//PETER PARKER
И конечно же, это будет непросто.
Питер понимает это даже до того, как мистер Старк — никак не получается разделить образ этого человека от него самого — говорит это. Иначе ведь тот справился бы сам. Вопрос, почему Железный Человек, не позвал на помощь других так и не звучит. Паркер с удивлением оглядывается, рассматривая оживающую по хлопку голограммы лабораторию. Впрочем, странно было бы предполагать, что Тони Старк, сделав свою собственную цифровую копию, не предусмотрит возможности дать ей управление своей же лабораторией.
И все же это даже пугало отчасти.
И странным образом словно давало надежду. Читать
NIGHT AFTER NIGHT//
Некоторые люди панически реагируют даже на мягкие угрозы своей власти и силы. Квинн не хотел думать, что его попытка заставить этих двоих думать о задаче есть проявлением страха потерять монополию на внимание ситха. Квинну не нужны глупости и ошибки. Но собственные поражения он всегда принимал слишком близко к сердцу.
Капитан Квинн коротко смотрит на Навью — она продолжает улыбаться, это продолжает его раздражать, потому что он уже успел привыкнуть и полюбить эту улыбку, адресованную обычно в его сторону! — и говорит Пирсу:
— Ваши разведчики уже должны были быть высланы в эти точки интереса. Мне нужен полный отчет. А также данные про караваны доставки припасов генералов, в отчете сказано что вы смогли заметить генерала Фрелика а это уже большая удача для нашего задания на такой ранней стадии. Читать
uniROLE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Hinamori Momo & Aizen Sousuke
Не жди от меня прощенья, не жди от меня суда,
Ты сам свой суд, ты сам построил тюрьму.
Но ежели некий ангел случайно зайдет сюда,
Я хотел бы знать —
Что ты ответишь ему?
Отредактировано Hinamori Momo (2018-05-20 03:44:36)
Непроницаемая темнота окружала бывшего Владыку Уэко Мундо. Ленты, сдерживающие реяцу, так плотно обвивали тело, что невозможно было не то что пошевелиться, даже повернуть голову или двинуть пальцем не получилось бы. Но на что было смотреть в этой непроглядной тьме? Настолько непроглядной, что непонятно, открыты твои глаза или закрыты, и только барьер кидо чуть светился, подсказывая, что где-то здесь есть и решетка.
Однако Айзен смеялся. Не вслух, конечно – но в душе он торжествовал. Без него все-таки не справились. Правда, смех был горьким. Как забытая в кладовке игрушка – достали, полюбовались и убрали обратно. Что там происходило сейчас? Какая разница? Пусть этот мир хоть тысячу раз развалится на части. Реки потекут вспять, высохнут океаны... может быть, он это увидит. Вот только доставит ли это зрелище удовольствие? Бывшему Владыке было все равно. Пусть хоть прямо сейчас все рухнет. Липкая паутина сонного спокойствия давно захватила Айзена в свой плен. Спокойствие и безразличие. Он сколько угодно может убеждать себя, что двадцать тысяч лет – ничто, и что он может пережить их всех и править небесами, но какое это имело значение?
Скованная, бурлящая внутри сила, не находящая выхода, медленно отравляла Владыку, чьим единственым спасением было хорошее воображение.
...Лепестки сакуры за окном медленно опадают, кружатся от ветра и устилают землю чуть розоватым снегом. Кисть легко идет по бумаге, оставляя за собой аккуратные ряды иероглифов. Иероглифы корчатся, растекаются, все исчезает, подернувшись дымкой тумана...
...Ряды формул выглядят четкими и логичными, но Айзен знает, что где-то там ошибка. Об этой лаборатории никому не известно, можно спокойно проанализировать данные. Экспериментальный Пустой показал себя отлично. Данные по Хогиоку были где-то недалеко. Айзен открывает шкаф, бумаги высыпаются, падают на пол лепестками сакуры, туман скрывает все...
...Белый лунный свет. Больно глазам. Ночное небо и неподвижная, мертвая Луна Уэко Мундо. Чуть шуршат белые одежды. Звук шагов отдается эхом в бесконечных белых коридорах... легкая дымка тумана...
...пахнущая кровью. Кровью квинси, кровью шинигами. И дымом. И самым сладким – крахом всего мира. Он даже сидит на троне. Вот только он к нему привязан черными лентами. У жизни странное чувство юмора. Хочется смеяться, но туман душит, не дает...
...И снова тьма. Привычная тьма Мукена, и не разобрать, что сейчас было – воспоминание или иллюзия Кьеки, или он просто сходит с ума? Вдох. Затхлый воздух с трудом проходит – ленты не дают вдохнуть полной грудью. Казалось, голова кружится, но понять это совершенно невозможно. Липкая скука. Обрывки голосов – и не понять уже, чьих. Кажется, льстивый голос Гина. Нет. Он сам, своими руками убил его – Айзен даже сейчас отчетливо помнил запах крови. Или это была выдумка?
...Шаги. Чьи-то несмелые шаги. Здесь? Нет, никто сюда не придет. Не сможет. Однако шаги слышались отчетливо, и вот тут Айзена охватил настоящий страх – имеющий дело с иллюзиями, он не сталкивался с реальностью. Реальностью сумасшествия. Но чьи же это шаги?
Отредактировано Aizen Sousuke (2018-05-28 17:18:23)
Вообще-то к нему никого не пускали. Заключенный в Мукене Айзен, конечно, помог Готею-13 одержать победу над квинси, но это ничуть не искупало его прошлых преступлений, и поэтому бывшего капитана снова отправили в тюрьму, на нижние уровни Гнезда Личинок, куда был закрыт доступ, естественно, для всех.
Если, конечно, тот, кто хотел попасть к Айзену, не был мастером кидо.
Момо многому научилась. Момо стала сильнее, взрослее и опытнее. И, в отличие от Зимней войны, сражение с квинси не принесло ей серьезных ранений - прикрывал Хирако-тайчо, да и Комамура вовремя отпихнул девчонку, закрыв собой от взрывов. Момо, конечно, тоже в долгу не оставалась: лечила своего капитана, пока враг отвлекался на других противников, отбивала удары рядовых квинси то кидо, то файерболом из лезвия Тобиуме, и в конечном итоге снова выжила, выжила, хотя ее убивали дважды - ее убил дважды один и тот же человек, и Момо не могла понять, что такого она сделала своему капитану, что тот так хотел ее уничтожить, стереть с лица земли, избавиться от нее навсегда - ее Учитель, тот, кем она восхищалась, тот, кто был ей почти отцом, тот, кому она так верно служила - вернее, служила под его руководством, а не ему. Ему служили другие: ненавистный Ичимару, Тоусен, армия Пустых, которых он создал самостоятельно, вложив в них силу, а потом использовав, как разменные монеты - Момо же служила в первую очередь Готею-13, и только потом это поняла - когда второй раз очнулась в белоснежной реанимационной палате, с иглой от капельницы в вене и шрамом на груди, что на всю жизнь остался напоминанием: никому нельзя верить. Каким бы добрым и надежным ни казался человек, он может предать, в прямом и переносном смысле воткнуть нож в спину, даже если он был тебе близок.
Но все равно - почему? Что она сделала не так? Она ведь была верна Айзену, как и полагается лейтенанту быть верным своему капитану. Более того - Момо возвела Айзена в ранг кумира, идола, некого божества: он спас ей жизнь, он улыбнулся ей, погладил ее по голове и похвалил, а казалось бы, хвалить не за что, потому что нарушила приказ семпая и ввязалась в опасный бой, когда старший велел отступать.
Хинамори была хорошей, и наивно верила, что все, кто ее окружает - тоже хорошие. Бабушка, Широ-чан, Кира, Ренджи, Рангику, Нанао, Хирако-тайчо - все они были хорошими. И Айзен-тайчо был хорошим, но это не помешало ему пронзить ее грудь мечом и сказать это насмешливое "спасибо". За что он ее благодарил, если решил убить? Разве она ему мешала? Она ведь даже не беспокоила его сверх меры. Да, иногда приходила по вечерам, спрашивала совета или просила книгу, но разве за такое убивают?
А он был таким чужим тогда, когда она подняла испуганный и неверящий взгляд на его лицо. Он смотрел совсем иначе. Ее добрый капитан Айзен умер, пришпиленный к зданию Совета - это был не ее капитан Айзен. Это был незнакомый и жестокий человек, идущий к своей цели по трупам...
***
Момо оглянулась вокруг. Охранники Мукена отошли в сторону, и уж точно не могли учуять шинигами на уровне лейтенанта, особенно учитывая то, что Хинамори была мастером демонической магии и превосходно умела скрывать свою духовную силу - когда она этого хотела, ее не мог заметить даже Хицугая, хотя у нее с ним была крепкая связь и уж реяцу Момо Широ ощутил бы точно.
Момо тенью прокралась мимо нерадивых стражей и бросилась внутрь здания. Сейчас или никогда! Она и так давно оттягивала этот момент. Боялась, и сама не понимала, чего - она ведь права, а Айзен - ошибался, иначе не находился бы под арестом. Что бы он ни сказал ей, они все равно больше никогда не встретятся, находясь теперь на разных полюсах. И все же... наверное, Момо боялась услышать, что Айзен действительно ненавидел ее и желал ей смерти. Эта мысль ранила ее - нет, не может быть. Кто она такая, чтобы тот, кто решил стать Богом, возненавидел ее? Обычная девочка из Руконгая, что добилась своего звания лишь упорным трудом, тренируясь до кровавых мозолей, чтобы однажды возглавить свой отряд - свой, не Айзена и даже не Хирако. Пока Момо была исполняющей обязанности капитана, она успела понять, что такое - ответственность за солдат. Айзен предал Пятый отряд, а Хирако отсутствовал сотню лет, и поэтому Хинамори по праву считала Пятое подразделение своим, нежно любила его и старалась, чтобы солдатам жилось комфортно...
