятьях. «Прижимайся и грейся?»
- Греюсь, - с тихим смехом, чувствуя теплое дыхание на своей шее. И носом слегка ведя по линии острого уха – «длиннее, чем у любой другой женщины».
Не знал доселе эльфиек. Не держал в объятиях, - от нее пахнет дождем и лесом. Щека, к которой он сам щекой прижимается, заросшей – гладкая и теплая. И сама Тауриэль, даром, что высока ростом, оказывается удивительно маленькой в объятьях Боромира.
И даже боль вместе с леденящей лихорадкой отступают, когда рукам приходится стать зрячими. Когда ладони, изучая, скользят по спине ее, а на собственной груди – ее руки. И слов почему-то нет, ибо тепло вновь подступает, волной – и на сей раз не только к щекам.
«Точно переживу эту ночь», - Боромир тихо смеется, зарываясь лицом в мягкие волосы, чувствуя и их запах – медвяный и тонкий, как запах росистого луга поутру. Вся она – словно из запахов и огня теперь соткана, и сердце, сквозь боль, гонит кровь по жилам быстрее. На лбу выступает испарина, легко, и дышать на мгновение становится легче. Яд, где бы в крови не таился, словно выжигает новым жаром. И все бы хорошо, только вот...
- Ты велела мне не спать, - глуховато звучит голос Боромира, но четко, более судорогами не прерываясь. – Что же… я явно не усну теперь, - и сам не понимает, что и думать о ее поступке. Не одна девица приходила согревать его - в том самом смысле, каковой туда вкладывается обыкновенно, буде речь идет о том, чтобы согреть ложе. Куда делись строгость Тауриэль, и неприступность? – «а это – доступность?» - даром, что желание постепенно пробуждается, сил пошевелиться не будет. И…
- Точно не усну, - и Боромир слегка отстраняется от Тауриэль, объятий не размыкая, впрочем. Она сама легла к нему, и также… Нет. Лучше перетерпеть – но неторопливо нарастающее напряжение в паху словно сигналит о том, что, дескать, и не надейся. За это теперь можно не волноваться.
- Прими мои извинения, - неизвестно, успела ли Тауриэль что почувствовать, но поняла уж наверняка. Мужчины и женщины ведь и у эльфов одинаковы, так? Явно не удивится тому, что разжигает вожделение в лежащем рядом, пусть раненом и беспомощном, но мужчине. – Но красота твоя, пусть я ее и не могу лицезреть сейчас, такова, что…
Это точно надо объяснять? – смех разбирает Боромира, встряхивает коротко, и, пусть болью в ране и отдается, терпеть это можно.
Но куда деться от этого обволакивающего запаха, этого шелка волос, что касаются? – и каких усилий Боромиру стоит не двигать руками, не давать им изучать это тело дальше, ведомо лишь ему одному.
«Быстро, однако, иду на поправку», - да пропади оно все пропадом. От этой мысли еще смешнее.

Скорее, Боромир ожидал пощечины, но вовсе не того, что в ладони его по-прежнему будет лежать тонкая ладонь Тауриэль – напряженная теперь. Подрагивающая – чуть сомкни пальцы, и не поздоровится, точно оплеухой прилетит, - эльфийка резко отстраняется, и голосом ее можно гравировку на клинках делать, этим вот «что  ч т о?» - а Боромиру все никак смех не сдержать. И неловкость – другое дело, что смех, как оно обыкновенно в таких случаях случается, идет на пользу.
Унимает.
«Для эльфов все несколько иначе», - под повязкой возводя очи горе, Боромир сильно выдыхает, чуть прерывисто – больно все же. Дескать, ну, приношу свои извинения, миледи, что я не эльф. Об обычаях эльдар и такого толка он знал немного. А известные ему элвен мало чем отличались от людей, точно так же ложились друг с другом, и не только, и похотливы бывали. И эльфийских девиц легкого нрава и поведения – тамошних, тедасских – ему доводилось встречать. И не только эльфийских… но суть не в том.