И все же, а что она ему скажет, когда придет к камере? Как начнет? С чего? Момо боялась, что сорвется на крик или на плач, начнет проклинать Учителя - ей совсем не нужна была очередная истерика, сколько уже было их, этих истерик, когда горло сковывало удушье, а сердце разрывалось на части? Тем более, Мукен - не место для нервного срыва. Но если Хинамори будет тянуть дальше, ждать какого-то более удобного времени, откладывать неприятную беседу на потом - она рискует так и остаться в неведении, маленький, брошенный ребенок, который мечтает найти отказавшегося от него родителя и крикнуть тому в лицо: почему?
Здесь было очень темно. И тихо. Шаги Момо отдавались эхом в высоких черных стенах. Она медленно шла, зная, куда нужно идти, и освещала путь маленьким шариком из кидо, голубовато светящимся в темноте.
Остановившись перед камерой, где заключался ее бывший капитан и кумир, Момо набрала в грудь воздуха и громко произнесла:
- Айзен!
Уже без суффикса "тайчо". Уже давно не тайчо. Сначала - ошибалась, путалась, по привычке называя предателя "капитаном", но теперь - поняла, приняла, признала. И даже никаких уважительных приставок - он этого не заслуживает, ее убийца. Он заслуживает лишь ее ненависти и презрения. Вот только... была ли ненависть на самом деле, Хинамори не могла бы уверенно сказать.
- Узнали? - уже тише спросила Момо, затаив дыхание. И ее окутал страх: а если не узнал? А если вообще забыл, что была на свете такая Хинамори Момо, его лейтенант? Может ли такое быть?...
Из полной тьмы выплывает луч света – мертвенно-голубоватый, он кажется нестерпимо ярким, и только тогда Айзен понимает, что смотрит на шарик кидо, который держит девушка-шинигами. А в следующую секунду он узнает ее. Ту, что когда-то пронзил мечом.
Он помнит то мгновение, когда лезвие Кьеки вошло в грудь девушки. Оттолкнул, бросил. И ее полные непонимания глаза.
И теперь он смотрит на ту же девушку, в ее широко распахнутые глаза, в которых видит все то же непонимание. Девушка кричит его имя, Айзен улыбается краешком губ. Она повзрослела.
Да уж.. если Айзен и думал, что избавится от этой девчонки, то быстро отбросил эти мысли. Когда-то ее щенячья преданность нравилась Айзену, потом стала привычной, потом выводила из себя, затем стала удобной, а сейчас он понимает, что все это не имело значения. Сейчас было важно, что кто-то живой стоит по ту сторону решетки и разговаривает с ним.
Туман безумия отполз в сторону – шаги были реальными. И девушка перед ним – тоже. Но действительно ли это так? Страх вернулся. Вырванный из реальности, Айзен разучился воспринимать настоящее.
- Что ты здесь делаешь? – голос звучит хрипло, сказывается долгое молчание. Хочется кашлять, но ленты не дают, и Айзен нервно сглатывает – что задумала Хинамори? Как она сюда прошла? - Узнал, Хинамори-кун, конечно, узнал.
Вот ирония – он сам учил ее кидо, способствовал ее развитию именно в этом, так чего еще ожидать от того, кто учился у гения? Однако Айзен скорее ожидал увидеть Хирако, или Урахару, или кого-то еще из тех, давних времен, но не ее, преданную ученицу. Он чувствовал себя так, словно сам напоролся на лезвие своего меча – запутавшийся в реальности и иллюзии, лжи и правде и правде, поданной как ложь, он хотел убедиться...
- Подойди чуть ближе. Не бойся.
...убедиться, что Хинамори настоящая. Что про забытую игрушку снова вспомнили. И снова потом поставят на полку. Если это действительно она – пусть скрасит один его день, пусть станет призраком в сознании. Может, надо было сделать ее бессмертной? Всегда была бы рядом... нет. Она просто скрасит один день его жизни.
- Там сейчас... день или ночь?
Зачем ему это знать? Ответ на вопрос не даст ничего. Скажет она «день», что с того? Скажет «ночь» - от этого тоже ничего не изменится. Кроме того, что она действительно что-то скажет. Не проклянет, не закричит снова, а просто ответит на вопрос. Значит, еще не все потеряно – робкий лучик надежды пробился сквозь липкую паутину спокойствия, напомнив бывшему Владыке, что значит чувствовать. Забавно – когда-то он учил эту девочку, теперь она, не зная того, сама преподнесла ему урок. Айзен горько рассмеялся. Вслух. Хриплый, безумный смех, похожий на клекот – напугает ли он ее? Заставит ли бежать прочь? Ну и пусть тогда бежит. Пусть... без оглядки, прочь. Но если уж она пришла сюда – она не убежит. Это Айзен знал точно.
"Я вас ненавижу".
Она должна сказать это. Сказать, потому что так принято: ты ненавидишь того, кто предал тебя. Того, кто убил тебя. Того, кто ушел и оставил в одиночестве со своими демонами, раздирающими душу в окровавленные клочья, не щадящими ни днем, ни ночью, заставляющими кричать от боли и хрипеть сорванным горлом - "почему-почему-почему" - пульсирует в голове, пока сознание затягивается ярко-алым. Алый - определенно ее цвет, как сказала однажды Рангику, подарив какую-то красную блузочку на день рождения. Алый - потому что ее стихия - огонь. Ее занпакто - огненное. Языки огня алые - как кровь. Кровь на ее руках, когда она сжимала меч в решимости напасть на Широ, подумать только, на Широ, тогда Момо не верила даже ему - и в этом тоже виноват Учитель, подстроивший свою смерть, коварно наблюдавший за обезумевшей от горя осиротевшей Хинамори, пока она не знала, где друг, а где враг, не знала, куда броситься, кому мстить за убийство капитана...
Она его ненавидит? Она ведь должна. Это нормально, если она его возненавидит. Бросит ему в лицо оскорбления, проклятия, ругательства - кто ее осудит, кто ее услышит, кроме подлого предателя, который ничего иного не заслуживает? Никто даже не знает, что Момо здесь. Никому не придет в голову искать лейтенанта Пятого отряда в Мукене, просто потому, что никто не подозревает, что она способна туда проникнуть. Момо не афиширует свою истинную силу. Момо не афиширует, насколько хорошо теперь владеет кидо. В чем-то ее бывший капитан был прав, скрывая свою истинную силу - так действительно удобнее. И пока все вокруг думают, что Хинамори - слабая, нерешительная и скромная, она незамеченной пробралась в Мукен и теперь смотрит на сидящего Айзена - его стул, к которому он прикован, чем-то напоминает трон.
"Ты хотел трон, и теперь он у тебя есть. Но больше - ничего".
Момо сейчас - искорка жизни во мраке, сияющая, как свет кидо на ее ладони. Она понимает это. Сюда никто не заходит - с тех пор, как Яхве побежден, Айзен больше не нужен. Но ведь Айзен не принял сторону квинси, когда император предлагал ему это. И опять же вопрос: почему? Почему не получил свободу с помощью Яхве? Почему остался на стороне Готея и даже помог сражаться против врага? Он ведь хотел того же, чего и квинси... Вот только вряд ли два бога поделили бы небо. Вряд ли Айзен терпел бы рядом с собой такого же властного, жестокого и беспощадного человека.
Хинамори замирает у камеры, сжимает пальцами решетку, смотрит-смотрит-смотрит, не опуская глаз, и в зрачках ее отражается голубоватый огонек кидо, то пламя, что пылает у нее внутри - всегда пылало с тех пор, как она услышала имя своего асаучи. Где-то в сознании волнуется Тобиуме, ей не нравится находиться здесь, в темноте и холоде, но хозяйка пришла сюда искать ответы, и куда денется ее верная занпакто?
- Вечер, - неохотно отвечает Момо. Ей хочется сказать, как хорошо сейчас на улице. Как приятно дует свежий весенний ветер. Как красиво расцвело персиковое дерево. Каким голубым сегодня было небо. Просто в насмешку, потому что Айзен не увидит уже неба, цветов и не ощутит дуновения ветра на щеках, не вдохнет аромата весны - так ему и надо, думает Момо. Он хотел все это поработить, подчинить себе - но небес без дождя не бывает, и небеса отвергли бога, опустив сюда, во мрак и сырость, где нет ничего и никого.
"Что я тут делаю?" - печально думает Хинамори, пока Айзен громко и хрипло смеется. Она не вздрагивает от неожиданности, потому что инстинктивно ожидает от бывшего капитана опасности, и поэтому собрана и держится настороже. Она не боится его, просто знает, что это за человек. Он опасен, наверное, даже сейчас, особенно по сравнению с девочкой-лейтенантом, которую мог стереть в порошок одним пальцем, но ни один его удар не оказался смертельным. Ни первый, нанесенный Кьёка Суйгецу, ни второй, нанесенный Хьёринмару - оба раза удалось выжить, остаться, цепляясь пальцами за край пропасти, выбраться из омута, открыть глаза и даже снова начать улыбаться друзьям, улыбаться Широ, который взволнованно хмурил брови - "я в порядке", - неизменно повторяла Хинамори, даже если это было ложью, чтобы самой поверить в свою мантру "все хорошо". Она привыкла повторять это с раннего детства, чтобы не волновалась бабушка, да так и осталось на всю жизнь. Как бы ни было больно и страшно, Хинамори говорила "я в порядке", за редчайшими исключениями, когда было ясно, что о порядке тут и думать не стоит.