Пальцы мягко ложатся на внутреннюю сторону запястья Тауриэль – в кончиках снова тепло. Вернулось осязание, и Боромир чувствует, как колотится навстречу прикосновению частый пульс. Не разгневалась, но взволновалась – и сама своим поступком более чем смущена. Действительно – разнятся обычаи, и здесь только его, Боромира, вина в том, что не сумел сдержать себя. Не стал бы спорить – вожделел эльфийку и прежде, но как-то исподволь, как мог бы вожделеть любую другую столь красивую женщину. Уважение же Боромира к Тауриэль было таково, что никогда, ни словом, и жестом, не посмел бы оскорбить ее. А тут, вишь ты… странным образом случай подвернулся, - чувствуя, как смехом снова так и взламывает изнутри – какая еще рана? – он осторожно поглаживает нежную, будто шелк, кожу. И на миг резко становится не до смеха – но до иного. Снова жаром ударяет по щекам и по всему телу; вдох короткий и сильный – а в голове мигом проносится видение того, ч т о  бы сделал сейчас с ней, будь в силах пошевелиться как следует.
«Ты – ранен и отравлен?» - выходит, недооценил Боромир себя. И Тауриэль его недооценила, силу крови, которая мало-помалу изгоняет яд из могучего тела.
- Поверь, госпожа моя, - обращение само собой вырвалось, серьезно эдак. Осекся было – да уже поздно. Слово – не воробей. – Я и сам не мог от себя ожидать... подобного, - ведь ранен же, и все такое. Вот и смех снова подступил. С трудом удается сохранять серьезность – где она, когда так нужна? – но Боромир продолжает.
- Прости меня за то, что смею нарушать твой покой. Клянусь честью, я не… - и шепчет же что-то внутри, мол, сейчас – и на попятный идти? К приличиям возвращаться, когда полунагие, друг к другу льнули? – но пускай-ка оно успокоится. Именно, что на попятный идти. Слишком Боромир уважает свою добровольную соратницу, спутницу и врачевательницу. Эту эльдар. – Более не побеспокою тебя. Ничем, - «не коснусь, пока ты…»
Сама того не пожелаешь? – он снова усмехается, и мягко тянет Тауриэль к себе. Свободная рука уже повинуется, вполне, и один из плащей, что ощупью Боромир все же находит, накрывает ее плечи – гладкие и теплые, на которых так и тянет задержаться пальцами. Второй же плащ – кажется, это его собственный, потяжелее, укрывает обоих. Подбородка и скулы  касаются волосы Тауриэль, шелком же скользят по плечу, а ее теплое дыхание – касается груди.
- Если тебя не смущает ничего, то просто побудь со мной, - тихо говорит Боромир в острое ухо, изо всех сил кляня сейчас про себя эту повязку. Все бы отдал, чтобы заглянуть в глаза Тауриэль, чтобы увидела – нет там бессмысленного вожделения, только смущение и понимание. Не юнец он, чтобы слепо следовать зову плоти, и не уметь держать штаны застегнутыми. Досада на самого себя просвечивается – «лучше бы лежал да помалкивал, перетерпел бы как-нибудь», но вновь ведь – что сделано, то сделано.
Пальцы скребут по затылку, сжимают повязку – Боромир медленно открывает глаза, поначалу даже обрадовавшись – ничего со зрением не случилось. В пещере просто темно – прогорел костер, наверное. Но… - пальцы ведут по небольшому острому подбородку, взгляд устремлен туда же – и впереди только темно-серый клубящийся мрак.
Но она здесь. И невольно по руке, что обнимет эльфийку за плечи, проходит тяжелая судорога – Боромир прижимает Тауриэль к себе крепче, зажмурившись. Ничего. И с закрытыми глазами он полежит. И почти не холодно. Только больно – боль нарастает постепенно, возвращаясь. Но это-то он уж перетерпит. К тому же… короткая гримаса боли снова ухмылкой сменяется – чуть смущенной, чуть расслабленной.
Переживет и эту ночь. А наутро – надеется, что посмеются над случившимся оба.
«Если никто не найдет нас», - прижавшихся друг к другу, с непонятным жаром в груди – то ли смущения, то ли… влечения? – нет, слово дал. И рука, что поглаживает Тауриэль по плечу поверх плаща – просто поглаживает.
- Поведай мне пока о чем-нибудь. Твой голос отвлекает… от всего, - и от боли, и от неуместных мыслей. И почти странно так вот лежать, в обнимку – но приятно. «И с такой стороны… можно познавать друг друга», - отзывается мысль, отголосками смеха.

Что-то было про эльфов Боромиру ведомо и ранее, что-то же – нет, но слушал Тауриэль он со всем вниманием. И даже не без успеха боролся с подступающей, расслабляющей дремотой – ведь строго же приказала ему та, что пригрелась сейчас в объятьях, не спать. Возбуждение не ушло, но поулеглось, словно недавние объяснения, простые не иначе по причине темноты – ведь в темноте всегда проще признаваться, так? – сумели помочь. Но чуть двинь рукой – и коснешься мерно вздымающейся под тонкой рубашкой груди, а биение сердца, четкое и размеренное, Боромир и без того чувствует кончиками пальцев, которым все жарче.
Озноб отпускает? – он медленно приоткрывает веки, щурясь, и выдыхает с неописуемым облегчением, когда отдаленная вспышка полосует по глазам. Болью – Боромир резко жмурится, под отдаленный раскат грома. Зрение возвращается к нему, благодарение умелым рукам его врачевательницы, - и он гасит в себе жест потянуться поцелуем к одной из этих рук, что лежит сейчас у него на груди спокойно, словно осенний листок на воде. Всего-то лишь, наклони голову, да коснись – но слово дал. А если Тауриэль то расценит как ухаживание? – не хотелось бы потом объясняться, что ничего такого не имел в виду. Но сложно следовать приличиям, когда она прижимается к тебе, полунагая, и стройная нога задевает бедро.
На миг потому Боромир отвлекся, а когда вновь вслушался в речи Тауриэль, то неловко прочистил горло – как же совпали мысли-то, о физической близости.
- Гораздо теплее. Благодарю тебя, - схожим с Тауриэль голосом отозвался Боромир, пока еще ощупью беря из ее пальцев флягу, и на сей раз уже садясь, чтобы напиться. Плащ с негромким шелестом лег на колени, а по обнаженному торсу полоснуло порывом холодного ветра, но на сей раз Боромир даже не поежился. Стерпел – как стерпел бы и в любой другой раз.
«О жаре она еще предупреждала. Стоит ждать?» - мысль под выдох, под негромким звук пробки, заткнувшей флягу.
- Мы, люди, устроены проще, как ты могла судить, - неистребимый смех проскальзывает в словах,  да и пусть. – Век наш короток, в особенности, стал таков с годами. Иссякает нуменорская кровь, - поясняет Боромир, ложась обратно, набрасывая плащ вновь на плечи. Поистине, так и теплее, и уютней. Да и обнимать Тауриэль  удивительно приятно. – Отмеченных долгой жизнью все меньше. Мой отец из таки; возможно, и также и Фарамир, но не я, - это уже привычные слова. Не единожды Боромиру приходилось их произносить – как сейчас, без тяжести и горечи. Страшится ли он смерти, ухода? – да, именно ухода и страшится бесславной кончины в одряхлевшем теле. Но такого, как он, как говорится, смерть в постели не настигнет, - «разве что, в постели с женщиной».
- Наследия Нуменора мне не досталось. Не отразилось и эльфийской крови – леди Митреллас была из лориэнских эльфов, по преданию. На заре Эпохи, в которую мы живем, она бежала из Лотлориэна вместе с сородичами, страшась пробудившегося в недрах Кхазад-Дума древнего зла. Брат как-то показывал мне отрывки песни о леди Нимродель, но рукописи сильно пострадали от времени… мы знаем лишь, что она зачем-то направлялась на юг, к гаваням Эделлонда. Тогда они еще не были покинуты, понятное дело, - это теперь Эделлонд – полупустое поселение с прекрасными развалинами, по которым гуляют соленые ветра, и сквозь арки которых видно заходящее солнце. – Леди Митреллас нашла приют в Бел Фаласе – это поселение на берегу залива с таким же именем, и там… избрала, наверное? – мужчину из нуменорцев, который стал отцом моего предка. Галадор – так его звали, стал первым лордом Дол Амрота. И, как я уже упоминал при тебе, из Дол Амрота была родом моя мать, - тихая грусть в этих словах – столько лет миновало с тех пор, а боль утраты до сих пор прокалывает, жаром, будто бы в грудь снова вонзается проклятый харадримский дрот. Или же это то, о чем предупреждала его его прекрасная врачевательница?
- Так что я – человек, как он есть, - Боромир чуть крепче приобнимает Тауриэль, на сей раз чувствуя, как она прижимается к нему грудью, тепло и упруго. – И потому свойственно мне именно человеческое – ты прости уж за это. Но, выходит, я не ошибся при нашей первой встрече, когда подумал, что ты юна. И вовсе не потому, что облик твой подобен облику юной девы моего народа, - почувствовал, понял как-то. А потом она ведь и сама подтвердила.