- Я вас не боюсь, - уверенно говорит Момо. Зажигает кидо ярче, так, что огонек выхватывает из тьмы ее лицо - отрезала волосы, когда стало совсем невмоготу терпеть. Отрезала без сожаления, самостоятельно, кромсала пряди ножницами, а потом пошла к Рангику и попросила подровнять, ничего не объясняя. Рангику молча подровняла, не расспрашивая подругу - ей тоже было тяжело, даже тяжелее, чем Момо - у Момо остался Широ. У Рангику никого не осталось.
"Я вас ненавижу", - глотает Хинамори горькие и злые слова, глотает свою ложь, пронзающую ее тело. Не ненавидит. Не может. Столько доверяла, столько восхищалась, столько следовала за ним, невозможно перечеркнуть все это, всю эту преданность и восторженность сильным человеком.
- Я хотела спросить вас, - начинает она. - Почему вы так хотели меня убить? Я ведь не делала ничего плохого. Я не могла вам помешать. У меня бы просто не получилось, - Момо всегда трезво оценивала свои силы. - Я ведь... Я ведь вас любила! - ее голос срывается. - Вы учили меня! Вы спасли меня тогда, помните? Спасли от Пустых, когда я еще была в Академии! Вы спасли меня, чтобы потом убить?!
Момо судорожно вдыхает. Слова сказаны. Она спросила то, что мучило ее и терзало, и теперь осталось самое сложное - выслушать ответ.
Айзен смотрит на лицо девушки, чувствуя, что она сказала не все, что хотела. Что-то осталось в глубине. Пусть. Айзен не хотел лезть в чужую тьму – хватало и своей. И она просто отвечает. Вечер, значит... Хорошее время как для того, чтобы наслаждаться прогулкой, так и для того, чтобы скрыть что-то не очень... то, что не принято в обществе.
Сумерки – время, когда стирается грань между светом и тьмой, между реальностью и иллюзией, между мирами... Когда-то Айзен любил вечера, когда небо еще не потемнело, но серп луны уже был виден, и посвежевший по-ночному воздух. А сейчас? Сейчас девушка стоит у решетки и смотрит на него.
- Правда не боишься? После всего, что случилось – не боишься? Ты стала сильной.
Сказанное серьезно. Он не шутит. Однако больше не нужно напоминать девушке о прошлом. Хинамори и так его не забыла. Они смотрят друг другу в глаза, прямо.
Как предсказуемо. Обычное, банальное «почему» - неужели за этим она пришла? Неужели не поняла, что не было ничего личного? Был только план. Идея. Когда-то она подходила под эту идею, потом изменилась и просто не вписывалась в сценарий. Сказать ей вот так, этими самыми словами? Убить ее в третий раз? Морально, признав, что она была для него просто куклой?...Нет.
Айзен молчит, только вздыхает, снова чувствуя, как ленты врезаются в грудь. Слова остаются внутри – он чувствует, что не сможет сказать подобное. Глядя в глаза, вот так – не может. Эта девочка вырвала его из липкого, сонного одиночества. Она стоит, держится за решетку. И сейчас уйдет, высказав, выплюнув ему все наболевшее, а он... тело под лентами начинает зудеть от нетерпения, от желания двигаться, хотя бы просто пожать плечами, поправить волосы – и сейчас, в эту секунду, глядя в глаза Хинамори, Айзен особо остро чувствует, насколько же он... мертв. Насколько пуст. Его цель так и не достигнута, он не стал существом высшего порядка, каким хотел, но что-то внутри изменилось. И кто был причиной этих изменений? Хогиоку или те люди, что Айзен всречал на своем пути? Те, кого он считал слабыми? У него будет время подумать об этом. У него целых двадцать тысяч лет.
Айзен закрывает глаза, разорвав тем самым контакт, и тихо говорит:
- Тебе это важно? Это все еще важно?
Да, для нее ответ имеет значение. Для него – тоже. Но он больше не может ранить Хинамори. Теперь – не может. И поэтому он коротко отвечает на последний ее вопрос, проигнорировав всю тираду перед этим:
- Нет.
Пусть она делает с этим ответом, что хочет. Пусть плачет, проклинает его. Когда-нибудь она придет снова... или нет. А он? Не сойдет ли он с ума? Страх, покинувший было его, снова подбирался к горлу. Эта девочка уйдет, получив ответы. Голубой шарик кидо исчезнет, и он снова останется во тьме. А этого больше не хотелось. Желание двигаться, разорвать зубами эти ленты, уйти отсюда стало нестерпимым.
Из вязкой темноты, разворошенной светом кидо, наконец добралась самая важная мысль – она пришла сюда. Одна. Кто ее пустил и как она смогла?
Айзен открывает глаза, снова смотрит на Хинамори – жестко, желая узнать это прежде всего на свете...
- Как ты пришла сюда? Как ты смогла?
Отредактировано Aizen Sousuke (2018-05-30 00:41:41)
Она и правда не боялась, хотя и ожидала опасности, и знала, что этот человек намного сильнее ее. Но это был не страх, то, что она чувствовала, опускаясь в холодную темноту Мукена, держа на ладони ярко-сияющий огонек - Момо даже не боялась, что ее заметят, поймают, осудят, спросят, что она тут делает, зачем пришла. На это есть Хакуфуку, бакудо, помутняющее сознание: Хинамори однажды его уже использовала, знала, что сможет снова - и даже сильнее. А еще Момо знала, что ее не могут заметить. Охранники - снаружи, они отвлечены и даже не допускают мысли, что сюда проникнет лейтенант, а ощутить ее духовную силу не сможет никто, она скрывала реяцу тщательно, ни крупицы не выпуская на волю. Сейчас все думают, что она сидит в своем кабинете за документацией. Широ занят собственным отрядом, а Хирако-тайчо побоится сунуться в ее кабинет, чтобы она не перекинула на него бумажную работу - своего нового капитана Момо успела изучить и понять, особенно то, что он терпеть не мог работать, предпочитая валяться на диване и слушать какую-то странную музыку, которую называл "джаз". Ленивый, безалаберный и безответственный - с Айзеном Момо было куда легче работать, но, в отличие от Айзена, Хирако вряд ли мог бы ее предать, сам единожды обманутый лживым богом, сломанный и выброшенный прочь.
Все они были игрушками, куклами в руках Айзена. Он ломал их, как хотел, издевался над самым дорогим, подставив под меч Широ именно ту, кого он так яростно стремился защитить, перечеркнув жизнь восьмерых старших офицеров, превратив их в нечто среднее между шинигами и Пустыми, насмехаясь над самим принципом творения, создавая новые расы и ничуть не стыдясь - какая разница, что случится со сломанными и отброшенными куклами, отыгранными картами, теми, кто уже не нужен, теми, кого уже использовали? Но... теперь Айзен сам - использованная и выброшенная игрушка. Помог выиграть войну с квинси, убить их Императора, получил немного свободы - как в насмешку - а теперь снова здесь, в темноте и холоде, опутанный лентами так, что не вздохнуть - нравится тебе такая роль, предатель? Нравится тебе, как с тобой поступили? А ведь ты сам поступал так - а теперь кукловод сам стал марионеткой, чьи руки и ноги привязаны к нитям.
Момо смотрела прямо в лицо Айзена, которое освещал огонек на ее руке. Она и правда не испытывала сейчас ненависти. Она ни разу не испытывала ненависти к Учителю. Сначала - ужас от того, насколько он стал чужим, как будто это не был ее капитан, которого она так любила. Потом - неверие, что он мог так поступить, желание вернуть его и спасти из лап Ичимару, на которого перекинуть вину было гораздо легче и проще. Потом - потом она поняла, что Айзен - враг, и вышла на поле боя против него, но не из ненависти, а из чувства долга перед Готеем-13, перед своим отрядом, за который чувствовала ответственность еще с тех пор, как стала четвертым офицером, потом - лейтенантом, а перед Зимней Войной являлась исполняющей обязанности капитана, и не могла просто остаться в стороне. Ребята отговаривали ее: Хинамори-фукутайчо, вы еще не оправились от ран! Лейтенант улыбалась, отмахивалась, повторяла свое вечное "все в порядке"... И не было в ней ненависти, лишь желание защитить то, что ей дорого, то, что должен защищать каждый шинигами - миропорядок и своих близких. Потом Момо чувствовала... благодарность. Ведь без помощи Айзена они не смогли бы справиться с мощью Ванденрейха. А потом все перемешалось, и теперь Момо испытывала к своему Учителю яркую и неугасимую... жалость. Ей было жаль его, такого сильного и одновременно - беспомощного, заключенного в собственноручно выстроенную тюрьму, неспособного больше видеть солнечный свет и смотреть на звезды, хотя он защитил все это - он не хотел разрушить мир, со временем поняла Хинамори. Он хотел им править. Он просто хотел наверх, резонно решив, что там теплей, чем внизу. Но он пал со своих небес в глубины собственного Ада, вынужденный находиться в одиночестве, в темноте и холоде - двадцать тысяч лет, подумать только.
Это жестоко. Это неправильно. Да, давать свободу столь опасному преступнику нельзя... но преступнику ли? Могли ли взгляды Учителя измениться? Мог ли он пересмотреть свои приоритеты, когда отказал Яхве и остался на стороне шинигами?..
"Ты стала сильной", - говорит Айзен, и Момо старается сдержаться, чтобы не улыбнуться. Заметил. На самом деле все они стали сильнее после мясорубки, что учинили штернриттеры. Хинамори пока не достигла банкая, но шла к этому не так упорно, как следовало бы - она ведь не знала, каким будет ее банкай, понравится ли он ей. Вот банкай Фонг-тайчо не нравится ей, потому что он слишком громоздкий и заметный - Омаэда однажды проболтался на попойке лейтенантов, когда они обсуждали капитанов. Момо обещала молчать, а сама задумалась - может ли ее сила стать для нее обузой, тем, чем нужно прятать? Банкай мог оказаться одновременно тузом в рукаве и котом в мешке, поэтому Хинамори решила не спешить, а для начала приняться оттачивать навыки кидо. Многие недооценивали демоническую магию, предпочитая ближний бой, но Момо, как никто другой, знала, что кидо - очень полезная сила, и ведь, если задуматься, ее бессмертный Учитель был побежден именно благодаря кидо Урахары Киске, а не мечу Куросаки Ичиго. Она стала сильной - похвала звучит, совсем как раньше, когда Айзен был ее добрым капитаном. Когда не было на ее груди шрама от двух клинков. Когда она была беззаботной девушкой, занятой лишь тем, как угодить своему тайчо.
Она и правда изменилась.
- Спасибо, - коротко отвечает Момо. Дурацкая вежливость, что годами сковывала ее натуру, проявилась и здесь - вот к чему, спрашивается, благодарить предателя и собственного убийцу? Но она все равно роняет в пустоту это дурацкое и никому не нужное "спасибо", что отражается едва заметным эхом от высоких каменных стен.
"А вы стали слабее", - с вызовом думает Хинамори, но молчит. Она на самом деле так думает - нет, Айзен не стал слабее, как воин. Он стал слабее, как человек - иначе не стал бы ее хвалить. А может, и не слабее. Может - добрее. Мягче... но, скорее всего, снова притворяется, опутывает ее волной иллюзий: смотри, Хинамори-кун, я стал хорошим!
Ложь, какая отвратительная ложь.
И да, его ответ важен для Момо. Важнее всего на свете в данный момент. Она даже дыхание затаила, ожидая услышать, что он ответит на ее вопросы...
"Нет".
Ответ был дан только на последнее, что она спросила, и Хинамори это поняла. Он спас ее не для того, чтобы потом убить. Но... почему тогда? Просто пожалел попавших в беду детей, слабых школьников? Ему-то вряд ли было трудно раскидать простейших Пустых, он мог сделать это едва ли не одним пальцем - с такой-то мощью. К тому же, рядом был еще и Гин, о котором Момо было больно вспоминать - она ошибалась на его счет, как же горько она ошибалась, дурочка, слишком быстро судящая людей.
И Момо не заплакала - она уже давно не плакала. Не плакала, когда Хирако, израненный, лежал у нее на руках, пока она исцеляла его кайдо. Не плакала, когда внезапно посреди боя перестала чувствовать реяцу Широ. Не плакала, когда увидела, что случилось с Кирой, ее лучшим другом со времен Академии. Не плакала, когда узнала от Рангику-сан правду о поступке Ичимару. И сейчас - не заплачет. Она уже не маленькая девочка, не ребенок под защитой сильного человека, за чьей спиной пряталась от жестокого мира. Она - лейтенант Пятого отряда Готей-13. Она - солдат. Она - воин. Она ведет за собой людей, которые ей подчиняются. Слезы высохли уже давно. Айзен прав - Момо стала сильной.
- Просто пришла, - неохотно ответила Хинамори, не желая пускаться в длинные объяснения. Пришла - и все. Не стоит Учителю знать, как именно.
- И все же! - продолжила Момо, - Зачем вам нужна была моя смерть? Я не смогла бы встать у вас на пути! И...
Здесь, в кромешной тьме, в глубинах подземелья, где есть только они вдвоем, Хинамори могла это сказать. Отпустить на волю то, что ее мучило и раздирало горло изнутри.
- Я не стала бы вам мешать, - четко проговорила Момо.
Хинамори смотрит на него с вызовом, но кажется ребенком, который вот-вот заплачет и все-таки не решается. Ее «спасибо» вызывает легкую улыбку – есть в мире что-то неизменное. Это простое слово напомнило о прошлом, о старых временах, когда все казалось простым и понятным – неважно, что это тщательно отслеживалось и планировалось. О временах, когда девочка с неуверенным взглядом спрашивала «можно?» и искала поддержки у него. Кем он был тогда для нее? И кем стал сейчас?
Айзен хмурится. Не ставший богом, уже не бывший шинигами, и никогда не являвшийся человеком, кто он сейчас? Кто он – для нее, не для остальных, считавших его чуть ли не вселенским злом, а вот для этой девочки, стоящей сейчас по ту сторону решетки, чье лицо чуть освещено голубоватым светом, вот здесь и сейчас, кто он?
Она говорит, что «просто пришла». Она задавала вопросы. Значит ли это, что еще осталась надежда? Возможно. Но если спросить ее прямо, Хинамори никогда не признается в этом.
- Просто так не бывает. Но это неважно, - Айзен устало выдыхает. – Главное – что ты здесь.
Это еще не все. Она не собирается уходить? Снова вопросы. Все-таки она хочет это услышать, ответ самый сложный вопрос. Что он должен был сказать? «Твоя смерть нужна была мне, чтобы все увидели, какой я плохой, убил беззащитную девочку» или что-то в этом роде? Нет. Все не так. И смотря прямо в глаза Хинамори, Айзен отвечает:
- Не смерть. Мне не нужна была твоя смерть, Хинамори-кун. Это было твое желание, помнишь?
Он – помнит. Ее восторженное «это вы, капитан Айзен! Я не могу без вас жить!» Тем не менее, она смогла. Я тогда хотел быть милосердным, и если девочка говорила, что не может без меня жить – то стоило ли? Помнишь то волнение до дрожи, ту волну возбуждения, возникшую в момент, когда лезвие Кьеки вонзилось в грудь, Хинамори? Он был монстром тогда. Добрым, с теплой улыбкой и холодом в глазах, который она не видела.
- Не имело значения, чего ты могла. Имело значение то, чего ты хотела.
Он понимает, что жесток. Что возможно, только что убил ее еще раз, но снова это – она хотела, она спросила. Пусть.
А сейчас? Кто ты сейчас? Вопрос снова всплыл из глубин души. Но Айзену не до вопросов, он чувствует, как его собственная сила медленно разъедает, переплавляет его самого, что-то неуловимо меняет, но как – это никому не известно. Айзен знает только одно – он не выдержит эти двадцать тысяч лет. Не приди Хинамори сюда, выдаржал бы, скатился бы в липкий сон, в иллюзии, да как угодно, но ее присутствие всколыхнуло воспоминания, словно темные, глубокие воды океана, в которых не отражаются даже звезды. Он не выдержит. Сойдет с ума, и не будет иметь значения, кто он есть и кем был. Если он вообще вспомнит свое имя.
- Хинамори-кун... – осторожно говорит Айзен. – Ты сказала, что там вечер...
Это «там» бывший Владыка произносит с нажимом.
- Я бы хотел увидеть его... Расскажи мне. Расскажи, какой день был.
Он травит свою душу, Айзен знает это, но она зажгла в нем лучик надежды – того чувства, которое он не признавал за собой, которое именовал целеустремленностью. И теперь просит девушку... Он смеется сам над собой, но еле слышно выдыхает просьбу:
- Помоги мне...
Там - весна, цветущая и благоухающая весна, лепестки сакуры, танцующие на ветру, голубое бездонное небо, свежий воздух, сияющее солнце. Там - теплые солнечные лучи и пение птиц. Там - разнотравье с яркими цветами. Там - кучевые облака, похожие на барашков. Там - сумерки, окутывающие землю мягким пушистым одеялом. Там - яркие рассветы и кровавые закаты. Там - едва заметный, легкий дождь, что прошел под утро, омывая новенькие зеленые листья. Там - жизнь. Здесь этого нет. Как описать то, насколько там хорошо? Рассказать об этом, как рассказала бы слепому, который не в состоянии увидеть света? Момо на самом деле хочет рассказать, чтобы позлорадствовать лишний раз, но осекается, замолкает, замирает у решетки.
"Это было твое желание".
Но ведь она никогда не хотела умереть. Она отчаянно хотела жить, цеплялась за жизнь - потому и стоит здесь, держа огонек на ладони. Момо никогда не понимала, как можно всерьез желать собственной смерти, хотя и была готова пасть в бою, как всякий солдат. Но то - в бою, там есть шансы на выживание, на то, что ты можешь увернуться или вовсе парировать удар, а вот так просто лишить себя жизни - как такое возможно? Как можно такого желать? Она не хотела этого! Даже без Айзена она могла жить дальше - и она это всем уже доказала, в том числе и себе самой.
- Я не хотела этого! - взрывается Момо. - Я могла бы жить без вас! Я, черт вас подери, живу без вас!
Она злится так ярко, что роняет кидо с ладони, и снова воцаряется кромешный мрак. Хинамори становится не по себе, но она не спешит снова зажигать свет, не торопится освещать свое лицо и лицо Учителя - но все равно страшно: он постоянно в такой темноте. И еще двадцать тысяч лет. Он просто сойдет с ума, сломается, и не останется больше Айзена - лишь бледное его подобие, тень того, кого она так любила.
"Помоги мне".