- Но поправь меня, если я ошибусь, или же прерви, если заговорю о чем-то, о чем ты не пожелаешь вести беседу… но ты никого не избрала в сердце своем, ведь так? – на сей раз Боромир может посмотреть в глаза Тауриэль. И пусть она в его объятьях, точно возлюбленная, но беседы, что ведут они здесь и сейчас – поистине, диковинны. А вопросы Боромира – поистине, на грани. «Так может быть, она и мужчину обнимает… нет, не впервые. Но человека – почти наверняка».
«А может, и не целовалась ни разу?» - шальная мысль так и прошивает жаром, навылет – стоит только вспомнить эти полные, яркие, как лесная малина, губы. Улыбчивые, невзирая на гордость – и свободная рука будто невзначай касается щеки Тауриэль, заставляя ее повернуть голову – мягким движением – но потом опускается, словно жест  случился в задумчивости. А под пальцами – до сих пор нежный теплый шелк, и то, что не давало Боромиру покоя все это время, вдруг приходит пониманием – ч т о же с ней не так, чем же Тауриэль отличается от любой другой женщины. И вообще – человека – щека ее гладка, как внутренняя сторона ладони, ибо нет даже того легкого пушка, что неизменно покрывает даже самые нежные щеки самых юных девиц.
И вновь жар желания не дает покоя; сцепив зубы, Боромир сильно втягивает сквозь них воздух, вдруг кажущийся раскаленным.

Жарко, - по щекам будто сухим ветром из пустыни ударяет, когда ладони Тауриэль касаются груди, чуть упираются в нее. Такие же горячие, как тогда, когда Боромира трясло ознобом – но сейчас он только воздух ртом хватает. Тоже – раскаленный. С ее губ, что дуновением шепота к его прижимаются. А слова отдаются в нем сокрушительным смятением – «я же…»
«Я же человек», - и, пускай среди людей лишь потомки Королей могли сравниться с Боромиром знатностью, величием рода, и просто – величием, но полагать себя интересным для эльфийки – «эльдар, нандор, синдар? – ах, проклятье, какая разница теперь?» - он попросту не мог. Единственная из народа Перворожденных, кого он встретил – Тауриэль; и слишком уважал он ее, озаренную сиянием предвечных звезд. Даром, что юна, даром, что… ох, пропади все пропадом.
Скользят пальцы по шелковистому пламени, путаются в мелких косичках, которыми Тауриэль убирает волосы назад, а губы жадно сливаются, впиваются, по шее скользят – и все жарче меж телами, словно так, как и было предначертано. Пустые мысли облетают клочками сгоревшей бумаги, вспыхивая в пламени – и, если и сковало неловкостью, неверием на миг, то и это тоже сгорело.
«Миледи, госпожа моя» - так и просится на язык привычное, когда ладони накрывают горячие гибкие плечи; не поверил бы, что это происходит, особенно, сейчас – но небеса раскалывает грохочущим серебром, а поцелуи Перворожденной горячи и сладки, будто нагретый солнцем мед. «Тау», - все, на что хватает дыхания сейчас, в неистовстве, в которое себя отпускают и опускают, забывая обо всем. «Тауриэль», - снова жаром и смятением обдает, когда отголоском в ушах снова отдаются ее слова – «здесь и сейчас… не знаю».
«Как я могу быть достоин тебя?» - бессмертная и прекрасная, вечная, - только вот под прикосновениями и поцелуями выгибается, точно смертная. «Неважно», - ибо все, что сейчас имеет значение, это то доверие - проклятье, честь, что оказывает Боромиру Тауриэль. «Доверься», - шепчет он, чувствуя ее трепет, под шорох одежд, с тел соскальзывающих. Не только лицо теперь пылает, но все тело, - глаза эльфийки взблескивают в отсветах молний. «Иди ко мне», - тело не слишком, но повинуется, когда Боромир все же умудряется, опершись на локоть, перевернуться со спины. Ладонь накрывает нежную щеку, и взгляды встречаются.
«Может, Создавшие нас и сотворили нас разными, но чем-то… схожим наделили все же», - а она – словно лес под сильным ветром, волнующаяся, пылкая, дышащая и жарко и легко.