Момо замирает. Помочь? Она... Она может помочь. Она читала о том кидо, которым запечатали тюрьму Айзена. Момо понимает, что у нее хватит сил снять это заклинание. Но... он только попросил, и она уже бежит за ним, как преданная собачонка?! Она не поверит больше. Она не поддастся слабости и эмоциям. Не должна поддаваться. Признала же его своим врагом, вышла сражаться против него и его армии, снова стала его жертвой - а теперь поможет ему после всего этого?
Но...
Двадцать тысяч лет в этом холоде и мраке, двадцать тысяч лет наедине с собственным безумием. Даже страшно представить: Хинамори уже проживет жизнь и умрет, а Айзен все еще будет томиться здесь, наказанный своим бессмертием.
Момо снова зажигает шарик кидо на ладони. Из темноты вырывается луч, освещая ее и сидящего на "троне" спутанного в ленты Учителя. Наверняка эти ленты мешают и врезаются в тело. Высасывают жизненные силы, запечатывают реяцу... Как же жалко, что настолько сильный человек оказался в таком состоянии.
- У меня есть еще один вопрос, - безжалостно продолжает Момо. - Я знаю, что к вам приходил император квинси и предлагал вам свободу взамен на вашу помощь. И вы отвергли его. Вы помогли нам. Вы помогли Готею-13. Почему?
Наверное, это самый важный для Хинамори вопрос. Наверное, ответ на него она хочет услышать больше всего, потому что совсем не понимает мотивов Учителя в этой ситуации.
Айзен смотрел на девушку. На ее лице отражалось столько чувств, что и не прочитать все. Она была полна жизни, и ей не нужно было говорить, чтобы объяснить, что происходит там. Айзен вспомнил, что когда-то любил вечерние прогулки. Чаще всего он их совмещал с чем-то более практичным, чем любование пейзажем, но тем не менее...
Прохладный воздух, напоенный ароматом цветов, легкое прикосновение ветра к коже. Темнеющее небо, напоминающее бархат. Звезлы. И привычка замечать все, что может показаться важным. Тогда важным казались далекие и туманные перспективы величия, а сейчас – просто прикосновение прохладного ветра к коже.
Хинамори злится, кричит, шарик кидо падает из ее рук и гаснет. Они остаются в кромешной тьме. Айзен уже привык к тьме – столько времени она жила в его душе, теперь вот окружает. Но присутствие кого-то другого – это было необычно. На секунду он чувствует торжество, что не один он оказался в этой темноте, но чувства тут же гаснут, как пресловутый шарик кидо, и Айзен тихо отвечает:
- Да, ты имеешь право на злость. Ты живешь, и ты действительно стала сильной. Но скажи – ты сейчас та же, что была моим лейтенантом, или нет?
Неважно, что она ответит, и ответит ли. Хинамори не торопится снова активировать кидо, Айзен не может видеть ее лица, только слышит дыхание. И только сейчас понимает, что действительно не чувствует ее реяцу. Если бы Хинамори задержала дыхание, то можно было подумать, что здесь никого нет.
- Нет. Не та же, - Айзен сам отвечает на свой вопрос. Голос срывается, становясь хриплым и кашляющим, сказывается долгое молчание. Когда-то произносивший величественные речи, бывший Владыка отвык долго говорить. Не так уж много было сказано, а он уже устал.
Кидо снова зажигается, свет заставляет Айзена зажмуриться на секунду.
Она уйдет. Снова уйдет.
В это мгновение вся тяжесть непрожитых еще двадцати тысяч лет легла на плечи бывшего Владыки. Глядя в лицо Хинамори, он чувствовал, насколько теперь зависит от этой девочки, и это было странно. Ее жалостливый взгляд, который когда-то и привлек внимание, теперь разъедает душу.
- У меня есть еще один вопрос, - говорит она.
Зачем это? Какое это теперь имеет значение?
Но видимо, имеет.
- Император был обречен.
Это так. Айзен знал, что будет дальше. Знал, кто из них сильнее, и кроме того, сумасшедший бог, убивающий своих подчиненных – он даже не стоил внимания. А два бога не ужились бы на троне. Это, конечно, Айзен никогда не скажет, и потому говорит иначе:
- Он хотел уничтожить мир. Он был, по сути, самоубийцей, правда, очень изощренным. А мне было больно глядеть на пустые небеса. Я хотел знать...
...и править всеми вами, - конец фразы остается невысказанным. – Неужели ты думаешь, что он оставил бы меня в живых, добившись своей цели? Ну да, конечно, сейчас ты скажешь, что меня все равно не убить, - привычный когда-то сарказм просачивается сквозь попытки рассуждать, возмущение выплескивается наружу, а разум снова застилает сонный туман спокойствия, приправленный страхом сойти с ума - думаешь, меня бы устроила роль придворной собачки?
Последние слова Айзен буквально выплевывает, хрипло, не думая, что говорит. Голос снова срывается на кашель, и ленты тут же напоминают о себе, врезаясь в тело.
- Ты все узнала?
Не стоило с ней так грубо. Даже если Хинамори не поможет, она смогла хоть на несколько минут рассеять окружавшую Айзена тьму, и уже за это стоит быть благодарным.
- Спасибо, - говорит он коротко, не поясняя, за что именно спасибо. Сама догадается, а у него впереди вечность во тьме. Пусть. Айзен прикрывает глаза, отсекая от себя свет кидо – незачем привыкать. Она уйдет. Развлеклась и уйдет. А он... какая разница, что теперь будет с ним.
Она уже не та. Она уже другая, вынужденная повзрослеть за доли секунды, вынужденная умирать и вынужденная убивать. Она не может называть себя обычной девушкой, не может носить платья и туфли - только черное шикахушо и варадзи, не может - не имеет права - бояться, потому что Хинамори Момо перестала быть обычной девушкой в тот самый момент, когда поступила в Академию Духовных Искусств. Перестала быть обычной душой-плюс, обычной внучкой своей любящей приемной бабушки, обычной подругой взъерошенного беловолосого мальчишки - стала солдатом. Такая маленькая девочка, такая радостно-восторженная, такая светло-наивная - Момо жалеет прошлую себя, вспоминая то, какой она была. Перебирает старые фотографии, раскладывая на столе, вглядывается в собственную такую солнечную, такую яркую улыбку, и ей становится больно где-то в сердце: сможет ли она еще так улыбаться? Сможет ли быть такой же беззаботной после того, как узнала все темные и страшные стороны этого мира? Сможет ли отпустить вину всем тем, кто грешен перед ней? Сможет ли, что самое главное, отпустить вину самой себе?
Бедная-бедная девочка с двумя озорными хвостиками, не знающая, что мир, который она так любит, поступит с ней.
Так жестоко.
- Не та же, - эхом отзывается Хинамори, соглашаясь со словами бывшего капитана. И то правда, раньше она едва бы осмелилась подать голос в его присутствии, а сейчас спокойно поминает черта при Айзене, который, несмотря ни на что, все же старше ее и хамить ему не особенно красиво, но Момо уже все равно. Наверное, она смогла бы даже ударить его, если бы дотянулась. Если бы не было решетки и барьера из кидо, и лент, сковывающих его тело, врезающихся в кожу - Момо ежится, когда мужчина кашляет. Она все еще чувствует к Учителю затаенную нежность, непреодолимое восхищение, желание быть рядом - только старательно отгоняет от себя эти чувства, запирает в дальнем углу сознания: он предатель, мерзавец и убийца. Она не должна чувствовать к нему ничего, кроме ненависти и презрения. Но...
Момо смотрит во все глаза на лицо Айзена. Ленты скрывают и лицо, едва дают ему возможность дышать, видеть и говорить. Разве могла Хинамори представить себе, что ее добрый и самый лучший на свете капитан окажется здесь? Разве могла допустить возможность, что она сама придет к нему, идеально сумев скрыть реяцу и обманув всех вокруг? Разве она думала, что Айзен станет предателем, а она сама станет настолько сильной, чтобы провернуть такое дело, как посещение опаснейшего преступника на нижнем уровне Мукена в одиночку? Ведь, достигнув поста лейтенанта, Момо перестала стремиться к силе. Да, она продолжала тренироваться, но повод для этого был уже другой: не получить вместе с силой какие-то звания или блага, но защитить тех, кто ей дорог. Ее отряд, ее ребят, которые в нее верили. Ее одноклассников - Киру и Ренджи. Бабушку, которая выжила после войны с квинси благодаря вовремя выстроенному ее внучкой вокруг дома бакудо. Широ-чана, который всегда защищал ее, глупую девчонку, которая верила не в то, во что следовало верить.
- В небесах должны быть вы, верно? - горько усмехается Хинамори. - Не Яхве, не Король Душ... Вы? Только вот вы - не бог.
Момо замирает, что-то припоминая, а потом прижимается лбом к холодной решетке. Здесь и правда очень холодно - или же она дрожит от другого? В любом случае, тело пробивает дрожь, и Хинамори говорит:
- Когда-то вы давали мне одну книгу, и там была цитата, которая мне понравилась... "Никто не в силах захватить и присвоить себе раскат грома. Никто не может отобрать небеса у другого человека. Никто не может забрать небо с собой при расставании.", - ровно и размеренно проговаривает Момо, пристально глядя в глаза заключенного. - Вы не забрали у меня небо, Айзен. Вы не забрали у меня ни рассветы, ни грозы, ни солнце. Вы только потеряли их сами.
Хинамори тихонько вздыхает, подбрасывая кидо на ладони. Сжимает пальцы в кулак - огонек становится меньше, едва видимо тлеющий в черноте окружающего плотного мрака. Разжимает и придает кидо больше реяцу - освещение сильнее и ярче выхватывает из тьмы высокие каменные стены, падшего бога на импровизированном троне, и маленькую черноволосую фигурку лейтенанта с шевроном с кандзи "пять" на плече. Она может - и должна - сейчас уйти. Она сказала Айзену, наверное, все. Вот только... не может. Смотрит на скрытое лентами усталое лицо своего Учителя, и сердце ее сжимается от жалости: Момо не зачерствела, не смогла. Она не стала безжалостной. Она осталась милосердной - но разве сила только в том, чтобы уничтожать? Разве не заключается истинная сила в умении созидать?
Сможет ли она зажечь огонь в сердце Айзена? Есть ли у него вообще сердце, кроме того органа, той мышцы, что перекачивает кровь? Момо пристально всматривается в глаза узника, ищет в них что-то, что подскажет ей путь - всегда искала, еще с тех пор, как эти глаза были скрыты стеклами очков. Она ведь тянулась к нему. Она искала у него защиты. Она любила его, как маленькая девочка любит своего кумира, сильного и взрослого. Она стремилась к нему - и в какой-то момент оказалась, наверное, слишком, непозволительно близко - вот и напоролась на клинок.
- Вы ведь на самом деле не хотели меня убить, - сухо говорит Хинамори. Она вовсе не оправдывает Айзена, как раньше - просто и спокойно констатирует факт. Если бы Айзен действительно хотел ее смерти, то убил бы, не раздумывая, и уж точно не оставил бы истекать кровью и дожидаться, пока ее бесчувственное тело найдет Широ. Она ведь выжила - оба раза, когда он подставлял ее под меч. Момо прекрасно это понимает.
- Я не хочу сказать, что вы были хорошим. Вы ужасный человек, Айзен. Но вы оба раза дали мне шанс. Почему? - Хинамори слышит тихое "спасибо" и внутри нее что-то переворачивается. Что-то живое и теплое. Что-то... такое же благодарное. И Момо кивает, молча принимая эту благодарность.
У него все-таки есть сердце. И она сможет его зажечь.
Хинамори эхом отзывается на его слова – так бывало и раньше, но Айзен чувствует разницу. Это не то восторженное эхо, это просто согласие с очевидным. Она не ушла, она задает и задает вопросы... Что ж, ему все равно не с кем поговорить, так почему бы и нет?
Айзен смотрит на ее лицо... что он сейчас чувствует? Только бесконечную уталость, которая тянет камнем на дно, которая нашептывает «спи», которая...
Девочка выросла, а он? Он тоже изменился, вот только никто этого не увидит. Не увидит... – эхом откликнулась собственная мысль.
А вот этого он не ожидал – девочка не только выросла, но и научилась держать удар и платить той же монетой. Айзен отвечает вымученной саркастичной улыбкой на ее заявление.
- Не нам решать, кому быть на небесах, - собственный голос кажется чужим. – Теперь – не нам.
Когда-то он отдал бы все за возможность править всеми и занять эти треклятые небеса, вписать свое имя в пантеон богов и далее, далее... Когда-то он был страшно разочарован, на ком, а точнее на чем держится равновесие всего Общества Душ. Когда-то он был возмущен, что остальные слепы и не видят этого, и думал, что пусть не видят, так будет проще добиться своих целей. Не дали. Возмущения уже не было – осталось только сонное равнодушие.
- А кто решает, боги мы или нет? В Генсее даже обычных шинигами считают богами. Так почему бы нам не решить, как называться? Почему бы не стереть эти границы...
На полуслове Айзен спохватывается. Ей не нужны эти речи. Ему теперь – тоже. И что же у него осталось? Пыль и пепел. Это даже хуже, чем пустыни Уэко Мундо, потому что там была хоть какая-то, но жизнь. Это... казалось, что в воздухе пахнуло пылью – иллюзия, шутки усталого разума.
Хинамори цитирует книгу, которую они когда-то читали вместе. Девочка бьет по больному. Да, она умеет – он сам ее научил. Грозы, рассветы... раньше для него это не имело особого значения. Даже когда они вместе с Хинамори считали звезды, когда ветер приятно прикасался к коже, где-то внутри было совсем другое – не созерцать, а замечать отличия, делать выводы и использовать это. Выводы оказались никому не нужны, замечать в этой тьме нечего... да, она права.
Айзен прикрывает на секунду глаза и вздыхает, соглашаясь. Смотрит, как Хинамори играет с шариком кидо, сделав его совсем маленьким, почти как огонек свечи. Потом разжимает руку, огонек становится ярче, и снова гаснет, и снова...
— Вы ведь на самом деле не хотели меня убить.
Не думал об этом.
Выполнял ее желание.
Сердце колотится сильнее. Повисает тягостная тишина, и Айзен роняет в эту тишину тихое, но отчетливое:
- Нет.
Она говорит в лицо все, что думает, называет его ужасным человеком, но в ее устах это звучит почти как похвала.
- Почему?
Было не до тебя.
- Первый раз я не думал, выживешь ты или нет, а ты сказала, что не можешь жить без меня. Второй... Представляешь, что бы чувствовал Хицугая, ели бы правда тебя убил?
Не стоит объяснять ей все тонкости стратегии. Не здесь, не сейчас. Все это больше не имеет значения.
- Не знаю... видимо, затем, чтобы ты пришла и задала мне эти вопросы?
Надо же, ты еще можешь шутить!
- Ты стала сильнее. Ты пришла сюда одна. Тебя не распылило моей реяцу. Правда, реяцу сдерживают ленты... но на самом деле я не знаю, насколько.
Голос звучал глухо, слова падали в тишину, как дождевые капли в усталую землю, и только сильнее пахло пылью. И только сонная тишина...
Интересно, ее могли уже хватиться? Момо не знает, сколько уже прошло времени, здесь, в глубине, очень сложно четко подсчитывать его ход. Здесь все кажется слишком затянутым, как и во всех местах, находящихся под землей. Наверху время бежит гораздо быстрее, здесь же - тянется, как жевательная резинка из Генсея, которой однажды Хинамори угостил Хирако, сказав, что это очень вкусно, но глотать не нужно. Момо пожевала розовую пластинку, пахнущую клубникой, а потом выплюнула, потому что ей не понравилось. Но тянулась эта резинка превосходно - и не рвалась. Вот и время тут, в Мукене, такое же - резиновое и отвратительное на вкус. Как в тех сказках, где герой проводит в королевстве фей всего три дня, а когда возвращается домой, оказывается, что там прошло уже триста лет.
Момо немного страшно, когда она думает об этом, и поэтому шарик кидо становится еще светлее, и Момо оставляет его висеть в воздухе. Сама касается ладонями решетки, пытаясь сообразить, какое именно здесь бакудо, и не ошибалась ли она в своих догадках. И ее лицо светлеет, когда понимает - не ошибалась. То самое бакудо. Не зря она дни и ночи проводила в библиотеке, изучая все материалы по демонической магии! Только... зачем она это делает? Зачем прикидывает, как сможет освободить самого опасного преступника во всем Обществе Душ? Только лишь из интереса, или все-таки...
- Вы и решаете. Вы же сами решили, что вы бог, - говорит Хинамори, язвительно улыбаясь. - Интересно, что вы сейчас думаете? Интересно, что будет, если я вас освобожу?
"Не освобожу", - думает Момо, сжимая кулаки. Напоминает себе в который раз: он - предатель. Он пытался ее убить. Он издевался над Широ - и так спокойно об этом говорит?!
Шарик кидо, направленный рукой, летит внутрь камеры, точно попадая по щеке Айзена. Вряд ли это действительно для него больно, но Хинамори не сдержалась. Если ее собственная боль принадлежала только ей и только она могла решать, как на нее реагировать, то упоминание имени Хицугаи стало намного болезненнее. Широ и правда тогда едва не обезумел, когда Момо лежала у него на руках и жизнь медленно покидала ее тело. Если бы она умерла - что бы стало с ним? А Айзен так спокойно говорит об этом! Так... как будто это само собой разумеется!
- Не упоминайте даже его имени! - яростно шипит Хинамори. - Широ-чан действительно... действительно... он...
Момо глотает слезы, но не от горя, а от злости. Айзен не может видеть ее лица - шарик кидо потух, нового она не зажигала. Ногти больно впиваются в ладони, когда Хинамори сжимает кулаки, трясясь в бессильной ярости.
- Вам не понять! - выкрикивает она. - Вам не понять... У вас никогда не было друга!
И то верно, понимает Момо. У Айзена не было друга, тем более - друга детства. Он окружал себя лишь подданными и подчиненными. У него никогда не было дорогого ему человека, и сам он никому не был дорог, кроме Хинамори, но все же ее отношения с Айзеном нельзя назвать дружбой. Не было у Айзена друзей. Не с кем ему было поделиться ни счастьем, ни горем. Некому было подставить ему плечо, когда он падал. Некому было похвалить его за успехи и укорить за промахи. И уж точно он никого не любил - и никто не любил его. Ему действительно не понять того, что чувствовал Хицугая, когда пронзил мечом ту, которую всегда защищал ценой своей жизни. Айзен никого не защищал и никем не дорожил. И за это Хинамори его искренне жаль.
Момо громадным усилием воли сдерживает всхлип. Делает шаг назад, отступая от решетки, и снова зажигает огонек кидо, такой же яркий и радостный. Смотрит прямо в лицо Учителю.
- Я стала сильнее, вы правы, - говорит она. - Вы мне поверите, если я скажу, что могу вас освободить?
Она продолжает играть с шариком кидо – свет становится чуть ярче. Айзен внимательно смотрит в лицо Хинамори, и понимает, что ей страшно. И в этом Айзен понимал ее – это место отравляло, наполняло сердце ужасом, выкачивало силы. И если бывшему Владыке было все равно, то любое существо с уровнем сил хоть чуть-чуть ниже было бы раздавлено атмосферой Мукена, этим чувством безысходности, вечности и темноты, а Хинамори здесь так долго... или нет? Сколько уже длится их разговор? Такое чувство, словно она здесь была всегда, и будет всегда, разделив его участь. Но нет – для Хинамори он такой участи не хотел. Потому что это хуже смерти.
- Уходи. Или сойдешь с ума.
Голос звучит слабо – последняя попытка прогнать ее, защитить от себя самого хоть так, напугать, чтобы девочка не осмелилась действовать, чтобы сбежала – но осталась жива и в добром душевном здравии.
Но тут она говорит такое, что вызвало невольную улыбку – или девочка все-таки сошла с ума, или она действительно что-то задумала? Айзен хмурится. Само это слово «свобода», казавшееся призраком до сих пор, стало реальным и резким... пахнущим дождем. Почему дождем? Неважно. Но она что, серьезно?
Но кажется, да... Она смотрела на решетку так, словно что-то подсчитывала, обдумывала. Словно она за этим и пришла. Взгляд Айзена изменился – из меланхоличного став любопытствующим. Что она сделает? Давай, ну же...
- Мне тоже интересно. А еще интереснее, как ты это сделаешь.
Никаких условностей, никаких «если бы» - пусть делает, раз она здесь за этим, а не за ответами на вопросы. Если она действительно здесь, чтобы его освободить.
Шарик кидо летит в него – в другой ситуации Айзен бы отклонился или выставил защиту, но сейчас, связанный этими проклятыми лентами, даже не способен повернуть голову. Непроизвольно зажмурившись, он почувствовал только, как обожгло щеку. Когда же Айзен открывает глаза снова, вокруг них снова тьма.
- Ну что ж, неплохой способ дать мне по морде, - смеется Айзен. Хриплый, грубый смех громко звучит в тишине. Айзен даже не слышит, что говорит Хинамори, только краем сознания понимает, что она плачет, но от этого ему хочется смеяться и смеяться... И наплевать на все, наплевать, что она подумает, как при этом выглядит он сам – и раньше-то подобное не волновало, а теперь уж... Смех обрывается резко. Последние слова Хинамори хлестнули, как еще одна пощечина, Айзен умолк, и тишина стала вдруг резкой и густой. Пыльной и затхлой, как воздух Мукена, тяжелой и неподатливой.
Друг. Слово, которого никогда не было в лексиконе Айзена. Слово, которое он никогда не использовал, когда говорил о себе. Воспоминания нахлынули с новой силой.
...Вот он в Академии. Он хвастается своими успехами, но никто ему не верит. Они считают, что это неправильно, что слишком быстро, что Соуске врет. Вот позже, после уроков. Все убегают, занятые какими-то играми, оставив его наедине с ним самим и его мыслями. А он прислушивается к реяцу окружающего мира, чувствует самые легкие изменения количества рейши. Находит какого-то мелкого зверька, сжимает его шею рукой, внимательно наблюдая за ним по мере того, как жизнь покидает животное. Следит взглядом за оставшейся на руках пылью, на которую распадается тельце зверька. Ему хочется обсудить с кем-нибудь то, что он узнал, но одноклассников почему-то пугает его исследование. «Тупые», - заключает Айзен. Позже он научился имитировать их игры, потому что полное одиночество было невыносимо. И вот тогда... Были ли они друзьями? И кто был ему другом? Капитан Хирако, следивший, как бы Айзен не натворил чего? Гин, желавший его убить? Слово «друг» прилипло к языку, казалось чужеродным, непонятным, неприятным на вкус. Но этот вкус никак не хотел исчезать. Айзен не видел сейчас лица Хинамори, но мог себе представить, как выглядит заплаканная девушка, какая боль в ее глазах. Возможно, именно такая боль была в ту секунду, когда ее пронзило лезвие Кьеки? Возможно...
- Мне кажется, я поверю во что угодно, - усмехается Айзен. – Но неужели ты действительно можешь? Неужели ты здесь за этим?
У Момо было много возможностей сойти с ума. Она могла обезуметь, потеряв своего капитана. Она могла обезуметь, получив доказательства того, что самый близкий ее человек - убийца ее Учителя. Она могла обезуметь, проснувшись в лазарете и узнав, что Айзен предал Общество Душ и намеревался ее убить. Но Момо не сошла с ума, не стала безумной - просто более осторожной, более подозрительной, да и то ненадолго. И атмосфера Мукена не действовала на нее угнетающе - возможно, потому, что Момо пришла сюда сама, и совесть ее была чиста. До сих пор - чиста, но находясь здесь, Хинамори казалось, что она пачкается, как белая ткань, что лежит на пыльной земле. Эта темнота и этот холод не могли действовать на ее душу иначе. И ей правда хотелось убежать - к солнцу и голубому бескрайнему небу, к своему новому улыбчивому золотоволосому капитану, к недописанным отчетам, к Широ - как же ей хотелось увидеть сейчас Широ! - но она не могла. Как будто бабочка в паутине, Момо стояла и смотрела на Айзена, а внутри нее горело: "я причинила ему боль".
Как же ей на самом деле этого хотелось - ударить. И ударила, пусть и не за свои обиды. Стало немного легче, когда кидо врезалось в щеку Айзена, который не мог уклониться. Возможно, это было нечестно, но разве он сам поступал с ней честно? Стоило Момо вспомнить искаженное от боли лицо Тоширо, как ей начинало казаться, что двадцать тысяч лет холода и мрака - это неплохое решение. Ведь она не может ручаться, что, обретя свободу, Айзен не вернется к исполнению своих целей, что не убьет ее в третий раз, уже наверняка. И все же Хинамори это приятно, приятно до сладкого трепета в груди: судьба Учителя, по сути, в ее руках. Она может его освободить, а может оставить здесь и больше не приходить. Или приходить - и рассказывать, каким хорошим был день, как ярко светило солнце или как цветы благоухали свежестью после дождя. Не каждый день, конечно, а то Айзен привыкнет... Раза в месяц хватит. И обязательно описывать все в красках, а еще - не зажигать свет. Достаточная ли это пытка для ее убийцы?
На самом деле Момо сейчас здесь не за тем, чтобы освободить Айзена. Даже если бы она решилась на это, к такому важному поступку нужно заранее подготовиться. Вовремя убрать с дороги часовых под каким-нибудь предлогом, проследить, чтобы никто не появился в окрестностях Улья, еще немного почитать теорию в умных старых библиотечных книжках... Момо не стала бы действовать необдуманно. К тому же, она еще не решила для себя точно, ведь, если она освободит настолько опасного преступника, то сама станет предательницей Общества Душ - все ее друзья отвернутся от нее, и Широ - самое главное - тоже не захочет больше ее знать. Все решат, что Момо - просто влюбленная в Айзена фанатичка, ведь многим казалось, что она влюблена в своего капитана именно романтической любовью. Широ подумает, что это правда, и навсегда отвернется от нее. Не только он - Кира, Ренджи, Рангику, Нанао, все они, все те, кто любил Момо, возненавидят ее. Готова ли она на это ради Учителя, который предал ее?
Нет, пока не готова.
- Я здесь не за этим, - говорит Хинамори, - но я могу. Я могу снять бакудо. Я могу дать вам свободу. Но вы должны сказать мне честно, что вы сделаете, когда я помогу вам бежать. Правда, по многим причинам я не верю в вашу честность, но знаю, что вы можете быть убедительным.
О да, он может. Он может втереться в доверие к кому угодно, даже к самому Богу или Дьяволу. Он сам - что-то среднее между Богом и Дьяволом, существо с божественной силой, что совершало дьявольские дела. Момо даже сама себе не верит, что готова отпустить этого человека - Айзен прав, она очень изменилась. Именно он ее изменил. Каждый раз, сгорая в собственном пламени, Хинамори возрождалась подобно птице-фениксу, и каждый раз она становилась другой - незаметно, неуловимо, но другой. Она вырастала, ее характер шлифовался, как камни, которые омывает морская вода, и в конце концов Момо удалось стать сильной и достаточно уверенной в своих силах. Закаленная в горниле испытаний, теперь она вряд ли будет так же слепо кого-либо обожать, не сможет быть преданной кому-то или чему-то до конца - но она останется верна себе. Не Обществу Душ, не Готею-13, не Пятому отряду, не нынешнему капитану Хирако, ни Айзену, ни даже Широ - только себе самой.
- К тому же, я не знаю, что вы сделаете со мной, если я вас освобожу, - щурясь, говорит Хинамори. - Вы можете снова попытаться меня убить.
Рана еще иногда щемит, особенно перед переменой погоды. Кошмары до сих пор мучают по ночам, приходится пить успокаивающую настойку трав, выписанную Уноханой-тайчо. Видения разные - в них появляется то невыносимо чужое лицо Учителя, то перекошенное от ужаса лицо Широ, но суть одна - резкая боль в солнечном сплетении и кровь на руках, и собственный шепот, и крик Хицугаи, и падение в бездну... Момо не хочется снова умирать. Момо есть, ради чего жить. Хотя бы ради того, чтобы встретить очередной рассвет или увидеть нахмуренное лицо лучшего друга. Прийти в гости к бабушке, поесть ее печенья со своим любимым персиковым джемом. Провести тренировку с новичками...
- Раньше, до войны с квинси, я бы и не подумала вам помогать, - продолжает Момо. - Но вы помогли нам, и я поверила - на секунду, но поверила! - что вы не такой уж плохой. Но я не собираюсь снова бежать к вам по первому зову. Мне нужны четкие гарантии того, что, освободив вас, я останусь жива, а Общество Душ не будет разрушено. Итак, я вас слушаю.
Она не верит. Ни единому слову. Что ж, он это заслужил – Айзен понимает, что ничье доверие не бесконечно, и даже эта маленькая девочка с горящими когда-то обожанием глазами сломается, отвернется... Этого он и хотел – чтобы она отвернулась от него, перестала любить. Именно поэтому он пронзил ее грудь лезвием Кьеки. Не можешь жить без меня – так и не живи, думал тогда он, скрывая от самого себя, как ему больно от ее любви, и как он сам себе противен. Единственное, что он мог – это сломать хрупкую жизнь, оттолкнуть от себя. Он, Владыка, будет ли цепляться за какую-то девчонку? Будет ли любить? В той жизни, в которую он уходил, это слово было неведомо. Несмотря на то, что он научился быть учтивым, душевным, приветливым – и хорошо научился, - это все же была маска, приставшая настолько крепко, что пришлось отдирать ее с кровью. Кровью этой преданной девочки. Не помогло. Она не верит ему, но она здесь, слушает его. Что-то же ее заставляет оставаться здесь?
- Ты говоришь так, словно все запланировала... да? – Айзен хитро прищурился, хоть в темноте это и было не нужно – просто привычная мимика, соответствующая немного язвительному тону. Давно уже никто не спрашивал его, что он хочет, что сделает... Все только пытались угадать и возражали, боролись с ним. Поэтому простой вопрос казался таким странным...
- Что я сделаю? Знаешь, ты сказала мне про вечер, про свежий воздух. Наверное, пока мы говорили, на небе уже зажглись звезды... Помнишь, когда-то мы считали их? Вот что я хотел бы сделать. Просто сидеть на пороге дома и считать звезды. И выпить чаю, - Айзен невольно улыбнулся.
И ведь это было правдой: ему, уставшему от заключения – уже уставшему, что было бы через двадцать тысяч лет, - чью душу и тело разъедала собственная же реяцу, сдерживаемая бакудо, было необходимо самое простое. Чашка чаю. Отдых. Немного света...
- Зажги кидо, пожалуйста, – просит Айзен. Хинамори здесь недолго, а он уже отвык от темноты – ведь даже черное небо Уэко Мундо не было настолько черным, там все-таки была Луна. А здесь она – его Луна, и Солнце, и звезды...
- Если ты правда снимешь бакудо, постарайся, чтобы тебя не распылило моей реяцу, - он предупреждает, но девушка ведь знает сама? – ты просто не понимаешь, что значит сдерживать такой объем сил. Я правда не хочу твоей смерти... но я не знаю, что случится.
Пусть не верит. Пусть думает, что хочет, но в этот раз он говорит правду – если реяцу, что сводит его с ума и разъедает изнутри, в один миг выпустить, она может не выдержать. Она сильная, раз пришла сюда, раз смело смотрела в глаза, раз у нее вообще возникла идея освободить его. Но – настолько ли?
Ох, опять она все о том же... Будет разрушено, не будет разрушено, будет убита, не будет убита... Надоело.
- Нужно мне это Общество Душ, - цедит сквозь зубы Айзен. – А уж разрушать его тем более не имею никакого желания. И никогда не имел. Чем бы я тогда правил, а? – короткий, грубый смешок прозвучал хлестко и категорично. – Так что будь спокойна, зря, что ли, я его вытаскивал из той ямы, в которую его загнали квинси с их чокнутым Императором во главе? Не для того же, чтобы разрушить лично. Кем бы я ни был, но я точно не идиот.
Ну все, теперь твой ход, девочка.
На улице уже и вправду наверняка зажглись звезды. Потемнело, на Общество Душ мягким одеялом опустились сумерки, закутывая своей пеленой казармы отрядов и хижины душ-плюс в Руконгае. Когда-то - тысячу веков назад - они с Айзеном действительно сидели рядом на крыше и считали звезды, Учитель называл созвездия - Момо запоминала, слушая его и едва ли не заглядывая ему в рот - тогда каждое его слово было для лейтенанта драгоценностью, она запоминала все, чему он ее учил, впитывала в себя, как губка, мечтая ему подражать, быть такой же умной, такой же доброй, такой же спокойной, такой же сильной... Момо тянулась к Айзену, как цветок тянется к солнцу. Тогда он был ее светилом - теперь же все изменилось, и уже Айзен просит Момо, чтобы она зажгла кидо, уже он хочет ее света, уже он в каком-то смысле зависит от нее; думать об этом приятно, хотя Хинамори и жаль Учителя - ее сердце осталось нежным и способным чувствовать. Его сердце - оттаяло ли оно? Было ли оно вообще у того, кто хотел стать Богом любой ценой?
Но Айзен прав - Момо действительно успела все для себя решить. Этот визит в Мукен - просто одна из ступенек к выполнению ее плана: вернуть Учителю свободу. Правда, ему лучше этого не знать, ведь, если бы Момо была уверена полностью, она не разговаривала бы с ним перед тем, как начать действовать, не пыталась бы узнать, чего он хочет и к чему стремится... И ей так хотелось верить, что Айзен не врет. Что он действительно хочет посмотреть на небо и выпить чаю. Что он действительно не убьет ее еще раз - третий раз. Что он изменился. Что он понял.
Момо зажигает кидо, и камеру снова освещает голубоватый свет. Она видит Айзена - смотрит ему в глаза, старается понять, о чем он думает, что скрывает от нее, как поступит, оказавшись на свободе... Момо нельзя ему верить - но она верит. Мотылек доверчиво летит на свет лампы, чтобы сгореть в пламени - только Момо сама сейчас - пламя, а Айзен - усталый путник, который всю жизнь блуждал в темноте, пока не увидел огонек свечи в чьем-то окне. Где есть огонь - есть жизнь. Где есть свет - есть добро. Есть ли место для света в черной душе ее Учителя и ее убийцы?
- Да неужели вы обо мне заботитесь? - огрызается Момо. Она знает про реяцу Айзена, но не верит, что он правда старается ее защитить. Хотя, может, это и так - она нужна ему сейчас, и Хинамори это понимает. Она нужна ему, как средство, чтобы обрести свободу. Но она сама подписалась на эту роль, сама предложила свою помощь - странно было бы, если бы Айзен не уцепился за эту возможность. И Момо - огонек в вечном мраке - прекрасно осознавала, что может и умереть, но на этот раз все было иначе - на этот раз она была готова. На этот раз она сама приняла решение и не была игрушкой в чужих руках. А если и погибнуть - то не зря... но что-то подсказывало Хинамори, что она не погибнет. Что третий раз станет удачным, и Учитель не тронет ее, а, наоборот, будет ей благодарен.
- Я все предусмотрела. Мне просто нужно подготовиться, - говорит Момо. - Вы правы, я все спланировала. Я не могу допустить, чтобы вы провели тут двадцать тысяч лет. Смерть лучше, чем такое заточение! - ее голос немного срывается. Вечная темнота и холод - что угодно лучше, чем это. - Вы не заслужили такого. Вы заслужили смерти, - жестоко цедит сквозь зубы Хинамори, - но не этого. А раз вы не можете умереть, то и здесь вам находиться нельзя. Мне... мне жаль вас! - вырывается у нее давно выстраданное и выплаканное в подушку. Айзену теперь с этим жить - с тем, что его жалеет девочка-лейтенант, которую он в грош не ставил и использовал ее жизнь, как разменную монету. Как насмешку. А она его жалеет - потому что у нее есть сердце. И потому, что она предпочла бы видеть его мертвым, но не узником.
Момо прислушивается, сканируя местность на проявление чужих реяцу. Стражи Мукена до сих пор находятся под влиянием Хакуфуку. Никто не помешает ей уйти - и никто не помешает ей вернуться. Сердце бьется быстрее, как будто пульсирует в голове, Момо касается пальцами решетки, в который раз на всякий случай сканирует бакудо, примеряется - да, она его снимет, и довольно легко. Еще немного почитать, подготовиться получше... Это ведь именно Айзен учил ее не рубить сплеча, готовиться к бою, а не бросаться в схватку с мечом наперевес. Учил думать, анализировать, просчитывать ходы противника... Хинамори - достойная ученица. Хинамори все продумает и взвесит, ничего не упустит, и уже через три дня Айзен снова увидит небо.
- Я вам верю, - говорит Момо, - Может, я жестоко расплачусь за это, но я хочу вам верить.
Остается проблема в лице остальных служащих Готея-13. Если они узнают, что побегу самого опасного преступника за всю историю Общества Душ поспособствовала Хинамори, ей несдобровать. Момо не боялась ни заключения, ни даже казни - боялась осуждения. Боялась того, что Широ откажется от нее. Боялась, что все откажутся от нее - но у нее не было другого пути. Она не могла позволить Учителю гнить здесь. Ей было жаль его до боли в сердце.
- Я приду через три дня, - сказала Момо. - Ждите меня. Вы обязательно вдохнете свежий воздух и я приготовлю вам чаю - я еще помню, какой вы любите. А сейчас мне пора идти.
Шарик кидо гаснет. Шаги Хинамори быстрым перестуком удаляются. В Мукене снова воцаряется тьма.
